Личный мир (гет)

— Гермиона… — Гарри обнял девушку, ощущая, как она дрожит. Рон заработал наказание у Снейпа и не смог прийти встречать подругу, возвращавшуюся с курсов. А вот Гарри полчаса простоял под дверьми кабинета Трансфиурации, ожидая, когда Гермиона появится там из камина.

Гриффиндорка была белой, как мел. Волосы схвачены на затылке в неаккуратный узел, одежда помятая. На ногах она стояла нетвердо, будто не чувствовала их. Губы посинели, словно от холода. Гермиона была истощена. Хорошо, что МакГонагалл не было в кабинете, и она не видела, в каком состоянии вернулась в школу ее ученица.

— Так… больно… — прошептала Гермиона, уткнувшись в плечо друга. Гарри успокаивающе погладил ее по голове, не зная, что сказать. Никогда в жизни он не видел свою подругу сломленной. Гермиона бывала разной. Чаще серьезной, немного строгой, рациональной. С тяжелой, полной книг сумкой и в школьной мантии. Но иногда — в основном, во время отдыха — веселой, с блестящими глазами, поглаживающей невнимательно Живоглота. Гермиона бывала гордой, особенно, когда обижалась на Рона. Гермиона бывала сильной — как в Министерстве, например. Но никогда, никогда она не была сломанной. Слабой-слабой, словно тенью самой себя.

Никогда никто не мог сломать девушку. И вот, когда это случилось, Гарри не понимал. Не понимал, почему это произошло. Когда он отвел Гермиону в гостиную и, посадив на кресло, обнял, то почувствовал, как его рубашка становится влажной — Гермиона плакала. Тихо так, без истерики или всхлипов. Она не выбрасывала свою боль, а держала ее в себе. И непонятно, пыталась ли она этим показать, что не все еще мужество покинуло ее, или же у нее просто не было сил на большие страдания.

Гарри не понимал. Не понимал, как мог Дамблдор допустить такое, не уследить, не помочь... Не понимал, как мог он отпустить Гермиону тогда, не имея никаких плохих предчувствий. Радовался, что подругу приняли в Орден. Гарри не понимал, почему именно ей выпало это проклятье, это наказание, непонятно за какие такие грехи. Всегда его мучила собственная судьба. Почему его родителей убили, почему он оказался таким одиноким, запертым на десять лет у глупых Дурслей, почему он должен был изо дня в день, из года в год сталкиваться с Волдемортом, доказывая свои права на жизнь? Почему он был Избранным. Но сейчас собственная жизнь вдруг показалась Гарри пустяком. Одной маленькой такой вещью, не стоящей, чтобы о ней размышлять. Гораздо больше внимания заслуживала сейчас Гермиона, плачущая, сжимающая его руку тонкими бледными пальцами.

Хорошо, что студенты еще не вернулись с обеда, и в гостиной было пусто.

— Гермиона, — пробормотал Гарри спустя пятнадцать минут.

— Да?.. — тихо ответила она ему в плечо, не делая никаких попыток пошевелиться.

— Почему ты не вернулась утром? Я ждал тебя у кабинета МакГонагалл, но потом понял, что ты прибудешь позже.

— Я… не знаю. Кажется, я спала. После превращения словно отключилась на пару часов. Сны, полные кошмаров... Но в снах не было боли. А когда я проснулась, то поняла, что больше не могу лежать, пол был холодным, и все тело занемело. Да и после превращения все еще немного больно шевелиться... Едва поднялась, тогда оделась и отправилась в школу.

Они немного помолчали.

— Как это было? — спросил Гарри. Он понимал, что ответ на этот вопрос либо расстроит Гермиону, либо подарит ей облегчение, и решил рискнуть.

Но девушка не ответила. Незачем кому-то описывать, как ломаются и восстанавливаются кости, как зубы становятся толще и длиннее, как шерсть покрывает все тело…

Гермиона вздрогнула.

— Тебе надо отдохнуть. Я не могу зайти к вам в спальню. Дойдешь сама? — ласково спросил Гарри, целуя ее в макушку.

Девушка вздохнула и встала с кресла.

* * *

Дамблдор был прав — тошнота и плохое самочувствие покинули Гермиону уже на следующее утро. Девушка выглядела вполне здоровой, когда спустилась в гостиную, где ее ожидали неизменные Гарри и Рон. Только в глазах ее все еще была грусть.

— Привет, малышка, — ласково обнял Рон подругу. Они ведь не виделись несколько дней. Вчера Рон вернулся, когда она уже спала наверху.

— Привет.

— Как ты себя чувствуешь?

— Отдохнувшей, — улыбнулась Гермиона. Парни радостно переглянулись: улыбка — это всегда хорошо.

— Идем, ребята.

Впервые за последнее время Гермиона начала отвечать на уроках. За три дня она уже поправила все накопившиеся плохие оценки. Учителя радовались, что их любимая ученица хорошо себя чувствует и как всегда преуспевает. А вот некоторым людям такая перемена не особо понравилась.

Гриффиндорцы и слизеринцы собрались у входа в кабинет ЗОТИ. Звонка еще не было, и все столпились в коридоре. Иногда представители враждующих факультетов переругивались, но скорее по привычке, чем из-за настоящей злобы. И тут случилось НЕЧТО.

— Что я вижу! Кризис уже миновал?

Гермиона вздрогнула и резко развернулась. В нескольких шагах от нее стояла ухмыляющаяся Пэнси Паркинсон. Из-за ее спины бросали на Гермиону недобрые взгляды другие слизеринки.

— О чем ты, Паркинсон? — спросила Гермиона. Внутри у нее все похолодело. Неужели Паркинсон догадалась? Неужели она знает правду?..

— Ты сама, крошка Грейнджер, понимаешь причины моего за тебя беспокойства, — еще шире заулыбалась Паркинсон. В ее глазах загорелся хитрый и какой-то плохой огонек.

— Не понимаю.

— Да ну... Вижу, ты уже хорошо себя чувствуешь? Не мутит по утрам, в обморок не падаешь? Ну да, я слышала, это только вначале плохо, а потом просто начинаешь много кушать.

Гермиона, как, впрочем, и все гриффиндорцы, непонимающе уставилась на Паркинсон. А вот слизеринцы заулыбались.

«Много кушать? — повторила мысленно Гермиона. — Ну, это уж точно не про оборотней…»

— Да пошла ты, Паркинсон.

Гермиона отвернулась к своим друзьям, а потом все в подвале отчетливо услышали шипение слизеринки:

— Залетела, Поттерова подстилка?

Гермиона так и не поняла сначала, что же произошло. Слова Паркинсон словно взорвались у нее в мозгу, вызвав горячую волну, прокатившуюся по всему телу. Гермиона зарычала и, резко развернувшись, подскочила к слизеринке.

Раньше бы она не смогла сделать такое. Но сейчас в ней текла кровь оборотня. Кровь человека-волка.

Гермиона схватила Паркинсон за горло и изо всех сил вжала в холодную стену подземелья. Другой рукой она выхватила палочку и прошипела в сторону слизеринцев, дернувшихся было на помощь однокурснице:

— Еще один шаг…

Все замерли. Влезать в драку с лучшей ученицей школы не хотел никто. В подвале воцарилась тишина. Слышались только тихие всхлипы слизеринки, которая обеими руками тщетно пыталась оторвать руку Гермионы. Но все ее попытки потерпели крах, когда Гермиона заглянула ей в глаза.

Черные зрачки. Настолько черные, что не видно даже собственного дрожащего отражения, и радужка... Вроде бы коричневая, как всегда, но словно покрытая сеточкой оранжевых прожилок. Холодные и злые, нечеловеческие глаза. Под их взглядом не хочется жить.

Гермиона наклонилась к Паркинсон, ощущая пальцами руки, как медленно утихает пульс, как крови становится все тяжелей бежать венами. Паркинсон задыхалась. По коридору пронесся сквозняк.

— Не смей, глупая девчонка, говорить больше обо мне всякие гадости, — прошептала Гермиона на ухо слизеринке. — Не смей больше плести обо мне сплетни и пытаться унизить меня. Если я узнаю об этом, то очень разозлюсь. Ты поняла? Поняла, я спрашиваю?!

Паркинсон что-то прохрипела, глаза у нее начали закатываться. Гермиона разжала пальцы и та сползла по стене.

— Какого черта, Грейнджер?

— Приведи свою подружку в чувство, Забини, — буркнула Гермиона, и тут прозвенел звонок. Грейнджер первая пошла в класс. Некоторые слизеринки дернулись в сторону, когда она прошла мимо них. Но перед самыми дверьми в стену перед Гермионой вдруг уперлась чья-то рука.

— Я не дам обижать своих друзей, — негромко сказал Драко Малфой.

— Так пусть они не обижают меня, — так же тихо ответила Гермиона и выжидающе уставилась на слизеринца. Тот поднял правую бровь, но руку со стены убрал.

* * *

Девушка сидела в библиотеке. За окном лил дождь. Прошло два дня после того инцидента с Паркинсон. Жизнь Гермионы сделала крутой поворот, насколько это вообще было возможно, учитывая последние события.

Во-первых, гриффиндорцы разделились на два лагеря — одни были в восторге от Гермионы, вторые же стали немного ее сторониться. Вспышка ярости сделала ее очень сильной, хотя потом у нее не получалось даже ложку немного погнуть. Но как им это доказать? И нужно ли вообще доказывать?

Сплетни насчет «залета» прекратились, зато теперь их все переплюнули новые. И Паркинсон здесь была абсолютно ни при чем — после ЗОТИ она исчезла в подземельях Слизерина, а на следующий день появилась с платком на шее, скрывавшим пять темных синяков. Гермиона вообще на долгое время стала героиней ее ночных кошмаров, и чаще всего Пэнси вспоминала ее глаза.

Во-вторых, «новость» о Гермионе облетела всю школу в просто невероятные сроки. Большинство учеников обрадовались тому, что Гермиона поставила Паркинсон на место. Меньшинство же ощущало подсознательный страх перед силой молодого оборотня, хотя они и не понимали ее источника.

В-третьих, учителя не знали об инциденте. Непонятно, как Слизнорт не обратил внимания на плохое самочувствие мисс Паркинсон на уроке, но никто ни из слизеринцев, ни из представителей других факультетов на Гермиону не донес. Девушка боялась даже предположить, какая реакция была бы у МакГонагалл. Или Дамблдора, что еще хуже.

Гермиона очень жалела, что не смогла сдержаться. В своих глазах она теперь стала просто чудовищем — оказывается, она может быть опасна для людей не только в волчьем обличье, но и в человеческом.

Если раньше Гермиона очень много времени посвящала библиотеке, то теперь постоянно там торчала. В коридорах, Большом зале и в гостиной она была в центре внимания, а среди пыльных стеллажей можно было отыскать немного покоя. Хотя несколько раз Гермиона слышала неподалеку перешептывание.

Девушка сложила в стопку книги и пергаменты, а потом устало оперлась головой на руки. Мерлин…

Я не дам обижать своих друзей.

Ни капли злости. Только холод. Необычный тон для Драко Малфоя — слова не растянуты, нет ленивости. Просто предупреждение человека, знающего свою силу. Как он изменился…

Пресловутое «мой папа» неожиданно сменилось на «я не дам». Повзрослел мальчишка и словно в лед спрятался.

И еще что-то изменилось. Гермиона распахнула глаза.

Он перестал ее обижать! В последнее время ни одной «гразнокровки» или «магглы» — с тех пор, как она на него напала! Вот это и вправду МЕРЛИН!

Драко проходил мимо, не задевая противными словечками. Бывали в последнее время случаи, когда он сталкивался с «Золотой троицей», но все разборки проходили только между Малфоем, Поттером и Уизли. Гермиона старалась держаться в стороне, и ее никто не трогал.

В чем причина?

Сердце застучало сильно-сильно, отдаваясь тупым звуком в висках. Гермионе стало жарко.

Нееетт, это было бы слишком фантастично, если бы она ему нравилась!

Слишком похоже на сказку. А в последнее время Гермиона не верила в чудеса.

Она верила сухим фактам — тому, что стала оборотнем, тому, что стала опасной. Тому, что влюбилась в Драко Малфоя.

Влюбилась... Влюбилась. Какое страшное слово! Никогда раньше Гермиона не думала, что любовь станет для нее такой мукой. В книгах и фильмах, в историях и легендах любовь всегда дарила счастье. Пусть не на всю жизнь, но любовь дарила влюбленным мгновения радости, от неё хотелось порхать. Любовь дарила совместные воспоминания. И, наконец, она дарила надежду. Надежду на взаимность.

У Гермионы этой надежды не было и в помине. Какая может быть взаимность между нею и Драко Малфоем? Дело даже не в том, что она не чистокровная волшебница, хотя и этой причины было бы достаточно для Малфоя, чтобы даже не смотреть на девушку. Просто они находились по разные стороны баррикад, словно в разных мирах. Она — член Ордена Феникса. Она поклялась защищать мирных волшебников от Волдеморта и его приспешников, в числе которых находились Малфои. Пока неизвестно, стал ли Драко Пожирателем, но какое-то чутье подсказывало Гермионе, что это так. Кроме того, они враждуют вот уже шестой год. Ну и, наконец, главная причина отчаяния девушки — ее новая сущность. Она оборотень. Она не может иметь любимого, потому что этим будет постоянно навлекать на него опасность. Она — чудовище. Монстр, дремлющий в симпатичной оболочке, но готовый проснуться, когда его позовет серебристый свет луны в полнолуние.

Гермиона уже думала об этом. Даже если закрыть глаза на факт ее любви к Малфою, то она не сможет ни встречаться, ни тем более выйти замуж за кого бы то ни было. Ведь в семьях ждут рождение детей, люди женятся ради этого. А каких детей сможет родить она? Волчат?..

Она не может позволить себе такого пренебрежения чужими чувствами. Привязать человека к себе было бы слишком эгоистично. Впрочем, Гермиона и считала себя эгоисткой. Гарри и Рон... У них было полно своих проблем, а вместо этого они переживали за неё. Конечно, Гермиона на их месте поступила бы так же, но чувство вины теперь всегда преследовало ее. И самым ужасным в этом было то, что она эгоистично не могла их отпустить. Просто чувствовала, что умрет в одиночестве. Это только в кино популярны волчицы-одиночки. А она ведь еще человек. Пусть только наполовину, но у неё остались чувства и друзья. И она не может полностью отвергнуть нормальную жизнь, она должна пытаться оставаться прежней. Иначе она сойдет с ума. Иначе она подведет друзей, которые любят ее.

Как же сложно! Она не может любить, но любит. Ее нельзя любить, но как объяснить это друзьям? Она переступает через множество «не может» ради едва ли не большего числа «надо» и «должна». Круг замкнулся. И в его центре — она со своим маленьким личным пространством, с личным мирком. Словно темная дыра в прекрасном звездном космосе.

Гермиона встала и пошла в гриффиндорскую башню. Солнце уже зашло, можно лечь спать. В спальне еще никого не должно быть и никто не будет бросать на нее пугливые и в то же время заинтересованные взгляды, как на редкостного опасного зверька на привязи. И подойти охота, и боязно, что укусит...

— Гермиона! Подожди!

У поворота к гостиной Гермиону нагнала Джинни.

— Привет, Джин.

— Привет! Постой… — девушка оперлась рукой на стену, пытаясь отдышаться. Во второй руке она держала какой-то холст.

— Ты где бегала? — спросила Гермиона.

— Да вот, еле успела к отбою... Меня нарисовали!

— В смысле?

— В прямом, — широко улыбнулась юная Уизли. — Смотри.

Девушка развернула свой холст и продемонстрировала удивленной Гермионе свой очень красивый портрет.

Было видно, что художник умелый, не дилетант. Особенно реалистично получились глаза, прямо как живые — с веселыми искорками, какие часто появлялись во взгляде Джинни, когда у нее было хорошее настроение. В левом углу стояли инициалы автора.

— «А.Г»? — поинтересовалась Гермиона.

— Астерия Гринграсс, — пояснила Джинни. — Когтевранка, моя ровесница.

— Астерия? Не припомню такой... Но нарисовано очень красиво. Художница и правда хорошая.

— Ты должна ее знать. У нее длинные светлые волосы, голубые глаза… Красивая очень.

Гермиона пожала плечами — может, и встречала. В Хогвартсе много учеников, невозможно всех запомнить.

— А ты как? — вдруг спросила Джинни, внимательно и даже как-то сочувственно смотря на Гермиону. Та, не отводя взгляда от холста, ответила:

— Неплохо. Но мне иногда кажется, что я состарюсь в библиотеке.

— Эй, не надо так говорить. Тебе до старости еще далеко. В Хогвартсе часто что-нибудь случается, вот скоро появятся какие-нибудь свежие новости и о тебе все забудут.

Гермиона нерадостно улыбнулась и посмотрела Джинни в глаза.

— Джин, такое не забудут.

— Ну, ты просто того… сдерживайся и не делай больше глупостей, тогда, может, забудут, — неуверенно посоветовала Джинни. — Хотя, как по мне, ты все правильно сделала. Я бы еще врезала этой Паркинсон, чтоб уж точно болтать перестала!

— Какие мы кровожадные, — сказала Гермиона, улыбаясь приятней.

* * *

Драко устало закрыл глаза и прислонился к стене. Ну что с ним не так? Он успешный ученик, он знает кучу заклинаний. Так почему, почему он не может справиться с этим дурацким шкафом?! Вот уже больше месяца торчит в Выручай-комнате, а толку-то никакого!

Парень раздраженно пнул какую-ту коробку и вышел из захламленного зала. Неожиданно за углом послышался шум, будто что-то тяжелое свалилось, а потом кто-то чертыхнулся. Решив разведать ситуацию — не вычислили ли его? — Драко направился к источнику звука.

За углом как раз вставала на ноги красивая светловолосая девушка. У ее ног лежал раскрытый этюдник, а все его содержимое разлетелось по полу: куски картона, краски, кисти, карандаши. На мантии девушки расплылось несколько ярких пятен — похоже, она упала прямо на собственные краски. Драко наклонился и поднял одну картонку.

На ней был изображен осенний Хогвартс — издалека, так, что было видно темную воду озера и дуб с золотыми листьями. Над замком проплывали небольшие тучи, сквозь которые проникал солнечный свет, отражаясь в многочисленных окнах.

— Репаро! Акцио! Эванеско!

Послышалось клацанье и шаги. Малфой оторвал взгляд от картины, и увидел, что художница подходит к нему. На полу и на мантии исчезли все следы происшествия, только девушка выглядела раздраженной — наверное, ударилась.

— Красиво рисуешь, — похвалил ее парень, отдавая картину. Он встречал ее несколько раз в коридорах Хогвартса, но припомнить, как зовут, не мог.

— Спасибо.

Девушка взяла свою картинку и, миновав Драко, направилась дальше по коридору. На ее мантии блеснула эмблема Когтеврана.

— Как тебя зовут? — крикнул ей вслед Драко. Он сам не знал, зачем ему сдалось ее имя, просто захотел узнать его. Парень был слишком усталым, чтобы разъяснять о причинах своих поступков.

Девушка оглянулась на него и усмехнулась.

— Астерия.

* * *

— Астерия Гринграсс, — пробормотал Драко, водя ложкой по миске и даже не замечая этого.

— Ну да. Зачем интересуешься? — спросил Блез, едя суп. Это он сказал другу фамилию неизвестной художницы.

— Да так, просто... Она красиво рисует.

— А еще она чистокровная и похожа на ангела, — ухмыльнулся Забини. — Уж не надо мне рассказывать, что ты увлекаешься искусством.

Драко усмехнулся. Он и сам не знал, чем его задела эта девушка. Да, она была красивой. Да, она была умной, без этого ее не взяли бы на Когтевран. Она, безусловно, была талантливой. Но этого было мало, чтобы зацепить Драко. На Слизерине было достаточно умных, красивых и талантливых девиц, которые были бы рады заслужить его внимание. Но что-то было в ней такое...

В Слизерине нельзя было очутиться, если ты не был чистокровным и, главное, хитрым. Если ты от рождения не был способным на разные подлянки, то становился таким по прибытии на змеиный факультет — таков уж неписанный закон. Поэтому и девушки на нем были преимущественно стервами. А в этой Астерии было что-то такое… чистое. Да, точно. Чистота. Правильно выразился Забини — она была похожа на ангела. Драко слишком запутался в последнее время в темноте, во зле. Он готовился к убийству, стал Пожирателем. У него голова раскалывалась от всего этого. И тут он увидел эту Астерию — может, потому и заметил, что ему не хватало чистоты и света. Хотя Драко и не желал себе в этом признаваться. Пожиратель соскучился по добру. Смешно.

А серьезные вещи, они, как правило, всегда кажутся смешными.

На первый взгляд.

Малфой обвел взглядом Большой Зал. Успел увидеть, как Эрни Макмилан перелил на Ханну Аббот апельсиновый сок, как к некоторым ученикам прилетели первые совы, как в Зал вошла Гермиона Грейнджер.

Гермиона Грейнджер…

Еще одна девушка, обратившая на себя его внимание в последнее время. Гриффиндорская заучка, грязнокровка, подружка Поттера... А еще, если верить отцу, член Ордена Феникса. Он никогда ее не ненавидел, а, скорее всего, просто презирал. Он был чистокровным, а она — нет, и этого было достаточно, чтобы шесть долгих лет доводить Грейнджер до белого каления. Хотя и она в долгу не оставалась — вспомнить хотя бы, как у него ныла скула, пострадав на третьем курсе от ее кулачка. Тогда он был в ярости. Но сейчас, после того, как она набросилась на него возле озера, он заинтересовался. Ему было интересно, что могло заставить лучшую ученицу Хогвартса, девушку умную и, в общем, спокойную, сорваться. Драко точно помнил, что он тогда сказал, но как не напрягал мозги, не мог понять, что же было в его словах такого. Грейнджер ведь действительно разозлилась. С такой яростью молотить по нему кулаками! Да она была просто не в себе. И ее глаза... Как у ребенка, которого ударили. Хотя Драко все равно не мог понять, чем он ее так обидел. Не мог понять и все. За шесть лет он и посильнее ее доставал, а ничего. Даже заклинанием ни разу не пустила.

Как бы там ни было, Малфой ощущал интерес. Как хищник, учуяв добычу, решил выследить ее, так парень решил понять причину странного поведения Грейнджер. Он, может, и не лез бы не в свое дело, если бы не последнее происшествие — когда Гермиона едва не задушила Пэнси. Малфой, не смотря на то, что он сказал тогда Гермионе про друзей, не чувствовал сочувствия к Паркинсон. Не надо было нарываться. Знала, про кого сплетни распускать — про Гермиону Грейнджер, которую, как казалось, ночью разбудишь, и она любое заклятие вспомнит. Драко всегда считал Паркинсон частью своей свиты — она была не настолько очаровательна, чтобы стать его девушкой, и всегда была слишком глупа, чтобы стать его другом. Кребб и Гойл были ему намного ближе, хотя бы потому, что не мололи зря языком. Единственным на факультете, кто реально мог бы назвать себя другом Драко Малфоя, был Блез Забини.

Драко заступился за Паркинсон скорее для того, чтобы показать, кто здесь хозяин. Кто здесь сильнее. Ведь надо было поддерживать авторитет на факультете. Да и к тому же сыграло роль простое честолюбие — мол, показала, что такая сильная, напугала всех, а я возьму, да и поставлю тебя на место. Это только с виду Малфой был так холоден; предупреждая, не позволил не единой эмоции отразиться на лице, а на самом деле его так и подмывало спросить: «Что с тобой творится, Грейнджер?». Но это было бы глупо.

Он часто вспоминал ее взгляд, когда она пыталась нанести ему хоть какой-то физический вред, повалив на берегу. Он вспоминал ее глаза, и какое-то непонятное чувство оживало в его сердце в такие моменты. Малфой не понимал еще природы этого нового ощущения, но именно оно словно щитом закрывало Гермиону от его раздражения, злости или просто глупости. Теперь, когда он стыкался с «троицей», то, как и прежде, хамил Поттеру и Уизли, но когда в поле его зрения попадала Гермиона, то воспоминание о ее взгляде и странное щемящие чувство в сердце не позволяли ему обидеть ее. Возможно, это чувство можно было бы назвать жалостью, возможно, совестью.

Драко Малфой был еще очень молод. Он обратил внимание на Асторию Гринграсс потому, что она привлекла его внимание своей чистотой. Он не хотел больше обижать Гермиону Грейнджер, потому что она пробудила в нем некое сожаление перед плохими поступками. С детства Малфою прививали любовь к себе, уважение к чистоте крови, высокомерие по отношению к грязнокровкам. Каждый человек похож на керамическую глину — она вначале мягкая и из нее можно вылепить все, что угодно. Поэтому большую роль играет воспитание. Потом глина постепенно твердеет в печке, так и человек закаляется в жизни. Но вначале его еще можно как-то изменить. А Драко Малфой был еще очень молод. И поэтому как Астерия, так и Гермиона — хотя она, как и сам Малфой, не знала еще об этом — начали уже понемногу вносить новые качества в сущность слизеринца.

Но изменения пока были небольшими, очень-очень небольшими.

Но они были.

Жаль было только, что Драко, несмотря на них, не понимал, что некоторые человеческие тайны нельзя раскрывать. Надо уметь избегать ненужных знаний. Иначе неминуемо будет больно — ему или хозяину секрета.

* * *

— На тебя Малфой смотрит, — негромко сказала Джинни. Гермиона посмотрела в сторону слизеринца и успела увидеть, как он отвел взгляд.

— Давно?

— С тех пор, как ты вошла.

Гермиона пожала плечами и вернулась к завтраку, ощущая, как краска прилила к щекам.

— Опять смотрит.

— Пусть смотрит, раз так ему хочется.

— А ты чего так зарумянилась, а? — негромко поинтересовалась Джинни, улыбаясь.

Гермиона бросила на нее раздраженный взгляд.

— Все-все, молчу! — замахала руками Уизли. — И вообще, незачем так на меня смотреть — я же пошутила. Хорек во второй раз не смотрел.

— Что, правда?

— Ага.

— А жаль, — картинно вздохнула Гермиона, наливая себе кофе.

Джинни засмеялась:

— Иди в актерский.

— Я подумаю.

Джинни немного помолчала, а потом опять заговорила. Было видно, что сегодня у нее такое настроение было — разговорчивое.

— О, Гарри с Роном идут... На Роне Лаванда повисла, аж противно. Что он в ней нашел? Конечно, мой братик и сам не подарок, но эта Браун меня раздражает.

Гермиона усмехнулась, глянув в сторону входа в Зал. Там и правда появилось три человека — раздраженный Гарри, Рон, выражение лица которого невозможно было понять, ни что он думает, ни что он чувствует, и цветущая Лаванда, крепко вцепившаяся в локоть Уизли.

— Привет, — буркнул Гарри, усаживаясь напротив Гермионы с Джинни.

— Привет. Ты чего такой хмурый?

— Да вот… — Гарри скосил глаза в сторону хохочущей Лаванды. — Всю дорогу лопочет, как младенец, у меня уже голова раскалывается…

— Не переживай, похоже, Рон и сам не в восторге, — прошептала Джинни. На секунду все замолчали и отчетливо услышали нерадостный возглас Рона:

— Лав, мне щекотно!

— Извините, но меня сейчас стошнит! — Джинни закатила глаза и, поднявшись из-за стола, направилась в холл.

Гермиона улыбнулась и еще раз посмотрела на слизеринский стол. Малфоя там уже не было.