На краю света (гет)

Гермиона стояла в холле психиатрической больницы Cвятого Януса и беседовала с лучшим во всей Европе специалистом в ментальной магии. С каждым словом пожилого целителя на нее все сильнее накатывало отчаяние. Доктор был очень вежлив и внимателен, не перебивая выслушал ее долгий сбивчивый рассказ, просмотрел заключения, данные другими коллегами, даже составил сложную арифмантическую таблицу со всеми возможными вариантами лечения. Но несмотря на искреннее желание помочь юной героине войны, и почти сотню лет врачебной практики, целитель Доулиш только подтвердил вердикт, вынесенный менее титулованными коллегами. Столь обширное заклятие забвения мог снять только сотворивший его волшебник. И раз ей самой не удалось отменить Обливиэйт, наложенный год назад на родителей, то ни один врач не в состоянии ей помочь.

Пойти на крайние меры ради безопасности своей семьи, целый год бороться и рисковать жизнью, утешаясь лишь мыслью, что ее родным ничто не угрожает, победить вопреки всем преградам в битве, которая казалась безнадежной... И все только для того, чтобы услышать злополучное: «Простите, мисс Грейнджер», « Нам очень жаль, мисс Грейнджер», «Здесь ничем нельзя помочь, мисс Грейнджер». Она объездила каждую волшебную клинику, консультировалась с лучшими специалистами. Казалось, что за последний месяц она беседовала только с людьми в белых халатах, а вся ее одежда пропахла въедливым запахом лекарственных зелий. И все напрасно. Гермиона так устала бороться, цепляться за шаткую надежду только чтобы снова разочароваться, но острое чувство вины не позволяло смириться с потерей и опустить руки.

— Неужели вы не знаете никого, кто мог бы справиться с подобной проблемой? — В отчаянии Гермиона уцепилась за рукав почтенного доктора, как за спасительную соломинку.

Но Доулиш только устало улыбнулся.

— Возможно, Дамблдор, будь он все еще жив, смог бы справиться с такой задачкой. Старый проныра больше всего на свете любил головоломки и безнадежные случаи. Еще этот его парнишка, Снейп, был талантливый малый, наверняка ему оказалось бы под силу провернуть нечто подобное.

— Был? — с недоумением переспросила Гермиона. — Разве вы не знаете? Профессор Снейп выжил, об этом писали во всех газетах!

— Правда? Вот это действительно приятные новости. Благодарю вас, мисс, что порадовали старика. Сам я слишком устал от войны и постоянных списков погибших, чтобы читать газеты. Но, видимо, времена изменились, и теперь там можно прочесть и что-то хорошее.

— Только изредка, — честно призналась Гермиона. Она и сама не любила просматривать страницы с сообщениями о все новых и новых друзьях или знакомых, которые считались пропавшими и теперь найдены погибшими. Лучше уж думать, что они сбежали в Европу или Америку, поменяли имена, возможно, даже затерялись среди магглов, и однажды получится случайно встретить их на улице незнакомого города живыми и здоровыми. Глупые фантазии...

— И все же даже за эту малую перемену стоит благодарить и вас, мисс. Если бы не вы и ваша храбрость...

На глаза старика накатили слезы, и Гермиона почувствовала себя крайне неуютно, как и каждый раз, когда ее благодарили за спасение мира. Хотя все, что она делала, — пыталась выжить сама и не дать погибнуть своим друзьям.

А в итоге не уберегла даже самых близких.

— Мне пора, целитель Доулиш. Спасибо, что уделили время. Я обязательно обращусь к профессору Снейпу, — попыталась быстро ретироваться Гермиона, чтобы не смотреть, как плачет еще один добродушный незнакомец. В ее жизни последнее время и так было слишком много слез.

— Подождите...— остановил ее внезапно нахмурившийся целитель. — Подумайте, чем вы можете его заинтересовать. Снейп ничего не делает просто так.

— Вы совсем его не знаете! — сердито ответила Гермиона. После победы ей не раз приходилось защищать Снейпа от несправедливых нападок, но она никак не могла привыкнуть к тому, что люди решительно не желали прощать ему ошибки далекого прошлого, несмотря на то, сколько добра он сделал с тех пор.

— Снейпа никто не знает, юная леди, и не верьте тому, кто скажет иначе, — по-отечески тепло произнес доктор, но Гермиона его уже не слушала, торопясь к антиаппарационному барьеру.

Предостережения старого доктора Гермиона не приняла всерьез, но все же, отправляясь к Снейпу, слегка волновалась. Профессору вполне хватало и своих забот, и времени на решение проблем бывшей не самой любимой ученицы могло не оказаться. Уже на следующей неделе начнется суд над Северусом Снейпом, нынешним директором Хогвартса и убийцей директора предыдущего. Разумеется, слушанья по этому делу — чистая формальность, необходимая лишь для того, чтобы убедить общественность, что при новом руководстве все волшебники независимо от статуса, должности, количества галеонов на счету и личного знакомства с Гарри Поттером или министром Шеклболтом, равны перед законом. Конечно, куда проще было бы бросить в Азкабан всех плохих парней и не беспокоить зря тех, кто боролся против них, но проще — не всегда правильно. Гермиона это понимала и очень надеялась, что Снейп поймет тоже.

Во всяком случае, тон его письма в ответ на ее просьбу о встрече не показался враждебным, так что настроение Гермионы, когда она шла по старому промышленному району Лондона в сторону Тупика прядильщиков, было скорее взволнованным, чем тревожным. Дом Снейпа выглядел даже более запущенным, чем она ожидала после подробных описаний Гарри. Облупленные стены, закопченные окна, а во дворе лишь колючий кустарник да пожухлая трава. Безрадостная картина совсем не походила на иллюзию, созданную волшебником для отвода глаз. Сырость и запустение владели каждым клочком земли и каждым кирпичом во всей округе. Отбрасывая в сторону ненужные мысли, Гермиона робко постучала в дверь, и она тут же отворилась. Хозяин дома встретил ее в тесном холле, принял мокрый от дождя плащ и пригласил присесть в гостиной, призывая на поцарапанный кофейный столик чайный сервиз.

Они пили чай молча, и Гермиона чувствовала себя неловко, никак не решаясь нарушить тишину и озвучить свою просьбу. Зато Снейп никакого видимого затруднения в безмолвном чаепитии не испытывал. Он вольготно раскинулся в старом продавленном кресле и потягивал горячий напиток, аккуратно придерживая фарфоровое блюдце. Его не тяготило ни повисшее в комнате напряжение, ни ерзающая как на иголках гостья, которая до сих пор не поведала о причине своего визита. И все же, когда чай в чашке закончился, и Снейп вежливо предложил наполнить заново, Гермиона наконец взяла себя в руки и решительно отказалась.

— Профессор Снейп, сэр, у меня есть к вам просьба личного характера. Это касается моих родителей. Я бы не стала вас тревожить, но так вышло, что помочь мне можете только вы.

— Как вам известно, я больше не профессор, но если вам угодно называть меня по титулу, то верным будет — директор Снейп.

Внутри что-то неприятно кольнуло. Нет, конечно, она не винила Снейпа в смерти Дамблдора, но все же называть его директором было выше ее сил. Это казалось неправильным, в какой-то мере даже кощунственным, но возражать — глупо, поскольку логика на стороне Снейпа, так что Гермиона дипломатично промолчала.

— Впрочем, раз уж у вас вопрос личного характера, то есть смысл оставить титулы и обращаться по имени.

На это возразить опять было нечего, и Гермиона робко кивнула.

— Прекрасно, в таком случае я бы предложил что-нибудь покрепче чая, а вы пока подробно изложите суть дела.

Гермионе вовсе не хотелось чего-то покрепче, но отказываться казалось невежливым, тем более когда Снейп так любезно согласился ее выслушать. Она сделала всего несколько глотков вина, и оно показалось слишком кислым. Но зато Гермиона почувствовала себя гораздо спокойнее и увереннее, уже без волнения рассказывая историю своих родителей — о том, как отправила их в Австралию с чужими именами и чужой памятью, как пыталась вернуть им утраченные воспоминания, как разводили руками колдомедики, с которыми она встречалась, и теперь он — ее последняя надежда. Рассказ лился легко и непринужденно и занял не менее часа, но Гермиона даже не заметила, как пролетело время.

— Вы мне поможете? — доверчиво заглянула она в глаза бывшего учителя, внимательно наблюдавшего за ней все это время. И его ответ заставил ее сердце забиться чаще в радостном предвкушении.

— Разумеется, я помогу вам, Гермиона.

Целых пять секунд она была совершенно счастлива. Гермионе хотелось петь, смеяться, кружиться, броситься на шею Снейпу и расцеловать его смешной длинный нос. Но именно такая всепоглощающая эйфория, не свойственная ей даже в лучшие времена и в компании близких друзей, насторожила Гермиону.

— Вы что-то подлили в вино? — спросила она, начиная догадываться, что не все так просто с быстрым согласием Снейпа.

— Всего лишь пару капель эликсира беспечности, который позволил вам расслабиться и без лишних неудобств поведать столь увлекательную историю.

Гермиона немного напряглась, припоминая, что не собиралась вот так запросто вываливать свою историю на Снейпа, не убедившись, что он не настроен враждебно и не выдаст ее тайну. В конце концов, использовать обливиэйт на магглах строго запрещалось, даже если они являются членами семьи, а уж подделка документов... Пусть тюремное заключение ей и не грозил, но попади эта история в руки журналистам, она вполне могла подпортить репутацию героини войны.

— Вы же не собираетесь выдать меня журналистам? — все еще находясь под действием зелья, сболтнула Гермиона.

— Ну что вы, ни в коем случае. Я, как никто другой, понимаю, насколько важно порой сохранить что-то в тайне от прессы или, скажем, сотрудников Министерства.

— Ох, ну слава Богу, — облегченно выдохнула Гермиона. Но тут же прокрутила его слова заново и поняла, что в них вложен несколько иной смысл.

— Вы хотите, чтобы я сохранила какую-то вашу тайну? — неуверенно переспросила она. — Если вы беспокоитесь о суде, то не стоит. Гарри даст показания в вашу защиту, расскажет все, что видел в воспоминаниях, которые вы передали ему, и вас полностью оправдают. Никто не станет копаться в ваших тайнах, а журналистов вообще не допустят на слушание.

Сообразив, что в очередной раз выболтала все, о чем думала, Гермиона прикрыла рот ладошкой.

— Видите ли, Гермиона, проблема как раз в тех моих воспоминаниях. Я не хотел бы, чтобы они всплыли на суде.

— О! — только и молвила Гермиона, и тут же снова зажала рот рукой.

— Вот именно, — подтвердил ее догадки Снейп. — Так что я с радостью сохраню вашу тайну и помогу вернуть память родителям, если в ответ вы поклянетесь хранить мою тайну и окажете мне любезность, дав показания на суде, не опирающиеся на воспоминания.

Осознание медленно опускалось на Гермиону темной свинцовой тучей, рассеивая остатки эйфории. Значит, как и предупреждал доктор Доулиш, никакого бескорыстия и милосердия Снейп не испытывал. Но дело даже не в этом. Какая-то ускользающая мысль билась в голове тревожным молоточком, но Гермиона пока не понимала, почему слова Снейпа настолько ее обеспокоили.

— Я бы и так с радостью дала показания в вашу пользу. Вы герой и заслуживаете благодарности, а не того, чтобы вас судили как преступника! Вот только знаю я совсем немного. Весь последний год я провела в изоляции от Ордена и всех, а до этого директор Дамблдор никогда не обращался ко мне лично. Все, что я знаю, мне рассказывал Гарри. Но это неважно, потому что Гарри тоже даст показания. Вот только без воспоминаний будет труднее доказать вашу невиновность. Но я не сомневаюсь, нам поверят, не могут не поверить! И я очень благодарна , что вы согласились помочь. Вы не представляете, как много это для меня значит...

— Прекрасно представляю, — оборвал поток ее речей Снейп. — Поэтому, когда вас вызовут как свидетеля, вы скажете, что профессор Дамблдор перед смертью предупредил вас, что я должен его убить, и вы все время знали, что я действовал по его приказу.

— Но я не смогу соврать. Показания у всех берут под веритасерумом. Даже если бы я хотела — все равно, выпив сыворотку, мне придется говорить только правду.

— Об этом не беспокойтесь. Я обеспечу вас прекрасным антидотом, действующим двадцать четыре часа. Мое личное изобретение, которое я также предпочитаю держать в тайне, так что никто не сможет заподозрить вас в лжесвидетельстве.

Разрозненные отрывки мыслей и чувств наконец сложились в цельную мозаику, и Гермиона громко охнула, глядя глазами испуганного оленя на человека, которого, как только что поняла, совсем не знала.

— Они фальшивые! — Только и смогла промолвить она, прежде чем стало трудно дышать.

— Все до одного, — спокойно согласился Снейп.

— И поэтому их не примут на суде.

— Именно.

Гермионе начало казаться, будто вместо головы у нее бурлящий котел, и она всерьез опасалась, что если не перестанет думать, то попросту взорвется.

— Вижу, зелье почти перестало действовать, так что мы можем серьезно обсудить наше сотрудничество.

— Я пока не соглашалась ни на какое сотрудничество! — запротестовала Гермиона.

— Разумеется. Но смею предполагать, что вы все же согласитесь. Как вы там говорили? Я — ваша последняя надежда.

— Это вовсе не означает, что я готова пойти на преступление ради собственной выгоды.

— Ни к чему такие жертвы. Я вовсе не предлагаю вам мучить невинных младенцев или грабить Гринготтс, — с насмешкой произнес Снейп.

— У нас не было другого выхода, и мы ничего не взяли себе, — начала оправдываться Гермиона, но тут же разозлилась на себя. Она не преступница, и не обязана что-то доказывать.

— Разумеется, — саркастично заметил Снейп. — Вы не сделали ничего плохого, я только хотел обратить ваше внимание, что не всегда действия в обход закона носят преступный характер. Вы же сами сказали, что готовы дать показания в мою пользу и считаете меня героем, заслуживающим благодарности. Все, что от вас требуется, — рассказать то же самое, о чем собирался поведать ваш героический друг Поттер, только в немного другой форме.

— Но это будет ложь!

— Вы этого не знаете. То, что воспоминания слегка изменены, еще не значит, что они не правдивы. Возможно, я всего лишь защищаю некоторые щекотливые тайны Дамблдора и не хочу порочить его имя еще больше, чем это сделала Скитер в своей грязной пародии на биографию.

Несомненно, этом была логика, но Гермиона не настолько наивна, чтобы поверить в добрые намерения и альтруизм Снейпа.

— Почему вы сами не выпьете свой антидот и не расскажете Визенгамоту любую сказку, какую сочтете нужной?

— Вы все прекрасно понимаете и без моих объяснений, Гермиона. Я — Пожиратель, убийца и слизеринец в конце концов... Даже если я утоплюсь в бассейне с веритасерумом, Визенгамот не встанет на мою сторону. И уж тем более я не смогу убедить Поттера держать рот на замке и не подвергать сомнению мои слова, сказанные на суде. Другое дело — магглорожденная подруга спасителя мира, честная гриффиндорка, которая ни за что не станет покрывать преступника. Если перед судом выступите вы, уже на следующее утро меня не только оправдают, но и вручат орден Мерлина.

— И, конечно, Гарри не станет меня подставлять и выступать с показаниями, противоречащими моим.

— Таков был план, — подтвердил Снейп. — Итак, мисс Грейнджер, насколько сильно вы хотите вернуть родителей? Вы можете согласиться, и сразу после оправдательного вердикта мы с вами отправимся в Сидней для счастливого воссоединения семьи. Или можете отказаться и выйти за дверь. Не переживайте, я позабочусь, чтобы вы не вспомнили об этом разговоре.

— Вы ведь все равно заставите кого-то свидетельствовать в вашу пользу? — озвучила Гермиона последнюю догадку.

— Разумеется. Мистер Лонгботтом кажется подходящей кандидатурой и довольно легко поддается внушению.

— Не надо, не трогайте Невилла. Я согласна.

Нужно отдать Снейпу должное, он все точно просчитал. Напоил ее зельем, заставил выболтать все как на духу, предложил ей то, в чем она отчаянно нуждалась, заронил сомнения, что, согласившись, она сделает что-то дурное, и в конце дал понять, что с ней или без нее, он достигнет своей цели. А вот она без его помощи вернуть родителей не сможет. Гермионе было ужасно стыдно за себя в ту секунду, когда она приняла сомнительное предложение Снейпа, но иначе поступить у нее не хватило бы сил. Она так устала бороться за справедливость. Настало время побороться за себя и за родителей, пострадавших по ее вине.

— Тогда вашу палочку, пожалуйста. — Вырвал ее из размышлений настойчивый голос Снейпа.

— Зачем?

— Вы же не думали, будто одного вашего слова достаточно? Вы дадите непреложный обет, что будете свидетельствовать в мою пользу и слово в слово повторите показания, которые я для вас приготовлю. И никому не признаетесь, что ваши показания были ложными.

— Но Гарри и Рон... Я не могу им лгать. Они никогда меня не простят, — ужаснулась Гермиона.

Одно дело — лгать Визенгамоту, а совсем другое — друзьям, с которыми делила свою жизнь последние семь лет. Между ними троими не было тайн, и если ребята подумают, что она все время знала о невиновности Снейпа и скрывала от них...

— Ваши друзья это ваша проблема. Скажите, что Дамблдор взял с вас неприложный обет, снять который мог только я. Они не станут обвинять вас в нежелании умереть за чужую тайну, — отрезал Снейп, пресекая все последующие возражения.

— Мне нужно подумать.

— Думайте. Но пока вы не приняли окончательного решения и не дали обет, вы не покинете стен этого дома.

Гермиона чувствовала, что Снейп специально давит на нее, заставляя нервничать и принять поспешное, необдуманное решение, но отступать было поздно. Проблемы с Гарри и Роном она удалит позже. В конце концов, их дружба переживала и не такое.

— Хорошо. Но тогда я тоже требую непреложный обет, что вы поможете вернуть память моим родителям, и никому не расскажете о том, что услышали от меня сегодня.

— Вполне справедливо, — согласился Снейп и тут же достал палочку, протягивая вперед левую руку.

Гермиона повторила его жест, и через несколько минут, когда клятвы перестали звучать, их сплетенные руки окутали яркие лучи магии, закрепляя обет.

Суд над Снейпом занял вдвое больше времени, чем изначально планировалось. Зато прошло все гладко, как он и предполагал. После показаний Гермионы его полностью оправдали. И хотя Гермиону это очень злило, но лживому типу действительно вручили орден Мерлина.

К сожалению, ее объяснение с Гарри и Роном прошло гораздо сложнее. Особенно плохо отреагировал Рон, обвинив ее в двуличности. Он никак не мог простить, что Гермиона скрывала от него настолько важную правду и при этом пилила его несколько месяцев за единственную ошибку, совершенную под действием эмоций и проклятого медальона. Изображала из себя праведницу, а сама все время лгала, глядя в глаза. А еще он не мог понять, почему после окончания войны, когда отношения между ними двумя стали больше чем дружескими, она не пошла к Снейпу и не попросила снять с нее клятву. Почему нужно было непременно дожидаться суда? Гермиона пыталась объяснять, что это — не ее тайна и не ей было решать, когда раскрыть. Она извинялась, упрашивала понять и извинялась снова. Но Рон, похоже, мстил за те месяцы, когда на ее месте находился он, а Гермиона все никак не желала проявить великодушие и простить его оплошность.

Гарри воспринял новость проще. Он легко согласился не давать показаний и не обнародовать воспоминания Снейпа, раз тот желал сохранить их в тайне. И если Гарри и злился, то больше на Дамблдора — за то, что не доверил настолько важный секрет ему, когда он мог бы сильно облегчить всем жизнь в тот ужасный год. Труднее всего Гарри было принять мысль, что Снейп чуть не умер прямо у него на глазах, а все из-за параноидальной скрытности старого директора. И хотя Гарри напрямую не винил Гермиону, ему тоже было трудно простить ее за то, что она одна из них троих знала правду, но не попыталась спасти Снейпа, предпочитая хранить тайну, даже когда на кону оказалась его жизнь. Отношения между неразлучной троицей не разладились окончательно, но были слишком натянутыми и напряженными, так что Гермиона даже радовалась предстоящей поездке в Австралию и возможности побыть наедите со своими мыслями. Казалось правильным дать мальчикам немного свободного пространства и времени, чтобы свыкнуться с открывшейся на суде историей. После целого года, проведенного в одной палатке и почти без контактов с другими людьми, было совсем не лишним отдохнуть друг от друга и впервые за долгое время соскучиться по общению, а не продолжать жаться к неразлучным друзьям, словно они по-прежнему одни против всего мира, и за ними все еще гонится стая адских псов. Немного свободы и самостоятельности — это именно то, что им троим давно требовалось.

Собирая чемоданы, Гермиона уверяла себя, что короткая разлука с друзьями окажется полезной и сгладит неприятную размолвку. Сложнее получалось убеждать себя, что общество Снейпа, которое она отныне вынуждена будет терпеть, окажется не слишком неприятным и обременительным. Снейп являлся редким образцом человека с отрицательным обаянием. Стоило лишь увидеть его, и настроение моментально портилось. Гермиона не удивилась бы, узнав, что Снейп не пьет чай с молоком потому, что молоко от одного его вида киснет. В общении Снейп умудрялся казаться еще менее приятным, чем внешне. Стоило ему открыть рот, как с его губ тотчас же слетали язвительные комментарии и саркастичные замечания. И это еще в случае, если ты не успел чем-то лично насолить Снейпу, а просто оказался в поле действия его неподражаемой ауры.

Да, как-то не слишком хорошо Гермионе давался позитивный настрой. Но главное, что в результате она вернет своих родителей. Ради такого можно потерпеть и Снейпа.

Чтобы получить портключ, понадобилась всего неделя, и в первые дни сентября Гермиона Грейнджер и Северус Снейп оказались на специальной площадке для межконтинентальных волшебных перемещений. В первые секунды Гермионе показалось, что она попала не в Австралию, а на другую планету, бурлящую жизнью и пестрящую красками. И окружающие люди оглядывались на странную прибывшую пару именно так — как на инопланетян. Оно и не удивительно — среди загорелых, улыбчивых местных жителей в шортах и светлых рубашках, двое бледных хмурых людей в чопорных черных мантиях, закрывающих почти с головы до пят, выглядели инородно. И все же им улыбались, приветствовали, впихивали в руки яркие брошюры для туристов, не обращая никакого внимания на сердитые взгляды, которые бросал Снейп на всех, попадающихся на пути.

* * *

Выбравшись наконец из пестрого столпотворения возле площадки для портключей, Гермиона огляделась по сторонам и вдохнула поглубже морской воздух со сладковатой примесью цветочной пыльцы. Это в осеннем Лондоне сейчас сыро и промозгло, и его блеклые улицы утопают в клубах серого смога. А в Австралии ранняя весна, всюду зелень и лазурь, а цветущие деревья джакаранды устилают землю крупными ярко-фиолетовыми лепестками. За последние пару месяцев Гермионе не раз довелось побывать в этой части света, и все же она никак не могла привыкнуть к поразительному контрасту между родной, но мрачноватой Англией и этим цветущим островком рая.

В районе Брисбена, где жили ее родители, недавно прошли сильные ливни, вызвавшие наводнение. Приютившиеся в низине улицы города оказались полностью затоплены, и безумные мальчишки-серферы рассекали на своих досках прямо посреди проезжей части, покоряя стремительный поток воды, сносивший вниз по течению оставшиеся припаркованными на обочине машины. Сейчас как никогда Гермиона понимала, чем так приглянулся этот город мистеру и миссис Грейнджер. Они всегда мечтали поселиться здесь, перенести сюда свою стоматологическую клинику и работать вместе, как и прежде, но по вечерам, возвращаясь после изнурительного трудового дня, встречать закаты на теплом песчаном пляже. Это служило единственным утешением Гермионе с тех пор, как она поняла, что не сможет самостоятельно вернуть родителям память. Во всяком случае, они жили в воплощенной мечте, даже если не помнили, что всегда этого хотели.

Еще в самый первый после войны визит в Брисбен, Гермиона очень обрадовалась, что чета Уилкинсов сдает в аренду туристам часть слишком большого для двоих дома. Не раздумывая ни минуты, она внесла плату за аренду за три месяца вперед и договорилась, чтобы комнаты не сдали кому-то другому, даже если она немного задержится с визитом. Хозяева удивлялись, что она провела в Австралии всего четыре дня, а остальное время комнаты пустовали, но девушка платила исправно, и жаловаться было не на что.

Снейп поначалу воспринял в штыки идею жить под одной крышей с родителями Гермионы, но в результате его удалось уговорить. Нужен был удобный повод, чтобы находиться рядом с Уилкинсами и не вызывать беспокойства или подозрений, а аренда комнат в их доме позволяла незаметно провести обследование и использовать магию, не привлекая внимания других магглов.

Хотя идея жить у родителей принадлежала Гермионе, она все же чувствовала себя очень странно и неуютно, когда пришлось знакомить их со Снейпом. Глупо конечно — родители ничего не помнили не только о письмах, в которых Гермиона жаловалась на несправедливого преподавателя, но и вообще не помнили, что у них есть дочь или что в мире существует магия. Но Гермионе постоянно казалось, что вот-вот ее отец обернется, сурово посмотрит на человека, столько раз доводившего его любимую доченьку до слез, и выставит мерзавца за дверь. Но Венделл Уилкинс вежливо улыбался, показывая новому гостю дом и даже предложил сыграть вечерком в бридж за стаканчиком виски. От этого Гермионе становилось ужасно грустно.

В начале, когда только узнала, что не сможет самостоятельно вернуть родителям память, она утешала себя мыслью, что сумеет заново с ними подружиться. И пусть Уилкинсы не будут знать, что Гермиона их родная дочь, но зато они останутся близкими людьми. Теперь же, наблюдая за поведением отца, Гермиона ясно как никогда осознавала: ее идея о вновь созданной семье была лишь утопией, и если бы все осталось как сейчас, она не смогла бы находиться рядом с людьми, постоянно напоминающими обо всем, что она потеряла, и ничуть не разделяющими ее чувства. Это свело бы ее с ума, как сводило с ума своих прошлых владельцев воскрешающее кольцо. Видеть перед собой лица любимых людей, но не чувствовать ни капли тепла, только безграничную пропасть, разделяющую ваше существование, — это пытка, которую Гермиона не пожелала бы и врагу. Разумеется, она не смогла бы сказать это вслух при Гарри, потерявшем родителей и крестного, или при Роне, совсем недавно лишившегося брата. Утраты ее друзей были безвозвратны, и они не смогли бы понять, что смириться с потерей гораздо проще, когда у тебя есть право оплакать ее и оставить в прошлом. Возможно, Невилл понял бы ее. Или обвинил бы в малодушии. Все же у Гермионы было так много. Ее родители были живы, она могла видеть их, разговаривать с ними — несказанная роскошь для мальчика, чьей самой большой наградой были фантики от конфет, подаренные потерявшей рассудок мамой. Поэтому Гермиона молчала, держалась как могла, не позволяла себе жаловаться или плакать, но изнутри чувство вины и невосполнимой потери жгло раскаленным железом и больше всего хотелось выть и проклинать Волдеморта, войну, себя...

* * *

Всю ночь в чудном, просторном родительском доме, который она сама выбирала так тщательно и любовно, Гермиона ворочалась в мягкой кровати и не могла сомкнуть глаз. Вечером мама так и не вышла к гостям, Венделл сказал, что ей нездоровится, и к уже привычному чувству вины перед родителями добавилась тревога. Не могла ли Гермиона нарушить что-то, когда стирала память? Что если невозможность обратить процесс — это только первый симптом, а недомогания матери, случавшиеся все чаще, свидетельство серьезного вреда, нанесенного магией, и дальше ее здоровье будет ухудшаться? Гермиона с трудом дождалась наступления утра, когда Снейп сможет рассказать о результатах обследования. Он должен был проверить обоих родителей, пока они спали, и Гермиона лежала как на иголках, посматривая каждые несколько минут на настенные часы, чтобы определить, когда, наконец, можно будить и расспрашивать Снейпа.

Чтобы хоть чем-то себя занять, Гермиона спустилась на кухню и сварила кофе. Аромат, разлетевшийся по дому, подействовал на Снейпа лучше будильника. Или это совпадение, и он всегда вставал так рано? Но как только Гермиона умостилась в плетеном кресле на веранде, потягивая обжигающий крепкий напиток, Снейп оказался рядом с точно такой же чашкой в руках.

— Вы смогли их обследовать? Сколько времени понадобится, чтобы вернуть память? Есть какие-то последствия для их здоровья? — Гермиона мгновенно засыпала вопросами Снейпа.

Он недовольно поморщился от слишком бодрого утреннего приветствия и сонно потер глаза.

— Вам говорили, что вы невыносимо болтливы, Гермиона? Не удивлюсь, если вы не замолкаете даже во сне.

— К вашему сведению — нет, никто, кроме вас, не считает меня слишком болтливой. Нормальные люди называют меня общительной и находят эту черту характера моим достоинством, а не недостатком.

— Если под нормальными людьми, вы подразумеваете Поттера и Уизли...

— Под нормальными людьми я подразумеваю всех, кроме одного особо ворчливого мизантропа, чей несносный характер способен испортить даже самое чудесное солнечное утро.

— Я бы с удовольствием избавил вас от моего столь неприятного общества, но почему-то решил, что вы разнесете дом в приступе беспокойства и нетерпения, если не услышите новости утром первым же делом.

В Гермионе боролись смущение, легкое чувство вины за то, что без повода напала на Снейпа, и нетерпение. Но победило последнее.

— Да говорите уже. Вы сможете вернуть память моим родителям? — выпалила она.

— К сожалению, нет. Целители, с которыми вы консультировались ранее, оказались правы. Снять такое обширное заклинание памяти может только наложивший его волшебник. В данном случае — вы.

Гермиона почувствовала, словно ее сильно пнули в живот. Тупая боль скрутила тело пополам, она с трудом хватала воздух открытым ртом, а перед глазами расплывались черные круги.

— Дышите, Грейджер, черт вас побери! Мне только ваших истерик не хватало! — возмущенно зашипел Снейп, прижимая к ее губам холодный стеклянный флакон с резко пахнущим зельем. Гермиона послушно сделала глоток и ее чуть не стошнило от отвратительного кислого вкуса склизкого варева, но зато боль мгновенно прошла и дышать стало легче. Взгляд прояснился, и Гермиона со злостью посмотрела на Снейпа. Это было как в ожившем кошмаре. Она поссорилась с друзьями, лгала ради него на суде, и все лишь для того, чтобы услышать слова, которые повторяли ей десятки людей до него.

— Но вы обещали! Вы дали непреложный обет! — вместо внятных разъяснений воскликнула Гермиона.

— Напомните мне, что именно я обещал, давая обет? — лениво поинтересовался Снейп, и Гермиона тут же поняла, что совершила ужасную ошибку. Она была так поражена известием, что воспоминания Снейпа оказались фальшивкой, что не обдумала как следует формулировку клятвы, которую потребовала от него.

— Помочь вернуть память моим родителям, — охрипшим голосом прошептала она.

— Вот именно, помочь вам восстановить их память, а не сделать это самому. И прежде чем вы закатите новую истерику, должен сказать, что намерен выполнить свое обещание. Не то чтобы у меня был выбор, даже я не способен нарушить непреложный обет и при этом остаться в живых. И смею вас заверить, смерть не входит в мои ближайшие планы.

— Но я не могу этого сделать, как вы не понимаете! Я перепробовала все, что можно, и никакого результата, даже малейшего проблеска!

— Разумеется, вы не можете. Ваших знаний и навыков катастрофически недостаточно для работы с ментальной магией такого уровня. Я удивлен, что вам вообще удалось заменить их воспоминания в полном объеме, не повредив сознание.

— Значит, я не навредила им? Моя магия не станет причиной болезни или безумия?

— Я бы сказал, если бы обнаружил нечто подобное.

Казалось, Снейпа удивило ее предположение. Но Гермионе вдруг пришла в голову новая догадка. Невыносимый, заносчивый, лживый предатель, он...

— Вы с самого начала знали, что не сможете этого сделать и намеренно обманывали меня! — Ее голос неприятно сорвался на визг.

— Я не обманывал. Не моя вина в том, что вы приняли мои слова за то, что хотели слышать, а не то, что было сказано. Людям свойственно заблуждаться.

— Не увиливайте от ответа. Вы знали, что все выйдет именно так.

— Я предполагал нечто подобное, да.

— Тогда как вы намеряны выполнить свою клятву, если знаете, что я не способна вернуть родителям воспоминания? Потратите всю оставшуюся жизнь на то, чтобы изображать, что помогаете мне?

— Не говорите глупости, непреложный обет не обмануть дешевыми трюками.

— Тогда как?

— Я научу вас, разумеется.

— Что?

Гермиона смотрела на Снейпа и не понимала, что вообще происходит. Каким-то образом ему удавалось вышибать любую способность к здравомыслию из ее головы.

— Вы повредили слух, Гермиона? Не поверю, что моя дикция внезапно настолько ухудшилась. Кажется, я выразился вполне ясно — я научу вас основам ментальной магии, чтобы вы смогли снять свое заклинание.

— Но... Но на этом могут уйти недели!

— Вы себе льстите, Гермиона. Скорее месяцы.

— И вы готовы пожертвовать стольким временем, чтобы помочь мне?

Нет, она совершенно не понимала, что происходит.

— Гриффиндорцы, вы все готовы превратить в предательство или акт героизма и самопожертвования. Может, вы забыли, Гермиона, но мы заключили сделку. Вы выполнили свою половину, так что обучение будет не жертвой, а платой за оказанную мне услугу. И прежде чем вы снова начнете возражать, что от вас потребовалось всего несколько дней, а от меня — месяцы работы, хочу напомнить, что это вы находились в неведении, как все обернется, я же точно знал, на что подписываюсь. Надеюсь, вам все ясно и нам не придется возвращаться к этому разговору.

* * *

Ясно Гермионе не было. Если до сих пор Снейпу удавалось сбить ее с толку, но поддерживать иллюзию, что ничего особенного не происходит, то теперь Гермиона полностью запуталась. Она решительно не понимала мотивов Снейпа, не понимала предыстории и не знала, что ждет ее впереди. Но доставлять Снейпу удовольствие, показывая, насколько потерянной и беспомощной себя чувствует, Гермиона не собиралась. Если Снейп в очередной раз не солгал, он действительно не может нарушить обет, а значит, научит ее, как снять чары ложной памяти. Она вернет своих родителей, а во всем остальном можно разобраться позже.

— Человеческий мозг — самый сложный артефакт во всей известной вселенной. Никому еще не удавалось проникнуть настолько глубоко, чтобы раскрыть его тайны. Но из всех загадок мира именно феномен человеческого сознания наиболее интригующий, потому что позволяет заглянуть в суть самого себя. Не существует учебников по ментальной магии, поскольку сознание каждого человека столь же уникально и неповторимо, как узор ледяных кристаллов в снежинке. Не существует единого для всех заклинания, позволяющего изменять человеческие умы. К каждому сознанию приходится подбирать свой ключ, и если действовать грубо и шаблонно, то можно сломать замок, но так и не проникнуть в тайну чужих мыслей.

Снейп медленно прохаживался вдоль небольшого сада позади дома Уилкинсов. Крона высоких деревьев укрывала от полуденного солнца, а легкий ветерок с моря приносил свежесть и срывал с ветвей ярко-фиолетовые цветы, которые укрывали землю так густо, что свежая зеленая трава под ними оставалась незаметна. Гермиона сидела на подвесной раскачивающейся скамейке и всеми силами старалась уловить суть слов Снейпа, но находила в них все новые и новые противоречия собственным знаниям и опыту.

— Чтобы суметь наложить или снять ментальное заклятие, необходимо детально изучить сознание человека, иначе в лучшем случае колдовство не сработает, в худшем же — вы нанесете непоправимый вред , влекущий за собой полную потерю памяти или безумие. Ваша задача на эту неделю, Гермиона, изучить как можно лучше Монику и Венделла Уилкинсов. Узнайте, чем они занимаются, что любят, чего боятся, о чем мечтают.

— Но это глупо! — не выдержав, наконец, возразила Гермиона. — Я знаю своих родителей! Мы только впустую потратим целую неделю.

— У вас сложилось ложное впечатление, что мы ведем дискуссию? Или, может, вы решили в очередной раз доказать, насколько самонадеянны и склонны к поспешным суждениям ? Я согласился тратить время на ваше обучение, но это не означает, что готов выслушивать возражения и капризы. Я говорю, вы — внимательно случаете и запоминаете. Если что-то из сказанного вам непонятно, задаете короткий уточняющий вопрос. Вы не оспариваете сказанное, не делитесь своими соображениями, какими бы ценными они вам не казались, и не подвергаете сомнению данные вам инструкции — вы в точности им следуете. Если я говорю, что вы должны изучить людей, прежде чем даже помышлять о вмешательстве в их сознание, то вы это в точности исполняете. Если же вам когда-нибудь взбредет в голову нарушить мои указания, то невменяемость ваших родителей окажется полностью на вашей совести. Это ясно?

Снейп настолько вошел в привычную роль преподавателя, что Гермиона на мгновение позабыла, что находится не в Хогвартсе, а на другом конце света. И хотя отсутствие развевающейся профессорской мантии слегка смазывало эффект, все же Снейпу удавалось производить впечатление мрачное и пугающее. Если бы не крупный фиолетовый цветок, свалившийся прямо ему на макушку и развеявший транс, Гермиона, возможно, проглотила бы все вертевшиеся на языке возражения. Но время было другое, и декорации другие, она больше не была ученицей и не обязана слепо подчиняться приказам Снейпа. Она имеет право сама решать, что и как ей делать.

— Вообще-то нет. Мне не ясно, почему я должна выполнять действия, суть которых не понимаю. Не ясно, почему должна терять драгоценное время впустую, вместо того чтобы попытаться вернуть память родителям. И мне не ясно, почему я должна слепо принимать теории, противоречащие моим знаниям и наблюдениям.

— А вы не задумывались, что ваши знания и наблюдения ложны и являются лишь результатом вашего ошибочного мышления? — парировал Снейп, даже не утруждая себя уточняющими вопросами, словно заранее знал, с чем и почему она не согласна. Это раздражало, ведь Гермиона уж точно не догадывалась, что на уме у самого Снейпа.

— Я знаю своих родителей! — упрямо выкрикнула она.

— Если бы вы знали их, то без труда сумели бы снять свое заклинание.

— Ваша теория противоречит сама себе. Как, по-вашему, я смогла наложить это заклинание в первую очередь? Мне кажется, что не существует прямой связи между знанием людей и заклинаниями памяти.

— Разумеется, именно так вам и кажется. Вы слишком близоруки, чтобы разглядеть очевидное. Люди, живущие в этом доме, — не ваши родители, поэтому вы не знаете о них ровным счетом ничего.

— Это абсурд. Они мои родители. Хотите, можете проверить на зелье крови.

— Кровное родство не определяет взаимосвязь людей на ментальном уровне, это делает воспитание. Моника и Венделл Уилкинсы не воспитывали вас, поскольку никогда не имели детей. Люди, которые были вашими родителями, — Грейнджеры. Вы были знакомы с ними достаточно близко, чтобы ваше заклинание замены памяти сработало и превратило их в Уилкинсов. Но вы не в состоянии отменить собственное заклинание, потому что отчаянно цепляетесь за память о людях, которых больше нет. Вы пытаетесь снять заклинание с Грейнджеров, и слишком слепы, чтобы разглядеть людей, не имеющих с вашими родителями ничего общего. Я предупреждаю в последний раз, что не потерплю споров. Не моя задача поддерживать ваши детские иллюзии. Моя задача — научить вас ментальной магии, так что будьте внимательны и не мешайте мне ее выполнять.

Гермиона злилась и негодовала. Снейп вел себя так, словно она надоедливый капризный ребенок, с мнением которого не стоит считаться. Но спорить со Снейпом сейчас не имело смысла. Если она права, то через неделю это выяснится, и тогда у нее будет больше аргументов.

— Что я должна делать?

— Вы воспользуетесь зельем невидимости и проведете по три дня, наблюдая за каждым из Уилкинсов. Вы будете вести подробные записи обо всем, что увидите, и в конце недели составите что-то вроде общей характеристики.

— Вы хотите, чтобы я шпионила за ними? Но это низко.

— Избавьте меня от проповедей о морали, Гермиона. Я предлагаю простой и действенный способ узнать людей. Для чистоты результата объекты не должны подозревать, что за ними наблюдают.

— Мои родители не объекты, они люди. И если для вас самый простой способ узнать человека — это устроить за ним слежку, то мне вас жаль.

— Оставьте жалось для Лонгботтома. И в своей гневной отповеди, Гермиона, вы забыли, что способ должен быть действенным, а не только простым. Вам наверняка кажется, что достаточно задушевной беседы за чашечкой чая, и внутренний мир человека раскроется перед вами. Но люди притворщики и лицемеры, они лгут и изображают тех, кем не являются.

— Не стоит всех судить по своему примеру! — не сдержавшись, выпалила Гермиона. Ее бесило высокомерие Снейпа. Но еще больше выводило из себя, что он посмел так говорить о ее родителях. Это он двуличный лживый лицемер. Это ему неведомо слово искренность, а притворство настолько вошло в привычку, что разбуди его среди ночи, и он без заминки сыграет одну из многих своих ролей. Это его маска намертво срослась с кожей. А ее родители честные и открытые люди, достойные доверия и уважения.

— Как я уже говорил — мы не ведем дискуссию. Я даю инструкции — вы выполняете. Сделайте так, как сказано, и вскоре поймете, что в моих словах гораздо больше искренности, чем можно ожидать от многих других. И не слишком цепляйтесь за свои иллюзии, иначе будете горько разочарованы.

* * *

Гермионе совсем не нравилась идея шпионить за родителями. Что бы там ни говорил Снейп, но вторгаться в личное пространство людей против их воли, без разрешения выпытывать их секреты — это неправильно и недостойно. Она согласилась на зелье невидимости только потому, что была уверена — ничего предосудительного она не увидит, только подтвердит то, что и так знала. Ее родители честные и хорошие люди, и остаются такими вне зависимости от того, видит их кто-то или нет.

Начать Гермиона решила с матери. За два дня, что она провела в Брисбене, мать ни разу не вышла к гостям, и Гермиона начала всерьез беспокоиться. Следующим утром Гермиона выпила зелье, наложила на себя чары, заглушающие любые звуки, и незаметно прокралась в спальню родителей. Первое, что бросилось в глаза, — это раздельные кровати. Когда Гермиона покупала дом, то в хозяйской спальной стоял изящный светлый гарнитур и роскошная двуспальная кровать, обращенная к окну так, чтобы, проснувшись, первым делом можно было увидеть восходящее над океаном солнце. Теперь же посреди комнаты стоял массивный шкаф, а в противоположных углах две одинаковые, не слишком широкие кровати, одна из которых была аккуратно застеленной и пустой. На второй, плотно укутавшись в одеяло, спала мать Гермионы. Все окна в спальной были плотно закрыты темными тяжелыми шторами, так что разглядеть спящую женщину оказалось невозможно. Боясь засвечивать палочку, чтобы не разбудить, Гермиона села в одно из двух одинаковых кресел и принялась ждать. Но время все бежало и бежало, а Моника Уилкинс не спешила подниматься с постели. Возможно, она тяжело больна, раз спит дольше полудня и пропускает работу. Чтобы унять тревогу, Гермиона произнесла несколько простых диагностических заклинаний, но никаких серьезных повреждений они не выявили. Больше всего было похоже на легкое пищевое отравление.

Гермиона сильно проголодалась и устала от безделья, так что когда около двух часов дня Моника Уилкинс все же встала с постели, Гермиона готова была прыгать от радости. Хорошее настроение улетучилось, как только мать немного отодвинула штору, и дневной свет ворвался в комнату. Моника болезненно сощурилась и застонала, прикрывая глаза рукой. Выглядела она совсем не здоровой. Желтоватый оттенок кожи, заметный даже вопреки необычному для англичанки загару, темные мешки под глазами, волосы, напоминающие скорее воронье гнездо, чем прическу. Впрочем, последнее Гермиона наблюдала и у себя на голове достаточно часто. «Неуловимый шарм женщин Грейнджер», — любила шутить ее мама, расчесывая непослушные космы дочери, собирая ее в начальную школу. Теплые детские воспоминания полоснули по сердцу острой болью, и Гермиона сердито смахнула навернувшиеся слезы.

За дверью ванной зашумела вода, и когда спустя полчаса Моника вернулась в спальню, выглядела она посвежевшей и не такой болезненной, хотя все еще недовольно щурилась от солнца. Гермиона облегченно выдохнула, ведь ее мать не была слишком больна, раз собиралась на работу. Наблюдая за сборами, Гермиона заметила, что помимо загара миссис Грейнджер приобрела привычку накладывать слишком много косметики, носить несколько откровенные наряды для замужней женщины ее возраста, но зато разучилась торопиться и суетливо бегать по комнате, разыскивая любимые серьги или заколку для волос. Возможно, более спокойный ритм жизни по сравнению с вечно спешащим Лондоном заставил даже ее энергичную мать немного сбавить темп и расслабиться.

Когда Моника добралась до небольшой стоматологической клиники, в которой работала вместе с мужем, Венделл уже собрался уходить. В Лондоне родители Гермионы всегда работали вместе, но, возможно, в Брисбене у них не было столько клиентуры, и удобнее оказалось работать посменно. Вопреки предположению Гермионы, пациентов оказалось довольно много, и Моника до восьми вечера оставалась в кабинете. Наблюдать за работой стоматолога было довольно скучно. Это в детстве кабинет родителей казался Гермионе чем-то волшебным, и множество блестящих инструментов в свете ярких ламп зачаровывали и вызывали живое любопытство. Но после того, как мадам Помфри смогла одним простым заклинанием исправить то, что родители наотрез отказывались корректировать, Гермиона навсегда разочаровалась в маггловской стоматологии.

Когда последний пациент с облегчением выбрался из кресла, за окном уже стемнело. Весенний город шумел и сиял яркими вывесками и витринами. Привлеченная одной из неоновых вывесок, Моника спустилась в полуподвальное помещение, оказавшееся баром. Там ее уже ожидали двое смуглых, нарядно одетых женщин — вероятно, новые австралийские подруги. Это хорошо, что мать не чувствует себя чужой и одинокой на новом месте. Гермиона даже подумывала, не выпить ли антидот к зелью невидимости и не присоединиться ли к весело болтающим и распивающим разноцветные напитки с яркими соломинками женщинам. Было бы здорово узнать новых маминых знакомых. В Англии Джейн не слишком любила посиделки с подругами, предпочитая тихий вечер дома в кругу семьи. Иногда она устраивала встречи книжного клуба, но это скорее ради отца, любившего шумные обсуждения, чем для собственного удовольствия. Гермионе очень хотелось пообщаться с матерью и ее друзьями теперь, когда она сама была уже взрослой и могла чувствовать себя наравне. Так уж сложилось, что сама Гермиона с детства дружила с мальчишками, и веселая женская компания стала бы для нее приятным разнообразием. Только мысль о несносном Снейпе и его речах о всеобщем лицемерии и притворстве остановила Гермиону. Она докажет этому напыщенному индюку, что далеко не все люди настолько же скрытны и двуличны, как он, и сделает это соблюдая поставленные им условия, чтобы потом он не мог придраться.

Вечер тянулся к ночи, посетители бара приходили и уходили, и на Гермиону потихоньку наваливалась сонливость. Она не могла позволить себе опустить голову на барную стойку и вздремнуть — не хватало еще, чтобы кто-то плюхнулся на ее невидимое спящее тело. А за столом громко смеющихся женщин одни яркие коктейли с зонтиками сменялись другими, и расходиться по домам подруги не торопились. Удивительно, что Моника все еще веселилась. Обычно уже после второго бокала вина ее клонило в сон, потому пила мама Гермионы редко и совсем немного, в основном ограничиваясь бокалом шампанского, искрящиеся пузырьки в котором ей так нравились.

Незаметно для себя Гермиона все же ненадолго задремала, уронив голову на сложенные руки. Разбудил ее голос бармена, намекавший засидевшимся посетителям, что заведение закрывается и пора бы расходиться по домам. Гермиона мысленно отругала себя, что выпустила мать из виду, но прогнав остатки сна и осмотревшись по сторонам, увидела, что Моника все еще сидит за своим столиком, потягивая очередной напиток, хотя подруги ее уже ушли.

— Вставайте, мэм, бар закрывается. Вам вызвать такси? — вежливо поинтересовался бармен.

— О, Дерек, ты такой милый, всегда знаешь, что мне нужно, — слегка заплетающимся языком заговорила Моника, и бармен поморщился, отходя на шаг назад, чтобы пары алкоголя вместе с ее дыханием не так резко били в нос. — Но, пожалуй, я справлюсь сегодня сама.

Гермиона на мгновение испугалась, потому что Моника открыла сумочку и в ее руке зазвенели ключи от машины. Но Дерек, привыкший справляться с засидевшимися допоздна завсегдатаями, уже ловко перехватил ее руку, и спрятал ключи в кармане собственных джинс.

— Это сегодня побудет у меня. Можете забрать утром.

Моника хотела возразить, но пошатнулась, как только поднялась на ноги, и глупо захихикала, прикрывая рот ладошкой.

— Наверно, мне нужно такси. Дерек, ты, как всегда, угадал, — сладко пропела она, цепляясь за крепкую руку мужчины, чтобы не упасть.

— Угадал, как же... — недовольно буркнул бармен, но все же провел посетительницу и проследил, чтобы она села в машину и назвала верный адрес.

Гермиона аппарировала к дому, но не отправилась спать, а осталась в саду, караулить, когда подъедет такси. Мысли в голове путались и не желали складываться в сколько-нибудь разумные объяснения. Из того, что она сегодня увидела, напрашивался один неприятный вывод, но этого просто не могло быть. У Джейн Грейнджер, на дух не переносившей пьяниц и не позволявшей себе больше чем бокал вина по праздникам, не могло быть проблем с алкоголем. Хотя бармен знал ее достаточно хорошо, чтобы запомнить домашний адрес, и это явно не первый раз, когда ему приходилось вызывать для Моники такси, потому что она была не в состоянии самостоятельно добраться домой. А еще ее болезненный вид утром и недомогания, на которые ссылался отец... Фары подъезжающей машины осветили лужайку, и Гермиона решила, что слишком устала за долгий день и не станет делать поспешных выводов. Может, все совсем не так плохо, как выглядит.

К сожалению, два последующих дня продемонстрировали, что все намного хуже, чем показалось в начале. Распорядок Моники повторялся с точностью до минуты. Она спала до обеда, шла в клинику, затем в бар и оттуда возвращалась далеко за полночь и едва способная держаться на ногах. Сомнений быть не могло — Моника была алкоголичкой, и непонятно как долго она сможет вести подобный образ жизни, прежде чем утратит способность нормально работать или влипнет в неприятности, если бармен закрутится и вовремя не отберет у нее ключи от машины. Это было ужасно. Но что еще больше удивляло и расстраивало Гермиону — ее отец совершенно ничего не предпринимал, чтобы поменять сложившийся расклад. Венделл Уилкинс ночевал в отдельной спальне, уходил на работу рано, а когда его жена возвращалась домой, уже спал. За все три дня родители ни разу не столкнулись друг с другом, кроме нескольких минут, пока сменяли друг друга на работе. Гермиона не могла поверить, что отец не замечает проблем матери, ведь не зря же он прикрывал ее перед поселившимися в доме туристами. А раз он знает, но ничего не предпринимает, значит, ему попросту все равно. Такое безразличие и черствость было совершенно не похоже на добросердечного мистера Грейнджера, готового по первому зову примчаться на помощь другу или просто знакомому. Это от отца Гермиона унаследовала твердую уверенность, что друзей в беде не бросают, какие бы глупости они не натворили. А уж ради любимой жены и единственной дочери мистер Грейнджер готов был свернуть горы.

Не желая делиться неутешительными результатами наблюдений, Гермиона трусливо пряталась от Снейпа все прошедшие дни. Зелье невидимости давало свои преимущества, когда не хотелось сталкиваться с одним особо неприятным типом. Когда пришел черед следить за отцом, Гермиона с ужасом ожидала неприятных открытий. Какие еще скелеты скрывались в шкафу ее родителей? К счастью, распорядок Венделла Уилкинса на проверку оказался более чем нормальным и обыденным. Венделл вставал рано, отправлялся на пробежку, после чего пил кофе и готовил завтрак. К восьми утра он уже был в клинике и работал до двух или трех часов дня, смотря когда появлялась Моника. Обедал Венделл ровно в двенадцать тридцать в небольшом кафетерии за углом. Сразу после работы он возвращался домой и проводил остаток дня на террасе с книгой или же смотрел спортивный канал в главной гостиной. Если бы не его равнодушие к проблемам жены, которую он, казалось, старался не замечать, Гермиона бы посчитала, что ее отец никак не изменился после переезда на другой континент и смены имени.

Третий день наблюдения за Венделлом подходил к концу. Мистер Уилкинс как обычно дождался прихода жены в клинику, сел в старенький фольцваген, вот только по дороге домой он сделал небольшой крюк, заехав в симпатичный ресторанчик на берегу вечерней гавани. Если бы не следящие чары, которые Гермиона предусмотрительно установила на одежде отца, она бы потеряла его из виду, потому как по привычке аппарировала сразу домой. Когда спустя час отец так и не вернулся с работы, она проверила чары и переместилась прямо к угловому столику, за которым Венделл мило беседовал с молодой коллегой по работе. Несколько минут Гермиона наблюдала за ним, не понимая, что именно в небольшом изменении рутинных занятий отца ее так насторожило. Лишь когда молоденькая ассистентка, заливисто смеясь очередной шутке начальника, похлопала его ладошкой по колену, а потом так и оставила свою руку на бедре Венделла, невнятная настороженность в голове Гермионы сменилась паникой. «Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста сбрось ее нахальную руку со своих штанов, скажи что это непозволительно, попроси счет и езжай домой!» — мысленно молила Гермиона, но ее мольбы не были услышаны. Ладошка ассистентки ползла все выше и выше по наглаженным брюкам, а Венделл не спешил возражать. Напротив, под теми же наглаженными брюками уже явно проступали признаки его глубокого одобрения. Гермиона возблагодарила Мерлина за то, что пропустила обед, потому что сейчас любая пища покинула бы ее желудок не самым приятным способом. Подкатившая к горлу тошнота оставляла горьковатый привкус во рту, и Гермиона плеснула на лицо немного воды, чтобы успокоить взбунтовавшееся тело. Она вовсе не была ханжой и не считала, что у ее родителей в их возрасте не должно быть нормальной интимной жизни. Но широта ее взглядов заканчивалась намного раньше, чем предположение, что интимная жизнь отца не ограничивается ее матерью и будет протекать прямо у нее на глазах.

Расплатившись по счету, Венделл и его смешливая ассистентка не торопились разъезжаться по домам. Вместо этого они отправились в ближайшую гостиницу, где заранее сняли номер. Разумеется, будь Снейп там, он непременно проследил бы за парой и не закончил бы наблюдение до тех пор, пока Венделл не вернулся бы домой. Но Гермиона не могла себя заставить войти в номер отеля вслед на молоденькой красоткой, всего лет на десять старше ее самой. За последний час Гермиона увидела уже гораздо больше, чем когда-либо хотела, поэтому дождалась, пока щелкнет замок закрывшейся перед ней двери, и аппарировала.

* * *

Появляться в доме, где ее наверняка поджидает Снейп, не хотелось, и она, вопреки сложившейся привычке, перенеслась не в сад, укрытый фиолетовыми цветами, а на пляж неподалеку. Солнце уже почти село, и немногочисленные туристы разошлись по пабам и отелям, оставив берег, искрящийся закатным золотом, безмолвным и пустым. Стройные пальмы отбрасывали длинные черные тени, а невысокие волны с тихим шипением подкатывались к ногам и облизывали прибрежный песок, оставляя влажные следы. Гермиона бесцельно бродила вдоль воды и размышляла, как ее жизнь превратилась в этот запутанный клубок лжи и грязи. Вовсе не этого она хотела, отправляя самых родных для нее людей на край света. Она хотела уберечь их, оградить от того чудовищного зла, с которым вынуждена была сражаться. Но, пряча от одних напастей, она отправила родителей прямо в гущу других, не менее страшных и разрушительных. Сначала Гермиона изменила им память, лишив родного дома и единственной дочери, а теперь вынуждена наблюдать, как ее родители теряют последнее, что у них оставалось от прошлой жизни, — друг друга. А самое страшное — они постепенно теряли самих себя. Их брак на грани развода, у отца интрижка на стороне, а мать с каждым днем все глубже тонет в выпивке. Гермиона ударяла ногами по воде, поднимая в воздух холодные сверкающие брызги, и не могла поверить, что допустила подобное. Это она во всем виновата, и чего бы ей это не стоило, но она все исправит.

— Гермиона! Вы решили перестать прятаться от меня и наконец признать свою неправоту?

Ехидный голос Снейпа встретил ее, едва она вошла в дом.

— Вы знали! Вы с самого начала знали, что я увижу, и все равно отправили меня следить за ними!

— Не то чтобы я знал наверняка, но некоторые догадки у меня имелись.

Гермиона испытала неприятное дежа-вю и гадала, как часто будут повторяться подобные разговоры, прежде чем она сможет вернуть память родителям и навсегда распрощаться со Снейпом.

— Тогда почему вы не предупредили, не подготовили меня? Вам так нравится видеть чужие страдания? Или вас волнует только признание вашей правоты? Вы же понимали, насколько больно мне будет видеть, во что превратилась моя семья.

— Если бы я прямым текстом сказал, что у вашей матери алкогольная зависимость, а у отца давний адюльтер, вы бы мне поверили?

Она бы прокляла его на месте или, во всяком случае, попыталась.

— К тому же суть вашего наблюдения не в том, чтобы поколебать веру в крепкие моральные устои родителей, а в том, чтобы вы узнали этих людей и поняли, наконец, — они не ваши родители.

— Мне все равно, что вы думаете. Исправьте это немедленно!

На Гермиону вдруг навалилось такое отчаяние, что она готова была умолять Снейпа, лишь бы не смотреть, как ее привычный мир неумолимо катится в пропасть.

— Я не могу. Только вы можете, и на это потребуется время, — повторил Снейп уже не раз звучавший аргумент.

— Как такое могло произойти? Как люди, которых я знала всю жизнь, могли измениться настолько всего за год? — обращаясь скорее к самой себе, чем к равнодушному Снейпу, прошептала Гермиона, бессильно опускаясь в кресло. Глаза жгло то ли от усталости, то ли от подступающих слез.

— Вы, очевидно, полагали, что можете изменить историю людей, не изменив их самих? Но личность каждого человека — это результат его опыта, принятых в прошлом решений, одержанных побед и пережитых неудач. Весь человеческий опыт хранится в памяти и определяет, кто мы есть.

— Человека определяет то, во что он верит, его моральные принципы, а не жизненные обстоятельства.

Как бы Гермиона ни была расстроена, она не собиралась соглашаться с гнилой философией Снейпа. В каждом человеке есть моральный стержень, внутренний компас, всегда подсказывающий что хорошо, а что плохо.

— Лишь отчасти. Одни и те же принципы в разных ситуациях диктуют поступать по-разному. Кроме того, при накоплении опыта принципы склонны меняться. Вы же не станете утверждать, что ваши принципы остались прежними после того, как вы прошли через войну?

Гермионе бы очень хотелось думать, что ее принципы неизменны и непоколебимы, но она лишь отрицательно покачала головой.

— Если бы вы не были вынуждены спасать жизнь родителям, вы не стирали бы им память. Если бы вы не были вынуждены исправлять допущенные при этом ошибки, вы не стали бы лжесвидетельствовать на суде. Диктуют ли вам ваши принципы так поступать или обстоятельства? Одно влияет на другое, и так по кругу, пока в один прекрасный день ты не просыпаешься и не обнаруживаешь, что от твоих прежних целей и идеалов нет ни следа, и все, что остается, — это смириться с потерями и продолжать двигаться вперед.

Почему-то казалось, что Снейп уже говорит совсем не о ней. И Гермионе стало грустно от того, что действительно понимает его. Не разделяет его взгляды на природу человека, нет, но уже не может не замечать в них рационального зерна.

— Люди не алгоритмы, они не действуют согласно какой-то одной определенной раз и навсегда схеме, — словно забивая последний гвоздь в гроб ее наивных представлений о людях, твердо произнес Снейп.

— Почему все должно быть так ужасно запутанно? Неужели во всем человеческом устройстве нет ни малейшего островка стабильности, постоянства? Должно же быть хоть что-то?

— Это называется быть живым, Гермиона. Жизнь не терпит статики, не признает неизменного. Каждая клетка в вашем теле, каждая искра мысли меняется. Когда пытаешься уцепиться за константу, сколь бы малой и незначительной она ни казалась, перестаешь жить. Не совершайте эту распространенную ошибку.

Гиппогриф его задери, но Снейп был прав. Опять. С тех пор как первый раз после окончания войны Гермиона приехала в Австралию, она только и делала, что цеплялась за прошлое. Она так сильно старалась собрать осколки и склеить семью, что совершенно не замечала творящегося у нее под носом.

— Я сломала им жизнь. Я все это время переживала, что потеряла их, и теперь для них чужая. Но и они чужие для меня. Я совсем не знаю этих людей. Моя мать не превратилась бы в заливающую проблемы алкоголем пустышку. А отец никогда не стал бы равнодушно смотреть, как его жена медленно разрушает себя и крутить роман на стороне с женщиной вдвое моложе него. Эти люди, они... — Ей не хватало слов, чтобы описать свои чувства.

— Не судите их слишком строго, Гермиона. В конце концов, это вы сотворили их такими.

Если бы Снейп был способен хоть как-то демонстрировать эмоции, то на его лице наверняка красовалась бы самодовольная улыбка. Гермиона готова была поспорить, что Снейпа распирает от удовольствия, ведь невыносимая гриффиндорская всезнайка совершила промах, да еще и так по-крупному, а он удостоен чести наблюдать за ее провалом.

— Думаете, я не знаю? Думаете, не жалею об этом каждую минуту?! — сорвалась на крик Гермиона. — Но кем бы они ни были, это не мои родители!

— Разумеется, нет. Рад, что вы, наконец, это поняли.

Снейп говорил так спокойно, словно объяснял рассеянному первоклашке, что два плюс два — четыре. Иногда Гермионе казалось, что он чертова машина для чтения лекций, — так равнодушно и бесстрастно он рассказывал порой о чем-то, что переворачивало с ног на голову ее привычный мир.

— У Моники и Венделла Уилкинсов нет и никогда не было детей, — продолжил он свою лекцию. — Но они всегда хотели ребенка, и теперь каждый по-своему переживает разбившуюся мечту.

Из уст Снейпа все звучало так просто, так логично. Если бы речь шла о каких-то других, незнакомых ей людях, Гермиона даже согласилась бы, но...

— Вы думаете, в этом все дело? В том, что у них нет детей? Но мои родители никогда не стремились к большой семье. Даже когда я уехала в Хогвартс, мне казалось, они не слишком без меня скучали, им всегда хватало общества друг друга.

— Думаю, вы недооцениваете любовь и привязанность ваших родителей к вам. Впрочем, детям это свойственно.

Да что он может знать о родительской любви? Гермиону раздражало, что Снейп рассуждает о ней как о ребенке. Но возражать, что она не ребенок, — это еще более по-детски, так что она прикусила губу и постаралась промолчать.

— Вы никогда не задумывались, что ваши отец и мать не хотели иметь больше детей, потому что вы реализовали все их родительские амбиции разом? Умный, послушный, похожий на своих родителей во всем — от внешности до лучших черт характера ребенок, чего еще можно желать? Но вы превзошли самые смелые ожидания и оказались ведьмой. Благодаря вам в жизни ваших родителей появилось настоящее волшебство. Если бы они захотели второго ребенка, как бы он себя чувствовал в тени такой одаренной сестры? Ваши родители поступили мудро. И хотя они не видели вас многие месяцы во время учебного года, у них были их мечты, их надежды, гордость за вас. Им не нужно было большего, потому что у них уже было лучшее. И когда вы стерли воспоминания о самом важном, что случалось в их жизни, вы не смогли убрать и их огромные надежды и фантастические мечты, которые без вас не имеют воплощения. Моника и Венделл Уилкинсы живут с пустотой, которая никогда и ничем не может быть заполнена в обычном мире, и эта пустота причиняет им постоянную боль.

Гермиона попыталась только представить себе, на что похожа такая жизнь, и ужаснулась. Что она наделала?

— Я не просто потеряла их, я их разрушила.

— Возможно. Но если вы соберетесь и возьмете себя в руки, то у вас появится редкая возможность исправить свою ошибку. Такое выпадает далеко не каждому.

Слова Снейпа звучали как всегда разумно, но страх Гермионы был сильнее.

— А что если моя ошибка непоправима? Что если уже слишком поздно и ничего нельзя сделать?

— Нет ничего непоправимого, кроме смерти, Гермиона. И пока ваши близкие живы, не может быть слишком поздно.

Снейп снова говорил вовсе не о ней, и Гермиона решила оставить его наедине со своими демонами. Ей очень хотелось верить, что он прав и еще не слишком поздно.

* * *

На следующее утро, когда Снейп спустился на кухню, его уже ждал горячий кофе, завтрак и одна особо нетерпеливая ученица. Пока он неторопливо жевал тосты с абрикосовым джемом, то готов был поклясться, что Гермиона сидит не на кресле, а на десятке морских ежей — так она ерзала, готовая подскочить в любую секунду. Едва они вышли в сад и устроились на качающейся скамейке, она задала мучавший ее вопрос:

— Вы научите меня окклюменции?

— Чего ради? — фыркнул Снейп, и Гермиона чуть не задохнулась от удивления и возмущения.

— Но вы же обещали обучить меня ментальной магии!

— Чтобы снять заклинание ложной памяти, вам нужно не защищать свое сознание от вторжения, а научиться проникать в чужое. К тому же я и так могу сказать, что способности к оклюменции у вас еще ниже, чем у Поттера.

— Вам обязательно меня оскорблять и постоянно подчеркивать недостатки?

Каждый раз, когда смотрела на Снейпа, Гермиона слышала его холодный голос, выносящий вердикт «невыносимая всезнайка» или «не вижу разницы». Он всегда был к ней несправедлив, но она так и не смогла привыкнуть и смириться с этим.

— Иметь слабые стороны — это не недостаток, они есть у всех, — стараясь сохранять терпение, пояснил Снейп. — Не знать своих слабых сторон и не уметь их маскировать и компенсировать — вот это серьезный промах.

— И какие же у меня слабые стороны? — с вызовом спросила Гермиона.

— Вы слишком много болтаете, вместо того чтобы слушать. Чем быстрее вы научитесь концентрировать внимание на моих словах, а не на собственных чувствах, тем быстрее освоите необходимые навыки.

— Хорошо, я слушаю.

Снейп скептически закатил глаза, но никак это не прокомментировал.

— Как я уже сказал, вам придется освоить азы легилименции. Вы должны будете научиться проникать в мое сознание и делать это как можно незаметнее.

— Но как я проникну в ваше сознание, если вы сильнейший окклюмент Британии? Даже Волдеморту это не удалось, а вы хотите, чтобы я...

— Молчать, слушать, не перебивать глупыми вопросами, четко выполнять указания — неужели это так сложно, и я слишком многого требую от лучшей ученицы Хогвартса за Мерлин знает сколько лет?

Гермионе очень хотелось сказать, что, разумеется, это сложно, когда он постоянно недоговаривает и ничего не объясняет. Она же не робот, чтобы механически заучивать слова и совершать неосмысленные действия. Но выражение лица Снейпа предостерегло ее от очередной ошибки.

— Простите, сэр.

— Особенность ментальной магии в том, что она напрямую завязана на усилии воли волшебника, а не на словестные формулы заклинаний. Щиты окклюменции действуют не так, как протего. Я в любое время могу убрать или возобновить защиту своего сознания одной только мыслью. И если я говорю, что вам придется проникать в мое сознание, я подразумеваю, что внешние щиты в это время будут сняты.

— Внешние щиты? А что, есть еще и внутренние? — снова не удержалась от вопроса Гермиона и тут же мысленно отругала себя.

— Молчать, слушать, не перебивать глупыми вопросами, четко выполнять указания, — вымученно повторил Снейп.

— Да, сэр.

— Человеческое сознание — не плоский лист бумаги, на котором записаны мысли и воспоминания. Оно скорее похоже на океан, где на разной глубине обитают причудливые сущности. Чем ближе к поверхности, тем больше света проникает и проще уловить и считать мимолетные видения идей или яркие образы, запечатленные в памяти. По мере погружения света становится все меньше, образы туманные, мысли нечеткие и отрывочные. Существуют пласты сознания, на которых почти невозможно отличить игру воображения от действительности. А также самые темные беспросветные глубины, постигнуть которые привычным нам рациональным мышлением не стоит и пытаться. И если спросите меня, то я не рекомендую когда-либо погружаться в сознание настолько глубоко. Где-то там, во тьме его глубин, дремлют архаичные демоны человечества, существовавшие задолго до вас и ваших предков. Возможно, даже задолго до первых людей, и будет только лучше, если их сон ничто не потревожит.

Гермиона слушала Снейпа, затаив дыхание. Она никогда всерьез не задумывалась над тем, как устроено ее сознание. Ей хватало того, что оно исправно работало и позволяло с такой легкостью впитывать все новые и новые знания. Она стремилась изучить чудесный мир магии, окружавший ее с одиннадцати лет, разгадать его загадки. Но возможно ли, что все это время внутри нее самой хранились тайны более древние и непостижимые, а в глубине ее сознания сокрыта сама суть волшебства, его источник? Как увлекательно, должно быть, открывать магию не вокруг, при помощи посторонних предметов, а внутри себя, вооружившись лишь волей и силой мысли. А еще Гермиона вслушивалась в приглушенный вкрадчивый голос, смотрела на бледное угловатое лицо своего учителя, на густую черную завесу волос, прячущую его от света, заглядывала в темноту глаз, затягивающую, словно открывшаяся взгляду бездонная пропасть, и думала, похожи ли древние демоны, дремлющие на дне ее души, на него. И если Снейп один из ее внутренних демонов, то куда он пытается завести такими заманчивыми интригующими речами, этим влекущим следовать за собой голосом?

* * *

— Первое погружение в чужое сознание, как первая аппарация, сильно дезориентирует, и лучше, если кто-то более опытный покажет вам путь, — рассказывал Снейп на следующий день, расположившись в странном стеклянном кресле-полусфере, которое сам наколдовал. — Постарайтесь не суетиться и не разрывайте зрительный контакт.

Гермионе ужасно хотелось спросить: а разве существует парная легилименция, как парная аппарация? И что она должна ожидать, на что обратить внимание? Возможность проникнуть в сознание Снейпа одновременно интриговала и пугала. Гермиона многое отдала бы за его тайны. С тех пор как он впервые упомянул, что ей придется проникать в его разум, она только и думала об измененных воспоминаниях и гадала, сможет ли разузнать, что на самом деле скрывал Снейп. И вместе с тем не желала даже краем глаза видеть ужасы, которые доводилось наблюдать ему. И если она совсем не склонна к ментальной магии, что тогда? Но черные глаза напротив словно гипнотизировали, медленно и неотступно затягивали в себя, и, не успев опомниться, Гермиона уже провалилась куда-то в темную глубину. Снейп был прав: сначала все казалось спутанным и нечетким, словно она смотрела в крутящийся калейдоскоп, и узоры в нем бесконечно перетекали из одного в другой, не позволяя сфокусировать внимание. От постоянно меняющихся картинок немного закружилась голова, но потом внезапно все остановилось, и стало легко и ясно. Гермиона наблюдала, как вокруг нее неспешно проплывают меняющиеся картины последних дней в памяти Снейпа. Ничего особенного, просто утренний кофе, занятия в саду, закатное солнце в окне, обычные рутинные минуты существования. Вот только видеть эти минуты глазами другого человека было подобно озарению. Насколько другим может казаться мир, когда смотришь на него с высоты чуть большей, чем собственный рост, когда более чуткий слух улавливает тихие звуки ночного сада, когда ветер доносит аромат ее собственного шампуня — мед и миндаль, но в нем ощущается неуловимая прежде ореховая горечь. Казалось бы, привычный и обыденный мир, изученный вдоль и поперек, так разительно менялся, если смотреть на него сквозь призму чужого сознания. С другими красками, другими звуками, даже немного другим течением времени. Он удивлял, завораживал, восхищал...

Гермиона еле подавила готовый сорваться с губ крик разочарования, когда легким толчком ее выкинуло на поверхность из мира воспоминаний Снейпа в мир реальный. Она снова была заперта в рамки своих пяти чувств и привычки видеть мир под определенным углом, и теперь этого было недостаточно. Подобный ход мыслей настораживал, ведь раньше Гермиону вполне устраивало собственное восприятие, она была любознательна и внимательна к деталям, и окружающий мир в ее глазах был увлекательным и ярким. Что если Снейп как-то заколдовал ее, пока она находилась в его голове? А если нет, то будет ли она теперь всегда ощущать непреодолимое желание нырнуть в чужой мир, погрузиться в такие знакомые и неузнаваемые очертания реальности, подобно жаждущим новых странствий и открытий путешественникам, скучающим по неизведанным дорогам каждый раз, едва переступали порог своего дома?

— Можно я попробую? — не в силах сдержать желание вновь пережить новый удивительный опыт, попросила Гермиона.

Снейп понимающе ухмыльнулся и даже не стал отчитывать за нетерпение и вопросы. Просто кивнул, и Гермиона всем телом подалась вперед, словно это помогло бы ей оттолкнуться от реальности. Вопреки подсознательному страху неудачи, у нее все получилось без усилий и с первой же попытки. «Как ездить на велосипеде, — со смехом подумала Гермиона. — Стоит раз поймать равновесие, и уже никогда не забудешь это чувство». Ей хотелось исследовать самые дальние уголки ума Снейпа, хотелось гоняться за порхающими вокруг картинками воспоминаний, как за яркими бабочками, ловить их в свои ладони и часами разглядывать, любуясь неповторимой красотой линий. Хотелось смеяться и плакать, и кружится от переполняющих эмоций. Но кто-то настойчиво выталкивал ее назад, в ее собственное тело и разум, не позволяя задержаться даже на секундочку.

Погружение в чужое сознание самостоятельно требовало больше потраченной энергии. Во всяком случае, так показалось Гермионе, потому что, вынырнув, она ощутила, как участилось дыхание, а на висках выступили капельки пота. Снейп молча наблюдал, позволяя ей отдышаться и прийти в себя.

— В ближайший месяц вы будете тренироваться в легилименции, а затем я научу вас находить следы заклятий памяти и работать с ними, — наконец заговорил он.

— Месяц? Но зачем целый месяц тратить на тренировки, если все получилось с первого раза? — выпалила Гермиона, опьяненная своим успехом и новыми яркими впечатлениями.

— Затем, что ваше изящество и деликатность в работе с чужим сознанием сравнима только с плясками пьяного разъяренного гиппогрифа в хрустальном замке. Если вас хоть на мгновение оставить без присмотра, вы превратите чей-то ум в груду смертоносных осколков и, скорее всего, навредите себе не меньше.

— Но все ведь было в порядке? — удивилась Гермиона.

— Разумеется. В этом и состоит смысл работы с инструктором. Я слежу за вашей безопасностью и не позволяю причинить вред ни себе, ни мне.

— Но я ничего такого не почувствовала.

— Именно в этом и заключается истинное мастерство легилимента. Его работа незаметна и неощутима. Как вы считаете, ваше присутствие в моем сознании можно было назвать неощутимым?

О, это вряд ли. Она носилась как угорелая и хватала все, что оказалось недостаточно быстрым, чтобы ускользнуть от нее. Вот уж и правда пьяный гиппогриф. И хотя Снейп не предупреждал ее, что нужно быть деликатной или незаметной, она могла бы и догадаться. Ведь Гарри рассказывал ей, как неприятно, когда кто-то роется у тебя в голове. Неужели она своими безумными плясками причинила боль Снейпу? Осознав свою ошибку, Гермиона густо покраснела.

— Простите, я не подумала.

Снейп только многозначительно хмыкнул.

— Ваш... энтузиазм вполне объясним. Знакомство с сознаниями некоторых людей может быть весьма захватывающим.

— Некоторых? Вы хотите сказать, что так происходит не со всеми?

— Подумайте сами, Гермиона, как много вы знаете людей, чей ум достаточно организован, чтобы попав в него, вы не застали лишь хаос и суматоху? А сколько людей, чьи мысли и чувства внушили бы вам отвращение? Я не говорю уже о несчастных, чье сознание повреждено. Применение легилименции к таким людям рискованно и опасно даже для опытного мага. Но иногда на пути легилимента встречаются уникальные образцы, истинные шедевры — умы ясные, изящные и дисциплинированные. Знакомство с таким сознанием истинное удовольствие.

Гермионе очень хотелось сказать, что Снейп себе явно льстит, но потом она вспомнила свой абсолютный восторг всего от нескольких мгновений, проведенных в его сознании, и прикусила язык.

— И как же мне стать незаметной? — Она быстро сменила тему на более практичную и безопасную.

— Наиболее верный способ — дисциплинировать свое сознание, контролировать чувства, научиться сохранять нейтральное состояние собственного ума, где бы вы не находились и что бы не наблюдали. Но это требует многих лет тренировки и врожденного таланта, которого у вас, очевидно, нет.

— А еще у меня нет никакого желания несколько лет учиться под вашим началом, так что лучше бы это был не единственный способ, — огрызнулась Гермиона.

— И раз уж мы занимаемся перечислением качеств, которыми вы не обладаете, то вынужден назвать и терпение. Какая удача, что один из нас все же наделен этой добродетелью, потому я оставлю без внимания вашу дерзость и ознакомлю с другими способами незаметно проникать в чужое сознание.

— Разумеется, все дело в добродетели, а не в непреложном обете, — пробурчала себе под нос Гермиона, но Снейп и эту реплику оставил без внимания.

* * *

— Легилименция всегда была искусством, а не наукой, и подходить к ее изучению стоит именно так. Не тешьте себя надеждой, что сможете изучить несколько заклинаний, и это откроет для вас все тайны ума. Первое, что вам стоит уяснить, — нельзя просто ввалиться в чью-то голову без разрешения, и нельзя вежливо попросить и ожидать, что вас добровольно впустят. Вам придется уподобиться вору, чтобы добиться желаемого.

Проникновение в чужое сознание похоже на проникновение в чужое жилище с целью грабежа. Самый простой способ — взять кувалду и разнести дверь в щепки, перевернуть все вверх дном, прихватить самое ценное и оставить после себя полную разруху. Это под силу любому, даже вам, и прекрасно подойдет, если нужно выпытать информацию у врага. Вы быстро получите, что желаете, но от объекта вашего внимания останется лишь пустая оболочка с редкими проблесками сознания. Если вы не заинтересованы в уничтожении объекта, то придется прибегнуть к более тонким и изощренным методам. Обычная легилименция — достаточно тонкий инструмент, чтобы не причинить прямого вреда, но и она оставляет следы и накладывает отпечаток на личность объекта. Как взломщик, открывающий дверь отмычкой и оставляющий повсюду невидимые на первый взгляд отпечатки пальцев и следы от ботинок. Внимательный хозяин сразу заметит, что в его доме побывал кто-то чужой, и вскоре обнаружит кражу. Человек, подвергающийся легилименции, знает, что в его сознание проникли. И даже если стереть память, по невидимым, но ощутимым следам он будет чувствовать, что не все в его сознании на своем месте, а значит, обнаружит измененный или отсутствующий фрагмент памяти, либо будет постоянно испытывать беспокойство, граничащее с паранойей.

Ваша задача — совершить идеальное преступление. Проникнуть в сознание родителей незаметно и не оставить там никаких следов своего присутствия, чтобы ни в миг проникновения, ни через десятки лет они не почувствовали и не догадались, что часть их воспоминаний была удалена или изменена. Если вы все сделаете верно, то они никогда не узнают, что переехали на другой континент против своей воли или когда-либо забывали, что у них есть дочь. Недостаточно отменить ваше заклинание ложной памяти, потому что в одном здоровом сознании не могут уживаться две личности. Необходимо удалить все следы существования Уилкинсов, прежде чем вернуть в мир Грейнджеров. Вам придется вновь сделать подлог, заменить воспоминания последнего года жизни Уилкинсов на правдоподобную легенду существования Грейнджеров. Когда ваша работа будет завершена, у Грейнджеров не должно возникнуть ни малейшего сомнения, что каждое мельчайшее событие в их жизни за последний год происходило по их воле и с их согласия. Я помогу вам разработать легенду и создать достоверные ложные воспоминания, но от вас будет зависеть, насколько органично они впишутся в ткань уже существующей памяти.

Слова Снейпа звучали так заманчиво. Совершить идеальное преступление и не иметь никаких последствий. Мама и папа не будут помнить, что дочь использовала магию против них и разрушила их жизни. Они не будут помнить ни несчастья, ни отчуждения, ни измен. Все станет как раньше, и родители не будут смотреть на Гермиону, как на предательницу, потому что не узнают о ее поступке. Больше всего на свете Гермиона хотела именно этого, но ведь она не заслуживает отделаться так легко.

— Это нечестно, они должны знать, что с ними произошло, что я с ними сделала.

— Для чего им такое знание, которое не принесет ничего, кроме страха и страданий?

— Что значит "для чего"? Это правда, и люди имеют право ее знать.

— Что им даст ваша правда? Им не нужно знать, что их обманывали, ими манипулировали, их личности извратили до неузнаваемости, и это почти полностью разрушило их брак. Такое знание не позволит им жить дальше в мире и спокойствии, не позволит доверять вам или друг другу, не позволит сохранить семью или даже самих себя — таких, какими они были до вмешательства магии в их умы. Им не нужна ваша правда, им необходима иллюзия безопасности и неприкосновенности их привычного мира. Это вам хочется рассказать правду, потому что вы испытываете угрызения совести и желаете очистить ее, взвалив свою проблему на плечи родителей. Ваше желание в высшей степени эгоистично и может оказаться губительным, если вы не образумитесь и не найдете для себя другой способ исповедаться, не разрушая и без того частично поврежденные сознания родителей.

И вот опять Снейп все перевернул вверх дном. Он утверждал, что черное — это белое, а белое — чернее черного, и его доводы звучали убедительно, но в душе Гермиона бунтовала и противилась его словам. Ее внутренний компас, такой точный и непоколебимый прежде, вертелся волчком, указывая во всех направлениях разом. Она не могла понять, это Снейп играет с ней и пытается извратить ее представления и ценности ради какой-то своей цели? Или она сама настолько заблуждалась, что не видела даже собственных мотивов и поступков? Чувство вины, не покидавшее ее с того самого дня, как она направила волшебную палочку на родителей, настойчиво подсказывало, что все дело в ней и ни к чему искать оправдания.

— Вы действительно так думаете? — севшим голосом спросила она.

— Излагайте мысли конкретнее, — холодно отозвался Снейп.

— Вы тоже считаете, что я эгоистка, и отправила их на край света только ради себя и собственного спокойствия?

— Это совершенно не то, что я сказал. Хотя, если желаете услышать мое мнение, то да, я думаю, что ваши действия были продиктованы эгоизмом. Но я не считаю, что вам стоит казнить себя за это. Все люди эгоистичны, вне зависимости от того, как объясняют другим собственные поступки. В конечном итоге, важно не что движет человеком, а какие плоды приносят его деяния. Сказка Дамблдора о главенстве любви звучит замечательно только для наивных гриффиндорцев. Мне же всегда было безразлично, пожертвовал человек в фонд школы свои галлеоны потому что любит детей или потому что это избавит его от налогов. На деньги вторых можно прокормить и выучить больше детей. И мне все равно нацеливают ли палочку в мою сторону из желания уничтожить врага или соперника или стараясь защитить от меня любимого отпрыска. Смерть — это смерть, и высокие чувства убийцы меня не утешат.

Она, должно быть, окончательно сошла с ума, раз решила просить совета у Снейпа насчет морали. Что вообще она ожидала услышать? Это же Снейп.

— Звучит очень цинично, — заметила Гермиона.

— Вы говорите так, словно мой цинизм вас удивляет. Я не более эгоистичен и расчетлив, чем вы и ваши друзья по факультету. Всего лишь более честен сам с собой. Вам тоже стоило бы попробовать как-нибудь.

— Быть циничной?

— Быть честной с собой.

* * *

Быть честной с собой... Будто это так просто. Особенно если начинаешь сомневаться кто ты, и что означает честность. Уроки Снейпа вовсе не шли на пользу здравости ее рассудка. То, что ей регулярно приходилось окунаться непосредственно в ум Снейпа, тоже совсем не помогало. Было бы проще, если бы у нее имелись основания не доверять его суждениям, считать безумцем или просто лжецом. Но сознание Снейпа казалось кристально ясным, и, в отличие от мыслей Гермионы, в нем царила полная гармония и порядок. Возможно ли создать настолько обширную и цельную систему ложных верований только для того, чтобы ввести в заблуждение одну гриффиндорку? Для лучшего ментального мага, скорее всего, возможно. Но огорчало и сбивало с толку вовсе не это. Гермиона злилась, потому что вопреки постоянным возражениям и сомнениям с ее стороны, вопреки абсолютному нежеланию принимать точку зрения Снейпа за истину, поостыв и немного поразмыслив над его словами, она вынуждена была каждый раз признавать его правоту. Пусть не вслух, а только наедине с собственными мыслями, но тем не менее. Быть честной с собой. Она старалась, и ей совсем не нравилось то, что в итоге получалось.

— Сосредоточьтесь на действиях, а не впечатлениях. Эмоции плещут из вас фонтаном, так вы никогда не сможете остаться незамеченной, — в сотый раз повторил Снейп.

Он создал систему оповещения, которая взрывалась громкими сиренами каждый раз, как он замечал попытку Гермионы проникнуть в его сознание. А это случалось всегда, когда она пробовала применить легилименцию. Сирены вопили еще до того, как она успевала коснуться хоть краешка его мыслей, и, откровенно говоря, от их воя и бесконечной череды неудач у Гермионы уже разболелась голова. Она была раздражена и измучена, но при этом упрямо не желала сдаваться. И, как назло, каждая новая попытка выходила хуже прежней.

— Что я делаю не так? — устало выдохнула Гермиона после новой неудачи.

— Вы концентрируетесь на собственных мыслях и чувствах, вместо того чтобы сконцентрироваться на моих.

«Будто у тебя есть чувства», — раздраженно подумала она, растирая пульсирующие болью виски.

— И вы слишком громко думаете для человека, который старается скрыть свое присутствие в чужом ментальном поле.

— Ладно, мы пробовали миллион раз, и уже ясно, что у меня ничего не выходит. — признала Гермиона. — Может, есть способ попроще, который я смогу освоить?

— Возможно. Но должен сразу предупредить: вам это не понравится.

Покладистость Снейпа и готовность перейти на другую методику по первому же требованию должна была бы насторожить Гермиону, но она слишком устала от бесплодных попыток, чтобы искать в его уступчивости двойное дно.

— Ну да, а от этих диких сирен, которые еще месяц будут гудеть у меня в ушах, я была в полном восторге! Уверена, хуже, чем сейчас, уже не будет, — заявила она, занимая странное стеклянное кресло Снейпа. Оно оказалось на редкость удобным, к тому же со всех сторон пропускало свет и оставляло полный обзор, так что стоило Снейпу встать и начать расхаживать туда-сюда, поясняя очередной аспект ментальной магии, как Гермиона тихонько перебиралась на его место. Если Снейп и замечал этот нехитрый маневр, то никогда вслух не возражал.

— Если ваши чувства и ощущения слишком сильны, чтобы подчинить их разуму, можно пойти обратным путем и подчинить разум ощущениям. Когда сложно настроиться на чью-то ментальную волну, можно попробовать настроиться на чувственную. Этот прием хорошо работает даже с совершенно незнакомыми людьми. На уровне ощущений между нами гораздо меньшая пропасть, чем на уровне мыслей, — начал объяснения Снейп, и его голос, как всегда в такие мгновения, стал немного тише, мягче, успокаивая, почти убаюкивая Гермиону. Она не раз задумывалась, делает ли это Снейп намеренно, или его голос меняется сам собой? Чем больше он рассказывал о ментальной магии, тем больше Гермиона склонялась к мысли, что Снейп вообще ничего не делает неосознанно, и каждый его жест или смена интонации служат некой скрытой цели. Как бы там ни было, но прием с голосом работал на ней безотказно — она становилась спокойнее, легче сосредотачивалась на словах, отключалась от окружающего шума, и могла слушать его часами, забывая об усталости или плохом настроении.

— Проще всего наладить контакт с незнакомым человеком через тактильные ощущения. Но прежде нужно достаточно приблизиться, чтобы он привык к вашему присутствию. Сокращать дистанцию следует осторожно, не торопясь, словно вы приближаетесь к гордому гиппогрифу. Человек не должен ощущать исходящей от вас угрозы, не должен насторожиться от напористости или неловкости ваших движений.

Снейп говорил, делая неторопливые шаги в сторону стеклянного кресла, подвешенного на толстой ветке осыпающейся фиолетовыми цветами джакаранды. Его обычный маршрут во время импровизированных лекций, но на этот раз он подошел всего на шаг ближе и остановился, продолжая речь.

— Не стоит сразу вторгаться в личное пространство, для начала нужно отвлечь внимание вашего объекта.

Он слегка толкнул кресло. Покачиваясь словно на качелях, Гермиона ощутила легкое дуновение ветерка, так приятно охлаждавшего кожу в жаркий день, и расслабленно вздохнула. Снейп присел на корточки рядом с ней и продолжил рассказ, тихонько раскачивая кресло.

— Вам следует завоевать доверие человека, а для этого очень важно синхронизировать ваши биоритмы. Прислушайтесь к его дыханию и попробуйте дышать в его ритме. Когда привыкните и почувствуете, что попадаете в такт, попробуйте дышать глубже и немного медленнее. Если его дыхание замедлится вслед за вашим, значит, у вас все получается правильно.

Гермиона чуть склонила голову, обращая внимание, что дышит сейчас в такт раскачивания кресла, и по мере того как Снейп увеличивает амплитуду, отклоняя ее чуть дальше, притягивая чуть ближе, она начинает дышать глубже и медленнее. Вот, значит, как это происходит: весь секрет в том, чтобы попадать в такт? Снейп дышал так же ровно и медленно, как она, и чуть раскачивался на собственных ногах. Это напоминало синхронный танец, завораживало и гипнотизировало. Гемиона почувствовала себя рядом со Снейпом более расслабленно и комфортно, чем когда-либо раньше. Простая и очевидная уловка, и если бы Гермиона захотела, она могла бы соскочить на землю, сделать всего одно резкое движение и разрушить магию, но тогда она не узнает, что же мог показать ей Снейп. Так что она сосредоточилась на бархатном баюкающем голосе и легком дуновении прохладного ветра.

— Когда вам удалось подстроить биоритмы, следует установить визуальный контакт. Не смотрите человеку прямо в глаза, смотрите в его направлении, чтобы он ощущал ваше внимание, но не испытывал смущения и желания отвести взгляд.

Снейп смотрел прямо на голые колени Гермионы, и она не могла с уверенностью сказать, что не испытывала смущения, но отводить взгляд действительно не хотелось. Смотреть Снейпу в глаза всегда было подобно дуэли — его острый, пронизывающий взгляд будоражил и пугал, от него хотелось укрыться, убежать. Но сейчас, когда веки полуопущены, и черные глаза скрывает густая завеса длинных ресниц, его взгляд казался мягким, даже кротким.

— Не торопитесь, почувствуйте, когда объект достаточно привыкнет к вашему взгляду, и лишь тогда поднимайте глаза.

Снейп посмотрел на Гермиону осторожно, словно пробуя на прочность тонкий лед. Его голова немного склонялась на бок, демонстрируя заинтересованность, а краешки губ дрогнули в мимолетной едва различимой улыбке. Только тогда Гермиона заметила, что кресло давно перестало раскачиваться, что рука Снейпа лежит вплотную к ее колену, так что она может ощущать исходящее от нее приятное тепло. Лицо Снейпа было совсем близко, и его ровное дыхание касалось ее кожи, но он смотрел на нее так мягко и доверчиво, что ей совсем не хотелось отстраниться и восстановить приличную дистанцию.

— Лучше всего, если вы займете положение чуть ниже вашего объекта, но не слишком, чтобы это не мешало визуальному контакту. Поскольку вы невысокого роста, для вас это не составит никакого труда, главное, не надевайте головокружительные каблуки, если планируете прочесть чьи-то мысли.

Снейп легонько улыбнулся собственной шутке, и Гермиона не смогла сдержать ответную улыбку. В этом действительно было что-то волшебное, словно между ними двоими натянуто множество невидимых нитей, побуждающих двигаться как в зеркальном отражении, повторяя жесты друг друга.

— Физическое прикосновение — это замыкающее и самое ответственное мгновение. Если вы не насторожите человека легким касанием, не заставите отшатнуться, а наоборот, он позволит вам продлить контакт, значит, вы сумели завоевать доверие его тела, и его разум для вас раскрыт.

Гермиона нервно сглотнула, ожидая, что сейчас горячая ладонь, покоящаяся так близко от нее, скользнет по колену. Она одновременно умирала от любопытства и сгорала со стыда, потому что такое прикосновение было бы слишком интимным, слишком откровенным для любого урока. Но ладонь не двигалась, оставляя близость ученицы и учителя все такой же интригующей и невинной. Мгновения тянулись, ничего предосудительного не происходило, и Гермиона позволила себе выдохнуть, сбрасывая так внезапно возросшее напряжение. Она расслабила плечи, возвращая приятное ощущение покоя, разливающееся по телу теплой волной, и лишь тогда заметила, что вторая рука Снейпа касается ее руки, и кончики его длинных пальцев невесомо покоятся на ее запястье, точно там, где под тонкой кожей бьется маленькая жилка, отсчитывая пульс. Ему все же удалось коснуться ее настолько незаметно и непринужденно, что она и не думала отстраняться. Наоборот, Гермиона глубже откинулась в кресле, позволила умиротворяющему теплу течь между ними свободно и взяла руку Снейпа в свою, нежно переплетая пальцы. Она ощущала мягкость его кожи, его спокойствие в ровном ритме пульса, смотрела в его полуприкрытые глаза, и легко, совсем без усилий, скользнула в их темную глубину. И ничего не изменилось. Гермиона находилась в его сознании, но все так же ощущала тепло и покой. Сосредоточенная на ровном ритме общего дыхания, она плыла в потоке его мыслей так естественно, словно сама была его частью, не тревожа и не препятствуя причудливым течениям его идей и воспоминаний. Здесь было так приятно, так удивительно тихо, и пораженная этой тишиной Гермиона чуть не взорвалась от нахлынувшей радости и триумфа. У нее получилось, у нее наконец-то получилось! И в то же мгновение завыли ненавистные сирены, вынуждая ее покинуть с таким трудом завоеванную территорию. Ее вытолкнуло во внешний мир слишком резко, и в ушах все еще стоял отвратительный вой, но Гермиона не могла сдержать счастливой улыбки.

— Вот видите, видите, у меня получилось! Я знала, что смогу! И я вовсе не бездарна в легилименции, как вы говорите! — Она подскочила с кресла и даже запрыгала на месте от переполняющей ее радости.

— Или у вас очень хороший учитель, — с легкой усмешкой произнес Снейп, усаживаясь в освободившееся кресло и слегка раскачиваясь в нем.

Гермиона была так счастлива в это мгновение, и Снейп действительно невероятно доходчиво объяснил и показал, что следует делать. Он был терпелив и внимателен и... ей просто хотелось его обнять, так рада она была своей удаче. Разумеется, она не станет обнимать Снейпа, потому что никто никогда не обнимает Снейпа. И, разумеется, она сошла с ума, потому что в здравом уме ей никогда не хотелось обнимать Снейпа. Но это было восхитительное безумие!

* * *

Самым сложным в тренировках было привыкнуть прикасаться к Снейпу. Он позволял Гермионе настраиваться так долго, как ей необходимо, не противился и не усложнял задачу намеренно. Но Гермиона никак не могла отделаться от мысли, что вторгается в личное пространство самого Северуса Снейпа. Раньше она никогда не видела, чтобы он позволял кому-то держать себя за руку, если только это не было короткое формальное рукопожатие. А ей во время тренировок нужно было установить с ним более тесный контакт. Избавиться от неловкости и чувства, что делает нечто предосудительное, оказалось чрезвычайно сложно, особенно если учесть, что Снейп совсем никак не откликался на ее прикосновения. Он словно восковая кукла застывал на месте и позволял ей тренироваться, лишь иногда нехотя давая инструкции. Гермионе казалось невозможным понять , когда она действует правильно, а когда нет. Ничто во внешности Снейпа не выдавало его отклика — все равно что обниматься с манекеном. Его неотзывчивость заставляла Гермиону нервничать, дергаться, сбиваться с настроя и терять даже ту ментальную связь, которую раньше она удерживала без труда.

— Как это вообще должно работать? — выпалила она после очередной неудачи.

— Вы снова пытаетесь думать, вместо того, чтобы чувствовать. — Меланхолично заметил Снейпо-манекен.

— Но что я должна чувствовать? — раздосадовано спросила она.

— В том все и дело — нет ничего, что вы должны были бы чувствовать, Гермиона. Нет никаких предписаний и обязательных норм. Единственный способ познать свои чувства и ощущения — это исследовать их. Никто не может научить вас тому, каково на вкус яблоко — чтобы узнать, вам придется попробовать, стать первооткрывателем собственного чувственного мира.

Разумеется, Снейп опять говорил загадками. Была ли это его уникальная черта, или туманность и отсутствие конкретики свойственно всем легилиментам, Гермиона не знала, но начинала понимать, почему по данной дисциплине нет письменных источников. Книга по легилименции, содержащая краткий пересказ ее занятий за последние несколько недель, оказалась бы совершенно бесполезной с практической точки зрения. Словно прочитав ее замешательство, Снейп немного придвинулся к ней и заговорил снова:

— Закройте глаза, Гермиона.

Она послушалась, прикрывая веки, и тут же сжалась, не зная чего ожидать.

— Не забывайте дышать, — прозвучал насмешливый комментарий Снейпа, и она судорожно вздохнула. Прохладный вечерний воздух наполнил легкие, и с каждым новым вдохом напряжение словно покидало ее. Но в голове все еще метались беспокойные мысли. Что же собирается делать Снейп? И что делать ей самой?

— Не думайте. Ощущайте, — приказал его мягкий, но настойчивый голос

И она прислушивалась к своим ощущениям, но ничего не происходило. Только легкий бриз касался ее кожи и щекотал лицо кончиками выбившихся из прически волос. Лишь на мгновение Гермионе показалось, что она ощутила прилив тепла на правом предплечье, но оно развеялось как мираж. Ей хотелось открыть глаза, чтобы видеть, знать, а не угадывать, что происходит. А затем невесомое облако тепла окутало ее правую руку. Оно медленно скользило вверх к локтю, плечу, шее, и снова вниз — легко, неторопливо. Гермиона представила, как прямо над ней движутся горячие ладони, задевая чувствительные волоски, но не касаясь кожи, и ее щеки обдало жаром. Сердце забилось чаще, а осязание обострилось, ловя почти незаметные перемены в ощущении близости и тепла. Трудно понять, почему ее тело реагировало так даже не на касания — предчувствие прикосновения, но это было приятно и волнующе, и не хотелось, чтобы все заканчивалось.

— Но почему? — не выдержала она, и открыла глаза.

— Почему что? — с кривой ухмылкой переспросил Снейп, и Гермиона мысленно отругала себя за горячность. Как она могла объяснить, что ее встревожило? Она сгорит со стыда, прежде чем произнесет хоть слово. Но Снейп и не настаивал на ответе.

— Связь между разумом и телом велика, но не абсолютна. Не все, что велит разум, исполняется телом, и не все, чего желает тело, осознается умом. Если чей-то разум противиться вам, заставьте откликнуться его тело. Если вы не можете прочесть отклик на свои действия, доверьтесь собственным ощущениям, тело никогда не лжет, в отличии от разума.

Гермиона слушала слова, но не понимала, как это может ей помочь. Если с сознанием Снейпа она хоть немного успела познакомиться, то что она могла знать о его теле? Даже сама мысль о том, что ее бывший учитель обладает физическим телом из плоти и крови, казалась неубедительной. На ум приходили всякие глупости из школьного фольклора — о вампире и кожистых крыльях, которые он прячет под мантией. Еще его чудесное спасение после битвы, а ведь она сама видела нападение змеи, и жуткие клыки, разрывающие тонкое горло. И кровь, так много крови... Ни один обычный человек не выжил бы после такого. Но Снейп был жив и сидел рядом на раскачивающейся скамейке и утверждал, что она может пробиться через иезуитскую систему оповещения в его сознании, если доверится своим ощущениям. Гермиона сделала глубокий вдох и внимательно присмотрелась к своей неприступной крепости по имени Северус Снейп.

Он больше не носил устрашающую учительскую мантию, только обычные джинсы и черную рубашку с длинным рукавом. Чтобы не вызывать ненужных подзрений у Уилкинсов, как он утверждал. Но Гермиона была уверена, что ему просто слишком жарко под несколькими слоями шерстяной ткани в теплой и засушливой Австралии. Снейп стал менее резким и значительно реже отпускал язвительные замечания, если только она не забывалась и не перебивала его во время долгих разъяснений. Гермиона прекрасно понимала, что это лишь маскарад, и Снейп пытается облегчить ей задачу, чтобы быстрее закончить ее обучение и освободиться от непреложного обета. Но, притворство или нет, это делало Снейпа более человечным и доступным.

Итак, она попыталась сделать вид, что верит в его вполне обычную для волшебника природу, и на удивление это сработало. Гермиона почти сразу заметила, что чем ближе находилась к Снейпу, чем плотнее ощущала прикосновения, тем дольше и прочнее получалась связь с его сознанием. То, что на Снейпа простейшие уловки вроде синхронизированных биоритмов действовали так же безотказно, как на саму Гермиону, стало для нее настоящим открытием. Это и помогло абстрагироваться от образа строгого неприступного учителя в черной мантии. В каком-то смысле он оказался абсолютно таким же человеком, как все — чувствующим, теплокровным, с живым, бьющимся сердцем, которое можно обмануть.

Не так уж сложно оказалось разгадать язык его тела, чтобы через него открыть путь к сознанию. Всего лишь человек. Он спокойно воспринимал прикосновение к кистям рук, переплетение пальцев, даже легкое поглаживание, но мгновенно настораживался, стоило провести ладонью чуть выше по предплечью, где под тонкой тканью рубашки все еще выгравирована темная метка. Уязвимый. Когда Гермиона осмелела и подошла поближе, опуская руки ему на плечи, ей впервые удалось продержаться в сознании Снейпа дольше трех минут. Ее прохладная ладонь на затылке странным образом успокаивала его, заставляла расслабить всегда такие напряженные плечи, и тогда Гермиону не выкидывало из его мыслей, пока рука случайно не соскальзывала ниже, к шее, покрытой шрамами, что заставляло Снейпа нервничать. Не такой уж бесстрашный. А если пропустить его длинные волосы сквозь пальцы, слегка задевая ногтями кожу головы, то на его руках выступала гусиная кожа, и это не обрывало ментальную связь, наоборот, однажды Гермионе таким образом удалось утихомирить уже поднявшие вой сирены и удержаться на плаву чуть дольше.

Но какими бы многообещающими ни казались ей первые победы, как бы легко ни получалось незаметно проникать в сознание Снейпа, все, что ей до сих пор удавалось, — оставаться в самом поверхностном слое. Как только Гермиона предпринимала попытку погрузиться глубже и хоть краешком глаза заглянуть туда, где хранятся воспоминания более важные, чем перечень рутинных занятий последних дней, включались сирены, и ее выбрасывало наружу. Она держала свои эмоции под контролем, не теряла фокус на Снейпе, следила за тем, чтобы дыхание оставалось ровным и размеренным, попадая точно в такт с ритмом Снейпа. И все же что-то не получалось. Гермиона прислушивалась к собственным ощущениям и интуитивно уже научилась угадывать мгновения, когда поднимется вой сирен, но в чем заключалась ее ошибка, осознать не могла.

— Вы пытаетесь завоевывать новую территорию, брать приступом или осадой. Но чем настойчивее ваше наступление, тем быстрее срабатывают защитные механизмы сознания, отбрасывая вас назад. Легилименция в своем высшем проявлении похожа не на бой, но на обольщение. Вам нужно внушить доверие, подтолкнуть чужой разум раскрыться перед вами, позволить вам проникнуть в его глубину, стать его частью. Разум должен захотеть принять вас, а не сопротивляться вторжению. Не боритесь, Гермиона, соблазняйте.

Соблазнить чей-то разум? Идея казалась странной, но не безнадежной. Разве не в глубинах разума кроются все сокровенные желания и человеческие соблазны? Значит можно попытаться не пробиваться сквозь слои защиты, а выманить на поверхность парочку дезертиров, которые сами распахнут перед ней ворота.

Гермиона расслабленно улыбнулась, медленно склонилась к лицу Снейпа и положила прохладную ладонь ему на затылок, зарываясь пальцами в длинные волосы. Странно, что раньше она не замечала, как похожа эта поза на прелюдию к поцелую. Долгий взгляд глаза в глаза, слившееся воедино дыхание, волнующее тепло чужого тела так близко, всего полшага разделяло их и... Гермиона ощутила такое знакомое влекущее притяжение и нырнула, растворяясь в потоке ярких образов чужого мира. Она вся обратилась в чувствительный сгусток энергии, приглядываясь, прислушиваясь, стараясь отыскать любую ниточку, которая привела бы ее к более глубинным воспоминаниям Снейпа. Она наблюдала за картинами рутинных, ничего не значащих занятий, но в них не было ничего особенного, ничего действительно личного. Перед ее глазами прокручивался очередной похожий на другие день. Долгие, немного утомительные лекции в саду, быстрый ланч, снова занятия, непривычная изматывающая жара, легкий ветерок, приносящий минутное облегчение, прохладный соленый бриз, и в нем — знакомый аромат ее шампуня с той самой остро ощутимой ореховой ноткой. Эта незначительная деталь отчего-то привлекла внимание Гермионы, она словно выделялась на фоне остальных обыденных картин, вибрировала чуть иначе, несла в себе слишком много внутренней энергии для такой мелочи. И Гермиона попробовала нарисовать несколько ассоциативных деталей. Орехи и мед, аромат свежей сладкой выпечки, домашнее тепло и уют, женские руки, разминающие липкое пряное тесто. Словно в водовороте перед ней раскрывались сюжеты такого далекого, давно позабытого детства, скромного родительского дома, редких, но таких желанных и долгожданных праздников. Ласковые глаза темноволосой женщины, ее неумелая возня на кухне, перемазанный черничным джемом фартук. Гермиона уже знала, что подобрала правильный ключик, и смело продолжила эксперимент. Она зацепилась за образ теплых рук, разминающих тесто, и снова потянула за ниточку. Легкое касание, тихий шепот, холодная ладонь на затылке, пальцы перебирающие пряди непослушных волос, и острое, почти сводящее с ума счастье от ощущения, что ты принят, ты любим. Всего на долю секунды сквозь неясные чувственные образы проступил один, зримый, словно выгравированный в памяти каленым железом, навсегда впечатавшийся в самую глубину портрет, но Гермиона не успела разглядеть его, потому что ее собственный мир рассыпался огненными искрами, острыми иглами, вонзающимися в каждую клетку. Она взвыла от боли, равной которой никогда не испытывала, и когда алые круги перед глазами рассеялись, обнаружила, что лежит, скрутившись в клубок, на прогретой полуденным солнцем земле, и несколько упругих травинок щекочут ей нос.

Снейп с выражением явного беспокойства на лице склонился над ней и протянул руку, чтобы помочь подняться, но она резко откатилась от него, словно его прикосновение могло обжечь. От одной мысли, что он может дотронуться до нее, Гермиону затопила паника, и тело снова полоснула та потусторонняя необъяснимая боль.

— Как вы себя чувствуете? — спокойно поинтересовался Снейп, не предпринимая новой попытки приблизиться.

— Будто на моих костях сплясали джигу пара великанов! — рассержено прошипела Гермиона. — Что, черт возьми, вы со мной сделали?

— Мне жаль, это вышло непреднамеренно. В ответ на вторжение автоматически сработали щиты.

— Вы же обещали, что мне не придется сталкиваться с вашими щитам! Вы говорили, что можете убрать их.

— Разумеется. Но вы забрались слишком глубоко.

— Я делала только то, что вы сами посоветовали. Так какая пикси вас укусила, раз вы решили разорвать меня на кусочки за точное следование инструкциям?

— Идея действительна была моя, но я не ожидал, что у вас получится настолько хорошо. Как я уже сказал, щиты были подняты не намерено. К тому же не стоит преувеличивать. Ваше тело в целости и сохранности, а не разорвано на кусочки. Все неприятные ощущения, вызванные ментальной атакой, были лишь в вашей голове, но не причиняли реальный вред.

Только в ее голове... Это имело смысл. Гермиона читала что-то подобное в одном из медицинских журналов, которые раньше выписывал отец. Но если Снейп может сделать с ней такое даже не прикасаясь...

— Мне показалось, что я умираю, — пораженно выдохнула она.

— Мои щиты не настроены убивать.

— То есть в принципе это возможно? Если вы захотите, то можете так убить? Почему вы не предупредили меня? Как вы вообще могли... Вы говорили, что это полностью безопасно! Я...

Она не знала точно, что хочет сказать, но ничто никогда больше не заставит ее применить к нему легилименцию. Это было ужасно, сущий кошмар. Даже когда Лестрейндж пытала ее круциатусом, ей не было настолько больно и страшно. Она просто не переживет второго такого нападения. Снейп пытался что-то говорить, успокаивать, но смысл слов ускользал от Гермионы. Она не могла слушать его, смотреть на него, находиться рядом. Ей хотелось сбежать, спрятаться, забиться под одеяло и сделать вид, что ничего такого не происходило, и ноги сами понесли ее прочь из зеленого сада, вверх по лестнице. Она не остановилась, пока не оказалась в своей спальной, а на двери были наложены все известные ей защитные заклинания. Снейп не сможет достать ее здесь, не сможет причинить боль.

Гермиона Грейнджер, храбрая гриффиндорка, которая всегда с отвагой смотрела в лицо опасностям, пряталась от своего школьного учителя... снова. Вот уже третий день она не покидала пределов собственной спальной. Лишь раз она аппарировала прямо из комнаты к магазину через два квартала, набрала продуктов и вновь переместилась в свою комнату, превратившуюся в неприступную крепость. Не то чтобы ее добровольное заточение могло продолжаться вечно, рано или поздно ей придется выйти и встретиться со Снейпом, но эта неизбежность только усиливала почти мистический страх перед ним. Сначала это казалось только рефлекторным откликом на пережитую боль, но чем дольше Гермиона скрывалась в тишине своей спальной, тем яснее понимала, что корни ее страха уходят намного глубже. С тех самых пор, как она на пару со Снейпом пересекла океан, он только и делал, что запутывал ее. Постепенно, незаметно он прокрался в ее голову и посеял там сомнения. Она больше ни в чем не была уверена. Своими безобидными на первый взгляд занятиями он переворачивал и извращал ее представления о мире, о людях, о себе самой. Раньше Гермиона точно знала, что правильно, а что — нет, а теперь чувствовала себя потерянной и сбитой с толку. И что самое страшное, Снейп каким-то образом управлял ею. Ему удалось подобрать нужный ключ, и теперь он постепенно, но уже ощутимо менял ее изнутри. Гермиону пугала власть, которую он имел над ней, а еще она не была уверена, что ей нравится направленность этих перемен. Воздействие Снейпа на нее чем-то напоминало обработку сектантов. Сначала он отдалил ее от друзей, заставив солгать им, затем убедил, что ее родители на самом деле не те, кем она их считала, и что они больше не ее семья. И, сама того не заметив, Гермиона оказалась в полной социальной изоляции. Разумеется, она знала, что Австралия — это огромный континент, на котором обитает множество людей. Но порой ей казалось, что она на далеком необитаемом острове, затерянном где-то на краю света, и вокруг на тысячи миль нет никого, кроме Снейпа. Эта кажущаяся изоляция играла с ней злую шутку — Гермиона начала чувствовать, что стала привыкать к обществу Снейпа, даже тянуться к нему, прониклась долей симпатии. Иногда она думала, что понимала его, даже сочувствовала. А он все дальше и дальше уводил ее от знакомых ориентиров, обращая в свою философию, но Гермиона понятия не имела, к какому культу ее пытаются склонить, к каким действиям подтолкнуть. Она была напугана, потому что не чувствовала в себе воли сопротивляться его влиянию, даже если понимала, что постепенно теряет себя. И вот теперь Снейп причинил ей такую боль, какую невозможно описать, а она, вместо того чтобы бежать, как можно дальше от него, продолжала жить с ним в одном доме и всерьез думала о том, чтобы возобновить занятия. Должно быть, Снейп как-то отравил ее рассудок, потому что она совершенно точно сходила с ума, если собиралась довериться ему после такого. Гермиона знала, что Снейп не оставит ее в покое, ведь на нем висит непреложный обет. И она сама никуда не денется, потому что не сможет оставить родителей в том ужасном состоянии, в котором они оказались по ее вине. Так что она просто пряталась в своей комнате, лишь иногда выглядывая в окно с видом на сад и почти отцветшее дерево джакаранды.

Снейп по-прежнему каждое утро приходил на место их занятий, усаживался в свой хрустальный трон и ждал, зная, что рано или поздно ей придется спуститься и встретиться с ним. Вот только Гермиона предпочитала, чтобы это случилось как можно позже. Зато на четвертый день в саду появилась Моника. Она встала необычно рано для себя и вынесла для гостя графин с лимонадом. Та же сцена повторилась и на следующий день, но только Моника не ушла сразу, а присела на подвесную скамейку и завела беседу со Снейпом. Гермиона не могла знать, о чем они говорят, но продолжалось общение довольно долго. Когда в воскресное утро ее мать выпорхнула в сад в одном купальнике с перекинутым через плечом полотенцем, но вместо того чтобы отправиться на пляж, осталась на скамейке болтать с гостем, Гермиона всерьез насторожилась. Ей по-прежнему не хотелось сталкиваться со Снейпом, но еще меньше хотелось, чтобы он оставался наедине с ее матерью. Внезапный интерес к Монике казался странным, ведь до этого они не обменялись даже парой слов.

Этим вечером Гермиона собиралась всерьез поговорить со Снейпом. О чем он только думает, вовлекая во все это ее мать? Но встретиться с ним лицом к лицу оказалось сложнее, чем она могла ожидать. Стоило ей открыть дверь спальни и ступить в коридор, как ее охватил ледяной, сковывающий страх, и она тут же снова запечатала дверь заклинаниями. В сотый раз за последние дни Гермиона гадала, что Снейп сделал с ней. Не может быть, чтобы она испытывала всеобъемлющий ужас перед ним из-за нескольких секунд иллюзорной боли. Она пыталась побороть страх, но не могла заставить себя спуститься в сад. Неизвестно, сколько она простояла, гипнотизируя взглядом дверь, — может, несколько минут, а может, часов. Когда Гермиона собралась с духом и все же дошла до лестницы, ведущей в малую гостиную, давно наступила ночь, и бледный свет луны пробивался сквозь высокие окна. Рука с намертво зажатой палочкой дрожала, а сердце бешено колотилось, и Гермиона мысленно корила себя за трусость. Невозможно вечно прятаться, да и не имеет смысла, ведь если Снейп действительно захочет навредить ей, то ее защитные чары его не удержат. Она почти уговорила себя, что ей нечего опасаться, и все же, услышав легкие шаги за спиной, ощутила, как подгибаются колени и ее вновь охватывает паника. Не задумываясь, Гермиона рванула вперед, перепрыгивая по несколько ступенек за раз, и выбежала на улицу. Она не знала, где хочет оказаться, просто неслась куда глаза глядят, пока не выскочила на песчаный пляж. Только когда набежавшая волна намочила ее ноги, Гермиона остановилась, тяжело дыша и озираясь по сторонам. Вокруг не было ни души, только волны, ветер, песок и повисшая в ночном небе луна. Никто не гнался за ней, она даже не была уверена, что шаги на лестнице ей не почудились, и все равно ее сердце выпрыгивало из груди от волнения. Чтобы успокоиться, она на мгновение прикрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов. Тело еще слегка дрожало, но это от прохладного ветра и мокрого песка под босыми ногами.

— Я не причиню тебе зла, — раздался тихий низкий голос за спиной, и Гермиона подскочила на месте, выронив палочку из вспотевшей ладони.

Она попыталась снова сбежать или закричать во все горло, но крепкие руки удержали ее, а широкая шершавая ладонь зажала рот, так что из него не вырвалось ничего, кроме сдавленного стона. Гермиона билась и вырывалась изо всех сил, но все тщетно. Она даже попробовала стукнуть нападавшего затылком, но он оказался слишком высоким, и удар пришелся на грудь, а не нос или подбородок, как она рассчитывала. От отчаянья она дернулась как могла вниз, стараясь повалить их обоих на землю, но только повисла как тряпичная кукла в кольце сильных рук и снова забилась в надежде освободиться.

— Я не причиню тебе зла, слышишь, я не причиню тебе зла, — словно мантру твердил без конца тихий голос за спиной, но она не верила ему больше. Он уже раз обещал, а потом была эта адская невыносимая боль. Ну и что, что все происходило лишь в ее голове, она не вынесет этого снова. И рвалась прочь, толкалась и кусалась, пока полностью не выбилась из сил, так что даже дышать уже было тяжело. Тогда Снейп усадил ее на песок, все так же крепко прижимая к груди, обвил руками и ногами вздрагивающее тело и легонько покачивал, пока ее прерывистое дыхание не стало ровным.

— Все хорошо, я не причиню тебе зла, Гермиона, никогда больше, слышишь, никогда, — снова и снова повторял он, сжимая так сильно, что это почти причиняла боль.

Гермиона повернула голову, чтобы закричать, что не хочет этого слушать, что все его слова, все, что он когда-либо говорил ей или другим, — ложь. Но вдруг почувствовала горячие губы на своей коже. Почему? Зачем? Снейп поцеловал ее в висок, так нежно и бережно, как всегда делала мама, когда хотела успокоить. И вместо слов Гермиона только жалобно всхлипнула и уткнулась носом в колени, позволяя гладить себя по спине и волосам. Она знала, разумеется, знала, что Снейп подсмотрел этот жест в ее воспоминаниях, что все не искренне. Это только уловка, одна из многих, которыми он не стесняется пользоваться. И все же она ничего не могла сделать с собой, потому что внутри нее маленькая потерявшаяся девочка доверчиво откликалась на проявление заботы.

Наверное, ей следовало это предусмотреть. Нужно было догадаться, что при необходимости Снейп обратит каждый из отточенных инструментов воздействия против нее. Стоило настоять на изучении оклюменции, может, тогда у нее была бы возможность сопротивляться, противостоять мастеру обмана. Но теперь уже поздно гадать. Гермиона оказалась совершенно безоружна, и самое ужасное — ей не хотелось бороться. Наоборот, хотелось довериться теплым заботливым рукам, гладящим ее волосы, бархатному успокаивающему голосу, словно снимающему с плеч неподъемный груз навалившихся проблем. Хотелось быть слабой и беззащитной и позволить кому-то большому и сильному решить все за нее. Глупые, опасные, но такие приятные мысли. И когда Снейп поднял сонную, разомлевшую Гермиону на руки, чтобы отнести в дом, она не стала вырываться, а сама обвила руками его шею, крепче прижимаясь к теплой груди. Она не помнила наверняка, как очутилась в своей комнате, но, кажется, Снейп оставался рядом, пока она не уснула.

* * *

С рассветом пришла головная боль — расплата за пролитые вчера слезы. А еще — обжигающее чувство стыда. Как она могла позволить себе такое? Повиснуть на шее у Снейпа, реветь у него на глазах, как какая-то хаффлпафка-первокурсница. Отвратительно.

Желая доказать самой себе и Снейпу, что вполне может вести себя по-взрослому и держать эмоции под контролем, Гермиона спустилась пораньше и намеревалась приготовить завтрак. К ее удивлению, на плите уже стоял подостывший омлет с беконом, а с улицы доносились голоса. Когда она вышла в сад, на месте их обычных занятий на скамейке напротив Снейпа уже сидела Моника и почему-то глупо хихикала. Пожалуй, если бы Гермиона обнаружила на заднем дворе йети, играющего в квиддич, то удивилась бы меньше. Она никогда раньше не видела, чтобы ее мать хихикала, и, откровенно говоря, предпочла бы не видеть этого и дальше. Джейн Грейнджер была интеллигентной женщиной, полной достоинства и элегантности. Моника же была явно не обременена чувством такта и меры.

— О, смотрите, ваша знакомая решила к нам присоединиться, Северус, — продолжая хихикать, пропела она, крайне неделикатно тыкая в Гермиону пальцем.

А ведь до приезда Снейпа Моника обращалась к ней по имени и вела себя очень дружелюбно. Но теперь Гермиона превратилась в знакомую Снейпа, словно это он несколько месяцев снимал здесь жилье, а она лишь приехала на пару дней погостить. Монику такие формальности явно не интересовали, все ее внимание было сосредоточено на Снейпе. Гермионе даже не нужно было напоминать себе, что Моника Уилкинс не та женщина, что Джейн Грейнджер. Джейн никогда не вела бы себя так... развязно, и точно не появилась бы на улице в таком виде. Ранним утром на Монике уже красовался кричащий макияж, который Гермиона, несмотря на более юный возраст, не осмелилась бы нанести, даже собираясь в ночной клуб. И декольте Моники не оставляло простора воображению. Она жеманничала, без конца теребила волосы и явно флиртовала со Снейпом. Даже когда Моника ушла на работу и Снейп наконец приступил к занятию, Гермиона никак не могла унять раздражение и злость на мать.

— Сосредоточьтесь или я буду вынужден прервать занятие! — гаркнул Снейп, после того как Гермиона на протяжении двух часов заставляла сирены в его голове вопить почти непрерывно.

В ответ она только сложила руки на груди и демонстративно поднялась со скамейки.

— Раз вы все равно не настроены работать, могу я поинтересоваться, почему вы настолько рассеяны сегодня? — немного смягчившись, задал вопрос Снейп. — Если это из-за щитов, я могу вас заверить...

Гермиона не дала ему договорить. Она со сдавленным рыком резко опустилась на скамейку и запустила пальцы в и без того растрепанные волосы.

— Как она может? — сердито буркнула она, обращаясь, скорее, сама к себе.

— Может что? Проявлять интерес к мужчине?

По металлическим ноткам в голосе было ясно, что Снейпа ее слова как-то оскорбили, но Гермиона, слишком поглощенная своим негодованием, этого не заметила.

— Я знаю, что личность Моники Уилкинс имеет мало общего с моей матерью, и все равно не могу поверить, что она так поступает с отцом. Это же... пошло, вешаться на другого мужчину в доме своего мужа.

Она вовремя остановилась, чтобы не сболтнуть, что более пошлым было бы только притащить любовника на супружеское ложе. На мгновение Гермиона представила Снейпа и свою мать в одной постели и тут же запихнула этот образ подальше в темный угол сознания, иначе голова взорвалась бы. Сегодня ей определенно будут сниться кошмары. А потом Гермиона вспомнила, что у родителей даже нет никакого супружеского ложа, они проводят ночи в разных комнатах, а отец и вовсе спит со своей ассистенткой. Может, это было не слишком справедливо, но почему-то на мать Гермиона все равно злилась сильнее, чем на отца.

— Это естественно для женщины — нуждаться во внимании, в подтверждении собственной привлекательности, в физической близости. Ей одиноко, и лучше если она будет искать избавление от одиночества в чужой постели, чем на дне бутылки, — попытался дать вразумительное объяснение Снейп.

— Значит, вы совсем не против затащить в постель замужнюю женщину? — выдала свою трактовку его словам Гермиона. — Может, мне пора называть вас папочкой?

— Даже не думай об этом, — почти шепотом предупредил Снейп, и если бы они находились в Хогвартсе, а не на краю света, то все вокруг уже притворялись бы предметами мебели, опасаясь привлекать к себе внимание разъяренного преподавателя. Но Гермиону было не остановить.

— Вам нравится, что она совершенно беззащитна перед вами? В этом все дело? — шипела она.

— Мерлина ради, Грейнджер, о чем ты говоришь? Я сильный маг, легилимент и один из лучших зельеваров мира! Любая женщина беззащитна передо мной.

— Значит, вот, что вы делаете? Пользуетесь сомнительными способностями, чтобы заманивать бедных женщин в свою постель?

— Не то чтобы кто-то из них жаловался. И с каких пор тебя волнует, кого и как я заманиваю в свою постель? — Теперь Снейп уже не злился, а едва сдерживал смех. Наблюдая, как уголки его губ слегка подрагивают в попытке скрыть улыбку, Гермиона осеклась и представила, как двусмысленно он мог интерпретировать ее заботу о матери.

— Что? Мне совершенно нет дела до того, с кем вы спите! Но даже не думайте о чем-то подобном с моей матерью, я вам не позволю!

— Для человека, которому нет дела, вы как-то слишком горячо проявляете свое безразличие, Гермиона, вам не кажется? — Снейп криво ухмыльнулся и склонил голову на бок, словно пытаясь разглядеть что-то в ее лице. Гермиона почувствовала, как щеки заливает краска.

— Ничего мне не кажется, невыносимый вы человек! — выпалила она и быстро зашагала в сторону пляжа.

— Я не сказал, что занятие окончено, и вы можете быть свободны! — С издевкой крикнул ей в след Снейп, но она только прибавила шаг.

* * *

Гермиона даже не успела дойти до воды, когда мечущиеся в голове глупые картинки рассеялись, и она осознала нелепость своей внезапной вспышки. Прокрутив весь разговор с самого начала, она не могла с уверенностью сказать, почему вообще накинулась на Снейпа. Она же злилась на мать, а не на него. Это Моника была замужем и при этом вела себя совершенно вульгарно. А Снейп в общении с ней был холоден и отстранен как обычно, то есть немногим теплее антарктического айсберга. Он ничуть не казался заинтересованным, наоборот постоянно подчеркивал дистанцию, а иногда и вовсе был груб. Но разве он не знает, что сдержанность и незаинтересованность только сильнее подстегивают женщин? Стоит мужчине сделать вид, что женщина ему совершенно безразлична, и она тут же решает, что ей непременно нужно его заполучить. Холодность и отстраненность трактуется как загадочность и нетривиальность и действует на женщин, как огонь на мотыльков. Именно так на Гермиону когда-то произвел впечатление Крам, да и Роном она заинтересовалась всерьез именно тогда, когда он изобразил безразличие к ней и интерес к Лаванде. Черт, да это работало почти всегда. Как Снейп со всеми его лекциями о тончайших механизмах сознания, может не понимать настолько элементарных вещей?

Гермиона сделала несколько глубоких успокаивающих вдохов и решила, что теперь ее недовольство Снейпом побило все рекорды нелепости. Пару минут назад она накричала на него за то, что он якобы проявлял интерес к ее матери, а теперь злилась, что он, напротив, никакого интереса не проявил, а остался безучастен. Она явно перегрелась на солнце или просто сошла с ума. Решив, что с первым вариантом бороться все же легче, Гермиона подошла к берегу. Она так спешила убежать от Снейпа, что забыла на скамейке волшебную палочку и теперь не могла трансфигурировать одежду в купальник. Недолго думая, Гермиона затянула волосы в пучок и вошла в воду, как была. Что это большая ошибка, она поняла, когда мокрое платье запуталось вокруг ног, а сильно потяжелевшие туфли стали тянуть ко дну. Вода в начале октября была еще довольно холодной, а ветер к вечеру поднял высокие волны, и вскоре Гермиона вовсю проклинала собственную горячность и импульсивность, изо всех сил борясь с течением, уносившим ее все дальше от берега. Очень быстро она выбилась из сил, пытаясь удержаться на плаву и отплевываясь от соленой воды, попадавшей в рот при каждой попытке вдохнуть хоть немного воздуха. Берег неумолимо отдалялся, и ее захлестнула паника, что она вот-вот утонет. Гермиона почувствовала, как что-то скользкое хватает ее за ноги. Она пронзительно завизжала и с головой ушла под воду. И кричала во все горло, пока не осознала, что хотя и находится под водой, в нос или раскрытый рот она не попадает.

— Может перестанете изображать баньши, вы сегодня уже достаточно поиздевались над моими ушами.

Знакомый голос заставил Гермиону замереть и несколько раз изумленно моргнуть. Прямо перед ней странной пародией на русалку парил Северус Снейп. Его длинные черные волосы словно водоросли колыхались вокруг лица, закрытого пузырем воздуха, а на ступнях, как хвост гигантской рыбы, красовались соединенные ласты. В отличии от Гермионы он не стал бросаться в воду в одежде, и Гермионе стоило немалого труда не пялиться на него слишком уж откровенно. Странно, но его чрезмерная бледность под водой казалась вполне естественной и органичной. Вообще, в то время как Гермиона неуклюже барахталась, пытаясь удержаться на одном месте, Снейп чувствовал себя под водой совершенно свободно. Он плавно описывал круги и его движения казались почти изящными, словно он никогда не ходил по плоской поверхности земли на двух ногах, а родился сразу со способностью грациозно рассекать синюю толщу океана, не теряя ориентации в трехмерном пространстве.

— Если вы пытались утопиться, то делали все неправильно, — съязвил Снейп, возвращая Гермиону к реальности. — В следующий раз представьте, что ваши легкие — это сосуд, и произнесите агуаменти.

— Вам обязательно постоянно меня критиковать? — не слишком убедительно возмутилась Гермиона. По правде говоря, она никогда еще не была так рада его появлению, и даже его сарказм не мог омрачить радость.

— Это мое хобби — критиковать чужую глупость.

Гермиона хотела ответить что-то колкое, но от холода у нее уже стучали зубы, и заставить себя говорить оказалось сложно.

— Гриффиндорцы, — сердито буркнул Снейп, притягивая ее к себе за талию, и в следующую секунду уже они вдвоем неслись сквозь толщу воды.

Гермиона не смогла бы определить направление движения, даже если бы очень захотела. Солнце уже почти зашло, и света под водой осталось совсем мало. Но Снейп явно знал, где должен находиться берег, и даже с Гермионой в руках умудрялся плыть довольно быстро. Похоже, с этими странными ластами ему не было необходимости грести руками. «Вот уж действительно ихтиандр», — мысленно позабавилась Гермиона. От тепла его тела она уже немного согрелась и теперь находила свое неудавшееся утопление очень комичным.

— Можете уже отпустить меня, — насмешливо произнес Снейп.

Только тогда Гермиона заметила, что они стоят возле самого берега, а ее руки и ноги крепко обхватывают тело Снейпа. Она и не заметила, как в него вцепилась, но ветер был холодным, а Снейп таким теплым, и отпускать его совсем не хотелось.

— С другой стороны, если ты не желаешь слезть с моей шеи, я могу найти приятное применение своему затруднительному положению.

В одно мгновение он ловко переместил руки с ее талии на бедра и, чуть приподняв, крепко прижал к себе. И Гермиона очень явно ощутила, что Снейп вовсе не замерз.

— Немедленно отпустите меня! — завизжала она, мгновенно расцепив руки на его шее, чтобы щедро плеснуть водой ему в лицо.

— Мои уши, Грейнджер! — застонал он. — Вы решили непременно достигнуть предела ультразвука сегодня?

— Поставьте меня на землю!

— Чтобы вы снова ринулись топиться или подхватили воспаление легких из чистого упрямства? Нет уж, у меня нет ни малейшего желания опять лезть за вами в воду или варить для вас зелья.

Гермиона еле сдерживалась, чтобы не вцепиться Снейпу в волосы. Почему он постоянно заставляет ее чувствовать себя неуклюжей глупой первоклашкой, взорвавшей котел? И самое обидное, что в большинстве случаев его придирки небезосновательны, поэтому пререкаться с ним кажется еще большим ребячеством. Пока Гермиона пыталась придумать достойный язвительный ответ, Снейп взмахнул палочкой и аппарировал прямо в ее спальню. Он мягко опустил Гермиону на постель, прошептал осушающее и согревающее заклинания, чмокнул в висок и только тогда отстранился от переставшего дрожать тела.

— Мокрые волосы вам идут больше, как и мокрая футболка, — глубокомысленно изрек он, и едва успел вытянуть руку вперед, чтобы поймать летящую в него подушку. — И вот что я получаю вместо благодарности за спасение тонущей женщины. А кто-то еще удивляется, почему рыцарство исчезло...

В закрытую за ним дверь с глухим стуком ударилась еще одна подушка, после чего послышалось громкое рассерженное рычание.

«Пора с этим заканчивать», — была первая мысль Гермионы следующим утром. Два вечера подряд Снейп забирал ее с пляжа, аппарировал в ее комнату и укладывал спать. И хотя оба случая вышли незапланированно, тенденция уже начинала беспокоить. Твердо решив держать себя в руках и вести разумно и спокойно, Гермиона отправилась в сад для очередного занятия. Но не успела она дойти до любимого стеклянного кресла, как Снейп поймал ее за руку и аппарировал. На пляж.

— Может, прекратите это делать? — взвизгнула Гермиона, едва ее ноги коснулись песка. Мир перед глазами все еще вертелся после неожиданного перемещения, и она не могла разглядеть выражение лица Снейпа, но была уверена, что оно ехидно-самодовольное.

— Делать что? — невинно поинтересовался он.

— Хватать меня, словно пещерный человек, и тащить, куда вам вздумается!

Эту фразу Снейп удостоил только поднятой бровью и кривой ухмылкой. Гермиона тут же залилась краской, в очередной раз ругая себя за двусмысленные выражения, брошенные в пылу эмоций. Когда она отчитывала Гарри или Рона, ее друзьям и в голову не приходило трактовать ее слова иначе, чем она подразумевала. Но Снейп не упускал возможности заставить чувствовать себя неловкой болтливой девчонкой. О, как Гермиона скучала по общению с нормальными людьми, когда не надо тщательно подбирать слова, продумывать наперед вероятные ответы собеседника и заранее сочинять контраргументы. Но с другой стороны, Гермиона не могла не отметить, насколько редко чье-то общество оказывалось для ее ума настолько стимулирующим.

— Зачем вы аппарировали?

— В саду вас ждет ваша мать. А поскольку после прошлой беседы с ней вы были не способны сосредоточиться на работе и побежали топиться, я подумал, что лучше будет перенести занятия в другое место.

Наверное, Гермионе следовало самой догадаться, что в саду, в присутствии Моники, учиться легилименции будет невозможно. Она и не надеялась, что Снейп не припомнит ей вчерашнюю глупую вспышку, и все равно от его слов щеки обдало жаром. Подавив нахлынувшее смущение, она приготовилась выслушать новую лекцию Снейпа, который уже наколдовал пару гамаков в тени деревьев. После столкновения со щитом и вчерашнего провала, Гермиона волновалась, что снова не сможет преодолеть эмоции и проникнуть в сознание Снейпа достаточно незаметно. Но он не торопил и не высказывал недовольство ее нерешительностью, а терпеливо сидел напротив, привычно изображая манекен. Мысленно обозвав себя трусихой, Гермиона наконец решилась положить руки ему на плечи. Все получилось с первой же попытки. Она сразу поняла, что Снейп сдержал обещание и убрал щиты. Медленно и легко, подобно погружению в думосброс, Гермиона падала в глубину чужих воспоминаний. Мимо проносились картинки работы у котла, страницы книг, лица людей, а ее словно водоворотом увлекало вглубь. Когда кружение почти прекратилось, Гермиона поняла, что не во всем описания Снейпа были верны. Предполагалось, что в более глубоких слоях сознания меньше порядка и ясности. Но разум Снейпа и на этом уровне пронизывал холодный яркий свет. Он оказался не темным и пугающим, но организованным и гармоничным, наполненным знаниями и длинными связными цепочками мыслей. Огромные массивы памяти хранили бесконечное множество сцен жизни Снейпа в военные годы, и Гермиона сосредоточилась на них. Она почти ожидала увидеть всевозможные ужасы, вроде жутких подземелий для пыток, безумных злодеев и реки крови. Но одна за другой ей открывались совсем иные, поражающие своей простотой и безэмоциональностью картины. Встречи с Пожирателями и Волдемортом никак не напоминали ей страшные слухи, ходившие по школе, — о непростительных проклятиях, которые самый пугающий волшебник всех времен раздавал своим слугам как конфеты, или о диких разнузданных оргиях. Вместо этого перед ней представали обычные люди с самыми обычными занятиями. Деловой тон, вежливое общение, на редкость уравновешенный и вменяемый Темный Лорд. Обычные разговоры, обмены мнениями, выдача поручений. Собрания ближнего круга Пожирателей в воспоминаниях Снейпа мало чем отличались от собраний Ордена Феникса. А планы Волдеморта порой казались более практичными и реалистичными, чем запутанная стратегия главы светлых сил. Дамблдор глазами Снейпа выглядел даже более скрытным, чем помнила его Гермиона. Директор то и дело увиливал от ответов и объяснений, порой скрывал информацию, которая могла бы помочь выполнять распоряжения. И все же, какими бы увлекательными не были для Гермионы события военных лет, ей удалось разглядеть лишь незначительные эпизоды. Она старалась проникнуть глубже в надежде, что, может, хоть на этот раз... но внезапно перед ее глазами вырос обрыв, а дальше пустота, ничто...

— Вы говорили, что не будете ставить барьеры, — разочарованно выдохнула она, выныривая почти после двухчасового сеанса легилименции.

— Я и не ставлю, — спокойно заметил Снейп. — Полагаю, вы еще помните, как ощущается взаимодействие с ментальным блоком.

— Тогда почему я не смогла?.. — начала Гермиона, но быстро опомнилась и умолкла.

— Существует два уровня оклюменции. Первый — это защита всего сознания, он ставится в присутствии вероятных легилиментов. Второй — для защиты ценной информации, он не снимается никогда и только укрепляется год за годом. У ваших родителей нет окклюментических барьеров даже первого уровня, потому вам незачем учиться их взламывать. А я не страдаю эксгибиционизмом, чтобы позволять вам рыться в моих секретах ради любопытства. Кстати, могу я узнать, что вы так усердно ищите в моих воспоминаниях, когда думаете, что я не замечаю?

Гермиона упрямо сжала губы, разрываясь между стыдом за то, что была поймана с поличным, и гневом на Снейпа, который в очередной раз обвел ее вокруг пальца. Она хотела... Нет, ей было совершенно необходимо узнать, что же скрывал Снейп и почему заставил ее давать ложные показания на суде. Он сделал ее сообщницей, а она даже не знала, какого именно преступления. Что она покрывала своей ложью?

— Если хотите что-то узнать, то можете просто спросить, — словно прочитав ее мысли, произнес Снейп.

— Будто ваши слова заслуживают доверия! — сердито выпалила Гермиона.

— Мои воспоминания так же не заслуживают доверия, а у вас даже близко недостаточно умений, чтобы распознать, какие из них истинные, а какие фальшивые. И все же вы продолжаете искать...

Разумеется, Снейп опять оказался прав. Она и сама об этом думала. Если даже Волдеморт не мог отличить правду от лжи в голове Снейпа, почему она решила, что сможет? Гермиона надеялась, что интуиция или какое-то шестое чувство подскажет, чему можно верить, хотя прекрасно понимала, что подобные мысли — полная глупость. Всего несколько уроков у старушки Трелони давно показали Гермионе, что никаким внутренним чутьем она не обладает. И все же она упрямо продолжала копаться в воспоминаниях Снейпа, сама не зная, что хочет найти. Но признаваться в таком было бы неосмотрительно, даже если ее попытки и оказались настолько очевидными.

— Вы все равно не станете отвечать мне, — пристыженно буркнула она.

Вопреки ожиданиям, Снейп не выглядел рассерженным. Он только фыркнул в ответ и заложил руки за голову, поудобнее устраиваясь в гамаке.

— Давайте так — вы зададите три любых вопроса, и я отвечу на них настолько развернуто, насколько посчитаю нужным.

Гермиона посмотрела на него с недоверием, но быстро рассудила, что это лучше, чем ничего, и кивнула.

— Дамблдор приказывал вам убить его?

Именно этот вопрос беспокоил ее с тех самых пор, как Гермиона пришла просить помощи у Снейпа и обнаружила, что воспоминания, переданные Гарри во время Последней битвы на самом деле подделка.

— Нет.

Наверное, такого ответа она и ожидала, поэтому и спрашивала. И все же, одно дело предполагать, а другое — услышать однозначное подтверждение. Гермиона ощутила, как холодеют руки, а все тело бьет озноб. Она с трудом подавила дрожь и неосознанно отодвинулась подальше от него Снейпа.

— Нет? Это все, что вы можете сказать? Он вообще умирал от проклятья кольца, или...

— В этой части все верно, проклятие убивало его достаточно быстро, и до следующего учебного года он бы не дотянул.

Снейп говорил об убийстве директора спокойно и безразлично. Никаких признаков раскаяния или попыток оправдаться. А ведь в воспоминаниях, которые получил Гарри, Снейп выглядел действительно несчастным и потерянным. Теперь в этом стыдно было признаться, но Гермиона плакала от жалости, когда Гарри пересказывал ей монолог Снейпа, а после коронной фразы «А как же моя душа?» рыдали уже они оба. Какой же наивной она была. Гермионе внезапно захотелось стукнуть Снейпа посильнее, может, тогда с его лица слетит вечная маска бесстрастия. А еще хотелось сбежать, а может, закричать «почему?» или «как вы могли?». Но спросила она совсем о другом.

— Зачем? — прошептала она так тихо, что невозможно было услышать, только прочесть по движению дрожащих губ.

— Зачем я убил его? Все просто, Гермиона, в этой войне и так было слишком много искалеченных детей.

— Драко?

— Если бы он выполнил задание, то подписал бы себе однозначный смертный приговор. Его бы убил Волдеморт из-за Старшей палочки или же орденцы из мести. Даже если бы ему каким-то чудом удалось дожить до конца войны, его ожидал бы поцелуй дементора. Драко досталась партия, которую невозможно выиграть. А он не заслужил расплачиваться за грехи всех нас в одиночку.

Гермиона ненавидела себя и свое неуместное чувство жалости. Любое проявление несправедливости заставляло ее сердце болезненно сжиматься, и никакие рациональные доводы не могли избавить от этого проклятого чувства. Только минуту назад она готова была задушить Снейпа собственными руками, и вот уже снова жалеет его. Невыносимый человек! То, что он подписал смертный приговор себе, его не волновало? И он еще всерьез рассуждал о проигрышных партиях! В его случае помочь или не помочь Драко в равной степени означало смерть. А еще Гермиона не могла не заметить, что Снейп все еще вслух причисляет себя к Пожирателям, говоря о «нас», а не о «них». А также утверждает, что знал о Дарах смерти в то время, когда сама она еще не получила книжку со сказками Барда Бидля. Что еще могло быть ему известно? И почему с ним все всегда настолько запутанно? Ни одной четкой черты, сплошной серый туман.

— Разве Дамблдор не просил помочь Малфою? — Попыталась хоть что-то прояснить Гермиона.

— Дамблдор хотел, чтобы я помог Драко убить его, а не останавливал.

— А если бы он не справился, и ваш непреложный обет...

— Нет, я в любом случае не должен был вмешиваться. Дамблдор предпочел бы видеть меня мертвым, чем по правую руку от Волдеморта, но не снабжающим больше Орден ценной информацией.

— Но это же...

Снейп издевательски приподнял бровь, ожидая, как же она закончит фразу. Если бы не этот насмешливый жест, она бы выкрикнула: «чудовищно». Но не стоит давать Снейпу понять, насколько ее задевает сама мысль, что его могли отправлять на верную смерть. Хотя чему она удивляется, если даже Гарри была уготована та же участь.

— Это расточительно, — совладав с первым порывом эмоций, произнесла Гермиона. — Зачем так разбрасываться людскими ресурсами, когда каждый член Ордена был на счету?

— Именно. Директор считал, что я перестану быть ресурсом, если выполню поручение вместо Драко.

— Но Дамблдор доверял вам! — в последней отчаянной попытке уцепиться за знакомые слова, прокричала Гермиона.

— Он говорил Поттеру, что доверяет мне. Но Дамблдор не был наивным добряком, каким хотел казаться. Он лучше других знал — я не из тех людей, кому стоит доверять.

«И оказался прав!» — чуть было не выкрикнула Гермиона. Она уже давно не могла различить, говорил ли Снейп чистую правду хоть когда-нибудь?

— Но вы были на его стороне. — Теперь она словно уговаривала самого Снейпа согласиться, но это было бы слишком просто.

— Я был на своей стороне. У нас был общий враг, и, пожалуй, это все, что у нас было общего.

Чего-то подобного Гермиона и опасалась, когда не желала спрашивать его напрямую. Каждый ответ Снейпа порождал еще сотню новых вопросов, от которых уже гудела голова. Сделав несколько глубоких вдохов, Гермиона решила сменить тему.

— Мать Гарри...

— Нет! Любой вопрос, кроме этого. — Резко оборвал ее Снейп.

— Вы же понимаете, отказ отвечать — тоже ответ.

— Пусть так, но это единственный ответ, который вы получите.

Снейп выглядел все таким же невозмутимым и готовым продолжать, но Гермионе нужно было время все обдумать и проанализировать. Если она спросит еще хоть о чем-то, то, вероятно, снова закатит истерику, а давать Снейпу повод укладывать ее спать третью ночь подряд точно не входило в ее планы.

— Я могу сохранить один вопрос на будущее и задать его позже?

— Вы можете попытаться.

С этими словами Снейп поднялся с гамака и подал Гермионе руку, чтобы помочь встать. Но она не спешила покидать залитый закатным золотом пляж.

— Вы не боитесь рассказывать мне все это? — склонив голову на бок, поинтересовалась она. — Ведь непреложный обет не принуждает меня держать в секрете тайны, открытые после суда. Я же могу рассказать все Гарри или даже Кингсли, и тогда, в лучшем случае, вы станете беглым преступником.

— Разумеется, вы можете попытаться, — спокойно согласился Снейп. — Но разве ваша совесть не сгрызет вас живьем за одни только мысли о столь подлом поступке?

— Возможно... А ваша совесть?

— Хм... Видите ли, Гермиона, я не обременен совестью, так что если желаете узнать истинные границы моей жестокости и безнравственности, дерзайте — предайте меня!

Теперь в его черных глазах пылали вызов и гнев. Но, вопреки любым разумным доводам, Гермиона не испытывала страха, только любопытство. «Интересно, а что он сделает, если?..» Опасные мысли, которые она не осмеливалась додумать до конца, но все же позволила себе одну открытую дерзкую улыбку. Пусть знает, если она и не станет его предавать, то вовсе не потому, что боится принять вызов.

* * *

Сложно было сказать почему, но с этого вечера все неуловимо изменилось. Гермиона переживала, что переступила границу и зашла слишком далеко, намекая Снейпу, что может выдать его секреты. Она все еще не была уверена, что в непреложном обете Снейпа не было лазеек, и он не сможет бросить занятия с ней, если сочтет их слишком большой морокой. Или что в будущем она сама не проснется с ложными воспоминаниями о последних месяцах своей жизни. И все же Гермиона верила, что ничего подобного не случится. Странно, но чем больше она думала о Снейпе и обо всем, что узнала за время, проведенное с ним в Австралии, тем больше она доверяла ему. Почти все, что он говорил, было ложью, но то, что он делал...

Снейп больше не закрывал от нее воспоминания о войне. Хотя он и утверждал, что не страдает эксгибиционизмом и не собирается поощрять ее любопытство, теперь Гермионе были открыты и незначительные детали и минуты, когда принимались судьбоносные решения, свидетелем которых стал Снейп. В его сознании Гермиона видела войну так, словно раньше только читала о ней в учебнике не слишком добросовестного автора, и на проверку события и действующие лица оказались вовсе не такими, какими их описал историк. А ведь она была там, сражалась и выживала, и ее роль в победе далеко не последняя. Как вышло, что все, что она знала до сих пор, — лишь красивая иллюзия о добрых и злых волшебниках, где победить, безусловно, должно добро. В той войне не было добра ни на чьей стороне, только ложь, уловки и скрытые мотивы. Видеть все глазами Снейпа одновременно казалось болезненным и освобождающим. Гермиона потихоньку начинала понимать, что он подразумевал под «своей стороной». В каком-то смысле так же действовала и она сама. Если разобраться, то Гермиона всегда была на стороне Гарри, не Дамблдора, не Ордена Феникса. И боролась за его и свою жизнь, не за победу света, не за торжество справедливости, не за высокие идеалы. Тогда она закрывалась красивыми идеями от жестокости происходящего, но никогда они не были ее истинными мотивами. И если бы погиб Гарри или Рон, Гермиона не была уверена, что продолжила бы бороться. Как бы кощунственно это не звучало, но она даже отчасти понимала Снейпа в те незапамятные времена, когда он еще не стал шпионом и все, чего желал, — это сохранить жизнь всего одному человеку. Даже в юности Снейп не был наивным идеалистом. Гермиона немного завидовала ему, ведь несмотря на свою молодость, происхождение и маггловское воспитание, Снейп не попался в плен тех иллюзий, которые питала она. Он всегда видел шахматную доску и свое незавидное место на ней, и чтобы убрать всего одну пешку с линии огня, он полностью изменил правила игры, став единственной фигурой на доске, не имеющей цвета. Гермиона не могла решить: был он безумен или совершенно гениален? Наверное, и то и другое, ведь не зря говорят, что все гении немного безумцы.

Порой Гермиона оглядывалась вокруг и пугалась того, насколько сильно она увлеклась, исследуя сознание Снейпа. Его ум — блестящий, потрясающий, — у нее перехватывало дыхание каждый раз, когда она прикасалась к нему. И хотя она сама выбирала, какие воспоминания рассмотреть, а какие пролистать, все равно создавалось впечатление, что это Северус рассказывает ей свою историю. И она не могла не признаться себе, что очарована этой историей и мастерством молчаливого рассказчика. Можно было винить во всем дефицит общения с другими людьми или же ее извечную жажду к любым новым знаниям и фанатичность в учебе, но Гермиона незаметно для себя начала испытывать привязанность. Никогда прежде она не встречала человека с таким ясным, глубоким, удивительным умом. Разумеется, это все еще был тот же Снейп со своим ужасным характером и постоянными придирками. Он был сложным и неприятным, и пугающим, а его внешность — мрачной и отталкивающей. Весь Снейп — это острые углы и ворох проблем. Но его ум совершенно, невероятно прекрасен! Острота его характера и внешних черт настораживала и вызывала неприязнь, но такая же острота его ума завораживала, притягивала подобно сильнейшему магниту. Иногда Гермионе казалось, что Снейп обладал собственной гравитацией, и, единожды попав в его поле, она продолжала кружить и кружить вокруг, но орбита неуловимо и неумолимо сужалась с каждым витком, предрекая столкновение. Что будет, когда они наконец соприкоснутся? Спровоцирует ли это взрыв, и поглотит ли ее, словно черная дыра своей темной материей? Оттолкнуться ли они друг от друга, оставляя глубокие шрамы на память о столкновении, или найдут хрупкое равновесие, подобно планете и ее спутнику, плывущим в вечном танце во вселенной? Гермиона не знала, к чему приведет такое сближение, но сопротивляться этому притяжению больше не было сил.

Возможно ли влюбиться в ум человека? Если да, то она была безнадежно, преданно и самозабвенно влюблена в великолепный ум Северуса Снейпа. Влюблена, как влюбляются только школьницы в киношных кумиров — до фанатизма, до щенячьего визга и дрожи в коленках. Она только и могла думать — Северус сказал то, Северус считает так... И с ужасом думала о том дне, когда ее обучение закончится, и она будет навсегда лишена его общества. Что она станет делать? Даже сейчас, когда они проводили вместе так много часов каждый день без выходных, стоило ему пожелать уединения, и она тут же испытывала голод по общению, по колким замечаниям и остроумным репликам, по открытиям, переворачивающим сознание, заставляющим по кирпичику перестраивать всю сложившуюся в голове за многие годы систему мироздания. Присутствие Северуса действовало на нее подобно сильнейшему стимулятору, от которого ее ум начинал работать быстрее, в голове рождались самые смелые и революционные идеи, блестящие и яркие, как звезды. И даже вечером, когда они расходились по спальням, она продолжала обдумывать их дневные разговоры, находила новые аргументы и хлесткие реплики, которые могла бы употребить в давно проигранном споре. Снейп был как наркотик, и она не готова от него отказаться и вернуться обратно к привычному окружению и бесполезным разговорам с людьми, которые не стесняясь зевают во время ее монологов и не понимают даже четверти из сказанного. Гермиона не раз ловила себя на том, что придумывает варианты, при которых могла бы после возвращения в Англию продолжить сотрудничество со Снейпом. Но идеи выходили неубедительными, и она всерьез опасалась, что сойдет с ума и примется преследовать Северуса, умоляя взять ее в помощницы, пусть даже без оплаты, хоть для того, чтобы чистить котлы без магии... Она была жалкой. Такой же жалкой, какими бывают все влюбленные малолетние дурочки, таскающиеся по свету за своими кумирами ради мимолетных взглядов и парочки автографов, которые удается урвать в редкие счастливые мгновения. Да, пожалуй, это отвечало на ее вопрос.

Если Снейп и заметил, как изменилось отношение Гермионы к их занятиям, на его поведении это никак не отразилось. Он почти никогда не выходил из роли строгого требовательного учителя, отчитывал за малейшие промахи и все так же пресекал попытки задавать вопросы или заводить дискуссии. Такой разительный контраст между внешней холодностью и внутренней открытостью доводил Гермиону до отчаяния. Она не могла определиться, как же стоит вести себя со Снейпом, чтобы не вызывать раздражение и колкие замечания. Обычно лучшим способом оказывалось промолчать и разобраться во всем самой, хотя в таком случае она лишалась даже редких, но таких интересных споров с ним. Случались дни, когда единственными произнесенными ею словами становились «Доброе утро» и «Доброй ночи». Гермиона мысленно забавлялась, что с таким успехом совсем разучится пользоваться голосом. Зачем пытаться заговорить, чтобы почти наверняка натолкнуться на стену упрямства и безразличия, если можно поскорее сконцентрироваться и погрузиться в самую суть человека, оставив в стороне разделяющие границы. Легилименция в какой-то степени вызывала зависимость, ведь так просто заглянуть в мысли человека, вместо того чтобы долго и упорно наводить мосты взаимопонимания. Но чем сильнее Гермиона увлекалась своим новым умением, тем более отстраненным выглядел для нее Снейп. Казалось, что с той же силой, с которой она привязывается и привыкает к нему, он отталкивает и отдаляется в ответ.

* * *

— Теперь, когда вы освоили базу, попробуйте достичь того же с минимальным физическим контактом, — предложил Снейп на очередном занятии, убирая ее руку, привычно покоящуюся на плече.

Каким бы абсурдным это не казалось, но Гермиона почувствовала себя разочарованной. Она делала видимые успехи, а значит, час, когда ее родители вернутся, приближался. Ей следовало бы радоваться или во всяком случае ощущать удовлетворение от того, что Снейп отметил улучшение ее техники легилименции. Но она так привыкла, что может запросто прикасаться к нему, ощущать тепло кожи, приятный аромат лосьона после бритья... И теперь, когда между ними снова возведен барьер, и у нее нет достойного повода нарушать приличную для чужих друг другу людей дистанцию, Гермиона вдруг почувствовала себя брошенной и одинокой. Когда она успела так привязаться? Может, все к лучшему, и у нее будет немного времени, чтобы привыкнуть к мысли, что уже скоро Снейпа в ее жизни совсем не будет? Глупо привязываться к человеку, с которым тебя связывает лишь кратковременная совместная работа. Нужно думать о будущем, о возвращении в Англию, об обустройстве родителей в случае, если они тоже захотят переехать на прежнее место. И совершенно незачем думать о Снейпе. Но оттого, что Гермиона не могла больше касаться тела Северуса, жажда коснуться его разума становилась еще сильнее, и она отдалась этому порыву.

У нее получилось с первой же попытки безо всяких длительных медитаций и настройки дыхания. Снейп был прав — чем лучше узнаешь человека, тем проще применять к нему легилименцию. Гермиона уже который раз за последние два месяца разрывалась между противоречивыми чувствами. Она одновременно радовалась своему успеху и сожалела, что не сможет использовать неудачу как повод еще ненадолго продлить их занятия в прежнем режиме. Видимо, она еще более жалкая, чем считала раньше. Как иначе она могла докатиться до такого? Всерьез желать использовать проблемы своей семьи, чтобы быть чуть ближе к Снейпу? Ведь изначально все было совсем наоборот, и все, чего она хотела — поскорее вернуть память родителям и избавиться от общества бывшего учителя. А теперь...

Должно быть, ее эмоции отразились на лице или в разочарованном вздохе. Снейп как-то настороженно прищурился и коротко усмехнулся, словно разглядел в Гермионе нечто примечательное. А затем он наклонился к ней так, что их лица оказались почти на одном уровне, совсем как в первый раз, когда показывал ей новую технику легилименции. Не отводя пристального взгляда, от которого бросало в жар, он положил руки по обе стороны от ее коленей. Гермиона невольно замерла, не зная, чего ожидать дальше. И Северус уже непозволительно близко, но еще не касаясь губами, скорее выдохнул, чем произнес:

— Не стоит так расстраиваться, Гермиона, двери моей спальни всегда открыты для тебя.

Она только тряхнула головой, пытаясь развеять туман, которым заволокло все связные мысли, и нервно сглотнула. Должно быть, она что-то неверно поняла, потому что Снейп совершенно точно не мог сказать то, что она услышала.

— Что вы имеете в виду? — со смесью страха и возмущения почти выкрикнула она, и сама вздрогнула, как громко прозвенел ее напряженный голос в вечерней тишине.

— Гриффиндорцы. Никакой деликатности. — Несколько разочаровано фыркнул Снейп. — Вы действительно хотите, чтобы я произнес это прямым текстом? Вас влечет ко мне, Грейнджер, вы меня хотите, и я не возражаю против того, чтобы удовлетворить ваше желание. Но, судя по выражению оскорбленной невинности на вашем лице, видимо, не сегодня.

Он презрительно взглянул на побагровевшую от гнева Гермиону и с громким хлопком исчез, оставив ее одну на пустынном пляже. Она же могла только жадно втягивать воздух сквозь стиснутые зубы, стараясь не разразиться потоком проклятий и нецензурной брани. Трудно было поверить, что Снейп на самом деле сказал ей такое. «Нет, это просто неслыханно! Удовлетворить желание он готов, видите ли! Да за кого он ее принимает? Никогда и ничем она не давала ему повода считать, что к ней можно обращаться подобным образом. Как вообще можно сказать такое женщине и не ждать, что она тут же проклянет тебя? Или Снейп привык иметь дело с площадными девками, наглый самодовольный грубиян! И он еще смеет что-то говорить о деликатности! То таскает ее как пещерный человек, а теперь вот прямым текстом заявляет, что она должна прыгнуть к нему в постель!». Уже стемнело, когда она немного успокоилась и решилась вернуться с пляжа в дом. Гермиона не стала ужинать, а отправилась прямиком в кровать, надеясь до утра не вспоминать о Снейпе и его безобразной выходке. Но сон никак не шел, и чем дольше она ворочалась, путаясь в душных простынях, тем сильнее злилась и накручивала себя.

Дойдя до точки кипения, Гермиона вскочила с кровати и, как была в пижаме и с босыми ногами, ворвалась к Снейпу в спальню. Дверь, как он и обещал, оказалась открыта, и это только сильнее разозлило ее.

— Грейнджер? Все же решили воспользоваться моим любезным приглашением? — Как ни в чем не бывало поинтересовался Снейп.

Он лежал расслабленный, с вальяжно заложенными за голову руками. Укрытый только до пояса, он ничуть не смущался, словно к нему в спальню каждую ночь вваливаются бывшие ученицы и застают полуголым. Мысль об ученицах в спальне Снейпа только подогрела праведный гнев Гермионы, и она шумно выдохнула.

— Что вы себе позволяете, кем вообще вы себя возомнили? — зашипела она. — Вы думаете, что запросто можете намекать на интимные отношения со мной, как само собой разумеющееся? То, что нет других специалистов, способных помочь моим родителям, еще не значит, что я буду прыгать к вам в постель! У нас была сделка, и я свою часть выполнила, я не обязана с вами спать! — Под конец она почти перешла на крик.

— Я не говорил, что вы обязаны, я сказал, что вы этого хотите, — с невозмутимым спокойствием ответил Снейп. — И я хочу.

Он откинул простыню, и Гермиона мгновенно утратила весь запал, а заодно и дар речи. Снейп лежал перед ней обнаженный и в полной готовности, и от открывшейся картины она только тяжело сглотнула. Снейп не был красавцем ни в одном из возможных смыслов. Слишком худой, слишком бледный, со слишком резким контрастом между белой кожей и черными волосами на груди, ногах и внизу живота. Несколько незалеченных шрамов рваными розовыми полосами пересекали шею и грудь, а еще эта отвратительная метка на предплечье, окруженная словно старым сильным ожогом. Он не был даже немного симпатичным. Но то, с какой простотой и уверенностью Снейп демонстрировал свое тело, то, как откровенно вздымался над бледным животом налитый кровью бордовый член, не оставляя сомнений в его желании... Если бы Гермиона не была настолько возмущена этой непристойной выходкой, пожалуй, она бы восхитилась его гармонией с собственным телом и способностью принимать себя со всеми недостатками. Гермиона даже попыталась представить себя на его месте. Нет, разумеется, не лежащей обнаженной перед Снейпом и откровенно предлагающей себя для плотских утех, такого она не допускала даже в мыслях. Но, например, в постели с Роном смогла бы она так запросто демонстрировать себя и не испытывать смущения, неловкости, сомнений в своей желанности и привлекательности? Стоило только представить себя в таком положении, и Гермионе захотелось сжаться в комочек и спрятаться под одеялом. Конечно, она была молодой девушкой и в чем-то даже симпатичной. Все говорили, что у нее красивые глаза, например. Но окажись она совсем голой под ярким светом ламп и пристальным взглядом мужчины, все, о чем она смогла бы думать, — что у нее на коже слишком много веснушек, и коленки всегда так странно выпирают, живот недостаточно плоский, а грудь, наоборот, слишком плоская. О, она бы сгорела со стыда, и ни о каком сексе не было бы и речи. А глядя на Снейпа, раскинувшего на кровати свои длинные ноги и даже не замечающего своей наготы, она не могла отделаться от мысли, что он уродливый сукин сын, но его откровенная свобода и уверенность в себе дико сексуальны. И от вида его такого далекого от эталонов красоты тела внизу живота сладко ныло и тянуло, и больше всего хотелось прекратить глупый спор, который не имеет никакого смысла, и нырнуть к нему в постель, чтобы узнать, как далеко он заставит ее пойти.

— Я, конечно, мог бы подыграть вам, — оборвал ее размышления резкий голос Снейпа, — сделать вид, что вынуждаю вас, и у вас нет другого выбора, кроме как переспать со мной. Но я не стану. Если вы хотите оказаться со мной в одной постели, вам придется смириться с мыслью, что дело в вожделении, а не принуждении.

С кривой ухмылкой он запахнул покрывало, и Гермиона стиснула кулаки, стараясь не сорваться снова и не накричать на него.

— Не хотите? — Верно истолковал он ее порыв. — Ну, может, в другой раз.

Снейп невозмутимо заложил руки за голову, и все, на что хватило Гермиону, — громко хлопнуть дверью, выбегая из комнаты.

Она снова лежала в своей кровати и чувствовала, что ей не хватает воздуха. Мягкая хлопковая простыня скомкалась и давила в спину, а легкий пододеяльник путался вокруг тела и душил как удав. Бессмысленно пытаться уснуть в таком заведенном состоянии. Можно было бы спуститься к пляжу, но почему-то это казалось плохой идеей. Гермиона устало вздохнула и сползла с постели. Раз поспать все равно не получается, следует потратить время с пользой. Она хотела попрактиковаться в очищении сознания, но и здесь ничего не вышло. Мысли никак не желали покидать беспокойную голову. Как бы Гермиона хотела понять, что с ней происходит.

Конечно, в последнее время она замечала, как изменилось ее отношение к Северусу. Они довольно неплохо ладили друг с другом, хотя заслуга в том была вовсе не Снейпа — он ничуть не изменился, скорее, сама Гермиона привыкла к нему и стала менее эмоционально реагировать на сарказм или раздражительность. Ей нравилось проводить время со Снейпом, потому что с ним она постоянно открывала что-то новое. Втайне Гермиона даже надеялась, что в будущем сможет уговорить Снейпа стать ее научным руководителем, когда она решит начать работу для получения степени мастера. Она легко могла вообразить какой-нибудь совместный проект по защите от темных искусств или даже зельеварению, пусть это и не самый любимый ее предмет. Но никогда Гермиона не представляла себе Снейпа в роли любовника. И когда он сказал, что ожидает увидеть ее в своей спальне, она не испытала ничего, кроме удивления и возмущения. Он совершенно не интересовал ее в этом смысле. Во всяком случае, так она считала до этого вечера. И она все не могла объяснить, почему один только вид его обнаженного тела заставил ее испытывать смятение и волнение. Мерлина ради, она даже на мгновение задумалась, а не плюнуть ли на все и не присоединиться ли к нему!.. Но ведь Снейп ей даже не нравился. Она была очарована его умом, но, как мужчина, он, скорее всего, оказался бы невыносим. Она и Снейп? Нет, это бы точно была катастрофа. К тому же Гермиона все еще была уверена, что не интересуется Снейпом. А даже если бы и заинтересовалась, то подобный интерес стоило не поощрять, а лечить, как особую разновидность суицидальных наклонностей.

Голос разума подсказывал, что она просто была одинока, ей не хватало обычного человеческого общения, тепла. Не хватало настолько, что сегодня она чуть не совершила ужасную глупость. Это же безумие. Неужели она настолько истосковалась по проявлениям нормальных отношений, что готова броситься к Снейпу? Глупости, это все последствия вынужденной изоляции. Гермиона не помнила, когда в последний раз разговаривала с кем-то, кроме Снейпа. Вообразила себе, что оказалась на необитаемом острове — и вот результат. Ведь на самом деле она вовсе не одинока. Может, ее родители и не помнят ее пока, и она не может их обнять и поделиться переживаниями, а ей так хочется, чтобы ее обняли и выслушали... Но у нее есть друзья, есть Гарри и Джинни, и у нее есть Рон — ее красивый голубоглазый парень. Вот к нему в постель и нужно бросаться. Решено, так она и сделает. Немедленно напишет Рону, чтобы он приезжал ее навестить. И Гарри, и, может быть, Невиллу и Луне. Черт, она готова была позвать в гости даже Лаванду Браун, лишь бы не оставаться больше со Снейпом наедине в этом доме, или в саду, или на пляже — неважно. Не раздумывая ни минуты, она быстро набросала письмо и аппарировала к площадке для межконтинентальных перемещений. Миловидная ведьма в окошке для пересылки почты пообещала, что в Лондон письмо прибудет не позднее восьми утра. Умиротворенная внезапно пришедшим решением всех ее проблем, Гермиона вернулась домой, когда небо уже начало светлеть. На рассвете она наконец сумела уснуть.

Аппарировать на берег океана этим утром Гермиона отказалась напрочь. Пляж, словно заколдованный, побуждал ее саму, да и Снейпа тоже, совершать странные нелогичные поступки. А после ночного разговора в спальне Северуса меньше всего Гермионе хотелось сказать или сделать какую-нибудь глупость и спровоцировать его гнев. Она вовсе не была уверена, что сможет в этот раз сдержаться и не сорваться в ответ.

Снейп вышел в сад только к полудню и выглядел даже более хмурым и угрюмым, чем обычно. Стоило ему лишь раз взглянуть на Гермиону, и от напряжения, повисшего между ними, воздух едва ли не заискрил. Больше всего в эти секунды Снейп походил на взъерошенного дикобраза, и тонкие иглы его взбунтовавшейся магии покалывали кожу даже на расстоянии. Впервые за долгое время мысль/возможность погружаться в его сознание казалась пугающей и совсем не радовала. Гермиона только облегченно отметила, что у нее есть веская причина не касаться его, ведь вчера они перешли к урокам без физического контакта, иначе ей бы снова пришлось прятаться в собственной комнате, пережидая бурю. Снейп выглядел напряженным и заведенным до предела, вокруг него почти физически ощутимые расплывались волны злости и какого-то отчаяния, и Гермиона не была уверена, что, если бы попыталась дотронуться до него, ее бы не откинуло разрядом стихийной магии похлеще всякой бомбарды. Она замерла в ожидании неизбежного и уже мысленно приготовилась услышать вой ненавистных сирен при первой же попытке, но Снейп не сел напротив нее, как всегда для сеанса легилименции, а нервно прохаживался вдоль тропинки между кустами гибискуса.

— Сегодня вы создадите ложное воспоминание, — коротко бросил он, остановившись всего на секунду перед своим стеклянным креслом, и продолжил метаться как разъяренный лев по тесной клетке.

Гермиона в недоумении только хлопала глазами. За все время занятий Снейп ни разу не рассказывал ничего о ложных воспоминаниях. Она знала только как заменить стертый фрагмент памяти новым, но единственная попытка сделать подобное закончилась тем, что ее родители оказались заложниками вымышленных личностей и не помнили даже лица собственной дочери. Повторять эксперимент на себе совсем не хотелось. Во всяком случае не до того, как она узнает о поддельных воспоминаниях больше и убедится, что они безопасны. С другой стороны, задавать вопросы Снейпу, когда он как сжатая пружина готов в любую секунду сорваться и... Кто знает, на что он способен в таком состоянии. Гермиона точно не готова была выяснять это сейчас. Хотя если не спросить и сделать все неверно, это тоже наверняка вызовет вспышку гнева. Рассудив, что сидеть молча и оттягивать неизбежное не имеет смысла и если Снейп захочет сорваться на нее и отыграться за вчерашний отказ, то он в любом случае найдет повод, Гермиона набрала в легкие побольше воздуха и, поминая недобрым словом Годрика и его семейство, все же обратилась к Снейпу.

— Как именно я должна создать воспоминание?

— Детально и правдоподобно, разумеется. Не задавайте глупых вопросов.

— Но я не знаю, как правильно это сделать.

— Еще бы! — фыркнул Снейп, наконец остановившись на одном месте. — Вы понятия не имеете о том, насколько сложные механизмы ментальной магии задействуются в таких случаях. И тем не менее вы оказались достаточно самоуверенны, чтобы стереть или кардинально изменить все до единого воспоминания двоих магглов? Что это о вас говорит, мисс Грейнджер?

Формальное обращение, которое Снейп не использовал ни разу за все время в Австралии, резануло слух, и Гермиона невольно вздрогнула. Но Снейпа это только подзадорило.

— Подобная беспечность и халатность непростительны. Ни один здравомыслящий волшебник не стал бы стирать кому-то память целиком. Разве вы забыли, что стало с Локхартом после неумелого заклятия забвения? Такой участи вы желали своим родителям? Это так, по-вашему, стоит защищать близких?

— Но я не думала, что... — с трудом сдерживая слезы, попыталась объяснить Гермиона.

— Я не собираюсь выслушивать ваши жалкие оправдания. Приберегите их для кого-то, кому не все равно. Вы не думали — и в этом все дело. Вы самая безрассудная, вздорная ведьма, которую мне доводилось учить. И вы совершенно не способны признавать свои ошибки и делать выводы. Наше занятие окончено. Сегодня я не собираюсь тратить ни минутой больше на ваши бездарные потуги в ментальной магии.

Гермиона стояла перед Снейпом, словно оглушенная ступефаем. Еще в самом начале его гневной речи стоило развернуться и уйти, а не выслушивать несправедливые нападки на себя. Но все ее тело оцепенело, а ноги словно вросли в землю, так что она не могла даже шелохнуться. Слова Снейпа, жестокие и хлесткие, как удары плетью, сыпались на нее непрерывным потоком, и все, что она могла, — молча глотать обиду и сдерживаться изо всех сил, чтобы не разрыдаться прямо перед ним. Гермиона понимала, что Снейп всего лишь срывает на ней свое дурное настроение, но он был мастером словестных баталий, и каждая его фраза попадала точно в цель, словно он заранее просчитал ее болевые точки и теперь бил ровно по ним.

— Чего вы ждете? Идите. — Скомандовал Снейп, и ноги сами понесли Гермиону в сторону пляжа.

На море разыгрался шторм, и высокие волны с яростным шипением бросались на берег. Ветер доносил соленые брызги, так приятно холодившие разгоряченную кожу на лице и руках. Гермиона опустилась на песок, прислонившись спиной к стволу невысокой пальмы, и жадно вдыхала морской воздух, остро пахнущий йодом. Сердце бешено колотилось, а руки все еще непроизвольно сжимались в кулаки. Какая пикси укусила Снейпа? Никогда еще он не говорил с ней так холодно, грубо и безжалостно. Все же в школьные времена ей не доставалось и вполовину столько гневных реплик Снейпа, сколько приходилось выносить Гарри или Невиллу. Оказаться мишенью для его нападок, когда он прибывает в действительно скверном расположении духа, оказалось куда болезненнее, чем она могла ожидать. Признаться, она вообще успела позабыть, каким мелочным, жестоким и мстительным может быть Снейп. Неужели такая буря только из-за его глупого предложения прошлым вечером? Если это не минутный порыв, а так продолжится и дальше, то вряд ли она сумеет хоть немного продвинуться в легилименции. Пытаться прочесть Снейпа в таком состоянии не разумнее, чем погладить взбешенную раненую мантикору — скорее всего, тебе просто откусят голову.

Не желая снова попадаться под горячую руку, Гермиона решила провести остаток дня здесь. Ветер обдувал лицо, а ритмичный шум волн убаюкивал, и подтянув колени к груди, она ненадолго задремала.

* * *

Проснулась Гермиона с давно забытым ощущением, что она дома. Спина немного затекла — так часто случалось, когда она засыпала за книжкой прямо в папином любимом жестком кресле. В остальном же ей было комфортно и уютно, а на коленях приятной теплой тяжестью примостился Косолапик и мирно посапывал, иногда что-то мурлыкая во сне. Гермиона не чувствовала себя так спокойно и умиротворенно с тех пор, как... Воспоминания о дне, когда она стерла родителям память, заставили тревожно вздрогнуть и развеяли остатки сна. У нее нет больше дома, куда можно вернуться, нет семьи, которая всегда поддержит, и даже Косолапсус остался где-то далеко за океаном в призрачной туманной Англии, которая с каждым днем казалась все менее реальной. А вот теплая тяжесть на ее коленях и невнятное бормотание, которое она приняла за мурлыканье, было более чем реальным. Осторожно, чтобы не выдать, что она проснулась, Гермиона нащупала волшебную палочку в кармане, и попыталась разглядеть окружающую обстановку из-под опущенных ресниц. Видимо, она проспала дольше, чем предполагала. Уже совсем стемнело, и только бледная желтая луна освещала пляж и силуэт человека, положившего голову на ее колени. Гермиона не видела лица, но это было и не нужно — она достаточно хорошо изучила его, чтобы узнать где и когда-угодно. Снейп сидел напротив, прислонившись горячим лбом к ее голым коленям. Его вечно вытянутая в струну спина сейчас была выгнута до предела, а плечи опущены, словно он изо всех сил старался сжаться в комок. Его спутанные волосы казались влажными, а от прерывистого дыхания разило алкоголем. Прежде Гермиона никогда не видела Снейпа нетрезвым. Он всегда оставался образцом самоконтроля и самообладания. Сейчас же он выглядел жалким и подавленным, что совершенно сбивало с толку. Что могло настолько выбить этого невозмутимого хладнокровного человека из колеи? Ведь не ее же отказ? Спустя сутки после того глупого разговора Гермиона уже вовсе не была уверена, что Снейп всерьез ей что-то предлагал, скорее, ему захотелось в очередной раз ее спровоцировать, заставить потерять равновесие. Она не всегда понимала, зачем Снейп это делает, но, похоже, это как-то стимулировало ее способности к легилименции, потому что после каждого бурного скандала ей удавалось продвинуться за прошлые границы, казавшиеся непреодолимыми. Вероятно, расшатывание барьеров собственного сознания помогает проще преодолевать их и в чужом. Хотелось бы ей только, чтобы Снейп действовал помягче и хоть иногда предупреждал и объяснял, что собирается сделать.

Затекшая спина причиняла все больший дискомфорт, и Гермиона попробовала слегка потянуться, чтобы размять ее. В ответ на ее попытку сдвинуться с места, Снейп судорожно схватился за ее щиколотки, словно пытаясь удержать на месте, больно впиваясь пальцами в мягкую кожу.

— Это я виноват... во всем... моя вина... — Расслышала Гермиона в потоке бессвязной сбивчивой речи.

Она замерла на месте, стараясь не шевелиться и даже не дышать. Снейп тут же притих и ослабил хватку. Он сидел неподвижно, но в его застывшей позе не было и тени спокойствия, даже в его рваном дыхании сквозило отчаяние. Она действительно настолько хорошо его изучила? Или это лишь плод живого воображения, разыгравшегося среди ночи? Или лунные блики, раскрашивающие мир тревожными призрачными штрихами и заставляющие оживать детские страхи лучше всякого боггарта? Возможно, Гермионе только показалось, но она не смогла сдержать порыв и провела рукой по спутанным темным прядям, оказавшимся влажными и жесткими.

Не стоило этого делать. От легкого прикосновения Снейп дернулся и резко поднял голову. Он казался растерянным, словно человек, проснувшийся в совершенно незнакомом месте и не способный вспомнить, как там очутился. Рассеянный взгляд лишь на мгновение сфокусировался на лице Гермионы, но этого оказалось достаточно. Северус брезгливо поморщился, и в следующую секунду Гермиона ощутила, как схлестнулся ночной воздух в пустоте, образовавшейся после хлопка аппарации. От приятной умиротворенности не осталось и следа. Гермионе хотелось швыряться проклятиями во что попало или выть на луну, лишь бы избавиться от чувства беспомощности и растерянности, которое прочно засело где-то в груди и не давало дышать. Что, черт возьми, не так с этим человеком? И что не так с ней, если любое малейшее столкновение с ним вызывает бурю внутри? Как бы это ни называлось, нужно заставить его прекратиться, иначе она сойдет с ума.

* * *

Утро встретило Гермиону ярким солнцем и гомоном знакомых голосов. Не веря своим ушам, она наспех накинула смятый сарафан и, как была, сонная и растрепанная, выскочила на улицу.

— Гермиона! — на всю улицу закричал Рон, широко распахивая руки навстречу летящей к нему подруге. — Я же говорил, что не ошибся, Джин!

— Ты умудрялся заблудиться по дороге из гриффиндорской башни в Большой зал.

— Это было до того, как мы год провели в лесах! После такого приключения кто угодно научиться ориентироваться на местности.

Гермиона висела на шее у Рона, пытаясь справиться с бешено колотящимся сердцем, слушала, как беззлобно пререкаются ее друзья, и не могла поверить, что спустя всего каких-то несколько месяцев после битвы они могли называть тот ужасный год приключением. Казалось, это было так давно, в другой жизни, и, может быть, даже не с ней...

— Ты же не против, что мы захватили Джинни? Она никогда не перемещалась через океан, — смущенно спросил Гарри, когда пришла его очередь обнимать подругу.

— Вообще-то, ты тоже не бывал нигде, кроме Англии, — поддела его Джинни, и Гермиона не смогла сдержать нервный смешок, а вслед за ней уже все хором громко смеялись и пересказывали смешные мгновения их путешествия.

— Видела бы ты лицо Рона! У него даже волосы позеленели! — захлебываясь хохотом, рассказывала Джинни.

— Я ненавижу портключи! — обиженно буркнул Рон. — Такое чувство, что твои внутренности выворачивают наизнанку и протягивают через шланг, а потом со всей силы грохают тебя об землю.

— Да ладно, все было не так уж плохо! — возразил Гарри.

— Не так уж плохо? А кто говорил, что больше никогда не ступит на площадку для межконтинентальных перемещений, а лучше потратит лишний день и полетит на самолете, как все нормальные люди?

— Вы уже не сердитесь на меня? — перебила Гермиона и виновато опустила глаза.

— Конечно, мы не сердимся! — поспешил успокоить Гарри. — Ты же не виновата, что Дамблдор взял с тебя клятву. Ты бы не смогла рассказать нам, даже если бы захотела. Просто все вышло так неожиданно, нам нужно было немного времени, чтобы свыкнуться с мыслью...

— Верно, — гораздо менее уверенно подтвердил Рон.

— Вы не ответили на мои письма, и я подумала, что вы не хотите больше со мной общаться.

Гермиона еле сдерживала подступившие от наплыва чувств слезы, и Джинни, неодобрительно покачав головой, бросилась обнимать подругу.

— Я говорила этим болванам, что нужно послать сову, но они хотели сделать сюрприз.

— Мы бы приехали сразу, но это первая годовщина смерти моих родителей, когда я мог навестить их могилу. Надеюсь, ты не обижаешься, — пояснил Гарри.

— О... Это было вчера? Я совсем потерялась во времени. Прости, я бы не стала надоедать со своими проблемами, если бы вспомнила про дату.

— Как можно забыть про Хэллоуин? — искренне удивился Рон. — Разве в Австралии его не празднуют?

— Не знаю, может быть. Я не слишком часто бываю где-то, кроме дома, — ответила Гермиона, но ее мысли витали далеко. Она думала о Снейпе и его странном поведении вчера. Действительно, как она могла забыть про Хэллоуин? Возомнила себе невесть что, напридумывала, будто ее слова или поступки могут так повлиять на Северуса. А ведь дело было вовсе не в ней. Радость от приезда друзей стремительно меркла, уступая место совершенно нелогичному разочарованию.

— Мы должны это исправить! — бодро отозвался Рон.

— Что исправить? — всполошилась Гермиона, опасаясь, что высказала последние мысли вслух.

— Нужно вытащить тебя из дома, что же еще! Ты же не думаешь, что мы вытерпели все эти мучения с адским портключем, чтобы просиживать время в четырех стенах? Тем более, когда тут такая отличная погода! Возле Норы то дождь с градом, то мокрый снег. Мы уже две недели не играли в квиддич!

— Вообще-то, у меня есть идея получше!

— Что может быть лучше квиддича?

— Ох, Рон, ты неисправим! — Улыбаясь, Гермиона подхватила его под руку и потянула к дому.

* * *

Весь день друзья провели на одном из облюбованных местными серферами пляжей. Погода стояла немного ветреная, и лазурные сверкающие волны с пенными гребнями так и манили попробовать их оседлать. К искреннему удивлению и досаде Гермионы, у всех, кроме нее, катание на скользкой, неустойчивой узкой доске не вызывало никаких затруднений. Друзья скользили по поверхности воды, словно у них были крылья, видимо, сказались многолетние тренировки по квиддичу, развивавшие идеальное чувство равновесия. Она же, изрядно наглотавшись воды и потирая ушибленную коленку, после многочисленных неудач вынуждена была выбраться на сушу и наблюдать за их играми с берега. Гермиона смотрела на них и никак не могла отделаться от гнетущего чувства одиночества. Она так надеялась, что с приездом Гарри и Рона все станет как прежде, уйдет иллюзия отчужденности. Словно все, что связывало с Англией, в одно мгновение потеряло всякую значимость для нее. Но вместо счастливого воссоединения неразлучной троицы Гермиона чувствовала, что теперь, когда друзья совсем рядом, она лишь сильнее отдаляется от них.

Даже вечером, когда они вместе ужинали, шутили и смеялись, как в старые добрые времена, Гермиона ловила себя на мысли, что разговоры не клеились, и часто Джинни приходилось заполнять неловкие паузы болтовней о Хогвартсе, но от этого беседа становилась еще более натянутой. Все не ладилось, казалось фальшивым и неправильным. Чем дольше Гермиона находилась рядом с друзьями, тем сильнее нарастало напряжение, и когда выдерживать его стало совсем невыносимо, она сослалась на необходимость проверить родителей и сбежала.

* * *

По правде говоря, Уилкинсов Гермиона не видела уже пару недель. Венделл уходил на работу рано, а по возвращении запирался в своем кабинете. Моника перестала выходить в сад, когда поняла, что Снейп не заинтересован в более тесном общении, а в остальное время ее и нельзя было застать дома не спящей. Сама же Гермиона была только рада, что не приходится с ними сталкиваться. После трехдневной слежки за каждым из них, она больше не могла притворяться, что все хорошо и она не замечает, как стремительно рассыпается иллюзия их семьи. Но и предпринять новую попытку вернуть память Грейнджеров она пока была не готова. Несколько раз Гермиона хотела спросить у Снейпа, как скоро закончится ее обучение, но так и не решилась, опасаясь отповеди за торопливость и отсутствие терпения.

— Прячетесь от кого-то? — Раздался тихий голос Снейпа из темноты сада, и Гермиона невольно вздрогнула.

Еще один человек, встречи с которым она сегодня избегала. Она не предупредила его о приезде друзей, зная, что он наверняка рассердится, и не явилась на занятие в обычное время. После вчерашней ночи Гермиона не слишком хорошо представляла, как сможет снова погружаться в сознание Снейпа и не выплескивать на него все те противоречивые мысли и эмоции, которые вызвал эпизод на пляже. И хотя теперь она догадывалась о причинах его дурного настроения, она все еще злилась, что Снейп срывался на ней. Даже если он не имел в виду все те ужасные вещи, что наговорил, ей все равно было больно и тяжело их услышать.

Тянулись секунды, и нужно было что-то отвечать, но Гермиона не решалась задать ни один важный для нее вопрос, потому выбрала самый безопасный, как ей казалось, вариант ответа.

— Похоже, у меня переизбыток общения.

— Вы ожидаете, будто я поверю, что вы внезапно научились ценить тишину и уединение? Дайте угадаю: вы вызвали на выручку кавалерию в лице Поттера и младших Уизли, ожидая, что они избавят вас от необходимости принимать самостоятельные решения, но обнаружили, что их экспертное мнение вас больше не устраивает, и вы не можете полагаться на их суждения.

— Не понимаю, о чем вы, — попыталась соврать Гермиона, но, встретив скептический взгляд вынырнувшего под свет фонаря Снейпа, сдалась. — Я не знаю, как все исправить. Одна не касающаяся наших отношений ложь, маленькая незаметная трещинка, а мне кажется, что она разрослась в пропасть между нами. Мы всегда были лучшими друзьями, а теперь — словно чужие.

— Если человек вынужден лгать и хранить тайны, он обречен на отчуждение. Не потому, что другие отдаляются от него, а потому, что он сам отдаляется ото всех. Начинает винить других, что они верят в его ложь и не видят его настоящего, и сам прикладывает все больше усилий, чтобы легенда казалась правдоподобной. Чем больше лжи и притворства, тем меньше искренних чувств остается к окружающим. Дело не в ваших друзьях, Гермиона, дело в вас. Они вас скорее всего великодушно простили, а вот вы их простить не можете и стараетесь оттолкнуть. И будьте готовы, когда ваши родители получат назад свои воспоминания, с ними вы поведете себя точно так же. Вы не сможете вынести их слепого доверия, зная, как сильно они ошибаются на ваш счет.

— Неправда! — выкрикнула Гермиона.

Она не могла больше слушать Снейпа. Почему он постоянно мучал ее, почему говорил такие ужасные вещи? Она знала, что со Снейпом происходило нечто похожее многие годы, и он, как никто другой, знает, что с ней творится. Но какими бы разумными и близкими к ее настоящим чувствам не были его слова, она не хотела верить, что он прав. Он мог бы успокоить ее, поддержать или дать действенный совет. Но это же Снейп — он только усиливал ее худшие страхи и рисовал самые мрачные перспективы. Грусть из-за недопонимания с друзьями уступила место привычной бодрящей злости на Снейпа. Чего бы он не добивался своими речами, она не пойдет у него на поводу. Не в этот раз.

— Я не стану такой, как вы. Я не буду отталкивать друзей только потому, что вы так поступали. Мы прошли через многое. Одна вынужденная тайна не разрушит всего, что между нами есть.

— Очень сомневаюсь. — холодно прокомментировал Снейп и снова скрылся в тени ночного сада. Сердитая Гермиона только глухо зарычала и хлопнула дверью, возвращаясь в дом.

Пусть сомневается, сколько хочет, она докажет Снейпу, что не всегда он прав и не так уж хорошо ее знает.

Гермиона вернулась в гостиную полная решимости. Пусть она не может рассказать друзьям правду, она приложит усилия, чтобы между ними все стало по-прежнему.

— Гермиона, ты что, плакала? — обеспокоенно вздохнула Джинни, глядя на покрасневшие глаза вбежавшей в комнату подруги.

— Нет, я... На самом деле мне нужно было с самого начала это сказать. Мне так жаль, что я солгала вам, я ненавижу держать от вас секреты. У меня нет никого ближе вас, и если вас не будет рядом, я не знаю, что со мной случится. Мне жаль, мне, правда, очень жаль.

Первым сорвался с места Рон, неуклюже роняя наспех отодвинутый стул и заключая ее в медвежьих объятьях. Следом подскочил Гарри, бормоча:

— Ну что за глупости, куда мы от тебя денемся.

Джинни растроганно всхлипнула , глядя на сцену примирения, и тут же Гарри притянул ее к себе, прижимая покрепче к теплому боку и позволяя стать частью их простого ритуала воссоединения.

— А вот теперь пора напиться! — Выдал слегка покрасневший Рон, чтобы скрыть легкую неловкость, когда групповые объятия были разорваны.

— Отличная идея, дружище! — Воодушевленно поддержал Гарри.

Гермиона с Джинни только переглянулись и звонко рассмеялись. У них был повод отпраздновать, так почему бы и нет?

Шумной толпой они вывалились на улицу и по очереди аппарировали в неприметный закоулочек, выходящий близко к центру ночных развлечений Брисбена. Последней аппарировала Гермиона, и, прежде чем раствориться в воздухе, обернулась к саду, и на ее лице мелькнула триумфальная улыбка.

Она ничего не могла разглядеть в темноте, но откуда-то из глубины сада черные глаза ее наставника провожали ее с одобрением. Учиться на чужих ошибках — разве не это первый шаг к мудрости? Снейп мог бы многое рассказать об ошибках, но гриффиндорцы никогда никого не слушали. Им нужно увидеть собственными глазами, чтобы понять и поверить, и у него не оставалась иных средств, кроме как показать...

* * *

Тревоги и печали бесследно растворялись в суете ночного города. Яркие вывески и живая музыка зазывали, обещая беззаботность и бурное веселье. Четверо друзей с радостью погружались в водоворот неонового света, пряных коктейлей и незнакомых лиц. Вокруг них бурлила энергия и эйфория. Они были молоды, они были вместе, и они были живы, а значит, счастливы. Летняя ночь неслась так стремительно, не давая оглянуться, словно подстегивая, подгоняя: живи сейчас или не успеешь. Сердце стучало в груди в такт быстрой музыке. Градус алкоголя как-то неожиданно перешел границу между приятным теплым возбуждением и пошатывающимся под ногами полом. Голова кружилась, заставляя звезды над клубом под открытым небом водить хороводы. Гермиона тонула в ощущениях свободы, раскованности и облегчения оттого, что теперь все так, как должно быть, ее друзья снова с ней. Этой ночью все казалось немного лучше, и каждое действие было правильным. И пухлые губы Рона на ее шее, и его шершавые пальцы под тонкой майкой, и его широкая ладонь, сжимающая ягодицы сквозь облегающие джинсы. Он терся о ее бедра, и даже сквозь штаны Гермиона ощущала его возбуждение и не искала причин отстраниться.

— Где Гарри и Джинни? — сквозь легкий туман перед глазами она попыталась разглядеть друзей, но не заметила их в пестрой скачущей толпе.

— Наверное, уединились где-то на пляже, — со смешком предположил Рон и прижался к ее бедрам плотнее.

— Может, последуем их примеру? — игриво подмигивая, предложила Гермиона и потянула его в сторону выхода.

Она сама удивлялась своей смелости. Раньше инициативу проявлял всегда только Рон. Но сегодня ей хотелось быть смелой и дерзкой, ей хотелось доказать... А, неважно, она не собиралась снова злиться и думать о плохом. Уже через считанные минуты Гермиона в обнимку со своим парнем лежала на чуть прохладном влажном песке и смотрела на хороводы звезд над головой. Она давно мечтала о чем-то подобном. У них с Роном совсем не было времени на романтику. Короткие ужимки в Норе, всегда украдкой, торопливо и стараясь не шуметь, вряд ли можно было назвать пределом мечтаний молодой пары. Но теперь...

Рон задрал ее майку повыше, обнажая грудь, и от прохладного воздуха по коже пробежали мурашки. Он целовал ее шею и одновременно старался справиться с застежкой на ее тугих джинсах. Гермиона неуклюже возилась с его ремнем, и у нее получалось ничуть не лучше. Постоянно хотелось рассмеяться, романтический настрой улетучивался, а свежий воздух немного развеял алкогольный туман.

— Давай ты снимешь свои джинсы, а я свои, — предложила Гермиона.

Рон тут же бросился выполнять указания, и через мгновение стоял перед ней уже без штанов и нижнего белья. Гермионе понадобилось лишь на секунду больше, и они снова упали на песок. Ощущать влажные песчинки голой кожей оказалось вовсе не так приятно, как представлялось в мечтах. Они кололись, липли к спине и набивались в волосы. Опасаясь, что совсем растеряет первоначальный запал, Гермиона поторопила:

— Ну же, Рон, сейчас.

Но он продолжал неловко тискать ее, не переходя к делу. Спустя еще пару долгих минут она забеспокоилась.

— Что-то не так, Рон, тебе неудобно?

— Прости, слишком много текилы. Минуту назад все было здорово, а теперь...

Он смущенно глянул вниз на свой член, который явно выказывал заинтересованность, но не желал приобретать нужную для продолжения кондицию.

— Не переживай, у меня есть идея.

Гермиона с тоской проводила взглядом светлеющее небо над океаном и, сжав руку Рона, аппарировала в собственную спальню.

— Подожди минутку, у меня в ванной должно быть бодрящее зелье, — бросила она и скрылась за дверью.

Оказавшись в ванной, Гермиона уже почти не чувствовала приятного опьянения, и прилипший к спине и попе песок раздражал все сильнее, так что она решила принять быстрый душ. Свежая и полная решимости, она вернулась обратно в спальню с зажатым в ладони флакончиком зелья, способного привести в чувство не только после легкого похмелья, но и после хорошего ступефая. Только вместо полного энтузиазма голоса ее встретил размеренный храп Рона. Он как был, голый и в песке, лежал поперек кровати с приоткрытым ртом и крепко спал. За окном уже поблескивало раннее весеннее солнце, и Гермиона не знала, что ей чувствовать — разочарование, неудовлетворенность, облегчение или злость оттого, что так и не удалось довести дело до конца и вернуть утерянные отношения. А хватит ли решимости на вторую попытку, она сильно сомневалась. Гермиона свернулась калачиком в кресле, надеясь немного подремать, но сон совсем не шел. И чем выше поднималось солнце над синей линией горизонта, тем яснее становилась мысль, что как бы она ни старалась, а возвратить все, как прежде, уже не сможет. У нее все еще были ее друзья. И на ее кровати спал Рон. И она любила его, но... Это короткое безобидное «но» говорило о слишком многом. Ведь раньше никаких «но» не было, а что случилось теперь и как все обернется дальше, невозможно предугадать, только надеяться на лучшее и ждать.

* * *

Не желая, чтобы Снейп подумал, будто она его избегает или боится разговора с ним, Гермиона вышла на кухню пораньше и заварила кофе. Ее не покидало ощущение, что она трусливо сбежала из собственной спальной, чтобы на этот раз не объясняться с Роном. Северус спустился лишь несколькими минутами позже, спокойный и собранный, каким она и привыкла его видеть, словно и не было последних двух странных напряженных дней. Они молча позавтракали, вышли в сад. Северус устроился в своем стеклянном кресле-полусфере, Гермиона на подвесной деревянной скамейке напротив. Она нырнула в его сознание легко и привычно, стоило лишь взглянуть в глаза. Образы скользили медленно и податливо, позволяя погружаться все глубже и глубже, пока перед мысленным взором Гермионы не предстал уголок, в который никогда прежде она не заглядывала. Чувственная память — вместилище самых интимных и сокровенных чувств и эмоций человека. Снейп рассказывал об этом феномене, но никогда ранее не демонстрировал наглядно. Водоворот звуков, запахов и вкусов увлекал за собой и вскоре из него стали выплывать отдельные картины, более яркие и насыщенные, чем в любых других отделах памяти. С удивлением в одной из картинок Гермиона заметила себя и потянулась к ней, желая разглядеть детали. Образ не отпрянул пугливо и не спрятался в ворохе других, а послушно выплыл на передний план. Гермиона смотрела на себя глазами Северуса и не узнавала. Это было одно из их обычных занятий. Солнце играло в выгоревших светлых песчаных прядях, перемежающихся с каштановыми кудрями. Снейп слегка склонился к ее волосам, и от них повеяло приятным теплым ароматом меда с миндалем. Ее глаза казались почти желтыми, какие бывают у львиц, а кожа, потемневшая от загара, смотрелась куда лучше, чем бледность и круги под глазами от постоянного сидения в замке над книгами. Почти без одежды, стройная и женственная, она ничем не напоминала школьницу в мешковатых мантиях и толстых свитерах. Гермиона всегда считала сравнение женщины с цветком пошлостью, но в глазах Северуса ее преображение походило на распустившийся бутон и казалось трогательным. Но не успела она умилиться, как образ растаял, а на его месте возник новый. Гермиона знала, что это сегодняшнее утро, и ей захотелось немедленно покинуть память Снейпа, но что-то не отпускало ее, заставляя наблюдать. Она выглядела помятой и не выспавшейся, и от нее пахло алкоголем, Роном и виной. Гермиона никогда не задумывалась, что эмоции могут иметь запах, но отчетливо ощущала этот удушливый приторный аромат, чувствовала на языке его горьковато-кислый привкус.

— Я не испытываю вину! — Воскликнула она, наконец вырвавшись из плена чужих образов и мыслей.

Снейп только криво усмехнулся в ответ, отчего Гермионе захотелось кричать, и пришлось собрать все силы, чтобы не потерять самообладание.

— У нас даже ничего не было вчера! — выпалила она и тут же возненавидела себя за то, что словно оправдывалась, хотя вовсе не должна. — И даже если бы было, — быстро исправилась Гермиона, — Рон — мой парень, я не должна чувствовать себя виноватой, если была с ним. Я не испытываю вину.

— Повторяй это почаще и, возможно, сама поверишь, — произнес совершенно невозмутимый Снейп.

— Что ты вообще знаешь обо мне? Рон замечательный парень, и я с ним счастлива, — сердито выплюнула Гермиона.

— Так вот что за выражение сейчас на твоем лице. Это счастье?

Она не знала, сможет ли сдержаться еще хоть секунду, поэтому развернулась и бросилась бежать. Прочь, подальше от него. В груди клокотал гнев и ненависть и... Почему Снейпу так легко удавалось вывести ее из себя? У нее не оставалось ни капли самоконтроля, только эмоции, требующие немедленного выхода. Около часа она плавала в океане, пока не выбилась из сил и не остыла. Когда она вернулась к дому, Гарри и Джинни уже стояли у подъездной дороги, ожидая пока Рон закончит собирать вещи.

— Вы так скоро уезжаете?

— Мы бы с радостью задержались, но завтра нам с Роном на учения, а Джин нужно возвращаться в Хогвартс. МакГонагалл и так не хотела ее отпускать.

— Может, мы могли бы тебя навестить на рождественских каникулах? — предложила Джинни, заметив, как погрустнела Гермиона.

— Я надеюсь, что смогу вернуться в Англию до Рождества, и вам не придется снова пользоваться адскими портключами, — попыталась пошутить Гермиона, но улыбка вышла вымученная.

— Это было бы здорово! — Раздался из-за спины мягкий голос Рона.

Он крепко обнял Гермиону и чмокнул в макушку, прежде чем Гарри стал его подгонять, опасаясь опоздать к активации портключа. Друзья попрощались и аппарировали. С их отъездом в доме стало слишком тихо и уныло. Удивительно, ведь они пробыли здесь всего один день, но их отсутствие отдавалось гулкой пустотой в молчаливом доме и такой же гнетущей пустотой внутри. Не находя себе места, Гермиона вышла в сад, но и там не обнаружила привычных деталей. Джакаранда отцвела, а яркие лепестки, устилавшие землю, почернели и засохли. Зелень поблекла от жары и припала пылью. Сад утратил свое очарование. Закончилась короткая яркая весна, начиналось душное, засушливое австралийское лето.

Жадное солнце задерживалось на горизонте все дольше и дольше, иссушая равнины, раскаляя камни, заставляя все живое прятаться, искать убежище в редких островках тени. Воздух словно сгущался и вяз, отчего каждое движение давалось с трудом. Гермиона изнывала от непривычной жары, духоты и безделья. Снейп изменил график занятий, заметив, что она не способна сосредоточиться и выполнить даже самое простое упражнение по концентрации под палящим полуденным солнцем. Теперь они занимались два часа рано утром и столько же перед сном. Но в новом режиме занятий вместо неоспоримых плюсов Гермиона находила только минусы. Ее не радовали освободившиеся долгие часы в середине дня, когда, разморенная и утомленная духотой, она не могла отвлечься от бесконечной круговерти мыслей, не покидавших ее голову с тех пор, как уехали друзья. Снейп, казалось, совсем не думал ни об эпизоде на пляже, ни об утреннем разговоре после ее неудавшейся попытки забыться в объятиях Рона. А Гермиона, напротив, никак не могла прекратить прокручивать в мыслях одни и те же картинки, одни и те же слова. Иногда она почти верила, что ей лишь приснился Снейп, обращающийся к ней на «ты». Пусть лишь на короткие мгновения, но он искал у нее поддержки, позволил себе проявить слабость в ее присутствии. И, может, не сказал, но показал воспоминания, которые... Дальше этой мысли Гермиона не позволяла себе заходить, иначе ей пришлось бы принимать решения, к которым она была совершенно не готова.

Вторым огромным минусом в новом режиме занятий оказалась необходимость проводить вечера со Снейпом. Когда они сидели друг напротив друга, а солнце лениво катилось к горизонту и отражалось расплавленной лавой в черных зрачках, отчего в холодном пристальном взгляде Северуса мерещился жар и жажда, лгать себе становилось почти невозможно. Но и признать правду не легче. В последнее время в жизни Гермионы скопилось слишком много неотложных задач, для решения которых она никак не могла собраться с силами. Например, обратное изменение памяти родителям.

Затея с созданием ложным воспоминаний оказалась провальной. Гермионе не удавалось сложить даже несколько фальшивых картинок для коротенького эпизода, а о том, чтобы самостоятельно соткать внутренне непротиворечивые, правдоподобные воспоминания для двух человек на целый год и речи не шло. После недели тщетных попыток Снейп предложил разумную альтернативу. Они применят парную легилименцию. План оказался прост и практичен: сначала они вместе проникают в сознание, затем Гермиона отменяет блок на сегментах памяти Грейнджеров и стирает следы существования Уилкинсов. На этом этапе Моника и Венделл исчезают бесследно, а Грейнджеры вернутся к мгновению перед тем, как дочь изменила их личности. Дальше Снейп вложит в их память дополнительный год жизни в Австралии. Грейнджеры будут убеждены, что добровольно приняли участие в магическом аналоге программы защиты свидетелей и выехали в Австралию под чужими именами, чтобы уберечься от планируемого нападения Пожирателей. В подтверждение новой легенды Гермионе нужно только написать задним числом несколько писем, которые ее родители якобы получали весь этот год, и на этом дело закончено. Но вместо радости, что восстанавливать память родителям можно хоть сегодня, Гермиона испытывала необъяснимую тревогу, граничащую со страхом. Она не могла этого сделать — слишком рано слишком внезапно отдаленная возможность превратилась в реальность.

Когда Снейп впервые предложил ей новый план действий, Гермиона еле сдержалась, чтобы не разреветься, и, к своему стыду, вовсе не от облегчения и счастья, а от страха. Северусу свой отказ действовать немедленно она объяснила тем, что не желает упустить в спешке какую-то важную деталь, из-за которой все может пойти наперекосяк, как в прошлый раз. Она беспокоилась о людях, которые знали Уилкинсов последний год. Но у Снейпа уже было наготове заклятие, заставляющее никогда не упоминать о каком-то человеке. Его разработали для Невыразимых, так чтобы только члены их семей знали их истинные личности, и в случае Грейнджеров оно подходило как нельзя лучше. Стараясь найти вескую причину оттянуть неминуемое решение еще ненадолго, Гермиона даже озвучила беспокойство насчет любовницы отца и того, не нанесет ли ей исчезновение всяких его следов из ее памяти такой же вред, как стертая память о дочери навредила Уилкинсам. Не то чтобы в глубине души Гермиона не считала, что молоденькая ассистентка, разбивающая семью своего начальника, этого не заслуживала, но зато это давало повод не ускорять события. И, словно испытывая терпение Гермионы, Снейп предложил лично заняться памятью любовницы отца, сделать так, чтобы она помнила о разрыве отношений и поспешном отъезде Венделла назад в Англию. Если бы не паника и отчаяние, охватившие Гермиону, ее бы наверно тронуло такое участие Снейпа и готовность взять на себя обязательства, превышающие данные обещания. Но вместо благодарности она чувствовала раздражение и злость, словно ее насильно подталкивают к краю пропасти, обещая, что там она расправит крылья и полетит, в то время как ей казалось, что она свалится и расшибется в лепешку.

— Я не готова! Я не могу, все слишком быстро, у меня не получится! — почти с мольбой в голосе попыталась она убедить Снейпа не торопиться, и, к удивлению, он сразу же согласился.

Он продолжал давать занятия по ментальной магии, хотя в них больше не было необходимости, и оставался все таким же спокойным и терпеливым, как обычно. А Гермиона медленно и неотвратимо теряла остатки терпения и способности понимать собственные действия и мотивы. Единственное, что не вызывало сомнений, это главная причина ее смятения — Снейп. С каждым днем становилось все тяжелее постоянно натыкаться на него, не переставая думать о нем и не находить решения. Это походило на медленную изматывающую пытку, и Гермионе хотелось поскорее закончить со всем, но, вопреки логике, она оттягивала возвращение памяти родителям, чем сама продлевала свою агонию. Иногда она понимала, насколько смешно и нелепо должна выглядеть в глазах Северуса. С его проницательностью он просто не мог не догадываться, что не недостаток занятий и уверенности в своих способностях к легилименции заставляет ее топтаться на месте. Порой ей даже казалось, что он замечает ее откровенно голодные взгляды, и тогда она содрогалась от страха и предвкушения. Но Снейп никак не менял свое поведение, лишь устало потирал переносицу и продолжал очень терпеливо вести занятия. Иногда, когда он внимательно смотрел на нее, и его лицо было так близко, она чувствовала, как пересыхают губы, как ладони почти ощущают тепло его кожи. Гермиона не раз раздумывала, не пора ли прекратить эту игру в гляделки. Однажды решиться и вывалить на Снейпа ворох сбивчивых мыслей или без слов сорвать с него черную рубашку... просто чтобы потом он позволил ей обнять его и уснуть на его груди. Но страх перед тем, что будет после, оказывался сильнее минутных порывов, и она снова тянула время.

* * *

В один из поздних вечеров, когда Гермиона снова не могла уснуть и раскачивалась в кресле Снейпа в саду, она заметила, что Северус тоже вышел из дома и стремительно зашагал прочь. Не успев опомниться, Гермиона подскочила с места и побежала за ним. Услышав ее шаги, Северус остановился и обернулся. Когда она наконец догнала его и остановилась, не зная, что сказать или сделать дальше, он только покачал головой, поймал ее руку и аппарировал. Как только перед глазами перестали мелькать звезды, Гермиона огляделась вокруг и не увидела ничего, кроме узкой полоски суши, уходящей в темноту и черной глади воды, подсвеченной полной луной. Похоже, они стояли на какой-то песчаной косе, и Снейп сосредоточенно вглядывался в линию горизонта.

— Что мы здесь делаем? — задала вопрос Гермиона, когда любопытство взяло верх над неловкостью. Она ведь вовсе не собиралась навязывать свое общество...

— Я никогда раньше не бывал в этой части света, — задумчиво произнес Северус, не отрывая взгляда от зеркальной глади океана. — Говорят, вноябре в лунные ночи здесь можно наблюдать спаривание китов.

Гермиона не нашла, что на это ответить, только нервно сглотнула и попыталась тоже сосредоточить внимание на высвеченной лунной дорожке на воде. Они стояли молча и неподвижно, каждый погруженный в собственные мысли, а вокруг не происходило ровным счетом ничего. Гермиона чувствовала себя ужасно глупо. Только сейчас ей пришло в голову, что, возможно, у Снейпа были совсем другие планы на вечер, не включающие в себя развлечение надоедливой ученицы, которая никак не желала закончить затянувшийся фарс и освободить его наконец, позволив выполнить условие непреложного обета. Он уже потратил на нее почти три месяца, сделал все, от него зависящее, и даже больше, чтобы она могла вернуть свою семью, а она вцепилась в него как пиявка и не желала отпускать. Глупо и жалко...

Глухую тишину нарушил шипящий звук, словно сняли крышку с газировки. Снейп резко подался вперед, будто заметил в темноте нечто. Он быстро втиснул в руки Гермионы невесть откуда взявшиеся омниокуляры, а вторую пару приложил к глазам. Не представляя, что пытается найти, Гермиона последовала его примеру и замерла, на мгновение перестав дышать. Прямо перед ее глазами, так близко, что кажется, протяни руку — и дотронешься, из черной воды появилась громадная покатая спина кита. Гигант выпустил фонтан брызг и снова скрылся в черных глубинах, на последок взмахнув широким хвостом, напоминающим лепесток клевера. На несколько минут вновь воцарилась полная тишина, и Гермиона слышала, как гулко стучит в груди взволнованное сердце. Она боялась шелохнуться или моргнуть, чтобы случайно не пропустить новое появление удивительного, совсем не магического, но такого волшебного животного, и ее ожидание было вознаграждено. Там, где лунный свет рисовал широкую серебряную полосу на поверхности океана, с тихим шипением и плеском появилось сразу несколько выгнутых спин и хвостов. Гермиона оторвала взгляд от воды, чтобы указать направление Снейпу, но он уже тоже заметил китов и зачем-то достал свою палочку. Один замысловатый взмах и все вопросы утонули в дивной неземной мелодии, поднимавшейся из самой глубины. Киты пели пронзительно и протяжно, и от их удивительных печальных голосов становилось больно и светло. Таинственные звуки их песен плыли над океаном, пока величественные гиганты кружили у поверхности, будоража воображение гибкими силуэтами. Иногда они стремительно вырывались из глубины, расправляли широкие плавники, словно крылья, и отрывались от родной стихии, взмывая в ночное искрящееся звездами небо, чтобы через короткое мгновение рухнуть огромным телом обратно в воду, с шумным всплеском поднимая мириады соленых брызг. Невозможно было оторваться от созерцания их дикой необычной красоты и грации, и даже когда последний кит исчез под водой, взмахнув веером хвоста, и океан затих, трудно было отвести взгляд. Гладь воды оставалась неподвижной уже около часа, но они все сидели и как завороженные смотрели вдаль, словно видели там нечто или надеялись увидеть.

—Удивительные создания, — выдохнула Гермиона. Она знала, что не сможет облечь в слова свои эмоции, но не могла промолчать.

— Среди не магических существ за пределами человеческого вида их культура является самой развитой, — ровным учительским тоном отозвался Снейп. — Они очень умны и независимы. Есть один кит, за которым маггловские ученые наблюдают последние двадцать лет. Он известен под кличкой 52-герцовый кит, потому что издаёт звуки на этой частоте. Его отслеживают по всей северной части Тихого океана. Этот кит известен потому, что только он один издает звуки на этой частоте, и никто никогда ему не отвечает.

Гермиона не знала, говорит ли Снейп правду, и все же сердце щемило, а глаза словно жгло изнутри. Это самая печальная история одиночества, которую ей доводилось слышать, так похожая на другую историю, о которой тоже нельзя было знать, правдива она или нет.

Снейп аппарировал их обратно к дому и молча удалился. Гермиона постояла несколько минут в саду, позволяя себе отдышаться и прийти в себя. Она поднялась по лестнице, открыла двери своей спальни, встала под теплый душ, но пронзительная песня мифического гиганта стояла в ушах, заглушая плеск воды и стук собственного сердца.

Снейпу снова удалось лишить ее хрупкого внутреннего равновесия. Его способность влиять на нее откровенно бесила. Гермиона понимала, что нельзя позволять кому-то иметь над собой такую власть, но как освободиться не представляла. А в памяти уже в который раз всплывали его слова «Будьте честны с собой, Гермиона». Хотелось пойти и накричать на него, сказать, что он не прав, что он не смеет обвинять ее в самообмане, когда сам всю жизнь только и делает, что лжет. Гермиона металась из угла в угол, как заведенная, тело гудело, а сердце бешено колотилось. Но... разве так обычно она ощущает гнев? Когда она действительно злится — это холодная ярость и отчуждение, желание оказаться как можно дальше от разозлившего ее человека, укрыться в безопасной обители книг и собственных размышлений. Тогда что означает эта горячая волна, расплывающаяся по телу, это непреодолимое стремление ворваться в его спальню и увидеть, как от удивления расширяются черные зрачки, как искривляется в кривой улыбке тонкий рот? Если последовать совету Снейпа и быть откровенной с самой собой, то больше всего это похоже на возбуждение, на страстное вожделение, такое сильное, что хочется кричать и причинять боль, лишь бы выпустить на волю часть дикого напряжения, копившегося в ней уже так долго. Гермиона хотела его, и Снейп это знал. Ее ложная скромность и притворная холодность никого не обманет, и, отказываясь прийти к нему, она наказывает лишь себя. Еще одни случай, когда Снейп оказался прав насчет нее, и если бы она начала делать зарубки на своей кровати каждый раз, то на ней давно не осталось бы пустого места. Решено: она прямо сейчас пойдет и скажет Снейпу, что он снова прав, а она ошиблась, и пусть он подавится собственным триумфом. Хотя кого она обманывает? Если она придет к Северусу сейчас, то просто упадет в его постель, и на слова не останется ни сил, ни времени. Это было ясно как день. Загадкой оставалось, как поведет себя Северус после. Останется ли таким же отстраненным и невозмутимым? Втянет ее в очередную запутанную историю, в которой не разобраться и из которой не выбраться? Закончит свою работу по восстановлению памяти Грейнджеров и исчезнет из ее жизни, как и собирался? А может, вовсе сотрет из ее памяти все личные воспоминания о нем. Гермиону вновь захлестнуло отчаяние, как и каждый раз, когда она пыталась просчитать действия и мотивы Снейпа. Хотя, похоже, пугающая вариативность будущего уже перестала иметь значение. Все напрасная суета. Она чувствовала себя марионеткой, ведомой за ниточки умелым кукловодом, но противиться его воле больше не было сил.

Гермиона набросила на плечи мягкий банный халат, и как была — босая и с мокрыми волосами —проскользнула в коридор и вошла в спальню Снейпа.

В комнате царил полумрак. Электрические лампы погашены, только пара свечей на прикроватной тумбочке разливала дрожащий мягкий свет. Гермиона сделала несколько уверенных шагов вперед, потом вдруг замешкалась и остановилась, разглядывая рисунок на деревянном полу. Не произнося ни слова, она скинула халат, не глядя отбросила куда-то в сторону и подняла глаза, чтобы рассмотреть лицо Северуса. К своему облегчению, в его выражении она не нашла ни насмешки, ни самодовольства. Он никак не показал, что удивлен ее визиту или наоборот был уверен, что она сегодня придет, только похлопал по кровати, приглашая занять место рядом с ним. И когда Гермиона опустилась на постель, молча укрыл ее покрывалом и легонько притянул к себе, заключая в объятия. Такой теплый, такой умиротворяющий, способный одним касанием ладони унять шторм в ее душе. Наконец-то Гермиона была именно там, где хотела быть — под его одеялом, под его горячим телом, под милосердным пологом ночи, который скроет ее смущение и неловкость и стыд оттого, что сама пришла в постель к мужчине и предлагала себя, развратно раздвигая бедра, позволяя ему касаться везде, где захочет, позволяя обладать, как первобытной самкой, а не взрослой серьезной женщиной с амбициями и самоуважением. Северус знал ее худшие черты, ее самые грязные секреты, угадывал мысли и желания еще до того, как она успевала сама их осознать, поэтому с ним не имело смысла притворяться, казаться хорошей и правильной — он все равно не поверит. Оставалось только отпустить себя, позволить инстинктам взять верх над собой и заглушить отчаянно сопротивляющийся голос разума. Все оказалось так банально. Северус давно владел ее мыслями, и Гермионе хотелось, было необходимо, чтобы он также овладел ее телом. Впивался горячими поцелуями, заполнил пустоту собой и не останавливался, пока последние проблески связных мыслей не покинут беспокойную голову, и ее не захлестнет абсолютное блаженство. Не останется ничего, только влажные разгоряченные тела, неровное дыхание и приглушенные жалобные стоны, молящие то ли о пощаде, то ли о продолжении. С Северусом оказалось так легко, словно это происходило не впервые, а Гермиона всю жизнь занималась с ним любовью и успела изучить его тело и повадки. Она привычно и естественно подстраивалась под его ритм, выгибалась навстречу ласкам, ловя губами тихие вздохи удовольствия. Стоило ли так долго бороться с собой, если капитуляция оказалась такой невероятно сладкой и желанной? Возможно, завтра Гермиона снова захочет бороться, будет упрекать себя за минуты слабости, сомневаться в правильности решения, но пусть это завтра наступит как можно позже. Или не наступает никогда.

Гермиона проснулась посреди ночи с чувством, что задыхается. От неспадающей жары воздух совсем раскалился, и даже когда солнце закатывалось за горизонт, не становилось прохладнее. Тяжелая горячая рука Северуса давила на грудь, и Гермиона внезапно ощутила себя в капкане. Нужно было выбраться из плена его душащих объятий немедленно. Кое-как она вывернулась из-под руки Северуса и выскользнула из кровати. Сделать это осторожно и бесшумно не получилось, и Гермиона не была уверена, что не разбудила Северуса своей беспокойной возней. Но если он и заметил, то никак не выказал этого и не попытался остановить.

Спать совершенно не хотелось, и, вместо того чтобы крутиться под душным покрывалом, не находя себе места, Гермиона спустилась на кухню и заварила крепкий кофе. Ей о многом нужно было подумать. Ночь с Северусом оказалась прекрасной, и от воспоминаний о его неторопливых ласках внутри все еще сладко ныло. Но физическая близость ничего не прояснила между ними и никак не помогла Гермионе принять решение. Ей хотелось верить, что когда она разберется в своих чувствах к Северусу, то остальные проблемы решатся сами собой. Вот только скорее ад замерзнет, чем она сумеет понять, что творится у него в голове, сколько бы раз ей не приходилось погружаться в его сознание и читать самые сокровенные тайны, развернутые как на ладони. И раз с ним все так сложно и запутанно, то оттягивание времени ничего не даст, нужно наконец решиться и обрубить разом все узлы. Пора сделать то, ради чего Гермиона проделала такой сложный путь и пожертвовала столь многим — настало время вернуть свою семью. Этой ночью, как и многие дни прежде, задача казалась гигантской и невыполнимой. Но разве Гермиону когда-то это останавливало? Отправляясь за хоркруксами, не догадываясь ни где они, ни что из себя представляют, она тоже смотрела на лежащую перед ней неразрешимую проблему, но двигась вперед шаг за шагом, смогла довести дело до конца. Самое важное — это разделить задачу на множество более простых и понятных этапов, которые можно осуществить. Гермиона достала из шкафчика обычный маггловский блокнот, шариковую ручку и принялась записывать пункты своего плана по возвращению Грейнджеров в привычную им жизнь. Когда солнце поднялось над бескрайним океаном, цель уже не казалась такой недостижимой, как вчера.

* * *

— Я сделаю это завтра! — объявила Гермиона, как только Северус спустился к завтраку.

Она впервые ощутила твердость и уверенность в своих силах, поэтому торопилась, опасаясь растерять решимость. Северуса ее слова ничуть не удивили, словно именно это он и ожидал услышать первым делом с утра. Он только молча кивнул и спрятался за свежим номером «Пророка», потягивая кофе. Но Гермиона не могла спокойно усидеть на месте, особенно теперь, когда знала, что нужно делать. Она нетерпеливо вытянула из рук Снейпа газету и положила перед ним свой блокнот с записями.

— Предлагаешь приступить немедленно? — насмешливо спросил Северус, отодвигая от себя недопитый кофе.

— Отец уже ушел на работу, но я могу позвонить ему и придумать срочный предлог вернуться, — засуетилась Гермиона.

— Ты неисправима. Сначала месяц упираешься, а потом не можешь подождать хоть один день.

Гермиона нервно сглотнула, не зная, намеренно ли Северус допустил двусмысленность, или же она сама после прошедшей ночи стала слишком мнительной.

— Обещаю, если мне будет позволено закончить завтрак в тишине и покое, к следующему утру мы все сделаем.

Ей хотелось спросить, почему не сегодня, хотя всего пару минут назад она сама так предложила. Но Снейп прочитал невысказанный вопрос в ее глазах.

— Лучше сделать все, когда Уилкинсы уснут. И если ты не забыла, у нас еще осталась маленькая проблема в лице любвеобильной помощницы Венделла.

— И что мы будем делать?

— Я сам ей займусь.

Северус встал из-за стола и протянул Гермионе блокнот с записями. Но когда она потянулась к нему, Северус неожиданно поймал ее запястье и притянул к себе, вовлекая в жаркий поцелуй. Гермиона оторопела и замерла, не зная, как себя вести. Когда среди ночи она забиралась в его постель, это казалось не вполне реальным. Тогда были киты и звезды, и можно было притвориться, что все лишь сон, мимолетное видение, навеянное песнями сирен. А сейчас, на кухне ее родителей, при свете дня, посреди будничного разговора о делах, поцелуй Северуса слишком реальный, будоражащий, пугающий.

— Значит, снежная королева вернулась? — выдохнул Северус, выпуская из рук замершую как кролик перед удавом Гермиону.

Она стояла, все еще не смея шелохнуться и не зная, что сказать. Больше всего ей хотелось знать, что он думает, чувствует, чего хочет от нее, но вместе с тем она боялась именно ответов на свои вопросы.

— Почему? — растерянно прошептала она.

— Это мне стоило бы спросить, почему ты снова изображаешь айсберг. Хотя неважно. Хочешь вести себя как ребенок — пожалуйста, но я не собираюсь играть в эти подростковые игры горячо-холодно. Если ты сожалеешь о том, что произошло, следует сказать об этом, а не сбегать из постели посреди ночи. И позволь дать тебе совет на будущее — не стыдись того, что делаешь, или не делай того, чего будешь стыдиться.

— Я не стыжусь, но я больше ничего не понимаю.

— Здесь нечего понимать, Гермиона. Ты женщина, я мужчина, у нас был секс — так бывает. И если мне не изменяет память, ты сама этого хотела.

— Но почему? Еще несколько месяцев назад я считала, что влюблена в Рона, а о тебе совершенно не думала, ты мне даже ничуточки не нравился. Почему сейчас все изменилось? Я считала, что это из-за недостатка общения, эффект замкнутой комнаты, но не может быть, чтобы дело было только в изоляции. Может, есть какой-то побочный эффект легилименции, я не знаю. Я просто хочу понять, почему это происходит со мной.

Гермиона была настолько поглощена собственными переживаниями, что не заметила, как сжались губы Северуса, но когда она подняла глаза, он уже спрятался за безотказной маской учителя, читающего лекцию.

— Легилименция в высших проявлениях — это чистая эмпатия. Ты пропускаешь через себя мир другого человека, переживаешь лучшие и худшие мгновения его жизни, учишься мыслить как он. Сложно удержаться в стороне и не почувствовать ничего к человеку, в которого погружаешься настолько глубоко. Особенно, не владея окклюменцией.

— Значит, ты знал, что так будет?

— Предполагал, как один из вероятных вариантов. Это могла быть и платоническая привязанность, а могло быть отторжение или даже ненависть. Влияние легилименции всегда субъективно.

—И тебя не беспокоит, что события твоей жизни зависят от случайных субъективных факторов, которые не поддаются влиянию и контролю?

— Я давно устал бороться с ветряными мельницами и предпочитаю принимать реальность такой, какая она есть, а не такой, как мне хочется ее видеть.

— А если я не могу так?

— Тогда живи иначе.

— И что мне делать?

— Сейчас очищать сознание. Надеюсь, к вечеру ты возьмешь себя в руки, и мне не придется отпаивать тебя успокоительным.

— Я вовсе не... — хотела возразить Гермиона, но Северус бросил многозначительный взгляд на ее сжатые руки, и она с удивлением заметила, что впилась ногтями в свою ладонь, так что на ней выступили ярко-розовые следы. — Ладно, — буркнула она и поспешила скрыться подальше от внимательных, подмечающих все ее слабости, глаз.

Она не знала, что думать. Даже не была уверена, что они с Северусом говорили об одном и том же. Казалось бы, он сказал так много и в то же время не сказал ничего. Черт бы побрал его привычку говорить загадками! Самое печальное, Гермиона, похоже, переняла эту отвратительную манеру, чем совсем не облегчила их общение.

Ей следовало догадаться, что для Снейпа ее внезапно вспыхнувшие чувства никак не окажутся неожиданностью. Может, он нарочно не стал учить ее окклюменции, желая посмотреть, что из этого выйдет. Он ведь даже предупреждал, что ей это не понравится, когда начал делиться своими приемам. А вот она ошибалась, думая, что хуже от этого не станет. Что такое небольшой дискомфорт от вопящих в голове сирен по сравнению с перевернутой с ног на голову жизнью? И ведь Гермиона даже не была уверена, что в один прекрасный день Северус не исчезнет так же внезапно, как появился. Привязан ли он к ней хоть немного или только пользуется бонусами от их соглашения? А еще она не могла разобраться: когда отпадет необходимость применять к Северусу легилименцию, останется ли возникшее к нему притяжение или развеется, растает, как мираж? Страшно было представить, что она почувствует, но где-то глубоко внутри ей, пожалуй, хотелось, чтобы так и случилось. До появления Северуса ее жизнь была простой и понятной. Гермиона никогда раньше не испытывала столько сомнений и противоречивых чувств. И если бы месяцы в Австралии оказались лишь фантазией, ей не пришлось бы сталкиваться со всеми сложностями, что ждали впереди. Объяснения с Роном, объяснения с родителями, объяснения с Гарри и с семейством Уизли, и со всем магическим миром, который порой ужасно напоминал небольшую деревушку, где каждый считал свои долгом совать нос в чужую личную жизнь. Если бы у нее был выбор, Гермиона предпочла бы, чтобы две такие непохожие и несовместимые части ее жизни никогда не пересекались. Англия с ее друзьями и родителями и Австралия со странным, необъяснимым курортным романом на краю света существовали словно параллельные вселенные, и их столкновение неизбежно вызовет коллапс устойчивой привычной системы мироздания Гермионы Грейнджер. Хотелось бы нажать на паузу, взять время на размышления, постараться разложить по полочкам кусочки нескладывающейся мозаики, но два мира уже неслись навстречу друг другу с пугающей скоростью, и она сама нажала на таймер с обратным отсчетом. Все решится завтра.

* * *

Очищение сознания, так легко дававшееся ей в последнее время, никак не помогало. Сколько бы Гермиона не повторяла ментальные упражнения и дыхательную гимнастику, она никак не могла расслабиться, и каждый нерв в ее теле оставался натянут, как струна. Она металась из угла в угол, пока саму себя не начала раздражать. Постаралась занять себя чтением, но не понимала ни слова из прочитанного, и даже строчки любимой и зачитанной до дыр истории Хогвартса казались путанными и непонятными. Отбросив книгу в ящик, Гермиона попыталась отвлечься уборкой, но, после того как в третий раз разбила одну и ту же вазу, стирая с нее воображаемую пыль, окончательно сдалась. Раз ей все равно не удается заняться делом, то она может просто побродить по пляжу или даже поплавать. Окунуться в прохладную воду океана, что может быть более соблазнительным в жаркий полдень?

* * *

— Не помню, чтобы в упражнениях по очищению сознания, которые я рекомендовал, значилось принятие водных процедур, — услышала Гермиона голос за спиной и вздрогнула, но теплые руки накрыли ее плечи, успокаивая.

Солнце склонилось уже совсем низко, готовое в любую минуту нырнуть за горизонт. Гермиона стояла на берегу, закатав джинсы до колен и наслаждаясь тем, как волны омывают босые стопы. Говорить совсем не хотелось. Она была на взводе, и любые слова непременно приведут к ненужной ссоре. Да и что ей сказать Северусу, если даже с самой собой она не может прийти к согласию? Гермиона устало выдохнула и сделала робкий шаг назад, прислонившись спиной к твердой груди Снейпа. Несколько секунд он стоял неподвижно, словно выжидая, не передумает ли она, а затем крепкие руки обвились вокруг ее плеч, заставляя плотнее прижаться к телу. И как и прошлой ночью Гермиона мгновенно расслабилась в его объятиях, ощущая такое желанное спокойствие и умиротворение. Ей хотелось снова пережить минуты с ним, когда весь остальной мир потерял значение и перестал существовать для нее. Если бы это только было возможно. Предугадывая ее желание, губы Северуса коснулись чувствительной кожи за ушком, и Гермиона нервно заозиралась, беспокоясь, что случайные прохожие обратят на них внимание, но пляж, к удивлению, оказался совершенно пуст.

— Никто тебя не увидит, — прошептал Северус в ее шею, и Гермиона в который раз заподозрила, что он читает ее мысли. Но если и так, сейчас ее это не беспокоило.

Она медленно развернулась в кольце его рук и торопливо поймала тонкие губы своими, вовлекая в мягкий, тягучий поцелуй. Не давая себе опомниться, Гермиона скользнула рукой по гладкой груди, напряженному животу, пока не нащупала застежку. Та легко подалась дрожащим пальцам, и вскоре джинсы уже валялись у ног вместе с боксерами. Северус только неторопливо переступил через ненужную ткань и принялся не спеша раздевать Гермиону. Ей хотелось поторопить его или помочь, самой избавляясь от мешающей одежды, но Северус не позволил, поймав ее руки и заведя за спину. Лишь спустя томительные минуты он приподнял извивающуюся в нетерпении Гермиону и уложил на влажный песок. Он двигался мучительно медленно, словно растягивая удовольствие, и Гермиона поймала себя на мысли, что это до смешного похоже на ее давнюю фантазию. Пляж, закат, неторопливые ласки, и на этот раз все было правильно, так, как нужно. А когда Северус начал терять контроль над собой, становясь немного грубым и настойчивым, мокрый песок с мелкими ракушками царапал спину, но не причинял боли и неудобства. Невозможно испытывать боль, когда тебе так невообразимо хорошо. Только от соленой воды свежие царапины слегка щипало, и это легкое жжение позволило поверить, что все происходит на самом деле. Это не фантазия, не яркий сон, от которого не хочется просыпаться, это любовь, живая и настоящая, от которой хочется кусать до крови припухшие губы, лишь бы не закричать, не позволить сорваться несвоевременным признаниям. Ведь вокруг так тихо, только шелест волн и крики чаек, а еще его рваное дыхание так близко. Даже если шепотом — он все равно услышит. И не ответит. Пусть так. Даже если безответно, даже если безнадежно. Он один сумел проникнуть так глубоко в ее разум, тело и душу, и теперь всю ее переполняла эйфория, пьянящее чувство вседозволенности и всесилия. Казалось, она способна на все: покорить любые вершины, побороть самые сильные страхи, отобрать у судьбы все, что та никак не желает отдавать. Совершить невозможное. И когда все мысли померкли, отступая под натиском чистого удовольствия, на потемневшем небе мелькнула и упала крошечная звездная песчинка. Можно было бы загадать желание, но чего желать, когда ты уже беззаветно счастлива?

* * *

Оставшаяся часть ночи пролетела как одно мгновение. Чтобы вернуть память родителям, потребовалось не более часа. Гермиона долго нервничала и переживала, что что-то может пойти не так, но когда они с Северусом вместе взялись за работу, все получилось совсем легко. Только теперь Гермиона поняла смысл долгих изнуряющих тренировок. Северус специально поставил перед ней задачу намного сложнее той, что ей предстоит выполнить. И когда настанет время действовать, она, не задумываясь, сможет выполнить свою работу безупречно и без малейших усилий. И теперь, уверенная, что все прошло хорошо, Гермиона не могла заставить себя отойти от кровати родителей хоть на минуту. Она сидела рядом с ними, не отрывая глаз от родных лиц, пока солнце не поднялось над горизонтом, заливая комнату мягким золотистым светом.

— Мам, вставай, ну вставай же! — нетерпеливо зашептала Гермиона, теребя рукав пижамы матери, когда стрелки часов остановились на восьми.

Джейн Грейнджер потянулась, неохотно приоткрыла один глаз и тут же подскочила, прижимая руки к груди.

— Гермиона, детка, когда ты приехала? Почему не предупредила? Милый, вставай, наша Гермиона вернулась! — растормошила она уже и без того проснувшегося мистера Грейнджера.

— Вернулась, — хрипло подтвердила Гермиона, пряча навернувшиеся слезы за радостной улыбкой. Она почувствовала себя трехлетним ребенком, но все равно заползла на кровать, устроившись между родителями и обнимая сразу их обоих. Они о чем-то расспрашивали, и Гермиона старалась не запутаться в придуманной наспех всего день назад истории. Зато Грейнджеры помнили все именно так, как было задумано. И когда все семейство спустилось к завтраку, мама хлопотала на кухне, выпекая любимые дочкой блины с черникой, а потом они ели, шутили, смеялись и плакали. Папа держал маму за руку и с энтузиазмом готовил планы по переезду обратно домой в родную Англию, ведь теперь все хорошо, никто никому не угрожает, и они снова вместе. А мама кинулась искать старый блокнот, чтобы обзвонить постоянных клиентов их Лондонской стоматологической клиники и предупредить о скором открытии.

Гермиона слушала и не поспевала за скоростью перемен. Мама предлагала брать билеты завтра же на первый рейс, ведь с магией Гермионы на сбор чемоданов потребуется совсем немного, а продажу дома можно поручить той милой соседке-риелтору. Гермионе ничего не оставалось, кроме как согласиться. Ей и самой уже не терпелось вернуться домой — вынужденные каникулы и так слишком затянулись.

— Подождите минуточку, я только предупрежу Северуса, и мы начнем собираться, — предложила Гермиона, и увидела перед собой изумленные лица.

— Северуса? Но кто это, дорогая? Ты не говорила, что приехала с другом, — с любопытством поинтересовалась Джейн.

Разумеется, родители его не помнили, ведь в воспоминаниях, которые передал им Северус этой ночью, не было ничего о нем самом. Все логично и объяснимо, и все же удивление в глазах родителей всколыхнуло нехорошее предчувствие, и Гермиона, перепрыгивая через несколько ступенек за раз, побежала наверх.

Дверь в спальню Северуса оказалась незаперта, а комната пуста. Северуса здесь больше не было, как и всех его вещей. Спальня выглядела пыльной, будто в ней давно никто не жил. Не осталось никаких следов его пребывания, словно его здесь никогда и не было, словно ничего не было.

— Может, так даже лучше, — прошептала Гермиона в пустоту. От поднявшихся пылинок защипало в носу, и она поспешила выйти из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.

* * *

Картинка к главе http://img-fotki.yandex.ru/get/6736/274446853.0/0_11d9b3_36174d81_orig

Зима в Шотландии выдалась необычно холодной и снежной. В первую неделю декабря вокруг Норы уже выросли сугробы по колено. Гермиона сидела на скамейке, грея руки о чашку горячего какао, любезно предложенную миссис Узли, и смотрела, как мальчишки играют в снежки на метлах. Баталии в воздухе разыгрались нешуточные, и случайный снаряд угодил ей прямо за шиворот. Гермиона поежилась, вытряхивая снег из волос и капюшона, и решила временно спрятаться в доме. Она разделась, вытащила из сумки начатую еще неделю назад книжку и примостилась в уголке кухни — так, чтобы не мешать миссис Уизли и Джинни с приготовлением ужина и вместе с тем не оставаться одной. Зачарованные ножи мерно постукивали по дощечкам, нарезая овощи, в раковине бряцала моющаяся посуда, на плите булькало жаркое, источая соблазнительный аромат. Из старенького радио доносился заунывный голос Селестины Уорбек, и Молли весело подпевала ей, раскрасневшись, как девочка. Сегодня к ужину должен был подоспеть Чарли, а это значит, что вся семья соберется вместе за одним столом.

— Гермиона, милая, может, налить тебе еще какао? — предложила Молли, заметив направленный на нее тоскливый взгляд.

— Нет, спасибо, у меня еще есть, — поспешила ответить Гермиона и глотнула давно остывшый напиток.

Приторно-сладкий вкус разлился на языке, и она еле сдержалась, чтобы не поморщиться. Молли одарила ее сочувствующей улыбкой и вернулась к своим занятиям.

Так продолжалось всю последнюю неделю. Кто бы ни оказался рядом, непременно старался накормить или приободрить Гермиону. Это было мило и очень заботливо с их стороны, но иногда Гермионе хотелось, чтобы кто-нибудь накричал на нее или отвесил звонкую оплеуху, может, тогда бы она очнулась и перестала чувствовать себя героиней немого черно-белого кино.

Когда она только вернулась в Англию, чувство эйфории от близости родителей и радость встреч с друзьями затмевали все прочие эмоции. Было здорово оказаться дома в уютной обстановке, среди знакомых лиц. Все складывалось замечательно. Родители быстро вошли в привычный ритм своей лондонской жизни, открыли старый стоматологический кабинет и уже подыскивали новый дом недалеко от работы. Друзья окончательно простили ее за историю с судом и больше не упоминали об этом. Даже неловкость, возникшая между Гермионой и Роном после неудавшейся ночи на пляже, разрешилась самым лучшим образом. Им удалось искренне поговорить, и оба легко согласились, что комфортнее и надежнее оставаться друзьями. Но как только чувство новизны развеялось, Гермиона снова ощутила пустоту — как в тот день, когда Гарри, Рон и Джинни уехали из Брисбена. Она старалась не думать об этом, отвлечься, тем более дел в связи с переездом родителей было предостаточно. Но сначала мама, потом Гарри, а за ним и все остальные стали обращать внимание на ее хмурый и подавленный вид и задавать вопросы.

Когда в порыве дурного настроения Гермиона впервые выболтала маме, что ее угораздило влюбиться в мужчину вдвое старше нее, да еще и бывшего учителя с нелегким характером и туманным прошлым, она ожидала скандала или даже истерики. А вместо этого мама наградила ее сочувствующим взглядом и испекла шоколадный торт с апельсинами и карамелью, совсем как Гермиона любит. Тогда Гермиона прямиком отправилась к Гарри, надеясь, что он уж точно подтвердит ее опасения и докажет, что она поступила правильно. Всю ночь они сидели в спальне на Гриммо, той самой, которую когда-то делили на троих, в любую секунду ожидая, что кто-то ворвется и нужно будет снова сражаться за свою жизнь. Гарри молчал, Джинни разливала по чашкам травяной чай и, кажется, что-то покрепче, а Гермиона все говорила и говорила, в подробностях расписывая свой странный и до смешного короткий австралийский роман. Она ждала, почти надеялась, что хоть Джинни ее осудит, но этого не произошло. Гарри выслушал внимательно, не перебивая. Потом достал зачем-то старый Хогвартский альбом, где они еще смешные зеленые первокурсники, а Джинни рассказала, что бросила школу и расплакалась. И Гермиона тоже почему-то плакала, а Гарри смотрел на нее тепло и понимающе. Казалось, люди вокруг исчерпали лимит негативных эмоций и теперь спешили одарить нуждающихся сочувствием, прощением и поддержкой, словно стремясь восстановить утерянное равновесие. Гермиона не стала ничего говорить Рону. Не оттого, что опасалась вспышки ревности или злости. Просто она не вынесет еще одного понимающего взгляда.

Странно было осознавать, что все вокруг готовы с легким сердцем принять любое ее решение, кроме нее самой. Гермиона не хотела даже признаваться себе, что делала какой-то выбор, предпочитая считать, что Северус сам все решил, а ей не оставалось ничего, кроме как смириться. Как бы счастлива она ни была рядом с ним в Австралии, ее не покидало чувство, что она, словно марионетка, бредет вслепую по неизвестному пути, ведомая невидимыми ловкими руками кукловода. Но и обрезав нити, Гермиона все еще не ощущала, что ее жизнь принадлежит ей. Она, как заводная игрушка, двигалась, улыбалась, говорила, но каждое действие выполнялось механически, без ее желания и участия. Гермиона так надеялась, что привычное окружение даст ей силы и уверенность, позволит вернуться к прежней себе, но вместо знакомых уютных прошлых эмоций обнаружила лишь пустую оболочку. Было бы здорово разозлиться и обвинить в своих бедах кого-то другого, но люди вокруг оставались к ней невыносимо внимательны и предупредительны, и срываться на них не позволяла совесть, приходилось держать все в себе.

— Гермиона, может, хочешь отдохнуть? Моя комната сейчас пустует, — заботливо предложила Джинни, заметив, как подруга устало положила лоб на раскрытую книгу.

— На самом деле я вспомнила, что у меня осталось срочное дело!

Гермиона вскочила из-за стола, подхватила сумку, рассыпав на пол несколько перьев и пергаментов, но не стала останавливаться, чтобы их собрать. Она не могла находиться в доме больше ни минуты. Не слишком представляя, куда она хочет пойти и чем себя занять, Гермиона аппарировала на Косую аллею и приземлилась прямо посреди оживленной улицы. Погода в Лондоне отличалась не в лучшую сторону, и вместо белоснежных сугробов под ногами уныло хлюпала грязная, подтаявшая кашица. Множество людей сплошным потоком двигалось сразу во все стороны, спеша из одного магазинчика в другой. Витрины ярко горели и переливались тысячами разноцветных огоньков, а из открывающихся каждые пару минут дверей доносились колядки. Погруженная в собственные переживания, Гермиона и забыла, что скоро Рождество. Решив, что поход по магазинам за рождественскими подарками не худший способ развеяться, она смешалась с толпой таких же, как она, увлеченных собой и своими делами прохожих и наконец ощутила подобие внутреннего покоя и равновесия. Она брела по аллее, иногда останавливаясь и разглядывая прилавки, пестрящие оберточной бумагой и яркими безделушками, но ничто особо не привлекало ее внимания. На улице уже совсем стемнело, руки без перчаток давно замерзли, и пора было возвращаться в Нору, когда вдруг Гермиона замерла на месте, а сердце бешено заколотилось о ребра. Прямо перед ней, буквально в двух шагах, обернувшись спиной, стоял Северус. Его длинные темные волосы, чуть намокшие от растаявших снежинок, спадали на плечи, укрытые плотной зимней мантией. Гермиона хотела окликнуть его, но в горле внезапно пересохло, и вместо слов из него вырвался только сдавленный хрип.

— Вы в порядке, мисс? — переспросил проходящий мимо пожилой волшебник. — Вы совсем бледная, может, вызвать вам колдомедика?

— Нет-нет, спасибо, со мной все хорошо, — поспешила заверить Гермиона, не отводя взгляда от темной фигуры на фоне ярко подсвеченной витрины «Флориш и Блоттс».

Но вот он обернулся, и вместо знакомого резкого профиля с крупным носом, взгляду открылось лицо миловидного курносого парня с раскрасневшимися от мороза щеками. Разочарование захлестнуло Гермиону так сильно и внезапно, что она едва сумела сдержаться и не осесть прямо в грязную лужу посреди улицы.

— Вам точно не нужен доктор, мисс? — снова забеспокоился заботливый прохожий, но у Гермионы не было ни сил, ни желания ему отвечать.

В ее голове словно что-то громко щелкнуло, и теперь впервые все встало на свои места. Гермиона забежала в ближайший магазинчик, схватила с полки первую попавшуюся вещь, расплатилась и аппарировала прямо с крыльца. Темная улочка отдаленного квартала встретила ее тишиной и светом единственного на всю округу бледно-желтого фонаря. Отыскать нужный дом не составило труда, и уже через несколько минут Гермиона упрямо вжимала в стену кнопку дверного звонка. Замок щелкнул, и она задержала дыхание.

Северус стоял на пороге, удивленный и, кажется, немного растерянный. Волосы собраны на затылке, а рукава закатаны до локтей, словно его оторвали от работы. Было странно видеть его таким... домашним.Гермиона видела его открытые руки разве что в постели, в остальное же время Северус всегда носил рубашку с длинным рукавом. Взгляд Гермионы невольно упал на оголенные предплечья, и от всколыхнувшихся воспоминаний о его руках на ее коже голова пошла кругом. Заметив, куда устремлены ее глаза, Северус было дернулся, чтобы прикрыть чернеющую на левой руке метку, но в последнюю секунду остановил себя и только сильнее выпрямил спину.

— Можно мне войти? — еле слышно спросила Гермиона, нервно комкая в руках шерстяную ткань.

Северус не ответил, но отошел немного в сторону, освобождая проход.

— Скоро Рождество, — спустя несколько долгих мгновений снова заговорила она.

— Слышал.

— Я принесла тебе подарок.

Гермиона тяжело вздохнула и протянула сжатый в ладони шарф.

Северус механически принял его, но продолжал молча смотреть куда-то поверх ее головы.

— Скажи что-нибудь! — наконец, не выдержав напряжения, взмолилась она.

— Он серый.

— Знаю.

— Я терпеть не могу серый.

— Знаю, но зато он теплый.

— Он колется. И на нем нарисована змея. Змея на колючем сером шарфе, который я должен обматывать вокруг своей шеи...

— Ладно, это худший подарок во всей истории рождественских подарков, и я выставила себя полной идиоткой! Прости.

— За ужасный подарок? Ерунда, Альбус на протяжении пятнадцати лет дарил мне разноцветные носки.

Гермиона прикрыла глаза и тихо застонала. Невыносимый!

— Ну хочешь, я его сожгу, и сама свяжу новый, черный, из кашемира? — примирительно предложила она, отводя взгляд.

— Зачем?

— Он будет мягкий.

— Зачем ты пришла?

Вот так в лоб. И что ему ответить? Что она сама не знает зачем? Впрочем...

— Хотела тебя увидеть.

— Я слишком стар для этих игр, Гермиона. Ты не можешь то вспыхивать, то гаснуть, а потом появляться без предупреждения у меня на пороге непонятно зачем и ждать, что я тебе подыграю.

— Тебе всего сорок, — возразила она на ту единственную часть фразы, против которой нашлись аргументы.

— Я был слишком стар для такого даже в двадцать.

— Ты был прав.

— Ты не могла бы уточнить, в чем именно, потому что мне на ум приходят множество вариантов.

Не первый раз за короткие несколько минут разговора Гермиона пожалела о том, что пришла. Она вовсе не собиралась ссориться, но Северус снова пробуждал в ней желание спорить, возражать, бунтовать. А ведь она хотела только сказать, что чувствует и уйти.

—Тебе обязательно все усложнять? Я тут пытаюсь объясниться.

— У тебя выходит довольно скверно, — колко заметил он.

— Да, пожалуй, ты и в этом прав.

— Мне стоит отметить эту знаменательную дату в календаре — день, когда Гермиона Гейнджер дважды признала мою правоту.

— Северус, я знаю, насколько тебе тяжело это сделать, но помолчи, пожалуйста, всего две минуты.

На удивление он сразу же умолк, только сложил руки на груди и чуть наклонил голову набок, показывая, что готов слушать. Вот только Гермиона тоже молчала, не зная с чего начать. Она всегда легко находила нужные слова в разговорах, и только рядом с Северусом терялась, робела и обязательно говорила какие-нибудь глупости, о которых жалела после.

— Может, присядешь? — после затянувшейся паузы предложил Северус.

— Нет, мне так удобнее.

— Тогда я присяду.

Он элегантно опустился в кресло, уложив руки на подлокотники, и по его непринужденной позе Гермиона мгновенно поняла, что он тоже нервничает. Никогда Северус Снейп не бывает таким расслабленным, если только не хочет продемонстрировать наигранное спокойствие.

— Ты мне нужен, Северус, — наконец решилась заговорить Гермиона. — Даже если мои чувства вызваны каким-то побочных эффектом занятий, и я ничего такого не хотела, какое теперь это имеет значение? Все уже случилось, и я не могу с этим бороться. Не знаю, для чего тебе все это, но я хочу быть с тобой. — Она остановилась, чтобы перевести дыхание, и уверенность покинула ее, сменяясь старыми сомнениями. — Если только ты не потерял ко мне всякий интерес и поэтому ушел не прощаясь. Черт, это так глупо. Я лучше пойду. Счастливого Рождества.

Она развернулась и хотела рвануть к двери, но твердая рука на плече удержала ее.

— Ты снова это делаешь, — насмешливо произнес Северус.

— Делаю что?

— Выставляешь себя полной идиоткой.

— Ну, знаешь ли...

Гермиона начала злиться. Зря она все это затеяла. Импульсивные поступки — не ее конек, ничего хорошего из них не выходит.

— Если бы ты подумала хоть минуту, то не стала бы нести подобную чушь.

— Последний месяц я только и делала, что думала, но ничего не стало яснее. О чем еще я должна подумать? Просто скажи, хоть раз без загадок и двойных смыслов. Пожалуйста.

— Дай мне свою руку.

— Зачем?

— Все еще не доверяешь... Просто протяни руку вперед.

Не зная, чего ждать, но еще не готовая отступить, Гермиона послушалась, и Северус аккуратно накрыл ее ладонь своей. От ощущения тепла его кожи в глазах помутнело. Как же ей не хватало его прикосновений, его присутствия рядом!

— Когда я касаюсь твоей руки, я ощущаю тепло твоей кожи всей ладонью. Как думаешь, ты ощущаешь прикосновение большей или меньшей поверхностью?

Гермиона нахмурилась в недоумении.

— Такой же.

— То есть моя рука соприкасается с твоей настолько же, насколько твоя соприкасается с моей? Я не ощущаю больше от того, что это моя рука коснулась твоей, а не наоборот?

— Разумеется.

— Тогда почему ты считаешь, что с легилименцией должно быть иначе? Когда ты касаешься моего сознания, я чувствую тебя настолько же, насколько ты меня, и все, что влияет на тебя, влияет на меня в равной степени.

Гермиона замерла и задумчиво прикусила губу. Проклятье, ей действительно стоило подумать об этом раньше. Она постоянно была занята своими переживаниями и страхами из-за внезапно возникших чувств. Но если отмотать время назад и посмотреть со стороны, в самом начале Северус, так же, как и она, не проявлял никакого личного интереса. Но по мере того, как проходили занятия, и Гермиона постепенно привязывалась к нему, Северус так же постепенно сближался и открывался ей. Она перебрала сотни разных причин, по которым Северус мог желать близости с ней, но упустила самую простую и очевидную. И сейчас он намекал, что, какие бы чувства не возникли у нее, он чувствовал то же самое. Вот только...

— Но почему ты уехал, даже не предупредив?

— Ты сама этого хотела.

— Я не...

— Взять паузу, не смешивать свою жизнь здесь и меня. Ты такого не говорила, но это не значит, что не хотела.

Откуда-то снизу донесся звук взрыва, и Северус тяжело вздохнул, потирая переносицу.

— У тебя зелье взорвалось, — прошептала Гермиона, не зная, что еще сказать.

— Похоже на то.

— Ты не пойдешь проверить?

— Зачем? Там уже ничего не исправить, а убрать я успею и позже.

— А здесь?

— Что здесь?

— Думаешь, еще можно что-то исправить?

— Ты знаешь, что я думаю — непоправима только...

— Смерть, да, я помню. Прости, мне правда ужасно жаль.

— Мне не в чем тебя обвинять и прощать не за что. Ты вольна строить свою жизнь как сама пожелаешь.

— Я тоже так думала, но это только еще одна ложь. И, похоже, я от нее устала.

— А в чем тогда правда?

— Я люблю тебя.

Это — правда. Единственная из всех возможных, и говорить ее на удивление легко и приятно.

Северус задумчиво посмотрел на длинный шарф, который все еще держал в левой руке, и в следующее мгновение накинул его, словно лассо, на плечи Гермионе, притягивая к себе.

— Возможно, я погорячился. Твой подарок не так уж плох, я могу найти ему применение.

— Он ужасен, — со сдавленным смешком вынесла вердикт Гермиона, проводя рукой по колючей шерстяной веревке.

— Ты тоже ужасна, — прошептал Северус, зарываясь пальцами в ее растрепанные кудри.

— И ты. — Выдохнула Гермиона в его полуоткрытые губы.

— И я. — Легко согласился Северус, отрываясь от долгого, полного невысказанной нежности поцелуя. — Надеюсь, ты понимаешь — со мной никогда не будет легко.

— Я не хочу, чтобы было легко, я хочу быть с тобой.

— Хорошо, только больше не дари мне шарфы.

— Мог бы сделать вид, что он тебе понравился.

— Даже не надейся.

Гермиона хотела сказать, что теперь обязательно подарит ему перчатки в пару к шарфу, но Северус поцеловал ее, и слова перестали иметь значение. Не осталось ничего, кроме крепких объятий, биения сердца и теплого дыхания. Словно снова были только он и она. Вдали от остального мира. Одни на краю света.