Говорить (гет)

Ликорис не верила в Гриндевальда: она не разделяла его взгляды, не считала его великим волшебником и не ждала победы. Чувство любви ей было незнакомо и вызывало лишь надрывный смех. Она была рядом с Гриндевальдом по иным причинам. И он понимал это, поэтому никогда не говорил с ней о политике и о своих дальнейших планах. Он предпочитал общаться с Ликорис по-другому.

Она позволяла это, потому что упивалась властью, которую Гриндевальд давал ей, и его подарками — крупными бриллиантами, блестящими у неё в ушах, на груди и даже на подоле мантии. Иногда ей казалось, что она королева: она купалась в роскоши, по утрам принимая ванну из свежей крови, носила самые дорогие мантии, а украшения на ней стоили дороже её самой. Мужчины восхищались ей, а женщины завидовали — всё, как она мечтала. Ей боялись перечить, ведь она могла только попросить Гриндевальда, и волшебник приговаривался к мучительной смерти. Просить приходилось отнюдь не легко, но Ликорис научилась. И иногда Гриндевальд соглашался.

Она представляла, что правит через него миром.

Она садилась к нему на колени, притягивала его голову поближе, ухватившись за ворот мантии, и целовала, думая, что его смерть может сделать её полноправной королевой. Ей казалось, что если она убьёт его, то сможет получить гораздо больше, чем он ей давал. И она позволяла себе так думать, хотя знала, что с его падением её королевство разлетится в прах.

Гриндевальд всегда относился к ней как к дорогой вещи — использовал. Она ждала его каждую ночь с раздвинутыми ногами; и он брал её, как и сколько хотел, не заботясь о её комфорте. Она стонала, выгибалась в спине и делала вид, что секс с ним доставляет ей удовольствие, хотя Гриндевальду это было не нужно.

Он уходил, не говоря ни слова, после этого домовик приносил Ликорис заживляющую мазь по его приказу. Это не было проявлением заботы; Гриндевальда интересовал лишь её внешний вид — она всегда должна была ослепительно выглядеть, потому что стоила ему слишком дорого. Ликорис усвоила урок.

Однажды она не убрала его засосы со своей шеи и спустилась к гостям; Гриндевальд вывел её при первом же удобном случае, мило придерживая за руку и шепча что-то на ухо. Со стороны казалось, будто он очарован ею и вот-вот поцелует. Но его пальцы до хруста сжимали её запястья, а доброжелательная улыбка не обещала ничего хорошего.

— Ты забываешь свое место, милочка.

Как только дверь за ними закрылась, Гриндевальд толкнул Ликорис на пол и наложил Силенсио — чтобы не было слышно её криков.

— Круцио.

Ей казалось, что её кожа горела, а из горла вытекала лава вместо кашля. Она впивалась ногтями в пол, поджав колени в животу, и беззвучно молила прекратить. Гриндевальд отпустил её нескоро — Ликорис уже была готова умереть. Но он отвёл палочку, присел рядом с ней, осторожно убрал волосы с шеи, перекинув их за спину. И через считанные мгновения на коже не осталось ни следа синяков.

— Улыбайся, — сказал Гриндевальд, подавая руку. И Ликорис улыбнулась, хотя у неё ноги пошатывались, а в животе словно всё ещё пульсировала боль.

Она всегда улыбалась, не слушая, что за спиной её называли английской шлюхой и подстилкой Гриндевальда. Проклятия легко слетали с палочки, но улыбка с губ не сходила. Гриндевальд лишь смеялся или оставлял на её теле больше синяков, чем обычно. Она к этому привыкла.

Она много пила: бокал шампанского никогда не исчезала из её рук. Ликорис считала грехом не пить его — особенно, учитывая, что ей преподносили самое лучшее, самое дорогое. Она платила Гриндевальду за это, поэтому использовала всё, что могла. Он в большинстве своём не возражал.

Ему хотелось, чтобы она была красива — ей тоже хотелось этого: она меняла мантии и драгоценности по несколько раз на дню, макияж у неё был безукоризненный. Гриндевальд желал, чтобы она не лезла в политику и казалась милой — политика ей была неинтересна. А быть очаровательной она умела, когда не хотела убивать. Ему нравилось сцеловывать чужую кровь с её лица. На значительных людей Ликорис не замахивалась: она всегда была осторожна. Гриндевальд это ценил, по крайней мере, она так думала. Им обоим было комфортно друг с другом — их все устраивало.

Когда Ликорис стояла на балконе его дома с бокалом в руках и смотрела на площадь, где проводилась казнь и мелькали зелёные вспышки авады, она искренне желала ему победы.