Один из нас (джен)

Чемодан лежал открытым. Почти все пожитки были упакованы.

Ремус взял с полки колдографию в рамке. Единственную по-настоящему ценную вещь, оставшуюся у него.

Ему весело махали, тыкая друга друга в бока, Джеймс, Сириус, Питер и он сам. Они не ведали, что удержать то счастливое мгновение не в силах, не подозревали о своей дальнейшей судьбе. Уже тогда у Ремуса порой возникало предчувствие, что именно они с Сириусом плохо закончат. Но не Джеймс, самый разумный из них, и не Питер, самый робкий.

Он принял решение уехать, потому что опасался, что их дружба здесь, в самом эпицентре событий, потеряет для него свое значение. А ведь именно ей он и дорожил больше всего на свете.

Побег, возможно, был ошибкой, но одной из тех, которые необходимо совершить. Отстраниться.

Он провел пальцами по колдографии. Фигурки на ней отодвинулись.

Взглянуть на них со стороны. Понять, имела ли их дружба хоть какой-то смысл.

Ремус любовно обернул рамку в бумагу и положил поверх своих вещей.

Нет, пока он не хотел знать правду. Не мог расстаться с иллюзией счастья, что у них было.

* * *

Грива волос Руфуса Скримджера подрагивала с каждым шагом, впечатанным в пол. Он шествовал за своим патронусом. Не то чтобы он боялся дементоров, скорее, они вызывали у него отвращение: таких союзников нельзя считать надежными.

Из-за угла на него чуть не налетел Крауч. Ну и невменяемый вид! Хотя, учитывая ситуацию, еще держится вполне прилично. Мрачнеет с каждым днем, но своим привычкам не изменяет. А его работоспособности мог позавидовать любой сотрудник.

— Барти!

— О, Руфус, я всюду тебя ищу. Зайдем сюда, — Крауч открыл дверь пустовавшей камеры и поманил за собой Скримджера.

— Не самое приятное место для беседы, не находишь?

— Я хотел сказать тебе два слова.

— Слушаю, — откликнулся Скримджер, догадываясь, о чем же пойдет речь. В целом поводов для беседы хватало.

Крауч приказал практически без суда бросить в Азкабан Блэка, вина которого была ясна, как день, но в точно таком же положении были и задержанные по делу Лонгботтомов. Однако, хотя обвинение собрало предостаточно улик, люди Крауча рыскали в поисках того, что еще можно было бы прицепить к делу. Улики и свидетельства призваны были обрушиться на головы обвиняемым и не оставить сомнений во взглядах Крауча на дело.

Скримджер отлично понимал, почему он так цепляется за возможность провести суд по делу Лонгботтомов как можно скорее. Крауч, без сомнений, опасался нападок на себя со стороны прессы и всего магического сообщества. Скримджер должен был признать, что позиции Крауча в последние пару месяцев пошатнулись. Но он не сомневался, что такой человек сумеет выплыть из всего этого с высоко поднятой головой.

— Дело весьма щекотливое, — произнес Крауч. — Речь в первую очередь о Фадже.

Скримджер выразил сдержанный интерес. А Крауч продолжил нерешительно, так что нельзя было разгадать, притворяется он или нет:

— Боюсь, если Фадж станет министром, визиты Дамблдора в Министерство будут нести излишне неофициальный характер. Я, конечно, не имею в виду заседания Визенгамота.

Это Крауч мог и не пояснять.

— Фадж скомпрометирует себя сам, так или иначе. Безотносительно связей с Дамблдором, — взвешенно высказался Скримджер.

Лицо Крауча ни на йоту не изменилось:

— Когда установится новый режим — неважно, чей он будет, — многое поменяется. Особенно для тех, кто не спит.

Скримджеру еле хватило выдержки, чтобы не сыронизировать на счет невольной параллели с самим Краучем и темными кругами у него под глазами.

— Мне не нравится, когда рассуждают такими категориями, как «режим», — холодно сказал Скримджер. — Да и подачки не нужны. Если это все…

— Нет, пожалуй, мне еще есть что сказать, — Крауч, ничуть не задетый словами Скримджера, вежливо склонил голову, — касательно предстоящего слушания.

— Их довольно много предстоит.

— Разумеется, — по лицу Крауча пробежала тень. — Я говорю о деле Лонгботтомов. Так вот… У меня к тебе личная просьба. Пускай за несколько дней до заседания Большого совета подозреваемых везде сопровождают дементоры.

— Такими темпами стражей Азкабана скоро перестанет хватать на всех.

— Понимаешь ли, ситуация, в которой мы оказались… — Крауч понял, что сболтнул лишнего и заговорил отрывисто, — в которой оказалось Министерство. Так вот: большая огласка, репортеры, демонстранты, будь они неладны… Все должно пройти как по маслу. Думаю, не будет лишним, если подозреваемые к моменту дачи показаний будут находиться в не самом хорошем расположении духа.

— Ты предлагаешь их сломить? — уточнил Скримджер.

— Называй как угодно.

— Всех четверых?

— Да.

— Едва ли такие крайние меры будут действенны применительно к Лестрейнджам, например. Закон работает только на тех, кто признает действие закона.

— Да, конечно, я тоже так думаю, — пропустив слова Скримджера мимо ушей, отозвался Крауч. — Надеюсь, ты меня услышал, больше не задерживаю.

Оставив Скримджера, не знавшего, пугаться ему или восхищаться, в одиночестве, Крауч вышел.

Вскоре и Скримджер, сотворив нового патронуса, продолжил путь.

В необычной просьбе Крауча могло быть двойное дно, которого Скримджер пока не углядел. Что, если доведя сына до состояния овоща, он надеялся на уступчивость Совета? Скримджер не мог судить Крауча: он и сам не знал, как бы поступил в подобном положении, а тонкости его отношений с сыном тем более были ему неизвестны, — но при этом не мог не отдать должное его находчивости.

Что же важней для Крауча — внутренние принципы или закон?

Что касается Лейстрейнджей, то доведение их до сумасшествия, пожалуй, было бы удачным ходом в условиях нападок, которым подвергалось Министерство. А с Беллатрикс даже стараться не пришлось бы.

Перспектива видеть Фаджа в роли министра не сильно радовала. Жесткая рука Крауча для Скримджера была бы куда предпочтительней, если бы не все случившееся.

Возле камер специального назначения его ожидал тот юноша-оборотень из Ордена, которые поставлял полезные сведения Аврорату.

— Ремус Люпин, если помните, мистер Скримджер, — пожимая Скримджеру руку, произнес он.

— Очень рад. Какие-то новости из Ордена?

Люпин выронил то, что держал в руках. Подобрав тонкий пергамент, сложенный вдвое, он сказал неожиданно жестко:

— Я понятия не имею, что происходит в Ордене.

— А если имели бы, то мне бы не сказали, — натянуто выдавил Скримджер.

— Ничего не знаю наверняка, — уклончиво ответил Люпин. — Я полагал, что после того, как Волдеморт исчез, Дамблдор распустил Орден. Впрочем, сейчас все это имеет мало отношения ко мне… Здесь у меня имена оборотней, наиболее лояльных Волдеморту, — он протянул Скримджеру пергамент, который тот сразу развернул. — Надеюсь, это поможет вам в расследованиях.

— А сами вы не желаете участвовать в них? Это просто организовать.

Люпин невесело улыбнулся.

— Не думаю, что смогу быть полезен сейчас. Я уезжаю в другой конец Англии.

С секунду Скримджер, сощурившись, вглядывался в Люпина, а потом протянул ему руку.

— Ну-с, может статься, мы еще с вами увидимся.

Разумеется, Скримджер не поверил, что Люпин перестал быть верным псом Дамблдора. Вне сомнений, он уезжал куда-то по его поручению. А неприкрытая ложь Люпина о том, будто он считал, что Орден распустили, едва не выводила из себя.

Скримджер как никто другой знал, что ищейки Дамблдора, такие с виду простые и милые люди, рыскали буквально на каждом шагу Министерства.

Он через силу улыбнулся Люпину. Тот рассеянно пожал ему руку и попрощался.

* * *

Крауч оглянулся по сторонам. Аврорат к вечеру не пустел, работа шла круглые сутки, а в камеры временного заключения приводили столько задержанных, что авроров на всех не хватало. Преступность всегда разгуливалась к ночи.

Поэтому Краучу показалось странным, что узкий коридор, ведший к камере его сына, был абсолютно безлюдным.

Разгильдяйство. Куда подевались дежурные? Велено же оставлять дементоров у камер особо опасных преступников, если не хватает людей. Он определенно впаяет им выговор.

Недовольно бормоча себе под нос, он быстро шагал к камере. Ему казалось, что, если его кто-то остановит и окликнет, он не сможет сделать то, что собирался. Он и сам не был уверен, стоит ли.

Взмахом палочки он отворил металлическую дверь. Замысловатая система замков заскрежетала. Пара-тройка щелчков — и он решительно шагнул внутрь.

Крауч столько раз видел это: скорчившиеся в углу с нелепой надеждой поднимали головы к вновь вошедшим, неважно, кто это был. Сломленные или нет, они уповали на скорое освобождение, как бы тяжки ни были их преступления.

В Крауче шевельнулось отчаяние: ему до сих пор не хотелось верить в реальность происходящего.

Барти посмотрел на отца безразлично, а потом через силу ухмыльнулся. Он подошел к кровати без матраса и уселся на нее, скрестив ноги по-турецки.

— А я все думал, когда ты придешь…

Крауч неожиданно почувствовал, что все слова застряли в горле. Этого он и боялся, а еще больше опасался, что сын поймет, что с ним происходит. Страшился того, что предстанет перед ним никчемным упрямым стариком. Нет, он еще не сдался, не поддался чувствам, которые не мог контролировать, но был уже на грани. Ему помогала держаться только непоколебимая уверенность в том, что он все делает правильно.

— Твоя мать хотела прийти сюда, но я не позволил, — поспешил сказать он, чтобы первым взять инициативу в свои руки.

Слова были выбраны не самые удачные.

— Почему? — вырвалось у Барти. Он тут же смутился, перехватив цепкий, колючий взгляд отца.

— Я не хочу, чтобы она видела тебя в такой обстановке.

— Конечно, — брезгливо заметил Барти, дернув плечом.

— Я пришел за тем, чтобы сказать тебе лично, — обратился Крауч к сыну, невольно повышая голос, — ты разочаровал меня. Столько дельных уроков ты получал от жизни — и, тем не менее, умудрился все запороть. Захотел запретных развлечений, попытался стать особенным, выделиться из толпы сверстников. Но ты выбрал не тот путь.

— Ты — идиот! — истошно заорал Барти, вскакивая на ноги. Его голос отскакивал от стен и бил по барабанным перепонкам.

Крауч отшатнулся.

— Дурень безмозглый! — снова завопил Барти, потрясая кулаками. — Я стал Пожирателем, чтобы изменить этот мир. Ты Темному лорду и в подметки не годишься. Ты не знаешь, какой это маг. Все, что ты делаешь в своем Министерстве — это большая ошибка. Вы просто боитесь его. Ты боишься силы, отец!

— Молчать! — приказал Крауч. — Убивать и мародерствовать исподтишка — о да, великие люди: что твой Лорд, что твои дружки-пожиратели, — чем сильнее сын выходил из себя, тем отрешенней становился Крауч. — Будь ты помладше, это было бы простительно. Но в твоем возрасте нужно думать головой.

— Ты как всегда не слушаешь, отец, — презрительно выплюнул Барти, стараясь взять себя в руки. — Все твое влияние в Министерстве — детские игры по сравнению с могуществом Темного лорда!

— Запытать целую семью до сумасшествия — это могущество? — внезапно осипшим голосом сказал Крауч. — Неужели его глупое исчезновение до сих пор ничего тебе не доказало?

Лицо Барти просветлело, он гордо выпрямился. После первой вспышки они оба остыли и теперь пародировали серьезную беседу.

— Темный лорд вернется. Он никогда не оставит своих слуг.

— Очевидно, и из тюрьмы тоже он тебя вытащит?

— Очень смешная шутка. Всего лишь за принадлежность к оппозиции в Азкабан не сажают.

— Так и есть. А больше ни за что тебя сажать не следует?

Барти скрестил руки на груди.

— Всего лишь пошел за своими паршивыми дружками, — завелся Крауч, — всего лишь пытал невинных людей…

— Твои авроры каждый день кого-нибудь пытают. Они действуют теми же методами, что и мы, когда нужно выбить информацию, — голос Барти опасно задрожал.

— Мне не нужен такой сын, слышишь? Не нужен!

— Прекрасно! Не переживай так! Нашлись те, кто во мне нуждается!

— Для чего? Как в слуге, как в солдате? Слышал бы ты себя со стороны!

— В окружении Темного лорда много разных людей! Я бы смог принести пользу! Уж намного больше, чем работая в Аврорате среди паршивых грязнокровок!

— И это говоришь мне ты? Разве так я воспитывал тебя?

— Меня воспитала мама!

Глаза Крауча полезли из орбит.

— И чем ты ей отплатил? Можешь забыть о нас! Ты мне больше не сын! Ты нам больше не сын!

— Говори за себя!

Больше ни секунды Крауч вынести не мог. Он вышел из камеры, намереваясь больше никогда не признавать в этом человеке своего сына. Но не видеть в нем чумазого мальчишку с его ребяческими речами, не замечать испуга, который тот пытался скрыть, не получалось.

Барти что-то орал ему вслед, но он захлопнул дверь, и все звуки поглотили защитные заклинания.

Расхаживая взад-вперед перед камерой, словно часовой, Крауч не мог не признать, что получил ответы на все вопросы. Оставался выбор между совестью и сердцем.

Его Эмилия, его единственная опора в жизни, поймет ли она его? Им не избежать бесчестья! Если она попросит… Но нет. Она слишком любит его, чтобы попросить поступиться своей честью.

Он каждую минуту порывался снова войти в камеру сына: ему еще столько нужно было высказать.

Впрочем, на самом деле все было давно решено. Барти сам вынес себе приговор, и Краучу оставалось только по возможности оставаться беспристрастным. Не требовать смягчения или немедленной расправы, а оставаться стальным стержнем, на котором держится система, выстроенная им.

Только бы кара за преступления сына не пала на него самого.

* * *

Дамблдор широкой поступью пересекал Атриум, без малейших усилий прорезая толпу.

Никто из репортеров не приставал к нему с просьбами об интервью.

Тем не менее, одна не обремененная щепетильностью особа сумела увязаться за ним, прошмыгнув в лифт.

В лифте было несколько коллег Дамблдора, вместе с ним направлявшихся на тот же суд. Они обменялись вежливыми молчаливыми кивками.

Металлические решетки с лязгом закрылись, и лифт двинулся в путь.

— Мистер Дамблдор, могу я задать пару вопросов? — деловито обратилась к Дамблдору Скитер.

На ней была новенькая малиновая мантия, и вид у нее был крайне довольный.

— Как я могу вам отказать, мисс Скитер, — ответил Дамблдор, сканируя ее взглядом.

Скитер, не уловившая холодок в его голосе, всплеснула руками:

— Вы помните мое имя?

— Нет нужды притворяться, что имеешь плохую память, когда это не совсем так. Вы получили «отлично» по Трансфигурации на уровне ЖАБА.

Скитер неприятно ухмыльнулась.

— Как вы прокомментируете слухи о том, что вскоре кресло министра магии будет принадлежать вам?

Дамблдор невинно улыбнулся в ответ.

— О, вы не слышали? — он сделал шаг в сторону открывавшихся дверей. — Берти Боттс выпустили новые вкусы своего драже.

Издевательски приподняв шляпу в знак приветствия, Дамблдор покинул лифт вслед за своими коллегами.

* * *

Рита Скитер проводила Дамблдора злобным взглядом. Намочила кончиком языка Прытко пишущее перо, и оно заскакало по страницам блокнота с бешеной скоростью. До этого момента Скитер повезло достать пропуск только на заседание по делу Бэгмена. Но теперь, когда она спелась с милой дамой по имени Долорес Амбридж, ей наконец удалось выбить себе местечко на громком процессе.

Она надеялась выжать из будущих статей как можно больше денег. А если заседания окажутся слишком скучными или начнут отдавать греческими трагедиями, она сумеет добавить немного смачных подробностей и догадок в репортаж. В строго дозированных количествах, разумеется: Министерство строго следило за Пророком.

Перо скакнуло в сумочку, которую Скитер тут же защелкнула.

Она поправила прическу, подмигнула своему отражению на лакированной двери и поспешила спуститься вниз, туда, где через час должны были судить Лестрейнджей и Крауча-младшего.

* * *

Прибыл лифт, но никто, кроме Фаджа, не решился зайти внутрь вместе с министром магии Миллисентой Багнолд.

Багнолд, громко кряхтя, потирала рукой спину.

— Треклятое люмбаго, — пояснила она Фаджу. Тот понимающе кивнул.

Громыхая, лифт неспешно спускался вниз.

— Что это вы, дорогой мой, как в воду опущенный? Радоваться надо. Сегодня слушанье по делу Лонгботтомов. Надеюсь, после него репортеры слезут с нашей шкуры.

— Боюсь, госпожа министр, пресса теперь надолго не оставит Министерство в покое.

— Н-да… — протянула Багнолд. — Хорошо, что у нас есть Крауч, который принял весь удар на себя.

— Сказать по правде, — Фадж беспокойно крутил в руках котелок, — после такого его кандидатура на… простите меня… пост министра магии будет выглядеть не самым лучшим образом.

— Да говорите прямо, Корнелиус! Отвратительно это будет. Электорат его не поддержит. Вне зависимости от того, посадит он сына или нет.

— Будет неплохо, если эта новоявленная Скитер перейдет на нашу сторону. Скажем, можно изредка подкидывать ей несущественную информацию о чем-то вне Министерства.

— А вы опасный игрок! — пожурила его Багнолд.

Фадж побагровел, не в силах снести насмешки.

— Так кто такая Скитер? — поинтересовалась Багнолд. — В последнее время желание читать газеты пропало, скажу я вам.

— Да так… Думаю, эта особа будет причинять неприятности. Она уже сейчас прохаживается насчет Министерства. Такими темпами она скоро начнет позволять себе писать о Дамблдоре.

— Хех, Альбуса это вряд ли станет волновать. Пусть себе пишет.

— Однако же, имея определенные рычаги давления…

— Все это очень хорошо. Но поймите вы, есть вещи куда более важные! Да-да, вот и Краучу не стоит об этом забывать. А сила всегда будет на стороне Министерства.

Фадж промолчал, хотя видно было, что ему еще есть что сказать. Судя по всему, он опасался потерять поддержку Багнолд на будущих выборах, которую она обещала. В целом он старался придерживаться советов, которые она ему давала.

— Как у вас обстоят дела с Альбусом? — стараясь смягчить свой резкий тон, спросила Багнолд Фаджа.

— Он сама любезность, — ворчливо отозвался Фадж. — Добиться от него соображений по поводу предстоящих выборов мне так и не удалось.

— Бросьте, если бы Альбус хотел быть у руля, никто бы ему не помешал. И вообще, когда я выйду в отставку, а этот день не за горами, старайтесь сохранять с Альбусом хорошие отношения. Он всегда поможет вам, Корнелиус.

— Отдел Тайн, — объявил холодный женский голос.

Обрадованный вскользь брошенной фразой, намекавшей на то, что ему путь к власти расчищен, Фадж вышел из лифта вслед за Багнолд.

* * *

Коридоры, казалось, стали уже. Вдоль стен с облупившейся оранжевой краской выстроились люди. Все сотрудники Аврората вышли из своих кабинетов, чтобы увидеть, как Барти Крауч идет судить своего сына.

Краучу не нужен был свет тысяч прожекторов, чтобы чувствовать себя так, словно его вывели на арену и скоро четвертуют для потехи публики.

В трансе он продвигался вперед. Собственное тело чудилось не своим. Каждый шаг гулко отдавался в голове.

Наступал час истины. Вся грязь и мерзость будет смыта жесткой рукой правосудия. Никто не скроется, каждый поплатится за ложь, за беззаконие, которое посмел творить на земле, которая принадлежала Краучу. Как пострадал бы отлаженно работающий организм Министерства, поддайся Крауч тайным желаниям сердца.

Он повернул в зал, заставленный рабочими столами авроров. На перегородках отсеков, увешанных колдографиями подозреваемых, были прикреплены заметки о грядущих судебных разбирательствах. Но и здесь всех присутствующих интересовало только одно. Вслед Краучу поворачивались головы, тихое перешептывание пронеслось по залу.

Ну и пусть. Все мужество Крауча уходило на то, чтобы не сбиваться с ритма, не останавливаться.

Крауч больше не человек. Он часть системы, он механизм, он и есть сама власть. Не совесть судит тех, кто преступил закон, а он.

* * *

Продуваемая сквозняками камера была ее новым пристанищем. Холод дементоров струился из-под закрытой двери. Стены ее душили. Беллатрикс скинула с себя тонкое льняное покрывало, под которым пыталась согреться.

Она принялась расхаживать по камере, яростно сжимая кулаки.

Студеный воздух наполнял легкие, и ее потряхивало время от времени. Она пыталась бороться с этим, расслабиться, дать теплой крови проникнуть во все уголки тела, но это было не так-то легко.

Очередная судорога заставила ее прикусить костяшки пальцев.

Теперь руку саднило. Во рту она чувствовала солоноватый привкус крови.

Ярость превратилась в холодную сосредоточенность одержимого. Предвестницу убийства.

Она так давно не видела крови. Не слышала криков жертв.

Подскочив к стене, она прижалась к ней всем телом. И, царапая пальцы о шершавую поверхность камней, погладила стены своей темницы. За этой стеной иногда пытали. Но авроры не умели так, как она. Они были грубы, рубили с плеча и были недостаточно упорны.

Раскрепощая внутреннего зверя, Беллатрикс вцепилась в свои волосы.

Боль. Но примитивная, маггловская.

Кто-то выволок ее в центр камеры. Она осела на пол, зная, что будет дальше, в какой-то мере предвкушая ужасы, которые ей предстояло пережить. Задыхаясь, сопротивляясь.

— А теперь вашему вниманию, дамы и господа, — объявила Беллатрикс и поклонилась невидимым зрителям, как конферансье, готовящийся представить гвоздь программы, — на сцене Беллатрикс Лестрейндж! Она еще красива, не правда ли? Только это пройдет. И излишне весела, я бы сказала. Но если сделать вот так…

Она задрала голову и вырвала клок волос с макушки.

Словно со стороны она услышала собственное приглушенное рычание.

Но другая рука мертвой хваткой тянула ее наверх.

Утробным голосом она умоляла:

— Я скажу все, что вы хотите… Что вы хотите знать?

Ярость поднялась в ней, как змея. Смысл не в том, чтобы что-то узнать. Ей хотелось ее линчевать…

"За что? По какому праву?" — спрашивала Беллатрикс свою мучительницу…

Перед ней было всего лишь человеческое лицо страха. Но она не боялась! Никогда! Ну что за мерзость? Ты должна быть самой храброй из людей…

Беллатрикс мотала головой, отрицая то, что происходило. Она в страхе вжималась в стену и пыталась уползти.

Беллатрикс преследовала ее, припугнув, отступала, а потом снова и снова кидалась вперед…

Внутри все горело, изнывало, молило об освобождении. И не было больше сил отрицать, что боль эта не заслуженна.

Вот теперь она поняла!

И Беллатрикс поняла! Правда ясна, как день, верно она говорит?

Беллатрикс снова потерялась в привычном сюжете.

Она обратилась к своей мучительнице, а может, своей избавительнице:

— Возьми меня за руку сквозь пылающее пламя. Не покидай меня. Темный лорд бросил нас. Но он сам учил нас одиночеству.

Сполохи зеленого пламени осветили окружавшую ее толпу, которая скрывалась во мраке. Лысые, пожелтевшие, иссохшие, с посиневшими губами — они обступали ее со всех сторон.

У всех жертв было одно лицо. Ее собственное. Все они улыбались, как дети, и беззвучно напевали себе под нос.

— Раскрась мир во все оттенки черного. И все снова будет хорошо.

Беллатрикс поперхнулась собственным смехом.

Из тьмы ей вторили голоса ее жертв. Смех их вскоре перешел в леденящие кровь крики, их кожа выворачивалась наизнанку, отделялась от них, как шелуха, их тела приобретали цвет протухшего мяса, и вот они падали перед ней на колени. Ее жертвы неистовствовали на разные лады: кто-то вопил без остановки, ему аккомпанировали тихими стонами, затем вступил протяжный свирепый вой. Музыка для ее ушей. Симфония смерти. Она умело дирижировала таким оркестром, притопывая ногой.

Подошла к своей кровати, села на нее, гордо выпрямив спину.

Крики стихали, а потом, словно оторвавшись от тех, кто их издавал, устремлялись куда-то ввысь. Беллатрикс задрала голову к высокому потолку. Ей казалось, что она находится на дне глубокого колодца.

Постепенно светлело. Один за другим зажглись факелы.

Все смолкло, как по мановению волшебной палочки. Беллатрикс остро ощущала свое тело, свое «я», бившееся в груди. Она положила руки на подлокотники. Цепи призывно звякнув, обвили ее запястья.

Вокруг нее выросли возвышающиеся скамьи, на которых, как истуканы, сидели судьи.

Звенящую тишину разорвал дикий вопль.

— Отец, я в этом не участвовал! — Беллатрикс поморщилась: Крауч-младший с самого начала ее немного раздражал. — Клянусь тебе! Не отправляй меня опять к дементорам…

— Вы также обвиняетесь в том, — надрывал голос Крауч, — что, не узнав ничего от Фрэнка Лонгботтома, вы подвергли заклятию Круциатус его жену. Вы намеревались вернуть власть Тому-Кого-Нельзя-Называть, чтобы продолжать сеять зло, чем вы, без сомнения, занимались, пока ваш хозяин был в силе. И я прошу присяжных…

Беллатрикс презрительно разглядывала зал. По правую руку от Крауча восседал невозмутимый Дамблдор. Наткнувшись на его взгляд, Беллатрикс постаралась ответить всей яростью, на какую была способна. Женщина по левую руку билась в истерике, и Беллатрикс пожелала ей поскорей заткнуться. Журналистка в безвкусной малиновой мантии с жадным предвкушением разглядывала ее, и Беллатрикс глумливо усмехнулась ей.

— Мама! Мама! Останови его! Мама, это не я, клянусь, это не я!

— И я прошу присяжных, — голос Крауча эхом побежал по залу, — тех, кто как я, считают пожизненный срок в Азкабане заслуженным наказанием, поднять руки.

И снова толпа завибрировала. Ее будущие жертвы были в ней.

А потом раздались аплодисменты этих уже обреченных людишек.

Крауч-младший продолжал вопить, и Беллатрикс дернула плечом.

— Мама, нет! Я не делал этого, не делал! Я ничего не знал! Не отправляйте меня туда!

Все они заранее приговорены: и она, и Родольфус, и Рабастан, и оба Крауча, и все до единого судьи.

Только Темный лорд способен придать этому смысл.

Металлические браслеты разомкнулись, Беллатрикс поднялась с места.

Она чувствовала холод дементоров, но отказывалась его признавать, подчиняться ему. Она свысока посмотрела на Крауча:

— Темный лорд вернется, Крауч! Можете запереть нас в Азкабане! Мы и там будем ждать его! Он освободит нас и осыплет милостями! Мы одни остались ему верны! Старались найти его!

Со скамей неслись насмешливые выкрики, многие вскочили на ноги. Беллатрикс круто развернулась и быстрым шагом вышла из зала, а позади нее Крауч-младший продолжал глупую борьбу.

— Я твой сын! Я же твой сын!

Беллатрикс притормозила перед чернеющим дверным проемом. Рядом с ней остановились ее спутники.

— У меня нет сына! — голос Крауча прорывался через густой туман в голове Беллатрикс, который несли с собой дементоры. — У меня нет сына! Уведите их! Уведите немедленно, и пусть они там сгниют!

— Отец! Отец! Я не виноват! Это все неправда!

Родольфус и Рабастан, которых Беллатрикс видела впервые после их ареста, равнодушно посмотрели на нее.

На миг торжествующую Беллатрикс ослепили вспышки колдокамер — и она шагнула в темноту.

В знакомом мрачном небытии каждый звук гулко отдавался в ушах. Серые стены с водяными подтеками выступали из темноты по мере того, как Беллатрикс шагала вперед. Где-то рядом плыл по воздуху дементор, а может, он стал частью ее самой.

В маленьком окошке на тяжелой металлической двери промелькнуло надменное лицо Сириуса Блэка. Он смахнул с азкабанской робы невидимую пылинку и бесшабашно ухмыльнулся за толстыми прутьями тюремной решетки.

Беллатрикс парила в пугающей невесомости. Грациозно скользнула в свою камеру.

Дверь захлопнулась. В узкое отверстие в стене почти под потолком проглядывало небо, по которому огненно ветвились молнии.

Беллатрикс рухнула на колени.

* * *

В приглушенном свете больницы святого Мунго Августа Лонгботтом беспокойно теребила край мантии.

Настал момент, которого она так долго ждала. Ее сына и невестку должны были впервые вывести из изолятора.

Появился лекарь, а за ним шли они.

Охнув, Августа прикрыла ладонью рот.

Два робких ребенка-переростка. Взявшись за руки, они тихонько напевали себе под нос. Шаркающей походкой направлялись куда-то. Они и сами не ведали куда.