На краю света (гет)

Зима в Шотландии выдалась необычно холодной и снежной. В первую неделю декабря вокруг Норы уже выросли сугробы по колено. Гермиона сидела на скамейке, грея руки о чашку горячего какао, любезно предложенную миссис Узли, и смотрела, как мальчишки играют в снежки на метлах. Баталии в воздухе разыгрались нешуточные, и случайный снаряд угодил ей прямо за шиворот. Гермиона поежилась, вытряхивая снег из волос и капюшона, и решила временно спрятаться в доме. Она разделась, вытащила из сумки начатую еще неделю назад книжку и примостилась в уголке кухни — так, чтобы не мешать миссис Уизли и Джинни с приготовлением ужина и вместе с тем не оставаться одной. Зачарованные ножи мерно постукивали по дощечкам, нарезая овощи, в раковине бряцала моющаяся посуда, на плите булькало жаркое, источая соблазнительный аромат. Из старенького радио доносился заунывный голос Селестины Уорбек, и Молли весело подпевала ей, раскрасневшись, как девочка. Сегодня к ужину должен был подоспеть Чарли, а это значит, что вся семья соберется вместе за одним столом.

— Гермиона, милая, может, налить тебе еще какао? — предложила Молли, заметив направленный на нее тоскливый взгляд.

— Нет, спасибо, у меня еще есть, — поспешила ответить Гермиона и глотнула давно остывшый напиток.

Приторно-сладкий вкус разлился на языке, и она еле сдержалась, чтобы не поморщиться. Молли одарила ее сочувствующей улыбкой и вернулась к своим занятиям.

Так продолжалось всю последнюю неделю. Кто бы ни оказался рядом, непременно старался накормить или приободрить Гермиону. Это было мило и очень заботливо с их стороны, но иногда Гермионе хотелось, чтобы кто-нибудь накричал на нее или отвесил звонкую оплеуху, может, тогда бы она очнулась и перестала чувствовать себя героиней немого черно-белого кино.

Когда она только вернулась в Англию, чувство эйфории от близости родителей и радость встреч с друзьями затмевали все прочие эмоции. Было здорово оказаться дома в уютной обстановке, среди знакомых лиц. Все складывалось замечательно. Родители быстро вошли в привычный ритм своей лондонской жизни, открыли старый стоматологический кабинет и уже подыскивали новый дом недалеко от работы. Друзья окончательно простили ее за историю с судом и больше не упоминали об этом. Даже неловкость, возникшая между Гермионой и Роном после неудавшейся ночи на пляже, разрешилась самым лучшим образом. Им удалось искренне поговорить, и оба легко согласились, что комфортнее и надежнее оставаться друзьями. Но как только чувство новизны развеялось, Гермиона снова ощутила пустоту — как в тот день, когда Гарри, Рон и Джинни уехали из Брисбена. Она старалась не думать об этом, отвлечься, тем более дел в связи с переездом родителей было предостаточно. Но сначала мама, потом Гарри, а за ним и все остальные стали обращать внимание на ее хмурый и подавленный вид и задавать вопросы.

Когда в порыве дурного настроения Гермиона впервые выболтала маме, что ее угораздило влюбиться в мужчину вдвое старше нее, да еще и бывшего учителя с нелегким характером и туманным прошлым, она ожидала скандала или даже истерики. А вместо этого мама наградила ее сочувствующим взглядом и испекла шоколадный торт с апельсинами и карамелью, совсем как Гермиона любит. Тогда Гермиона прямиком отправилась к Гарри, надеясь, что он уж точно подтвердит ее опасения и докажет, что она поступила правильно. Всю ночь они сидели в спальне на Гриммо, той самой, которую когда-то делили на троих, в любую секунду ожидая, что кто-то ворвется и нужно будет снова сражаться за свою жизнь. Гарри молчал, Джинни разливала по чашкам травяной чай и, кажется, что-то покрепче, а Гермиона все говорила и говорила, в подробностях расписывая свой странный и до смешного короткий австралийский роман. Она ждала, почти надеялась, что хоть Джинни ее осудит, но этого не произошло. Гарри выслушал внимательно, не перебивая. Потом достал зачем-то старый Хогвартский альбом, где они еще смешные зеленые первокурсники, а Джинни рассказала, что бросила школу и расплакалась. И Гермиона тоже почему-то плакала, а Гарри смотрел на нее тепло и понимающе. Казалось, люди вокруг исчерпали лимит негативных эмоций и теперь спешили одарить нуждающихся сочувствием, прощением и поддержкой, словно стремясь восстановить утерянное равновесие. Гермиона не стала ничего говорить Рону. Не оттого, что опасалась вспышки ревности или злости. Просто она не вынесет еще одного понимающего взгляда.

Странно было осознавать, что все вокруг готовы с легким сердцем принять любое ее решение, кроме нее самой. Гермиона не хотела даже признаваться себе, что делала какой-то выбор, предпочитая считать, что Северус сам все решил, а ей не оставалось ничего, кроме как смириться. Как бы счастлива она ни была рядом с ним в Австралии, ее не покидало чувство, что она, словно марионетка, бредет вслепую по неизвестному пути, ведомая невидимыми ловкими руками кукловода. Но и обрезав нити, Гермиона все еще не ощущала, что ее жизнь принадлежит ей. Она, как заводная игрушка, двигалась, улыбалась, говорила, но каждое действие выполнялось механически, без ее желания и участия. Гермиона так надеялась, что привычное окружение даст ей силы и уверенность, позволит вернуться к прежней себе, но вместо знакомых уютных прошлых эмоций обнаружила лишь пустую оболочку. Было бы здорово разозлиться и обвинить в своих бедах кого-то другого, но люди вокруг оставались к ней невыносимо внимательны и предупредительны, и срываться на них не позволяла совесть, приходилось держать все в себе.

— Гермиона, может, хочешь отдохнуть? Моя комната сейчас пустует, — заботливо предложила Джинни, заметив, как подруга устало положила лоб на раскрытую книгу.

— На самом деле я вспомнила, что у меня осталось срочное дело!

Гермиона вскочила из-за стола, подхватила сумку, рассыпав на пол несколько перьев и пергаментов, но не стала останавливаться, чтобы их собрать. Она не могла находиться в доме больше ни минуты. Не слишком представляя, куда она хочет пойти и чем себя занять, Гермиона аппарировала на Косую аллею и приземлилась прямо посреди оживленной улицы. Погода в Лондоне отличалась не в лучшую сторону, и вместо белоснежных сугробов под ногами уныло хлюпала грязная, подтаявшая кашица. Множество людей сплошным потоком двигалось сразу во все стороны, спеша из одного магазинчика в другой. Витрины ярко горели и переливались тысячами разноцветных огоньков, а из открывающихся каждые пару минут дверей доносились колядки. Погруженная в собственные переживания, Гермиона и забыла, что скоро Рождество. Решив, что поход по магазинам за рождественскими подарками не худший способ развеяться, она смешалась с толпой таких же, как она, увлеченных собой и своими делами прохожих и наконец ощутила подобие внутреннего покоя и равновесия. Она брела по аллее, иногда останавливаясь и разглядывая прилавки, пестрящие оберточной бумагой и яркими безделушками, но ничто особо не привлекало ее внимания. На улице уже совсем стемнело, руки без перчаток давно замерзли, и пора было возвращаться в Нору, когда вдруг Гермиона замерла на месте, а сердце бешено заколотилось о ребра. Прямо перед ней, буквально в двух шагах, обернувшись спиной, стоял Северус. Его длинные темные волосы, чуть намокшие от растаявших снежинок, спадали на плечи, укрытые плотной зимней мантией. Гермиона хотела окликнуть его, но в горле внезапно пересохло, и вместо слов из него вырвался только сдавленный хрип.

— Вы в порядке, мисс? — переспросил проходящий мимо пожилой волшебник. — Вы совсем бледная, может, вызвать вам колдомедика?

— Нет-нет, спасибо, со мной все хорошо, — поспешила заверить Гермиона, не отводя взгляда от темной фигуры на фоне ярко подсвеченной витрины «Флориш и Блоттс».

Но вот он обернулся, и вместо знакомого резкого профиля с крупным носом, взгляду открылось лицо миловидного курносого парня с раскрасневшимися от мороза щеками. Разочарование захлестнуло Гермиону так сильно и внезапно, что она едва сумела сдержаться и не осесть прямо в грязную лужу посреди улицы.

— Вам точно не нужен доктор, мисс? — снова забеспокоился заботливый прохожий, но у Гермионы не было ни сил, ни желания ему отвечать.

В ее голове словно что-то громко щелкнуло, и теперь впервые все встало на свои места. Гермиона забежала в ближайший магазинчик, схватила с полки первую попавшуюся вещь, расплатилась и аппарировала прямо с крыльца. Темная улочка отдаленного квартала встретила ее тишиной и светом единственного на всю округу бледно-желтого фонаря. Отыскать нужный дом не составило труда, и уже через несколько минут Гермиона упрямо вжимала в стену кнопку дверного звонка. Замок щелкнул, и она задержала дыхание.

Северус стоял на пороге, удивленный и, кажется, немного растерянный. Волосы собраны на затылке, а рукава закатаны до локтей, словно его оторвали от работы. Было странно видеть его таким... домашним.Гермиона видела его открытые руки разве что в постели, в остальное же время Северус всегда носил рубашку с длинным рукавом. Взгляд Гермионы невольно упал на оголенные предплечья, и от всколыхнувшихся воспоминаний о его руках на ее коже голова пошла кругом. Заметив, куда устремлены ее глаза, Северус было дернулся, чтобы прикрыть чернеющую на левой руке метку, но в последнюю секунду остановил себя и только сильнее выпрямил спину.

— Можно мне войти? — еле слышно спросила Гермиона, нервно комкая в руках шерстяную ткань.

Северус не ответил, но отошел немного в сторону, освобождая проход.

— Скоро Рождество, — спустя несколько долгих мгновений снова заговорила она.

— Слышал.

— Я принесла тебе подарок.

Гермиона тяжело вздохнула и протянула сжатый в ладони шарф.

Северус механически принял его, но продолжал молча смотреть куда-то поверх ее головы.

— Скажи что-нибудь! — наконец, не выдержав напряжения, взмолилась она.

— Он серый.

— Знаю.

— Я терпеть не могу серый.

— Знаю, но зато он теплый.

— Он колется. И на нем нарисована змея. Змея на колючем сером шарфе, который я должен обматывать вокруг своей шеи...

— Ладно, это худший подарок во всей истории рождественских подарков, и я выставила себя полной идиоткой! Прости.

— За ужасный подарок? Ерунда, Альбус на протяжении пятнадцати лет дарил мне разноцветные носки.

Гермиона прикрыла глаза и тихо застонала. Невыносимый!

— Ну хочешь, я его сожгу, и сама свяжу новый, черный, из кашемира? — примирительно предложила она, отводя взгляд.

— Зачем?

— Он будет мягкий.

— Зачем ты пришла?

Вот так в лоб. И что ему ответить? Что она сама не знает зачем? Впрочем...

— Хотела тебя увидеть.

— Я слишком стар для этих игр, Гермиона. Ты не можешь то вспыхивать, то гаснуть, а потом появляться без предупреждения у меня на пороге непонятно зачем и ждать, что я тебе подыграю.

— Тебе всего сорок, — возразила она на ту единственную часть фразы, против которой нашлись аргументы.

— Я был слишком стар для такого даже в двадцать.

— Ты был прав.

— Ты не могла бы уточнить, в чем именно, потому что мне на ум приходят множество вариантов.

Не первый раз за короткие несколько минут разговора Гермиона пожалела о том, что пришла. Она вовсе не собиралась ссориться, но Северус снова пробуждал в ней желание спорить, возражать, бунтовать. А ведь она хотела только сказать, что чувствует и уйти.

—Тебе обязательно все усложнять? Я тут пытаюсь объясниться.

— У тебя выходит довольно скверно, — колко заметил он.

— Да, пожалуй, ты и в этом прав.

— Мне стоит отметить эту знаменательную дату в календаре — день, когда Гермиона Гейнджер дважды признала мою правоту.

— Северус, я знаю, насколько тебе тяжело это сделать, но помолчи, пожалуйста, всего две минуты.

На удивление он сразу же умолк, только сложил руки на груди и чуть наклонил голову набок, показывая, что готов слушать. Вот только Гермиона тоже молчала, не зная с чего начать. Она всегда легко находила нужные слова в разговорах, и только рядом с Северусом терялась, робела и обязательно говорила какие-нибудь глупости, о которых жалела после.

— Может, присядешь? — после затянувшейся паузы предложил Северус.

— Нет, мне так удобнее.

— Тогда я присяду.

Он элегантно опустился в кресло, уложив руки на подлокотники, и по его непринужденной позе Гермиона мгновенно поняла, что он тоже нервничает. Никогда Северус Снейп не бывает таким расслабленным, если только не хочет продемонстрировать наигранное спокойствие.

— Ты мне нужен, Северус, — наконец решилась заговорить Гермиона. — Даже если мои чувства вызваны каким-то побочных эффектом занятий, и я ничего такого не хотела, какое теперь это имеет значение? Все уже случилось, и я не могу с этим бороться. Не знаю, для чего тебе все это, но я хочу быть с тобой. — Она остановилась, чтобы перевести дыхание, и уверенность покинула ее, сменяясь старыми сомнениями. — Если только ты не потерял ко мне всякий интерес и поэтому ушел не прощаясь. Черт, это так глупо. Я лучше пойду. Счастливого Рождества.

Она развернулась и хотела рвануть к двери, но твердая рука на плече удержала ее.

— Ты снова это делаешь, — насмешливо произнес Северус.

— Делаю что?

— Выставляешь себя полной идиоткой.

— Ну, знаешь ли...

Гермиона начала злиться. Зря она все это затеяла. Импульсивные поступки — не ее конек, ничего хорошего из них не выходит.

— Если бы ты подумала хоть минуту, то не стала бы нести подобную чушь.

— Последний месяц я только и делала, что думала, но ничего не стало яснее. О чем еще я должна подумать? Просто скажи, хоть раз без загадок и двойных смыслов. Пожалуйста.

— Дай мне свою руку.

— Зачем?

— Все еще не доверяешь... Просто протяни руку вперед.

Не зная, чего ждать, но еще не готовая отступить, Гермиона послушалась, и Северус аккуратно накрыл ее ладонь своей. От ощущения тепла его кожи в глазах помутнело. Как же ей не хватало его прикосновений, его присутствия рядом!

— Когда я касаюсь твоей руки, я ощущаю тепло твоей кожи всей ладонью. Как думаешь, ты ощущаешь прикосновение большей или меньшей поверхностью?

Гермиона нахмурилась в недоумении.

— Такой же.

— То есть моя рука соприкасается с твоей настолько же, насколько твоя соприкасается с моей? Я не ощущаю больше от того, что это моя рука коснулась твоей, а не наоборот?

— Разумеется.

— Тогда почему ты считаешь, что с легилименцией должно быть иначе? Когда ты касаешься моего сознания, я чувствую тебя настолько же, насколько ты меня, и все, что влияет на тебя, влияет на меня в равной степени.

Гермиона замерла и задумчиво прикусила губу. Проклятье, ей действительно стоило подумать об этом раньше. Она постоянно была занята своими переживаниями и страхами из-за внезапно возникших чувств. Но если отмотать время назад и посмотреть со стороны, в самом начале Северус, так же, как и она, не проявлял никакого личного интереса. Но по мере того, как проходили занятия, и Гермиона постепенно привязывалась к нему, Северус так же постепенно сближался и открывался ей. Она перебрала сотни разных причин, по которым Северус мог желать близости с ней, но упустила самую простую и очевидную. И сейчас он намекал, что, какие бы чувства не возникли у нее, он чувствовал то же самое. Вот только...

— Но почему ты уехал, даже не предупредив?

— Ты сама этого хотела.

— Я не...

— Взять паузу, не смешивать свою жизнь здесь и меня. Ты такого не говорила, но это не значит, что не хотела.

Откуда-то снизу донесся звук взрыва, и Северус тяжело вздохнул, потирая переносицу.

— У тебя зелье взорвалось, — прошептала Гермиона, не зная, что еще сказать.

— Похоже на то.

— Ты не пойдешь проверить?

— Зачем? Там уже ничего не исправить, а убрать я успею и позже.

— А здесь?

— Что здесь?

— Думаешь, еще можно что-то исправить?

— Ты знаешь, что я думаю — непоправима только...

— Смерть, да, я помню. Прости, мне правда ужасно жаль.

— Мне не в чем тебя обвинять и прощать не за что. Ты вольна строить свою жизнь как сама пожелаешь.

— Я тоже так думала, но это только еще одна ложь. И, похоже, я от нее устала.

— А в чем тогда правда?

— Я люблю тебя.

Это — правда. Единственная из всех возможных, и говорить ее на удивление легко и приятно.

Северус задумчиво посмотрел на длинный шарф, который все еще держал в левой руке, и в следующее мгновение накинул его, словно лассо, на плечи Гермионе, притягивая к себе.

— Возможно, я погорячился. Твой подарок не так уж плох, я могу найти ему применение.

— Он ужасен, — со сдавленным смешком вынесла вердикт Гермиона, проводя рукой по колючей шерстяной веревке.

— Ты тоже ужасна, — прошептал Северус, зарываясь пальцами в ее растрепанные кудри.

— И ты. — Выдохнула Гермиона в его полуоткрытые губы.

— И я. — Легко согласился Северус, отрываясь от долгого, полного невысказанной нежности поцелуя. — Надеюсь, ты понимаешь — со мной никогда не будет легко.

— Я не хочу, чтобы было легко, я хочу быть с тобой.

— Хорошо, только больше не дари мне шарфы.

— Мог бы сделать вид, что он тебе понравился.

— Даже не надейся.

Гермиона хотела сказать, что теперь обязательно подарит ему перчатки в пару к шарфу, но Северус поцеловал ее, и слова перестали иметь значение. Не осталось ничего, кроме крепких объятий, биения сердца и теплого дыхания. Словно снова были только он и она. Вдали от остального мира. Одни на краю света.