Tied for Last / Нити привязанностей (гет)

Всю следующую неделю вокруг Гермионы творилось что-то странное. По-видимому, школу захлестнула очередная волна слухов, которая на этот раз хоть и не повергла никого в шок, но все же обеспечила Гермионе повышенное внимание со стороны женской половины школы. Гриффиндорка то и дело ловила на себе странные взгляды, но всерьез задумалась над тем, какого черта все это значит, лишь когда Андра Делайл, совсем уж откровенно пялясь на ее, начала что-то активно нашептывать своей подруге.

Может, у меня что-то не так с лицом?

Слизеринцы однако вели себя как-то тихо. С их стороны не было ни улюлюканий, ни оскорблений, ни злобного шипения ей вслед вроде: «Кто бы мог подумать, что ты, грязнокровка, на такое осмелишься», как в дни после инцидента с проклятием Риддла. В результате, Гермиона пребывала в полном неведении о том, что происходит, вплоть до того момента, пока слухи наконец не дошли до Альбуса. В ходе последовавшего за этим разговора он впервые с дня их знакомства здесь выглядел немного обеспокоенным.

— Послушай, Гермиона, — сказал он. — Я тут услышал от Джареда Пиппина, что Том Риддл пригласил тебя на бал.

У нее даже челюсть отвисла.

— От Джареда Пиппина? — ошеломленно переспросила Гермиона. Он же с Когтеврана и уж точно не мог слышать их с Риддлом разговора… ему-то откуда знать?

— Да, — невозмутимо подтвердил Дамблдор, — вообще-то, кажется, уже вся школа в курсе, за исключением… очевидно, тебя… но я…

— Погоди. Вся школа в курсе чего? — перебила его Гермиона, как вдруг все встало на свои места. Так вот почему многие девушки так странно себя вели и глазели на нее! Это объясняло и то, почему после игры в снежки в среду Мина и Годрик от нее несколько отдалились… вернее даже сказать, заметно отдалились. Казалось, теперь они жили в своем собственном мире, находясь во власти острой потребности делить друг с другом каждый миг. Причем не только дня, но и ночи.

Зачем Риддлу понадобилось распускать эти слухи? Может, это вышло случайно? Ведь, в конце концов, он отвел ее в сторонку, а не стал спрашивать при всех. Ну, и понятно, что теперь, после ухода Ар-Джея, тем, кому были известны все подробности, не хватало духу говорить об этом в открытую. От всей этой ситуации тянуло каким-то неприятным душком.

Но если он не ставил себе целью насолить ей этими пересудами, тогда зачем ему в принципе понадобилось приглашать ее? Похоже, что все-таки в этом и состоял его коварный замысел. Внутри Гермионы поднялась волна горячего гнева, а настроение резко поползло вниз. Что за подлый способ досадить ей! Ну, что ж, она не позволит этим глупым сплетням выбить ее из колеи. Она не доставит Риддлу такого удовольствия.

Заметив, что Дамблдор с недоумением за ней наблюдает, Гермиона поспешила вернуться в реальность.

— Извини, Альбус, я… я просто только что поняла, что… не важно. Так что ты там говорил?

Он снова чуть нахмурился, заставив ее тем самым встревожиться уже не на шутку. Обычно Дамблдор даже перед лицом действительно серьезной проблемы неизменно сохранял невозмутимое спокойствие. По-настоящему же нахмуренные брови в его случае свидетельствовали о крайней степени обеспокоенности и тревоги.

— Я просто хотел сказать, — аккуратно подбирая слова, произнес Альбус, — что у меня есть некоторые опасения насчет Риддла.

— О, поверь, у меня они тоже есть, — отмахнувшись, буркнула Гермиона, но Дамблдор поднял руку, прося не перебивать, и она прикусила язык.

— За последнее время вы двое, кажется… стали друзьями, и я уважаю это, однако, настолько скрытным людям бывает не легко заслужить доверие или понимание, — продолжил Альбус, и было в его голосе что-то, отчего у Гермионы мелькнула мысль, что он сейчас имеет в виду вовсе не Риддла. Последовавшие за этим слова подтвердили это подозрение. — Гермиона, я знаю о тебе не так уж много. Только то, что ты очень сильная и талантливая волшебница. Но мне бы очень не хотелось стать свидетелем того, как ты скатываешься по наклонной, в случае если ты свяжешься с… в общем, с кем-то, кто имеет такую же потенциальную предрасположенность к Темным искусствам, как Риддл. Как-никак то, что он оказался на Слизерине, не случайно. Я уже давно за ним наблюдаю и могу с уверенностью сказать, что у меня есть все основания беспокоиться, видя тебя в его компании.

С серьезным видом Гермиона кивнула, хоть от прозвучавшего в его словах столь откровенного недоверия ко всем слизеринцам ее слегка и покоробило. Это было не слишком похоже на Дамблдора, которого она знала…

— Я все это понимаю, Альбус, и я бы не сказала, что мы с ним друзья, — пытаясь скрыть смущение, усмехнулась она. — Но есть вещи, которые мне нужно… узнать от него, так что я надеюсь, что ты в будущем не истолкуешь наше общение превратно.

Сказав это, Гермиона мысленно отвесила себе оплеуху. Это прозвучало ужасно. Словно очень плохой эвфемизм для обучения Темным искусствам.

— Ничего предосудительного, — торопливо прибавила она. — Просто кое-что.

Судя по лицу Дамблдора, ее слова его не убедили.

— Очень хорошо, — тем не менее вздохнул он. — В конце концов, это твоя жизнь, и, не сомневаюсь, что в случае чего ты сможешь о себе позаботиться, — на его губах вновь появилась легкая улыбка. — А теперь, прошу меня извинить, но в Большом зале меня ожидает лимонный пирог.

Затаив дыхание, Гермиона смотрела, как он уходит. Терять доверие Дамблдора ей ужасно не хотелось, но что она могла поделать, если для этого было достаточно одного только присутствия Риддла в непосредственной близости от нее?

Если честно, в последнее время Гермиона была очень горда тем, что ей удалось достичь в своей жизни определенного баланса. С Годриком и Миной они обычно виделись во время приемов пищи, а иногда и в общей гостиной в течение дня. С Риддлом же она периодически болтала, случайно столкнувшись где-нибудь в коридоре. Гермиона видела в этом хороший способ укрепить их шаткое перемирие.

Так или иначе, ей вполне успешно удавалось лавировать между гриффиндорцами и слизеринцами. Это, в свою очередь, помогло Гермионе перестать буквально каждую минуту думать об Ар-Джее, за что она мысленно себя и похвалила. Она даже в каком-то смысле сдружилась с Абраксасом, поскольку он постоянно был где-то неподалеку от Риддла и частенько вовлекался в их разговоры. Благодаря его живому и озорному характеру поладить с ним оказалось удивительно легко, тем более что в его поведении почти напрочь отсутствовали тот пафос и аристократичная претенциозность, столь сильно отличавшие Люциуса Малфоя. Она даже задалась вопросом, что же такого могло случиться, что в конечном итоге Абраксас так плохо воспитал своего сына…

Снова шел снег. Гермиона вышла из главных дверей Хогвартса и повернула налево, собираясь обогнуть замок, как вдруг позади нее кто-то выкрикнул:

— Аригулум Дагиа!

Прежде чем Гермиона успела что-либо предпринять, ее подбросило в воздух и припечатало к стене так, что ее ноги не доставали до земли. Перед ней стояла Араминта Мелифлуа, и вид у нее был несколько потерянный.

— Знаешь, грязнокровка, сегодня утром я услышала кое-что интересное, — задумчиво протянула она.

О, нет.

— Что, правда? — откликнулась Гермиона, изображая вежливую улыбку. Она попыталась нащупать волшебную палочку, но заклинание так плотно прижимало ее к стене, что она не могла шевельнуть даже пальцем. Араминта сделала еще один взмах, и у Гермионы сбилось дыхание от черного прута, надавившего ей на горло и затруднившего доступ воздуха.

— Да. Я слышала, что в последнее время ты регулярно суешь свое грязное рыльце туда, куда не следует, — мягко сказала Араминта, — а я уже давненько собиралась тебе его подправить. Так что… осталось только решить, какой из твоих глаз будет лучше смотреться у тебя на лбу…

От этих слов живот Гермионы скрутило от страха. Подобные трансформации относились к наитемнейшим разделам черной магии. Если Араминта допустит хотя бы малейшую ошибку, результат будет чудовищным и необратимым.

— Если я все сделаю правильно, то боли это причинить не должно, а вот добавить гротескности твоей внешности — однозначно. Я ведь говорила тебе и не раз держаться от Тома подальше. Думаю, что внесение мной этих правок подтолкнет его в верном направлении.

Араминта вздохнула, и на ее лице снова отразилась прежняя легкая озадаченность.

— Я понятия не имею, как тебе удалось убедить всех, что Том пригласил тебя на Рождественский бал, потому что, очевидно же, что сама эта идея абсурдна. Тем не менее, Грейнджер, я должна отдать тебе должное. Когда тебе кто-то нужен, ты способна провернуть…

— Араминта? — раздался за углом мужской голос.

По телу Гермионы прошла дрожь облегчения, и, инстинктивно дернувшись, она воскликнула: «На помощь!», раньше, чем Араминта смогла ей помешать. Может быть, это был Абраксас, или хотя бы Ревеленд или Герпий ­— кто-нибудь, кто помог бы ей выбраться из этой передряги. Насчет того, помог бы ей Риддл, Гермиона не была до конца уверена, вспомнив, как он уже однажды наблюдал со стороны за тем, как Араминта ее мучила, и предпочел не вмешиваться… но теперь многое изменилось. Гермиона чувствовала, что после всех переходов из крайности в крайность и перипетий, через которые прошли их странные взаимоотношения, окажись там сейчас действительно Риддл, на этот раз он бы ей помог… возможно.

Однако из-за угла показался Элиот Вейзи, и у Гермионы упало сердце. Она не знала о Вейзи ровным счетом ничего, кроме того, что он когда-то левитировал лягушек в спальню Годрика, и это не сулило ей ничего хорошего.

Хуже того, во избежание новый криков помощи Араминта ткнула в нее палочкой, наложив Силенцио.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Вейзи, в замешательстве остановившись на месте.

Черт. Для своего нападения Араминта выбрала удачное место. Они находились в закутке прямо за выпирающей из стены огромной колонной, которая почти полностью заслоняла собой Гермиону, так что заметить ее обездвиженную издалека было крайне сложно. Со стороны все выглядело так, словно Араминта просто в одиночестве стоит у стены замка.

— О, привет, Вейзи, — процедила Араминта, всем своим видом как бы говоря, чтобы тот оставил ее в покое. — Просто доделываю одно незаконченное дело.

Вейзи подошел ближе и внезапно заметил чье-то тело, распятое на стене в метре над землей. На его лице проступило удивление.

— Кто это? — спросил он, указывая на Гермиону.

Араминта скривила губы.

— Просто грязнокровка, не заморачивайся.

На широком лице Вейзи промелькнуло странное выражение. Гермиона с трудом сглотнула. Она чувствовала, что от кончиков ее рук и ног к телу постепенно поднимается онемение, как будто с каждой минутой она все больше вмерзала в стену.

— А-а-а. Это… как ее там, Грейнджер? — уточнил он, нервно проводя рукой по светло-коричневым волосам.

Араминта раздраженно закатила глаза.

— Да, Вейзи, это она, тебе разве не пора идти делать укладку?

Отвернувшись, она уже начала поднимать свою палочку, но Элиот снова ее отвлек. Сердце Гермионы тяжело стучало — ждать, что вот-вот случится что-то страшное, было невыносимо. В некотором смысле для нее самой мучительной составляющей пыток в прошлом было именно сознание неотвратимости происходящего.

— Вообще-то нет, — ответил он. — Я… ммм… искал тебя, потому что Том… ну, он… я… он хотел… спросить тебя о, хм, чем-то.

Араминта резко опустила палочку. Это явно привлекло ее внимание. Она развернулась к Вейзи.

— Правда? — внезапно севшим голосом спросила она. Прижатая к стене Гермиона лишь слабо закатила глаза.

— Он… э-э-э, в гостиной, — нервно сглотнув, произнес Вейзи, неловко махнув рукой в сторону дверей замка. Гермионе стало интересно, почему он выглядел при этом таким смущенным. Затем она с удивлением осознала, что Вейзи почему-то назвал Риддла «Томом». Это было… по меньшей степени странно. С чего вдруг Вейзи стал так легкомысленно разбрасываться именем Риддла?

Если бы речь шла о ком-то другом, это можно было бы счесть пустяком. Однако в случае Риддла имя однозначно имело огромное значение. Будь Гермиона одной из Пожирателей смерти или любого другого их школьного аналога, она бы не осмелилась звать его «Томом», поскольку всегда существовал риск, что он сочтет это проявлением дерзости и фамильярности. А между тем в глазах Вейзи застыл страх, причина которого была Гермионе не совсем понятна.

— Спасибо, Вейзи, — поблагодарила его Араминта и, вновь повернувшись к Гермионе, окинула ее неприязненным взглядом. — Что касается тебя, то ты можешь подождать здесь, пока я не вернусь. Пошли, Вейзи.

Вейзи сглотнул и, спотыкаясь, поплелся за Араминтой, которая с такой силой дернула его за собой, что он едва не упал. В последний раз украдкой оглянувшись на Гермиону, он скрылся за углом.

Пытаясь пошевелиться, Гермиона изо всех сил напряглась, но единственная часть ее тела, которая более-менее сохраняла подвижность была голова. Из-за мощного Силенцио, которым Араминта столь бесцеремонно заткнула ей рот, Гермиона не могла издать ни звука. Она с ужасом подумала, что будет, когда действие замораживающего заклинания распространится на ее грудь. Сможет ли она и дальше нормально дышать? Что если по вине этой чокнутой ревнивой ведьмы она задохнется прямо здесь, возле окна Большого зала?

Не сегодня. Взгляд Гермионы метнулся к торопливо появившемуся из-за угла Элиоту Вейзи, который на этот раз был один.

— Мне удалось от нее отделаться, — понизив голос, быстро сообщил он и взмахнул волшебной палочкой. Гермиона рухнула на землю. Почувствовав, что снова обрела контроль над собственным телом, она издала едва слышный шепот — голос тоже к ней вернулся. Невольно она поразилась мастерству Вейзи: невербально снять заклятие, которое точно нельзя было отменить простым Фините Инкантатем.

— Лучше уноси ноги, пока она не вернулась. А вообще, если подумать…

Он спрятал свою палочку.

— Давай, заколдуй меня, — сказал он ей, разведя руки в стороны. Гермиона вытаращилась на него так, будто у него отросла вторая голова.

— Какого… — начала было она, но он ее перебил.

— Просто сделай это! — прошипел он. — Иначе она… что-то заподозрит. Атакуй меня Петрификусом Тоталусом или чем-нибудь в этом духе.

Гермионе не пришлось повторять дважды. Немного обескураженная тревогой на его лице, она, шепнув: «Спасибо», наложила заклятие и поспешила прочь.

С какой стати Элиоту Вейзи, совершенно незнакомому слизеринцу, печься о благополучии какой-то магглорожденной гриффиндорки? Особенно учитывая, что в прошлом упомянутый слизеринец имел явную склонность к ребяческим агрессивным выходкам в адрес гриффиндорцев. Гермиона не могла этого понять. Она дошла до поля для квиддича и медленно поднялась на трибуны, наблюдая, как из ее рта при дыхании вырываются клубы пара. Нахмурившись, она сдула лезшие в глаза волосы. Почему в последнее время все, что она до этого знала и думала о слизеринцах, летит в тартарары?

Оглядев трибуны, Гермиона поняла, что она не одна. На противоположной стороне поля сидел… кто-то. Это не мог быть… хотя выглядел он один в один как… но ведь Вейзи только что сказал, что Риддл сейчас ждет Араминту в слизеринской гостиной.

Поднявшись с места, Гермиона пошла между скрипящими деревянными рядами, периодически поглядывая на сидящего вдалеке парня. Но чем ближе она подходила, тем яснее становилось, что это был не кто иной, как Риддл.

Наконец дойдя до него, она опустилась рядом и поинтересовалась:

— Почему ты здесь?

Он оторвался от книги, которую читал.

— А что, есть причины, по которым я не могу здесь находиться? — с несколько оскорбленным видом поинтересовался он.

— Ну, вообще, да, — сказала Гермиона, — потому что Вейзи только что передал Араминте, что ты ждешь ее в вашей гостиной, чтобы поговорить.

— О, неужели, он так сказал? — откликнулся Риддл, казалось, ничуть не удивленный, что само по себе для Гермионы было неудивительно. — Это любопытно.

Недовольно поджав губы, Гермиона отвернулась от него. Это был не ответ на ее вопрос. Зачем Вейзи врать и рисковать навлечь на себя гнев Араминты, только чтобы помочь ей? Не верилось, что он мог поступить так исключительно из этого благородного побуждения.

— Зачем ему понадобилось это говорить? — как бы размышляя вслух, произнес Риддл, глядя на поле с искренним недоумением в темных глазах. — Более того, как это услышала ты? Просто мимо проходила? — он скосил на нее глаза, в которых теперь читалась насмешка. — А может, ты за ними шпионила?

— Нет, — пробормотала Гермиона, отводя взгляд. — В тот момент Араминта угрожала подправить мне лицо. Я просто не понимаю, зачем Вейзи врать, чтобы меня спасти.

Она сама не знала, зачем озвучивает Риддлу весь свой мыслительный процесс, или с чего это вообще должно его как-то волновать. Тем не менее он казался заинтересованным. Настолько, что, аккуратно сделав закладку, закрыл книгу.

— Подправить тебе лицо?

— Буквально и фигурально.

Риддл начал взволнованно постукивать ботинком по деревянной скамье перед собой. Гермиона невидящим взглядом уставилась на три серебристых кольца на одном конце поля.

— Как бы там ни было, я очень благодарна Вейзи, ­­­— наконец призналась она. — Араминта меня обездвижила, заставив примерзнуть к стене. Не очень любезно с ее стороны.

— Она вообще не очень-то любезна, — тихо ответил Риддл.

Гермиона повернулась к нему.

— Но тогда зачем ты позволяешь ей вешаться себе на шею, если не собираешься отвечать взаимностью? Не думаешь, что это немного жестоко? К тому же подобное поведение не очень похоже на что-то, что ты готов поощрять. Ну, или, ладно, терпеть.

Риддл ухмыльнулся.

— Приходится поддерживать репутацию, — вздохнул он и, повернувшись, встретился с ней взглядом. Глядя ему вот так прямо в глаза, Гермиона ощутила уже знакомое смятение и одновременно с этим приятное, но совершенно неуместное покалывание на кончиках пальцев.

— Ну, супер, — сказала она, — только не мог бы ты убедить ее оставить мое лицо в покое? А то она собиралась передвинуть мне глаз на середину лба.

— О, это проклятие ей точно не по зубам, — сказал Риддл так, словно точно знал, о каком именно заклятии шла речь. Что, впрочем, было весьма вероятно.

Гермиона пожала плечами.

— Она совсем не плоха в чарах, хоть мои друзья это и не признают. Просто, кажется, у нее есть проблемы с невербальной магией.

— У Араминты, — устало вздохнул Риддл, — есть проблемы с чрезмерной самоуверенностью. Она склонна переоценивать свои способности и совершать мелкие ошибки, которые имеют… катастрофические последствия.

Гермиона фыркнула от смеха.

— Ну, значит, тогда я бы отделалась всего-навсего выколотым глазом. Хотя, возможно, ей стоит обратиться за советом к тебе, коль скоро ты у нас такой сведущий в этих делах.

Обменявшись ухмылками, они оба перевели взгляд на поле перед собой.

— Не думаю, что стал бы накладывать на тебя это проклятие, даже если бы у меня была такая возможность, — тихо заметил он с какой-то отстраненной интонацией, точно обращаясь сам к себе.

Гермиона бросила на него быстрый взгляд. Это было один из его странных комментариев, которые вроде можно было счесть проявлением дружелюбия, но чей глубинный смысл немедленно указывал на абсурдность этого первого впечатления.

— О, правда? Премного благодарна, — съязвила она, снова отвернувшись, и с издевкой прибавила, — а вот старый добрый Круциатус лишним никогда не бывает, верно?

Риддл посмотрел на нее со странным выражением.

— Вообще-то, я уже почти сожалею об этом, — прошептал он, заставив Гермиону резко повернуть голову, чтобы посмотреть ему в лицо.

— Том Риддл и сожалеет? Быть этого не может, — сказала она, хотя ее сердце по какой-то неведомой причине забилось быстрее.

— Сожалею хотя бы потому, что теперь ты мне совершенно не доверяешь, — тихо прибавил он.

— Ну, знаешь, Круциатус не просто так называют «Непростительным заклинанием», — пробормотала Гермиона.

— Что же стало с той прекрасной, пусть и ужасно наивной философией, что все люди заслуживают второго шанса?

— У нее рождественские каникулы.

— Чудесный способ проникнуться праздничным настроением, — с полуулыбкой прокомментировал Риддл.

Она усмехнулась. Что-что, а их регулярные словесные пикировки ей точно были по душе. Обычно, покуда Гермионе удавалось себя контролировать, чтобы ненароком не сболтнуть Риддлу что-то слишком личное, их общение протекало вполне непринужденно. Как будто вся корыстная составляющая полностью куда-то испарялась. Гермиона подумала, что в этом была определенная ирония, учитывая, они оба общались друг с другом исключительно ради того, чтобы иметь возможность выпытать у собеседника какую-нибудь ценную информацию. Мерлин свидетель, как сильно ее снедало необъяснимое любопытство и желание узнать его самые сокровенные мысли — те, которыми он бы ни за что добровольно с ней не поделился.

— Из-за чего Араминта пыталась тебя проклясть на этот раз? Ты сделала что-то особенно гряз… магглоподобное?

— Отлично выкрутился, — сухо отозвалась Гермиона. — И нет, вообще-то… странно, как все это получается… в общем, она услышала, что ты позвал меня на бал и решила, что я это выдумала.

Договорив, она мгновенно ощутила появившееся в воздухе напряжение. Риддл отложил книгу в сторону и, вытянув свои длинные ноги, начал лениво крутить головой из стороны в сторону, глядя то на возвышавшийся над ними ряд скамеек, то просто на небо.

— Кто бы мог подумать.

— По словам Альбуса, уже вся школа в курсе, — возмущенно фыркнула Гермиона. — Вот только я все никак не могу понять, почему это имеет какое-то значение.

Упс, кажется, выбор слов был не самым удачным.

— Да неужели? — произнес он с явственным негодованием в голосе. — Так значит то, что ты меня отвергла, не имеет никакого значения? При том, что я, к твоему сведению, мог долго мучиться по этому поводу и самым тщательным образом все планировать?

— Это не выглядело спланированным самым тщательным образом, — возразила Гермиона, переходя в оборону. — Послушай, Риддл, это просто танцы. Ничего серьезного. Я и подумать не могла, что тебя может заинтересовать нечто подобное. Я даже не знаю, почему ты вообще решил меня пригласить.

Он что-то пробормотал, но она не расслышала и бросила на него быстрый взгляд. Риддл смотрел на синее небо, отражение которого в его темных глазах, придавало им необычный светлый оттенок.

— Я не хотела тебя обидеть, — продолжила Гермиона. — Я думала, ты считаешь похожие мероприятия ниже своего достоинства, если честно…

— И почему же ты так думала? — поинтересовался он, прикрывая глаза. Вид у него был умиротворенный.

— Ну, обычно людей с такой тягой к знаниям, как у тебя, это не интересует, — криво усмехнулась она.

— Ты имела в виду людей с тягой к знаниям, как у тебя?

Гермиона нахмурилась.

— Нет. С такой, как у тебя, потому что ты вот уже несколько месяцев продолжаешь целенаправленно доводить до совершенства то зелье, о свойствах которого ты, между прочим, мне до сих пор отказываешься рассказать. В нашу первую встречу ты провел в библиотеке двенадцать часов подряд, и даже сейчас, когда на носу Рождество, ты сидишь здесь в одиночестве и читаешь… Что это, кстати..?

Она схватила лежавшую рядом с ним книгу:

— «Скрытое обольщение», — прочла заголовок Гермиона и машинально вернула томик на место. Затем невольно снова взглянула на обложку, на этот раз разглядев ее оформление получше. — Погоди, ЧТО?

Риддл мрачно на нее воззрился и откинулся на спинку скамьи.

— Это личное, мисс Грейнджер, — с этими словами он коснулся книги палочкой, и обложка тут же стала белой.

Не веря своим глазам, Гермиона уставилась на книгу. Если та была под чарами маскировки, то выбор обложки с миловидной волшебницей, многозначительно подмигивающей из объятий перекаченного мачо, казался явно не самым удачным. Что за…

— Не могу поверить, что ты читаешь любовные романы, — прыснула она. Ее охватило веселье, сменившееся настоящим ликованием при виде того, как обычно бледные щеки Риддла стали пунцовыми. — Мерлин, да ты покраснел!

— Неправда! — рявкнул Риддл и, сунув злополучную книгу в карман, угрюмо уставился на Гермиону, которая не смогла сдержать ехидного смешка.

— Заткнись, — велел он, все еще с пылающим лицом буравя взглядом трибуну.

— Да все нормально, — лукаво хмыкнула Гермиона, — у каждого есть свои секреты.

В один миг, казалось, кровь отхлынула от его лица.

— Да, — сказал Риддл, разворачиваясь к ней, с привычной маской невозмутимости на лице. И как ему только удалось так быстро взять себя в руки? От такого невероятного самообладания становилось даже немного не по себе. — Не хочешь поделиться своими?

Так, на этот раз он действовал значительно прямолинейнее, чем обычно.

— Ммм, — замялась Гермиона, и улыбка сбежала с ее губ. — Нет.

— Какая жалость, — вздохнул Риддл, и на короткую секунду ей показалось, что он ее сейчас атакует. Она крепко сжала свою волшебную палочку, но он лишь хмуро смотрел на трибуны на противоположном конце поля. Сердце Гермионы забилось чуть размереннее.

— Почему? — неожиданно спросил он, снова оборачиваясь к ней. Увидев в его вопросительном взгляде искреннее непонимание, Гермиона вздохнула.

— Есть вещи, которые я не могу тебе рассказать, — она уже миллион раз проговаривала про себя эту заготовленную фразу зная, что рано или поздно он задаст ей этот вопрос. — И есть вещи, которые причиняют слишком много боли, чтобы кому-нибудь о них рассказывать, — прибавила она, хотя совсем не планировала и даже не обдумывала это уточнение. Сердце тут же кольнуло болью, а перед мысленным взором снова замелькали картины прошлого.

— А-а.

— А ты сам? Что насчет таинственного Тома Риддла? Почему ты сам не хочешь никому открываться? — с отчаянно бьющимся сердцем задала она вопрос, не веря в собственную смелость. Это был не подкол, ей на самом деле хотелось знать. Она нервно теребила свои белые шерстяные перчатки, пока Риддл пристально вглядывался в ее лицо.

— По тем же причинам, — тихо ответил он. По тем же причинам. Чересчур лаконичный ответ. Чересчур мало зацепок.

Вещи, которые я не могу тебе рассказать — ну, это очевидно: убийство собственных отца и бабушки с дедушкой. Но вещи, которые причиняют слишком много боли, чтобы кому-нибудь о них рассказывать? Что бы это могло быть в его случае? Новая волна любопытства захлестнула Гермиону. Даже если он сейчас пытался пустить ей пыль в глаза, ей все равно хотелось знать, что он хотя бы теоретически мог подразумевать под этим. Что могло поколебать непоколебимое спокойствие Тома Риддла? О чем он не мог вспоминать без боли? Способен ли он вообще испытывать душевную боль?

Неожиданно Риддл безрадостно усмехнулся:

— Мы друг друга стоим.

Эти слова поразили Гермиону до глубины души. Мы друг друга стоим? Нет. Это была неправда. То, что у нее имелись свои причины что-то скрывать, не означало, что…

На ум ей внезапно пришел их утренний разговор с Альбусом. Гермиона, я знаю о тебе не так уж много. Как и все в этом месте. Ар-Джей говорил ей об этом, Мина говорила... Исходя из того, что большинству людей здесь было о ней известно, она вполне могла в данный момент кого-то пытать. Исходя из того, что они знали, она тоже могла быть при жизни убийцей. Мерлин… неужели такова цена утаивания — сомнения, которые вечно гложут твою душу? С чего она решила, что Мина и Годрик ей в принципе доверяют? С чего взяла, что Ар-Джей ей доверял? Даже на лице Альбуса, славившегося своей неиссякаемой верой в людей, она видела тень сомнения…

Гермиона повернулась к Риддлу и посмотрела ему в глаза.

— Похоже, что так.

* * *

— Слушай, он мне просто не нравится.

— А причина этому имеется? — засмеялась Гермиона.

Риддл в ответ не улыбнулся. Его лицо было предельно серьезно.

— Да, имеется, — сказал он. — Он такой… скрытный. По нему никогда не понятно, на что он на самом деле способен. Он просто сидит себе и улыбается.

— О, ну, то есть прямо как ты? За исключением разве что улыбки, — парировала Гермиона.

Риддл помрачнел. Видимо, когда дело касалось Дамблдора, к шуткам он был совершенно не расположен.

— Я всего лишь хочу сказать, что было бы лучше, если бы ты держалась от него подальше, вот и все, — сказал он. Так-то. Вышло не очень подозрительно. К тому же, если представить все так, что его неприязнь к Дамблдору основывалась на шестом чувстве, она ничего не могла возразить ему по существу.

Казалось, его слова позабавили Гермиону. Уголки ее розовых губ опасно подрагивали, угрожая растянуться в широкой улыбке. Что тут было смешного?

— Знаешь, я ведь не шучу, — тихо произнес он своим любимым угрожающим голосом, которым обычно давал собеседнику понять, что еще чуть-чуть и тому не жить. Она перестала улыбаться. Хорошо. Однако теперь на ее лице отразилось негодование, то самое заносчивое негодование, которое так часто читалось во взгляде ее карих глаз.

— Послушай, Том, то, с кем я дружу, не твое дело, — сказала она.

— Нет, мое, если речь идет о ком-то, кто меня ненавидит, — возразил Риддл, с надменным выражением отбрасывая волосы с глаз.

— Ты этого не знаешь.

Риддл бросил взгляд в сторону Дамблдора.

— Нетрудно догадаться. У него на лице все написано.

Это была правда, выражение откровенного недоверия на лице молодого Дамблдора всегда сразу же бросалось глаза.

— Ну, а мне Альбус нравится. Он хороший человек, и я не вижу ни единой причины, по которой я должна отказываться от общения с ним, — сказала Гермиона. — Так что… так что, вот.

Риддл почувствовал, как в груди у него закипает злость, которая, впрочем, была не связана с девушкой рядом с ним. Его гнев был направлен на безмятежного Дамблдора, сидящего неподалеку, наблюдающего и как бы молчаливо осуждающего. Что она в нем такого нашла, чтобы так цепляться за их дружбу? Она, конечно, не могла знать, что Дамблдор был его учителем трансфигурации и с первого взгляда невзлюбил его. Старик всегда предвзято к нему относился, несмотря на то что Риддл был блестящим учеником и прекрасно это осознавал. Но и молодая версия Дамблдора, который по идее не помнил ничего позднее начала ХХ века, также недолюбливала Риддла без какой-либо видимой причины.

Он метнул в Альбуса убийственный взгляд.

Гермиона закатила глаза.

— Ой, да ладно тебе, не смотри на него так. Я уверена, что он вовсе не испытывает к тебе настолько сильную антипатию, как ты себе воображаешь.

— Нет. Я прав.

— Ну, конечно, ты прав, — вздохнула она. — Том Риддл всегда прав.

— Рад, что до тебя наконец дошло, — ответил он. Тем не менее ее саркастичные замечания возымели на него странный и почти успокаивающий эффект. Это было необъяснимо, а потому пришлось Риддлу не по вкусу. Он вообще не должен был допустить, чтобы его кто-то подбадривал или успокаивал. Никогда. Он был один, сам по себе — все остальные были лишь грязью под его ногами.

Правда у Грейнджер с мозгами все и в самом деле было в порядке, что, по его мнению, являлось невероятно привлекательной чертой. Чертой, которая в перспективе вполне могла возвысить ее над остальными жалкими людишками в его глазах. Чем больше они разговаривали друг с другом вне зависимости от темы, тем чаще у него создавалось впечатление, что он встретил свою интеллектуальную ровню, но того, кто при этом не был Альбусом Дамблдором, и кто не ненавидел его просто так.

Хотя, стоп. Да. Она его ненавидела и, судя по всему, достаточно, чтобы в случае чего дать умереть. Это фоновое знание регулярно отзывалось у Риддла резкими уколами непонятного чувства где-то в области грудной клетки. Но то была не злость и не недовольство. Это больше напоминало разочарование — разочарование, что он каким-то образом потерял кого-то под стать самому себе, кого-то, кто мог оказаться полезным, и причем умудрился потерять этого человека, не совершив в его отношении ничего особенно вопиющего. Ну, во всяком случае, ничего действительно вопиющего. Подумаешь, пара Круциатусов. Они ее в итоге все равно не отпугнули, потому что — необъяснимо, но факт — вот она, сидит рядом и болтает с ним. Так что причина ее сильной неприязни к нему явно крылась в чем-то другом.

Постепенно Риддл начинал все отчетливее понимать, что умение распознавать собственные эмоции фактически тоже дает ему своего рода ощущение власти, словно он вышел на новый уровень полного самоконтроля. Прежде ему никогда не удавалось сдерживать свою ярость — все его последователи могли это подтвердить. Остальные же эмоции он либо подавлял, либо отметал, как нечто, не представляющее ни малейшего интереса. Однако во время общения с девчонкой Грейнджер он часто был вынужден испытывать странные и прежде незнакомые ему чувства. Пытаясь разгадать причину собственных реакций, Риддл обнаружил, что теперь ему удается гораздо лучше владеть собой, реже срываться и в целом быть более… расслабленным. Не то чтобы он стремился достичь расслабленного состояния. Конечно, нет. Это было опасно, поскольку зачастую мешало эффективному принятию решений и т.д.… но уметь заставлять свой неустанно работающий ум переключаться на что-то дельное, вместо того чтобы размышлять о том, что именно он испытывал в тот или иной момент, было и впрямь приятно.

Он посмотрел на Грейнджер, которая как раз махала Дамблдору, и снова ощутил, что закипает. Риддл хотел, чтобы ее общение с Дамблдором прекратилось, и быстро, раньше, чем Дамблдор успеет окончательно настроить ее против него. Кроме того, зачем Грейнджер было тратить свое время на кого-то столь не амбициозного, мальчишку, который вполне довольствовался тем, что сидел здесь сложа руки? Она могла бы провести время с куда большей пользой. Или, например, проводить больше времени с Томом, давая ему больше возможности получше изучить ее личность.

Осознав с внезапно охватившей его тревогой, что личность Грейнджер ему в каком-то смысле была очень даже симпатична, Риддл поспешил затолкать эту мысль куда подальше. Нет. Если ему кто-то нравился, это означало, что он будет не склонен творить с этим человеком ужасные вещи, а каждый, кто знал его хоть сколько-нибудь близко, должен был принять как данность, что ужасные вещи были неотъемлемой частью их общения. К тому же легкомысленно подходить к планированию своего следующего шага с Грейнджер точно не стоило.

Он был почти уверен, что она обо всем догадается, увидев книгу, которую он читал на поле. Риддл не мог поверить, что повел себя так беспечно и оставил обложку незамаскированной. Но она подумала, что это был любовный роман, и одно только это допущение, что Том Риддл читает любовные романы, было настолько унизительным, что он невольно покраснел, по какой-то причине временно утратив свое хладнокровие. В любом случае перетерпеть это унижение было лучше, чем позволить ей узнать, о чем эта книга была на самом деле. Риддл тихонько усмехнулся, хоть его и не покидало смутное ощущение, что он что-то упускает из виду…

— Эй, чему ты ухмыляешься на этот раз? Прикончил чьего-то любимого кролика, или вроде того? — раздался у него над ухом голос Гермионы.

Прикончил чьего-то любимого кролика… неплохая догадка. Он почувствовал, что его охватил странный порыв, совершенно незнакомое ему желание поднялось откуда-то изнутри, и лицо Риддла озарила широкая белозубая улыбка. Настоящая, симметричная и ослепительная улыбка, от которой в уголках глаз у него появились морщинки, а щеки приподнялись.

Гермиона пораженно на него уставилась.

— Что… ты что, только что улыбнулся в ответ на мою шутку? — ошеломленно уточнила она. Этого не могло быть. Но, с другой стороны, было непохоже, что он притворялся. Он искренне посчитал что-то, что она сказала, забавным. Гермионе удалось развеселить Тома Риддла. И его улыбка была… совершенно и обескураживающе сногсшибательной.

Губы Риддла изогнулись в привычной усмешке, и Гермиона поняла, что снова может дышать.

— Полагаю, твое недоразвитое чувство юмора не лишено своеобразного очарования, — ответил он, отчего она рассмеялась.

Риддл осознал, что уже успел привыкнуть к ее смеху над его комментариями и теперь невольно старается специально ее рассмешить. Ведь смех был хорошим признаком. Он означал, что ей с ним весело, так? А обычно людям, состоящим в разного рода дружеских отношениях, было весело друг с другом. По крайней мере, он пришел к такому заключению, основываясь на различных наблюдениях. Так что в конечном счете смех был хорошим знаком, свидетельствующем об успешности его попыток с ней «подружиться».

Шевельнувшееся же внутри него чувство, что это была не единственная причина, по которой ему нравилось видеть ее смеющейся, он откровенно проигнорировал.

* * *

— Так неожиданно столкнуться здесь с тобой, — сказала Гермиона, постучав в дверь класса и войдя, не дожидаясь его ответа.

— Разве я разрешил тебе войти? — поинтересовался он, недовольно поджав губы. Он лежал на черном кожаном диване, лениво крутя в руках свою волшебную палочку, но несмотря на кажущуюся томность все равно словно источал опасность.

Гермиона наколдовала себе из воздуха ярко-оранжевый стул и со вздохом на него плюхнулась.

— Знаешь, Том, думаю, того, что я говорила о том, что загляну тебя проведать, было вполне достаточно, — сказала она, с усмешкой взирая на Риддла сверху вниз.

Он был как эластичная лента. Она осторожно, очень осторожно растянула его до предела своим сарказмом и бесцеремонностью, а затем продолжила растягивать, сантиметр за сантиметром. И вот теперь, когда все пределы уже были достигнуты и пройдены, она могла себе позволить говорить с ним как с приятелем. Нет — как с другом. Подумав об этом, Гермиона испытала смутное торжество победы, что было странно. Она не должна считать за успех то, что ей удалось подружиться с Лордом Волдемортом. Но ведь… строго говоря, он еще не стал Лордом Волдемортом, не так ли? Возможно, если бы в реальной жизни нашелся кто-нибудь, кто согласился бы и нашел в себе силы выдержать все испытания, чтобы узнать его получше и сблизиться с ним… возможно, тогда его жизнь сложилась бы иначе?

А еще он не совершал никаких страшных злодеяний уже… сколько времени? Со случая в лабиринте она не могла припомнить ничего дурного. Особенно, если допустить, что поползшие по школе слухи — про которые даже с натяжкой нельзя было сказать, что они ей прям досаждали, не то что вредили — были делом не его рук. Ощущение триумфа все больше переполняло ее с каждой секундой, и она взглянула на Риддла с улыбкой. Управляться с ним было непросто — задание это требовало от нее серьезных умственных усилий, но все-таки Гермиона чувствовала, что в конце концов ей удалось к нему приноровиться, и теперь, теперь, она могла переходить к самому интересному. Психологические травмы, не зарубцевавшиеся душевные раны и все такое прочее, если они у него были. Его мотивации. Его причины. Она жаждала их узнать. Она буквально сгорала от любопытства.

Он поразил ее воображение, как ни одна другая личность до этого, и она вот-вот должна была удовлетворить свой интерес, утолить свою жажду. Наконец-то!

А еще она не была уверена, когда именно он изменился и из Риддла стал Томом… но это произошло, и против своего имени он больше не возражал.

Гермиона довольно вздохнула.

— Том, — пробормотала она.

— Да? — кратко откликнулся он.

— У тебя огонь погас, — сообщила она. — Мне его развести?

Издав смешок, он язвительно ответил:

— Да, Грейджер, учитывая содержимое котла, от этого будет невероятно много прока.

Гермиона резко выпрямилась на стуле. Она даже не подумала о том, чтобы, зайдя в класс, заглянуть в котел, засмотревшись на лежащего на диване Риддла… это было стыдно признавать, но вместе с тем бессмысленно отрицать. Подойдя к котлу, она поняла, что он пуст. Пуст. Наконец-то, 12 декабря он закончил.

— Так… у тебя получилось? — спросила Гермиона. Она уже начала воспринимать это зелье как данность, как проект, который никогда не будет доведен до конца. После того, как Риддл однажды поделился с ней, что целых полтора года исследовал свойства одного зелья только для того, чтобы повлиять на длительность его действия, Гермиону бы не удивило, если бы и в этот раз все растянулось надолго. — Оно готово?

— Да, мисс Грейнджер, — вздохнул он, натянуто улыбнувшись. — Мое зелье наконец-то готово.

— И где оно?

— Надежно закупорено и спрятано, — усмехнулся он, — там, где ты точно до него не доберешься.

Гермиона тихонько присвистнула.

— Ну, поздравляю, ты молодец! — сказала она. Его глаза медленно распахнулись и сфокусировались на ней. Он моргнул и чуть нахмурился.

— Что? — переспросил Риддл.

— Ты молодец, — повторила Гермиона.

— О…

Она нервно теребила кончики волос, пристально вглядываясь в лицо Риддла. За время их общения она научилась подмечать даже самые неуловимые изменения в его маске, что позволило ей лучше понимать, о чем он в данный момент думал.

— Почему ты смущен? Я ведь просто сказала, что ты молодец.

В левом уголке рта Риддла наметился едва заметный залом. Это означало, что он размышлял напряжённее обычного, что уже само по себе можно было считать ситуацией исключительной, и что обычно выражало крайнюю степень смятения.

— Я…

Непроницаемое выражение исчезло с его лица, уступив место озадаченности.

— Что такое? — спросила Гермиона.

Он не торопился с ответом, лениво изучая свой длинный указательный палец.

— Не знаю, почему у меня возникает желание поделиться этим с тобой, Грейнджер, но никто, за исключением моих до тошноты легко впечатлительных учителей, я полагаю… ни разу не говорил мне, что я «молодец».

Гермиона нахмурилась.

— Но ты же гениален.

— Я знаю, — просто ответил Риддл и, закинув руки за голову, спокойно посмотрел на Гермиону.

— М-да, от скромности ты точно не умрешь, — фыркнула она. Риддл и бровью не повел. Он лишь спокойно моргнул, и его взгляд скользнул по ее лицу.

— Полагаю, можно и так сказать, — ответил он.

— А как еще можно сказать?

— Если вкратце, то думаю, слово «недооцененный» подошло бы лучшее всего, ­— пробормотал он, устремляя взгляд на потолок.

Гермиона удивленно подняла брови. Неужели это и правда происходило? Неужели они и правда собирались обсуждать его… чувства? Она сглотнула.

— Мне жаль, — тихо произнесла она.

Не успела она договорить, как его лицо перекосило от ярости, а на губах появился звериный оскал. Одним рывком Риддл принял сидячее положение и выхватил палочку.

— Никогда не смей говорить, что тебе меня жаль, — прошипел он.

Палочка Гермионы тоже уже была наготове — старые рефлексы никуда не делись — сердце бешено колотилось в груди — тук-тук-тук — тяжело, отчаянно, беспомощно. Нервы напряглись до предела. О, Господи. Она не видела его таким и не слышала такого голоса с того дня, когда он впервые применил к ней Круциатус. И все из-за простого «мне жаль»? Мерлин, что на него нашло? Эта звериная ярость в его глазах пугала до дрожи…

— Почему? — найдя в себе силы, спросила она тоненьким робким голосом. Как при замедленной съемке она наблюдала, как до него дошел смысл ее вопроса и как его лицо после этого изменилось до неузнаваемости.

Он сознательно немного разжал пальцы, и Гермиона обеспокоенно проследила за тем, как его волшебная палочка упала ему на колени. Затем красивые черты Риддла исказила гримаса самой настоящей агонии. Его рот приоткрылся, а в глазах плескалась боль, которую невозможно было скрыть. Пригвождённая к месту Гермиона с ужасом наблюдала за этим новым спектром эмоций на его лице. Неужели он выработал свое железное самообладание для того, чтобы скрывать все, что он когда-либо чувствовал? Неужели он все время прятал под маской это?

Его губы приоткрылись чуть пошире:

— Я…

Его голос предательски надломился, но он впервые даже не попытался взять себя в руки. Он лишь сглотнул и опустил на свою палочку глаза, в которых все еще стояла боль, как будто он сам себя спрашивал почему, почему, почему, глядя на тонкое тисовое древко.

Аккуратно переложив палочку на диванную подушку рядом, Риддл снова посмотрел на Гермиону, которая чувствовала, что ее сердце сейчас разорвется от этого полного муки взгляда.

Она была готова расплакаться.

Несколько недель ничего, а теперь это? Это признание в ранимости? В эту самую минуту он выглядел самым несчастным и — она не смела в это поверить — уязвимым человеком, которого она когда-либо видела, включая мучившегося от тревоги и безысходности Гарри, снедаемого страхом и беспокойством Рона, и ее саму, когда она по вечерам глядела в зеркало, видя в собственных перепуганных глазах отблески преследующих ее кошмаров, что никак не оставляли ее в покое.

Мучительное выражение по-прежнему читалось на его лице. Казалось, он не мог ничего с этим поделать. Риддл неотрывно смотрел ей в глаза, словно какие-то стальные нити соединили их с его собственными, лишив возможности отвести взгляд. Глядя на эту немую, отчаянную и вымученную мольбу, Гермиона подумала, что навряд ли когда-нибудь сможет постичь всю глубину его страдания.

Ее сердце гулко стучало. Мерлин, что за зловещее молчание.

— Риддл, я… — сорвались с ее губ непрошенные слова. В ее голосе звучали слезы, дыхание перехватило от подступившего к горлу комка. — Риддл, скажи что-нибудь, — взмолилась она, делая глубокий вдох через нос.

Казалось, он осознал, что зашел слишком далеко и теперь не мог вернуться обратно. Он оглядел комнату, уголок его рта слегка дрогнул, а затем его взгляд снова встретился с ее. Она больше не могла молчать. Он выглядел напуганным. Он казался испуганным маленьким ребенком. Она никогда не видела его таким — весь нынешний вид Риддла был полной противоположностью его обычной сдержанной манере.

—Том, — прошептала она. — Том.

Он низко склонил голову, точно охваченный агонией.

— Уйди, — произнес он напряженным полушепотом.

В отчаянной попытке разглядеть выражение его лица она упала на колени и потянулась к нему, как бы без слов давая понять: «Я здесь, мне не все равно, поговори со мной», но он резко оттолкнул ее руку своей дрожащей рукой.

— Я сказал, убирайся! — процедил он сквозь сжатые зубы. В его сдавленном голосе чувствовались отголоски крика, грозившего вырваться из его груди, того самого, который она уже однажды слышала, когда он проклял сам себя. Крика побежденного. И сломленного.

Гермиона, пошатываясь, поднялась на ноги. Ее глаза были так широко распахнуты, что ей казалось, что она больше никогда не сможет моргнуть. Поддавшись порыву, она мягко дотронулась до его левого плеча, лишь на секунду задержав на нем свою руку, а затем развернулась и вышла из класса. Дверь затворилась за ней с тихим щелчком.

Оказавшись за дверью, она на мгновение замерла на месте, затем прошла немного по коридору и снова остановилась. Повернувшись к стене и уперевшись ладонями в каменную кладку, Гермиона крепко зажмурилась, пытаясь избавиться от до сих пор стоящего у нее перед глазами лица Риддла. Однако, чем сильнее она пыталась отогнать этот образ, тем ярче он становился, будто отпечатавшись на внутренней стороне ее век — незабываемый, неподавляемый, непостижимый, абсолютно реальный и материальный, как и впивавшийся ей в руку камень. Том Риддл! Как человеческое лицо вообще способно выражать такую степень страдания? Такую сильную боль? Столько всего? Гермиона не смогла сдержать сочувственного вздоха при мысли о нем, о его боли, и о том, что он никогда не позволял себе быть самим собой.

Она его совершенно не знала. Этот юноша, этот человек, который думал, что она так много о нем знает… Так вот, она не знала о нем ничего. Абсолютно. Ничего из того, что действительно имело значение… во всяком случае, ничего из того, что отныне имело значение для нее. Теперь это стало ясно.

Риддл сильно закусил губу, пытаясь сдержать горячие слезы, но, обнаружив, что все тщетно, просто открыл глаза и позволил соленым каплям стекать по его щекам.

Воспоминания.

Беспомощно сотрясаясь в злых рыданиях, практически рыча, он схватился за голову, с силой дергая и приводя в беспорядок свои идеальные уложенные темные локоны. Выхватив палочку, он наложил на комнату Заглушающее заклинание, а затем — бабах — разнес парту — бабах — разнес стул, напоследок испепелив щепки снопом яростных искр.

Воспоминания.

Риддл с трудом поднялся на ноги. Глаза его были красные от слез. Он отрывисто дышал, втягивая воздух через широко открытый рот, даже не пытаясь успокоиться. Он начал крушить парты, направо и налево рассекая воздух волшебной палочкой и посылая одно за другим самые ужасные проклятия. Затем он наколдовал себе целый стеллаж с книгами, внутри у которых были пустые страницы, чтобы уничтожить его голыми руками.

Воспоминания.

А когда каждая доска стеллажа была разломана и каждая книжная страница вырвана, тогда что? Тогда, тогда… тогда все было наконец кончено.

Риддл медленно подошел к дивану и устало, точно был глубоким стариком, опустился на его сидение. Его руки были в крови, ногти — местами сорваны, а кожа — поцарапана. Он аккуратно исцелил их при помощи своей палочки так бережно и заботливо, словно лечил больного ребенка. Потом направил палочку себе на лицо и все следы, по которым можно было бы догадаться, что всего несколько минут назад он рыдал навзрыд, исчезли.

Только глаза по-прежнему были слегка покрасневшими, но он все равно устало прикрыл их. Взглянув на свое отражение спустя несколько минут, Риддл увидел, что и краснота прошла. Невинный язык — невинные слова. Хорошо, снова, тоже. Хорошо, как будто он вновь выпрямился, немного оступившись. Снова, как будто он когда-то уже стоял на пьедестале. Тоже, как будто он был не один. Тоже, как будто он мог ждать, что кто-то ему поможет в ответ.

Том Риддл начал не спеша приводить свои волосы в порядок, но внезапно почувствовал какое-то жжение на плече, как от сыпи или ссадины — там, где его едва коснулась ее рука, ее нежная рука, ее рука…

Риддл медленно приоткрыл рот, но понял, что слишком вымотан, чтобы думать, а потому просто свернулся калачиком на диване, сжавшись так сильно, как только мог, и лихорадочно впившись пальцами в свое левое плечо. Он отчего-то совсем не стыдился признаться себе в том, что испытывает глубочайшую благодарность к месту ее прикосновения. Единственному месту на его теле, которое не изнывало от потока воспоминаний, воспоминаний, воспоминаний — единственной части его, которая еще, наверное, была способна почувствовать себя тоже снова хорошо.

Этот губительный приступ отвращения и ненависти к себе пройдет.

Всегда проходит.

Том Риддл из любой ситуации выходит победителем.

И вооружившись этим осознанием, Риддл вцепился в подлокотник дивана и зарыдал. Снова. Он рыдал и рыдал, пока не опьянел от слез настолько, что едва мог поверить в то, что все еще существует.