Ends and Means: Everybody lies (гет)

Все еще 17 апреля 1998 года

Где то горит фейерверк, то тлеет свечка из воска,

Где музыка Баха смешалась с полотнами Босха

И не дружат между собой полушария мозга.

Сплин, «Прочь из моей головы»

Трансильванию они нашли без проблем, благо указателей хватало. Вампир оказался не худшим из того, что Рон ожидал от Роджера, любителя побыстрее и пострашнее, но данного слова надо держаться, и он гордо прошествовал мимо. Дэвис тоже не рванул на аттракцион, окучивая Чжоу, которая не обращала на него почти никакого внимания, лишь иногда снисходя до какой-нибудь колкости. Механизм медведя оказался некачественным, или так и было задумано, но раз в пару минут он оглашал воздух признанием в любви, заставляя Нотта подпрыгивать и держать игрушку еще аккуратнее. Что, однако, не помогало.

— Нам сюда, — аттракцион перед ними выглядел неплохо, да и освобождение гробницы от проклятий было идеей, близкой каждому волшебнику, а особенно брату Нейтрализатора Заклятий. Уже через пару минут сидели в вагонетках, сжимая в руках нечто нелепое, оказавшееся автоматом для борьбы с нечистью. Девушки немного побледнели, но Рон посчитал, что ничего страшнее дементоров им все равно не подсунут, хотя мысль сражаться с гигантским пауком с помощью магловского приспособления не грела.

Туннель, в котором они оказались, напоминал подземелья Гринготтса, но на этом связь с магическим миром закончилась. Монстры, в которых им предлагалось «стрелять», в природе не существовали, хотя магловские автоматы явно не любили. Поездка оказалась веселой и совсем не опасной, а вагонеткам в скорости было далеко до приснопамятных гоблинских. На удивление понравилось даже Чжоу, потащившей их на второй круг. В итоге они прокатились три раза, а когда, наконец, покинули аттракцион, мир был восстановлен, маглы реабилитированы, а парк готовился к закрытию.

— Ну, вот и все. Не поверишь, но сейчас мой отъезд меня скорее радует, эта Чанг может быть сколь угодно красавицей, но как же она утомляет! — Нотт вежливо отвел его в сторонку, пока Дафна не менее вежливо изъявила желание вкусить сахарной ваты и утащила Чжоу с Роджером и медведем подальше.

— Но ведь она нужна нам, — Рон постарался, чтобы фраза не прозвучала вопросительно.

— Потому будет удобнее, если она будет бегать за тобой. Великий Мерлин, панда! Ладно, проехали, — Нотт посерьезнел. — Я говорил с нашими, все уже готовы. Ты ничего не слышал, когда?

— Нет, — не знаешь, что сказать, говори — нет. — А ты?

— Бабушка говорит, что это не мое дело. Закончи, мол, образование, тогда и лезь во взрослые игры, — Теодор поморщился. Кто бы мог подумать, что им командует бабушка. Взрослые игры, однако! — Недавно она кое с кем встречалась… Думаю, все случится прежде, чем начнется учеба. И не спрашивай, что случится, я не знаю!

— Но идеи есть?

— Идеи есть у всех, но не переходящие в категорию теорий. Но это сейчас не важно, без нас разберутся. Меня больше волнует дом, вернее, наше туда вливание. Вчера подключился Флинт, он ведь тебе не говорил? — Рон кивнул. Тон Нотта был слишком уверенным, лучше согласиться, хоть он уже и ничего не понимал. — Ну, разумеется. Пытается нахапать побольше, пока ты не видишь. Приструни его завтра.

— О чем шушукаетесь? — улыбающаяся Чжоу в обнимку с медведем хотела знать все. — Нам не расскажете?

— Мы беседуем, чтобы скрасить отсутствие дам, — выдал Нотт, отрывая кусочек ваты. — Ничего интересного.

— А мы сможем как-нибудь еще пойти погулять?

— Только если летом, мы с Дафной завтра уезжаем в Хогвартс. Каникулы не вечны, — Нотт выглядел искренне опечаленным, но, как подозревал Рон, это относилось разве что к длине каникул. — Но вот Блейз всегда рад составить вам компанию, не так ли?

— Конечно…

— Я совсем забыла, что вам надо уезжать! Седьмой курс — это ужас, впереди ЖАБА, и учителя будто с цепи срываются… А вы с Блейзом разве не однокурсники?

— Однокурсники, но Блейз думает так же, как и ты, и не нашел ничего лучше, чем уйти из школы, — немного натянуто засмеялась Дафна. — ЖАБА он, конечно, сдаст, но вот от озверевших учителей решил держаться подальше.

Идиот, и как он мог забыть про учебу? Каникулы заканчиваются, школьники едут в Хогвартс… но, видно, не все. Почему же Забини остается?

— Не знала, что так можно. У тебя какие-то особые обстоятельства? — Чжоу, похоже, сама поняла, что спросила лишнего, и покраснела. — В любом случае я бы в прошлом году от такого не отказалась. Вам, наверно, пора собираться?

— Да, действительно. Был рад повидаться, надеюсь, летом повторим. Дафна, Блейз, до завтра, ты же придешь нас проводить? — Нотт насмешливо прищурился.

— Конечно, до завтра, — улыбнулся Рон. Дафна, уже подавшая ему руку для аппарации, ощутимо вздрогнула, но он не обратил на это внимания. В том, что завтра они увидятся, он уже не сомневался.

* * *

Вечер настал как-то сразу. Обычно в Косом переулке в это время загорались кованые фонари, а вывески, переливаясь, манили зайти, даже если ничего не было нужно. Улыбающиеся прохожие вежливо раскланивались друг с другом, обсуждали последние новости, хвастались покупками…

Сейчас же переулок был непривычно темен и пустынен, лишь холодный ветер гнал по булыжной мостовой обрывки пергамента и мусор.

Разыскивается…

Разыскивается…

Министерство объявляет награду за информацию…

Колдографии на обшарпанных стенах и помутневших заколоченных витринах. Читать объявления не хотелось, потому что Дафна знала — на одном из них будет портрет Рона. А если она совершит ошибку — и она станет преступницей, и ее лицо будет смотреть с этих стен на пустую промозглую улицу и равнодушных людей, спешащих мимо по своим делам.

Открыв первую попавшуюся дверь, Дафна оказалась в кафе. Это было кстати, хотя, в сущности, все равно, главное, что там было светло и вокруг — люди. Если бы это оказался магазин, она осталась бы в нем, даже купила бы что-нибудь ненужное.

— Мисс Гринграсс, мы так рады вас видеть! — незнакомый волшебник, улыбаясь, спешил ей навстречу. — Проходите сюда, вот свободный столик.

Свободных столиков было полно, в кафе сидело всего несколько человек, и те явно зашли сюда случайно, как и она. Не было слышно ни голос, ни смеха. Но это было и к лучшему — нужно было подумать и подготовиться к непростому разговору с отцом.

— Благодарю. У вас тут так мило… Принесите мне чаю и что-нибудь к нему, пожалуйста.

Чай оказался безвкусным, но теплые рогалики с малиной совсем не плохими. Хозяин кафе видно догадался, что ей нужно побыть одной, и не досаждал своим вниманием.

Убивать время Дафна не любила, но осуществить задуманное сразу, на одном порыве, не получилось. В приемной какой-то незнакомый хмурый стручок сообщил, что идет совещание, и раньше чем через час мистер Гринграсс не освободится. Сидеть в банке и ждать не хотелось, так что пришлось бесцельно бродить по Косому переулку.

Отпивая по глоточку из стоявшей перед ней чашки, Дафна в который раз пыталась понять, когда же она ошиблась. В лавке Олливандера, когда не сказала Блейзу правду, или потом, дома, когда не избавилась от Уизли, а сестре не стерла память? Теперь и этих мер было недостаточно — добавился Забини, сутки пролежавший в шкафу. Блейз умен, а на кону стоит слишком многое. Дафна отчетливо понимала: никаких нежных чувств он к ней не испытывает, и если что-то заподозрит — покрывать не станет. Значит, исчезнуть придется и ему?

— Так что ты хотела мне сказать? — смуглая рука Блейза ставит недопитую чашку чая на блюдце. За окном щебечут птицы, приветствуя наступившее утро. Тепло пахнет свежей сдобой — Нэнси напекла булочек для своего любимца. В последний раз. Нет, последний раз был позавчера, ведь после его место занял человек, из-за которого Блейза скоро не станет.

— Я хочу пить. Налей мне, пожалуйста, воды.

Рон неловко встает из-за стола — он так и не научился небрежной грации, присущей Забини. Взмах палочкой. Рон ничего не замечает, потому что не ждет, и крошечное зернышко исчезает в его чашке.

— Я знаю, ты нервничаешь, — улыбка. Улыбка Рона, не Забини, она добрее, в ней нет скрытой, но все равно чувствующейся, иронии. — Все будет хорошо, вот увидишь.

Да, все будет хорошо. Если не сдадут нервы, не задрожат руки, не вырвется из горла предательский крик:

— Не пей, Рон. Не надо…

Но этого она не скажет.

— Так зачем ты пришла? — Рон подносит чашку к губам и делает глоток. Все кончено, этого уже достаточно, но он продолжает пить. И улыбаться.

— Я хотела попросить прощения.

— За что? — судорога проходит по такому знакомому лицу. В глазах Рона — страх. Он понимает, и все смотрит и смотрит на нее. Почему? Ведь яд должен был подействовать мгновенно.

— За что? — тихий шепот. — Зря…

Он тихо и мягко падает со стула на пол. Дафна встает неслышно, словно боясь разбудить спящего. Надо подойти и убедится, но все ясно и так. Она пятится к двери, не в силах заставить себя повернуться к телу Рона спиной. Кричать и плакать она будет потом, сейчас время убивать. Просто убить их всех.

— Дафна, ты уже уходишь? Блейз не сказал мне… — взмах палочки. Нэнси падает, неожиданно громко ударяясь головой об пол. Ей же больно! Смешно… Мертвым не может быть больно.

Тихий скрип ступеней под ногами. Рону не стоило говорить ей, где он держит Забини. Вот и спальня. Широкая кровать посреди комнаты, постеры на стенах, телевизор, отглаженная белая рубашка на спинке кресла. На двери шкафа простое заклинание. Бедняга Рон, кто же так прячет свои тайны?

На дне шкафа — Блейз. Что это, месть Рона за гардеробную? Черная прядь прилипла ко лбу, на щеках пробивается щетина, одежда измята и не слишком свежа. Бедный Блейз, он всегда был так безупречен! Этот веселый и красивый парень мог стать отцом ее детей или встретить ту, с которой был бы по-настоящему счастлив. Но судьба распорядилась иначе.

— И ты меня прости, Блейз Забини. И прощай.

Вспышка заклятия. Что дальше? Трансфигурировать тела во что-то незаметное, что легко выбросить по дороге домой?

— Мисс Гринграсс, вам плохо? — кто-то тряс ее за плечо.

— Да, голова закружилась…

— Вы так страшно побледнели. Вам нужно срочно в больницу… — хозяин кафе. Она так и не спросила его имени.

— Нет, спасибо, я просто устала. День был тяжелым.

С трудом выбравшись из-за стола, Дафна вышла на улицу. Пробравший до костей холод был приятен — он понемногу выгонял из головы кошмар. Но где ее мантия? Ах да, она оставила ее в кафе, когда выбежала оттуда, не расплатившись.

Глаза Рона, его детское удивление, мертвое лицо доброй пухленькой Нэнси, Блейза, засунутого в шкаф, как наспех спрятанный ком грязного белья — их ей не забыть, словно она их взаправду убила. Живот скрутило судорогой, и Дафна почувствовала вкус рвоты во рту. Омерзение от того, что она всерьез подумала, что может совершить такое.

— Мисс Гринграсс, я все-таки думаю, что вам стоит показаться лекарю. Мы с женой будем рады проводить Вас…

— Вы очень добры, но мне уже лучше. Простите, что доставила вам столько хлопот.

— Накиньте хотя бы мантию, на улице холодно, — не отставал надоеда.

Она послушно позволила накинуть себе на плечи легкую, но теплую ткань, опустила в протянутую ладонь несколько монет и побрела в сторону Гринготтса. Час уже, должно быть, прошел, но она не была в этом уверена, а башенки с часами в опустившейся полутьме видно не было.

Дафна ощущала себя странно, будто бы во сне или бреду. Не лучшее состояние для грядущего разговора с отцом, который потребует от нее всех сил и изворотливости. И то, что обычно между ними не стояла ложь, его только усложняло.

Как бы повел себя Эдгар Гринготтс, узнав правду о том, что натворили его дочери? Первым делом он бы избавился от Забини и Уизли, в этом Дафна не сомневалась. Убрать свидетелей, ей и Астории стереть память — это был, несомненно, его стиль. Но на это Дафна пойти не могла. Убийство чужими руками ничуть не лучше, чем своими собственными.

Стены Гринготтса белели впереди, вскоре из полумрака выступили башенки. Чутье ее не обмануло, совещание должно было уже закончиться. Бессмысленное, как и большинство его недавних предшественников.

Мало кто из волшебников представлял себе, как организована работа Гринготтса. Большинству было довольно иметь хранилище, в безопасности которого они были бы уверены, и возможность при необходимости получить кредит или обменять деньги. Сложный механизм, стоящий за этими операциями, их не волновал. В отличие от Дафны, мечтающей пойти по стопам отца и Хьюго Гринграсса, своего предка, при котором Гринготтс и был основан.

В начале пятнадцатого века в Магической Британии чуть ли не в каждой области считали своим долгом чеканить собственные монеты, и лавки менял процветали. Существовали и ростовщики, дающие деньги под проценты, и ювелиры, берущие чужие ценности на сохранение. Ситуация не сильно отличалась от положения дел в магловском мире с той лишь разницей, что самыми надежными хранилищами считались гоблинские. Разумеется, в то время, когда отношения между гоблинами и волшебниками не были напряженными, а такое случалось нечасто. И лишь в редких случаях создавались товарищества, в основном для кредитования деятельности Совета Волшебников.

Но все это было до рождения Хьюго Гринграсса. Родители его были волшебниками, но не принадлежали к древним чистокровным семействам, отец входил в одно из крупнейших товариществ и достиг на этом поприще немалых успехов. Семья жила в красивом особнячке в конце Косого переулка, там же Доминик Гринграсс принимал многочисленных клиентов. У них даже был домовой эльф, короче говоря — они занимали пусть и не высшее, но вполне устойчивое положение в Магическом Мире.

Но старшему сыну Доминика, амбициозному Хьюго, было этого мало. Его мечтой было объединить финансовый мир Магической Британии в единую систему, а самому, разумеется, стать во главе нее. Какого же было удивление Доминика Гринграсса, когда его наследник отказался продолжить его дело и пошел на работу при Совете Волшебников! Но Хьюго понимал — только изнутри можно изменить устоявшееся положение дел. Будучи от природы смышленым малым, он быстро делал карьеру, и к пятидесяти годам вошел в Совет. Но куда важнее была зарабатываемая им репутация неподкупного компетентного чиновника и прекрасного душевного человека, мнению которого доверяли. В тоже время он продолжал поддерживать тесные отношения с младшим братом, понимая, что, имея своего человека в финансовых кругах, ему будет легче воплотить в жизнь свой план.

Хьюго был уже немолод, когда, наконец, обстоятельства сложились именно так, как он рассчитывал. Гоблины совершили роковую ошибку — подняв очередное восстание, они изъяли сокровища, оставленные волшебниками им на хранение, надеясь склонить их к уступкам. Но вышло иначе, бунт был потоплен в крови, а гоблины потеряли свой источник дохода. И Хьюго сам приложил к этому руку. Его гневная речь на заседании Совета Волшебников произвела должное впечатление:

— Виновные должны быть наказаны так, чтобы в другой раз им и в голову не пришло подумать, что магическое сообщество будет плясать под их дудку! И, самое главное, хранить свои сокровища в гоблинских подземельях мы более не будем! Мы создадим единую организацию, куда любой волшебник сможет обратиться по любому вопросу, будь то обмен денег, взятие денег взаймы или хранение сокровищ! Нужно только придумать название, оно должно быть коротким и легко запоминающимся, например… Банк! Мне нравится, а вам? — Хьюго забыл уточнить, что название было заимствовано у маглов, а не придумано им самим.

Зал радостно взревел. Слишком свежи были воспоминания о потерях в ходе войны — человеческих и денежных. Зачинщики восстания окончили свои дни на плахе, а специально созданный Совет по вопросу создания банка с Хьюго во главе начал свою работу.

Однако Гринграсс не собирался выкладывать все карты на стол во время заседания. Все эти волшебники — словно дети, и мир денег для них чужд. Сталкиваясь с совершенно непонятными проблемами, они и не подумали в них вникнуть, а с радостью скинули принятие решения на такого милого человека, как Хьюго Гринграсс. И его брата, разумеется.

Брат милейшего Хьюго к тому времени успел скрутить товарищество, куда входил их отец, в бараний рог, полностью захватив в нем власть. Но при этом оставаясь удивительно представительным седовласым мужчиной с открытым лицом и чудеснейшей улыбкой, отцом не менее милых сыновей с фамильной бульдожьей хваткой.

Работа закипела. Кипы исписанного пергамента, постоянные согласования, консультации с другими ростовщиками… Добрейшие братья Гринграсс даже собственный дом, родовое гнездо, пожертвовали своему детищу. Коллеги Хьюго утирали скупые слезы — сами бы они на такое самопожертвование вряд ли пошли. Но Гринграссы были как всегда правы. Где, как не в Косом переулке, должен располагаться подконтрольный волшебникам банк?

Казалось, победа была достигнута, но Хьюго знал, сколь кратковременна она будет, если остановиться на достигнутом. Он смог собрать деньги в одном месте, но сможет ли он их защитить? Ответ был отрицательным, и поделать с этим ничего было нельзя — любая защита, воздвигнутая одним волшебником, рано или поздно будет сокрушена другим. И тогда все его достижения обратятся в пыль — богатые семейства снова обратятся к гоблинам.

Оставалось только одно — обратиться к ним первым.

Втайне от возглавляемой им комиссии Хьюго начал искать подходы к гоблинским вождям, затаившимся после учиненной волшебниками расправы над их сородичами. Не сразу, после многих проб и неудач, ему удалось связаться с Готтсом Богатым, одним из богатейших, как следовало из его имени, представителей своего народа. Готтс избегал прямых столкновений с волшебниками, хотя и ссуживал деньги на подобную деятельность. После подавления восстания ему удалось остаться на свободе, хоть и с оскудевшими сокровищницами, золото из которых перекочевало во многие карманы. История не сохранила подробностей разговора Гринграсса и Готтса, но наверняка он был образчиком красноречия с обеих сторон, потому как его итог, представленный на суд Совета Волшебников, известен.

— Поверить гоблину? Любезный Хьюго, да вы смеетесь. Они опять украдут наши деньги! — Тарантулус Малфой смотрел на него с недоумением. Волшебники одобрительно загудели, не понимая, что за блажь пришла в голову их любимцу, еще недавно столь нелицеприятно отзывающемся обо всем гоблинском роде.

— Я понимаю ваши сомнения, Лорд Малфой. Но подумайте сами, сколько выгоды мы сможем извлечь из союза с гоблинами. Их технологии по защите и обработке золота не знают себе равных, доверять же им нет никакой нужды. Нужно лишь правильно прописать договор и скрепить его магически.

— Непреложный Обет? Но его действие прекращается со смертью одного из участников, банк же должен функционировать много дольше, чем отмеряно волшебнику или гоблину. К тому же гоблины не согласятся взять в долю волшебников…

Возражения все сыпались, однако начало конструктивному диалогу было положено. Пришло время выкладывать свой план, на этот раз — без утайки.

— Гоблины, согласные на партнерство с волшебниками, уже найдены. Я имею в виду общину Готтса Богатого, предварительная договоренность с которым мною уже достигнута. Они согласны владеть половиною банка, в то время как другая половина останется у нас. Вернее, у одного из волшебных семейств по выбору Совета. Решение, предлагаемое мною, просто — связать род Готтса с родом волшебников аналогом Непреложного Обета, Клятвой за себя и своих потомков.

Стоит ли удивляться, что его предложение было принято, а семейством, связанным с гоблинами Клятвой, стали Гринграссы?

Сам Хьюго еще успел увидеть, как был разрушен особняк его семьи в конце Косого переулка, но до окончания строительства беломраморного Гринготтса не дожил.

Был ли он счастлив на смертном одре? Достигнуть столь многого и умереть, оставив все даже не своим потомкам — своих детей у него не было — потомкам брата. Стоило ли оно того?

Ответа на этот вопрос у Дафны не было. Вернее, он был каждый раз иным, сколько она ни слушала эту историю в исполнении отца. Для него все наверняка было очевидно — человек, принесший в жертву благополучию банка личное счастье, не мог не восхищаться Хьюго.

По коридорам Гринготтса сновали младшие гоблины с кипами бумаг, но никого заслуживающего внимания не было. Значит, очередные бессмысленные переговоры еще не окончились. В их бесполезности Дафна была уверена — гоблины умели постоять на своем, а предмет дискуссии был действительно спорным, более того, нарушающим вековые традиции нейтралитета Гринготтса. Никогда еще банк не блокировал счета неугодных власти, но никогда на него и не оказывалось такое давление. Издревле считалось, что преступник, вступивший под беломраморные своды, неприкосновенен и обладает всеми правами распоряжения своим имуществом. Авроры могли сидеть на ступенях, отлавливать своих «клиентов» перед банком, но древний закон, скрепленный Клятвой, не нарушался, несмотря ни на какие войны или перевороты. Даже извещение Министерства о приходе «нежелательного лица» всегда считалось недопустимым и могло служить основанием для возбуждения дела против отступника.

Так было, но будет ли?

Обе стороны были по-своему правы, но от принятия решения зависело положение ее семьи, поэтому затянувшиеся совещания не могли не волновать ее. По крайней мере, до последней недели, изменившей все.

Только она знает, она и Тори, но сестренка к такому не готова. Она — тоже, но что еще остается?! Рон не уйдет, и что бы она ни решила делать дальше, ей нужно остаться в Лондоне. Тори уедет в Хогвартс, отец будет и дальше лавировать между приказами Лорда и интересами банка, а мама и Эби просто жить, не подозревая, какая опасность зависла над ними. Дафна не лгала Рону — в ее семье действительно не было Пожирателей смерти, не считая жениха, вот это она и использует. Соврет еще раз, и все поверят, но надолго ли? Блейз больше суток пребывает без сознания, и если объяснить один выпавший из памяти вечер еще можно, но то, что она собирается сделать теперь… И ведь это все равно не решит всех проблем, лишь отсрочит неизбежное разоблачение.

Резные двери распахнулись, и навстречу ей степенно выкатились гоблины. Желтушный, сморщенный, как перепеченное яблочко Бухглар важно кивнул ей и удалился, опираясь на руку сына, остальных можно было проигнорировать, но затянувшиеся переговоры не время для проявления невежливости. Кивнув паре знакомых, Дафна зашла в зал для совещаний и уселась на боковом диванчике, предварительно ухватив нетронутый бокал с длинного полированного стола. Гоблины крайне редко пили что-то в присутствии людей, но отказаться от предложенного не позволяла природная скупость и вероятность показаться параноиками.

Отец, восседающий во главе стола, наконец закончил разбираться с бумагами и, отослав секретаря, обратил внимание на нее.

— Никаких изменений. У них сотрудники исчезают, а они стоят на своем!

— Ну, если представить, сколько счетов будет закрыто, проведи они такое изменение… их можно понять, — вступилась за гоблинов Дафна. Вокруг паника, и скажи людям, что их средства в любой момент можно гоблинизировать... Стремясь подтолкнуть совет к принятию решения, Гринграсс отказался от своего процента с изъятых счетов. Что, однако, не помогло. — Но хоть на что-то они согласны?

— О, да, — отец устало откинулся в кресле и прикрыл глаза. Хотелось подойти и подбодрить его, но тогда она точно не выдержит и все расскажет. — После месяца тянучки они согласились извещать меня о появлении в банке владельца сейфа. После того, как он, то есть владелец, покинет банк. И только для списка из двадцати фамилий.

— Ну, уже что-то. А Поттера они согласились в него включить?

— Да, но как-то неискренне. Все-таки исчезновение сотрудников им не слишком понравилось… Но хватит об этом. У тебя все в порядке? Утром ты вроде говорила, что задержишься. Как, кстати, Блейз?

Отец наверняка не хотел сказать ей ничего неприятного, он вообще, казалось, витал мыслями где-то не здесь, но как же точно он попал! Трусиха или же здравый смысл — вместе или по отдельности — вновь подняли голову, но Дафна их пнула.

— Об этом я и хотела с тобой поговорить. Я с ним сегодня встречалась, он уже здоров. Но ему нужна помощь, а ты говорил содействовать ему во всем…

— Он хочет, чтобы ты не уезжала в Хогвартс? — проницательные, глубоко посаженные глаза сощурились и как-то странно на нее посмотрели. Дафна кивнула со всей возможной уверенностью, которая стремительно утекала в пятки.

— И кто еще остается?

— Насколько мне известно, он говорил на эту тему только со мной.

— Странно, что не с Ноттом, это было бы логичней.

— Теодор точно уезжает. Мы сегодня гуляли с ним, он говорил. Так что ты об этом думаешь?

— Я не понимаю, с чего бы все это. Ты уже уложила вещи, поезд завтра, и тут твой жених сообщает тебе, что нужно остаться, — конечно, он не понимал, с чего бы, тем более что Блейз, настоящий Блейз, никогда бы не попросил ее остаться. Помощи от нее мало, общество ее он не сказать, чтобы предпочитал… К счастью, отец имел весьма сомнительное представление о тонкостях происходящего, а вокруг не было бы никого, кто бы его просветил.

— Ты же сам понимаешь, что это не его блажь. А учитывая ход переговоров — двадцать фамилий, огрызок первоначального списка! — мы не в том положении, чтобы…

— Позволь мне самому определять наше положение! — на щеках отца заходили желваки. Проблемы с гоблинами — это ведь не конец света? Или это не все? — Ты должна закончить образование!

— Я и закончу. Это ненадолго, честно!

— Я напишу Снейпу, что ты пребудешь через неделю. Неделю, Дафна!

— Папочка, спасибо, этого наверняка хватит. А учебники я буду читать дома, обещаю, — главное, не начать через чур частить. Благодарная улыбка, руки спокойно лежат на коленях, дыхание спокойное.

— Верю. Магловские учебники по экономике, — отец бросил взгляд на часы и поднялся. — Ты домой?

Дафна кивнула. Ближайший камин был в отцовском кабинете, но в приемной ждал секретарь с какими-то бумагами. Дафна уже было подумала, что в Гринграсс-Холл она отправится одна, но папа, вопреки ожиданиям, просто взял документы с собой. Странно, обычно он всегда разделял дом и работу, может, там есть что-то интересное ей?

Раньше они подолгу могли обсуждать преимущества различных экономических систем или новые проекты, но последнее время было не до этого. Вначале разрыв, а потом и заключение новой помолвки, с Рождества еще и помощь Забини в задании, порученном самим Темным Лордом, да и отец занят в этом году даже больше обычного… Каникул не хватало, чтобы решить все проблемы, и вечерние посиделки ушли в прошлое вместе с летними вечерами, которые сменились перешептываниями за закрытыми дверями и напряженными лицами родителей.

— Посидим у вас в гостиной? — отец с бумагами под мышкой и Летучим порохом в руке застыл перед камином, слегка наклонив голову к плечу.

Она бы предпочла свои комнаты, ведь туда не зайдет злюка Тори, все еще дующаяся из-за того, что Рон ушел не попрощавшись. Хотя пусть заходит, не будет Дафна от нее по углам прятаться, в конце концов, сестра сама виновата! Если ты кому-то не нужна, то хоть на стену лезь, насильно милой не станешь. Тем более что Рон на самом деле нужен Тори не больше, чем она ему.

— Да! Да, с удовольствием…

* * *

Голова приятно кружилась, и Гермиона с удивлением поняла, что первый раз в жизни напилась. Но это не испугало, а наоборот веселило. Держать себя в узде, контролировать разум — ежедневно, ежеминутно — уже не было сил. Зато сейчас — сейчас ей было спокойно. Мысли о родителях и друзьях отошли на задний план, и она могла, наконец, делать то, что советовал Марк — наслаждаться жизнью. И она наслаждалась! Это было совершенно новое ощущением: незнакомое вино, вкусное седло барашка, овощи, сыры… И свечи на столе, бросающие на стены таинственные, пугающие тени.

Но главное — разговор. Марк тоже был чуть навеселе и, забыв о том, что «его дела по наследству не оставляют ему ни минуты свободного времени», раскинувшись в кресле и глядя на свечу через бокал с вином, вещал:

— Милая Пенни, а вот тут позволь с тобой не согласиться…

— Не позволю! — Гермиона расхохоталась и тоже посмотрела на огонь сквозь бокал. Вино стало светлее, но не заискрилось и не начало притягивать взгляд в свои глубины, как пишут в романах. Или она просто слишком пьяна? А может, наоборот — недостаточно? — А у тебя есть рубины?

— Рубинов нет, увы. Есть вроде бы пара бриллиантов, сойдет? Но лучше попробуй ананас, правда, он консервированный. Тут плохо со снабжением…

— Ужасно плохо, но так не говорят, — Гермиона едва справилась с накатившим приступом хохота. — Но мне не нужны бриллианты, в них нельзя погрузиться...

— Да, в парочку — точно, их нужно насыпать полную ванну, ну, на худой конец — корытце, — в голосе Марка послышалось почти искреннее отчаяние.

Услужливое воображение тут же нарисовало картину: мраморная ванна, полная нестерпимо сверкающих драгоценных камней, и она, медленно погружающаяся в нее. Притом обнаженная.

Все, пить больше она не будет!

— В книгах всегда смотрят на огонь через красное вино, а еще погружаются разумом в рубины. А я не могу…

— Верю. Разум пал в неравной схватке с зеленым змием и способен погрузиться только в сон, увы.

— Я еще ни разу так не напивалась, мне даже стыдно…

— Тебе именно это и сейчас и нужно. Все хорошо… — Гермиона сама не поняла, как Марк оказался рядом и ее пальцы очутились в его ладони. Никто никогда не целовал ей руку, она и не знала, что это может вызвать такое странное чувство. В голове стало пусто, кровь шумела в ушах, и Гермиона сама не понимала, чего хочет — чтобы он ушел, или…

Она смотрела на его коротко стриженный затылок. Русые волосы чуть завивались, и желание провести по ним рукой становилось почти непреодолимым. Только бы он не поднял глаза! И вообще — что должна делать девушка в такой момент? Если, конечно, она порядочная и трезвая?

Марк отпустил ее ладонь, поднял голову и заглянул ей в глаза. Сердце дернулось в груди и забилось частыми испуганными ударами.

— Слушай, а у нас же есть мороженое. Ты какое любишь? Есть ванильное, шоколадное, фисташковое… Наверное, еще какое-то… — голос звучал как-то странно, словно издалека. Мороженое. Что такое мороженое? И зачем оно нужно сейчас?

— Я люблю мороженое, — ее голос не лучше — такой же хриплый и фальшивый. Марк вскочил и почти выбежал из гостиной. Да что с ней происходит? Это все вино…

Марк вернулся с подносом, на котором лежали разноцветные холодные шарики, блюдечки, бутылки с сиропом и засахаренные вишни прямо в банке. И две огромные чашки кофе. Разве мороженое сервируют так? Но какая разница? Гермиона не глядя наполнила блюдечко, вылила сверху полбутылочки сиропа и начала есть. Сочетание получилось странным. Мороженое было слишком холодным, а кофе, наоборот, обжигающим. Зубы сразу заныли, но мысли прояснились.

— Так что ты говорила о магловской живописи? — похоже, Марк тоже пришел в себя.

— Она несовершенна, как и их фотографии.

— Насчет фотографии — возможно, хотя тоже не совсем. Художественная фотография — такое же искусство. Нужно не просто запечатлеть момент, а показать твое отношение к происходящему. То, что заставило тебя выбрать именно эту композицию и сохранить ее для истории.

— Вот именно, как ты не понимаешь? Это навязывание своего видения! Может быть, эта сцена не вызовет во мне тех же чувств, что у художника, а интересным покажется что-то другое, то, что он изобразил вскользь? Нет уж, надо изображать все, что ты видишь, а выводы мы в состоянии сделать сами!

— Бесспорно, поэтому в Европе существуют музеи, где выставлены сразу сотни картин. И маглы проводят в них часы, проходя мимо одних произведений и подолгу любуясь другими. Каждый выбирает то, то созвучно именно его душе. Кстати, в Японии этой традиции нет, там принято любоваться чем-то одним: цветущей сакурой или полной луной. Представляешь, тысячи людей собираются в одном месте, плавают на лодках, пьют чай, пускают на воду множество свечей… и это — праздник полной луны, день, когда принято любоваться ею во всей красе, и именно так — толпой!

— Да ты что? Правда?

— Угу, я сам это видел. Правда, очень давно. У японцев есть красивое предание. В саду у одного человека росли прекрасные цветы, не помню, как они назывались. И, по-моему, их красоту может разглядеть только японец, — Марк тихо рассмеялся. — Слава об этом саде дошла до императора, и он решил увидеть это сам. Но когда приехал, там не было ни одного цветка — хозяин их все уничтожил, оставив только один, дома, в вазе. Его и увидел император. И этот цветок был безупречно прекрасен. Мораль: красоты не должно быть много, ее видно в одном цветке, остальные только отвлекают от главного.

— О как… — мысль была совершенно неожиданной. Гермиона даже не могла понять — это гениально или глупо. — Кстати, в Париже есть один портрет, одно время даже считалось, что его нарисовал кто-то, овладевший азами магии. Висит в Лувре, в специальном зале. Я видела, правда магии там нет. Но портрет странный, на нем женщина, страшненькая в общем. Но если смотришь ей в глаза, то кажется, что она улыбается. А смотришь на губы — никакой улыбки. Маглы туда ходят толпами. Видели бы они портреты в Хогвартсе…

— Не получили бы никакого удовольствия, поверь мне. Половина холстов вечно пустая, все изображения бегают по соседям, шушукаются по углам, спят или интригуют. Они обычные люди, и совершенно не понятно, за что они были удостоены чести быть запечатленными для потомков.

— У маглов тоже полно официальных портретов! Почти всех известных людей рисовали просто потому, что не было фотографии. Это было модно и помогало им узнать, как выглядели их предки. Но изображения некачественные!

— Тут с тобой не поспоришь. Если нужно знать, как человек выглядел, конечно, нельзя придумать ничего лучше, чем волшебная фотография. Но я говорю не об этом, а о работах, ставших шедеврами, в которых удалось передать душу человека, его отдельный жест, выражение лица, улыбку… То, что присуще только ему. То, почему художник выбрал своей музой именно этого человека и рисовал ее годами, создавал десятки портретов, и все непохожие один на другой. Улыбка, грусть, слезы, мечтания, влюбленность, особый взгляд, которым женщина смотрит на своего ребенка. Очарование момента. Когда ты вспоминаешь человека, который тебе дорог, в памяти встает именно это — взгляд, ощущение… И это не удержать на волшебном фото, где изображение машет руками, что-то ищет в кармане или болтает с соседом.

Да, тут он, как ни странно, прав. Гермиона задумалась. При слове «мама» она и правда видела только одну картину — лицо, застывшее, как на магловском фото. Ставшее чужим, погасшим.

Лицо мамы, забывшей, что у нее есть дочь, и не понимающей, что она делает в чужой стране.

И Рон... его глаза, когда стало понятно, что он опять оставил Гарии. Жалкий, виноватый взгляд. А ведь Гермиона его давно простила, уже тогда, в Косом переулке, но не успела об этом сказать. И какой она осталась в его памяти?

— У меня есть чудесная картина, видела? — оказывается, Марк уже встал и зажег свечи в люстре. Картина была небольшой и явно старой. Какая-то тусклая, серая. — Утро на болоте. Смотри внимательно.

На что тут смотреть? Болото оно болото и есть. Бурая вода, ряска, камыши на берегу. Небо какого-то неопределенного цвета, туман… Хоть бы какая-нибудь лягушка прыгала по берегу.

— Ты опять не о том думаешь! Расслабься, просто смотри! Еще совсем рано, солнце только встает, туман еще клубится над водой, но уже тает, уползая… От него осталась только тонкая дымка, которая глушит цвета. Ты слышишь тишину? Все проснется через несколько минут, как встанет солнце: птицы наполнят воздух песнями, замельтешат в камышах, ловя насекомых. Зеленые, словно лакированные лягушки замрут на бережку, как будто по команде прыгая в воду, почувствовав только им ведомую опасность. Этот мир оживет, но не здесь. Художник смог поймать это мгновение полного покоя и сохранить для нас навсегда.

Странно, но она его понимала. Серая картина начала оживать, туман и правда заклубился, и оказалось, что тишину можно слушать. Даже голос Марка звучал глуше, словно теряясь в этой сонной дымке.

— Однажды я сидел так и смотрел на картину. Было именно такое утро. И представляешь, из нее вылетел комар и меня укусил! В нос!

— Правда? — это уже не казалось странным.

— Нет, конечно! — Марк расхохотался, запрокинув голову. — Это же магловская картина!

Опять он ее провел! Гермиона захотела надуться, но у нее не получилось. Фыркнув, она взяла еще мороженого. И ананасов, консервированных.

— Хватит есть, станешь толстой и некрасивой! — Марк схватил ее за руку и потащил к окну. — Смотри, какая ночь! Как раз для того, чтобы творить.

Теперь, когда Марк помог ей спуститься из окна, его прикосновение ее совсем не взволновало. Похоже, что и его тоже. Вокруг была ночь. Именно была, словно что-то ощутимое, как дерево или скамья. Странная, незнакомая, даже пугающая, как весь этот вечер. Все было словно в первый раз: небо невероятной высоты, звезды — далекая холодная россыпь. Мир за окном остался где-то вдали, похожий на картину на стене — полуосвещенная одинокой свечой комната, пустая декорация на магловской театральной сцене.

Все вокруг жило свой жизнью. Деревья походили на заколдованных животных — у забора притаился огромный черный медведь, а кто-то неведомый высунул голову из-за угла дома. Листья шуршали странным бумажным шорохом, трава, нереальная, серебристая, змеилась вдоль дорожки. Вдали недвижной громадой застыли горы, выделяясь особенно густой чернотой. Черное на черном…

— Опять то самое время, о котором я тебе говорил. Еще час назад пели цикады, и мотыльки бились в стекло. А через час начнет всходить солнце, апрельские ночи уже коротки. Смотри, как странно выглядят деревья — листья словно серебряные. Кажется, что мир стал призрачным. Мне даже хочется говорить шепотом. Я бы нарисовал именно эти деревья. Деревья-призраки. А ты?

— Нет. Я бы нарисовала небо. Но, боюсь, это невозможно. Оно слишком… бездонное, что ли? Когда я училась в магловской школе, еще до Хогвартса, нам рассказывали о бесконечности Вселенной. Это сложно понять, а уж нарисовать…

— По-моему, ты меня поняла, — голос Марка раздался совсем близко, прямо над ухом. Гермиона почувствовала спиной исходящее от него тепло. Марк обнял ее за плечи и это было приятно — оказывается, она успела замерзнуть. Откинув голову назад и уперевшись затылком в его плечо, она смотрела в небо.

— Спасибо тебе. Я вообще, по-моему, никогда ни с кем не разговаривала так...

— Ты мерзнешь, идем домой, — как странно это прозвучало. Домой.

В комнате стало прохладно от раскрытого окна. Попрощавшись, Марк ушел, прихватив на кухню остатки вечернего пиршества и отказавшись от ее помощи. Гермиона была ему за это благодарна — портить впечатление от вечера мытьем посуды не хотелось. Она прошлась вдоль стены, разглядывая остальные картины, но то ли они были хуже, то ли без голоса Марка не могли ожить. Или она не умела разбудить их своим воображением? Во всяком случае, позы людей у костра были нелепы, огонь неживым, как в искусственных магловских каминах, а небо и лес… Тут просто без комментариев.

Гермиона попробовала снова окунуться в ночь, но и тут Марк оказался прав. Ночь ушла — небо посерело, и несколько уцелевших звезд, маленьких, тусклых и невыразительных, не могли ни на что настроить. Где-то квакала лягушка и что-то скрипело, надсадно и неромантично. К тому же на траву упала роса, так что ноги опять промокли.

Пора ложиться спать. Она забыла закрыть окно, и в спальне было холодно. Гермиона укуталась в одеяло с головой, выставив только нос, и старательно зажмурилась. Что там надо считать? Овец? Одна, две, три… где-то после сотни она сбилась. Мысли оказались сильнее, и овцы перепутались. К тому же стало жарко.

Гермиона скинула одеяло, сползла в ноги кровати и через щель в пологе посмотрела на окно. Этот вечер был слишком длинным и странным. Удивил не Марк — она уже поняла, что он умен, прекрасно образован и мыслит весьма оригинально. Удивили ее собственные мысли и поступки. Сейчас ей надо думать о том, как вернуться домой, а о чем думает она? Сваливать случившееся на вино — трусость, тем более сейчас, когда она трезва, как стекло. Но почему так перехватывает дыхание, стоит вспомнить его взгляд?

Что с ней происходит? Она любит Рона, давно, с самого детства. И всегда любила. Крам, которым ее дразнили ребята, не в счет, это было так… Гордость, что этот парень — мечта тысяч девушек, выбрал ее, интерес, любопытство, но не любовь, это точно! Еще бы вспомнили Локонса или Томми Джонса, соседа магла, в которого она была влюблена, когда им было лет по пять… Просто у нее гормональная буря, мама об этом рассказывала. Да еще и страх смерти обостряет чувства — об этом она тоже читала в каком-то ужасном романе. Правда, там обострились нужные чувства, а у нее…

За Рона она отдаст жизнь. Перед глазами опять встало его лицо — растерянное, виноватое. Рыжие вихры, серые глаза, веснушки на носу… Где он, что с ним? Совсем один… Смог ли он найти Гарри? Но даже если и смог, что они смогут сделать без нее? Обязательно поссорятся или опять влезут в какую-то авантюру.

Гарри явно идет не по тому пути. Даров смерти нет, это детская сказка. Дамблдор не стал бы все так запутывать — это бессмыслица. Намекнуть на Бузинную палочку только для того, чтобы они ее не искали? Зачем? Сейчас главное — поговорить со Снейпом, ну и с Аберфортом тоже не помешает. Да и с Макгонагалл. Только бы вернуть силы! Как сквиб она будет всем только в тягость…

Странно, что Марк так и не ответил толком, что он собирается с ней делать.

— Пенни, ты даже не представляешь, что тебя ждет дома. К несчастью, ты будешь вынуждена сообщить в Министерство Магии о том, что потеряла силу. Это стандартная процедура. Потом у тебя изымут волшебную палочку. Не насовсем, конечно, но это все равно тяжело. А так есть шанс, что волшебство вернется. Так что, думаю, тебе проще побыть здесь, чем приходить раз в месяц в Министерство и подвергаться такой унизительной проверке.

Да, тогда казалось, что он прав. Представить себя, отдающую свою палочку чужим людям? Тем более сейчас, с захватом Министерства, и отдавать-то ее некому.

Но как она узнает, что магия вернулась? Ведь палочка все равно у Марка. Правда, непонятно, зачем он ее забрал. А вдруг магия уже вернулась, а она не знает об этом?

Нет, почему она все время пытается думать о плохом? Если бы палочка находилась у нее, она бы проверяла ее каждый час, и, наверное, уже сошла бы с ума. Так что Марк все сделал правильно. Но все равно надо с ним поговорить — может, стоит проверять ее раз в день? Гермионе опять стало стыдно. Человек ее спас, а она ведет себя, как дура. То напивается и чуть ли не на шею вешается, то ищет во всем подвох. Марк просто хороший и добрый человек, у него и так полно дел, а он тратит на нее свое время.

Правда, странно все это… Если у него сложности с оформлением наследства, он должен встречаться с адвокатом, получать и писать какие-то письма. И вообще, где его сова? Она уже, с позволения хозяина, осмотрела весь дом. Оказалось, что на первом этаже, кроме гостиной, кабинета, спальни и кухни, есть еще крыло с двумя гостевыми комнатами. И есть второй этаж, но он пустой, притом совсем — нет даже комнат, только пустое пространство, не разделенное перегородками. Марк говорил, что его родственник жил один и столько комнат ему не было нужно. Еще был маленький чердак, куда вела приставная лестница, — готовый совятник, но и там было пусто.

Гермиона задумалась. Сова, конечно, могла улететь с письмом куда-то далеко, но Марк не получал писем и газет тоже. Хотя на отшельника он явно не похож… Что она, собственно, про него знает? Он даже фамилии не сказал. Понятно, что он иностранец, и у них вряд ли есть общие знакомые, с другой стороны, по-английски он говорит чисто. И отлично знает про Лютный переулок… Чем он занимается? Ее он расспрашивал намного больше, чем рассказывал о себе. Но расспрашивал как-то странно — ни разу не спросил о семье, не предложил послать им письмо или Патронуса. А может, у нее родители и друзья с ума сходят от неизвестности? Хотя, может быть, он ждет, что она его сама попросит?

Нет, что-то тут не так, хотя объяснение может быть самым невинным. Мало ли, какие у человека могут быть проблемы. Может, он тоже от кого-то прячется, у всех есть свои секреты. Поэтому и не хочет выдавать себя письмом или Патронусом. Поэтому и запасов у него на сто лет. А все-таки почему она не может выйти за забор? Войти — понятно, большинство домов находятся под антимагловскими чарами. Снаружи, но выйти-то из них можно всегда…

Шаги за стеной. Тихие, крадущиеся. Сердце на секунду остановилось и понеслось вскачь. Дверь открылась. Марк стоял на пороге, слабо освещенный маленьким огоньком на конце палочки. Гермиона почти не видела его лица — только подбородок и плотно сжатые губы. Он пришел ночью к ней в спальню. Зачем? Голова закружилась, ладони стали липкими от пота. Она не хотела, чтобы он пришел. Или хотела?

Марк замер, прислушиваясь, и подошел к столу у окна. Тихо сел в кресло. На столе запылала свеча, и Гермиона боялась вздохнуть. Время остановилось. Нужно сказать что-нибудь или тихонько лечь и притвориться спящей, но она не могла заставить себя сдвинуться с места. Она уже ничего не понимала и могла только глядеть. Марк положил на стол кусок пергамента и перо, рядом легла книга. Может быть, он боится, что у нее опять начнутся кошмары? Неужели он так и сидит рядом с ней каждую ночь? А она подумала… Стало грустно и одновременно стыдно, Гермиона тихо вздохнула и, стараясь не дышать, заползла под одеяло. Но он ее услышал.

— Пенни, ты спишь? — что ответить? Дыхание перехватило. Она что-то пробормотала, и тут полог слегка раздвинулся.

— Я забыл оставить для тебя питье на ночь. Выпей, а то ты опять кричала во сне. Я подумал, что тебе снова снится что-то страшное. Извини, если разбудил.

Шаги стихли за дверью. Гермиона молча глядела на закрывшуюся дверь, едва видную в темноте. Конечно, у человека может не быть совы. И адвокаты нужны не каждый день. Но одно она знала совершенно точно — этой ночью она не спала и не кричала.