Аргус (джен)

Штирлиц — штандартенфюрер, и это окончательно запутывает мою прошлую жизнь. Эсэсовский полковник, и не враг мне, даже не шапочный знакомый, а свой, родное сердце! Это что же, я получаюсь нацист из «Галичины»?!* У них в дивизии помимо эсэсовских званий ходили незалежные, хорунжий соответствовал унтерштурмфюреру.

Капля меда в этой цистерне дегтя — кедровые орешки. Не магазинные, я их выбивал из полежавших у печи растопыренных шишек — какой ни простой навык, а он у меня есть. Стало быть, я не нагрешил на петлю. Видимо, отбыл шесть лет на спецпоселении — стандартная кара пособникам, — лес валил, орешки кушал.

Жаль. Мне нравилось считать, что я этнический поляк и воевал у Берлинга.**

Однако, Штирлица я вспомнил очень кстати. Люди запоминают начало и конец разговора, я и подкинул Салли идею продать ореховые доски со сценками сатурналий. Мол, антикварная клубничка в цене у маглов, улетят за милую душу, а я помогу устроить аукцион... Пускай девочка разбирается с наследством и забудет, что я расспрашивал о Ётыкере.

Это он, человек из кокона. Салли запомнила плетеный поясной ремень без обережного узора — для волшебников это все равно что горнолыжные ботинки без лыж. Лежит он у меня, отмытый от паучьих кислот и просушенный. Магии в нем ни на кнат, зато, если развязать замочный узел, то плетение распустится легко, как с катушки. Даст восемь-девять ярдов крепчайшего паракорда, который на мой сквибский взгляд в лесу полезнее самых продвинутых оберегов.

*«Галичина» — еще одна национальная дивизия в составе ваффен-СС. Полмиллиона иностранцев через них прошло, почти весь алфавит от Албании до Чехословакии. Одних французов больше, чем во всем их Сопротивлении. Советский Союз победил не Германию, а Еврорейх.

Галичина, она же Галиция, когда-то именовалась Червонной Русью. Потом долго входила в состав Австро-Венгрии, тамошних славян специально накачивали против русских. Янычары западного мира, палачи безжалостные. И «герои» современной Украины.

**В армии Берлинга воевали четыре танкиста и собака. В современной Польше фильм запрещен как искажающий историю.

А ведь я гостил в Польше еще мальчиком. Люди, которые были моложе меня нынешнего, не сводили татуировок с лагерными номерами и не по обязанности носили цветы к могилам освободителей, русских и польских.

* * *

От Салли направляюсь к Джамесине Макнил, жертве средневековой архитектуры. Из ее окна до «Кабаньей башки» можно дострелить вишневой косточкой, и какая женщина откажется посмотреть шоу за стеклом из самого злачного заведения Хогсмида? Джамесина и смотрит, почти не отвлекаясь на собственную жизнь.

Вообще, можно ли отнести к проявлениям разумной жизни поедание шестнадцатитысячной тарелки утренней овсянки?.. А между тем в «Башке» Мердок Макдаффи, ранняя пташка, сдает добычу из Леса, и это каждый раз маленький сюрприз, а когда знаешь цены, очень интересно посмотреть, сколько нальет Мердоку старый Аб за прыгающую поганку... По вечерам женщины, пришедшие за своими ослабевшими половинками, сперва уточняют диспозицию у Джамесины. Та доложит Мэри, что видит со своих высот: ее, мол, Пит, судя по положению сапог, спит на левом боку, а Тимоти Гибб поставил на него ноги, однако не со зла, а в силу крепости местного джина... Донне и Кэт будет сообщено, что их благоверные свалили полчаса назад, при этом Майк произнес: «Вот такенная!» и обрисовал руками задницу, но в том конце деревни «такенных» нет, одни «такие» и «такусенькие». Чисто предположительно Майк показал размеры Клер Фергюсон, сильно ей польстив.

Джамесина Макнил наблюдательна, как нанайский охотник Дерсу Узала, и безошибочна, как железный Феликс.* В детстве ее безжалостно сек розгами за вранье отец, пожилой болезненный невыразимец, и вырастил мегасплетницу. Ей не нужно выдумывать, чтобы щегольнуть осведомленностью — она и так осведомлена. Каждое слово как под веритасерумом. Разрушительница репутаций и домашних очагов.

Я ее побаиваюсь.

Рядом со мной шлепают по брусчатке невидимые босые лапки.

Дедал расстроен. Сперва Сметвик недвусмысленно заявил, что эльфы меня хреново обихаживают, теперь выяснилось, что покойник из кокона по крайней мере был в Хогсмиде, а Дедка уверял, что люди отсюда не пропадали... Вдобавок ко всему он при аппарации угодил пяткой на винную пробку, ноги разъехались, но я успел подхватить его за что попало, а попало ухо. Мелкий конфуз окончательно вверг Дедку в угрюмство. Отброшенный с его пути магией мелкий мусор зло разлетается в стороны, огрызки и фантики шлепаются в оконные стекла, как припечатанные ладонью, и не все отваливаются. За окнами происходит движение, из одного высовывается харя и в невежливой форме интересуется, я чё.

— А ты чё? — возвращаю вопрос.

— Так я ща! — оценив мою накачанную в больничной койке мускулатуру, обещает харя. Ныряет за занавеску и, опасливо высунувшись одним глазом, начинает чистить мостовую скромными по площади Эскуро.

В Хогсмиде со средних веков действует решение мэрии: каждый домовладелец содержит в порядке участок улицы перед своим фасадом. Поэтому на мостовой среди уложенной вскладчину серой брусчатки есть прямоугольники черной, бордовой и грязно-розовой, а кое-где и композиции со сложным рисунком. Случались эпидемии украшательства, когда улица выглядела, как лоскутное одеяло, долго продержалась мода на световые дорожки, бегущие перед ночным пешеходом, как ближний свет фар, а вот музыкальные камни, покорив сердца всего за неделю, спустя месяц вызывали одни проклятья в адрес упрямцев, не желавших отключить мордредову шарманку. Но грязь, как сейчас, была только во время интенсивных авианалетов, пафосно названных «Битвой за Англию». Говорили об ужасных разрушениях в Лондоне, ожидали, что вскоре по Хогвартсу отбомбится напророченный кем-то из Трелонят тяжелый самолет, управляемый поднятыми самим Гриндевальдом мертвыми гитлеровскими пилотами, и деревне обязательно достанется... Но у мертвецов что-то не задалось, а для магловских бомберов не было целей, и хогсмидцы снова стали надраивать каждый свой участок мостовой, и не насухо, а со щелоком, окатывая настоями на цветочных лепестках. Живем в дыре, так надо жить красиво!

Что сейчас-то происходит?! На войну с Волдемортом не сошлешься, о нем уж десять лет ни слуху ни духу...

Время от времени ощущаю мягкие толчки воздуха, вытесненного невидимым тельцем, или раздаются нешумные хлопки дезаппарации; кто-то шлепает ногами рядом с Дедалом, кто-то пыхтит, не поспевая, один раз точно распознаю звук подзатыльника, но разговоры эльфов, если они не хотят быть услышанными, не вопринимаются человеческим ухом. Хотя и без слов ясно, что старейшина общины раздает люлей за то, что не донесли об иностранце, и пытается выяснить подробности. Не вмешиваюсь, пускай Дедка правит, хотя вряд ли все вместе взятые деревенские эльфы разузнали больше, чем Джамесина Макнил. Как ей не разузнать, если каждая Хогсмидская девчонка еще в школьные годы переписывает в дневник: «Же ву зем», «Ти амо», «Ё тэ керро», «Иа тэбиа лублу», «Их либэ дих» и еще три десятка разноязычных синонимов. В списке есть даже «Ка-та-уур-дь» племени навахо, ибо с кем бы ни свалить, лишь бы свалить... И ждут с полсотни трепетных ассолей своего капитана Грея, можно без алых парусов, а если Ассоли за сорок, то хоть без глаза сойдет...

Опросив душ пять, Дедал хватает меня за руку, мгновение дезориентации... Стою на той же пестрой мостовой, только дома другие: слева «Кабанья башка», справа наблюдательный пункт Джамесины, та с оханьем шарахается от окна.

— Деда, — тихо спрашиваю, — мисс Макнил нам должна, или, может, мы с артритом ее грязно домогались?

— Забыл? У нее наша фрау Грета, — непонятно объясняет Дедка и, пренебрегая дверным молотком, по-хозяйски распахивает дверь.

Через порог выплескиваются запахи пергамента, костного клея и прелой кожи древних переплетов. Мордред гнилокровный, я помню сотни книг из этого дома! Помню, какая рядом с какой стояла лет сорок назад... И румяную попку в разрезе панталон викторианского покроя... Ага, это мадам Пинс проклюнулась. Библиотекарь замка. В запретной секции так же пахнет старинными фолиантами, а мы с ней, значит, среди премудростей тайных... Нет, чтоб поужинать даму в ресторане, препроводить в номер с шелковыми простынками — опорочить ее боялся. От незамужней ведьмы за тридцать не ждут целомудренных бдений над вышиванием приданого. Однако есть связи и связи. Про нашу сказали бы: «Бедняжка спуталась со сквибом. Видать, нормальный на такую не позарился»... Но почему я ее в попку не целовал — не позволяла или сам стеснялся? Не помню. Хотелось, это помню, а теперь уж не захочется — завяли прелести мадам Пинс, как справедливо заметил шеф. Обделил я женщину. Но уж Роланду расцелую в нижние щечки — за нее саму и за Пинс.

— Понаглее, — советует Дедал, утягивая меня на скрипучую лестницу. — Фрау Грета привязана к тебе по старому ритуалу, так что никуда Макнилиха от нас не денется. Если, конечно, не хочет остаться без прислуги.

*Железный Феликс — прозвище не только Дзержинского, но и названного в его честь арифмометра «Феликс». Эта аналоговая счетная машина, созданная в 1929 году, выпускалась без года полвека. Только представьте: атомную бомбу и орбиту Гагарина рассчитывали, двигая рычажки и крутя ручку.

* * *

— Аргус Гермес Ворюга! Вас здесь не ждут!.. Не бойся, деточка, мама тебя никому не отдаст!

В лицо мне бьет зеленое пламя, и это в ответ на «Доброе утро»! Сердце замирает, слепящий поток заполняет все видимое пространство и стекает по выставленному Дедалом щиту.

Джамесина Макнил не показывает какой-либо заметной реакции: прокляла и прокляла, отбил и отбил. Вот если бы я упал замертво, то всей деревне был бы повод для пересудов о вконец обнаглевших сквибярах, в грош не ставящих порядочных ведьм. Я, что ли, совсем не соображал, к кому вперся, задницу не прикрыв?

Причина конфликта умильно хлопает глазищами. Для меня эльфы не на одно лицо, как для большинства людей, но эту не помню. Худенькая, ломкая, коленки шишковатые, уши жалобно повисли. А мне кажется, что фрау Грета должна обладать статями прикроватной тумбочки. Фрау же, а не фройляйн.

Медленно раскрываю ладонь, как будто хочу удивить Джамесину чем-то спрятанным в кулаке. И удивляю, поймав ее палочку и три амулета. (Детство. Не беззаботное, но оно у меня было. С играми в мага и могучей волшебной силой мощностью в один эльф).

— Значит, правду говорили, что в Мунго могут... — охает Джамесина.

— Пересадить магическое ядро?.. — Еще одна недоучка. Что, впрочем, объяснимо: я долбил теорию, волшебники творили волшбу. — Нет его, мисс Макнил. Или можно сказать, что его слишком много, чтобы пересадить. Весь волшебник — источник магии, а ядро лишь абстракция для простоты объяснений.

— Но как же... — кивает на волшебные приблуды в моих руках.

— Фокусы. В принципе любой сквиб может, если поработает в замке с моё.

Бросаю палочку и амулеты на стол, отворачиваюсь к окну, у которого прошла жизнь Джамесины Макнил. Идеальная точка наблюдения: зал «Кабаньей башки» виден сверху насквозь; посетителей по раннему времени всего двое, оба у стойки, но ясно, что когда в зале будет битком, пьяницы у витрины не помешают наблюдать за пьяницами у дальней стены. Вечером. Тогда и блики на стеклах не будут мешать... А ну-ка! Поляризационные очки у меня с собой с тех пор, как купил их в Большом Лондоне. Собираюсь заглянуть через них в глубины Черного озера, но случай пока не выпадал. Надеваю. Бинго! Витрина стала как будто чище, ясно вижу шевелящиеся губы Аба Дамблдора за стойкой.

— Провоцируешь? — подает голос Джамесина Макнил. Она сидит, как девочка с картинки о хорошем воспитании, с прямой спиной, руки на коленях, и пожирает взглядом свои игрушки.

— Больно надо! Забирай.

Цап! И опять девочка с картинки. Завидная скорость.

— Что тебе нужно, Аргус? Что тебе нужно на самом деле?!

— Вы, мисс Макнил. Таланты ваши.

— А конкретнее?

— Для начала вы мне расскажете об иностранце. Все, что видели, о чем догадались и что лишь предполагаете.

— А в жопу тебе не подудеть?

Грубо. И непонятно. С самого начала непонятно. Старый обряд привязки, о котором говорил Дедал — эльфийский, из тех, что не вырубишь топором. Если Джамесина хочет сохранить «деточку», ей со мной договариваться надо.

— Не торопите события, мисс Макнил. Надо будет, задудите марш Собственного Его Величества шотландского пограничного полка на три рожка.

Во как мы хватаемся за палку. Во как крепко держим. Ой, как больно, когда пальцы выламываются, а подлечить нечем, палка уже у меня.

Фрау Грета (и.о. деточки Греточки) совсем приуныла. Понимает ситуацию лучше Джамесины: полноправной хозяйкой той не стать даже через мой труп. Ума не приложу, зачем я привязал означенную фрау по эльфийскому обряду, факт тот, что когда я умру, ее потянет служить моему ближайшему родственнику по крови, как Акку Кнебекайзе в Лапландию.

— Что ж, — развожу руками, — это ваше решение, мисс Макнил. Палочку сможете забрать в Департаменте магического правопорядка после уплаты штрафа за неспровоцированное нападение на сотрудника Министерства. Если захотите оспорить, придется принять веритасерум. Поэтому вы не захотите.

Джамесина вскидывает голову, на лице отчаянье и... облегчение?

Обвинение прозвучало, мой эльф более не может оставаться у Джамесины. Фрау Грета, взрыднув, вкладывает лапку в мою руку, и мы исчезаем.

* * *

Солнце жарит с библейской немилосердностью, иссушенные трупы акромантулов на пограничных столбах дрожат в знойном мареве, словно их сжигают на невидимых в дневном свете кострах. А в тени гигантской кроны вечный полумрак, наблюдаю действительность, как из кинозала. Лежу под дубом вековым, жаль, не могу питаться желудями, а жрать хочется. Запил голод водой из родника, аж холодно в животе. Дедала тревожить не стоит, он колет фрау Грету. Вон они сидят в позе возбужденных сусликов, лапки перед собой, рты буквой «О».

Не совсем понятно, почему Дедка притащил нас сюда, а не домой — то ли место ему нравится, то ли встрепенулась паранойя, разбуженная снайперской несвоевременностью визитов Макгонагалл. Моя так давно встрепенулась, бегает по углам. Встрепенутая. Уж очень специфический у нас с Маккошкой юморок положений (или ситуаций? Всегда их путал). С бородой юморок.

Между тем фрау Грета совершенно раскисла, ее плаксивая гримаска теперь кажется шаржем на кого-то давно знакомого. Из мути забвения всплывает вечно хнычущая толстуха, комкающая в лапках замызганный ночной чепец. Дедка клялся Мерлином и Морганой, что не хотел брать ее в Хогвартс, но дрогнул перед мольбами спасти несчастную от русских, которые рвали немцев тяжелыми танками, не разбирая на эльфов и людей. «Герру зандкастлфюреру», то есть мне Грета как само собой разумеющееся сдала справку, что не является человеком. Терпеливо разъяснила, что таким образом с меня как хозяина официально снимаются все подозрения в том, что прислуга с нетипичной внешностью является расово неполноценной или, независимо от расы, ребенком с врожденной болезнью.*

Хогвартская община с ее крепкоухими парнями — мечта любой домашней эльфы, которой хозяева прикупят помощницу, и делай с ней что хочешь. А берлинское пополнение угодило в мечту из-под бомбежки, похоронив под руинами все, о чем стоило жалеть. Замок тонул в сгущенном до приторности счастье. Рутинные работы выполнялись в ритме чарльстона, подростки увлеклись гимнастикой по системе Мюллера, женщины заездили Дедку: эту подлечи, ту возьми прямо сейчас, как это «не хочу», когда у почтенной фрау, может, последняя овуляция!.. И все вместе, новожилы и старожилы, как черт от ладана шарахались от фрау Греты.

Тишайшая эльфа отравляла нашу жизнь уже тем, что была где-то поблизости. Как змея в траве. Эльфы, прирожденные эмпаты, ощущали исходящую от нее жуть и обходили непонятную бабу стороной, а я то и дело нарывался. Полный скорби взгляд, по-кошачьи прижатые уши — это я имел неосторожность приблизиться. Деваться некуда, желаю доброго дня. Безмолвное «За что?», глазищи переполняются слезами, вот уже из носа потекло... На вопрос, в чем дело — рыдания, на уговоры показаться целителю — истерика, Грета полезный, Грета нихт унтерменш...

Осенью у Пола Макнила пропала в горах жена, и он пришел к нам за нянькой для малышки Джамесины. Это шанс, понял я и оторвал от сердца эльфу с великолепным берлинским произношением, на диво вышколенную в семье из высшего общества. Не ручаюсь за произношение, тут я исходил из простой логики: не с эльзасским же прононсом говорить жительнице Берлина. А насчет высшего общества сомнений нет: жили Гретины добрые хозяева на Унтер-Ден-Линден, где разве что кошки не имели золотого партийного значка, справку для прислуги заверили аж в Рейхсканцелярии. Куда уж выше, самые сливки с дерьма.

Стоит ли описывать угрызения моей мохнатой совести, мучимой тем, что я безвинно подставил бедолагу Пола, разрывавшегося между теряющими перспективу поисками жены и опасной службой в Отделе тайн? Или не переводить бумагу на такую неважность? Угрызения были мощны, но коротки, как долетавшие до замка пуки Хагрида, собственнозадно удобрявшего огород, а счастье избавления от дурехи — тихим и постоянным, как ожидание желанного ребенка. Я наслаждался каждой минутой, удивляясь, что до сих пор не вижу у ворот разгневанного Пола за руку с несостоявшейся нянькой.

Через месяц — или через два? — то ли счастье приелось, то ли угрызения окрепли, я собрался с духом и навестил Макнилов. Грета смылась при моем появлении, однако Джамесина выглядела ухоженной и довольной, Пол с аппетитом уплетал сосиски с капустой и похваливал берлинское произношение дочери, по-моему, вообще не слушая, что с этим произношением лопочется.

— Аргус, тебе не помешает быть построже с эльфами, — дал он ценный совет. — А то взяла моду рыдать. Хозяин сдал ее в аренду, значит, «Йес, сэр!» и никаких рыданий, верно я говорю? Ребенок же смотрит. Ребенок учится. А она рыдает! Я заклял ее слегка: чуть взрыднет, сразу жалящее в булки! Веришь ли, птичкой запорхала, марши поет, мазохистка!.. Это ничего, я твои права не нарушил?

Я ответил как есть: букву контракта нарушил, но раз марши поет, то ничего.

А спустя лет десять директор Диппет, уже по ноздри погруженный в пучину маразма, раскрыл тайную секту младшекурсников, колдовавших на неизвестном языке. Заклинания у них были неопасные, бытовые, однако ни словом, ни жестом не совпадавшие с преподаваемыми в Хогвартсе. Иной раз сопляки колдовали беспалочково, жестикулируя пальцами! Учиненное профессурой расследование не дало особых результатов. Сектанты все оказались родом из Хогсмида, а на расспросы, кто научил колдовать, отвечали: «Никто, мы так с детства играем!».

Я узнал их тайный язык: германо-английский суржик в эльфийской грамматике и с берлинским произношением. Но кто же станет спрашивать о магии сквибяру...

*Хочется поморализировать, мол, а знают ли нынешние кожаные головы с белыми шнурками, что нацисты «санировали» собственные, великогерманские, дома инвалидов и психушки? В поисках экономичного способа умерщвления остановились на уколе бензина в сердце... Исполнителей для таких дел не могло быть много, значит, есть большая вероятность, что в число жертв «санитара» попадала собственная бабушка или больной ребенок, и черт его знает, какие эмоции он испытывал. Видимо, прежде всего страх, что коллеги узнают о его родстве с «генетическим мусором»...

* * *

Ага, мои эльфы до чего-то договорились. Фрау Грета с покаянным видом пытается намотать уши на кулаки, длины не хватает; Дедал отворачивается, давая понять, что разговор окончен. Тогда фрау с видом уже дерзким изображает «бабочку», как это любят делать хозяева вислоухих собак, и с хлопком исчезает. Дедал идет ко мне, мимоходом нагибается к роднику и зачерпывает — кажется, что ладонью, но выпрямляется он уже с большим тонкостенным стаканом в руке. Подходит, садится, смотрит на свет, как по быстро запотевающему стеклу сбегают капли конденсата, оставляя за собой прозрачные дорожки.

— Красота... Это тебе не кубок из крысы!

— Да, — соглашаюсь, — красота не нуждается в украшениях.

Дедка тяжко вздыхает и пьет — вкусная вода, но холодная, а домовики с их тщедушным телосложением к этому очень чувствительны.

— Табакерка из мыши... — бурчит Дедка между глотками. — Чайник из улитки... Дамблдорство в трансфигурации!

— Дамблдоровщина, — поддакиваю.

— Угу-м. «Дамблдоровщина» точнее, — признает Дедка. — Однозначнее. «Ство» чаще всего разновекторно, например, мессионерство: с одной стороны, учит аборигенов носить штаны и мыть руки. А с другой стороны, взять Бокассу: в штанах, с мытыми руками сожрал своего министра и остальной совмин угостил. Выходит, не тому его учили... В свою очередь «щина» в лучшем случае нейтральна, а чаще заряжена негативом. Похабщина, деревенщина, безотцовщина...

— Мальчик мой, «щина» ведет во тьму!

От души хохочем, Дедка упал на спину и дрыгает ногами, я тоже дрыгнул за компанию. Потом Дедка хохочет один, а я смотрю. Я смотрю долго. Для эльфов чужие эмоции — открытая книга с картинками и цветомузыкой, поэтому они не понимают, в чем идея притворства. Дедка меня доставал на похоронах директора Диппета:* зачем эта леди плачет, ведь ей все равно, а ее дочка даже рада? Теперь показывает, как усвоил тогдашний урок.

— Ха-ха! — сообщает он тоном «Осторожно, двери закрываются». — Ой, не могу.

И глазом косит, снимая мою реакцию.

Понимаю, что шоу связано с фрау Гретой — то ли она выложила на допросе какую-то мегакаку, и Дедка не знает, как мне об этом сказать, то ли сказать ему нечего, и это вместе с чередой сегодняшних неудач рвет его самолюбие в конфетти.

Вот, решился. Сейчас ляпнет.

И Дедка ляпает:

— Аргус, зачем тебе дом Джамесины Макнил?

Однако!

— Деда, зачем мне дом Джамесины Макнил? Я в замке живу.

— Мало ли... — упорствует Дедал. — Может, у тебя были планы, только ты забыл после эликсира?

— Тут нечего забывать, Деда. Хогсмид — холодная задница Соединенного Королевства, один урожай в год выгоняют с магией. Это приговор местной экономике и рынку недвижимости в частности. Его просто нет. Нулевой спрос на единственное предложение: Макгонагалл продает свой хогсмидский дом с тех пор, как овдовела. При такой с позволения сказать ликвидности я лучше вложусь в федерацию борьбы нанайских мальчиков, это хотя бы весело. А хоронить капитал в недвижимости, которую невозможно продать — благодарю покорно!

— Ты, главное, не нервничай, — говорит Дедал, — с твоим-то сердцем. А то, знаешь, дикие вепри так легко возбуждаются...

Подколол, Швейк ушастый.

— Аргус, а если не покупать? Если — даром? Видишь ли, фрау Грета УВЕРЕНА, что ты хочешь отобрать дом у Джамесины Макнил.

М-да. Крепко затылки чесали они, как сказал классик. Отобрать-то я могу — в смысле, знаю схемы. Я не могу представить, что рейдерским захватом отжимаю ненужный мне домик у деревенской ведьмы. Но фрау Грета уверена, что тут будешь делать! Разумеется, она отзеркаливает эмоции Джамесины.

— Макнилиха была в истерике, — добавляет Дедал. — Ты помнишь, что мы не брали с ее отца денег за няньку?

Киваю. Я вообще хорошо помню Пола Макнила, он ведь в замке помогал, не чинясь, из хоговского патриотизма. Там непонятно было, кто кому должен, Пол нам за няньку или мы Полу за совет искать проклятую ложку, когда у детей стали выпадать зубы...

— А теперь кто-то внушил Макнилихе, что ты потребуешь оплатить найм домовика за все прошедшие годы!

— И как бы за долги отберу ее дом? Не сходится. Одной книжки из библиотеки Пола Макнила хватит, чтобы оплатить домовуху до конца века. Нет повода для истерики.

— Такие дорогие книги?! — не верит Дедал.

— Редкие.

— Да ну! В замке полно книг, как у Пола. По гербологии я у него все названия сверял по списку, так у нас то же самое и еще в сто раз больше.

— В замке дешевые репринты, и на многих указано: «Последний известный экземпляр авторского издания уничтожен как носитель неснимаемого проклятия». А он в библиотеке Пола, и от проклятья ни следа. Смекаешь?

— Угу! Это как с вещами директора Диппета. Тот чудил под конец жизни, даже зубную щетку заклял на кровь, чтоб не сперли...

— Я не совсем о том, Деда. Возьми любую антикварную книгу — она заклята на кровь еще с тех времен, когда маги бодались с отцами инквизиторами. Только в одном случае есть живой носитель той самой крови, а в другом его нет, и заклятая книга слепо хреначит всякого, кто прикоснется. Ее уже не прочесть, не продать и даже хранить запрещено. Новому владельцу книги остается либо потратиться на очистку с большой вероятностью получить старый школьный учебник, либо сдать опасный артефакт невыразимцам за десять сиклей призовых. Так вот, Пол Макнил умел находить конфетки среди макулатуры по десять сиклей. Букинистом он был непревзойденным, по внешнему виду определял, из чьей библиотеки книга и какой мастер ее переплел триста лет назад.** Ошибался, конечно, а главное, расплачивался здоровьем, бывало, по десятку проклятий таскал на себе... Он оставил очень дорогую библиотеку. Никакому аристокату не собрать за одну жизнь. На многие книги просто нет цены, ее только аукцион определит. А есть еще инкунабулы в банковском сейфе, я сам видел у Пола гримуар Герпия Злостного... К чему веду: не странно ли, Деда, что Джамесина Макнил, сидя на алмазной горе, истерит из-за домика кума Тыквы?

— Чьего кума?

— Забудь. Это из детской книжки, персонаж с говенным домиком.

Ох, не нравится мне Дедкин взгляд... Он знает все мои детские книжки — сам же их подбирал из оставленных школярами. Как здесь относятся к переселению душ?

Отмазываюсь:

— Я еще в детдоме читал.

— Где?!

— В приюте.

Второй раз подряд я прокололся. Ладно, детдом-приют еще семечки, мало ли как дети называли свое узилище.

— Менталист! — воздев тонкий палец, со значением произносит Дедал.

Не сразу понимаю, что кум Тыква похоронен под реально важной темой: кто-то покопался в мозгах Джамесины Макнил.

В тот же миг, как жемчужное зерно в навозной куче, мелькает: какая, на хрен, «Галичина»?! Рулит «Чипполино», я ж его читал с фонариком под одеялом, обложку помню, словно только что держал в руках: «Детгиз», пятьдесят шестой год. Не успел я на ту войну, на других геройствовал в своей службе тыла. А Штирлиц? Теперь мне почему-то представляется, что стал он учителем в простой советской школе. А что? Принял деятельное раскаянье, решил сеять разумное, доброе, вечное... Абсолютно невероятного нет, есть статистика, а двадцатый век набирал ее в экстемальных экспериментах над миллионами людей. Был сбитый летчик, упавший на заснеженный склон. Пробил в снегу стометровый тоннель, встал и вернулся в свою часть с опломбированным парашютом. Да что там! Прямо сейчас президент сверхдержавы предает свою страну, причем почти бесплатно. Это похлеще штандартенфюрера в советской школе...

* Где-то в первых выкладках я отметил противоречие канона, зафиксированное в Поттер-Вики: по одной версии, Дамблдор сменил на посту директора Армандо Диппета, умершего в 1956, по другой Дамби стал директором в 1970-71. Сейчас Поттер-Вики отсчитывает директорский стаж Величайшего с 1971, а Диппета перезахоронила в 1992.

Я в «Аргусе» оставляю 1956 год.

** Каких-нибудь сто лет назад больше половины книг продавалось в папках, неразрезанными типографскими листами по 16 или 32 страницы. Одни покупали, потому что дешево, другие — чтобы отдать в переплет (или переплести самому, популярное было хобби). Таким образом домашние библиотеки были оформлены в едином стиле.

* * *

Менталист — ключевой кусочек пазла, сильно меняющий картину. А я-то не понимал, каких грибов объелась крошка Джамесина, которая писала мне на коленки...

— Деда, — спрашиваю, — догадки насчет личности менталиста есть?

— Дай подумаю... — морщит лоб Дедал. — У нас ведь не протолнуться от менталистов. В башне Величайший, в подвале его ручной Гвардеец. Сложный выбор! Дамблдор или Снейп? Светлый или темный? Пнем по сове или сову об пень?

— Напрасно иронизируешь. Я в последние дни бегаю от Дамблдора, как пикси от кота — не хочу, чтобы в голову ко мне лез. Бегаю и думаю: а ведь сильному легилименту не нужен эликсир забвения, он и так тебе сотрет память и напишет, что захочет. Снейпа это, кстати, тоже касается. Макгонагал сказала, он зелья варит для Поппи, такой занятой, такой занятой. И тем не менее, потратил на эликсир, считай, день: он варится восемь часов с перерывами на отстаивание. А мог бы воспользоваться легилеменцией. Если мог.

— Удивил, — признает Дедал. — Все знают, что Снейп учился у Волдеморта, а Дамблдор... просто сильный менталист, и все.

— Ага, и с Фламелем он алхимичил, и Гриндевальда превзошел в боевке, и удостоен премии Варнавы Финкли за чары. Вот за трансфигу ничего не дали, хотя Дамблдор преподавал ее шестьдесят лет. Может, потому и не дали, что свидетелей сотни?

— Все политики раздувают свой авторитет, это входит в правила игры. Нам сейчас надо решить: останавливаемся на Дамблдоре и Снейпе или ищем третьего менталиста?

— Для начала прикинем, что ему надо.

— Чтоб ты не общался с Джамесиной.

— Я с ней двадцать лет не общался, с похорон Пола. Уточняю: менталисту надо отсечь меня от информации об иностранце, которую может знать Джамесина.

— Принимается, — кивает Дедал. — Еще какие соображения?

— Сильный, наглый, про Джамесину практически ничего не знает...

— Позволь! — Дедал принимает роль адвоката дьявола. — Он знает, что фрау Грета не продана, а взята на условиях найма, знает даже, что Джамесина не платит за нее!

— Эта информация больше о фрау Грете. Из замка протекло.

— Похоже, — соглашается Дедал. — У нас любой эльф тебе расскажет, кто где служит, на каких условиях, и как оно там. Интересуются. А людей что в замке, что в Хогсмиде бесполезно расспрашивать о таких вещах... Хотя сама Джамесина могла сказать.

— Права собственности на эльфа не обсуждают посреди улицы. А в дом к ней менталист не заходил, иначе увидел бы книжки и внушил, что я за ними охочусь. Такая установка легла бы, как родная! Но ему лень было поинтересоваться. Заметь: дом выглядит не богаче других, вот он и вбил Джамесине стандартный страх большинства деревенских увязнуть в долгах, а потом придет злой дядька и отберет родовое гнездо. До затылочной кости вбил! Сукин сын привык не церемониться — знает, что любая нелогичность ментальной установки перекроется ее силой.

— Вряд ли он ожидал, что его установка окажется настолько нелогичной, — ради справедливости вставляет Дедка.

— Награди его за это почетной колдографией у знамени Хога...

Говорить становится не о чем, валяемся под дубом и вздыхаем. У меня не утвержденный бюджет, и я обещал работу для девочки Салли и ножи для кентавра, и собирался купить матрас, а лучше кровать, и подсчитать мощность котельной, чтобы, если можно, установить нормальные смесители, но это подождет, а вот потрахаться мне совершенно необходимо по медицинским показаниям. Наконец, я до сих пор не понял, почему шеф посоветовал мне читать старые газеты, а это может оказаться самым важным — после бюджета, конечно. Ну и как второстепенные дела, считай развлечение — подсунуть Дамблдору мантию бабульки Малфой и присвоить лабораторию Фламеля.

Увы, в ближайшее время я себе не принадлежу, поскольку обязан сегодня же сдать в ДМП палочку Джамесины Макнил. Саму Джамесину придется тащить к мозгоправам, пока совсем не рехнулась. Я уже начинаю бояться авады из-за угла. На дом посягнул, деточку Греточку отобрал — как тут не убить мерзавца!

— Взятки можно платочками, — подсказывает Дедал. Тоже думает о Джамесине. Она ж сама не сдастся, да и вообще дело щекотливое, ведь это я пришел в ее дом...

— Конгениально! Напомни — цветов миссис Твилфитт, каких-нибудь особенных, от Помоны, и «Курвуазье» Твилфитту, чтоб не ревновал.

— С чего начнем?

— Пошлем все на хрен! Полчаса отдыхаем, о делах не говорим!

Сгребаю на себя шуршащие сухие листья, кидаю охапку на живот. Не беспокоить, я в домике. Или в могиле.

Голода уже не чувствую, из-под ложечки по телу растекается бодрость, как после неутомительной пробежки в осеннем парке. Ага, водичка из родника и впрямь непростая! Обитатели Леса об этом точно знают, не случайно здесь Магориан службу несет, и по крайней мере один волшебник тоже знал, давно. Ветка надо мной — шедевр высшей магии: листики как заготовки «пламенеющих мечей» для какого-то мелкого народца вроде лепреконов. Узкие, заостренные к концу, с мощным черешком — оплети кожей, и готова рукоятка. На животе у меня и на земле вокруг такие же, только засохшие листья в форме фламберга — тут не трансфигурация, тут давнее устойчивое изменение генетики. Долгий труд, только зачем? Скорее всего, магия ради магии, работа какого-то предтечи Мичурина.

— Видел? — показываю Дедалу на генномодифицированные листья.

— И ты видел. Это работа Помоны на СОВ, сорок восьмой год. Ей нужно было «Превосходно», а директор Диппет сам знаешь, как относился к полукровкам. Ты и помог: показал ей родничок, дал немца-садовника...

— Все забыл, — признаюсь. — Лежу тут, радуюсь, что открыл волшебный источник.

— Позволь, — не верит Дедка, — но Прозерпину ты вчера угощал водой! С боем добытой.

— Я считал, что источник обычный, а Прозерпину взял на арапа. Подумал, вместо шоколадки угощу ее водичкой, вреда всяко не будет.

Дедка примеривается и аккуратно бьется затылком о дуб вековой.

— Дзынь! Дзынь! Дзынь!*

— Это что такое?

— Это я скорблю... Альфред.

— Я Альфред?!

— Ты. Альфред Джингль,** проходимец, исполненный самоуверенности и неописуемого нахальства... Врешь, как дышишь! Даже я не почувствовал, что ты врешь!.. Это еще не говоря о твоем изобретательном и многозадачном хамстве. Вот зачем ты Макгонагалл свой уд казал? Профессору, наставнику молодежи. Вдове, наконец!

— Вдову удом не испортишь. Я тебе больше скажу, Деда. В таких сложных случаях, как у Макгонагалл, нужно в приказном порядке назначать удотерапию. Учитель, засушивший в себе страсти, не способен пробудить страсть к своему предмету в учениках. Уж лучше бы розгами драла, как ты меня в детстве.

— Насколько же проще было с тобой маленьким... — вздыхает Дедал.

Память, пропустив утонувшие в забвении десятилетия, рисует картинку из детства. Бегу по коридору, прикрывая ладонями задницу от пинков босой ножки. Следом Дедка в воспитательном порыве, не отпускает ни на шаг: «Хозяин Ворюга, сэр! — пинок. — Куда же вы?! — пинок. — Мы... еще... не закончили... — три пинка, — ...изучение метрической системы мер!». Миг, и Дедал уже стоит на моем пути. Я еще пытаюсь бежать, но увязаю в сгустившемся воздухе, как оса в меду. Лоб мне промокают носовым платком, по волосам проходят расческой, в руки суют швабру. Выравниваю дыхание, с натугой выдувая воздух в кулак, и когда через полминуты из бокового коридора выруливает компания старшекурсников, ее встречает младший смотритель замка Ворюга-Зверюга, заранее красный от гнева (ну, не оттого же, что ему эльф напинал).

«Well, well, well,*(3) — гнусавлю в стиле приютской гадины мисс Крыс. — Снова Слизендор! Вид победный, запах навозный, коленки в траве. Стало быть, гоняли «земляных червяков»... Мистер Прюэтт, если делаете покаянное лицо, то хотя бы спрячьте зубы. Мистер Малфой, чем выше вы задираете нос, тем виднее сопли. Объясните своему будущему начальнику охраны, что вы накостыляли людям, от которых во многом зависит ваше благополучие... Правда не понимаете?.. Из нынешнего выпуска барсуков, которых вы так увлеченно гоняли, только четверо выбрали гербологию для сдачи ЖАБА, что дает повод называть их земляными червяками. Из них трое — дети крупнейших арендаторов вашего деда, и только один никак не связан с Малфоями. Остальных выпускников Пуффендуя ждут места на семейном производстве или в Министерстве. Первые — ваши будущие поставщики, вторые — ваша головная боль. Мельчайшему клерку достаточно переложить пергамент в другую папочку, чтобы высокий лорд проиграл многотысячную тяжбу... Пора взрослеть, джентльмены! Доложите о своих похождениях деканам, с моей стороны наказаний не будет. Вы уже наказали себя так, как мне в жизни не выдумать!».

Да, так и было какие-то восемьдесят лет назад. Слизеринцы — дети крупных собственников, и гриффиндорцы с их культом боевки, взаимный интерес капитала и силы, способной его защитить. Собирательное «Слизендор», или «Гриффирин» — это когда речь шла о совместных выходках, ломавших все разумные пределы, вроде попытки скрестить кентавра с фестралом.

Как развалился этот казавшийся вечным альянс, я не понимаю. Роль Волдеморта и Дамблдора очевидна, но это роль деревянных клиньев, которыми раскалывают камень. Раз их вбили, значит, было куда вбить. Трещина была. А так бы и пытаться не стали — с деревяшкой против гранитного монолита.

* По-английски, разумеется, то есть Jingle (звон).

** Пройдоха-неудачник из «Записок Пиквикского клуба».

* (3) Написал по-английски, поскольку не смог произнести «Так, так, так» с гнусавой интонацией.

* * *

Приемная аврората, пишу измочаленным казенным пером заявление на Джамесину Макнил. В приоткрытую дверь несет носками, слышится самоуверенный баритон:

— И после всего она встает, одергивает мантию и этак мечтательно говорит: «Не спорь, ты точно Санта-Клаус!».

Взрыв хохота, лбов десять там коротает время, ожидая вызова.

— Не мешает? — спрашивает дежурный.

— Пускай, ты же слушаешь.

Дежурный — тот аврор, которого я поил зельем в приемном покое Мунго. Сидит как ни в чем не бывало, даже без косынки для больной руки, а рана была жуткая... На столе табличка «Джей Сэвидж», украшенная скатившимся на стол и засохшим потеком кофе. Как пролили, так ее и не сдвигали с места.

Перехватив мой взгляд, дежурный с усмешкой подтверждает:

— Одна фамилия на всех. Для жалобщиц.* А я Питер Праудфут,** можно без «мистера».

— Тоже круто... Меня тем более можно без «мистера».

— Скромничаешь. Вообще-то правильно, высунувшийся гвоздь бьют по шляпке... Сказать по правде, я был в шоке: старый Аргус со шваброй — заместитель главы Департамента Недвижимости!

— Заглянул в мое досье?

— Полюбопытствовал. Для тебя там ничего интересного: одни анкетные данные, ты ж не привлекался. Да и странно было бы, если б привлекался — с белой-то меткой!

— Что за метка?

— А вот! — Праудфут кивает на плотно стоящие в шкафу папки. — Коричневые наклейки на корешке — наши поднадзорные, в основном кто срок отсидел. Если коричневый трое суток подряд не появляется по месту жительства, метка краснеет. Объявляем его в розыск и обычно находим, хотя иной раз под землей. Живых передаем в следствие, оттуда два пути: назад к нам в коричневые или с черной меткой в архив осужденных. В следственном архиве есть еще оранжевые — подозреваются — и желтые — без определенных занятий, группа риска. Общий архив: зеленые — лояльные граждане, наши основные подзащитные, синие — мелкие чиновники, голубые — столоначальники, тем и другим оказываем силовую поддержку в предусмотренных Уставом случаях... Таких, как у тебя, белых меток меньше двух десятков. Не подлежишь уголовному преследованию без санкции министра или главы ДМП, ну и прочий фарш. Можешь хоть личного телохранителя потребовать, только я тебе этого не говорил.

Ага, не будем говорить человеку о его правах, а то еще воспользуется. До чего же знакомо!

— А какая метка у Дамблдора?

Праудфут взмахом руки захлопывает дверь и поправляет высунувшийся из рукава конец палочки.

— Не угадаешь... оранжевая!

И замолкает. Уже сказал больше, чем имеет право... Но меньше, чем готов. Что-то ему нужно от меня, какая-то услуга (не «галька» же в потный кулак), и он показал товар, вдруг заинтересуюсь. Подталкиваю его:

— Ибо...

— Ибо отец Дамблдора умер в тюрьме, сам он подозревался в убийстве сестры, якшался с Гриндевальдом, да и в победе его знаменитой есть сомнения.

— А как же...

— Пост Верховного чародея Визенгамота? — усмехается Праудфут. — Пахана этих престарелых взяточников, которые мешали нам покончить с Гвардией? Исключительно в силу презумпции невиновности я бы приравнял его, скажем, к городскому ассенизатору: имеет постоянный доход, стало быть, вряд ли станет белье с веревок воровать. Достоин зеленой метки, если нет иных грехов.

Развеселил он меня. Сидит вождь Гордая Нога, ни черта не боится. На груди маленькая до кокетства розетка ордена Мерлина, на рукаве нашивки за двадцать лет выслуги и больше никаких знаков различия. Пенсию заслужил, служебного роста нет и уже вряд ли будет, чего бояться?

— А как же Дамблдоров орден Мерлина? — спрашиваю с видом провокатора. — Нужели не влияет на цвет метки?

— Может и повлиять, — хмыкает Праудфут, — если исправить формулировку в наградном листе. Напишут «За спасение подельника от виселицы», я присобачу Дамблдору красную метку и сам пойду на задержание... Только не напишут никогда. Послевоенную судьбу Гриндевальда решил британец, и это уже факт мировой истории. В наших общих интересах, чтобы британец выглядел милосердным победителем.

— Где тут повод для сомнений?

— Милосердие так и прет. Вроде крема из трубочки: сверху приторно и жирно, а снизу каплет на штаны и уже не похоже на крем... Ах, томится Гриндевальд в мрачном Нурменгарде... В Альпах. Горный воздух, нежаркое лето, здоровая зима с легким морозцем, элитная жратва — молоко, сыры и прочая говядина с альпийских лугов. Рай Европы! Откуда взялось, что Гриндевальд там дохнет в каменном мешке, с сорок пятого года не стриженый, если Нурменгард с тех пор охраняется СНАРУЖИ, внутри только эльфы шустрят? Удержит его мешок в замке, который сам Гриндевальд и построил? Мерлин всемогущий, да меня брось голым и связанным в подвал отцовского дома, и я через полчаса буду на перинах соседкины сиськи мять. А у меня там ничего особенного, обычные школярские лазейки. Вот в собственном доме я бы такое забабахал!

— Намек понял, — говорю. — Мог бы и не заходить настолько издалека. Планируешь строиться или купить готовый дом?

Праудфут багровеет под цвет своей мантии:

— Аргус... Мордред гнилокровый, я не собирался тебя просить! Тут другое... Я ведь после тебя лежал у Сметвика, буквально на твоей койке... Короче, я знаю, что тебя опоили забвением, а кто именно, догадаться несложно. В общем, я сказал то, что сказал, вдруг тебе пригодится. А про свой дом просто думаю постоянно, вот он и лезет на язык.

— И что же ты думаешь про свой дом?

— Что хрен его купишь за три с половиной тысячи, — признается Праудфут.

Между прочим, единовременная выплата за его Мерлина третьей степени — две двести.

— Начинал в годы волдемортовщины, а тогда копить было не модно, все жили одним днем, — говорю.

Праудфут кивает:

— Снял квартиру в Косом, мог поужинать в ресторане после трудной смены, сапоги под форму шил на заказ... В общем, маленькие простительные излишества. Непростительно то, что я упустил время от них отказаться.

— В Шотландию поедешь?

Глаза Праудфута загораются: мигом сообразил, что спрашиваю не просто так.

— Какие будут приказания, сэр?!

*Savage — дикарь, свирепый, жестокий.

** Proudfoot — фамилия, позаимствованная Роулинг из «Властелина колец». У нас переводится как Большеног или Шерстолап, тогда как на самом деле Праудфут — Гордая или даже Надменная Нога. Теперь ясно, почему на днюхе Бильбо хоббит Праудфут задрал ноги на праздничный стол.