Бандитская солянка (джен)

— Карамон, ты ведёшь себя дико!

Мне давно тебя бросить пора!

— Ну чего ты цепляешься, Тика?

Он сказал, что завяжет с утра.

©

— Барнс, ты дурак!

— Прости!

— Кретин лохматый!

— Прости-прости-прости!

— Небось ни одной юбки не упустил, пока я твою дочь кормила!

— Клянусь старыми богами, не смотрел даже!

— А вот это неправда, — безжалостно замечает из-за перегородки бессердечный Ло, привычно сдвигая шапку на макушку. Наполовину заплетшийся Ян, притулившись под его локтем, открывает рот, но тут же бросает попытки выгородить товарища по оружию — капитан будто невзначай наматывает на палец выбившуюся рыжую прядь. — Форэль, не лезь пока в дела семейные, а?

— Ну, было пару-тройку… раз, — покорно соглашается Шатти, морщась от боли и безуспешно прикрываясь от болезненных хлестаний скрученной тряпкой. — Терри, хватит меня бить!

— Иди ты! И ради этого я отмахала двести морских миль?!

Взлохмаченная и красная, дико черноволосая Тереза смачно сплёвывает и, бросив тряпку через плечо — та прилетает прямиком в довольную рожу невовремя высунувшегося Марлина, — мрачно смотрит на Шатти, скрестив руки на груди.

— Как ты вообще нас нашла? — недоуменно ерошит Шатти в лохматом затылке.

— Отследила. — Тереза, помявшись, поддёргивает ворот клетчатой рубашки и неловко перевязывает спутанные волосы наново. — Телеграммы… газеты… Где-то слушала. Долгая история.

— И зачем?

— Затем! — В голосе молодой женщины звенит сочный, чуть картавый акцент. — Я тебя не видела с того единственного приезда!

— Я моряк, Тереза!

— Какого чёрта наобещал тогда, что вернёшься, пиратское племя?!

— Я не знаю! — загорается Шатти, понимая, что нервы — и так вымотал футов двести за последний рейд! — скоро лопнут. — Я же понятия не имел, что родится Кристе!

Тереза, не размахиваясь, влепляет ему хрусткую звонкую затрещину по скуле.

— Да успокойся ты! — Шатти потирает вспыхнувшую щеку. — Пришла — и сразу драться! Убери уже когти, я сдаюсь.

— Дурак, — сердито и обиженно сопит Тереза, шмыгая обгоревшим носом.

* * *

— Отпустите его на месяц.

— Нет.

— Тогда оставьте меня!

— Нет. Никаких женщин в море.

— А как же кошка… ну, года четыре назад? — робко шепчет тихоня Блю на ухо Робертсу. — Помнится, мы как раз тогда брали пресную воду на Картре.

— Коты не считаются, и она залезла сама, — зыркает на сильванца кок, вытирая руки об передник.

— Я же не прошусь надолго! Хоть на две недели! Я сильная, шесть лет чиню стальные сети.

— Нет. — В голосе капитана железа не меньше, чем в прозрачном сощуренном взгляде. — Я ему сразу сказал: баба на корабле — к беде.

— Что ж вы так плохо следили? — язвительно интересуется Тереза.

— Это только его проблемы. Мой канонир нанялся ко мне совершенно добровольно, будучи рыбаком, прекрасно знал о правилах и обязался чтить кодекс. Ничего личного, просто бизнес.

Шатти, подспудно чувствуя, как воздух начинает закипать, молча косится то на Терезу, то на капитана, от которого расплывается не больше сочувствия, чем от пустого анкерка.

— Пожалуйста! Я что, зря так долго ползла по трём морям? — Голос рыбацкой девушки начинает дрожать. — Меня подозревали за связи! У меня на Картре ребёнок, ей только три года! Зачем она вообще родилась?

— Я всё сказал. Нет.

— А сам?!

Шатти сжимает иссаженные кулаки.

— Мы молчим, когда мотаемся на Хоммерберген каждые два месяца! У Криля семья за Комохи, у Блю сёстры на Силве! Почему нам нельзя?!

— Я не могу, пойми, — по-прежнему жёстко, хоть и тихо, отрезает Ло. — В этом месяце ты мне нужен.

— Тогда я сам уйду! — почти надрывно кричит Шатти, приобнимая Терезу: та всхлипывает, утираясь спутанными прядями и прижимаясь щекой к жёсткому воротнику. — Из-за меня моя женщина уже плачет! И сапоги мои забирай!

Ло молчит несколько секунд — на худых обветренных скулах жёстко проступают желваки — и со вздохом трёт татуированными пальцами небритый подбородок.

— Месяц. Я найму Терезу на месяц, и ни днём больше. Квартирмейстер выпишет ей договор и даст всё, что полагается.

— Капитан, вы не шутите? — Шатти, от растерянности забыв о привычном обращении «ты», недоверчиво смотрит ему в глаза. — Кодекс же…

Тёмно-зелёный и светло-серый взгляды схлёстываются, как два закалённых клинка.

— Кодекс лишь даёт указания, Шатти. Кроме того, я не выношу женских слёз. Тико, запишешь её на третий отсек.

— Кэптен, но я же живу в первом!

— Знаю. Именно поэтому запишу Терезу на третий.

— Будь человеком, ко мне жена приехала!

— Тогда у вас есть время до захода солнца.

* * *

— Капитан-дурацкая-фамилия что-то задумал, — доверительно шепчет Шатти, утомлённо отстраняясь и отирая влажный лоб тыльной стороной ладони. — Через неделю-две будем за Костяным хребтом.

— По крайней мере, он сказал «месяц, ни днём больше», — почти с сожалением вздыхает Тереза, сладко потягиваясь, и, неловко поднявшись с импровизированного покрывала, идёт к мелководью — умываться; Шатти, наполовину застегнув ремни, рассеянно крутит в пальцах разорванный ворот формы — надо бы попросить зашить, а по загорелым локтям Терезы стекает липкая солёная вода, и в сбившихся в лохмы мокрых волосах блестят просвеченные закатом лилово-золотистые капли. — Меня же Кристе в лицо не признает, когда я вернусь.

— Она с твоими родителями?

— Где ж ещё! Мама мелкую обожает.

— А меня гоняла. — Пират обиженно морщит нос. — Я же честно наловил рыбы и отбил тебя у Томмена!

— А кто сломал ему два ребра, а мне — помолвку? Кто забрал мою невинность на южном побережье? Вдобавок ты контрабандист без гроша и далеко не первый красавец, ещё и рыжий — моей матери достаточно!

— Не рыжий, а огненный! И ничего я не нищий, будет врать-то! — подбоченивается Шатти, расправляя жилистые плечи. — У меня две доли в добыче, страховка и кожаная обувь. Да вдобавок я вполне хорош собой, не ври!

— Худой, лохматый и рыжий-бесстыжий, нос сломан и глаза как у лягушки? — Тереза хохочет, уперев кулаки в крутые бёдра. — Если ты красавец, то я мать морского бога.

— Будто ты была против!

Тереза щурится и, насвистывая, беспечно расплывается в улыбке.

— Пожалуй, нет.

— Сколько же ты добиралась-то, Тереза?

— Шестьдесят дней. — Рыбачка что-то считает на пальцах и огорчённо присвистывает. — Или больше? Может, лишь море знает. Сбилась. Где пряталась в трюме, где просилась — много как…

— Чудо, что ты вообще добралась. Женщине в море небезопасно.

— Повезло, — поводит Тереза голыми смуглыми плечами, вытряхивая песок из разбитого сапога. — Встретила одного старика, силезийского китобоя, нам было по пути, — вёз жир на своей барже. Язык не заплетал, а по-общему знал слов тридцать или меньше, зато знал, как называются деньги. Вот и сговорились. Где на пальцах, где словами. — Рыбачка прыскает смехом, блестя зубами и белками чёрных глаз. — Так и не разобрала, как его звали, видит Янви-рыба! Хенхаммо? Хумаммо?

— Звали, Терри? — Шатти щурится на золотящуюся под закатом водную рябь горизонта и закрывает глаза. — Он умер?

Тереза бросает попытки застегнуть отсыревший ремень на потёртых рыбацких штанах и, обняв колени, утыкается лбом в жилистые локти, зарывшись в ворох спутанных смоляных кудрей.

— Наёмники застрелили на Водоразделе. Жалко. Старик был добрый. Чёрный, как островитянин с Упсаллы. Сначала ругался по-своему, потом угощал солёными мослами, всё болтал, что я похожа на его внучку, рассказывал про неё. Отдал мне своё одеяло.

— Много же тебе пришлось…

— Баржу, хвала подводному богу, дозорные успели отбить. Только я побоялась говорить, как меня по-настоящему зовут. Мало ли, вдруг про меня уже где-то знали. Соврала братьям Дозора, что я внучка силезийца, назвалась её именем. — Тереза грустно улыбается. — Икхакко…

Шатти хрипловато смеётся, жарко загребая её в перемазанные песком солёные обжимки, и сочно целует, заваливая на себя звонко-смуглую тяжесть.

— Я люблю тебя.

— Спасибо, — шепчет на ухо Тереза, улыбаясь уже без тоски и сморщив курносый нос, и льнёт к нему ещё крепче, и ластится, ловко залезая пальцами под полуспущенный поясной ремень котельной формы, и прижимается губами к поджившему шраму над ключицей. — Хочу ещё, Шатти… Я так по тебе соскучилась…

Рыжий пират, еле слышно постанывая, зарывается в тяжёлые чёрные кудри и с полузабытым наслаждением вдыхает кисловато-сладкий, одновременно терпкий и приятный запах молодого женского тела.

— Расскажи мне про нашего ребёнка, Тереза.