Личный мир (гет)

Пусть папоротник расцветет — тебе цветок тот подарю...

И сердце вместе с ним... тебе я сердце отдаю...

(Из слов Марии Любель)

Гермиона заправила за ухо влажную прядь волос и внимательно вгляделась в окружающий ее лес. Начинался ливень, а цветов папоротника нигде не наблюдалось. Сумерки давно покрыли и без того не особо приятный лес, принося с собой холод, и девушка уже в который раз мысленно поругала профессора Спраут за ее "чудесную" идею отправить шестикурсников собирать цветы папоротника в лесу. Конечно, лучше всего искать их в конце лета, когда растительность наиболее буйная, но и в середине сентября тоже есть возможность найти несколько штук в Запретном лесу. Пока что девушка не нашла ни единого цветочка, даже ничего приблизительно напоминающего его — вокруг стелилась неровная поверхность из травы и мха. Да еще и Гарри с Роном куда-то подевались.

Не то, чтобы Гермиона боялась, но после прошлогодних приключений с Амбридж ей просто было бы немного неприятно встретить кого-нибудь из лесных обитателей. Несмотря на то, что бродили ученики только неподалеку от опушки и временами делали перекличку, все равно место было неприятное.

Вдруг девушка услышала быстрые шаги где-то неподалеку от себя и оглянулась — среди деревьев мелькнуло что-то серебристое. Держа палочку наготове, Гермиона бросилась туда, еле пробираясь сквозь острые кусты. Подойдя ближе, она замерла...

Среди мха притаился небольшой кустик папоротника и из него рос тонкий стебель, на котором покачивалось два небольших шарика.

— Грейнджер, не смей! Я первый увидел их! — донесся до Гермионы холодный голос. Девушка краем глаза увидела, как из-за деревьев выходит Драко Малфой, с грязными коленями (упал видать), растрепанный и очень злой.

— Нет, я их первая увидела, Малфой, — так же холодно ответила Гермиона и сорвала цветы.

— Убери от них руки, грязнокровка! — Малфой бросился к девушке, но та уже разломала стебель пополам и протянула один цветок слизеринцу. Тот даже замер от изумления.

— Мы их одновременно увидели, так что держи.

Малфой взял цветочек и поднес к глазам. Слабое серебристое свечение, исходящее от цветка, отражалось в серых глазах парня, делая их почти белыми. Гермионе стало не по себе, и она направилась в сторону опушки. Через секунду к ней присоединился Малфой, идя немного позади. Девушка остановилась возле последних деревьев и стала ждать, когда соберутся остальные ученики — до окончания задания оставалось еще около часа. Гермиона обхватила себя руками и стала ждать, немного дрожа от холода. Дождь пошел сильнее.

— С чего это ты такая щедрая?

Гермиона подпрыгнула от неожиданности — она и забыла, что Малфой рядом. Слизеринец стоял, облокотившись на соседнее дерево, и продолжал изучать цветок. Гермиона уже и забыла про свой цветок, и теперь тоже поднесла его к глазам. Такой красоты она еще никогда не видела: цветок был словно создан из серебра и напоминал маленький круглый тюльпан. Несмотря на неземную красоту, он был живой, и это завораживало. Гермиона неожиданно для себя ахнула и услышала рядом смешок.

— Что, Грейнджер, никогда такой красоты не видела? Ну да, откуда у вас, грязнокровок, такое? — Малфой ехидно усмехнулся.

— Что ж ты, чистокровный наш, тогда так пялишься на свой цветок, раз такая красота у тебя чуть ли не под ногами каждый день валяется? — огрызнулась девушка, не отрывая взгляда от цветка.

— Ты на мой вопрос не ответила, — слизеринец никак не среагировал на ее выпад. — С чего это ты такая щедрая?

— Ты мне тоже не ответил.

— Я первый спросил.

— Что ж, тогда и ответь первый. А я вторая буду. Я ж грязнокровка, у вас мы всегда на втором месте.

— И то правда, — легко согласился Малфой, а Гермиона мысленно себя отругала за то, что признала себя второй после него. А Драко продолжал: — Я на цветок пялюсь просто потому, что рядом ты. Когда смотрю на грязнокровку, сразу хочется чего-то прекрасного. А тут цветочек под рукой.

Гермиона почувствовала, что щеки заливает злой румянец.

— Какая же ты дрянь, Малфой! Что ж тебе мешает пойти куда-нибудь подальше от меня? За дерево спрячься, например. Мне легче будет. А то смотрю на тебя — патлатый, грязный, аж противно.

— Ой, а ты себя давно в зеркало видела?..

— По крайней мере, у меня колени чистые, я по земле не ползаю, как некоторые аристократы, я больше люблю по ней ходить.

Слизеринец скривился, а потом вдруг посмотрел Гермионе в глаза, и его лицо сделалось непроницаемым.

— Твоя очередь отвечать на вопрос.

— Я передумала, — буркнула девушка и отвернулась.

— А я знаю, почему ты такая щедрая, — Гермиона закатила глаза, посчитала до десяти и тогда оглянулась. Малфой все так же непроницаемо смотрел на нее. — Привыкла играть в героиню с Поттером, вот и теперь забылась. Только я не бедный, мне подавать не надо, — Малфой протянул ей свой цветок. Гермиона удивленно уставилась на него.

— Я не забывалась, Малфой, просто мы действительно почти одновременно увидели папоротник. Так справедливо.

— Справедливо... Не бывает в мире справедливости... — буркнул вдруг Малфой, потирая левое предплечье.

Гермиона внимательно следила за ним. Наконец парень перехватил ее взгляд, направленный на его руку и спрятал руки в карманы.

— Справедливость есть. Просто надо уметь ею пользоваться, — возразила девушка.

— Много ты знаешь, грязнокровка, — резко ответил Малфой и отправился прочь по опушке. Гермиона провела его взглядом.

* * *

— Пятьдесят баллов присуждается Гриффиндору и Слизерину, так как только мисс Грейнджер и мистер Малфой нашли цветки папоротника, — объявила через полчаса профессор Спраут, когда все шестикурсники уже собрались на опушке — уставшие, грязные и мокрые до нитки. — Остальным ученикам задание: написать рефераты на семьдесят сантиметров про особенности цветков папоротника. До свиданья!

— Блин, вот уроки! — возмущался Рон, когда он, Гарри и Гермиона возвращались в гриффиндорскую гостиную.

— Кошмар какой-то! Видела бы ты, как мы запутались в кустах, и на нас напала какая-то фигня вроде муравьёв, только после них кожа еще и синеет, — Гарри показал синюю от запястья и до локтя руку. — Мы пока вылезли, как раз время кончилось...

— А магией нельзя было воспользоваться? — участливо поинтересовалась Гермиона, глядя на покусанных друзей.

— Мы, когда только нас эти муравьи кусать начали, от неожиданности палочки уронили, пришлось их еще в этом кустарнике искать, — буркнул нехотя Рон.

— Хороши волшебники, — улыбнулась Гермиона.

В гостиной было оживленно. После принятия душа Гермиона села возле камина и взялась за вязание. Рядом еще одни спицы в воздухе делали аналогичную работу, только в четыре раза быстрее. Можно было заколдовать и эти, но Гермионе это помогало отдыхать.

— Привет, — на соседнее кресло плюхнулась Джинни, держа на руках своего пуха, Арнольда. — Как там цветочки?

— Отлично, — улыбнулась Гермиона, протягивая подруге найденный ею цветок. Уизли с восторгом на него уставилась.

— Круто!

— И не говори.

— Мне мама в детстве разные истории про цветы папоротника рассказывала. Хочешь послушать? — предложила Джинни.

— Давай.

Джинни устроилась поудобней и с таинственным видом начала рассказ:

— На западе Англии есть небольшой поселок Медовые Боры. Жил там несколько веков очень богатый и очень красивый маггл. Не помню, как его звали, но своей внешностью он прославился на всю округу: множество женских сердец млело за ним, однако никого он себе в подруги жизни не выбрал. Жила в том поселке молодая ведьма, ее имя я знаю — Мария Любель. Она тоже была очень красивая, однако бедная. И влюбилась в того парня. Только он не ответил ей взаимностью, да и его семья девушку не приняла.

— И при чем тут папоротник? — спросила Гермиона.

— Щас будет, — загадочно улыбнулась рыжая сестра Рона. — Девушка эта, Мария, была очень добрая, не хотела ни богатства наколдовать, ни приворотом воспользоваться. Хотела, чтоб полюбил ее такой, какая есть. А что б не мучиться, решилась уехать из Медовых Боров подальше. Однако, как и все средневековые ведьмы, девчонка страдала сентиментальностью и решила подарить любимому свое сердце. Так, как буквально сделать это было невозможно, она пошла ночью в лес и нашла там цветок папоротника. Какое заклинание она на него наложила — неизвестно, однако с тех пор так повелось, что, даря юноше, цветок папоротника, девушка дарит ему свое сердце. Утром Мария исчезла из поселка навсегда, говорят, что встречали ее потом в различных уголках Англии. А парень, умиленный таким подарком, хранил этот цветок до конца своих дней, потом передал его своим детям, а те своим. До сих пор в Медовых Борах в одной из самых богатых семей хранится эта реликвия — никогда не вянущий цветок папоротника. Как тебе история?

Джинни удивленно уставилась на подругу, что неподвижно сидела, смотря на огонь.

— Гермиона?..

Мы их одновременно увидели, так что держи.

Девушка посмотрела на подругу.

— Очень романтично, но по мне — так ложь.

...я не бедный, мне подавать не надо...

— Как знать, — улыбнулась Джинни. — Как знать.

— Лили, не пытайся меня обмануть, я знаю, что она там, — Сириус стоял, уперев руки в бока, и напоминал своим выражением лица бога войны.

— Да, она там, Сириус. Только она не хочет, чтобы ее кто-то беспокоил, — Лили выглядела не менее воинственно.

— Да что ты говоришь? — саркастически усмехнулся парень. — Уж не ты ли вышла от нее минуту назад?

— Да, но она сказала мне, что не хочет никого видеть.

Сириус постарался обойти рыжую любовь Поттера, но та выхватила волшебную палочку.

— Еще один шаг и тебе понадобится костерост, Блэк, я не шучу.

Парень посмотрел на холодную, решительно настроенную Лили и отступил.

— Но почему она не хочет со мной говорить?

— Она не хочет ни с кем говорить, Сириус, — в голосе Лили появилось некоторое подобие жалости. — Почему ты не можешь понять, что кто-то хочет побыть наедине? Почему все должны считаться только с тобой, а ты ни с кем?

Сириус потух под горящим взглядом девушки. Та внезапно опустила палочку и отошла от двери.

— Хорошо подумай: входить туда или нет. Я не буду тебе препятствовать.

Блэк схватился за голову.

— Лили, но почему все так сложно?

— Да потому, болван, что ты опозорил девчонку на всю школу, а теперь хочешь попросить прощения, зная, что тебя простят! — вспыхнула Лили. — Потому, что ты вылил ей на голову Зелье Пушистости, и она напоминала бешеный одуванчик! Потому, что ты заржал громче всех, придурок!

Сириус скорчил рожицу:

— Это была шутка, Лил, понимаешь: шу-т-ка.

— Если бы на тебя вылили это зелье, ты бы как среагировал?

— Смеялся бы со всеми, — честно ответил парень.

— К сожалению, Блэк, не у всех нас мозги набекрень. Уйди, прошу тебя, — Лили снова подняла палочку. Сириус уставился на нее.

— Но ты же только что говорила...

— Я передумала. Сириус. Уходи.

Парень вздохнул и пошел по коридору в сторону гостиной Гриффиндора. Лили тоже вздохнула, но только он этого уже не слышал.

* * *

— Смотри, твоя пассия идет, — негромко проговорил Ремус, толкнув Сириуса под ребра. Тот вскинул голову и посмотрел в сторону отверстия за портретом, где только что появились две девушки. Одной из них была вышеупомянутая Лили Эванс — рыжая шестикурсница, великая любовь его друга Поттера, которая, впрочем, так до сих пор и не согласилась пойти с Джеймсом ни на одно свидание и относилась к нему довольно холодно. Только не она заинтересовала Сириуса.

Бросив на Блэка полный презрения взгляд и поправив рукой волосы, рядом с Лили в гостиную зашла Белла Превет. Эта девушка была на два курса младше, но уже была настоящей красавицей. Ее черные волосы прямыми прядями ниспадали почти до пояса, черные глаза с тонкими угольно-черными бровями над ними снились не одному парню Хогвартса, и Сириус был в числе этих парней, что уж тут скрывать.

Когда девушка появилась в гостиной, с разных углов послышались негромкие перешептывания и смешки. Услышав это, да еще заметив, что глаза у Беллы немного красные, а веки подпухшие, Сириус почувствовал укол совести. Однако Белла, бросив на него свой коронный взгляд, спокойно улыбнулась всем остальным ученикам и неспешно пошла к спальням. Лили отправилась с ней.

— Ты попал, друг, — заметил Джеймс. — Она все еще злится.

Сириус откинул челку с глаз.

— Перезлится.

— Все-таки та фигня с Зельем Пушистости была лишней, — сказал нерешительно Ремус, глядя на своего подавленного друга.

— Сам знаю, но поздно уже что-то менять.

— Поговори с ней завтра. Утро вечера мудренее.

— Она простит тебя. Все девчонки прощают твои выходки, разве нет? И Белла не исключение, такая же девушка, как и все, — сказал Питер, не проронивший до того ни единого слова.

Сириус устало прикрыл глаза и откинулся на спинку кресла.

— Она не все, — буркнул он. Поттер и Люпин обменялись понимающими взглядами.

* * *

На следующий день, сразу после завтрака, Сириус подкараулил Беллу, которая направлялась вместе с толпой подружек — четверокурсниц на ЗОТИ.

— Эй, Превет, можно тебя на минутку? — окликнул он ее, неожиданно выскочив из-за угла. Белла от неожиданности подпрыгнула, но быстро взяла себя в руки, и ее лицо опять сделалось безразличным и холодным.

— Нельзя.

Девушка направилась дальше, не реагируя на заинтригованные взгляды подружек, которые смотрели то на нее, то на Сириуса.

— Превет, а если я спою, ты согласишься? — снова крикнул парень, догоняя Беллу и заступая дорогу.

— Не соглашусь, Блэк, отвали, — буркнула девушка и попыталась его обойти. Но Сириус вдруг встал на одно колено и, протягивая к ней словно в мольбе руки, завел:

— Если вдруг нас жизнь разлучит,

Я хочу, чтоб ты знала:

Ты мне нравишься, Изабелла,

Хотя сердце твое и молчит!

Если вдруг дуться не перестанешь,

Знай, что каюсь я сердцем своим!

Ты прости меня, Белла, идем, погуляем,

Ты не злись больше, милый малыш!

Звонкий, довольно неплохо поставленный голос парня эхом отражался под сводами замка, ширясь коридорами. Девчонки восторженно заахали, но Белла к ним не присоединилась. Только щечки ее покрыл легкий, приятный румянец.

— Я подумаю, — наконец сказала она и, обойдя довольного Сириуса, направилась на ЗОТИ. Коридор снова наполнился гулом голосов, которые приутихли во время концерта Блэка. Из толпы появился Джеймс.

— Молодец, Бродяга, — улыбнулся он. Сириус шутливо раскланялся, не отводя взгляда от быстро отдаляющейся черной макушки.

Я раскаиваюсь в том, что не смогла.

А сама, как будто умираю...

Гермиона проснулась очень рано. Всю ночь ей снились какие-то сны, то ли приятные, то ли не очень — девушка не могла вспомнить. Только ощущение после них осталось плохое, тревожное. Гермиона встала, оделась, умылась и, собрав непослушные волосы в хвостик на затылке, спустилась в гостиную. Была суббота, а в выходные ученики спят дольше обычного, так что гостиная была пустая. Гермиона посмотрела на наручные часики — половина седьмого. Завтрак будет только через два часа, а пока можно написать письмо домой.

Девушка отыскала забытые вчера на столе возле камина письменные принадлежности и принялась за написание письма.

"Дорогие мама и папа!

У меня все в порядке, сегодня встала пораньше и решила вам написать. У нас лил дождь. Вы знаете, что я люблю такую погоду, однако вчера она мне очень не нравилась, когда мы отправились в лес искать цвет папоротника. Представляете, нашла только я и еще один ученик! Хотя после поисков я была такая грязная и уставшая, что даже не порадовалась толком. Гарри говорит, что я везучая, он слышал, как профессор травологии рассказывала, что за последние десять лет только пять учеников умудрились найти цветок.

Как у вас дела? Как там операция по установлению фарфоровых коронок той старой даме, что очень любит скандалы устраивать?

С нетерпением жду ответа.

Целую,

Гермиона."

Девушка перечитала письмо — небольшое и не очень состоятельное, однако искреннее. Именно такие коротенькие, но частые весточки дают надежду на то, что контакт с домом не утрачен на долгие месяцы. Ведь если беседа оживленная, значит в ней в основном короткие фразы, но много тепла и любви. Если же каждый начинает длинный монолог, рассказывая все-все-все, то это скорее напоминает разговор по телефону раз в полгода и имеет некоторый оттенок грусти, потому что только напоминает о расстоянии и времени, которые легли между родными людьми.

Гермиона взяла письмо и отправилась в совятню.

Замок еще спал. Впервые за последнее время ранние солнечные лучи проникали сквозь высокие окна и плясали под сводами коридоров солнечными зайчиками. Стояла тишина не давящая, а дающая покой и умиротворение. Персонажи картин как раз просыпались и некоторые из них сонными взглядами провожали девушку, которая легкими шагами шла коридорами.

— Куда это Вы идете так рано?

Гермиона даже немного испугалась, когда из-за поворота появился Филч.

— В совятню. Отправляю родителям письмо.

— Да ну? А не отправляете ли вы еще и заказ на какие-нибудь темные штучки? — сторож зорко разглядывал девушку.

— Нет, не отправляю, — ответила Гермиона.

— А письмецо не покажите?

— Это частная собственность. Не покажу.

— Что ж... Идите в таком случае.

Гермиона кивнула и пошла дальше, радуясь, что у нее безупречная репутация лучшей ученицы школы и поэтому даже Филч не вправе ее задержать без весомого предлога.

Наконец она вошла в совятню. Ее взору представились целые ряды с высокими поручнями, на которых сидели частные и школьные птицы, часть которых как раз вернулась с ночной охоты, держа в клювах то лягушку, то мелкую мышку. Гермиона подошла к одному из рядов и махнула рукой. Сразу же одна небольшая черная сова приземлилась на ее протянутые пальчики, цепко вцепившись в них когтями. Гермиона шикнула, но ничего не сказала. Прицепив письмо к левой лапке, она поднесла птицу к окну и та легко вспорхнула, улетая в небеса, которые впервые за последние несколько дней были без туч.

— Ах, какая встреча, — послышался от дверей знакомый ленивый голос. Сердце девушки пропустило один удар, и она резко развернулась. У дверей, облокотившись об стену, стоял Драко Малфой. В одной руке он держал письмо.

— Доброе утро, — поздоровалась Гермиона и направилась к парню. Тот молча следил за ее приближением.

— Какое же оно доброе, раз я тебя встретил? — презрительно спросил Драко. Гермиона только легонько улыбнулась: она решила не нервничать.

— Можешь отвернуться, я все равно ухожу. Услышишь, как закрылась дверь и сможешь представить себе, что меня здесь не было. Заодно и мое настроение поднимется, если я себе это представлю.

Девушка подошла к двери, но Малфой вдруг сказал:

— А тебе не надоело?

— Что? — Гермиона не обернулась.

— Строить из себя дурочку.

Девушка вздохнула и повернулась к Драко.

— А тебе не надоело быть идиотом?

— Я не идиот, — возразил тот.

— Тогда почему я дурочка?

— Так просто... Ты никогда нормально даже не разозлишься, как все девчонки. Строишь из себя такую правильную. От Поттера научилась?

Гермиона удивленно посмотрела на парня.

— Сдается мне, Малфой, ты без Гарри жить не можешь. Все время его вспоминаешь, когда сказать больше нечего. Ко мне вот второй день лезешь с расспросами. С тобой все в порядке?

— Беспокоишься о моем здоровье? — съехидничал слизеринец.

— Конечно. А вдруг ты псих и мне опасно с тобой в одном помещении находиться?

— Ой, поверь, Грейнджер, ты боль...

— Отвали, Малфой! — перебила девушка, — Хочешь с кем-то поговорить — вали на завтрак, там вся школа собирается, — буркнула порядком раздраженная Гермиона и вышла из совятни.

— Чего ты такая нервная? — спросил Гарри, когда сел возле девушки на завтраке в Большом зале.

— Малфоя в совятне встретила, — хмуро буркнула та, незаметно для себя водя ложкой по горячей каше.

— Он тебя обидел? — выражение лица Рона сразу стало воинственным.

— Да нет, доставал немного. Но все нормально, — Гермиона даже улыбнулась. И вправду, что это она? Хмуриться, хмуриться, а ничего страшного ведь не произошло.

...даря юноше цветок папоротника, девушка дарит ему свое сердце...

— Чушь собачья, — буркнула Гермиона.

— Что?— удивленно переспросил Гарри.

Гермиона порозовела, думая как выкрутиться.

— Говорю... Чушь — это Зельеварение. Пропущу его в понедельник, — выдала девушка. А что, неплохой вариант! Ведь Зельеварение — это единственный совместный урок со слизеринцами в понедельник. А во вторник она что-нибудь новенькое придумает. Побьется с каким-то чудищем из Запретного леса, например. И проваляется в больничном крыле до следующей недели. А с понедельника придумает что-то новенькое... А через месяц ее из школы исключат за прогулы, и тогда она и вовсе не будет видеться со слизе...

— Гермиона? — донесся до нее какой-то далекий голос Рона. — Ты себя хорошо чувствуешь?

Девушка взглянула на друзей и увидела, что они с тревогой смотрят на нее.

— Ты решила урок пропустить? Вот так, просто, по плану? — спросил Гарри.

— Да ладно вам, ребята. Я пошутила, — вздохнула девушка.

Гарри с Роном с тревогой переглянулись.

— Думаю, Гермионе просто надо отдохнуть, — сказала Джинни, садясь напротив Гермионы за стол.

— Ты слышала, что она предложила? Пропустить Зельеварение! — Рон скорчил шутливую рожицу.

— Ужас! — улыбнулась Джинни.

— Гермиона, давай посмотришь на тренировку по квиддичу? Через полчаса начнется, — предложил Гарри, все еще внимательно смотря на подругу. Его обеспокоила не сама фраза, сказанная девушкой, а скорее выражение ее лица в этот момент. Будто страх.

Бесстрашная Гермиона боялась идти на урок? И, правда, чушь собачья...

— Ладно, — легко согласилась девушка и немного нервно пригладила рукой волосы. Ей вдруг захотелось вырваться из замка, побежать каким-нибудь чистым полем или лесом! Можно даже в город, но не в маленький городок, а в мегаполис! Где масса людей и ты чувствуешь себя манюсинькой мушкой или даже ничем. Там можно слиться с окружающими, твою голову заполнят чужие мысли и можно будет скрыться от собственных... И даже от себя самой.

— Тогда пошли. Вижу, ты ничего не ела, так что хватай тост и на поле! — рыжая Уизли схватила целую охапку тостов, перемазанных вареньем (при этом руки у нее стали не особо чистыми) и резвой козочкой попрыгала к выходу из зала. Гермиона вздохнула и отправилась следом.

Однако возле главного входа девушки наткнулись на Хагрида, который предложил им попить чаю. Джинни отказалась, а вот Гермиона с радостью согласилась. Джинни, увидев, что подруга улыбается, не стала препятствовать, хотя ей явно не хотелось идти одной на поле, которое располагалось немного на запад от лачуги лесника. Но возвращаться уже не было смысла, так что Уизли бодро пошла на тренировку, махнув на прощанье рукой. А Гермиона с Хагридом направились в сторону Запретного леса.

— Что-то вы давно не заходили, — с упреком, хотя и без особой злости, сказал Хагрид.

— Ну, у парней по выходным обычно тренировки, а я все учусь. Да к тому же, учебный год только две недели как начался, неужели ты успел соскучиться? — с улыбкой ответила Гермиона, которой, чтобы успеть за неспешно идущим лесником, приходилось почти бежать.

— Конечно, соскучился. Хотя особо и времени-то скучать нет. Гроппик-то почти все свободное время отнимает. Знаешь, он стал довольно послушный, выучил еще десяток слов, — лицо Хагрида приняло счастливое выражение. — Хочешь его проведать?

— Может, в другой раз? — Гермиона постаралась придать своему голосу непринужденности, чтобы не обидеть Хагрида. Ведь не говорить же ему, что она не хочет видеться с его младшим братом? Несмотря на то, что у него, милашки, рост в пять метров и огромные кулаки... Несмотря на то, что он умеет говорить несколько слов и среди них — ее имя ГЕРМИ?.. — Просто я же всего на часик, знаешь.

— Ладно.

Они дошли до хижины лесника, и тот пропустил девушку первой. Сразу же к ней, обмазав слюной всю мантию, бросился огромный волкодав.

— Здоров, клыкастый, — улыбнулась Гермиона, поглаживая собаку по голове. Тот довольно заскулил.

— Присаживайся, — пригласил Хагрид. Девушка села за большой стол, а лесник поставил чайник.

— Так классно иногда выбраться из замка, ты даже себе не представляешь!

— Уж я-то представляю, поверь мне, — улыбнулся Хагрид. — А что, мисс-лучшая-ученица-школы, тебе тоже иногда надоедает библиотека?

— Ну, не то, чтобы надоедает... — замялась Гермиона, а лесник засмеялся.

— Шучу-шучу. Чтоб тебе в библиотеке скучно было? В жизни бы не поверил...

Они проболтали больше часа, во время которого Гермиона даже умудрилась выпить целую огромную чашку ароматного чая и чуть не сломать зубы об печенье а-ля Хагрид, которое в конечном результате все-таки удалось размочить.

— Спасибо за компанию, — поблагодарил Хагрид, когда девушка уже встала из-за стола.

— А тебе за угощение, — улыбнулась она. — Пока.

— Пока.

Гермиона вышла из хижины и пошла к замку. За полтора часа на улице неожиданно похолодало, а небо стояло совсем чистое. Солнышко светило ярко, но, наверное, уже просто устало согревать землю — лето ведь было жаркое. Девушка поежилась и постаралась поплотнее закутаться в мантию. Впрочем, прохладный воздух сделал доброе дело — все ее мысли прояснились. Приятная беседа с Хагридом, а теперь и ярко светящее солнце, позволили ей расслабиться.

В замке Гермиона решила не идти пока в гостиную, а сходить в библиотеку — тревоги вчерашнего вечера не были бесследными, и девушка хотела взять какую-нибудь книжечку с легендами Англии, чтобы окончательно успокоиться. Мадам Пинс, всегда похожая на ворчливого коршуна, неожиданно дружелюбно указала нужное отделение.

Гермиона прошла туда и начала снимать с полок наиболее подходящие по названию книги. Легенд о папоротнике было очень много, что удивило Гермиону — она никогда раньше не задумывалась, что это растение такое популярное.

"Цветы папоротника чаще находят маги, нежели магглы. Все объясняется обостренной интуицией первых. Магглам эти цветы редко приносят счастье — в их маггловских легендах есть очень много моментов, где папоротник дарил богатство или долгую жизнь, но в ответ было взято намного больше: душа, любовь и т.д. Конечно, мы, современные волшебники, знаем, что душу нельзя забрать, однако легенды тоже не рождаются на пустом месте..."

"...Свечение цветов папоротника и их свойство — никогда не засыхать, всегда ассоциировались у магов с вечной молодостью. Однако, добавление цветов в такие зелья, как Зелье Молодости (которое разглаживает на несколько дней мимические морщинки) или Зелье Красоты (выравнивает цвет и скрывает изъяны кожи на сутки) не дало практически никакого эффекта. Так что со временем цветы папоротника отошли в область очень дорогих сувениров (на рынке можно получить около трехсот галлеонов за штуку) и символов легенд..."

"Все не то", — хмуро подумала Гермиона, листая страницы. Зачем ей научные факты? Ей нужны легенды!

Почти до самого обеда девушка просидела в почти пустой библиотеке. Наконец ей повезло — в книге "Цветы папоротника: прошлое и настоящее" она нашла упоминание о Марии Любель. Гермиона пробежала глазами историю, которую уже слышала от Джинни, и внимательнее прочла послесловие: "Было в истории несколько случаев, когда волшебницы страдали от заклятия Марии Любель, однако ни одной не удалось его снять. И даже то, что парни по просьбе девушек возвращали цветы папоротника, любви не отменяло. Феномен этого заклятия до конца не исследован до сих пор. Любовь нельзя наколдовать: ни самое сильное зелье Амортензия, ни даже запрещенное заклятие "Империус" не в силах заставить человека по-настоящему чувствовать. В Министерстве Магии уже не одно десятилетие пытаются раскрыть эту тайну, однако пока безуспешно".

Гермиона задумалась. Неужели и правда существует это заклинание? Заклинание, которое даже не все маги могут понять? И что же ей тогда делать, если оно подействует? Она влюбиться в Драко Малфоя? Хуже быть не может...

Он, конечно, весьма симпатичный парень, но слишком уж самовлюбленный, хам, постоянно цепляется к ней, не забывает каждую их встречу называть ее грязнокровкой...

Справедливо... не бывает в мире справедливости... — буркнул вдруг Малфой, потирая левое предплечье.

А что если он?.. Если он?...

Что, если заклинание существует?

Что, если она влюбиться в... Пожирателя Смерти?

Лили прижалась лбом к холодному стеклу. Голова болела так, что даже глазами было больно вращать.

— Эй, Лили, ты в порядке? — обеспокоено спросил Джеймс Поттер, подходя к ней.

— Все нормально, Поттер. Просто у меня немного голова болит.

— Принести тебе Зелье От Головной Боли? — заботливо спросил парень.

— Да нет, я сама, пожалуй, схожу, — ответила девушка и, пройдя мимо разочарованного Поттера, направилась к выходу из гостиной. Вот не надо было вчера на Зельеварении выливать Северусу на голову Склеивающее Зелье, так, может, и сходил бы сейчас вместо нее в Больничное крыло. Но это, видимо, у всей их компании проблемы с головой насчет зелий — то Сириус со своим Зельем Пушистости, то вот теперь Джеймс.

Лили вышла из гостиной и направилась пустыми коридорами в Больничное крыло. Было уже почти полдевятого и ученики торопились попасть в свои спальни до отбоя. Лили немного сбавила шаг, чувствуя, как раскалывается голова.

В больничном крыле было спокойно и чисто, как всегда. Мадам Помфри выдавала какой-то пятикурснице Зелье От Насморка, и просьба Лили ее не очень удивила. Хорошая, хотя и строгая, женщина только поругала ученицу за то, что та сильно переутомляется.

— В вашем возрасте очень важно хорошо спать и питаться. А у шестикурсников, как известно, дел очень много — и учеба, и друзья, и любовь. А у тебя даже небольшие синяки под глазами, да и сами глаза красные. Разве ж можно так? Беречь себя надо!

— Хорошо, мадам Помфри. — кивнула головой Лили и залпом выпила безвкусное зелье.

— Хорошо! Это сейчас "хорошо", а спать ляжешь как обычно, за полночь, — буркнула дружелюбно та. — Спокойной ночи.

— И вам.

Лили вышла из Больничного крыла и направилась обратно в гриффиндорскую гостиную. До отбоя оставалось десять минут, и девушка очень спешила. Голова уже переставала болеть, настроение немного улучшалось. И было бы весьма нежелательно испортить его встречей с кем-то из учителей после девяти. Такие строгие правила — когда ни одному ученику не позволялось покидать гостиные после отбоя, были установлены уже с первого сентября — за неделю до того Тот-Кого-Нельзя-Называть напомнил о себе мощным нападением на Клинику Св.Мунго. Погибло двое человек. И хотя была очень мала вероятность того, что такое нападение будет совершено на школу, где сам Дамблдор был директором, тот же Дамблдор решил перестраховаться.

— Куда это вы так бежите, мисс Эванс? — раздался вдруг рядом строгий голос. Лили обернулась и увидела Минерву МакГонагалл, сверлящую свою ученицу внимательным взглядом.

— В гостиную. Я была в Больничном крыле, брала у мадам Помфри Зелье От Головной Боли, — честно ответила девушка.

— Ну, тогда поторапливайтесь. До отбоя осталось пять минут, — смягчилась профессор и исчезла за поворотом. Лили продолжила свой путь, удивляясь, какие нервные нынче учителя. Чтобы сократить дорогу к башне, она свернула в один из скрытых переходов за гобеленом и вышла за два коридора от портрета Полной Дамы. Девушка уже пошла туда, но тут услышала голоса. Заинтересовавшись, она подошла к не прикрытой до конца двери в конце коридора и прислушалась. В пустом классе беседовали двое людей. Лили сразу же узнала голоса — Белла Превет и Сириус Блэк.

— Белла, я всего лишь вызвал тебя на пару слов, что ты такая нервная? — голос Сириуса был бархатный-бархатный, как будто он разговаривал с котенком. Ну, просто паинька.

— Потому, Блэк, что ты сделал это за две минуты до отбоя! — в голосе же Беллы сквозили нотки досады. Лили улыбнулась — девушка просто набивала цену разговора с собой. Чтобы Блэк чувствовал себя виноватым, что из-за него она нарушает правила. В реале же Лили не раз видела, как Белла возвращалась в гостиную позже девяти, причем почти всегда с каким-нибудь ухажером. Что правду скрывать, Лили и сама позволяла себе иногда такие вещи, как прогулка с симпатичным ей парнем по вечернему замку. И, как ни странно, ни разу не попадалась учителям... Хотя вот уже почти год, как в нее влюбился Поттер — один из самых очаровательных парней Хогвартса, жуткий проказник и забияка. Так что теперь некоторые парни не осмеливались в открытую заигрывать с Лили, ведь это означало стать соперником Джеймса. На такое пошел бы разве что только какой-нибудь пылко влюбленный, но таковых пока не наблюдалось. Разве что тот же Поттер. А ведь он совсем не нравился Лили... Ну, или почти не нравился...

— Ну, если ты такая правильная, давай поговорим в гостиной.

— Ну, уж нет, выкладывай, что хотел. Я не собираюсь ходить туда — сюда.

— Ладно, скажи: ты на меня обижаешься?

— За то Зелье Пушистости? Что ты, Блэк, конечно нет! На больных на голову не обижаются!

— Прекрати, Белла, мне правда очень стыдно.

— Раньше думать надо было.

— Ну, не подумал. Что мне теперь сделать, чтобы искупить свою вину?

— Не знаю. Можешь, например, дарить мне каждый день цветы и конфеты. Может, спустя несколько недель, когда я растолстею от сладостей, я тебя и прощу.

— Ладно, договорились насчет конфет и цветов. Только несколько недель — это слишком долго. Может, мне сделать что-нибудь поприятней для тебя?

— Например?

— Ну, например, поцеловать тебя.

Лили услышала шаги за дверью и поняла, что Сириус подходит к Белле.

"Все, хватит подслушивать, это их личное дело", — подумала Эванс и пошла дальше по коридору. Но вдруг позади, за тем поворотом, где находилась лестница, послышался стук каблуков.

"Блин, это МакГонагалл, она как раз преодолела тот путь, что я сократила", — в ужасе поняла Лили. Она засомневалась — если поспешит, то скроется за поворотом и ее никто не поймает, но тогда профессор услышит Сириуса и Беллу и испортит им весь вечер. А если Лили вернется к ним — их могут застать втроем. Девушка глянула на наручные часики — уже пять минут десятого. Стук каблуков приближался. Лили бросилась к дверям, от которых только что отошла, и ворвалась внутрь.

Сириус и Белла, обнявшись, сидели на парте и тихо что-то говорили друг другу, обалдели при ее появлении.

— Эванс?.. — удивленно спросил Сириус.

— Лили?!.. — воскликнула Белла.

Но та уже закрыла дверь класса и приложила палец к губам.

— Тихо! Там МакГонагалл за углом. Быстро прячемся!

И трое учеников поспешили сесть за последними партами на пол. Через полминуты дверь класса рывком открылась, и ребята услышали удивленный голос МакГонагалл:

— Но ведь мне определенно слышались голоса! Надо сходить к Помфри, пусть даст успокоительное. Давно нормально не сплю, вот и слышу что попало...

Дверь закрылась. Лили, Белла и Сириус еще некоторое время сидели без единого движения, пытаясь как можно тише дышать, а потом встали с пола.

— Спасибо, Лили, — Белла обняла подругу.

— Да, спасибо, что спасла нас, — присоединился к ней Сириус.

Лили строго взглянула на них:

— Вы бы меня не благодарили, если бы не гуляли после отбоя!

— Но, Лил... — Белла слегка покраснела.

— Идем, чудики, — улыбнулась Лили. — Но в следующий раз будьте осторожнее.

— Как скажете, мисс! — Сириус шутливо отдал честь. Было видно, что он доволен, что обошлось без взбучки и чтения морали.

Однако взбучка и чтение морали ждали всех троих, когда они за поворотом неожиданно наткнулись Минерву МакГонагалл. Она тоже направлялась в гриффиндорскую гостиную, но остановилась, чтобы поправить застежки на башмаках.

* * *

— Нет, я понимаю, ОН — профессор кивнула в сторону поникшего Сириуса. — Но ВЫ! — удивленный взгляд на Беллу и Лили. — Что вы могли делать с ним после отбоя? Мисс Эванс, я была лучшего мнения о вас, ведь вы обещали мне вернуться в гостиную до отбоя, у вас было достаточно времени! Да и... Мисс Превет, вы тоже всегда казались мне более ответственной!

— Простите, профессор, — пробормотали девушки, опустив глаза. — Это больше не повторится.

— Конечно, не повторится! Я снимаю по двадцать пять баллов с каждого из вас.

Ученики охнули. Вот узнают завтра гриффиндорцы, из-за кого ночью пропало семьдесят пять рубинов из песочных часов, будет плохо всем троим...

— Но этого мало, ведь баллы вы можете заработать. Завтра в семь вечера отправляйтесь к Хагриду, он даст вам работу на целый вечер.

— Завтра? Но, профессор... — Сириус замолчал на полуслове, когда встретился взглядом с МакГонагалл.

— Раньше думать надо было. Все, спокойной ночи.

* * *

— Полнолуние. Сегодня полнолуние, — пробормотал Сириус, глядя на смутные очертания Луны, появившейся над Запретным лесом, куда он, Лили и Белла шли в сопровождении МакГонагалл. Солнце еще не зашло, но уже касалось веток деревьев на горизонте. Казалось, что светило живое и старается оттянуть момент своего исчезновения, будто предчувствуя, что ночь будет неспокойной.

— Чего ты такой напряженный? — спросила Белла, легонько касаясь его руки своей. Сириус улыбнулся, беря ее ручку в свою.

— Нормально все, крошка. Не беспокойся, — уклонился от ответа парень, сам с ужасом вспоминая, как прошлое полнолуние чуть не закончилось трагически — они с Лунатиком гоняли тогда лесом и чуть не наткнулись на Хагрида. Оборотня едва удалось сдержать. Тогда утром они еще шутили над этим, правда, немного нервно. А сейчас у Сириуса по спине бежали мурашки, когда он представлял себе, что может произойти, если трое Мародеров очутятся вновь в лесу, в то время как там будут Лили с Беллой. За себя и Хагрида парень переживал не сильно, а вот за двух хрупких девушек, одна из которых была его любимой, а вторая — любимой его лучшего друга, он жизнь бы отдал, не задумываясь. Ведь даже выдающиеся колдовские способности хороших учениц вряд ли сильно помогли бы им в борьбе с оборотнем.

Каким бы сорвиголовой не был Сириус, это никак не повлияло на его моральные ценности. За вечной слегка снисходительной улыбкой можно было различить благородство, а в глубоких синих глазах — мудрость. Белле несказанно повезло, что в нее влюбился такой парень, в свое время ей предстояло быть одной из самых счастливых и очаровательных девушек в школе. Правда, за счастье это придется заплатить потОм, сполна испив чашу горестей, которая выпала почти всем, кто жил во время той проклятой войны. Она будет благословлять тот день, когда падет лорд Волдеморт. Но и будет проклинать его, потому что в этот день она навсегда потеряет любимого.

Однако никто из них еще не подозревал о предстоящих бедах. Они были веселыми, славными подростками, которые до конца своей жизни смогли пронести огонь добра, искры которого всегда теплились в их душах, не зависимо от того, что происходило вокруг — была ли это хмурая камера Азкабана, или детская спальня, где в колыбельке сидел маленький Гарри, а красные безжалостные глаза, казалось, смотрели насквозь, и холодный высокий голос приказывал отойти, или уютные, но чужие, комнаты родового поместья будущего мужа. Добро всегда рождает добро. И готовность трех людей всегда прийти на помощь своим друзьям, пройдет сквозь годы, сплетаясь в узкие цепи, которые в будущем станут опорой для Мальчика-Который-Еще-Только-Выживет.

— Итак, Хагрид, я оставляю этих проказников на твое попечение. Можешь держать их у себя, сколько потребуется для выполнения работы, которую ты им придумал, но все же в разумных временных пределах, — сказала профессор МакГонагалл леснику, когда вместе с тремя учениками дошла до его хижины.

— Конечно, профессор, не беспокойтесь, — ответил Хагрид и МакГонагалл пошла обратно к замку.

— Значит так, ребята, вот что вы должны будете сделать, — сказал лесник, призывая подростков за собой на участок между лесом и хижиной, где был разожжен костер и лежали связки хвороста. Хагрид продолжил: — Берете хворост, и начинаете плести корзины. Хворост уже отмяк в специальном отваре, так что гнется суперски. Чем больше корзина, тем лучше, каждый должен сплести хотя бы одну. Чем быстрее справитесь, тем быстрее пойдете домой. Магией пользоваться нельзя, если схитрите — я узнаю, — Хагрид махнул головой в сторону розового зонтика, прислоненного к стене. — Петь песни разрешаю. Не надо так хитро улыбаться, Сириус, я буду следить за тем, чтобы в песнях была цензура. Приступайте, ребята.

Работа оказалась интересной. Сириус мысленно ликовал, что наказание они отбывают у Хагрида — им не придется драить котлы или перебирать какую-нибудь дрянь для зелий, например, жабьи кишки. Но с другой стороны, лес был слишком близок и Блэка мучили дурные предчувствия.

Девчонки весело лепетали, Сириус иногда вставлял какие-нибудь фразочки и все громко хохотали. За углом было слышно как Хагрид бодро полет грядки. За два часа солнце полностью скрылось за лесом, и луна покрыла землю своим серебристым светом. Как назло вокруг не было ни одной тучки на небе, тени от предметов стали короткими и черными, школьная территория приняла какой-то нереальный вид. Вдруг из леса послышался далекий тоскливый вой.

— В лесу есть волки? — опасливо глядя на темные деревья, спросила Лили.

— Есть, раз воют, — ответила Белла. Девушка не выглядела напуганной. — Не бойся, они к огню не подойдут.

"Эти подойдут",— подумал Сириус и напряженно сказал: — Девочки, я отойду под кустик на минутку.

— Давай. Но в лес не заходи.

Сириус заглянул за угол хижины, где лесник заканчивал при свете факелов чинить заборчик.

— Хагрид, я отойду на минутку, побудь с девчонками.

— Давай, Блэк, но быстро, а то подумаю, что ты сбежал, — лесник шутливо погрозил ему кулаком. — Много у вас еще?

— Почти доделали, одни ручки остались.

Сириус отошел за деревья и прислушался к лесу. Где-то пробежала мелкая зверушка, неподалеку скрипнула старая ветка. Все.

Не доверяя человеческому слуху, парень перекинулся в большого черного пса.

"Через три минуты меня кинутся искать. Успею..." — подумал он и бросился в лес. Сириус решил оббежать ближайшие окрестности и проверить, не бродят ли где-то неподалеку Мародеры. Джеймс обещал не подпускать Ремуса к лесу сегодня, но все же стоит перестраховаться.

Огромные лапы мягко и без единого звука касались первой облетевшей листвы, а ветер приятно развевал загривок. Сириус получал кайф от быстрого бега ночным лесом. Слух и нюх компенсировали недостаточное зрение, и черный пес легко ориентировался. Дерево, дерево, легко перепрыгнуть кусты, вон пробежала белка, дерево, дерево... Он уже почти добежал до опушки, когда вдруг повеял западный ветер, принося из глубины леса свежие запахи. Сириус остановился и принюхался. Ветер принес далекий, едва различимый запах псины, грязи и крови в одном. По спине Сириуса пробежались мурашки — он знал, что это за запах. Так пахнут только оборотни.

Но это не был Ремус. Своего друга Сириус узнал бы сразу. Милях в пяти от опушки, в глубине леса, бродил какой-то незнакомый ему, чужой оборотень. Сириус бросился обратно к хижине Хагрида.

— Где ты так долго был? — игриво спросила Белла, чмокая его в щеку. Сириус прикинулся смущенным, при этом с радостью отметив, что девочки уже начали плести ручки к своим корзинам. Парень с удвоенным рвением бросился плести свою и через десять минут работа была окончена.

Намного ближе в лесу послышался волчий вой.

— Молодцы, ребята, — похвалил подростков Хагрид, когда они уже прощались. Лесник провел их аж до Главного входа. Сириус пожал ему руку.

— Спасибо. Береги себя, Хагрид, — парень постарался как можно больше смысла вложить в эти слова. Хагрид немного удивленно кивнул и удалился.

* * *

— Мы вчера всю ночь просидели в Визжащей хижине, как ты и просил, — тихо пробормотал Джеймс, накладывая себе на тарелку овсянку.

— Спасибо, парни, — так же тихо ответил Сириус. — Но вчера мне все же было тревожно. И не зря — я, когда отошел на минутку, успел пробежаться немного лесом. И унюхал чужого...

Ремус и Питер вскинули головы.

— Чужого? В окрестностях появился еще один оборотень? — ошарашено переспросил Люпин. Как раз прибыла совиная почта, и он отвязывал от лапки рыжей совы свежий номер "Ежедневного пророка".

— Да, он бродил по лесу, милях в пяти на запад. Я еле его запах различил, и то благодаря ветру. Думал, что чокнусь вчера. Только когда девчонки уже в замке очутились, тогда немного облегчение почувствовал.

Джеймс с благодарностью посмотрел на друга.

— Спасибо, что приглядел за Лили.

— Обращайся, — напряженно улыбнулся Сириус.

— О нет, парни, смотрите! — вдруг очень громко, с нотками паники в голосе, воскликнул Ремус. Сириус, Джеймс и Питер в шоке уставились на титульную страницу газеты, которую положил перед ними на стол Рем.

Там была большая черно-белая фотография маленького, покрытого простыней, тела в темной луже. Заголовок гласил "Вчера ночью в Хогсмиде побывал Грейбек. Был укушен маленький мальчик. Ребенок не выжил".

Никто не проронил ни слова. Весь Хогвартс притих, получив это известие. Ученики ошеломленно перечитывали статью и не могли прийти в себя.

— Это ты Грейбека учуял, — почти беззвучно прошептал Ремус после нескольких минут тяжелого молчания. Сириус кивнул.

— Что произошло? — спросила Белла, только что пришедшая на завтрак. Сириус не ответил, а только крепко сжал ее руку своей. Девушка бросила взгляд на лежащую на столе газету и вскрикнула. Сириус опустил голову.

Утром, девятнадцатого сентября, завтрак начался красиво — весь шестой курс Гриффиндора исполнил "С днем рождения тебя", стоило только Гермионе переступить порог Большого зала. Девушка смущенно улыбалась, принимая подарки от друзей, слушая поздравления. Даже некоторые ученики с факультетов Пуффендуя и Когтеврана подошли ее поздравить.

— Вот наша Гермионка стала старше на один год. Того гляди и внуки не за горами, — весело сказал Рон, вручая подруге огромную цветную коробку. — Это от нас с Гарри.

Гермиона засмеялась.

— Сначала до деток доживу, а тогда посмотрим... Ого, парни, какая красота! — девушка восхищенно охнула, раскрыв коробку. Внутри оказалось очень красивое платье с золотистого шелка.

— Джинни сказала нам, что ты не успела купить платье на Рождественский бал и хотела заказать по каталогу. Словом, мы сделали это быстрей, — смущенно краснея, пробормотал Гарри. Гермиона взвизгнула от радости и бросилась ему на шею.

— Блин, Грейнджер, ты в этом будешь похожа на упаковку от конфеты, — презрительно сказала Панси Паркинсон — она вместе с группкой слизеринских шестикурсниц как раз проходила мимо их стола.

— Скорее уж на саму конфетку, — сказал Рон.

Тут в разговор вклинилась Джинни:

— А ты, Панси, наверное, сделаешь себе мокрую укладку, как в прошлом году, да? Только, мой тебе совет: не делай ее настолько мокрой. Ты когда мимо проходила, так все от тебя дергались, чтобы пятен на одежде не было. Просто голову помой и расчешись.

Гриффиндорцы заулыбались, а Панси покрылась красными пятнами: Джинни говорила правду. Даже некоторые слизеринки не смогли сдержать ухмылок, и это взбесило Паркинсон: она круто развернулась на каблуках и выбежала из Зала.

— Мощно сказано, сестричка, — похлопал сестру по плечу Рон.

— Спасибо! — улыбнулась та и принялась за еду.

* * *

— Гермиона! Гермиона, тебе записка! — взволнованная Парвати догнала немного удивленную однокурсницу в школьном коридоре. Гермиона взяла маленький сверток пергамента, протянутый Патил.

— Спасибо, Парвати. А от кого?

— От Дамблдора.

Гермиона кивнула и положила записку в карман, несказанно разочаровав Парвати, которая сразу же удалилась.

До урока Магических Рун оставалось десять минут, поэтому Гермиона решила забежать в туалет и там прочитать записку. Делать это при Парвати было бы неразумно — ведь та была одной из первых школьных сплетниц, так что девушка зашла в уборную на третьем этаже, закрылась в кабинке и уже тогда раскрыла записку. Косым, мелким почерком там было написано следующее:

"Дорогая мисс Грейнджер!

Поздравляю Вас с семнадцатилетием. Сегодня Вы стали совершеннолетней волшебницей, это дает многие права, но и многие обязанности. Решаюсь предложить Вам стать членом Ордена Феникса, ведь это право можно использовать только с семнадцати лет. Так как Вы, будучи моложе, все равно принимали активное участие в жизни Ордена, то думаю, что этот шаг станет для Вас логичным и правильным. Сегодня в восемь вечера жду Вас у себя в кабинете, откуда по каминной сети мы отправимся в штаб, где и состоится посвящение. Я догадываюсь, что мистеру Поттеру и мистеру Уизли так же захочется пойти с Вами, однако право быть присутствующими при посвящении нового члена Ордена имеют только те, кто туда входит. Предвижу возмущение Ваших друзей, однако правила есть правила, их нужно соблюдать.

С уважением,

Альбус Дамблдор."

Гермиона прикрыла рот ладонью, готовая и плакать, и смеяться одновременно. Она так давно ждала этого момента! С недавних пор большую часть в ее мечтах занимало именно вступление в Орден. Шла война. Гермиона очень сожалела, что не может сделать так много для ее завершения, как смогла бы, будучи в Ордене, ведь была несовершеннолетней. Но теперь все меняется! Жаль, правда, что мальчишек не будет, но "правила есть правила, их нужно соблюдать".

Цветущая Гермиона выбежала из туалета и помчалась на Руны. Девчонка, она пока видела только яркие краски во все этой игре под названием "война", где люди делились на черное и белое, добрых и злых. Оно, в принципе, так и было, но только в общих чертах, ведь кровь у всех алая. И у нас, и у них...

И даже самые радужные надежды и желания о служении добру могут разбиться о несправедливость, боль и смерть. Но все это Гермионе Грейнджер пока только предстояло узнать.

* * *

— Как думаешь, что мне надеть? — Гермиона держала в руках несколько плечиков с разными кофточками.

Джинни задумчиво посмотрела на нее.

— Бери эту голубую блузку и те черные джинсы. Скромненько и со вкусом.

Гермиона кивнула и начала одеваться.

— А мне еще больше года ждать, — вздохнула Джинни. — Везет тебе, теперь ты даже круче Гарри.

Гермиона засмеялась.

— Не говори глупостей, все мы крутые. Просто так случилось, что я раньше родилась, что уж тут поделаешь? Еще немного и все будем в Ордене.

— Ага, — неуверенно кивнула Джинни. — Хотя, скорей бы эта война кончилась, и не надо было бы в Орден вступать. Я бы поехала в Испанию, там есть очень классная Высшая Школа, где готовят колдомедиков.

— Хочешь быть колдомедиком? — удивилась Гермиона. — Я думала, ты с квиддичем свое будущее свяжешь.

— Ну, квиддич у меня больше как хобби. А вот целительницей бы стать хотелось. У меня эта идея появилась, когда в прошлом году проведывала папу в больнице Св.Мунго. Ну, когда его Нагайна укусила.

Гермиона с содроганием вспомнила то ужасное происшествие, однако идея Джинни ей очень понравилась.

— Отличная мысль, Джинни! Ты станешь очень хорошей целительницей.

Джинни улыбнулась.

— Беги давай, Гермиона, десять минут осталось.

Гермиона обняла подругу и помчалась к кабинету Дамблдора. Успела ровно в восемь.

— Добрый вечер, мисс Грейнджер. Еще раз примите мои поздравления.

— Спасибо, профессор, — Гермиона подошла к камину, возле которого стоял директор. Дамблдор внимательно взглянул на ученицу.

— Вы взволнованы, мисс Грейнджер. Какое чудесное чувство, не так ли? Кровь бурлит и быстро-быстро течет венами. В таком состоянии намного проще путешествовать по каминной сети — у человека просто нет возможности испугаться и его не укачивает. Итак, леди, вперед! — директор взял с камина маленькую вазочку с Летучим порохом и предложил Гермионе. Девушка взяла горстку, встала в камин и, бросив порошок, отчетливо произнесла:

— Площадь Гриммо, 12!

Пройдя сквозь водоворот чужих комнат и наглотавшись пыли, девушка очутилась в знакомой кухне в доме на площади Гриммо, 12. Там ее встретила толпа народу: мистер и миссис Уизли, Тонкс, Кингсли, Билл, Флер, Фред, Джордж. Все радостно захлопали в ладоши и закричали поздравления, когда растрепанная, перемазанная пеплом, красная до корней волос девушка вылезла из камина.

— Милая, поздравляем тебя! — миссис Уизли крепко обняла и чмокнула Гермиону. — Жаль, что Гарри с Роном нет, но и без них будет весело. Мы тут тебе небольшой стол накрыли... — она махнула рукой в сторону стола, который просто ломился от всевозможных лакомств. Гермиона почувствовала, как ее лицо заливает краска.

— Миссис Уизли, что Вы...

Но тут прибыл Дамблдор.

— Итак, прежде чем усесться за этот прекрасный стол, предлагаю провести церемонию посвящения Гермионы в члены Ордена Феникса.

Все притихли. Гермиона словно со стороны видела свое взволнованное лицо и горящие глаза, слышала бешеный стук сердца. Присутствующие окружили ее и Дамблдора полукругом.

— Поддерживая красивый стиль посвящения в рыцари, попрошу Вас, мисс Гермиона Грейнджер, встать на одно колено, — директор стал серьезным. Гермиона повиновалась.

— Теперь Вам надо будет подтвердить клятву. Мы не будем делать никаких пометок у вас на теле, как это делали некоторые другие ордена в древности. Хотя и по сей день некоторые практикуют такой стиль, мы, однако, сделаем только моральную пометку — у вас на сердце, мисс. Итак, — директор занес над ученицей палочку: — Согласны ли Вы вступить в Орден Феникса, Гермиона Грейнджер? Служить ему верой и правдой, и никогда не предавать?

— Да.

Серебристая пылинка сорвалась с кончика волшебной палочки Дамблдора и, в мгновение ока, преобразившись во что-то наподобие шали, мягко опустилась на голову девушки. Гермиона неожиданно подумала, что она сейчас похожа на невесту.

— Согласны ли Вы всегда защищать членов Ордена Феникса и его тайны?

— Да.

Вторая шаль опустилась на голову Гермионы.

— Согласны ли Вы всегда приходить на помощь членам Ордена, максимально точно исполнять его задания?

— Да.

Третья шаль.

— Если Вы нарушите обещание, мисс Грейнджер, Вы не умрете. Так же Вам не будет нанесен никакой магический вред. Но мое заклинание доставит Вам тогда такие муки совести, что лучше Вам его не нарушать. Вы поняли это?

— Да.

Серебристые шали исчезли.

Кухню наполнили возгласы и аплодисменты.

— Вы одна из нас, Гермиона. Поздравляю! — улыбнулся Дамблдор, помогая девушке подняться с колена.

* * *

Только все стали рассаживаться за столом, как в кухню вбежал огромный серебристый медведь и прокричал голосом Чарли Уизли:

— Пожиратели напали на клинику Св.Мунго! Мы не справляемся...

Медведь исчез. На миг на кухне воцарилась тяжелая тишина, а потом Дамблдор сказал:

— Кингсли, Тонкс, Артур, Билл — вы со мной. Остальные — ждите новостей и будьте готовы прийти на помощь.

Дамлдор уже направился к двери, как Гермиона не выдержала — она ведь теперь тоже член Ордена, а не маленькая девочка. Она сможет помочь. Правда вслух она сказала только:

— Профессор...

Дамблдор внимательно посмотрел на нее.

— Хотите с нами?

— Да.

— Что ж, думаю, лучшая ученица Хогвартса сможет здорово помочь. Пошли.

* * *

Они трансгрессировали на наполненную людьми лондонскую улицу и сразу побежали к старому универмагу за углом. Магглы удивленно оглядывались на расшитую золотом мантию Дамблдора, тогда как Тонкс, мистер Уизли, Билл, Кингсли и Гермиона успешно сливались с толпой. Гермиону немного мутило — она впервые в жизни трансгрессировала, причем на пару с Тонкс.

Но прислушиваться к внутренним ощущениям времени не было — стоило только шести людям из Ордена Феникса пройти сквозь витрину универмага, как Гермионе показалось, что они очутились в аду.

Вокруг бегали целители и люди в черных масках. Некоторые уже лежали на залитом кровью полу. Из немногих каминов появлялись люди из Министерства магии и пытались переправить в безопасное место группу больных, которым "повезло" очутиться просто в эпицентре схватки.

— Они захватили лабораторию на третьем этаже! Но там без защиты опасно показываться! — крикнул Чарли Уизли, выбежав из кучи пыли в противоположном углу зала — там только что обрушилась часть потолка. Парень еле стоял на ногах, был весь в ссадинах и царапинах, но в общем живой и здоровый.

— Там при входе должны быть маски! — крикнула Тонкс и помчалась в сторону лестницы. Гермиона и Кингсли рванули за ней, однако в этот момент что-то изменилось. Гермиона успела заметить, словно в замедленной съемке, как опасно сверкнули глаза Дамблдора, когда вдруг посреди зала появился высокий, закутанный в черную мантию человек с не похожим на человеческое лицом и красными глазами.

— Волдеморт здесь! — крикнул Билл и, схватив за руку притормозившую Гермиону, у которой вдруг стали ватными ноги, помчался с ней за Тонкс, которая уже скрылась на лестнице.

— Но мы должны помочь директору! — крикнула Гермиона, пытаясь вырваться.

— Дамблдор сам справится! Он приказал нам освободить лабораторию! — проорал ей на ухо брат Рона, и девушка повиновалась.

Третий этаж встретил трех друзей гулкой тишиной. Белые шарики, зависнув под потолком, ярко освещали забрызганные чем-то темным стены, осколки битого стекла на полу и чью-то брошенную мантию. На стене висели три стеклянные штуки, похожие на рыцарские шлемы. Билл одну взял себе, а остальные бросил Герми и Тонкс. Те послушно надели защитные маски — на третьем этаже находилось отделение по изучению магических инфекций, и было бы глупостью войти туда без минимальной защиты.

Билл приложил палец к губам и медленно двинулся по коридору вперед, стараясь не наступать на осколки и не производить шума. Тонкс и Гермиона пошли за ним, заглядывая по дороге во все двери — в основном это были палаты, и все пустые. Гермиону начала бить нервная дрожь, когда с нижних этажей донесся страшный женский крик. Тонкс краем глаза глянула на подругу и стиснула ее руку, подбадривая. Гермиона слабо улыбнулась.

БАБАХ!

Неожиданно из двух последних дверей выскочило три человека в масках Пожирателей. Все они одновременно начали атаковать заклинаниями, пытаясь не дать членам Ордена добраться до лаборатории, двери которой находились как раз за их спинами.

Гермиона уклонилась от двух зеленых лучей и удачно атаковала одного из Пожирателей — тот шарахнулся об стену и сполз на пол без чувств. Маска съехала и девушка узнала Гойла-старшего.

— Берегись!

Билл повалил Гермиону на пол, когда потолок над ними взорвался. Послышался крик Тонкс, который смешался с верещанием Беллатрикс Лестрейндж, что спрыгнула на пол — именно она подорвала потолок этажом выше, чтобы проникнуть в лабораторию. Тонкс здорово поранило щеку. Она успела встать на ноги и атаковать Пожирательницу. Та даже не скрывала своего лица. В это время Билл и Гермиона как раз выбрались из-под завала и стали атаковать оставшихся двух Пожирателей. Через минуту на этаже появились близнецы Уизли, вовремя пришедшие на помощь. Вместе они оглушили двоих врагов, но Беллатрикс успела скрыться в лаборатории.

Гермиона и Тонкс первыми вбежали туда, но не успели — бешено хохоча, Пожирательница схватила какую-ту посудину с пола и выпрыгнула в окно с визгом:

— Держите подарочек!

Тонкс удивленно посмотрела на Гермиону.

— Подарочек? О чем это она?..

Но Гермиона только в ужасе схватила подругу за руку. В нескольких шагах от них, в пятне яркого лунного света, что лился через разбитое окно, лежал человек. Лицо его исказила гримаса боли, он бился в конвульсиях и ногтями раздирал одежду на себе. При этом тело его как-то странно выгибалось, он постепенно терял человеческий облик. Гермиона узнала лежащего — она видела его раньше, на фотографиях в газете. Фенрир Грейбек. Оборотень.

— БЕЖИМ!!! — Гермиона чуть не сорвала горло и, вытолкнув Тонкс в коридор, где та наткнулась на ничего не понимающих Уизли, поспешила выбраться за ней и закрыть за собой дверь.

— Что случилось, Гермиона?!.. — ошалело спросил Джордж.

— Там Грейбек... Перерождается... — еле выдохнула перепуганная девушка, и вся толпа сразу же помчалась к лестнице. Они уже были почти на втором этаже, когда позади послышался громкий треск — оборотень проломил дверь лаборатории и вырвался в коридор.

Гермиона бежала последней; именно она услышала хриплое дыхание и удары тяжелых лап по плитке позади. Девушка толкнула Тонкс и та кубарем скатилась с лестницы, увлекая за собой всех троих Уизли. Но это и спасло их. Одна только Гермиона, не успевшая спуститься вовремя, все-таки оглянулась и попыталась занести волшебную палочку. Но не успела.

— ААААААААА!!!

Страшная боль в плече в мгновение растеклась по всему организму. Тяжелое тело огромного серого волка, навалившись, свалило ее с лестницы. От удара о стену на втором этаже Гермиона чуть не потеряла сознание. Грейбек отлетел в сторону, а потом послышался его дикий рык, когда Тонкс и Билл, только встав с пола, начали атаковать его заклинаниями. Но они едва не выпустили свои волшебные палочки, когда вдруг по всей больнице разнесся страшный, почти нечеловеческий крик Гермионы.

А последнее, что запомнила она, был перепуганный громкий голос Фреда, который подхватил ее на руки и трансгрессировал из больницы. После этого девушка потеряла сознание.

— У нас в поселке появилась девушка. Очень даже ничего, — задумчиво сказал Виктор, поглаживая Бера, своего любимого пса.

— Положил на нее глаз? — улыбнулся Эйдон.

— Да нет, она не в моем вкусе. Рыжая. Но красивая. Познакомился бы ты с ней…

— Тебе опять мать наговорила, что пора меня женить? — оборвал друга Эйдон и пристегнул к ноге охотничий нож. — Ты готов?

— Всегда готов, сэр! — шутливо отдал честь Виктор. Парни взяли ружья и направились к выходу. — Нет, миссис Лейти здесь не причем. Просто эта Мария тебе бы подошла.

— Мария? — переспросил невнимательно Эйдон.

— Мария Любель.

— Хм.… А откуда она?

— Я слышал, что из Парижа.

— Француженка? — Эйдон скривился. — Ты, наверное, шутишь! Они там все сплошь кокетки и не знают даже, как вести хозяйство. Глупые куколки.

— Ничего себе, Эйдон! Да ты просто ненавидишь их! — поразился Виктор. — Но ты ведь был в Париже прошлым летом!

— Да, был. И кроме единственной нормальной горничной, там никто не умел стирать.

— Парень, да с твоим состоянием ты сто таких горничных наймешь! А жена нужна для уюта, для поддержки.

— Мне не нужна жена, которая двух слов не свяжет, и будет думать только о брюликах, — отмахнулся Эйдон. Друзья как раз дошли до конюшни, возле которой их уже ожидал верный слуга Том с двумя лошадьми.

— Спасибо, Том, — поблагодарил слугу Виктор и запрыгнул на коня. — Едем!

* * *

Охота не удалась. Единственный олень, на след которого парни напали еще вначале, завел друзей глубоко в лес, а там Бер прищемил лапу, попав в мелкий капкан.

— Хорошо, что не медвежий, а для мелких зверьков, — прошипел раздраженный Виктор, перевязывая лапу скулящего пса своим шарфом.

— Да уж, поохотились… — вздохнул Эйдон и помог другу затащить раненное животное на лошадь. Он уже почти залез на свою, как вдруг позади послышался мелодичный голос:

— У вас ранен пес? Возьмите эти травы…

Парни от неожиданности онемели — из гущи леса вышла очень красивая молодая девушка с большой корзиной. В руке она протягивала какие-то листочки.

— Приложите к ране, и через неделю животное снова будет бегать.

Виктор неуверенно принял растение.

— Очень неожиданно встретить в лесу девушку. Вы не местная и можете не знать, что здешние места не безопасные, — сказал парень. Эйдон молча разглядывал незнакомку. Темно-рыжие волосы невесомыми прядями спадали до пояса, светло-зеленые глаза имели очень интересный оттенок — словно у кошки. Эйдон поежился — ему стало неуютно от мысли, что нормальные девушки сами по лесу не ходят.

— Я благодарна за вашу заботу, однако поверьте — никто не позавидует тому несчастному, который попробует меня обидеть, — засмеялась незнакомка. Увидев удивленные взгляды парней, она объяснила: — Мой отец был оружейником, да и неплохо дрался. Я не имела братьев, поэтому все таланты папы и мамы получила сама. Да и здешняя мода дает возможность спрятать несколько ножей, не вызывая подозрений, — девушка словно невзначай поправила широкую юбку.

— И все-таки, мисс, если бы на вас напала группа негодяев, отбиться было бы сложно, — возразил Виктор.

— И все-таки, мистер, вы не переживайте. Я часто гуляю по лесу, — вновь улыбнулась Мария. — Полагаю, вы знаете, как меня зовут — вся деревня не умолкает о моем переезде сюда. А вот кто вы?

— Меня зовут Виктор Рейнолдс. А это — мой лучший друг, Эйдон Лейти.

— Очень приятно, — кивнула Мария и в упор уставилась на Эйдона.

— Ваш друг немой?

Эйдон поперхнулся, а Виктор засмеялся.

— Нет, он просто скромен. Не так ли, Эйдон?

— Не так ли, Виктор, — хмуро ответил парень и вскочил на свою лошадь. — Простите, мисс, но у нас раненная собака и не стоит мучить животное. Нам надо возвращаться в деревню.

— Если хотите, можем подвезти, — предложил Виктор.

— Спасибо, но я сама дойду, — вежливо отказалась Мария.

* * *

— Ты перед кем это так хвост распушил? — холодно спросил Эйдон друга, когда они уже выезжали из леса.

— Ну, тебе француженки не нравятся, а как по мне эта Мария — весьма прелестное создание, — просто ответил Виктор.

— И тебе не кажется странным, что она, недавно приехав в наши края, уже по лесу шатается? Причем одна, да и в стольких милях от деревни?

— Было бы намного страннее, если бы мы встретили ее в лесу не одну, а с каким-то парнем. Тогда бы имели понятие, о чем в деревне рассказывать.

* * *

— Встретила сегодня в лесу молодого богача, этого вашего красавчика, о котором столько слышала, — как бы невзначай сказала Мария, садясь обедать.

— Эйдона Лейти? — догадалась тетя Анжела.

— Да.

— И как он тебе?

— Молчун. Его друг был намного любезней.

— Молчун? На Эйдона не похоже. Он любит пообщаться с девушками, — удивилась тетя.

— Да ну? Не похоже…

— Я слышала, что он предвзято относится к француженкам.

— Что ж, придется немного изменить его мнение о моей нации, — улыбнулась Мария.

Тетя покачала головой:

— Не стоит, милая. Он невлюбчив, хотя и красавчик, да и говорить красиво умеет. А ты еще голову потеряешь.

— Не бойся, тетя, она у меня крепко держится, — засмеялась Мария.

Тетя вздохнула.

Она чувствовала, что приближается беда.

Гарри показалось, что он сошел с ума, когда, спустя два часа, как Гермиона ушла к Дамблдору, в Хогвартсе появился израненный, но живой и вполне здоровый Чарли и, оттащив его и Рона в угол гостиной, сказал:

— Пожиратели во главе с Волдемортом напали на больницу Св.Мунго. Нам пришлось очень трудно... Но самое страшное — это то, что Гермиону укусил Грейбек. Сейчас вы направляетесь со мной в штаб. Я думаю, вы нужны ей.

Гарри посмотрел на Рона, на лице которого читались те же ужас и страх, которые ощущал и он.

* * *

Гермиона лежала без сознания, вся в крови, в своей бывшей спальне на площади Гриммо. Дамблдор шептал над ней какие-то заклятия, а миссис Уизли промывала и перевязывала страшную рану на плече. Тонкс рыдала в коридоре.

— Она меня толкнула, и мы все скатились с лестницы! Она нас спасла, она знала, что это будет значить для нее!.. Лучше бы он укусил меня... Гермиона... Не заслужила!.. — вот было единственное объяснение, которого добился у нее Рон. Фред и Джордж стояли рядом, опустив головы, а Билл пытался успокоить девушку, но та не могла остановить слезы. Наконец Флер, которая все это время провела у себя в комнате, где перевязывала раны Чарли и Кингсли, дала ей Успокоительное Зелье и отвела в спальню, где уже никого не было, а потом уложила спать.

Где-то в час ночи миссис Уизли и Дамблдор наконец вышли в коридор, где толпилась остальная часть Ордена. Даже Аластор Муди прибыл и вместе со всеми ожидал новостей от профессора почти целый час.

— Я смог остановить ее превращение сегодня, — тяжело вздохнув, сообщил Дамблдор. — Часто это случается почти сразу после укуса, но мисс Грейнджер всецело противостоит этому. Начало оборотня в ней еще не сильное, но к следующему полнолунию ей надо быть готовой к превращению.

Гарри почувствовал, что ему не хватает воздуха. Одно дело было услышать эти слова от Чарли, и совсем другое — от Дамблдора. Гермиона — оборотень?!.. Но это ведь абсурд...

С другой стороны что-то подсказывало ему, что люди с этим живут. Живут, вопреки собственному тяжелому состоянию и предубеждению общественности. Вон, Ремус Люпин — с детства оборотень, а ничего, справляется. Нужно только суметь донести эти мысли до Гермионы, когда она придет в себя. Рядом Рон прошептал с яростью:

— Я убью Грейбека!..

Гарри кивнул. Конечно, он ему в этом поможет. Грейбек тысячу раз поплатится за каждую секунду Гермиониных страданий. Однако Дамблдор строго взглянул на парней:

— Вас сейчас переполняет справедливая ненависть, как и всех здесь. Но не спешите, ребята. Грейбек от вас не убежит, а пока прошу вас направить все свои силы на то, чтобы помочь Гермионе. Морально в первую очередь.

* * *

Гермиона проснулась поздно. Сквозь единственное окно в комнату лился яркий солнечный свет. Похоже, на улице красивая осенняя погода. Девушка сладко потянулась, но сразу же вскрикнула от боли в правом плече. Осторожно скосила туда глаза и увидела, что оно все перемотанное бинтом. Сквозь тугую повязку проступали пятна крови.

— ААААААААА!!!

Страшная боль в плече в мгновение растеклась по всему телу.

Словно вспышка — воспоминания. Страх и ужас заполнили все существо Гермионы. Ей стало тяжело дышать, горячие слезы потекли по щекам.

Тяжелое тело огромного серого волка, навалившись, свалило ее с лестницы.

Дверь в комнату внезапно резко распахнулась.

— Гермиона! — встревоженная миссис Уизли со стопкой бинтов в руках кинулась к девушке, — Гермиона, не плачь, слышишь меня? Не плачь! — женщина встала рядом с кроватью девушки на колени. — Это не так страшно, как может показаться! Не плачь, прекрати, слышишь меня? Гермиона, посмотри на меня!

Когда девушка не послушалась, Молли сама склонилась над ней, заглядывая ей в глаза.

— Вспомни, сколько раз ты сама говорила Ремусу, что он почти ничем не отличается от остальных, вспомни! Ты не должна отчаиваться, понимаешь, не должна! Ты та же Гермиона, которой была всегда! Вспомни, что всегда говорила Ремусу!

— Со стороны это иначе... — прохрипела Гермиона и, закрыв лицо ладонью левой руки, почти завыла вперемешку с рыданиями.

Миссис Уизли куда-то убежала, а потом вернулась вместе с Флер, которая держала в руках пузырек успокоительного средства. Вместе они напоили Гермиону и, спустя несколько минут, та притихла. Флер сидела рядом с ней на кровати и ласково гладила непослушный каштановые локоны, в то время, как миссис Уизли, что-то нежно приговаривая, меняла Гермионе повязку. Девушка кривилась от боли, но уже не плакала.

— Рана заживает удивительно быстро, думаю, через неделю ее уже не будет, — сказала миссис Уизли.

— Но шрам останется на всю жизнь, — проговорила Гермиона, закрыв глаза. Голос ее был хриплый и чужой.

— Почему ты так думаешь, милая?

— Я много про оборотней читала.

Миссис Уизли и Флер обменялись взглядами облегчения. Раз Гермиона начала нормально отвечать на вопросы, значит, она понемногу приходит в себя.

— Я сейчас принесу тебе поесть, дорогая, — всполошилась миссис Уизли.

— Нет! — вдруг воскликнула Гермиона, перепугав Флер и Молли. Потом уже спокойней добавила: — Я пойду на кухню.

— Но, милая, твоя рана...

— Я с ума сойду, если буду сидеть в этой комнате весь день.

— Ладно. Жду вас на кухне, — согласилась миссис Уизли и вышла из комнаты.

— Я сейч'ас пгинесу тебе некотогые свои вещи и помогу пер'еодется. — сказала Флер и выпорхнула из комнаты. Через минуту она вернулась с джинсами, майкой и теплой кофтой в руках, — Думаю, что тебге будет лехче надеть майку и накинуть свегху кофту, — сказала она, помогая Гермионе сесть на кровати. А та про себя отметила, что ее собственные джинсы, в которых она и спала, ни на что больше не годятся — штанины были все заляпаны кровью и выпачканы штукатуркой, к тому же порвались на коленях. — Возьмешь себе мои, — сказала Флер, верно истолковав взгляд девушки.

— Спасибо, Флер. — Гермиона слабо улыбнулась.

Девушки пошли в ванную, где Флер помогла Гермионе смыть засохшую кровь с тела и переодела ее. А потом заплела пышные волосы в тугую косичку.

Правую руку пришлось подвязать, потому что любое движение отдавалось сильной болью в плече. Да и голову приходилось поворачивать очень аккуратно. Но в остальном Гермиона чувствовала себя довольно неплохо. А легкое бурчание в животе подсказывало, что организм приходит в себя, потому что хочет кушать.

На кухне были только миссис Уизли, Гарри, Рон и Билл. Как только Гермиона появилась на пороге, юноши сорвались со своих стульев и бросились к ней. Когда девушка ответила на все их вопросы о самочувствии, Гарри усадил ее за стол.

— Который сейчас час? — спросила Гермиона, когда миссис Уизли поставила перед ней огромную тарелку жареной картошки.

— Одиннадцать утра, милая, — ответила Молли, заботливо поправляя Гермионе кофту, которая слетела с плеча, показав миру толстый слой бинта.

— Почему вы тогда не в школе? — обратилась девушка к Гарри и Рону, которые сели напротив нее.

— Ну, мы прибыли узнать, что с тобой произошло...

— А когда узнали, решили остаться, чтобы помочь...

— Я... Парни, возвращайтесь завтра в школу, ладно? — Гермиона опустила глаза, чувствуя, что сейчас разревется. Они прибыли, чтобы ей помочь. Но она ведь теперь не такая как они... Они, конечно, очень любят ее, да и сама она считает Гарри и Рона своими братьями, но ведь теперь она может быть для них опасна.

Гарри с Роном обменялись удивленными взглядами.

— Но почему, Гермиона? Мы будем здесь, пока ты не выздоровеешь, — возразил Гарри.

— И, правда, почему бы им не остаться? Хотя бы на пару дней, пока тебе не станет легче? — спросил Билл.

— Потому, что мне они помочь не смогут! И легче мне не станет! — выкрикнула Гермиона и закрыла лицо ладонью.

— Тише, тише... — Рон сорвался с места и ласково обнял подругу, стараясь не задеть больное плечо, и та зарыдала, уткнувшись носом в его футболку. Парень ласково провел рукой по волосам Гермионы.

— Может, снова дать ей Зелье? — предложила миссис Уизли.

— Не стоит, миссис Уизли. Гермиона должна выплакаться, — сказал Гарри. — Скоро она успокоиться. Но ей надо отдыхать.

Рон кивнул, потом встал и, деликатно обнимая девушку за талию, направился с ней из кухни. Гарри схватил ее тарелку, вилку и бутылку сливочного пива, которое протянул ему Билл, и пошел за ними.

Вместе Гарри и Рону удалось успокоить и накормить Гермиону. Они долго и убедительно говорили ей, что она такая же, как и была, и ни для кого не поменялась. Несмотря на одну ночь в месяц, она сможет жить, как и прежде, и ее друзья позаботятся, чтобы жизнь девушки не стала менее яркой. А через два часа в штаб прибыл Дамблдор.

— Мисс Грейнджер, я рад, что Вы довольно хорошо выглядите и не жалуетесь на самочувствие. Из-за Вашего нового состояния Вы получаете некоторые интересные возможности, и теперь все раны и царапины будут очень быстро на Вас заживать. Я понимаю, что у Вас сейчас депрессия и нужно будет время, чтобы придти в себя. Однако, — Дамблдор слегка наклонил голову вперед, посмотрев на девушку над своими очками-половинками. — Я настаиваю на том, чтобы вы трое ровно через неделю вернулись в Хогвартс.

Гарри с Роном хотели возразить, однако директор остановил их взмахом руки.

— Я понимаю ваши благородные мысли, господа. Понимаю и то, что Гермионе будет тяжело сейчас снова учиться. Однако это именно то, что сейчас требуется — нормальной жизни.

— Но как я объясню одноклассникам, что буду каждый месяц где-то пропадать? — спросила Гермиона. Идея с возвращением в школу в ближайшее время ей решительно не нравилась.

— Конечно, Ваше исчезновение каждое полнолуние привлекло бы к себе внимание, однако здесь я уже все продумал. Каждый месяц ровно за два дня до полнолуния Вы будете отлучаться на курсы по ЗОТИ в Высшую школу в Кембридже. Думаю, такая вещь никого не удивит, учитывая, что Вы на данный момент — самая успешная ученица Хогвартса. В самом деле, эти курсы проходят только один день, Вы действительно будете их посещать, а следующие два дня гулять близ Высшей школы. С директором этого заведения я договорился, он даже и не подозревает об истинных причинах Вашего присутствия в Кембридже. В Хогвартсе же никто не будет знать о Вашей тайной жизни. Покажите своим знакомым вот это, — Дамблдор подал девушке какую-то папку. — И Вас не будут ни о чем больше спрашивать. В Кембридже есть довольно неплохие гостиницы. Будете каждое полнолуние выпивать приготовленное профессором Снейпом зелье и послушным волком сидеть в номере. Как Вам такая идея?

Минуту в комнате царила тишина.

— Хорошо, профессор, — согласилась Гермиона. — Спасибо.

Дамблдор улыбнулся, хотя в его пронзительно-синих глазах и была заметна грусть. Как же легко было говорить! Если бы так легко было свыкнуться и с мыслью, что эта хрупкая, смелая, добрая девушка теперь стала оборотнем! Проклятая война ломала жизнь ни в чем не повинной и очень умной чародейки. И это в ее день рождения! Да, он тысячу раз говорил с Ремусом Люпином, что оборотни — такие же люди, но это совсем не значило, что такая участь легкая и каждый может ее заслужить. Почему Грейбек не укусил кого-то из Пожирателей? Почему ее?..

Профессор встал со стула и, вежливо попрощавшись, вышел из комнаты.

* * *

— Здесь написано то же, что говорил Дамблдор, — сообщил Рон, откладывая в сторону бумаги, извлеченные из папки.

— Конечно. Директор, как всегда, все предугадал, — поморщилась Гермиона и зевнула. Гарри улыбнулся.

— Так, кому-то пора спать.

— Только не бросайте меня здесь! — в глазах Гермионы появился страх. — Пожалуйста!

— Ладно, уговорила, — засмеялся Рон, хотя его явно встревожило поведение подруги.

Парни уложили девушку в кровать, а потом принесли две раскладушки, на которых им предстояло спать всю следующую неделю.

* * *

Вся следующая неделя на площади Гриммо оказалась кошмаром для Гермионы и сильно подпортила нервишки Гарри, Рону и миссис Уизли, которые не покидала дом все дни.

Днем Гермиона еще крепилась, однако у нее все же случались кризисы в виде слез и часов, проведенных в запертой изнутри спальне. Парни в это время по очереди караулили у дверей и донимали девушку постоянными просьбами открыть — они переживали, как бы Гермиона ничего с собой не сделала.

А девушка еще в первые же дни отбросила мысль о самоубийстве, вот только справиться с перепадами настроения и постоянно подкатывающей тошнотой, не могла. Научиться жить в том новом амплуа, которое дала ей судьба, было ой как непросто.

И все же, не было бы так плохо, если бы не ночи.

Почти каждый час, множество раз за ночь, Гермионе снились кошмары. Ей казалось, что вот — она перевоплотилась и набросилась на спящих Гарри и Рона. Вся в холодном поту, девушка просыпалась с жуткими воплями, и друзьям приходилось все время ее успокаивать, объясняя, что до полнолуния еще почти месяц. Миссис Уизли давала ей успокоительное, но под утро все повторялось. Гермиона плакала и винила себя в том, что доставляет такие проблемы друзьям, но и попросить их оставить ее одну на ночь не могла. В ней жил страх, что сон может оказаться реальностью.

Под конец недели ни Гермиона, ни Гарри, ни Рон не были готовы возвратиться в школу. Однако письмо, присланное Дамблдором, не оставляло им выбора — директор привел еще множество доказательств того, что им пора приехать в школу.

Ремус Люпин, несколько раз забегавший в Штаб, немного успокоил Гермиону, сказав, что как только она окажется в Хогвартсе, кошмары прекратятся. Трансгрессируя с ним в Хогсмид, Гермиона с отчаяньем подумала, что, прежде это случиться, она у девочек из их общей спальни изрядно вымотает нервы.

Сириус сладко потянулся и сел, свесив ноги с кровати. Было свежее морозное утро. До Рождества оставалось всего два дня. Завтра — воскресенье, будет Рождественский бал. Нужно проверить, в порядке ли его парадная мантия и не забыл ли он подарок для Беллы. Парень порылся в тумбочке у кровати и достал на свет Божий небольшую синюю коробочку. Но открывать не стал, только подержал минуту в руке и спрятал обратно. В этот момент Сириус выглядел очень забавно — сорвиголова на всю школу вел себя очень трогательно.

В спальне было пусто — Сириус проснулся последним. Правда, на кровати Джеймса были кучей накиданы какие-то тряпки, чему Сириус ничуть не удивился — его друг часто куда-то спешил.

Парень посмотрел в окно. Серебристый узор на стекле очень красиво смотрелся в сочетании с красными шторами и если бы кто-то решил срисовать с них картину, то даже совсем сторонний человек мог бы придумать ей название — «Накануне Рождества». Юный Блэк сначала некоторое время любовался неожиданно представшей пред ним красотой, а потом начал собираться на завтрак.

Хогвартс словно оживал за пару дней до Рождества — это повторялось каждый год, но каждый раз еще прекрасней. В этом году, помимо кустиков омелы, под сводами замка развесили магические композиции с цветов — когда под ними проходил кто-нибудь, те начинали негромко приятно петь. Алые розы выводили серенады, ромашки — песенки о дружбе, лилии — оды красоте, а если в композиции присутствовали елочные шишки, то коридорами разносились рождественские колядки.

В Большом Зале было шумно — девушки щебетали, обсуждая платья на бал, парни договаривались встретиться на каникулах на матче «Бостон — Манчестер» по квиддичу, который должен был пройти 28 декабря.

Сириус окинул взглядом гриффинфорский стол, ища друзей. Увидел только одиноко сидящего Ремуса и пошел к нему.

— Привет! А где остальные?

— МакГонагалл поймала Джеймса прямо на месте, когда он пытался заколдовать кустик омелы на втором этаже, чтобы тот посыпАл влюбленных сухариками со вкусом бекона, и Сохатый теперь должен украшать вместе с Филчем Северную башню. А Питер умчался с самого утра отправлять какие-то письма.

— Ясно, — улыбнулся Сириус, наливая себе кофе. — А Беллу ты не видел?

— Столкнулись при входе; она рано позавтракала. А потом умчалась куда-то с подружками. — Ремус улыбнулся и добавил: — У нее будет синее платье. Ты угадал с подарком.

Сириус вскинул брови.

— Откуда ты знаешь о платье?

— Слышал, как она сказала о его цвете Лили. Синий шелк.

— Отлично! — Сириус с воодушевленным лицом принялся за кашу. Но потом вдруг отложил ложку. — А вдруг ей не понравится?

— Понравится. Такая красота не может не понравится.

* * *

Джеймс нервничал. Еще летом он купил Лили смешного плюшевого зайца, чтобы потом подарить ей на Рождество. А теперь нервничал. Во-первых, не знал, примет она подарок или нет. А во-вторых, мягкая игрушка по сравнению с тем, что приготовил Сириус для Беллы, был просто пшиком. Ничем. Пушистым комочком.

Парни всегда обсуждали, кто кому что дарил, Джеймс не сомневался, что и девчонки тоже. А раз так, то очень переживал, что Лили будет чувствовать себя обделенной. Конечно, она не его девушка и на все его ухаживания отвечает холодными взглядами — и то, в лучшем случае. В худшем — злится.

Можно было бы, конечно, взять мантию-невидимку и отправиться по одному из тайных переходов в Хогсмид, а там поискать подарок подороже, но Джеймс отказался от этой мысли почти сразу — он не хочет, да и не сможет «купить» Лили. А заяц, по крайней мере, вызовет у нее улыбку. Или не вызовет. Но о втором варианте лучше не думать.

Парень зашипел, неожиданно уколов палец об булавку, которой пытался прицепить к гирлянде огромное розовое сердце (страшное такое украшение из картона). Работа не требовала больших умственных способностей, но надо было быть хотя бы чуть-чуть сосредоточенным. У Джеймса это не получалось, так как он постоянно думал о Лили, а перед глазами стояла ее улыбка.

— Поттер, ты не можешь поскорей прицепить картонку, что ты возишься с ней? — донесся до сознания парня голос Филча. Джеймс только раздраженно передернул плечами.

Что ж, заяц так заяц.

* * *

Белла критически уставилась на свое отражение в зеркале. Только что она отметила, что слегка поправилась в бедрах и платье не так красиво на ней сидит, как летом, когда она его покупала. Девушка высказала свою мысль Лили.

Эванс, которая рассматривала бижутерию Беллы, помогая ей выбрать, в чем пойти на бал, посмотрела на подругу.

— Все в порядке. Твоя фигура стала более женственной, а талия на фоне округлых бедер смотрится восхитительно тонкой, — честно сказала Лили. Белла улыбнулась — только Лили может так тонко превратить то, что кажется недостатком, в достоинство.

Лили правильно истолковала ее улыбку.

— Я не льщу. Просто парни — не собаки, на кости не бросаются. Девушка должна быть девушкой, а не вешалкой, на которой одежда болтается.

— Ладно, убедила, — засмеялась Белла, а потом вдруг строго сказала: — Я еще не видела твое платье. Неси его сюда.

— Белла, завтра посмотришь. В нем нет ничего особенного, — Лили немного приуныла.

— Эй, ты чего? — Белла села рядом с подругой на кровать. — Лили?..

— Оно слишком простенькое для бала. Простое длинное платье бежевого цвета. Мне он даже не идет.

— Так зачем ты его покупала? — удивилась Белла.

— Просто… — Лили выглядела уже совсем подавленной. — Просто это было в последний день перед приездом в школу, магазины уже закрывались, и я купила первое лучшее, что мне подошло.

— Неси его сюда, подруга! Будем восполнять недостаток роскоши красивой внешностью, — глаза Беллы воинственно заблестели, и Лили не оставалось ничего другого, как послушаться.

* * *

Сириус и Джеймс стояли у парадного входа. Ремус пригласил на бал какую-ту когтевранку, но их не было видно в толпе, а Питер уже исчез в дверях Большого зала, не выказав большой охоты ожидать вместе с двумя друзьями их любимых.

— Они опаздывают, — пробормотал Сириус, немного нервно поправляя ворот рубашки.

— Девушки всегда опаздывают. Это нормально, — сказал Джеймс.

Из Большого зала донеслись мелодичные звуки рояля — в этом году была приглашена группа «Романтика», так что лучше на балу чувствовали себя те, кто пришел в паре — в репертуаре музыкантов была в основном только лирика.

— Привет, парни, — поздоровался Том Уотсон с Пуффендуя. Он как раз проходил мимо, идя под ручку с милой гриффиндоркой Пенелопой Кларксон. Джеймс улыбнулся парочке, а когда Пенелопа посмотрела в другую сторону, показал Тому большой палец. Молчание Сириуса удивило Джеймса, и он оглянулся на друга.

Сириус словно застыл, уставившись на лестницу. Джеймс проследил за его взглядом.

По лестнице спускалась Белла. Черные волосы были собраны «мальвинкой», голову украшал серебристый венец. Девушка была одета в ошеломительное синее шелковое платье с открытыми плечами, на руках — длинные перчатки. Личико было таким красивым, что невозможно было отвести взгляд. В руках Белла держала мантию такого же цвета, как и платье; воротник мантии был отделан серебристым мехом.

В холле послышались восторженные голоса, парни смотрели на Изабеллу как на богиню. Джеймс легонько толкнул Сириуса под бок — только тогда тот, наконец, очнулся, и пошел навстречу своей девушке.

— Ты прекрасна, — выдохнул Сириус, предлагая Белле руку.

— Спасибо, — улыбнулась та, и легонько пожала пальцы парня.

— Привет, Белла, — подошел к ним Джеймс. — Ты Лили не видела?

— Так вот же она, — Белла кивнула в сторону лестницы.

Джеймс посмотрел туда и замер, как до этого Сириус.

Ему вдруг стало трудно дышать.

Лили была в простом бежевом платье с бретельками. Она выглядела как брильянт в скромной оправе — лучистые зеленые глаза, сережки такого же цвета. Темно-рыжие волосы собраны в интересную прическу с камушками, полностью компенсирующую скромность платья — близкая к идеалу внешность. Сказать, что Джеймса поразил ее вид — значит, ничего не сказать.

— Джеймс, иди к ней… — негромко сказал Сириус. Джеймс послушался, на негнущихся ногах направившись к лестнице, но Белла вдруг грустно окликнула его:

— Джеймс!..

Но он и так все понял. Лили спустилась с лестницы, где ее встретил когтевранец Эдвард Керри. Вместе они направились в Большой Зал. Лили не одарила Джеймса даже взглядом.

Поттер стоял и понимал, что на него вылупился весь холл. Послышались перешептывания. Сириус и Белла переглянулись и подошли к другу.

— Джеймс…

— Все в порядке, ребята, — парень вздохнул. — Идем в Зал.

— Ты уверен, что хочешь туда идти? — спросил Сириус.

— Уверен. Пошли.

* * *

Лили танцевала с Эдвардом Керри, а неподалеку кружились в вальсе Сириус с Беллой и Ремус с когтевранкой Алисой Забини. Эванс танцевала и улыбалась, а на сердце у нее почему-то было пусто.

Она согласилась пойти с Эдвардом на бал за пару дней до Рождества, а теперь жалела об этом. Парень смотрел на нее таким восхищенным взглядом, что ей становилось немного стыдно — она ведь даже не считала его претендентом в кавалеры. Согласилась просто для того, чтобы в случае если Поттер будет доставать, сказать, что у нее уже есть пара на этот вечер. Согласилась, а теперь чувствовала непонятную вину. И перед Керри, и перед Поттером, который обо всем узнал со сплетней, а не от самой Лили.

Только выйдя из-за угла и начав спускаться по лестнице, Лили сразу же увидела Джеймса — тот одиноко стоял посреди холла, а неподалеку обменивались теплыми словами Сириус и Белла. Сириус увидел ее первой, потом Белла. Она и сказала Джеймсу о появлении подруги. Как только Поттер вскинул голову, Лили отвела взгляд. А у подножия лестницы ее встретил Том, прямо-таки сияющий от радости.

Лили боялась посмотреть на Джеймса в тот момент. Боялась его взгляда, боли в этом взгляде. Поэтому гордо прошла с Томом в Зал. Гордо... Сбежала.

Прошло полчаса. Началась какая-то быстрая песня и Лили сказала Тому, что хочет отдохнуть. Парень хотел провести ее за столик, но Лили улыбнулась и отказалась, быстро проговорив, что сейчас сама придет. И выскользнула из Зала.

Девушка остановилась у приоткрытых дверей главного входа и выглянула на улицу.

Небо было чистым. Луна ярко освещала засыпанную снегом территорию Хогвартса. Лили вдохнула морозный воздух, постояла пару минут, и пошла обратно в Зал.

При входе остановилась. Глянула в сторону столов когтевранцев — там Том оживленно беседовал с друзьями и, как показалось Лили, не сильно бы страдал, если бы она к нему не вернулась. Девушка перевела взгляд на столы Гриффиндора.

Почти все ученики ее родного факультета танцевали, только в углу сидел печальный Поттер и допивал уже третий бокал огневиски. Лили прижалась лбом к створке двери и вздохнула.

Нельзя так. Пора что-то менять. Парень из-за нее напивается, а она развлекается. Не совсем же она бездушная.

Девушка пошла к столам Гриффиндора.

Там она взяла стакан сока и подошла к Джеймсу. Тот на миг оторвал взгляд от своего стакана, посмотрел на Лили, а потом снова вернулся к выпивке.

— Тут свободно? — спросила Лили. Поттер кивнул. Девушка села напротив.

Несколько минут они молчали.

— Красивый сегодня вечер, правда? — негромко сказала Лили, решив прервать молчание.

— Роскошный, — буркнул Джеймс.

— Почему не танцуешь?

— Не с кем.

— Большинство девушек Хогвартса были бы рады, если бы ты их пригласил.

Джеймс грустно посмотрел на нее.

— Я хочу танцевать только с одной девушкой, но она выбрала другого.

Лили почувствовала, что щеки заливает краска.

— Она… Она просто пришла с ним на бал. Девушка может танцевать не только с ним.

— Да, но девушка бы не согласилась танцевать со мной.

— Почему ты так думаешь?

— Потому, что ей нравится не обращать на меня внимание, она привыкла меня отшивать. А я не железный, мне было бы неприятно, если бы мне прилюдно отказали танцевать, — на одном дыхании выпалил Джеймс.

— Значит, ты уверен, что она откажет? Не будешь ее приглашать? — уточнила Лили. Джеймс кивнул — он и вправду обиделся. Лили встала из-за стола.

— Что ж, в таком случае… — начала она.

— Девушка пойдет к тем, кто будет ее приглашать? — тихо спросил Джеймс. Лили вдохнула побольше воздуха.

— … в таком случае, девушка сама тебя пригласит.

Лили протянула парню руку. Джеймс неуверенно уставился на нее.

— Ну же, Поттер, это совсем не страшно. Всего один танец.

Джеймс протянул к ней руку, но вдруг замер.

— Не хочу, чтобы ты меня жалела.

— Я тебя не жалею. Просто хочу с тобой потанцевать.

Парень улыбнулся и, взяв Лили за руку, повел на танцпол. Краем глаз заметил, как Том Уотсон показывает ему большой палец.

А Лили почувствовала, как пустота в сердце вдруг начинает меняться на ощущение праздника. Появилась непонятная радость. Когда Джеймс обнял ее за талию, ощущение усилилось. Лили улыбнулась парню.

* * *

— Ну, и зачем ты меня сюда притащил? — со смехом в голосе спросила Белла.

— Потому что вряд ли кто-то додумается прийти сюда в ночь перед Рождеством. Отсюда открывается прекрасный вид, и есть возможность поболтать наедине, — серьезно ответил Сириус.

Они стояли на вершине Северной башни. Белла чувствовала, как у нее горят ноги — подняться по такому количеству ступенек на шпильках оказалось весьма трудным делом. Однако оно того стоило. Красивый парень, который тебя любит, яркая луна, морозный чистый воздух, заснеженная территория замка далеко внизу — что еще надо для полного счастья?..

Сириус словно прочитал ее мысли и улыбнулся.

— Есть какие-то пожелания? — спросил он, поправляя воротник мантии Беллы.

— Есть. Горячий шоколад, — смело сказала девушка.

— Не музыка? Не вино? Горячий шоколад? — удивился Сириус. Белла кивнула, и парень клацнул пальцами — сразу же возле них возник маленький домовой эльф.

— Ролли, принеси две чашки горячего шоколада, пожалуйста, — попросил Сириус. Эльф кивнул, исчез, а через минуту появился опять, но уже с двумя кружками, от которых шел пар.

— Спасибо, Ролли, — поблагодарил маленького слугу Сириус. Ролли исчез.

— Твой домовой эльф? — спросила Белла, беря одну кружку.

— Нет, моего зовут Кикимер, он не такой воспитанный. А этот — хогвартский. — Сириус усмехнулся: — Полезно иногда наведываться на кухню — знакомства появляются.

Белла улыбнулась и отхлебнула немного напитка. Некоторое время оба молчали. Сириус думал о том, что он, кажется, спит, ведь все настолько хорошо, что наяву кажется едва ли не кощунственным. Не могут мечты вот так вдруг стать реальными — это противится всей их сути. Но это так — блестящие темные глаза, черные волосы, понемногу начинающие украшаться инеем, молочно-бледное лицо, прекрасное и холодное в темноте ночи, как и лик Луны над ним, все это — реально.

Белла думала о том, что мир вокруг… Вернее, не так. Она пыталась осмыслить, понять ситуацию, в которой она оказалась — и не могла. Как и Сириус, девушка ощущала себя героиней какого-то красивого сна. Словно во сне, Сириус вдруг провел пальцами по ее щеке.

Словно во сне она почувствовала, как в руку ей вложили что-то маленькое и нежное на ощупь.

— Что это? — прошептала девушка. Голова у нее кружилась. Сириус стоял так близко, что пар их дыхания смешивался в одно облачко в морозном воздухе.

— Посмотри, — так же тихо ответил парень. Белле с третьего раза удалось открыть маленькую бархатную коробочку. Внутри оказалась пара серебряных сережек с топазами. Белла с облегчением выдохнула — она уже подумала, что там окажется кольцо. К такому она еще не была бы готова.

— Они прекрасные... Спасибо.

— Не за что. Они будут прекрасно смотреться с этим платьем, если ты еще когда-то его наденешь, — Сириус выглядел немного смущенным. — Вообще-то подарки дарятся на само Рождество. Но мне так показалось романтичней.

— Спасибо, Сириус, — повторила Белла и, встав на цыпочки, коснулась губами губ парня.

Она на всю жизнь запомнит и сохранит эти сережки.

Он на всю жизнь запомнит этот поцелуй со вкусом шоколада.

Она тоже.

* * *

«Вчера был очень красивый вечер», — подумала Лили, засыпая у себя дома, в родной постели. В обнимку с плюшевым зайцем, которого нашла утром у себя возле кровати. Возле зайца лежал листочек бумаги с подписью: «От Дж. П.».

— Нет, я абсолютно не понимаю: как, поступив в Высшую Школу в Кембридже, можно быть такой грустной! — заявила Парвати, подсаживаясь к Гермионе на Трансфигурации.

— Я просто дико устала, Парвати, — отвечала Гермиона, подпирая щеку правой рукой. Девушка радовалась тому, что это теперь не больно — рана полностью зажила.

— Эх, да я бы на твоем месте!.. — вздохнула однокурсница, но этим и ограничилась, наткнувшись на мрачный взгляд Гермионы.

Лаванда, сев на третье свободное место возле девушек, как раз открыла рот, чтобы тоже кое-что спросить, но не успела, так как в класс вошла профессор МакГонагалл. Гермиону это очень обрадовало — ей надоело отвечать на бессмысленные вопросы, в то время как на душе скребли кошки.

Урок прошел терпимо — Гермиону спросили только один раз, но так как она сама руки не поднимала, это было списано на усталость после поездки, и от девушки отстали. Хотя она и подумала над тем, что МакГонагалл в курсе происшествия — она ведь тоже член Ордена. Гарри с Роном, которые опоздали на урок и поэтому были вынуждены сесть позади Гермионы, все время вполголоса рассказывали ей шутки, за что профессор сняла с них десять баллов. Парни притихли.

После Трансфигурации друзья пошли на ЗОТИ.

* * *

Опасения Гермионы подтвердились, когда Снейп в самом начале урока бросил в ее сторону долгий непонятный взгляд — значит, весь Орден в курсе ее нового образа. «Ну и пусть, это не смертельно», — зло подумала девушка. Однако тут ее внимание привлек какой-то шум — Грегори Гойл опрокинул на себя шкатулку с каким-то порошком, и теперь его кожа напоминала наждачную бумагу. Слизеринец завопил, но скорее от шока, чем от боли и выскочил из подвала под хохот гриффиндорцев.

Но Гермиона смотрела не на него — она смотрела на Драко Малфоя, который выглядел болезненно: его кожа была пусть и не такой бледной, как ее, однако синяки под глазами явно претендовали на первенство. Глаза были усталыми, было видно, что парень вымучен.

«Почему он такой усталый?» — подумала Гермиона, но тут Драко, почувствовав на себе чей-то взгляд, обернулся и посмотрел девушке в глаза.

Гермиону обдало жаром, потом холодом, когда она встретилась взглядом с серыми глазами, в которых не было ни капельки тепла. Не только для нее — ни для кого на свете.

— Гермиона, с тобой все в порядке? — спросил тихо Рон, когда девушка откинулась на спинку стула и закрыла лицо одной ладонью.

— Да, Рон, просто немного устала… — ответила девушка, отнимая руку от лица и смотря на классную доску, где появились при взмахе волшебной палочки Снейпа какие-то пункты. Гермиона не видела перед собой ничего, но Рон отстал.

— Как вы видели, Наждачный порошок действует весьма неприятно при попадании на кожу, — заговорил Снейп. Профессор встал у доски, рассматривая класс. — Однако он часто используется в качестве метода самообороны, так как вызывает сильное жжение. На доске вы видите ситуации, в которых разрешается применение Наждачного порошка. Перепишите.

Вокруг заскрипели перья. Гермиона вытащила тетрадь и положила перед собой, однако писать не стала. К горлу вновь подкатывала тошнота — следствие мутаций в организме.

— Гермиона? — шепнул Гарри. Девушка помотала головой.

Гарри поднял руку.

— Поттер? — Снейп удивленно изогнул брови.

— Профессор, разрешите отвести Гермиону в больничное крыло. Ей плохо…

Снейп немного помедлил, но все же кивнул. Гарри и Гермиона встали, но, как только они вышли в проход между рядами, девушка свалилась в обморок.

* * *

— Гермиона.

Девушка оглянулась. Из-за дерева вышел Драко. Парень улыбался.

— Драко? Как ты здесь оказался?

— Пришел за тобой. Ведь ты заблудилась, разве нет?

Гермиона кивнула. Парень протянул ей руку.

— Идем, я выведу тебя отсюда.

Гермиона протянула руку. Оставалось совсем чуть-чуть, чтобы их пальцы соприкоснулись…

* * *

— Гермиона!

Девушка открыла глаза. Первое, что она увидела — лицо Рона, который махал перед ней какой-то тряпкой, промокшей от нашатыря, судя по запаху. Рядом стояли Гарри, Снейп... И еще куча гриффиндорцев и слизеринцев.

— Вот черт! Я что, свалилась в обморок перед всеми вами? — прохрипела девушка. Кто-то захохотал, а Рон и Гарри помогли подруге встать на ноги.

— Мисс Грейнджер, все-таки я думаю, Вам нужно продолжить свой путь в Больничное крыло, — ровным голосом сообщил Снейп. Гарри и Рон повели Гермиону в сторону двери. При выходе девушка обернулась и успела увидеть странную ухмылку на губах у Пэнси Паркинсон.

Это заставило ее насторожиться.

А вечером, не смотря на уговоры, Гарри отправился к Дамблдору.

Но вернулся ни с чем. Директор все еще был уверен, что поступает правильно.

* * *

Гермиона чувствовала себя разбитой. Прошла неделя с ее возвращения в Хогвартс, а ничего не изменилось — ее тошнило по утрам, она часто отпрашивалась с уроков из-за плохого самочувствия. Ее успеваемость резко упала, впервые за все годы учебы, а нервные девушки из гриффиндорской спальни уже устали просыпаться по ночам от ее криков. Будить однокурсницу, когда тебе несколько часов спустя надо будет напрягать мозги и учиться, да к тому же каждый день, — далеко не самое приятное занятие. Поначалу Парвати — самая лояльная из всех, еще сочувствовала Гермионе, но в пятницу вечером она все-таки посоветовала Гермионе сходить к мадам Помфри полечиться.

Единственными, кто целиком и полностью поддерживали подругу, были верные Гарри и Рон. Парни повсюду сопровождали Гермиону, опасаясь, как бы ей не стало плохо, приносили тосты и кофе в гостиную по утрам, когда у девушки не было сил идти на завтрак, носили с урока на урок ее вещи. В субботу, проснувшись от резкой пощечины, которую залепила орущей Гермионе Лаванда, девушка не выдержала. Вся в слезах, она помчалась к Дамблдору.

Директор как раз что-то писал в толстой тетради, когда Гермиона, поднявшись по движущейся лестнице, ворвалась в его кабинет.

— Мисс Грейнджер? — Дамблдор отложил перо и встал из-за стола.

— Директор, я больше так не могу! — воскликнула Гермиона, подбегая к нему. Она презирала себя в тот момент — за свои слезы, за жалкий вид, за слабость. Но и терпеть свое состояние она больше не могла. — Я скоро сойду с ума! Девчонки в спальне меня скоро прибьют, я из-за своих кошмаров не даю им и несколько часов поспать нормально! Гарри с Роном не подают вида, но я вижу, как им трудно со мной, а отказаться от их помощи я не могу! Я ненавижу быть слабой, а тут даже в обморок падала!

Девушка села на стул перед директорским столом и заревела. Дамблдор подошел к шкафчику за своим столом и стал там что-то искать. Через минуту повернулся к Гермионе и протянул ей красивый хрустальный кубок с чем-то дымящим.

— Если это успокоительное, то не стоит. Я уже пила сегодня, — отказалась Гермиона.

— Это не успокоительное. Это огневиски, — Дамблдор улыбнулся в ответ на удивленный взгляд Гермионы. — Я не собираюсь Вас спаивать, однако это единственное, что Вам сейчас поможет. Выпейте.

Гермиона почти залпом выпила обжигающий напиток и закашлялась. Потом отдала директору кубок и стала вытирать слезы с лица. В голове немного помутнело, но истерика прекратилась.

— Итак, теперь мы можем обсудить Вашу проблему спокойно. — Дамблдор сел в свое кресло и уставился на заплаканную девушку. Та молча кивнула, и директор продолжил: — От профессора Снейпа я слышал о Вашем обмороке, а от остальных учителей и мадам Помфри — об остальных недомоганиях. Конечно, все это весьма скверно, однако поверьте: если бы Вы находились сейчас в одиночестве или даже в Штабе, Вам было бы намного хуже.

Гермиона вскинула голову.

— Откуда Вам знать, директор?

Дамблдор вздохнул.

— Пятнадцать лет тому назад одного мальчика, семикурсника, укусил оборотень. Не Грейбек, нет, — предупредил директор гермионин вопрос. — Просто какой-то оборотень. Парень нарвался на него где-то на западе Англии, когда вместе с друзьями устроил пикник с ночевкой. Звали его Эрик Роуми. Эрик этот никогда не отличался особым здоровьем, и поэтому даже речи не могло быть, чтобы его сразу же вернуть в школу учиться. А через две недели его нашли в ванной, с перерезанными венами.

Дамблдор потер виски, а Гермиона нервно выдохнула. Притупленное алкоголем сознание отказывалось воспринимать информацию со всей ее трагичностью и превращало трагедию в бездушные факты. Дамблдор знал, что делал, когда напоил ее огневиски.

— Я никогда бы не покончила с собой, — тихо сказала Гермиона.

— Я верю Вам, мисс Грейнджер, — ласково согласился директор. — Однако жизнь научила меня максимально просчитывать любой свой шаг. Поэтому мне бы хотелось, чтобы пока Вы находились под моим личным контролем. Мало ли на что Вас натолкнет Ваше нынешнее состояние.

— Но это так трудно! Я не могу нормально есть, спать, я двойку получила по ЗОТИ! Раньше Защита была только по пятницам, а на этой неделе ее еще и в понедельник поставили! Дурдом какой-то!

— Ну, мисс Грейнджер, не стоит раскисать! Вы — член Ордена Феникса, Вы призваны бороться с трудностями! — строго сказал Дамблдор. — Нельзя прятать голову в песок, когда идет война. Да, жизнь сделала неожиданный поворот, Вы изменились. Но изменилось Ваше тело, а не душа! Поверьте в себя, научитесь себя любить такой, какая Вы есть! После первого полнолуния, когда изменения в Вашем организме завершатся, Вы уже не будете чувствовать себя так плохо. Так что, не сдавайтесь! Зайдите ко мне в понедельник вечером, я кое-что Вам посоветую. Будем бороться вместе!

Эйдон плохо спал последние недели. Он не мог вспомнить, что именно ему снилось, но просыпался всегда в холодном поту.

На улице он стал странно себя чувствовать — будто бы за ним постоянно кто-то следил. Хотя ни тогда, когда он резко оборачивался, ни тогда, когда пытался разглядеть улицу у себя за спиной с помощью ее отражения в оконном стекле, он не замечал никого подозрительного.

— Ты что-то бледный сегодня, — заметил Виктор, когда они с Эйдоном шли к первому в гости. — Опять плохие сны?

— Я не знаю, плохие они или нет.

— Если бы тебе приснилась симпатичная девушка — а такой сон по определению принадлежит к хорошим, — ты не выглядел бы таким несчастным сейчас, — ухмыльнулся Виктор. — Но ничего, завтра твое настроение станет лучше.

— Почему?

— Парень, ты действительно не выспался! Завтра танцы, Праздник вин! Староста пригласил музыкантов, вся деревня будет гулять! Я думал, ты уже пригласил какую-то красотку...

— Я и забыл про танцы… Хотя стоит пойти, наверное. Приглашу Лизи МакГреат, как и в прошлом году.

— Выбирай сам — девушки без ума от тебя, любая будет рада пойти.

— А ты уже кого-то пригласил?

— Я… — Виктор замялся. Эйдон удивленно вскинул брови. — Я хотел пригласить Марию.

— Рыжую? — удивился Эйдон.

— Да… Понимаешь, мы несколько раз пересекались на улице, разговаривали. Она очень милая. А еще умная и красивая.

— А еще она очень тебя зацепила. Не понимаю только чем, но это уже твое дело.

— Нет, правда, Эйдон! Она просто… просто…

Эйдон улыбнулся.

— Так чего ты тянешь?

Виктор вздохнул.

— Она очень мила, ведет себя приветливо…

— И?..

— Не более приветливо, чем с другими парнями. Я боюсь, что она или уже с кем-то идет, или просто откажет мне.

— Ну, ты ничего не потеряешь, если пригласишь ее.

— Говорить просто.

— Делать всегда сложнее, — прозвучал вдруг рядом нежный голос. Парни вздрогнули от неожиданности.

— Добрый день, Эйдон, Виктор.

— Добрый день, Мария, — ответил Эйдон, когда Виктор не смог ничего из себя выдавить, быстро краснея до кончиков ушей.

— Надеюсь, я не сильно помешала вашему разговору? — девушка мило улыбнулась, подстраиваясь под шаг друзей.

— Нет — нет, что Вы, — снова ответил Эйдон и незаметно толкнул Виктора локтем под ребра.

— Мы говорили про танцы, — выдавил тот наконец.

— О, танцы в честь Праздника вин? Идете на них?

— Да.

— С парами уже определились?

Эйдон удивленно посмотрел на Марию. Какая смелая! Никакого кокетства, длинных предисловий — просто в лоб и таранит вопросами. Мария верно истолковала его взгляд.

— Мне моя тетя постоянно говорит, что я слишком дерзкая. И лезу с вопросами куда не надо.

— Дерзость и открытость — вещи разные, — исправил ее Виктор. Эйдон едва удержался, чтобы не скривится. Его друг сейчас выглядел сладким, как конфетка. Сам Эйдон мысленно пообещал себе никогда ни на одну девушку не смотреть такими глазами. Поняв, что его друг пришел в себя, парень буркнул: «Подождите меня здесь» и свернул в ближайшую лавку. Когда он вернулся, Виктор втихаря показал ему большой палец: Мария согласилась.

* * *

— Слушай, а ведь если бы я ей не нравился, она бы не согласилась.

— Конечно.

— Значит, я ей нравлюсь. У меня есть шанс.

— Безусловно.

— Думаю, из нас выйдет отличная пара.

— Виктор, ты что — влюбился?

— А если и так, то что?

Эйдон минуту молчал.

— Мария… Она красивая, да. Разговаривает много, и даже почти всегда в тему. Но…

Виктор внимательно посмотрел на друга.

— Что «но»?

— Я не знаю, как тебе объяснить…. С самого первого дня как она приехала сюда, у меня ощущения, что она не такая как все. Словно не из нашего мира.

— Словно ангел?

— Виктор! Прекрати! Она не ангел, а девушка из плоти и крови. И копны рыжих волос.

— Вижу, тебя сильно задевают ее волосы. Уж не нравится ли она и тебе? — вдруг нахмурил брови Виктор. Эйдон закатил глаза.

— Не нравится! По этому поводу можешь не переживать — у меня Мария почему-то позитива не вызывает.

Виктор улыбнулся.

— Вот и хорошо. Ты ведь у нас главный Дон Жуан на деревне.

— Прям так и дон Жуан…

Виктор потянулся и глянул на большие настенные часы.

— Ладно, пора мне. Что-то я засиделся сегодня…

— Как хочешь, я лично не против еще поболтать. Лучше хоть как-то коротать время, чем спать.

— Боишься засыпать? Выпей успокоительное что ли — чтобы завтра Лизи танцевала со свежим, отдохнувшим парнем, а не с его тенью.

— Успокоительное не помогает, я уже пробовал.

— Ну, тогда не знаю, чем тебе помочь.

Виктор встал и направился к двери.

— Встретимся на празднике.

* * *

Красная вспышка… Еще и еще…. И громкий крик, женский крик, полный боли и отчаянья.

Огромный костер и объятая им хрупкая девичья фигурка… Девушка кричит и извивается в огне, вокруг стоят люди и смотрят. Но никто не помогает несчастной. А он, Эйдон, бежит к ней, но вдруг чьи-то руки, много рук, хватают его и утаскивают от костра. Крик становится нечеловеческим. Красное пламя и рыжие, тоже почти красные волосы…

И смех. Смутно знакомый мужской смех слился в какофонию с криком.

Эйдон резко сел в постели. Сердце колотилось как бешенное. Парень сдавил руками виски, пытаясь заглушить крик, который еще звучал у него в голове, а потом резко откинул промокшую от пота простыню и подбежал к окну. Резко дернул раму в надежде, что ветер немного его охладит. Но ночь была жаркая и безветренная, никакое облегчение не пришло. Эйдон со злостью захлопнул окно, быстро оделся и вышел на улицу.

Была самая средина ночи, все вокруг спало. Яркая луна освещала деревню и лес с западной от нее стороны.

Эйдон зашел в конюшню, оседлал и зануздал свою лошадь, потом вывел ее на улицу. Легко запрыгнул в седло и погнал животное восточнее деревни (его поместье было самым большим среди остальных, к тому же было расположено немного севернее, что давало возможность объехать поселение), в степь.

Если и есть ощущение прекрасней чем езда на лошади галопом по лугу среди ночи, то это только полет на метле. Но Эйдон не был волшебником и никогда не летал на метле, поэтому в его душе загорался восторг от скорости и ощущения свободы. Когда ты двигаешься, то ветер уже не нужен — само по себе быстрое движение вызывает порыв, который заставляет трепетать одежду и волосы. Эйдон был прекрасен в этот момент — красив, ловок, на лошади и при свете одной только луны; все страхи снов исчезли из сознания, остались только адреналин и ветер.

Вдруг Эйдон услышал странный звук — не то шипение, не то слабый голос, что-то произносящий.

— Тпру-у-у…

Парень остановил лошадь и осмотрелся. Все вокруг было залито холодным лунным светом, нигде не было ни единой живой души. Только на востоке рос древний дуб — самое старое дерево в окрестностях Медовых Боров. Эйдон слышал, что ранее, еще до прихода в Англию папской инквизиции, у этого дуба устраивались шабаши; ведьмы, друиды, волхвы, колдуны — все, кто поклонялся магии, собирались здесь, нагоняя ужас на окрестные деревни.

Поэтому никто из крестьян особо не противился приходу инквизиции. Бабушка Эйдона рассказывала, что поскольку Медовые Боры находятся в глуши, в стороне от остальных поселений, то и все новшества приходят сюда позже, чем в восточную и центральную Англию. Элоиза Лейти была совсем маленькой, когда небеса над Медовыми Борами окрасились в красный цвет от множества костров. Она на всю жизнь запомнила жуткие вопли горящих колдунов и колдуний, их глаза. Сжигали и взрослых, и детей, часто невинных. Поэтому Элоиза всегда предостерегала своих детей и внуков: никогда нельзя давать повода обвинить себя в колдовстве. Никогда. Вы не докажете своей невиновности и будете сожжены, пусть вы сто раз не колдун.

Эйдон спрыгнул с лошади и, взяв на узду, пошел с ней к дубу. У парня мурашки по спине пробежали, когда в тени дуба он вдруг заметил какое-то движение. Он остановился, вглядываясь в темноту.

— Кто здесь?

В ответ — тишина.

Первым желанием Эйдона было запрыгнуть на лошадь, но он сдержался. Глупо будет сбежать, не разузнав, что привлекло его внимание. Так что он начал медленно приближаться к дереву, при этом взяв в свободную руку свой охотничий нож.

У корней лежало что-то черное. Остановившись на расстоянии нескольких шагов от непонятного предмета, Эйдон внимательно присмотрелся. Тонкая талия, пышная юбка, волосы разметались в разные стороны. В груди у парня похолодело. Девушка.

Эйдон присел возле нее. Незнакомка лежала лицом вниз, и парень перевернул ее на спину. Когда он это сделал, девушка издала едва слышный стон и пошевелила рукой.

«Слава Богу, жива», — подумал Эйдон. Он спрятал нож и взял девушку на руки.

— Нога… — прошептала та и снова застонала. Похоже, она начала приходить в себя, но все еще была очень слаба.

— Потерпите чуть-чуть… — Эйдон донес девушку до лошади, но решил все-таки посмотреть, что у нее с ногой. Положил на траву и не сдержал удивленного восклицания, когда увидел, кто перед ним — Мария Любель.

— Блин, что Вы здесь забыли? — прошептал Эйдон, склонившись над девушкой и убрав с ее лица волосы. Но та не ответила ничего, кроме:

— Нога… Правая…

Эйдон немного задрал юбку девушки, но не увидел никаких травм ни на правой, ни на левой ноге. Правда, нехотя отметил, что ножки красивые.

— Перелома нет, наверное, Вы ее просто растянули. Что случилось? На Вас кто-то напал?

Мария подняла руку и закрыла ею лицо.

— Нет. Я свалилась с дерева. Ударилась головой и потеряла сознание. Не помню, что с ногой, но болит страшно…

— Сесть можете?

— Думаю, да.

Эйдон помог ей.

— Что вы делали на дереве ночью? Да еще и так далеко от деревни?

— Я еще вечером свалилась, до сих пор была без чувств. Я желуди собирала. Тетя, наверное, с ума сходит…

Эйдон не поверил своим ушам.

— Желуди собирали? А получше занятия не нашли?

— Не нашла.

Мария уже совсем пришла в себя и протянула Эйдону руку.

— Помогите мне встать, я должна забрать их. Сумка у корней.

— Приспичило Вам эти желуди…. Подождите, сейчас принесу.

Пока Эйдон ходил за сумкой с желудями, Мария успела осмотреть свою ногу и вынесла вердикт:

— Подвернула довольно сильно. Но у меня есть мазь, которая поставит меня на ноги. Причем еще к танцам.

— С ума сошли? Какие Вам танцы — нога болит, головой ударились…

— Не спорьте со мной! — Мария взяла сумку, которую протянул ей Эйдон. — Кстати, предлагаю перейти на «ты».

— С чего бы это? — Эйдону такая идея не понравилась. Перейти на «ты» — это всегда шаг к сближению, когда ты словно пускаешь чужого человека к себе в дом. Мария не вызывала в нем такого желания, а скорее раздражала его. Собирать желуди! Да еще и те, что на дубе, а не те, что на землю опали! С ума сойти!

— Ну, ты ведь меня спас, правда? Пусть это будет твоим вознаграждением! — улыбнулась Мария.

— Хорошее вознаграждение… — буркнул Эйдон.

— Могу поцеловать…

— Чего-о-о?

— Ну, мне кажется, что вам, парням, только такое вознаграждение и нужно, правда? И не надо такое удивленное лицо делать! Вам всем только это и надо! — Мария уперла руки в боки. — «Милая, тебе не помочь донести покупки до дома? А что мне за это будет? Красавица, подбросить домой? Но не бесплатно ведь»… Кобели!

— Слушай, ты, рехнувшаяся девчонка! — моментально завелся Эйдон. — Я тебе помогаю, а ты… ты… просто…

— Спасибо за помощь, — буркнула Мария и попыталась встать с земли, но, завопив от боли, снова свалилась. Эйдон со злостью смотрел на нее сверху вниз.

— Поверь — ты меня совершенно не интересуешь. Так что перестань выпендриваться! Давай, помогу встать…

Мария только фыркнула.

— Обещаю не требовать с тебя платы. Честно.

— Ну ладно, — смилостивилась девушка и протянула руку. Эйдон помог ей подняться и сесть боком на лошадь перед ним. Когда он сам залез на животное, Мария вдруг доверительно обняла его и положила голову ему на плечо. Эйдон ничего не сказал.

* * *

Тетя Анжела действительно сходила с ума от волнения. Она поблагодарила Эйдона, который привез Марию домой и помог зайти. А когда парень покинул их скромный дом, то она устроила племяннице настоящую взбучку.

Сам Эйдон, приехав домой, неожиданно для себя уснул в кресле в гостиной, да так крепко, что был разбужен вечером Томом.

— Мистер Лейти, Вы должны зайти за мисс МаГреат в семь, а уже десять минут седьмого…

— Спасибо, Том. Боже, как долго я спал…

— Вы вернулись под утро, так что ничего странного в этом нет, — Том хитро улыбнулся. Не успел Эйдон ничего спросить, как слуга вышел.

Парень быстро умылся и переоделся, затем отправился к Лизи МаГреат.

Блондиночка, тонкая и изысканная, девушка из состоятельной семьи, она вся светилась, идя под руку с одним из самых красивых парней деревни. Она явно ожидала, что Эйдон будет щебетать и засыпать девушку и ее новое светло-розовое платье комплиментами, как он это всегда делал, но неожиданно поняла, что парень в плохом расположении духа. Эйдон почти не улыбался и не говорил, пока они шли в центр деревни, где должны были встретиться с Виктором и Марией.

— Все в порядке, Эйд?

— Да, Лизи, просто немного болит голова.

— Может, подлечить? — хитро улыбнулась вдруг девушка и, дернув его за руку, остановилась.

— Ты о чем?

— Не притворяйся, что не знаешь… — Лизи встала на носочки и припала губами к губам Эйдона. Тот вздохнул, но обнял девушку за талию, отвечая на поцелуй.

— Привет, голубки, — прозвучал вдруг рядом знакомый голос.

Виктор.

Эйдон отстранился от Лизи и посмотрел на друга.

— Привет, Виктор.

Эйдон глянул чуть левее друга и встретился взглядом с холодными зелеными глазами.

— Привет, Эйдон.

Мария. Какая-то незнакомая в красивом зеленом платье, выгодно подчеркивающем цвет глаз. Красивая и непривычно холодная. Словно и не было сегодняшней ночи, когда она сначала ругала его, а потом обнимала.

«Дорогое платье. Где она его взяла? Анжела ведь не богатая…» — вдруг подумал Эйдон. Лизи, казалось, думала о том же, судя по ее колкому взгляду, которым она смерила Марию с ног до головы.

— Идем? — нарушил неожиданно наступившее молчание Виктор.

— Идем, — согласилась Мария и потянула его за руку, отвернувшись от Эйдона и Лизи.

— Ты чего не поздоровался с ней? — тихо спросила Лизи, когда они направились следом.

Эйдон не ответил. Он и сам не знал.

Неожиданно он почувствовал укол стыда.

В воскресенье Гермиона сидела в гостиной, разгребая домашнее задание — за неделю она сильно забросила учебу, так что теперь надо было исправляться. Гарри с Роном сидели неподалеку и обсуждали последнею тренировку по квиддичу, в углу гостиной Парвати с Лавандой учили пятикурсниц гадать на волшебных картах, еще несколько первоклассников сидели над книгами, а остальные ученики отправились на улицу, где была хорошая, солнечная погода.

Гермиона выучила Магические Руны и Трансфигурацию, потом Рон потянул ее и Гарри гулять. Девушка все еще была немного слабовата, но согласилась — свежий воздух еще никому не помешал.

Троица остановилась у любимого дуба на берегу озера. Парни разлеглись на уже начавшей желтеть травке, а Гермиона решила пройтись по тонкой песчаной косе у самой воды. Девушка закатала джинсы, сняла кроссовки и носки и пошла берегом. Солнце только-только начало склонятся к горизонту, теплый песок проникал сквозь пальцы ног, заставляя расслабиться. Подул несильный ветерок, по озеру пошли волны; теплая вода коснулась ног. Гермиона непроизвольно сделала шаг в сторону от воды, и улыбнулась. Настроение начало подниматься.

Вдруг неподалеку послышался смешок.

— Моешься?

Улыбка слетела с губ Гермионы, когда она увидела недалеко от себя Малфоя: слизеринец одиноко стоял, насмешливо улыбаясь, и держал руки в карманах брюк.

«Какой он странный — даже в выходные в брюках ходит, — подумала Гермиона. — Может чистокровки не знают про джинсы?» Гриффиндорка обернулась — из-за дерева ни Гарри, ни Рон ее не видели, а ей остались видны только их башмаки. Глупо было бы паниковать и бежать к ним — ведь Малфой ничего ей не делает. Хотя, судя по его самодовольной улыбочке, это он пока ничего ей не делает.

Неприятным для Гермионы стало то, что ее лицо вдруг начало без причин гореть; чтобы Малфой не заметил этого, девушка посмотрела на противоположный берег озера.

— Расслабляюсь, — услышала она словно со стороны свой голос.

— Аааа… Я думал, что ты…

— Моюсь.

— Ну да, ты ведь…

— Грязнокровка.

— И тебе полезно…

— Не забывать об этом!

Малфой вдруг замолчал. Его явно удивило, что в голосе Гермионы нет ни капли злости. Прошла где-то минута, а он все не говорил, и девушка, решив, что он ушел, обернулась.

Малфой никуда не уходил — он стоял на том же месте и разглядывал Гермиону.

— Все сказал? — спросила гриффиндорка.

— Вообще-то не успел, больно ты шустрая.

— Вся в Поттера? — попробовала угадать Гермиона.

— Да нет. Поттер не шустрый, он просто везунчик, — Малфой ухмыльнулся. — А вот тебе, как я вижу, по жизни не везет.

Непонятно, что он имел в виду, когда говорил эти слова. Может, и не имел никакой задней мысли, а ляпнул, чтобы позлить Гермиону. Однако ее слова зацепили за живое — девушка не была готова к такой точной трактовке последних событий собственной жизни. Укусил оборотень? Но это еще ничего по сравнению с тем, что она краснеет в присутствии врага!

Малфой тоже не был готов — но не к словам, а к действиям Гермионы. Поэтому и не удержал равновесия, когда та вдруг прыгнула на него, сбив с ног.

— Подонок! — заорала Гермиона и попробовала врезать ему по лицу кулаком.

Однако Малфой был ловцом — и довольно резвым; его реакция игрока сработала даже быстрее, чем понял происходящее мозг. Парень схватил Гермиону за руку, попытался встать, но не получилось, так как девушка едва не расцарапала ему лицо. Словив вторую руку разъяренной гриффиндорки, Малфой оттолкнулся локтями от земли, пытаясь если не скинуть девушку, так хоть подняться вместе с ней; однако опять неудачно — они всего лишь поменялись местами, скатившись в озеро.

Гермиона извивалась ужом, пытаясь спихнуть навалившегося на нее Малфоя, да еще и боднуть его лбом — она была такой злой, что не боялась даже шишки.

— Ты больная на голову грязнокровка!

Малфой не знал, что ему делать. Можно было, конечно, вырубить гриффиндорку одной левой, но сознание подсказывало: если ударишь девчонку, никогда себя не простишь. Поэтому он перехватил обе ее руки своей правой, прижав их к песку у нее над головой; левой рукой начал искать волшебную палочку.

— Вот блин! Палочка…

Палочка лежала метрах в двух — она выпала из кармана, когда они свалились.

А далее все происходило как в кино: словно в замедленной съемке Гермиона осознала вдруг, что и она, и Малфой совсем мокрые. Рубашка Драко прилипла к телу, глаза цвета осеннего неба совсем близко — смотрят сосредоточенно, как на душевнобольную. А она кричит и пытается вырваться и ударить его. А за что? Он не виноват в том, что сделал ей гораздо больнее, чем хотел, своими словами.

Гермиона перестала вырываться. Как только Малфой это понял, он отпустил ее руки. Слишком поздно.

— Ай!

Гермиона не поняла, кто именно — Гарри или Рон — стащил Малфоя с нее. Поняла только то, что клубок из трех тел покатился в воду.

— Парни! — Гермиона поднялась с песка; сердце бешено колотилось в груди. Девушка на ватных ногах побежала к дерущимся, пытаясь что-то сделать.

— Гарри! Рон! Это я начала! Он не виноват!!!

Но ее никто не слышал. Вон голова Гарри откинулась от мощного удара в челюсть. А вон Малфой согнулся пополам. Однако драка не прекращалась. Гермиона осмотрелась вокруг — нет ли кого-нибудь, кто бы смог помочь. Их однокурсники Симус и Дин уже бежали от замка.

Гермиона не выдержала и разрыдалась, когда Гарри, Рон и Драко, оттащенные однокурсниками друг от друга, лежали на песке у самой воды и судорожно вдыхали и выдыхали воздух. Начали сбегаться ученики. Прибежали слизеринские девушки во главе с Пэнси Паркинсон; они сразу же окружили Драко и принялись успокаивать, ругать гриффиндорцев, на чем свет стоит, и что-то болтать.

— Ты в порядке? — прохрипел, повернув голову к Гермионе, Рон. Та кивнула, не имея сил что-то говорить. Симус снял пиджак и накинул дрожащей однокурснице на плечи.

— Вы — трупы! — прошипела Паркинсон Гарри с Роном. Те только скорчили в ответ какие-то непонятные гримасы, приняв вообще ужасный вид: у Рона и так из носа текла кровь, а у Гарри была распорота губа, сломаны очки. Правда Малфой выглядел еще хуже — лицо все в крови, на одну ногу хромает…

Гермиона почувствовала жгучий стыд.

* * *

Профессор МакГонагалл выглядела воистину шокированной — она поверить не могла, что Гермиона набросилась с кулаками на Драко. А то, что благодаря Поттеру и Уизли тот едва инвалидом не стал, вообще в голове у нее не укладывалось.

Все четверо стояли перед деканом факультета Гриффиндор в ее кабинете и слушали целую воспитательную речь. Профессор сняла с Гриффиндора сто баллов, а со Слизерина — двадцать.

— И за что же? — язвительно поинтересовался Малфой.

— За провокацию! — отчеканила МакГонагалл. — Вы, мистер Малфой, должны были бы научиться к шестому курсу держать язык за зубами!

Тут в кабинет, словно разъяренная летучая мышь, влетел Снейп. Выслушав объяснения ребят, он снял столько же баллов с Гриффиндора, как и МакГонагалл (гриффидорцам поплохело), а потом вместе с МакГонагалл назначил им наказание на всю неделю. Правда, профессор МакГонагалл настояла, чтобы и Малфой отбывал его. Так что четверо драчунов должны были быть в холле ровно в восемь в понедельник.

* * *

— Слушай, это правда ты первая начала? — спросил тихо Гарри. Трое друзей сидели в гостиной у камина. Настроение у всех было ужасное, Гермиона чувствовала себя полной дурой.

Девушка молча кивнула и закрыла лицо руками. Мерлин, как стыдно! Но плакать нельзя. Нельзя быть такой слабой…

— Что он тебе сказал? — прошептал Рон.

— Ты слышал. Я все повторила МакГонагалл.

— Но он ведь ничего не знает! Он наверняка не имел в виду твое нынешнее состояние…

— Тшшш!.. — шикнул на друга Гарри.

— … он просто хотел опять припомнить, что ты не чистокровка, — понизил голос Рон. — Так надо было на него «Силенцио» наложить, что ли, но не бросаться же!

— Я знаю, Рон, знаю… — слезы готовы были потечь, и Гермиона сильнее прижала руки к глазам. Даже светлые пятна заплясали от напряжения.

— Да ладно, набили морду хорьку, что уж теперь поделаешь, — вздохнул Гарри и откинулся на спинку кресла. — Немного незаслуженно, зато теперь будет думать, что говорить.

— Ага, хорошенько ты его шуганула. Представляю выражение его лица! — Рон захихикал. Напряжение понемногу начало спадать.

— Спасибо вам, парни, — поблагодарила Гермиона и обняла обоих мальчишек по очереди. — За то, что от Малфояхотели защитить, да вообще — за то, что вы есть.

— Обращайся, — хмыкнул Гарри. В этот момент он был очень похож на одного с Мародеров — но не на отца. Он был похож на своего крестного, который вот также готов был всегда помочь друзьям.

* * *

Гарри оказался прав — в понедельник на двух общих занятиях со слизеринцами Малфой ни словом, ни действием не тронул Гермиону. Правда она несколько раз чувствовала на себе внимательный взгляд серых глаз.

Девушка все уроки сидела тише воды, ниже травы. Ночью ей снилось, что она с Драко целуется, а еще ее повсюду преследовал запах его одеколона — свежий, немного горьковатый. Нанюхалась, когда в воде с ним барахталась, а теперь не могла избавиться. Боялась поднять на него глаза.

Пэнси Паркинсон превзошла саму себя — она постоянно шипела что-то вслед Гермионе, на переменах постоянно проходила мимо, обязательно задевая плечом. А еще противно улыбалась и шептала что-то подружкам — это особо не понравилось Гермионе. Некоторые девушки в коридорах внезапно начали оборачиваться на нее, и от их взглядов становилось жутко.

— Почему это они так на меня пялятся? — тихо спросила она, когда трое пуффендуек, проходя коридором, внимательно на нее посмотрели.

— Прослышали, видать, что с Малфоем подралась, — пожал плечами Рон. — Ничего, перестанут.

Гермиона немного успокоилась.

На наказание троица должна была идти к восьми, так что полседьмого Гермиона направилась к Дамблдору. Профессор приветливо встретил ее в своем кабинете.

— Добрый вечер, мисс Грейнджер, садитесь, — директор указал на небольшой стульчик без спинки напротив своего стола. Гермиона послушно села.

— Итак, за эти выходные я смог найти некую информацию, которая может быть Вам интересна.

Дамблдор прошел к шкафчику за столом и стал там рыться. Через минуту достал небольшую шкатулку и поставил на стол. И сел.

— Что это за шкатулка? — поинтересовалась Гермиона.

— Всему свое время, мисс, — Дамблдор легонько улыбнулся, — прежде, чем Вы увидите содержимое этой шкатулки, хочу Вам кое-что рассказать. У меня есть один знакомый австрийский волшебник. Он женат на маггловской женщине, докторе. Она занимается изучением человеческой крови. Как известно, в каждой клеточке нашего тела содержится полная информация о человеке — возраст, цвет волос, глаз, наличие или отсутствие аллергий и так далее. Однако добыть эту информацию очень непросто, но возможно. Наилучше для изучения человека подходит его кровь. Я договорился со своим другом, и он готов проверить вашу кровь на наличие отличий от крови других людей. К сожалению, волшебники нынче стали очень далеки от магглов и не признают их методов лечения. А жаль, потому что есть такие вещи, как вирусология, генетика, физиология — отличные науки, помогающие разобраться в тонкостях природы человека.

Гермиона слушала, затаив дыхание. Когда Дамблдор сделал паузу в речи, она спросила:

— Вы хотите сказать, что есть шанс излечить мою проблему маггловскими способами?

— Можно попробовать. Если хорошо изучить проблему, всегда легче найти методы ее решения. Не хочу давать Вам пустую надежду, но мне кажется, что она есть.

— Но ведь, профессор, проклятие оборотня — это не столько физиология, сколько магия…

— Да, но Вы забываете, что такое магия. Магглы изучают два вида энергий — потенциальную и кинетическую. Первой из них владеет каждое тело в состоянии спокойствия. Как только тело начинает двигаться, потенциальная энергия переходит в кинетическую. Полагаю, Вы знаете об этом?

Гермиона кивнула.

— Так вот. Магия — это третья энергия, энергия земли, энергия, что всегда была рядом с людьми. Магия может действовать на предметы, менять их, уничтожать. Магия в руках безумца — это очень-очень плохо. Такое мы наблюдаем сейчас, когда Англия находится на грани начала открытой войны, потому что Волдеморт хочет захватить магический мир. Именно поэтому магия — энергия энергий мира сего — подвластна лишь небольшому количеству людей. Люди эти — маги, волшебники, колдуны. Любое название на ваш вкус. Покупая волшебную палочку, учась колдовать, мы обязываемся делать так, чтобы мир не погиб. И очень скверно, что некоторые из нас забывают об этом.

— Вот послушала Вас, и теперь начинаю думать, что Пожиратели недостойны быть магами.

— Это не так. Каждый имеет шанс на исправление своих ошибок.

— Даже Волдеморт?

— Даже он. Вот увидите: придет время и Тому Риддлу будет дан шанс исправиться. Я верю в это. Однако я не могу предугадать — воспользуется он этим шансом или нет… Но мы отошли от темы. Думаю, Вы не будете против, если я возьму у вас немного крови?

— Хорошо… Но как?

— Вот здесь мне и понадобится шкатулка, — Дамблдор открыл маленькую шкатулочку на столе, и Гермиона увидела внутри обычный десятикубиковый маггловский шприц и иголку в упаковке.

— Мой друг-австриец отказался принимать кровь на анализы в другой посуде, — объяснил Дамблдор.

— А вы умеете брать кровь с вены?

— Да, я в молодости прошел курс подготовки медбратьев, — улыбнулся директор. Гермиона вздохнула и закатала рукав.

* * *

На наказание девушка опоздала на пять минут — в холле уже все собрались.

— Простите, я была у директора, — сказала Гермиона профессору МакГонагалл, которая уже открыла рот, чтобы сказать что-то по поводу опоздания.

— Неужели еще с кем-то подралась, и тебя сам директор вызвал? — ехидно поинтересовался Малфой. Гермиона зло сверкнула глазами.

— Нет, но я составляла план подрыва слизеринской гостиной, и его случайно нашел какой-то домовой эльф!

— Да что ты говоришь! А план проникновения в Гринготтс, чтобы обчистить родовые сейфы чистокровок, ты случайно не придумывала?

— О нет, я оставила это на следующий год!

— Мы вам не мешаем? — поинтересовалась МакГонагалл.

Малфой и Гермиона замолчали.

— Отлично. И не открывайте рты до конца наказания, так всем спокойней будет. Идемте, есть работа для вас, — МакГонагалл направилась к выходу.

— В Запретном лесу? — поинтересовался Гарри.

— Нет, мистер Поттер, в оранжереях.

Четверо учеников вышли вслед за профессором и направились к оранжереям.

Гермиона полной грудью вдыхала свежий воздух. Вокруг стояла тишина, было слышно только их шаги. На небе не было ни единого облачка — только звезды и луна. Взглянув на небесное светило, Гермиона вдруг ощутила легкое головокружение и споткнулась. Рон, шедший рядом, вовремя поддержал подругу.

— Ты в порядке?

— Да, просто голова немного закружилась. И как будто… — Гермиона внезапно сбавила шаг. — Я… чувствую, словно энергия прибавилась.

Рон взял ее за руку и повел дальше. Потом негромко сказал:

— Просто луна ярко светит. Ты у нас теперь ночная будешь, после заката лучше все воспринимать, чем днем. Помнишь, мы такое учили?

Гермиона кивнула.

— Я вообще сейчас радуюсь тому, что Снейпу тогда в голову пришло задать нам огромный реферат об оборотнях. Плохо только, что я имею возможность испытать описанные вещи на себе.

В оранжереях МакГонагалл приказала ученикам помыть горшки для растений без помощи магии. Выдав магическое средство для чистки всех возможных поверхностей «Миссис Скоур».

— Если вы используете магию — я узнаю, — предупредила она, направляясь к выходу.

* * *

У Гермионы затекли руки — она почти доделала свою работу. Маггловская жизнь научила ее быстро управляться с разновидностями уборки, а трое парней не перечистили еще и половины горшков.

Девушка на минутку выпрямилась и устало встряхнула руками. И потом посмотрела на Гарри, Рона и Драко.

Поттер драил свои горшки сосредоточенно, время от времени сдувая с глаз челку и вытирая влажный лоб. Мантия парня лежала в стороне, он закатал рукава рубашки и расстегнул воротник — умелый подход к работе. Гермиона не сомневалась, что если бы Ромильда Вейн заглянула сейчас в оранжереи, то упала бы в обморок от восхищения — таким красивым выглядел в своей сосредоточенности Гарри Поттер.

Рон даже не удосужился снять мантию, и та теперь была вся запачкана землей. Волосы тоже — парень методично поправлял их грязными пальцами. Гермиона вспомнила первое сентября пять лет назад — тогда она впервые встретила Гарри с Роном, у второго был выпачкан нос. Что ж, видимо, это не лечится…

Малфой скинул мантию, но даже не удосужился расстегнуть манжеты или воротник. Работал молча, что немного удивило Гермиону — она думала, Малфой будет возмущаться — типа нечего заставлять его работать, в Хогвартсе полно эльфов-домовиков. Но тот не сетовал, драил горшки и явно в мыслях был где-то не здесь. Да и с гриффиндорцами не ругался, что было вообще странным явлением.

* * *

Во вторник наказание проходило там же, в оранжереях — ученики пересаживали молодых мандрагор, так что вообще не было возможности не то что разговаривать с кем-то, но и думать о чем-то постороннем. Или о ком-то.

В среду ребятам было приказано спуститься в подвал вместе с профессором Снейпом, который дал им нелегкое задание — перебрать две бочки змеиных внутренностей, рассортировав по органам — сердца в одно ведро, кишки — в другое и так далее. Гермиона почувствовала, что ее начинает мутить, как только они принялись за работу. Девушка сняла защитные перчатки и отошла к стене, закрыв лицо ладонями.

— Гермиона? — Гарри подошел к ней. — Тебе плохо?

— Сейчас пройдет, — пробормотала Гермиона. Она почувствовала, как тело покрывается испариной, голова начала болеть. Только бы не стошнило…

— Может ей лучше не делать эту работу? — неожиданно прозвучал холодный голос. Гермиона от неожиданности убрала руки от лица и вместе с удивленными не меньше ее Гарри и Роном уставилась на Малфоя.

— Чего вылупились? Хотите, чтобы Грейнджер снова в обморок свалилась? Лично мне по барабану, решайте сами…

И отвернулся от троицы, приступив к работе.

«Э, нет, — вдруг подумалось Гермионе, — тебе не по барабану…»

Эйдон уже сомневался, что сегодняшняя ночь ему не приснилась. Мария весь вечер веселилась так, словно никогда в жизни не подворачивала ногу. Подол ее зеленого платья постоянно мелькал среди танцующих, а рыжие волосы искрились в свете фонарей, специально установленных на площади для освещения. Лондонские музыканты изведали уже немалое количество местных вин и эля. Они играли скорее деревенские, чем городские мотивчики. На Праздник приехали даже с соседних деревень — Андорра и Виндспора, хотя оттуда было сложно добираться — почти тридцать километров: сначала через болотистые равнины, потом — через густой лес. Но чего только не вытерпишь ради веселья!

— Ты чего в стороне стоишь? — спросил разрумянившийся Виктор, подходя к другу с двумя кружками ароматного вина. Одну кружку он дал Эйдону, а второй довольно резко указал в толпу, расплескав немного содержимого на землю:

— Там твоя с каким-то левым танцует. Мне кажется, она злится, что ты на нее мало внимания обращаешь. Танцевали только раз...

— Не заскучает без меня, — буркнул Эйдон, отхлебывая из кружки.

— Так пригласи другую...

— Не хочу. Виктор, ты не переживай, я просто без настроения сегодня, а ты веселись.

— Точно? Ничего, выпьешь винца, того и гляди полегчает, — Виктор похлопал друга по плечу и исчез в толпе.

Эйдон осушил свою кружку несколькими глотками и направился в сторону огромных бочек, где продавали вино, чтобы вернуть посудину. По дороге кто-то схватил его за руку.

— Лизи? Ты же с кем-то танцевала?.. — немного растерялся парень.

— Да. Но пришла я сюда с тобой, с тобой и танцевать буду! — заявила девушка и потянула его к другим парам.

— Я должен вернуть кружку...

— Наплевать! — Лизи выхватила кружку и бросила куда-то в сторону. Эйдон почувствовал дух вина.

— Ты что, напилась?

— Немного выпила, а что? Мы же на Празднике вин!

— Раньше ты не позволяла себе такого...

— Мы будем танцевать или нет?

Эйдон хмуро уставился на нее, но через миг все-таки повел в танце. Неожиданно он поймал себя на мысли, что Лизи очень настырно себя ведет, и это раздражало. Она всегда была почти идеальной — красивой, милой. А вино помогло открыть другую сторону натуры.

— Что-то ты сегодня без настроения, милый.

— Не всегда же мне быть лапочкой.

— Ты себе льстишь. Ты далеко не всегда лапочка! — засмеялась Лизи. — Ты противный, заносчивый, самовлюбленный мажор!

Эйдон приподнял брови.

— Неужели? Заносчивым я никогда не был.

— Просто ты этого не замечал. Все вы, парни, такие, — Лизи хохотнула. Эйдон понял, что она просто хочет выговориться. Излить на него грязь, накопившуюся в мыслях. Плохое настроение — оно заразно, и от него передалось ей. Что ж, не обращал на девушку внимания — теперь плати. Лизи красивая, за ней много парней ухаживает, и пренебрегать собой она не позволит.

— Ладно, и каким я еще бываю?

— Вот таким.… Показуху любишь. Любишь всегда показать, какой ты умный и понимающий.

— Если ты не способна меня понять и хотя бы на вечер оставить в покое, без нотаций, то кто-то же должен быть умнее! — разозлился Эйдон.

— Ах, я читаю нотации! Ты весь вечер пялишься на эту рыжую, а я должна не обращать внимания!

— Ни на кого я не пялюсь!

— Что ты говоришь! Оперся на столб и ищешь ее глазами в толпе.

Эйдон закатил глаза. Но вдруг заметил, что Лизи готова расплакаться.

— Насчет всяких рыжих можешь не переживать. Она даже не в моем вкусе.

— Любая, что носит юбку, в твоем вкусе, Эйдон.

— Если ты мне не веришь — это твои проблемы. Я сказал правду.

Песня закончилась и Эйдон отступил от Лизи на шаг.

— Лизи, мне не нужны сцены ревности. Я и без того не в настроении.

— Я поняла, прости, — Лизи крепко обняла парня. — Просто... Ты умеешь привязывать к себе.

«Если бы мог, то отвязал бы. Сразу же» — подумал Эйдон, а вслух только сказал:

— Ты развлекайся.

И исчез в толпе.

Лизи только грустно смотрела ему вслед, сжимая кулачки. Интуиция подсказывала ей, что что-то происходит. С ними.

А Эйдон только устало сел на самую отдаленную лавку, где тускло мерцал один-единственный фонарик с зеленым стеклом.

Что с ним происходит? У него в жизни не было такого плохого настроения на танцах! Лизи была права — он не пропускал ни единой юбки. А сейчас ему вдруг стало тошно от всего этого — вина, танцев, пьяных веселых лиц, тонких талий...

Эйдон склонил голову и запустил пальцы в волосы.

— Эйдон, тебе плохо?

Тот даже не поднял головы.

— Все в порядке.

Он не хотел никого сейчас видеть! А ее и подавно...

— Вчера ты помог мне, а сейчас я хочу помочь тебе.

Мария села на лавку рядом с ним.

— Что у тебя случилось?

— Мария, я не хочу с тобой разговаривать.

— Мне кажется, ты не хочешь вообще ни с кем разговаривать, — кивнула головой девушка. — И не надо. Если ты не возражаешь, я поговорю сама с собой. Ты же не возражаешь?

Эйдон что-то буркнул.

— Значит, ты «за». Вот и славно.

Девушка оперлась о спинку лавки и негромко начала:

— Знаешь, я скучаю по Франции. С одиннадцати лет жила на севере Англии, приезжая домой только на лето. Я училась в закрытой школе, где вблизи только одна деревня. Очень красивое место — горный рельеф, лес, где много опасных... — Мария на секунду замялась, — зверей, озеро. Школа наша в старинном замке. Но, не смотря на красоту природы, вначале мне было трудновато. Я скучала, но не столько по родным, сколько по виноградникам. Именно по виноградникам. У вас в Англии тоже растет виноград, но это какая-то пародия. Не обижайся. А у нас... Выглянешь из окна на рассвете — и сердце из груди готово выпрыгнуть от восторга. До самого горизонта виноград, а на западе — луг, куда пастушки как раз выгоняют коров и овец. Небо голубое-голубое, глубокое. Смотришь вверх — кажется, что летишь. Дышится легко, словно уже в раю. У тебя было когда-то такое ощущение? Когда так легко?

Эйдон пожал плечами и, не поднимая головы с рук, ответил:

— Может, и было, не помню.

— Значит, не было. Такое нельзя забыть. Мне и сейчас снится, что я лечу сквозь это небо. И виноградники снятся. Очень часто снится дом, но почему-то без родителей. А вот их бы я не отказалась увидеть хотя бы во сне...

Мария вдруг замолчала.

Спустя несколько минут Эйдон поднял голову и посмотрел на свою собеседницу, которая так внезапно замолчала. Девушка смотрела на людей, которые танцевали вдалеке, в центре, но Эйдону показалось, что она их не видит. Она что-то вспоминала. Парню показалось, что ему стоит что-то сказать.

— А кто твои родители?

Мария вздрогнула. Казалось, она уже забыла о нем.

— Что?.. А, родители... Папа всю жизнь проработал помощником одного богатого винодела. А мама была дома, на хозяйстве. Ведь у меня еще две сестры маленькие, а с ними надо было сидеть.

— А почему мама была дома? Сейчас уже нет?

— Мои родители сгорели живьем. В конце весны в деревне случился пожар у наших соседей. Мама и папа бросились на помощь, но крыша внезапно обвалилась. Они пытались вытащить хозяйку дома — ее придавило балкой.

— А твои сестры?

— Они в школе. — Мария внимательно посмотрела на Эйдона. — Вот теперь я могу идти.

— В смысле?

— Ну, тебе стало меня жалко. А когда мы жалеем кого-то, то не остается сил, чтобы жалеть себя. А то ты сидел такой унылый, что смотреть было тошно. Можно считать, что я тебе помогла, — девушка слабо улыбнулась. — Уж извини, если тебе не понравился мой метод.

— Я... — Эйдон не знал, что сказать. — Зачем тебе это?

— Что?

— Подбадривать меня.

Мария не ответила, а просто встала с лавки и направилась прочь.

Эйдон не знал зачем, но он вскочил следом и схватил ее за руку.

— Что?

— Я тебя спросил.

— А я не знаю, что ответить! — крикнула Мария, вырывая руку. Эйдон отпустил ее.

— Ты... — Эйдон не договорил, потому что его прервали крики. Музыка внезапно прекратилась. Люди бежали с площади кто куда, где-то послышались выстрелы.

— Что там такое?.. — Мария побежала к площади.

— Мария, стой! — Эйдон рванул за ней. Что бы там ни случилось, она не поможет. Это может быть опасным.

Но ему не пришлось останавливать девушку. Через секунду она сама стала как вкопанная.

Людей уже не было — все бежали. Посреди площади лежал мертвый мужчина с пистолем в руке — весь в крови, в изодранной одежде, а из раны на шее струилась кровь. Его ногу терзал огромный серый волк.

Волк в центре деревни? Ни одно животное не могло быть таким бестолковым...

Волк поднял голову и уставился прямо на Марию, которая стояла на пару шагов ближе к нему, чем Эйдон. Глаза зверя были мутные, серо-черные. Никогда Эйдон не видел таких глаз у волка.

— Эйдон, медленно уходи, — негромко сказала Мария, начиная отступать. Парень окинул взглядом пустую площадь — не лежит ли где-нибудь палка или нож.

— Его не победить обыкновенным оружием, даже не пытайся. — Мария очень медленно взяла парня за руку, и они вместе начали двигаться к ближайшему выходу из площади — небольшому проулку метрах в десяти позади. Волк внимательно следил за ними, а потом сделал несколько шагов вслед. Эйдон заступил Марию.

— Не геройствуй, если надо будет — убегай без меня! — прошипела девушка.

— Не учи меня.

Волк ускорил шаг.

— Бежим!

Эйдон подтолкнул Марию к проулку, побежав сразу же за ней. Но как только они завернули за угол, девушка неожиданно резко остановилась и поставила ему подножку. Эйдон свалился на дорогу, проехавшись по пыли и камешкам и ощутимо содрав кожу на щеке и ладонях.

Через секунду парень услышал крик Марии, и его ослепила яркая красная вспышка. Послышался вой и звук тяжелого падающего тела.

Все случилось слишком быстро, чтобы Эйдон успел что-то понять. Но вдруг ласковые руки коснулись его плеч.

— Вставай, Эйдон, мы в безопасности.

Он вскочил и, хотя все еще плохо видел из-за цветных пятен в глазах, резко осмотрел проулок. В нескольких шагах от него лежал тот самый большой волк и скулил, а рядом к стене прижалась Мария. Девушка дрожала.

— Как ты?.. Что ты?..

— Эйдон... — Мария затравлено посмотрела на него. В неярком свете, льющемся с площади, черты ее лица были смазанными. Девушка тяжело дышала.

— Я прошу тебя... никому не говори, что ты видел.

Мария что-то держала в руке, пытаясь спрятать в складках своего красивого платья. Эйдон схватил ее за руку и потянул.

Это была тонкая деревянная палочка.

Эйдон резко отступил.

— Ты…

— …ведьма. — Мария молитвенно сложила руки. — Прошу тебя, Эйдон, ни слова о том, что я сделала! Он бы убил тебя... Я должна была! Оборотня можно убить только серебром или магией!

— Но ты…

— Прошу тебя!

С площади послышался шум и выкрики, отблески заплясали на стенах домов — мужчины с ружьями и факелами вышли убивать оборотня.

— Эйдон, меня казнят, — тихо сказала Мария.

Она спасла тебе жизнь, идиот. Нельзя позволить, чтобы ее за это убили.

— Но мне не поверят. Как бы я убил его без оружия?

— На теле оборотня рана. Вот, — Мария взмахнула палочкой, что-то прошептав, и на землю возле ног Эйдона упало что-то маленькое и блестящее. Парень нагнулся и поднял вещь. Ею оказался небольшой аккуратный нож.

— Он серебряный и принадлежит Анжелике. К счастью, переносить вещи с места на место я умею. — Мария слабо улыбнулась. — Спасибо.

— Просто потому, что ты спасла меня, — буркнул Эйдон.

В проулок вбежало несколько мужчин.

Пока Эйдон объяснял им, что произошло, Мария скромно стояла рядом, изо всех сил стараясь выглядеть напуганной. Кто-то набросил ей на плечи куртку, а какой-то мужчина даже предложил ей фляжку со спиртным напитком, но девушка отказалась.

Вдруг все услышали скуление, переходящее в человеческий стон. Повернув головы, крестьяне увидели, что оборотень переродился.

Мария бросилась к лежащей на земле обнаженной девушке, в груди которой зияла страшная рана. Светлые волосы разметались по земле, девушка захлебывалась кровью.

— Бедная…

Мария опустилась рядом с умирающей на колени и, сняв с плеч чужую куртку, набросила на нее, пряча голое тело от посторонних глаз. А потом ласково погладила девушку по щеке. Та вздрогнула.

— Я… Не хотела…

Она уже не могла говорить, только едва слышно шептала.

По щекам Марии потекли слезы.

— Я знаю, милая. Скоро все пройдет.

— Простите меня… Я… не виновата.

Глаза несчастной закрылись, она последний раз рефлекторно вздохнула и замерла. Мария почувствовала, как горло сдавило, и всхлипнула. Чьи-то руки легонько обняли ее за плечи, и девушка прижалась лицом к знакомой груди.

— Тшшш… Тише, тише…

Эйдон убаюкивал Марию как маленькую, пока ее судорожные рыдания не затихли.

Вокруг шептались люди.

Я — легенда.

Уилл Смит, к/ф «Я — легенда».

Неделя тянулась бесконечно. Наконец, в пятницу было отработано последнее наказание, а в субботу утром Гермиона получила от Дамблдора записку с просьбой зайти к нему.

Профессор выглядел усталым. Девушка знала уже из рассказов Гарри, который брал у директора некие приватные уроки, что тот часто отлучается из школы по делам. Однако узнать, что это были за дела, пока не представлялось возможным — Гарри и сам толком не знал. Рассказывал только, что Дамблдор копается в прошлом Волдеморта.

Профессор слабо улыбнулся Гермионе, указав черной обгоревшей рукой на стульчик напротив директорского стола. Девушка поздоровалась и села.

— Доброе утро, мисс Грейнджер. Рад видеть, что цвет Вашего лица стал намного лучше, и Вы уже не выглядите такой усталой, как неделю назад. Вы адаптируетесь, и это очень хорошо.

— Но меня все еще тошнит по утрам.

— Как я уже говорил, после первого полнолуния все прекратится. А сейчас, мисс Грейнджер, хочу объяснить, почему я Вас позвал.

— Были вести от Вашего друга из Австрии?

— Да. Вчера он прислал мне сову, написав, что будет ждать нас сегодня у себя в десять утра.

Гермиона глянула на часы.

— Но сейчас без десяти десять!

— Все правильно, через пять минут мы отправимся в Вену, — с легкой улыбкой сообщил Дамблдор. Девушка замерла. — Я бы предупредил Вас заранее, но я вернулся в замок только час назад.

— Я...

— Чудесно выглядите, мисс Грейнджер, — снова улыбнулся профессор. — Я столько лет не перестаю удивляться современным девушкам. Даже в выходной утром они делают безупречный макияж.

— Только тушь...

— А все остальное и так чудесно. Молодость! Думаю, столица Австрии встретит вас с восторгом.

— Ну, тогда ладно. Мы пойдем к Вашему другу домой?

— Нет, он будет ждать нас в клинике своей жены. Это очень хорошая клиника, там делают сложные операции пересадки органов людям, а также там самый большой в Вене банк донорской крови... Думаю, пора выходить.

Дамблдор поднялся из-за стола.

— Нам надо покинуть территорию Хогвартса.

Пока они шли к воротам с крылатыми вепрями, Гермиона успела немного успокоиться.

— Вы еще не умеете трансгрессировать, поэтому я Вам помогу, — Дамблдор подал девушке левую руку. Гермиона схватилась за нее.

Через секунду они уже стояли в каком-то проулке. Где-то рядом гудела оживленная улица.

Девушка отошла на шаг и зажмурилась. Ее мутило.

— После первых аппараций всегда так. Но потом прекращаешь обращать на такие мелочи внимание. Главное — привыкнуть.

Дамблдор дождался, когда Гермиона пришла в себя, и они отправились искать клинику.

Трансгрессировали они совсем недалеко от венского парламента — большого строения в античном стиле с мощной колоннадой. На площади перед ним был сооружен красивый фонтан, в центре которого стоял Нептун с трезубцем в руке, а вокруг него, в ногах, сидели его подчиненные — то ли нимфы, что ли кто. Гермиона не присматривалась к фонтану, она разглядывала строения вокруг.

Дома в Вене были красивые. Не большие, но и не маленькие — как раз подходящие для европейской столицы. Кругом много кафе с плетеной мебелью, окна домов в цветах, много людей на улице. Девушка разглядывала людей, а те огромными глазами разглядывали Дамблдора, мантия которого развивалась у него за спиной от быстрого шага.

До клиники они дошли быстро. Строение было немного больше, чем соседние, а возле входа Гермиона увидела табличку с надписью «Клиника Святой Катерины».

В холле Дамблдора и Гермиону встретила улыбкой молодая секретарша. Гермиона не знала немецкого языка, поэтому не поняла совершенно ничего из того, что сказал секретарше Дамблдор. А та кивнула и позвонила кому-то.

Через минуту в холл вышел молодой мужчина в белом халате.

* * *

— У нее кровь не такая, как у всех людей. Уровень лейко— и эритроцитов за два дня скакал четыре раза. И это в крови, которая неделю уже не в теле. Кровь постоянно регенерирует, я еще такого не видела, — красивая молодая женщина очень внимательно осматривала Гермиону, то прося открыть рот и сказать «Ааа», то измеряя ей пульс и давление, то светя фонариком в глаза. При этом она не умолкала. — Кровь не свертывается.

— Она слишком жидкая? — спросил Дамблдор. — Это опасно?

— Не думаю, профессор. Тромбоциты в норме. Если порезать кожу, то ранка быстро заживет. Но при больших ранах кровопотери не будут значительными. Кровь восстанавливается с ошеломительной скоростью. Гормоны зашкаливают. Как ты себя чувствуешь, милая?

— Меня почти постоянно тошнит, бывает, голова кружится. Но жить можно.

— Ясно, что можно. Твое тело совершенствуется.

— Это так у всех оборотней, профессор? — поинтересовался муж докторши — тот самый мужчина, вышедший им на встречу. Звали его Адам Кроу. А его жену — Рита.

— Ее превращение совпало с подростковым периодом, поэтому все показатели активней, чем обычно. Но это так — до первого полнолуния все молодые оборотни энергично меняются. Через две недели все прекратится.

Гермиона невольно вздрогнула.

— Не надо переживать, — подбодрил ее Кроу. — Если о твоем здоровье печется сам Дамблдор, ты будешь в полном порядке. Или почти полном...

— Не стоит преувеличивать мои умения. Я не могу излечить от проклятия оборотня.

— Да, но Вы пытаетесь, а это уже очень много.

После общего осмотра Гермионе делали рентген, опять брали кровь на анализ, делали УЗД всех органов, мозга и еще кучу всяких проверок. Было уже два часа дня, когда докторша, наконец, сказала:

— Мы закончили. Все органы в порядке, но кое-что меня беспокоит. На мозгу и на сердце словно цветные пятна. Посмотрите, — женщина достала снимки УЗД и прикрепила к светящемуся табло. Потом указала на два светлых пятна на мозгу и еще одно такое же на сердце. — Я не знаю, что это такое. Не опухоль, не нарост какой-то. Просто ощущение, что ткань органов изменилась.

— Думаю, что это и есть та часть мозга, которая будет отвечать за обращение в оборотня, — негромко сказал Дамблдор. — Ткани были изменены, это Вы верно сказали, но только магией.

— Но почему здесь три пятна? — спросил Адам.

— Я не знаю... Мне кажется, что проклятье оборотня только в мозгу... Но там еще одно, и идентичное — на сердце... Разве только... — Дамблдор задумчиво прикрыл глаза и несколько минут молчал. Потом вдруг внимательно и даже строго взглянул на Гермиону.

— Вы подвергались еще каким-нибудь проклятиям? Родовым, порчам? Или просто сильным заклинаниям, направленным на изменение вашей сущности?

У Гермионы похолодело в груди. Неожиданно она поняла, что это за светлые пятна на снимке. Это было то, что касалось не только мозга, разума, но и сердца, чувств...

— Гермиона?..

Девушка прикрыла глаза и глубоко вздохнула.

— Было еще одно заклинание, профессор.

— Какое?

Гермиона открыла глаза и встретилась взглядом с директором.

— Заклинание Марии Любель.

Дамблдор от неожиданности резко выдохнул. Он смотрел на Гермиону, не веря своим ушам. Девушка не выдержала и отвернулась, закусив губу.

— С кем Вы связали себя, Гермиона? С кем?..

Вы были бы рады услышать имя Гарри или Рона, не так ли, профессор?

— С Драко Малфоем.

* * *

Дни летели как сумасшедшие. Гермионе иногда казалось, что на один стук ее сердца приходится один день. Или даже больше.

Один удар сердца — заботливый взгляд зеленых глаз, улыбка, шутка.

Второй удар — злые глаза Паркинсон и шепот. Шепот, который, казалось, никогда не умолкнет.

Третий удар — мимолетный взгляд холодных серых глаз, дрожь в теле. Сладкая и болезненная.

Так четвертый, пятый...

Тук-тук.

Тук.

* * *

Кембридж оказался довольно милым городом, учителя и однокашники на курсах ЗОТИ — неплохими людьми. Пусть все немного заучки, но это не беда. Два дня пролетели даже быстрей, чем вся предыдущая неделя в Хогвартсе.

Последняя неделя. Последняя неделя нормальной жизни.

Гермиона выпила полный кубок безвкусного антиволчьего зелья. Потом села на стул. Вспомнила, что надо закрыть двери номера. Встала. Заперлась. Положила волшебную палочку на стол. Опять села. Снова встала. Посмотрела, как исчез за горизонтом последний луч заходящего солнца. Странно как — только что закончилась ее любимая пора дня. Золотистая пора дня.

Гермиона подошла к зеркалу, внимательно вглядываясь в себя. Она была бледна, но все еще была человеком. Красивой девушкой. Напуганной и дрожащей.

Надо было запомнить себя такой в последний день человечности. Запомнить себя волшебницей, умницей. И постараться не думать о том, что еще немного — и она превратится в чудовище.

Через минуту Гермиона зашторила окна и опять села. Почувствовала, какие у нее мокрые ладони.

Солнце зашло.

Она не видела, как взошла луна. Специально ведь отгородила ее от себя тяжелой тканью на окнах, хотя и знала, что это не поможет. Она не видела, но почувствовала.

Руки начали дрожать сильнее, спина вспотела.

Гермона схватила палочку и наложила на себя Силенцио. И это был последний человеческий поступок, прежде чем палочка выпала из руки на ковер, а девушка свалилась рядом, изогнувшись дугой.

Мозг словно взорвался. В голове было горячо, кровь бушевала по всему телу. Есть такая пытка, когда раскаленные иголки вонзают под ногти, и люди не выдерживают такой боли. Более искусные палачи вонзают иголки в зрачки людей, делая тех навеки слепыми.

Гермионино тело было само себе палачом. Иглы вонзались не только под ногти и в глаза, но и в каждую малюсенькую клеточку тела. Кости будто подробили и сложили вновь. Медленно, мучая. Если бы Гермиона не была сейчас немой, то от ее крика разбились бы стекла. Нежные руки, тонкие запястья, красивое личико — все исчезало, трансформировалось, меняя форму, покрываясь шерстью.

Где-то на ратуше, далеко в городе, начали бить часы. Раз, два, три, четыре...

Последние минуты. Человеческое словно дало сбой, получеловек-полуволк катался по полу, стянув с кровати покрывало и запутавшись в нем.

Пять.

Конец. Боль прошла резко, не дав прийти в себя. Темно-коричневая волчица забилась под кровать, дрожа всем телом и желая заскулить, но даже этого она не могла.

А когда утром, после мучительной процедуры перехода обратно в человеческое обличье, обнаженная, не имеющая сил шевельнутся, Гермиона лежала на полу, на изодранной простыне, в голову ей внезапно пришла одна мысль. Первая человеческая мысль в новой, волчьей жизни.

Ночью думалось плохо. Она продолжала контролировать себя даже в волчьем обличье, но от шока и боли предпочла не размышлять, а просто дрожать. Сейчас же отчетливо поняла единственную верную вещь. Не вещь даже, а размышление, философия.

Ее Гарри и Рон.

Как бы они ее не любили, как бы не пытались понять и помочь, они не смогут. Вокруг нее теперь словно появилась стена. Стена более крепкая и нерушимая, чем все стены мира. Она изолирована. Она теперь будет существовать в своем, личном мире. И не сможет никого впустить в него, даже по обоюдному согласию.

Она — оборотень.

Слезы потекли по щекам.

И правда, наверное, самым значительным результатом изоляции нашего города стала эта внезапная разлука людей, совсем к ней не готовых. Матери и дети, супруги и любовники, которые ещё недавно думали, что расстаются с родными ненадолго, обменивались на перроне нашего вокзала прощальными поцелуями, напутственными советами, уверенные, что увидятся через пару дней или несколько недель, по-глупому легкомысленные, мало заметившие за внутренними делами тот отъезд, — внезапно все они увидели, что расстались безвозвратно и уже не смогут ни встретиться, ни поговорить.

Надеюсь, здесь я исполнила твою просьбу.

Сириуса и Беллу можно было назвать «сладкой парочкой». Они были очень разными. Сириус слыл сорвиголовой, заводным и веселым парнем, энергии которого хватало не только ему, но и окружающим, когда они находились рядом. Не зря, став анимагом, он превращался в собаку — такой же собственник, независимый, но в то же время верный и смелый. Не было дня, чтобы он не «засветился» в какой-нибудь проделке, и не было недели, чтобы он не заработал наказания.

Белла же была совсем иной. Она не любила гулянки, не ходила в вызывающих нарядах (даже дома, в поместье, она одевала только легкие платья), не гадала на картах. Она была нежной и даже в некотором роде беззащитной.

Пусть в будущем она и научится независимости и осторожности, но тогда, в Хогвартсе, она была еще слишком молода, чтобы ее что-то сильно тревожило. Чистокровная волшебница, но не такая, что слишком гордилась бы своим происхождением. Родители девушки не были очень богатыми, но достаточно обеспечивали своих дочерей. Старшая сестра Беллы, Молли, уже вышла замуж за пусть не очень имущего, но славного Артура Уизли. А Белла была еще ребенком. Наверное, именно ее юность и наивное отношение к

жизни и привлекали к ней парней — пытаясь казаться сильными, они защищали слабую. Да только одному Сириусу девушка позволила взять на себя такую роль — ее защитника и ее любимого. Как оказалось, единственного на всю жизнь.

Когда мы несчастны, нам кажется, что скоро все будет хорошо. А когда мы счастливы, то думаем, что так будет вечность. Но жизнь — она та еще гадалка. Может вытянуть тебе одну карту счастья и пять горя, как случится с Беллой и Сириусом. А может потасовать колоду и выкинуть пять карт счастья и одну смерти и страха. О паре, которой достался такой пасьянс, пойдет сейчас речь.

* * *

Осенью 1977 года.

Лили стояла у Главного Входа, и все ее ощущения сосредоточились на двух вещах. Во-первых, сердце ее громко стукало в висках, едва ли не заглушая все остальные звуки. А во-вторых, она пыталась унять дрожь рук, ладони которых совсем неожиданно оказались влажными. Девушка волновалась, и волнение было таким сильным, что Лили не помнила, ощущала ли она его еще когда-нибудь так сильно, как сейчас. Разве только семь лет назад, когда получила письмо из Хогвартса и узнала, что обладает магией. А сейчас... Сейчас она не получала письмо, нет. Просто вчера она согласилась пойти с Джеймсом Поттером в Хогсмид.

После Рождественсого бала в прошлом году девушка начала лучше к нему относится. Конечно, она и раньше его не ненавидела, но ей было как-то одинаково — был Поттер, не было Поттера. Она просто не обращала на него внимания. Радость, появившаяся, когда она пригласила его танцевать, теперь не покидала ее никогда, когда она была рядом с парнем. Конечно, она все еще вела себя достаточно независимо, но и не хамила Джеймсу как раньше.

Прошел почти год, когда она, наконец, согласилась пойти с ним в Хогсмид. Так много времени, чтобы разобраться в себе, понадобилось девушке, которая из-за своего поступка познает столько счастья. Пусть недолгого, но такого, что со многими не случалось и за десятилетия жизни.

Джеймс тоже волновался. Когда увидел Лили возле выхода, то еле-еле выдавил приветственную улыбку. На улице светило солнце, погода стояла теплая и приятная, хотя и дул несильный ветерок. Ученики вырвались из замка, как стая птичек, и упорхнули в направлении деревни.

— Хо... Хорошая погода сегодня, — невнятно пробормотал Джеймс, когда они уже минут пять шли молча.

О нет, неужели он начал заикаться?!..

Лили улыбнулась.

— Да. Тепло. Я люблю, когда тепло, — сказала она и тоже зарумянилась. Что ж это такое?! Они ведут себя как двое смущенных детей.

— Правда? — ухватился за ее слова Джеймс. — Наверное, все лето на пляже проводишь?

— Да нет, не всегда… Море я люблю, но была там только три раза.

— Живешь в Англии и так редко видишь море? — удивился парень.

— Да. Обычно каникулы я провожу либо где-то заграницей, потому что родители любят туры по разным историческим местам, либо дома, где воюю с сестрой.

Джеймс почувствовал, что напряжение начинает немного отступать. Наконец-то они нормально разговаривают.

— Такая сестра плохая?

— Не то чтобы плохая... Просто она магию не понимает.

— Оу, заядлая маггла?

— Можно и так сказать. А у тебя есть братья или сестры?

— Не-а, я один такой красивый, — Джеймс улыбнулся, когда Лили подняла правую бровь. — Но мои друзья для меня — как вторая семья.

— Иногда друзья и вправду бывают ближе, чем родные... — задумчиво согласилась Лили. Неожиданный порыв ветра разметал волосы девушки, и одна непослушная прядь упала на лицо. Прежде чем Лили успела поправить прическу, Джеймс нежно заправил непослушную прядку за ее ухо.

— Эээ… спасибо, — пробормотала гриффиндорка, остановившись от неожиданности. Сердце подскочило к самому горлу. Джеймс тоже остановился всего в шаге от нее.

— Мерлин, какие люди!

Лили с Джеймсом вздрогнули от неожиданности.

— Привет, Том.

Улыбающийся Том Уотсон вклинился между парнем и девушкой и стал что-то весело рассказывать — кажется, про то, как позавчера на уроке трансфигурации он превратил чашку в жабу, а та взяла и заплевала полкласса непонятной слизью. МакГонагалл сняла с него пятнадцать баллов.

Джеймс хмуро слушал пуффендуйца, мысленно называя его всякими нехорошими словами. Надо ж было такой момент прервать! Парень украдкой посмотрел на Лили — она тоже выглядела раздраженной.

— Чего вы такие хмурые? У меня вот настроение потрясное! Пенелопа уже в Хогсмиде, будет ждать меня в «Трех метлах». Пойдете со мной?

— Ээээ… — растерялся Джеймс. — Понимаешь, мы уже…

— Договорились встретиться в кофейне мадам Падифут с Ремусом, — пришла ему на помощь Лили. Том хихикнул.

— Вы собираетесь сидеть втроем в этом душном, полном ленточек заведении? В этом приюте романтиков?

— А мне там нравится, — нахмурилась Лили.

— Ну, на вкус и цвет товарища нет, — примирительно улыбнулся Том.

Оставив Тома у входа в «Три метлы», Лили с Джеймсом направились дальше по главной улице.

— Слушай, ты же несерьезно ему говорила про кофейню? Про то, что тебе ленточки там нравятся? — осторожно осведомился Джеймс.

— А тебе не нравятся? — удивилась Лили.

— Ну... Не то, чтобы совсем. В общем, там мило, — скривился Джеймс.

— Правда? — засмеялась Лили. — Я шучу, мне там не нравится. Просто это было первое заведение, которое я вспомнила, чтобы отвязаться от Тома. Жаль, что он в «Три метлы» пошел, и мы не можем туда вернуться.

— Ну, в трех метлах слишком шумно. Может, просто прогуляемся? Погода хорошая, зачем в помещении сидеть? — предложил Джеймс.

— Хорошо. Тогда до Визжащей Хижины и обратно? Это самый распространенный маршрут.

— Хорошо, давай до Хижины. Мороженое хочешь?

Лили задумалась.

— Клубничное.

— Подожди минутку.

Джеймс исчез в какой-то лавке, появившись вскоре с двумя вафельными стаканчиками, в которые была наложена вкусная масса.

— Спасибо.

Они шли, не торопясь, наслаждаясь вкусным мороженным, солнечным теплом и компанией друг друга. Джеймс смотрел на Лили, на то, как играет смех в ее зеленых глазах, как солнечные зайчики пляшут в рыжих волосах, и ему казалось, что вот оно — мечты сбываются. Девушка, которая только во снах улыбалась ему, была его любимой и самой прекрасной из всех барышень на земле, сейчас рядом с ним. Не отшивает его, не заставляет краснеть, не защищает придурка Снейпа, не читает морали, не идет с другим на бал… Она просто рядом. Она здесь, она смеется над его шутками, иногда поправляет волосы, говорит что-то. Что-то говорит. Джеймс не заметил, как они остановились возле изгороди вокруг Визжащей Хижины, он видел только Лили: как она смешно морщит нос, как она машет рукой перед его лицом и при этом не умолкает. Ее голос слился в настоящую музыку, не донося до затуманенного жарой (радостью?) мозга информации.

— Эй, Поттер! Поттер, прекрати так на меня смотреть и не отвечать на мои вопросы! — Лили уже становилось смешно. Джеймс смотрел на нее буквально умиленным взглядом. — Поттер, ау!

— Мерлин, какая же ты красивая! — прошептал Поттер и неожиданно поцеловал Лили.

И понял, что только что сделал. В голове что-то щелкнуло. Джеймса словно облили холодной водой.

Лили не сделала попытки его оттолкнуть, но и не ответила на поцелуй. Джеймс отступил на шаг, а девушка смотрела на него огромными глазами.

— Ты…

— Лили, я... Извини!

— Извини?!

— Да, я…

— Все, Поттер, ты нарвался! — сказала девушка с самым грозным видом, а тогда вдруг притянула парня к себе за галстук и поцеловала в ответ.

Осенью-зимой-весной 1977 года.

Все просто слилось в сплошную светлую полосу. Полосу радости, смеха, веры и любви. Слилось в теплый луч солнца, освещавший двух людей в школе Хогвартс. В то время, когда в мире шла магическая война, умирали люди. Яркий фонарик осветил кромешную тьму. Любовь родилась в эпоху ненависти.

— Я люблю тебя.

Слова не частые, но всегда искренние. Полные самой Любовью. Слова, сказанные не потому, что так надо, а потому, что так есть. Слова, полные Смысла. Правды. Не частые, не потому, что говорились редко — о нет, звучали они вовсе не редко! — а потому, что их хотелось говорить постоянно. Их хотелось повторять, когда в библиотеке неожиданно появлялось сильное желание бежать к Любимому. Их хотелось говорить, когда тебя на Трансфигурации тебя вызывали к доске, а ты, вместо того, чтобы отвечать, смотрел в зеленые глаза девушки за третьей партой — единственной, кого ты в тот момент видел. Их хотелось говорить, когда в результате МакГонагалл снимала баллы. Их хотелось говорить, но их не всегда хватало, поэтому в дело шли улыбки, ласковые прикосновения, поцелуи, взгляды.

— Я люблю тебя.

Друзья улыбаются, видя, как они счастливы. Враги не находят зацепок, чтобы поругать их. Они сами иногда смеются, иногда ругаются. А иногда просто лежат в тени огромного дуба на берегу озера, держась за руки. Но всегда, всегда — в моменты радости или беды, в моменты уныния или триумфа — в них горит огонек Любви.

Любви, которая зажжет через много лет искру жизни в сердце Гарри Поттера, когда он решит продолжать бороться, поняв, что выжил во второй раз после Авады Кедавры.

А пока это была только любовь двух молодых людей.

* * *

Летом 1977 года.

— Лили, милая, открой, там кто-то пришел.

— Хорошо, мам.

Лили спустилась по лестнице вниз и посмотрела в глазок. На пороге ее дома стоял Джеймс.

— Ой... Мам, тут Джеймс пришел! Убери, пожалуйста, со стола мою стряпню! А то он еще попробовать решит...

На кухне послышался шум — это миссис Эванс убирала со стола сгоревшую запеканку, только что «приготовленную» ее дочерью. Лили открыла дверь.

— Джеймс? Привет...

— Привет, малышка. Извини, что без предупреждения.

— Да ладно тебе. Проходи. — Лили посторонилась в дверном проеме, пропуская парня внутрь.

— Ээ... Лил, солнце, я не в гости, — Джеймс смутился. Он вообще выглядел немного растерянным.

— Да? — удивилась Лили. — А зачем?

Тут в коридор с кухни вышла миссис Эванс.

— Привет, Джеймс!

— Здравствуйте, миссис Эванс. Вы не будете возражать, если я украду вашу дочку на пару часов?

— Попытайся, — улыбнулась мама Лили. Ей был по душе этот парень — он вроде и дурачился иногда, и шутил много, но на самом деле был очень славным и серьезным. По крайней мере, можно было не переживать за Лили, когда они были вместе.

— А меня ты спросить не хотел? — подняла одну бровь Лили.

— Хорошо, спрошу. Можно увести тебя из дома на пару часов?

Лили улыбнулась.

— Подожди пять минут.

Джеймс пожал плечами и сел на стул в коридоре. Он явно волновался.

Когда Лили спустилась вниз — в красивом бежевом сарафане, улыбающаяся, — то парень только сказал:

— Закрой глаза.

Лили удивленно взглянула на него.

— Пожалуйста.

Девушка послушалась, ощутила, как Джеймс обнял ее, и их обоих поглотило неприятное ощущение трансгрессии.

Легкий ветерок, соленый воздух и шум прибоя. Лили распахнула глаза. Перед нею раскинулось море; чайки в небесах, блики солнца запутались в белых барашках волн, желтый песок под ногами. И голубое-голубое небо, в которое хочется окунуться, как и в синь под ним…

— Джеймс, ты… сошел с ума… Как красиво!.. Спасибо!

Девушка бросилась на шею любимому. Тот прижал ее к себе, вдыхая запах ее волос.

— Я запомнил, что ты любишь тепло. А с теплом всегда ассоциируется море.

— Ты просто чудо!

— Нет, чудо здесь — ты. Красивое, рыжее чудо.

— Сам ты рыжий. Я золотистая.

Джеймс улыбнулся.

— Ты золотая. Пройдемся?

Они шли, бежали, прыгали, обрызгивали друг друга водой, смеялись, целовались, лежали на песке, держались за руки. Они резвились, отдыхали, вдыхали соленый воздух, радовались, любили. Они жили.

Солнце уже начало клониться к закату, окрашивая небо в красноватые цвета, а море и песок — в золотистые. Ветер почти утих, принося с собой на берег лишь редкие брызги. Лили сидела на песке, болтая босыми ногами в воде и положив голову Джеймсу на плечо.

— Лили, я хотел кое-что сделать, — сказал вдруг Джеймс. К нему опять вернулось волнение.

— Так почему не сделал? — спросила Лили.

— Просто я волнуюсь.

— Не надо волноваться, — ласково сказала девушка, прижимаясь губами к плечу парня. — Что ты хотел?

— Лили, встань, пожалуйста.

Лили удивилась, но исполнила просьбу парня. Джеймс поднялся вместе с ней, а потом неожиданно опустился на одно колено.

— Джеймс…

— Лили, дай мне минутку, иначе я сойду с ума от волнения, — прошептал Джеймс. Он порылся в кармане и достал маленькую синюю коробочку. Вдохнул побольше воздуха, чтобы успокоиться, и четко произнес: — Лили Эванс, я люблю тебя. Люблю больше жизни. Я засыпаю и просыпаюсь с твоим именем в голове, ты подарила мне целый мир новых чувств и ощущений. Я понял, что только тебя я хочу видеть рядом всю свою жизнь. И я прошу, чтобы ты стала моей женой. Ты согласна?

Лили молча смотрела на Джеймса. Ее сердце, казалось, остановилось. Она хотела этого, очень хотела. И не было ничего, что могло бы заставить ее относиться к Джеймсу плохо. Она любила его. Она мечтала об этом. Об этой сказке, в которую плавно превращал ее жизнь этот взбалмошный мальчишка Джеймс Поттер.

— Да.

Маленький прозрачный камешек на золотом ободке сверкнул на пальчике девушки в лучах заходящего солнца.

— Гермиона… — Гарри обнял девушку, ощущая, как она дрожит. Рон заработал наказание у Снейпа и не смог прийти встречать подругу, возвращавшуюся с курсов. А вот Гарри полчаса простоял под дверьми кабинета Трансфиурации, ожидая, когда Гермиона появится там из камина.

Гриффиндорка была белой, как мел. Волосы схвачены на затылке в неаккуратный узел, одежда помятая. На ногах она стояла нетвердо, будто не чувствовала их. Губы посинели, словно от холода. Гермиона была истощена. Хорошо, что МакГонагалл не было в кабинете, и она не видела, в каком состоянии вернулась в школу ее ученица.

— Так… больно… — прошептала Гермиона, уткнувшись в плечо друга. Гарри успокаивающе погладил ее по голове, не зная, что сказать. Никогда в жизни он не видел свою подругу сломленной. Гермиона бывала разной. Чаще серьезной, немного строгой, рациональной. С тяжелой, полной книг сумкой и в школьной мантии. Но иногда — в основном, во время отдыха — веселой, с блестящими глазами, поглаживающей невнимательно Живоглота. Гермиона бывала гордой, особенно, когда обижалась на Рона. Гермиона бывала сильной — как в Министерстве, например. Но никогда, никогда она не была сломанной. Слабой-слабой, словно тенью самой себя.

Никогда никто не мог сломать девушку. И вот, когда это случилось, Гарри не понимал. Не понимал, почему это произошло. Когда он отвел Гермиону в гостиную и, посадив на кресло, обнял, то почувствовал, как его рубашка становится влажной — Гермиона плакала. Тихо так, без истерики или всхлипов. Она не выбрасывала свою боль, а держала ее в себе. И непонятно, пыталась ли она этим показать, что не все еще мужество покинуло ее, или же у нее просто не было сил на большие страдания.

Гарри не понимал. Не понимал, как мог Дамблдор допустить такое, не уследить, не помочь... Не понимал, как мог он отпустить Гермиону тогда, не имея никаких плохих предчувствий. Радовался, что подругу приняли в Орден. Гарри не понимал, почему именно ей выпало это проклятье, это наказание, непонятно за какие такие грехи. Всегда его мучила собственная судьба. Почему его родителей убили, почему он оказался таким одиноким, запертым на десять лет у глупых Дурслей, почему он должен был изо дня в день, из года в год сталкиваться с Волдемортом, доказывая свои права на жизнь? Почему он был Избранным. Но сейчас собственная жизнь вдруг показалась Гарри пустяком. Одной маленькой такой вещью, не стоящей, чтобы о ней размышлять. Гораздо больше внимания заслуживала сейчас Гермиона, плачущая, сжимающая его руку тонкими бледными пальцами.

Хорошо, что студенты еще не вернулись с обеда, и в гостиной было пусто.

— Гермиона, — пробормотал Гарри спустя пятнадцать минут.

— Да?.. — тихо ответила она ему в плечо, не делая никаких попыток пошевелиться.

— Почему ты не вернулась утром? Я ждал тебя у кабинета МакГонагалл, но потом понял, что ты прибудешь позже.

— Я… не знаю. Кажется, я спала. После превращения словно отключилась на пару часов. Сны, полные кошмаров... Но в снах не было боли. А когда я проснулась, то поняла, что больше не могу лежать, пол был холодным, и все тело занемело. Да и после превращения все еще немного больно шевелиться... Едва поднялась, тогда оделась и отправилась в школу.

Они немного помолчали.

— Как это было? — спросил Гарри. Он понимал, что ответ на этот вопрос либо расстроит Гермиону, либо подарит ей облегчение, и решил рискнуть.

Но девушка не ответила. Незачем кому-то описывать, как ломаются и восстанавливаются кости, как зубы становятся толще и длиннее, как шерсть покрывает все тело…

Гермиона вздрогнула.

— Тебе надо отдохнуть. Я не могу зайти к вам в спальню. Дойдешь сама? — ласково спросил Гарри, целуя ее в макушку.

Девушка вздохнула и встала с кресла.

* * *

Дамблдор был прав — тошнота и плохое самочувствие покинули Гермиону уже на следующее утро. Девушка выглядела вполне здоровой, когда спустилась в гостиную, где ее ожидали неизменные Гарри и Рон. Только в глазах ее все еще была грусть.

— Привет, малышка, — ласково обнял Рон подругу. Они ведь не виделись несколько дней. Вчера Рон вернулся, когда она уже спала наверху.

— Привет.

— Как ты себя чувствуешь?

— Отдохнувшей, — улыбнулась Гермиона. Парни радостно переглянулись: улыбка — это всегда хорошо.

— Идем, ребята.

Впервые за последнее время Гермиона начала отвечать на уроках. За три дня она уже поправила все накопившиеся плохие оценки. Учителя радовались, что их любимая ученица хорошо себя чувствует и как всегда преуспевает. А вот некоторым людям такая перемена не особо понравилась.

Гриффиндорцы и слизеринцы собрались у входа в кабинет ЗОТИ. Звонка еще не было, и все столпились в коридоре. Иногда представители враждующих факультетов переругивались, но скорее по привычке, чем из-за настоящей злобы. И тут случилось НЕЧТО.

— Что я вижу! Кризис уже миновал?

Гермиона вздрогнула и резко развернулась. В нескольких шагах от нее стояла ухмыляющаяся Пэнси Паркинсон. Из-за ее спины бросали на Гермиону недобрые взгляды другие слизеринки.

— О чем ты, Паркинсон? — спросила Гермиона. Внутри у нее все похолодело. Неужели Паркинсон догадалась? Неужели она знает правду?..

— Ты сама, крошка Грейнджер, понимаешь причины моего за тебя беспокойства, — еще шире заулыбалась Паркинсон. В ее глазах загорелся хитрый и какой-то плохой огонек.

— Не понимаю.

— Да ну... Вижу, ты уже хорошо себя чувствуешь? Не мутит по утрам, в обморок не падаешь? Ну да, я слышала, это только вначале плохо, а потом просто начинаешь много кушать.

Гермиона, как, впрочем, и все гриффиндорцы, непонимающе уставилась на Паркинсон. А вот слизеринцы заулыбались.

«Много кушать? — повторила мысленно Гермиона. — Ну, это уж точно не про оборотней…»

— Да пошла ты, Паркинсон.

Гермиона отвернулась к своим друзьям, а потом все в подвале отчетливо услышали шипение слизеринки:

— Залетела, Поттерова подстилка?

Гермиона так и не поняла сначала, что же произошло. Слова Паркинсон словно взорвались у нее в мозгу, вызвав горячую волну, прокатившуюся по всему телу. Гермиона зарычала и, резко развернувшись, подскочила к слизеринке.

Раньше бы она не смогла сделать такое. Но сейчас в ней текла кровь оборотня. Кровь человека-волка.

Гермиона схватила Паркинсон за горло и изо всех сил вжала в холодную стену подземелья. Другой рукой она выхватила палочку и прошипела в сторону слизеринцев, дернувшихся было на помощь однокурснице:

— Еще один шаг…

Все замерли. Влезать в драку с лучшей ученицей школы не хотел никто. В подвале воцарилась тишина. Слышались только тихие всхлипы слизеринки, которая обеими руками тщетно пыталась оторвать руку Гермионы. Но все ее попытки потерпели крах, когда Гермиона заглянула ей в глаза.

Черные зрачки. Настолько черные, что не видно даже собственного дрожащего отражения, и радужка... Вроде бы коричневая, как всегда, но словно покрытая сеточкой оранжевых прожилок. Холодные и злые, нечеловеческие глаза. Под их взглядом не хочется жить.

Гермиона наклонилась к Паркинсон, ощущая пальцами руки, как медленно утихает пульс, как крови становится все тяжелей бежать венами. Паркинсон задыхалась. По коридору пронесся сквозняк.

— Не смей, глупая девчонка, говорить больше обо мне всякие гадости, — прошептала Гермиона на ухо слизеринке. — Не смей больше плести обо мне сплетни и пытаться унизить меня. Если я узнаю об этом, то очень разозлюсь. Ты поняла? Поняла, я спрашиваю?!

Паркинсон что-то прохрипела, глаза у нее начали закатываться. Гермиона разжала пальцы и та сползла по стене.

— Какого черта, Грейнджер?

— Приведи свою подружку в чувство, Забини, — буркнула Гермиона, и тут прозвенел звонок. Грейнджер первая пошла в класс. Некоторые слизеринки дернулись в сторону, когда она прошла мимо них. Но перед самыми дверьми в стену перед Гермионой вдруг уперлась чья-то рука.

— Я не дам обижать своих друзей, — негромко сказал Драко Малфой.

— Так пусть они не обижают меня, — так же тихо ответила Гермиона и выжидающе уставилась на слизеринца. Тот поднял правую бровь, но руку со стены убрал.

* * *

Девушка сидела в библиотеке. За окном лил дождь. Прошло два дня после того инцидента с Паркинсон. Жизнь Гермионы сделала крутой поворот, насколько это вообще было возможно, учитывая последние события.

Во-первых, гриффиндорцы разделились на два лагеря — одни были в восторге от Гермионы, вторые же стали немного ее сторониться. Вспышка ярости сделала ее очень сильной, хотя потом у нее не получалось даже ложку немного погнуть. Но как им это доказать? И нужно ли вообще доказывать?

Сплетни насчет «залета» прекратились, зато теперь их все переплюнули новые. И Паркинсон здесь была абсолютно ни при чем — после ЗОТИ она исчезла в подземельях Слизерина, а на следующий день появилась с платком на шее, скрывавшим пять темных синяков. Гермиона вообще на долгое время стала героиней ее ночных кошмаров, и чаще всего Пэнси вспоминала ее глаза.

Во-вторых, «новость» о Гермионе облетела всю школу в просто невероятные сроки. Большинство учеников обрадовались тому, что Гермиона поставила Паркинсон на место. Меньшинство же ощущало подсознательный страх перед силой молодого оборотня, хотя они и не понимали ее источника.

В-третьих, учителя не знали об инциденте. Непонятно, как Слизнорт не обратил внимания на плохое самочувствие мисс Паркинсон на уроке, но никто ни из слизеринцев, ни из представителей других факультетов на Гермиону не донес. Девушка боялась даже предположить, какая реакция была бы у МакГонагалл. Или Дамблдора, что еще хуже.

Гермиона очень жалела, что не смогла сдержаться. В своих глазах она теперь стала просто чудовищем — оказывается, она может быть опасна для людей не только в волчьем обличье, но и в человеческом.

Если раньше Гермиона очень много времени посвящала библиотеке, то теперь постоянно там торчала. В коридорах, Большом зале и в гостиной она была в центре внимания, а среди пыльных стеллажей можно было отыскать немного покоя. Хотя несколько раз Гермиона слышала неподалеку перешептывание.

Девушка сложила в стопку книги и пергаменты, а потом устало оперлась головой на руки. Мерлин…

Я не дам обижать своих друзей.

Ни капли злости. Только холод. Необычный тон для Драко Малфоя — слова не растянуты, нет ленивости. Просто предупреждение человека, знающего свою силу. Как он изменился…

Пресловутое «мой папа» неожиданно сменилось на «я не дам». Повзрослел мальчишка и словно в лед спрятался.

И еще что-то изменилось. Гермиона распахнула глаза.

Он перестал ее обижать! В последнее время ни одной «гразнокровки» или «магглы» — с тех пор, как она на него напала! Вот это и вправду МЕРЛИН!

Драко проходил мимо, не задевая противными словечками. Бывали в последнее время случаи, когда он сталкивался с «Золотой троицей», но все разборки проходили только между Малфоем, Поттером и Уизли. Гермиона старалась держаться в стороне, и ее никто не трогал.

В чем причина?

Сердце застучало сильно-сильно, отдаваясь тупым звуком в висках. Гермионе стало жарко.

Нееетт, это было бы слишком фантастично, если бы она ему нравилась!

Слишком похоже на сказку. А в последнее время Гермиона не верила в чудеса.

Она верила сухим фактам — тому, что стала оборотнем, тому, что стала опасной. Тому, что влюбилась в Драко Малфоя.

Влюбилась... Влюбилась. Какое страшное слово! Никогда раньше Гермиона не думала, что любовь станет для нее такой мукой. В книгах и фильмах, в историях и легендах любовь всегда дарила счастье. Пусть не на всю жизнь, но любовь дарила влюбленным мгновения радости, от неё хотелось порхать. Любовь дарила совместные воспоминания. И, наконец, она дарила надежду. Надежду на взаимность.

У Гермионы этой надежды не было и в помине. Какая может быть взаимность между нею и Драко Малфоем? Дело даже не в том, что она не чистокровная волшебница, хотя и этой причины было бы достаточно для Малфоя, чтобы даже не смотреть на девушку. Просто они находились по разные стороны баррикад, словно в разных мирах. Она — член Ордена Феникса. Она поклялась защищать мирных волшебников от Волдеморта и его приспешников, в числе которых находились Малфои. Пока неизвестно, стал ли Драко Пожирателем, но какое-то чутье подсказывало Гермионе, что это так. Кроме того, они враждуют вот уже шестой год. Ну и, наконец, главная причина отчаяния девушки — ее новая сущность. Она оборотень. Она не может иметь любимого, потому что этим будет постоянно навлекать на него опасность. Она — чудовище. Монстр, дремлющий в симпатичной оболочке, но готовый проснуться, когда его позовет серебристый свет луны в полнолуние.

Гермиона уже думала об этом. Даже если закрыть глаза на факт ее любви к Малфою, то она не сможет ни встречаться, ни тем более выйти замуж за кого бы то ни было. Ведь в семьях ждут рождение детей, люди женятся ради этого. А каких детей сможет родить она? Волчат?..

Она не может позволить себе такого пренебрежения чужими чувствами. Привязать человека к себе было бы слишком эгоистично. Впрочем, Гермиона и считала себя эгоисткой. Гарри и Рон... У них было полно своих проблем, а вместо этого они переживали за неё. Конечно, Гермиона на их месте поступила бы так же, но чувство вины теперь всегда преследовало ее. И самым ужасным в этом было то, что она эгоистично не могла их отпустить. Просто чувствовала, что умрет в одиночестве. Это только в кино популярны волчицы-одиночки. А она ведь еще человек. Пусть только наполовину, но у неё остались чувства и друзья. И она не может полностью отвергнуть нормальную жизнь, она должна пытаться оставаться прежней. Иначе она сойдет с ума. Иначе она подведет друзей, которые любят ее.

Как же сложно! Она не может любить, но любит. Ее нельзя любить, но как объяснить это друзьям? Она переступает через множество «не может» ради едва ли не большего числа «надо» и «должна». Круг замкнулся. И в его центре — она со своим маленьким личным пространством, с личным мирком. Словно темная дыра в прекрасном звездном космосе.

Гермиона встала и пошла в гриффиндорскую башню. Солнце уже зашло, можно лечь спать. В спальне еще никого не должно быть и никто не будет бросать на нее пугливые и в то же время заинтересованные взгляды, как на редкостного опасного зверька на привязи. И подойти охота, и боязно, что укусит...

— Гермиона! Подожди!

У поворота к гостиной Гермиону нагнала Джинни.

— Привет, Джин.

— Привет! Постой… — девушка оперлась рукой на стену, пытаясь отдышаться. Во второй руке она держала какой-то холст.

— Ты где бегала? — спросила Гермиона.

— Да вот, еле успела к отбою... Меня нарисовали!

— В смысле?

— В прямом, — широко улыбнулась юная Уизли. — Смотри.

Девушка развернула свой холст и продемонстрировала удивленной Гермионе свой очень красивый портрет.

Было видно, что художник умелый, не дилетант. Особенно реалистично получились глаза, прямо как живые — с веселыми искорками, какие часто появлялись во взгляде Джинни, когда у нее было хорошее настроение. В левом углу стояли инициалы автора.

— «А.Г»? — поинтересовалась Гермиона.

— Астерия Гринграсс, — пояснила Джинни. — Когтевранка, моя ровесница.

— Астерия? Не припомню такой... Но нарисовано очень красиво. Художница и правда хорошая.

— Ты должна ее знать. У нее длинные светлые волосы, голубые глаза… Красивая очень.

Гермиона пожала плечами — может, и встречала. В Хогвартсе много учеников, невозможно всех запомнить.

— А ты как? — вдруг спросила Джинни, внимательно и даже как-то сочувственно смотря на Гермиону. Та, не отводя взгляда от холста, ответила:

— Неплохо. Но мне иногда кажется, что я состарюсь в библиотеке.

— Эй, не надо так говорить. Тебе до старости еще далеко. В Хогвартсе часто что-нибудь случается, вот скоро появятся какие-нибудь свежие новости и о тебе все забудут.

Гермиона нерадостно улыбнулась и посмотрела Джинни в глаза.

— Джин, такое не забудут.

— Ну, ты просто того… сдерживайся и не делай больше глупостей, тогда, может, забудут, — неуверенно посоветовала Джинни. — Хотя, как по мне, ты все правильно сделала. Я бы еще врезала этой Паркинсон, чтоб уж точно болтать перестала!

— Какие мы кровожадные, — сказала Гермиона, улыбаясь приятней.

* * *

Драко устало закрыл глаза и прислонился к стене. Ну что с ним не так? Он успешный ученик, он знает кучу заклинаний. Так почему, почему он не может справиться с этим дурацким шкафом?! Вот уже больше месяца торчит в Выручай-комнате, а толку-то никакого!

Парень раздраженно пнул какую-ту коробку и вышел из захламленного зала. Неожиданно за углом послышался шум, будто что-то тяжелое свалилось, а потом кто-то чертыхнулся. Решив разведать ситуацию — не вычислили ли его? — Драко направился к источнику звука.

За углом как раз вставала на ноги красивая светловолосая девушка. У ее ног лежал раскрытый этюдник, а все его содержимое разлетелось по полу: куски картона, краски, кисти, карандаши. На мантии девушки расплылось несколько ярких пятен — похоже, она упала прямо на собственные краски. Драко наклонился и поднял одну картонку.

На ней был изображен осенний Хогвартс — издалека, так, что было видно темную воду озера и дуб с золотыми листьями. Над замком проплывали небольшие тучи, сквозь которые проникал солнечный свет, отражаясь в многочисленных окнах.

— Репаро! Акцио! Эванеско!

Послышалось клацанье и шаги. Малфой оторвал взгляд от картины, и увидел, что художница подходит к нему. На полу и на мантии исчезли все следы происшествия, только девушка выглядела раздраженной — наверное, ударилась.

— Красиво рисуешь, — похвалил ее парень, отдавая картину. Он встречал ее несколько раз в коридорах Хогвартса, но припомнить, как зовут, не мог.

— Спасибо.

Девушка взяла свою картинку и, миновав Драко, направилась дальше по коридору. На ее мантии блеснула эмблема Когтеврана.

— Как тебя зовут? — крикнул ей вслед Драко. Он сам не знал, зачем ему сдалось ее имя, просто захотел узнать его. Парень был слишком усталым, чтобы разъяснять о причинах своих поступков.

Девушка оглянулась на него и усмехнулась.

— Астерия.

* * *

— Астерия Гринграсс, — пробормотал Драко, водя ложкой по миске и даже не замечая этого.

— Ну да. Зачем интересуешься? — спросил Блез, едя суп. Это он сказал другу фамилию неизвестной художницы.

— Да так, просто... Она красиво рисует.

— А еще она чистокровная и похожа на ангела, — ухмыльнулся Забини. — Уж не надо мне рассказывать, что ты увлекаешься искусством.

Драко усмехнулся. Он и сам не знал, чем его задела эта девушка. Да, она была красивой. Да, она была умной, без этого ее не взяли бы на Когтевран. Она, безусловно, была талантливой. Но этого было мало, чтобы зацепить Драко. На Слизерине было достаточно умных, красивых и талантливых девиц, которые были бы рады заслужить его внимание. Но что-то было в ней такое...

В Слизерине нельзя было очутиться, если ты не был чистокровным и, главное, хитрым. Если ты от рождения не был способным на разные подлянки, то становился таким по прибытии на змеиный факультет — таков уж неписанный закон. Поэтому и девушки на нем были преимущественно стервами. А в этой Астерии было что-то такое… чистое. Да, точно. Чистота. Правильно выразился Забини — она была похожа на ангела. Драко слишком запутался в последнее время в темноте, во зле. Он готовился к убийству, стал Пожирателем. У него голова раскалывалась от всего этого. И тут он увидел эту Астерию — может, потому и заметил, что ему не хватало чистоты и света. Хотя Драко и не желал себе в этом признаваться. Пожиратель соскучился по добру. Смешно.

А серьезные вещи, они, как правило, всегда кажутся смешными.

На первый взгляд.

Малфой обвел взглядом Большой Зал. Успел увидеть, как Эрни Макмилан перелил на Ханну Аббот апельсиновый сок, как к некоторым ученикам прилетели первые совы, как в Зал вошла Гермиона Грейнджер.

Гермиона Грейнджер…

Еще одна девушка, обратившая на себя его внимание в последнее время. Гриффиндорская заучка, грязнокровка, подружка Поттера... А еще, если верить отцу, член Ордена Феникса. Он никогда ее не ненавидел, а, скорее всего, просто презирал. Он был чистокровным, а она — нет, и этого было достаточно, чтобы шесть долгих лет доводить Грейнджер до белого каления. Хотя и она в долгу не оставалась — вспомнить хотя бы, как у него ныла скула, пострадав на третьем курсе от ее кулачка. Тогда он был в ярости. Но сейчас, после того, как она набросилась на него возле озера, он заинтересовался. Ему было интересно, что могло заставить лучшую ученицу Хогвартса, девушку умную и, в общем, спокойную, сорваться. Драко точно помнил, что он тогда сказал, но как не напрягал мозги, не мог понять, что же было в его словах такого. Грейнджер ведь действительно разозлилась. С такой яростью молотить по нему кулаками! Да она была просто не в себе. И ее глаза... Как у ребенка, которого ударили. Хотя Драко все равно не мог понять, чем он ее так обидел. Не мог понять и все. За шесть лет он и посильнее ее доставал, а ничего. Даже заклинанием ни разу не пустила.

Как бы там ни было, Малфой ощущал интерес. Как хищник, учуяв добычу, решил выследить ее, так парень решил понять причину странного поведения Грейнджер. Он, может, и не лез бы не в свое дело, если бы не последнее происшествие — когда Гермиона едва не задушила Пэнси. Малфой, не смотря на то, что он сказал тогда Гермионе про друзей, не чувствовал сочувствия к Паркинсон. Не надо было нарываться. Знала, про кого сплетни распускать — про Гермиону Грейнджер, которую, как казалось, ночью разбудишь, и она любое заклятие вспомнит. Драко всегда считал Паркинсон частью своей свиты — она была не настолько очаровательна, чтобы стать его девушкой, и всегда была слишком глупа, чтобы стать его другом. Кребб и Гойл были ему намного ближе, хотя бы потому, что не мололи зря языком. Единственным на факультете, кто реально мог бы назвать себя другом Драко Малфоя, был Блез Забини.

Драко заступился за Паркинсон скорее для того, чтобы показать, кто здесь хозяин. Кто здесь сильнее. Ведь надо было поддерживать авторитет на факультете. Да и к тому же сыграло роль простое честолюбие — мол, показала, что такая сильная, напугала всех, а я возьму, да и поставлю тебя на место. Это только с виду Малфой был так холоден; предупреждая, не позволил не единой эмоции отразиться на лице, а на самом деле его так и подмывало спросить: «Что с тобой творится, Грейнджер?». Но это было бы глупо.

Он часто вспоминал ее взгляд, когда она пыталась нанести ему хоть какой-то физический вред, повалив на берегу. Он вспоминал ее глаза, и какое-то непонятное чувство оживало в его сердце в такие моменты. Малфой не понимал еще природы этого нового ощущения, но именно оно словно щитом закрывало Гермиону от его раздражения, злости или просто глупости. Теперь, когда он стыкался с «троицей», то, как и прежде, хамил Поттеру и Уизли, но когда в поле его зрения попадала Гермиона, то воспоминание о ее взгляде и странное щемящие чувство в сердце не позволяли ему обидеть ее. Возможно, это чувство можно было бы назвать жалостью, возможно, совестью.

Драко Малфой был еще очень молод. Он обратил внимание на Асторию Гринграсс потому, что она привлекла его внимание своей чистотой. Он не хотел больше обижать Гермиону Грейнджер, потому что она пробудила в нем некое сожаление перед плохими поступками. С детства Малфою прививали любовь к себе, уважение к чистоте крови, высокомерие по отношению к грязнокровкам. Каждый человек похож на керамическую глину — она вначале мягкая и из нее можно вылепить все, что угодно. Поэтому большую роль играет воспитание. Потом глина постепенно твердеет в печке, так и человек закаляется в жизни. Но вначале его еще можно как-то изменить. А Драко Малфой был еще очень молод. И поэтому как Астерия, так и Гермиона — хотя она, как и сам Малфой, не знала еще об этом — начали уже понемногу вносить новые качества в сущность слизеринца.

Но изменения пока были небольшими, очень-очень небольшими.

Но они были.

Жаль было только, что Драко, несмотря на них, не понимал, что некоторые человеческие тайны нельзя раскрывать. Надо уметь избегать ненужных знаний. Иначе неминуемо будет больно — ему или хозяину секрета.

* * *

— На тебя Малфой смотрит, — негромко сказала Джинни. Гермиона посмотрела в сторону слизеринца и успела увидеть, как он отвел взгляд.

— Давно?

— С тех пор, как ты вошла.

Гермиона пожала плечами и вернулась к завтраку, ощущая, как краска прилила к щекам.

— Опять смотрит.

— Пусть смотрит, раз так ему хочется.

— А ты чего так зарумянилась, а? — негромко поинтересовалась Джинни, улыбаясь.

Гермиона бросила на нее раздраженный взгляд.

— Все-все, молчу! — замахала руками Уизли. — И вообще, незачем так на меня смотреть — я же пошутила. Хорек во второй раз не смотрел.

— Что, правда?

— Ага.

— А жаль, — картинно вздохнула Гермиона, наливая себе кофе.

Джинни засмеялась:

— Иди в актерский.

— Я подумаю.

Джинни немного помолчала, а потом опять заговорила. Было видно, что сегодня у нее такое настроение было — разговорчивое.

— О, Гарри с Роном идут... На Роне Лаванда повисла, аж противно. Что он в ней нашел? Конечно, мой братик и сам не подарок, но эта Браун меня раздражает.

Гермиона усмехнулась, глянув в сторону входа в Зал. Там и правда появилось три человека — раздраженный Гарри, Рон, выражение лица которого невозможно было понять, ни что он думает, ни что он чувствует, и цветущая Лаванда, крепко вцепившаяся в локоть Уизли.

— Привет, — буркнул Гарри, усаживаясь напротив Гермионы с Джинни.

— Привет. Ты чего такой хмурый?

— Да вот… — Гарри скосил глаза в сторону хохочущей Лаванды. — Всю дорогу лопочет, как младенец, у меня уже голова раскалывается…

— Не переживай, похоже, Рон и сам не в восторге, — прошептала Джинни. На секунду все замолчали и отчетливо услышали нерадостный возглас Рона:

— Лав, мне щекотно!

— Извините, но меня сейчас стошнит! — Джинни закатила глаза и, поднявшись из-за стола, направилась в холл.

Гермиона улыбнулась и еще раз посмотрела на слизеринский стол. Малфоя там уже не было.

Священник пополз к ней на коленях.

— Умер? — так же безжизненно и холодно сказала она. — Так зачем же вы говорите мне о жизни?

Виктор Гюго «Собор Парижской Богоматери»

— Ее надо похоронить! — Мария почувствовала, как щеки заливает злой румянец.

— Она была проклята, она не заслужила на то, чтобы быть похороненной в землю! Земля — она святая и не примет нечисть! — кипятился священник. Рядом с ним, опустив глаза, стояли Виктор и еще человек десять. Между этой толпой и Марией на земле лежала мертвая девушка, завернутая в черное покрывало.

— Кто сказал, что земля ее не примет?.. Кто?! Она же человек! Откуда вы знаете, кто она, откуда, что сделала в жизни? Ее укусил оборотень, но ведь она этого не желала!

— Не тебе, девчонке, мне указывать! — рявкнул священник. — Ты говоришь, что она несчастна, но она убила мужчину! И тебя бы убила, если бы не этот смелый молодой человек! — он махнул рукой в сторону Эйдона, одиноко стоящего в тени дома, где жил дядя Виктора (он же священник) и возле которого все, собственно, и собрались.

— Но не убила же!

— Молчать! Какая дерзкая!

— Ваше превосходительство… возможно, в словах девушки есть часть правды… — несмело сказала одна из женщин. — Возможно, мертвую стоит похоронить…

— Я не буду читать молебен по оборотню! Готовьте костер! — священник развернулся и скрылся в доме.

— Но… — Мария хотела еще что-то сказать, но та самая женщина, что встала на ее сторону, перебила ее:

— Не спорь с преподобным отцом, Мария. Правда всегда на его стороне. Уже очень поздно, мы разбудили падре Леонтия, а он ведь старик. Не стоит испытывать его терпение.

Мария глянула на мертвую девушку.

— Когда ее сожгут?

— На то, чтобы приготовить костер, нужно время…. Думаю, на рассвете.

* * *

Смотреть на сожжение оборотня собралась вся деревня. Там, где совсем пару часов назад веселились люди, царила гробовая тишина, прерываемая только гулким голосом священника, что стоял перед костром, из-за чего люди видели только его силуэт.

— Мы должны всегда быть настороже. Оборотни — порождение магии. А в войне с магией не имеют места ни жалость, ни сожаление, ни сочувствие…

Каждое слово звучало в ушах Марии, как удар колокола. Каждое повышение интонации священнослужителя отдавалось глухой болью в затылке. Люди, которые знают только о темных сторонах магии, берутся судить волшебников. Люди, которые сами бегают к гадалкам с просьбами, люди, лечащиеся с помощью зелий, которые выпрашивают у знахарей, люди, носящие амулеты от бед, болезней, злого ока… Люди, объявившие войну тем, кто живет рядом с ними, люди, придумавшие Инквизицию.

Люди, не понимающие магии.

У страха глаза велики.

— Зря ты перечила Леонтию.

Мария вздрогнула, хотя голос был негромкий. Рядом с ней встал Виктор.

— То есть он прав?

Парень странно посмотрел на нее.

— Конечно. Ты ведь слышала его. Эта девушка была порождением магии, а с колдовством у нас разговор короткий.

— Она была жертвой магии, а не порождением!

— Здесь сжигали ведьм. Мне рассказывали старожилы. А сейчас у меня такое ощущение, что возвращается… традиция.

Марии показалось, что ее ударили. Девушка покачнулась.

— С тобой все в порядке? — обеспокоено спросил Виктор. Кажется, он не понял, чем его слова зацепили девушку.

— Традиция?..

Девушка бросилась с площади, оставив позади растерянного Виктора, толпу, заворожено смотрящую на огонь, черный дым, взлетающий в розовое от восхода солнца небо.

* * *

Эйдон расчесывал гриву лошади. Как только его семейка вместе со слугами направилась на площадь, чтобы поглазеть на сожжение трупа оборотня, парень пошел в конюшню. Кони всегда помогали собраться с мыслями и успокоиться.

А сейчас ему это было нужно. Как никогда раньше.

Оборотень в деревне! Чудовище из сказок, чудовище, которое стало таким не по собственной воле, но убило человека. Чудовище, убитое Марией.

Ведьмой Марией.

Эйдон погладил шелковистую гриву своей любимицы и положил щетку на полку. Когда он проделывал эти нехитрые манипуляции, то обнаружил, что руки немного дрожат.

Она раздражала его. Она была красивой и умной. Иногда она заставляла его улыбаться. В нее был влюблен его лучший друг. У нее были живые изумрудные глаза. И она оказалась ведьмой. В-е-д-ь-м-о-й. Сознательно живущей в деревне, где таких, как она, сжигали на кострах десятилетия назад. Сжигали деды, но помнят и внуки. И не оставят в живых, если узнают.

Дверь с грохотом врезалась в косяк, заставив содрогнуться стены. Эйдон изумленно уставился на девушку, вбежавшую в конюшню.

Мария дрожала и была очень бледна. Когда человек находится в таком состоянии, то обычно говорят, что на нем лица нет. Так оно и было. Девушка схватилась пальцами за косяк двери и оперлась на него лбом, даже не взглянув на Эйдона.

Минуту царила тишина. А потом…

— Ты тоже так думаешь?

Голос Марии дрожал. Но не от расстройства, не от страха. От ярости.

— Как так? — спокойно (внешне) уточнил парень.

— Что те, кто имеет отношение к магии, не заслуживают даже нормальных похорон? — Мария медленно повернула голову, ожидая ответа. — Тоже хочешь судить нас?

Эйдон некоторое время молчал. Ну зачем, зачем она сейчас пришла? Он еще не оправился от увиденного и услышанного, не понял, как к ней относится. Она спасла ему жизнь, но это еще не значит, что она хорошая.

Он еще не выбрал, на какую сторону встать: быть заодно с теми, кто боится и проклинает магию, или с теми, кто пытается хоть как-то ее понять.

От родителей к детям передается многое — цвет глаз, вредные привычки, любовь к жизни, способности... Но и предубеждения столетий. Люди каждого нового поколения с уверенностью говорят, что они продвинутые, а все, кто жил до этого — темень. Но потом приходят новые люди, эпоха сменяет эпоху, а каждый так и уверен, что самый умный. Хотя бы раз в жизни нам кажется, что дальше уже не будет ничего лучшего, чем есть сейчас. Человек настолько многогранен, насколько и глуп. Но в этом и есть его прелесть — когда красивое сочетается с гадким. Как и в мире вокруг — ведь нельзя запретить жить червяку лишь потому, что в небе летает сокол. Кто знает, может, этот червяк приносит куда больше полезного, чем самовлюбленная птица. Каждый из нас — целый мир. И каждому лично решать, что в этом мире происходит — идет война или торжествует мир, происходит прогресс или царствует застой. Как нельзя в окружающей среде поменять что-то без усилий, так нельзя сделать этого в себе. Почему мы не можем пойти и бороться за свое мнение? Сотворить революцию? Написать книгу? Создать картину, которую сохранят, когда и следа нашего не останется? Почему так часто мы не способны сотворить что-то великое?

А малое мы сотворили?.. Встали хоть раз в семь ура в понедельник, чтобы сделать утреннюю пробежку? Прекратили курить первого января? Сказали «хорошо» вместо «отстань», когда на сердце скребут кошки, а младшая сестренка просит помочь сделать уроки?

Что мы изменили в себе, чтобы изменить мир? Что мы изменили в личном мире, чтобы хоть как-то повлиять на окружающий? Как сделать так, чтобы этот наш личной мирок не затерялся в общественной Вселенной?

Достаточно сделать правильный выбор. А это непросто.

Эйдон еще не определился... Он не знал, что ответить Марии, ведь не ответил еще самому себе.

А кто сказал, что выбор оставит нам время?

Кто сказал, что выбираем мы тогда, когда хотим, а не тогда, когда должны?

Ведь это всего лишь дорога, по которой нам идти дальше.

Всего лишь?

Нет, это важный выбор. Ведь живем мы каждый день. И то, как проживем следующий, очень значительно.

Важен выбор.

— Ты плакала, когда увидела, что умерла совершенно незнакомая тебе девушка. Ты просила похоронить ее, переживала за то, как проведут в последнюю путь человека, которого, в общем-то, и нет уже, который пусть не по своей воле, но убил другого человека. Тебя трясет сейчас от ярости и сдерживаемых слез, потому что ты не можешь изменить того, что кажется тебе несправедливым. — Эйдон подошел к Марии и взял ее за плечи. — И если хотя бы малая часть волшебников — такие как ты, то вы заслуживаете того, чтобы вас и при жизни, и после смерти почитали намного лучше, чем некоторых из таких, как я. Тех, кто судит вас.

— Эйдон… — девушка не знала, что сказать. Она не ожидала таких слов, особенно после всего, что произошло. Кончиками пальцев она провела по щеке парня, но тот неожиданно отошел, отпустив ее. В его глазах загорелся лукавый огонек. Парень ухмыльнулся.

— Но даже не думай, что мое мнение о тебе изменилось. Ты все та же заносчивая, странная и вредная девчонка! Вспомнить хотя бы, как ты хамила преподобному Леонтию! Бедный старик!

Мария поняла, что Эйдон все сводит в шутку, но шутить была не настроена.

— Извини, что втянула тебя во все это! — девушка закрыла лицо ладонями, чувствуя, как по щекам начали катиться слезы. Так тяжело на сердце у нее еще никогда не было. И она не могла держать всю эту тяжесть в себе.

— О нет, только не реви! — Эйдон снова схватил ее за плечи, развернул и вывел с конюшни.

— Куда ты меня ведешь?.. — всхлипнув, спросила Мария.

— В дом. Или тебе нравится конюшня? — парень поддержал девушку, когда она споткнулась, а потом обнял одной рукой.

— Что скажут твои родные?

— Они на площади. Потом мать пойдет к госпоже Нинели, и они будут сплетничать, а отец засядет в кабаке вместе с остальными мужчинами. У нас нечасто бывают яркие происшествия, так что им понадобится время, чтобы все обсудить. Слуги, я думаю, тоже нескоро вернутся. И вообще, что ты переживаешь? К гостям у нас относятся хорошо.

Мария только как-то непонятно хмыкнула в ответ, не убирая рук от лица. А Эйдон напряженно размышлял над тем, что же он, в конце концов, делает?!

Не разумней ли было бы отправить Марию восвояси, а не вести к себе в дом? Какое ему дело до нее вообще? Что он с ней возится?

Мы вообще не всегда думаем, перед тем, как что-то сделать.

А последствия бывают разные…

Хотя… Эйдон ведь сделал свой выбор. Принял Марию такой, какая она есть.

* * *

— Волшебниками рождаются? Или надо учиться? — спросил Эйдон. Он лежал в тени огромного дуба посреди поля и вертел в руках соломинку. Рядом, оперевшись на ствол, сидела Мария.

— Дар у нас врожденный, но его надо развивать, чтобы не исчез или, наоборот, не вышел из-под контроля, — ответила девушка.

— Способности передаются только по наследству?

— Иногда среди ваших тоже рождаются волшебники.

— И как к ним относятся?

— Нормально. Правда, некоторые зазнавшиеся чистокровные волшебники называют их грязнокровками. Хотя они так называют всех магглов, то есть людей из не магического мира.

— Значит, я — маггл? — усмехнулся Эйдон. — Забавно.

Мария скривилась.

— В этом нет ничего обидного.

— Я и не обижаюсь. Поколдуй.

— Что?

— Сделай что-нибудь. Палочка ведь при тебе? — Эйдон перекатился на бок и подпер рукой голову.

— Не боишься? — улыбнулась Мария.

— А чего тебя бояться? Вон какая мелкая. И мы слишком далеко от деревни, тебя не засекут.

Девушка расправила подол платья, и в ее руках появилась палочка. Эйдон так и не понял, где она ее прятала. Мария на минутку задумалась и взмахнула палочкой, что-то прошептав.

Листья вокруг Эйдона взметнулись вверх и застыли в воздухе. Парень коснулся одного пальцами, листик подвинулся.

— Много сил уходит?

— На такое простенькое заклинание — совсем чуть-чуть, — Мария дернула палочкой и листья опали. — Но бывает магия, от которой устаешь. Я могу вырвать из земли этот дуб с корнями, но будет тяжело. А листики… это же просто листики.

— Тебе нравится этот дуб, — заметил Эйдон.

— Напоминает меня, — улыбнулась Мария. — Вроде и относится к деревьям, но стоит в стороне. Вот и я не могу быть такой, как вы.

— Анжелика — ведьма?

— Нет, она не ведьма. Мы смешанных кровей: мама у меня была чистокровкой, а отец магглом. Анжелика — его сестра. Но она нормально нас воспринимает.

— А когда твой отец узнал, что мама — ведьма?

Мария рассмеялась.

— После свадьбы! Он и разозлился, и испугался, и растерялся... Но они очень любили друг друга, и поэтому папа смирился. Трудновато жить с волшебницей, а еще три дочери в нее удались… — девушка опять улыбнулась. — Знаешь, ты мог бы быть хорошим волшебником, если бы родился с даром.

— Правда? Ну спасибо.

— Я серьезно. Ты не боишься узнать больше. — Мария опять взмахнула палочкой, и листья заплясали в витиеватом танце. — Магия — вещь интересная, захватывающая, сильная. Если уметь колдовать, мир вокруг стает совсем иным. Ярким.

— Мир и так яркий.

Мария внимательно посмотрела на него.

— Какой ты вредный!

* * *

Эйдону нравилось наблюдать, как Мария колдует. Марии нравилось, что появился человек, которого не надо бояться. Шло время, и они даже подружились. Изменения в их отношениях заметило несколько людей. Во-первых, Виктор. После танцев Мария аккуратно, но уверенно отшила его, и теперь он страдал. И ревновал к Эйдону. При этом даже не скрывал своих чувств, чем ужасно раздражал своего друга. Второй недовольной была Лизи. Она, в общем-то, разделяла чувства Виктора. После нее шли мать Эйдона и Анжелика. Миссис Лейти считала Марию милой девушкой, но, учитывая, что до нее Эйдон с девушками редко дружил, мать забеспокоилась. Все подружки ее сына не имели для него значения: Эйдон кружил головы многим девушкам, но о серьезных чувствах речи не шло, и миссис Лейти надеялась самостоятельно подыскать ему подходящую партию. В прочем, Эйдон был довольно упрямым, а жизненный опыт подсказывал женщине, что на пустышке он себя женить не даст, так что умная Мария, которую Эйдон считал своим другом, может помешать матери осуществить свой план. Мария была сиротой, и такую невестку миссис Лейти не приняла бы. А если позволить им с Эйдоном и дальше общаться, он может в нее влюбиться и пойти против воли родителей. Или же он просто будет сравнивать всех кандидаток в жены с Марией и никогда так не выберет — мисс Любель всегда в чем-то будет лучше. В девушке горел огонек, который привлекал парня и раздражал его мать. Это был огонек жизнерадостности, простоты и вольнодумства, а миссис Лейти хотела покорную и нестроптивую невестку.

Анжелика была против Эйдона из-за совсем других причин. Она прожила в Медовых Борах всю жизнь, он рос на ее глазах. Она знала его, как хорошего паренька, но и не раз видела слезы на глазах брошенных им девушек, поэтому боялась, как бы он не разбил сердце и ее Марии. Даже если бы он тоже полюбил ее, то семья Лейти не дала бы Марии свободно вздохнуть, и это уничтожило бы молодую ведьмочку.

Впрочем, ни Марию, ни Эйдона мнение других не особо и волновало. Парень был рад, что нашел девушку, в голове которой были не только цветочки и шмотки; с ней было интересно, она понимала его и чем-то манила. Она все еще иногда раздражала его, но это раздражение было уже каким-то мягким, идущим в паре с привязанностью и радостью при ее появлении. Эйдон привык к Марии. Она напоминала ему птичку — маленькую, яркую, но очень неуклюжую и веселую. Ему хотелось узнать про эту птичку больше, хотелось, чтобы ее радостный голосок всегда мог развеять печаль на его сердце, хотелось радоваться ей и научиться радовать ее. Не знаю, можно было ли назвать те его чувства любовью. Эйдон привязался.

А Мария влюбилась.

* * *

Говорят, любовь, как пламя — когда она страстная, она всепожирающая, когда она сильная, она сжигает изнутри, когда она слабая — ее тушит даже малый ветерок. Но что сжирает изнутри, так это ревность. Даже ненависть не бывает так опасна, как ревность. Ужасное чувство, оно уничтожает все мысли, все хорошие начинания в человеке, толкает его к сумасшествию. Если не научиться справляться с ревностью, не будет ни любви, ни понимания. Появятся месть, боль, жестокость.

Так и у Виктора. Несколько недель он мучился, потому что Мария отвергла его любовь. Он снова и снова пытался обратить на себя ее внимание, но не мог, а когда она стала дружить с Эйдоном, то его словно ударили по лицу. Он ревновал. Ему хотелось, чтобы она была его, только его, но вместо этого она проводила время с Эйдоном. Между ними не было ничего такого, но Виктору было плевать. Дружба прошла, когда появилась ревность. И он решил сделать все, чтобы не только он был несчастлив, но и Мария, которая отвергла его, и Эйдон, который, как казалось Виктору, предал дружбу.

Он стал делать им мелкие пакости — распускать сплетни, доносить матери Эйдона, что тот проводит время с Марией. Но он был недоволен результатом. И он стал следить.

И увидел однажды, как Мария одним взмахом тонкой палочки перенесла щетку для лошадиной гривы с полки в руку Эйдона. Тот поблагодарил девушку и ничуть не удивился. А Виктор был шокирован.

И он придумал, что ему делать. Он решил дать Марии последний шанс быть с ним.

Иначе он ее уничтожит.

Женщину, которой ты не стал бы целовать руку, не стоит целовать и в губы.

Феликс Хвалибуг

Время шло. Шло, несмотря на страх Гермионы перед следующим полнолунием. Шло, несмотря на страх Драко перед тем, что ему не удастся починить Исчезающий шкаф своевременно. Шло, делая небо за окном светлым утром и темным — вечером. Шло, медленно наполняя замок Хогвартс сквозняками и покрывая оконные стекла морозными узорами.

Шло, унося в небытие прожитые дни.

Второе превращение для Гермионы было ничем не легче первого. Но оправилась она от него намного быстрей, не было уже такого сильного шока, как впервые. Гермиона смогла его просто «пережить». И мандраж перед полнолунием был уже не таким сильным — девушка даже отвечала на курсах, хотя, честно говоря, она пока не видела на занятиях ничего нового: теорию она и сама знала, а заклинания были те же, что в прошлом году представил Гарри на собраниях ОД, даже, пожалуй, легче. Приближалось Рождество.

Пришла зима.

* * *

— Неплохо получилось, — пробормотала Гермиона, бросив взгляд на золотисто-зеленую мантию, лежащую на кровати. Мантия была очень легкая, но украшенная тяжелым лисьим мехом на правом плече, что должно было скрыть страшный шрам. Левое плечо можно было при желании открыть, закрепив воротник роскошной брошью в форме бабочки. Крылышки бабочки были украшены красивыми зелеными камнями, хотя Гермиона и сомневалась, что эти камни настоящие. Украшение девушке подарила бабушка, когда Гермиона поступила в Хогвартс, и лежала бабочка, надолго забытая, на дне чемодана. Волоски меха Гермиона немного удлинила и распушила с помощью магии, сделав наряд более кокетливым.

— Ты прям этот… как его… дисанер! — выдала Джинни.

— Дизайнер, — улыбнулась Гермиона.

Джинни махнула рукой.

— Пусть будет дизайнер! Но, честно, ты умница! Перекрасить черную мантию в такой восхитительный цвет, сделать ткань воздушной, да еще и пришить такой воротник! Да ты просто талант! Гермиона, ты не обижайся, но я никогда не замечала в тебе особой тяги к модным вещичкам, но это... шедевр!

— Спасибо.

Дверь в спальню открылась и на пороге появилась от чего-то красная Лаванда. Но, как только взгляд ее упал на кровать Гермионы, девушка остановилась.

— Это чье? — открыв рот, спросила она.

— Моё, — ответила Гермиона. Лаванда окинула её холодным взглядом.

— Ты это оденешь? — спросила Браун таким же, как и взгляд, голосом.

— А в чём проблема? — громко поинтересовалась Джинни.

— Лично я думала, что Гермиона наденет нечто серое или черное…

— Что ты несешь? — пораженно уставилась на нее Гермиона.

— Ой, отвалите от меня все… — буркнула Лаванда и закрылась в душе.

— Странная…

— Просто завидует, — буркнула Джинни. — Хотя, почему у нее глаза красные?

— Может, постучаться к ней? — неуверенно предложила Гермиона.

— Думаю, она не в том состоянии, чтобы с кем-то разговаривать. Слишком раздраженная. Идем лучше на ужин, потом спросим, что с ней.

— Хорошо.

Гермиона запаковала мантию и положила в чемодан, а потом вместе с Джинни спустилась вниз, в гостиную. Там в креслах у камина девушки увидели Гарри и Рона. Очень хмурых и злых Гарри и Рона.

— Привет, парни, — поздоровалась Гермиона. — Что произошло?

— Неважно, — буркнул Рон, поднимаясь с кресла. — Идем ужинать.

Парень первым направился к выходу из гостиной. А Гермиона немного подождала и выжидающе уставилась на Гарри.

— Ну, так что?..

— Да Лаванда тут истерику закатила. Орала на Рона так, что стекла в окнах дрожали.

— Мерлин, за что?

— Ну… — Гарри замялся.

— Говори!

— Рон очень неосторожно подумал вслух, какой бы тебе подарок сделать, чтоб ты немного веселее стала. При Лаванде.

— Ужас, — Гермиона пораженно уставилась на Гарри.

— Эй, вы идете? — оглянулся на них у выхода Рон.

Гермиона потянула Гарри к другу, бросив по дороге:

— Ну и зачем? Что-то мне не верится, что он сделал это безо всякой задней мысли.

— Ну да, где ты видела Рона, рассуждающего, какой подарок просто так подарить? — Гарри иронически усмехнулся. — Просто Лаванда всегда его к тебе ревновала, вот Рон и захотел ей насолить. Правда, малость перестарался…

— Да уж… Почему он ее просто не бросит?

— А я откуда знаю?

На ужине все сидели тише воды, ниже травы. Гермионе ужасно хотелось почитать другу нотации, но каждый раз, когда она открывала для этого рот, ее то пихал Гарри, то мешал убитый вид самого Рона. После ужина Джинни утащила Гермиону в свою спальню (чтобы не сталкиваться с Лавандой) и заставила намазаться какой-то страшной зеленой массой, причем полностью, дабы кожа завтра на балу была просто шелковой. Намазавшись, обе девушки полчаса стояли, ощущая себя полными идиотками, особенно, когда в спальню зашли однокурсницы Джинни и не смогли сдержать смех; а потом подруги еще час смывали засохшую жижу в душе. Радовало то, что Гермиона не нервничала по поводу того, что пятикурсницы увидят шрам у нее на плече — жижа залепила его полностью.

Раньше Гермиона не позволила бы так издеваться над собой, но сейчас она хотела быть красивой на балу. Пусть тот, кого она любит, и не пригласит ее на танец, но хотя бы на миг задержит на ней взгляд…

Знала бы она, насколько круче все будет.

* * *

Утром двадцать третьего — а это была суббота — Драко проснулся поздно, пропустив завтрак. Вчера ему улыбнулась удача: в библиотеке он встретил Астерию и довольно долго призывал все свое обаяние и фантазию, чтобы заставлять ее постоянно смеяться. Смеялась она очень красиво: незаметно для себя постоянно накручивала на пальчик прядку волос, а сам смех напоминал перезвон колокольчиков. Потом девушка отправилась в свою гостиную, не позволив Драко проводить себя. Тот не расстроился, посчитав, что и так для начала показал себя неплохо… И отправился в Выручай-комнату, где просидел далеко за полночь. На этот раз произошел некий прогресс — парню удалось перенести из Хогвартса в «Борджин и Беркс» яблоко. И, хотя назад оно и не вернулось, Драко был доволен, про себя посчитав, что главная причина удачи — звонкий смех белобрысой когтевранки, который он не мог выбросить из головы все то время, что работал с Исчезающим шкафом.

Говорят, благими делами вымощена дорога в ад. Так и светлые ощущения, подаренные Драко Астерией, сыграли свою в роль в том, что через полгода в школу Хогвартс проберутся Пожиратели Смерти. Любовь, Дружба, Сочувствие, Верность, Надежда, Благородство — вот они, чувства, которые часто используются против нас.

К сожалению, никто не может предугадать, к чему они приведут.

А Драко понял, наконец, какие заклятия смогут переносить вещи через Исчезающий шкаф. Пока только в один конец.

Юный Малфой сладко потянулся, отбросил одеяло и встал. Раздвинул шторы, умылся, оделся и спустился в гостиную, где увидел Блейза, Теодора, Грегори и Винсента, столпившихся у одного из столов из черного дерева.

— Чем занимаемся? — громко поинтересовался Драко, направляясь к ним.

— Да тише ты!.. — прошипел Блейз, оглядываясь на младшекурсников, которые решали неподалеку домашние задания. — Иди сюда…

Драко подошел, и Блейз немного отступил, чтобы друг смог разглядеть большую стеклянную бутылку, инкрустированную блестящими камушками, и какие-то шланги на столе.

— Что это?

— Кальян. Мне прислала тетя из Арабских Эмиратов, у них все волшебники его курят. Только тихо, чтобы малолетки не пронюхали. Донесут еще. Потом Снейп мое сокровище ликвидирует…

— Как его курить ? — заинтересовался Драко.

— Через эти шланги. Только надо специальное зелье залить… Магглы заливают или воду, или молоко, или вино... Но у нас все будет лучше. Мы же волшебники. — Блейз хитро подмигнул Драко. — Пэнси пошла к мадам Помфри за успокаивающим, его надо будет смешать с огневиски и Смешливым Зельем. Взрывная смесь получится. А еще у меня есть специальный сбор трав.

— И мы будем ее курить?

— Ага. Только лучше после обеда, чтобы не на голодный желудок…

— А на балу мы как будем, в порядке? — Драко был и не против попробовать что-то новенькое, но с другой стороны… — А то у меня есть планы…

— Да не беспокойся ты, все будет нормально. Оно только во время курения действует, а потом отпускает. Так что быть тебе сегодня вечером джентльменом и заигрывать со всякими белобрысыми девчонками, — Блейз хитро подмигнул Драко. — Ну, ты как, с нами?

— С вами. Но сейчас должен идти, Снейп еще вчера прозрачно намекнул, что если не явлюсь украшать замок, будет мне…

— Иди, иди, старостишка!

* * *

Замок ожил. Еще утром Хагрид поставил в Большом Зале традиционные двенадцать ёлок, а старосты во главе с профессором Флитвиком украшали все этажи, развешивая гирлянды, омелу, елочные веточки и прочие украшения. Кроме того, рамы всех картин и портретов были покрыты инеем, а в Зале, холле и гостиных висели нетающие сосульки.

Гермиона к обеду совсем устала задирать вверх голову и махать палочкой, а главное — следить за порядком. Ведь перед отъездом всем хотелось сотворить нечто такое, что запомнилось бы на все каникулы: намусорить конфетти в каждом туалете, раскрасить без спросу вазы в коридорах или сделать пол суперлипким, или, что было под силу только мастеру трансфигурации, превратить дверь в кабинет Заклинаний в сплошной лёд и приморозить ее к дверной раме... Флитвик, к слову сказать, был в восторге, увидев это чудо.

Кроме того, очень трудно было добиться, чтобы тебе хотя бы не мешали украшать замок — то под воздействием чьего-то заклинания стремянка у тебя под ногами начинала прыгать, то маленькая цветная пищалка летела к тебе и во всю мощь визжала на ухо, когда ты меньше всего этого ожидал, от чего запросто можно было свалиться с выше упомянутой стремянки. И если Гермиону далеко не каждый решился бы зацепить, помня еще прошлый инцидент с Паркинсон и то, что гриффиндорская староста — лучшая ученица школы, то Рон постоянно страдал от такого варварства. Если утром настроение у него было скверное, то сейчас он больше всего напоминал грозовую тучу. Хватило еще одной нападки — и наглый слизеринский пятикурсник, попытавшийся запустить в Рона Кусачую Тарелку, онемел до конца дня — как никак Рон целый год занимался в ОД, и даже самое ангельское терпение может не устоять перед соблазном мгновенно среагировать, когда тебя достают. Гермиона его даже не ругала.

Обедали все очень быстро, чтобы начать готовиться к Рождественскому балу, который должен был начаться в семь вечера. Хотя до него оставалось еще четыре часа, девушки торопились, а парни лелеяли надежду вздремнуть перед праздником. Быстро проглотив свою лазанью, Гарри, Рон и Гермиона отправились в гостиную.

Гермону сразу же поймала Джинни, потащив к себе, чтобы сделать маникюр и накраситься. Гарри же с Роном блаженно развалились в креслах у камина.

— Блин, я сейчас им завидую… — пробормотала Джинни. — Лежат, не думают ни об укладке, ни о макияже…

— Честно говоря, я тоже сейчас о них не думаю, — устало улыбнулась Гермиона. — Пришлось потрудиться, чтобы придать замку праздничный вид.

— Да-да, ты умница, — невнимательно согласилась ее подруга, пропуская Гермиону в спальню пятикурсниц. — Но у нас нет времени отдыхать! Хотя… Подожди минутку!

Джинни скрылась в ванной, а через минуту появилась с большим тазом в руках.

— Я знаю, как тебе расслабиться! Попаришь ноги в мяте, а потом полчаса вздремнешь. Не хватало еще, чтобы ты заснула на балу. За это время я сделаю себе маникюр и педикюр. А потом, когда проснешься, то и тебе сделаю, — девушка поставила таз на пол, схватила с полки баночку с экстрактом мяты и, наколдовав горячую воду в тазу, влила немного туда же.

— Джинни, тебе кто-нибудь говорил, что ты настоящее золото? — пробормотала Гермиона с блаженной улыбкой на лице, когда, скинув обувь и колготы, села на кровать подруги и опустила ноги в воду. — Благодать!

— Рон всегда говорит, что я золото, когда ему что-то от меня нужно.

Через десять минут Гермиона уже сладко спала, свернувшись калачиком на кровати Джинни. Проспала она не полчаса, а целых полтора, так как подруге было жалко ее будить. Встав, девушка приняла душ и уселась перед зеркалом.

— Я как вновь на свет родилась! — довольно произнесла она.

— Вот и хорошо, — улыбнулась Джинни. Она уже была накрашенная, а ногти были покрыты красным лаком. Платье Джинни купила алое с глубоким декольте и вырезом на спине. Рон страшно занервничал, когда увидел его впервые, а вот Гермионе понравилось — платье было под стать самой Джинни: такое же яркое и откровенное. Гарри платье еще не видел.

— Тааак, будем делать из тебя секси! — Джинни потерла руку об руку и принялась за работу.

— Только не очень яркий макияж, а то я буду похожа на попугая.

— Как скажешь.

* * *

— Что-то я ничего не чувствую, — сказал Блейз, выдыхая облачко дыма.

— Я тоже. Может, Пэнси какое-то не то зелье достала? — пожал плечами Драко.

— Все я правильно достала! Не надо ля-ля! И вообще, это все Блейз придумал! Стоим тут, как идиоты, дымом дышим, а бал через пятнадцать минут начинается! — Пэнси раздраженно передернула плечами.

— Так и иди на свой бал! Что я тебе виноват, что оно не действует? — обиделся Блейз.

— Ну ладно, не обижайся! — смягчилась Пэнси. Она не хотела идти на бал без парней.

— Не, не нравится мне этот ваш кальян. С таким самым успехом можно было дышать дымом из камина. — Драко отложил свою трубку и поправил галстук. — Я пойду, мне еще Астерию найти…

— Ты ее пригласил? — удивилась Пэнси.

— Не-а, — ухмыльнулся Драко и, шутливо поклонившись, покинул друзей.

— Влюбленный дурак, — буркнула Пэнси. Она была неприятно удивлена, когда узнала, что Драко понравилась девушка с другого факультета. По правде говоря, она была бы недовольна любой девушкой, кроме себя самой, конечно.

А Драко был другого мнения.

* * *

Драко стоял у подножия Парадной лестницы, в стороне ото всех, и хмуро наблюдал за толпой наряженных учеников. Минуту назад здесь, не заметив его, прошла Астерия в красивом кремовом платье и такой же мантии с лисьим мехом на воротнике. Светлые волосы были собраны в высокую прическу, голубые глаза искрились смехом. Девушка не шла, а порхала над полом под руку с каким-то темноволосым красавчиком, которого Драко не знал. Парочка выглядела вполне счастливой, и от этого молодому Малфою стало тошно. Она ведь была такой веселой с ним еще вчера. Хотя чего он, собственно, ожидал? Что она, такая красивая, одинока? Что она отвечает ему взаимностью? Или после одного веселого вечера с ним, когда они просто разговаривали, она будет от него в восторге?

Драко злился на себя за то, что был таким наивным. Видимо, кальян все-таки немного подействовал, так как все его чувства обострились, и вот негодование сменилось злостью на весь женский род за то, что все они такие обворожительные, но недоступные. Через секунду эта злость сменилась отчаянием, что он такой беспомощный, а еще немного погодя наступил какой-то непонятный ступор.

— Драко, а, Драко, — услышал он вдруг знакомый голос и обернулся. За ним стоял Блейз с непонятным выражением лица.

— Что? — спросил Драко и вдруг ощутил, что во рту у него пересохло.

— Я как-то странно себя чувствую, — пробормотал Блейз и вдруг повалился вперед. Драко успел его подхватить и опереть на стену, как к ним подошла профессор МакГонагалл.

— Мистер Малфой, вы должны уже быть в зале! Все старосты на помосте у учительского стола, ждут только вас! Все в порядке?

— Да, профессор, — пропыхтел Драко, пытаясь незаметно не дать Блейзу сползти по стенке вниз. Зрачки у Забини расширились, глаза бегали. Драко испугался, как бы с ним чего не случилось из-за дурного курева. МакГонагалл с сомнением посмотрела на парней, но ничего не сказала и удалилась.

— Ты еще курил? — прошипел Драко, перебрасывая руку Блейза себе на шею и волоча его в Зал.

— Да, мы долили еще Смешливого Зелья, — невнятно ответил Блейз.

— И что, весело тебе?!.. — Драко взвалил Блейза на ближайший стул. — Сиди здесь, я должен идти. Никуда не уходи, я потом отведу тебя в гостиную!

Малфой выпрямился, ощущая на себе заинтересованные взгляды, и направился к небольшому возвышению, на котором находился учительский стол, а впереди выстроились в ряд старосты факультетов. В другое время Драко пробрался бы к Пэнси, в самый центр, но сейчас колени его неожиданно стали мягкими, а в голове словно загудели пчелы, много пчел. Так что парень скромно встал с краю.

— Что, нарубались уже?.. — прошипел кто-то рядом. Драко повернул голову и увидел справа от себя Рона.

— Чего?

— Ты себя в зеркало видел? Волосы дыбом, рубашка помятая, глазища красные… противно смотреть, — неохотно ответил Рон.

Драко автоматически пригладил волосы и хотел уже ответить что-то колкое, как заговорила МакГонагалл, приветствуя учеников, предупреждая, чтобы не нарушали порядок и не пили спиртного. Все, как обычно. Несколько минут спустя она закончила речь и объявила начало бала. Заиграла музыка. Драко вздохнул с облегчением.

— Рон, идем к нашим.

Драко опять повернул голову и увидел, как к рыжему гриффиндорцу подходит Грейнджер — во время речи МакГонагалл она стояла в другом конце шеренги старост. Драко сначала не поверил своим глазам: он никогда бы не подумал, что гриффиндорская заучка может преобразиться в такую красотку. Вроде бы она ничего такого и не сделала: волосы были распушены, аккуратно уложены, макияж не был слишком ярким. Но было в ней что-то такое… заманчивое, что заставляло забыть про то, что она грязнокровка, по крайней мере, в момент, когда он впервые ее такой увидел. Грейнджер скользнула по нему равнодушным взглядом и исчезла в толпе танцующих, прихватив своего дружка.

Драко дождался Пэнси, и они вместе направились к Блейзу. Пэнси тоже немного шатало, но держалась она молодцом — видно, меньше выкурила.

— Драко, чувак, меня отпустило!

— Блейз? — Драко пораженно уставился на своего друга, который выскочил из толпы с тремя кружками сливочного пива. — Ты так быстро очухался? С тобой все в порядке?

— Все отлично! — блеснул белыми зубами Блейз. — Держи пиво! Сделай глоточек, сразу станет лучше!

Драко глоточек сделал. И — о чудо! — слабость в коленках прошла, и ему стало так весело и хорошо, как не было уже очень давно.

Оказалось, что кальян подействовал не сразу. Если вначале проявлялись только некоторые странные симптомы, то все приколы начались спустя два часа с начала бала. За эти два часа шесть накуренных слизеринцев успели натанцеваться, нашалиться и порядком устать, а потом Драко осмелел (тут большую роль сыграло сливочное пиво) и направился искать Астерию, чтобы пригласить на танец, выяснить, насколько тесны у нее отношения с тем темноволосым красавчиком, и предложить встречаться. Насчет того, что девушка согласится, у пьяного Малфоя не возникло никаких сомнений — в конце концов, кто он? Он — наследник древнейшего рода, Пожиратель Смерти, умный и симпатичный парень, разве можно перед таким устоять?!..

Астерию он нашел почти сразу. Она распивала клубничный коктейль в компании своих сокурсниц. Было видно, что ей немного скучно, поэтому она обрадовалась, когда Драко пригласил ее на танец. Музыканты заиграли как раз что-то быстрое и веселое, это Драко как раз было и нужно.

— Ты пьян? — изумилась Астерия, когда Малфой, обхватив ее за талию, сделал какое-то непонятное, но головокружительное па.

— Совсем чуть-чуть, — расплылся в улыбке Драко. В голове у него все перемешалось, перед глазами все смазывалось — огни, лица, только Астерию он видел еще более-менее четко. Как бык, который увидел красную тряпку, и все остальное потеряло значение. Бал превратился в банальную дискотеку, где все были непривычно роскошно одеты. Музыка гремела: бум-бум-бум, все делали ножками: топ-топ-топ, и Драко совсем потерял ощущение реальности.

— Драко! — пробился где-то издалека голос Астерии.

— Ааа?.. — пьяно улыбнулся Драко.

— С тобой все нормально? У тебя глаза закатываются!

— Все отлично, — ответил парень и ощутил, как уперся лопатками в стену. Странно, он и не заметил, как они сошли с танцпола.

— Постой здесь, я принесу тебе воды, — обеспокоено сказала Астерия. Малфой выглядел пугающе: глазки бегали, на скулах появился лихорадочный румянец, тогда как вся кожа казалась меловой. Девушка оставила его стоять у стенки и направилась к столу с напитками, который стоял в противоположном конце зала.

Драко оперся на стену и закрыл глаза. Все его тело казалось отдельной республикой, где действовали совсем другие законы, чем в стране Хогвартс. Он был королем в своей республике и мог делать все, что угодно. В собственных глазах он себе казался сейчас просто невероятным — высоким, статным, могущественным. Все вокруг было подвластно ему. Парень открыл глаза и посмотрел на потолок. Черное звездное небо вдруг стало оранжевым. Конечно же, это произошло по его желанию, а как иначе? Вон даже звезды начали менять цвета: синий-зеленый-серебристый-фиолетовый... У Драко закружилась голова от быстрого изменения цветов, и он перевел взгляд на толпу, которая вдруг стала черно-белой. Но вон показался лисий мех — единственное яркое пятно. И Драко знал, почему так. Знал, почему только это рыжее пятнышко он выделил из всей толпы. Просто сейчас он больше всего хотел, чтобы девушка с лисьим мехом на воротнике оказалась рядом. Он так хотел, чтобы она оказалась сейчас рядом, чтобы смог прижать ее к себе и почувствовать стук ее сердца возле своего, ощутить вкус сладких губ…

Не имея сил ждать, пока она сама к нему подойдет, Драко побежал сквозь бесцветную толпу, схватил девушку с лисьим мехом на плече за руку. Развернул к себе и поцеловал.

Ощутил вкус ее губ — намного прекрасней, чем он ожидал; обхватил руками лицо, чтобы преодолеть ее попытки увернуться. Закрыл глаза... И только спустя минуту выпустил ее, и мир вновь заиграл красками, вернулись шум, удивленные крики… Музыка, казалось, стихла. Драко отступил на шаг и только тогда взглянул на застывшую, словно статуя, девушку…

И встретился взглядом с расширенными от шока карими глазами.

Карими?!..

* * *

Гермиона устала. Сегодня она позволила себе повеселиться, и бал помог на несколько часов забыть про неприятности. Она сама себе сегодня нравилась, такой изящной и красивой она выглядела в новом золотистом платье. Похоже, что многих она тоже удивила своим видом — столько восхищенных и удивленных взглядов Гермиона не ощущала на себе с четвертого курса, с тех пор, как пришла на Святочный бал с Виктором Крамом…

Еще в начале вечера девушка пообещала себе не смотреть в сторону Малфоя, ведь он наверняка будет с Астерией, зачем ей портить себе нервы ревностью. Однако несколько раз он все же попадался ей на глаза. Еще бы, учитывая то, что вместе со своими дружками он выделывал весь вечер такие па, что любой танцор позавидовал бы... Слизеринцы были в центре внимания, и Гермиона даже заподозрила что-то неладное, особенно, когда Паркинсон, задрав пышный подол платья намного выше колен, пустилась вскачь по залу, размахивая над головой галстуком Забини, а Блейз бросился ее догонять. Конечно, Пэнси никогда не отличалась особыми манерами, но это было слишком даже для нее — девушка хохотала во все горло, наталкивалась на людей, а потом запнулась за собственную ногу и свалилась мешком на пол. Забини не успел затормозить и тоже свалился на нее. Неизвестно откуда взявшиеся Нотт с Малфоем с криками: «Банзай!» дополнили картину, образовав посреди Большого Зала кучу малу. Гермиона оглянулась, не видит ли их МакГонагалл или Снейп — но нет, преподаватели куда-то подевались. Можно было, конечно, самой подойти и разобраться с явно пьяной компанией, но в последний момент Гермиона одернула себя: с чего бы это ей с ними разбираться? Себе настроение испортит, поругается... Малфой и Паркинсон сами старосты, и это их проблемы, если нарвутся на учителей…

Потом Гермионе сделалось жарко — как-никак, а танцевать с теплым мехом на воротнике было не так удобно, как она пыталась показать. И девушка направилась к выходу из Зала. Хотела выйти на минутку, подышать. И тут совершенно неожиданно к ней кто-то подскочил, развернул за руку и поцеловал…

Гермиона глазам своим не поверила, когда поняла, что это Малфой! Она не успела ни вырваться, ни залепить ему пощечину, ни сделать еще что-то, что можно было бы назвать умным, как он обхватил ее лицо руками... У девушки голова пошла кругом. Умом она понимала, что на них смотрит весь зал, что надо оттолкнуть его, вырваться... Но какой-то хитрый голосок в голове вдруг прошептал: «А не этого ли ты хотела, Гермиона? Зачем ты вырываешься? Второго шанса может и не быть…»

Но девушка так и не успела ни оттолкнуть Малфоя, ни ответить на поцелуй, как парень и сам ее отпустил, отступил на шаг и посмотрел ей в глаза.

И бокал с налитой в него секундной сказкой разбился вдребезги. И осколки разлетелись по всему полу…

Кто-то остановил музыку, в зале повисла тишина. На лице у Малфоя проступил такой шок, что, казалось, он сейчас лишится чувств.

— Грейнджер?!

Хрипловатый холодный голос эхом прокатился по всему Залу. Несколько девушек ахнули.

— Малфой?!

— Какого черта?!.. — Драко коснулся своих губ и обалдевше уставился на Гермиону. — Что ты?..

— Это я тебя хочу спросить: что ты?.. — девушка не могла найти слов. Ее словно парализовало.

— Мерлин! — Малфой схватился за голову. — Мне придется сделать прививку!

— Что? — лицо Гермионы вытянулось.

— Я поцеловал грязнокровку! — простонал Малфой.

Цок-цок-цок…

Последние осколки замерли на полу.

Гермиона врезала Малфою. И то ли удар оказался таким сильным, то ли Малфой еще нетвердо стоял на ногах после курева, но его отнесло на несколько шагов. Он наткнулся на стул и свалился на пол.

Кто-то восхищенно свистнул.

У Драко на миг потемнело в глазах, а когда он очнулся, то успел увидеть, как в дверях исчез краешек зеленой мантии.

Лили и Белла весь вечер просматривали фотографии. Сначала это были их детские снимки, потом школьные. Потом шли фотографии со свадьбы Лили и Джеймса. Часто на них присутствовали и их свидетели — Сириус и Белла. Если бы не коричневое платье Беллы, то их тоже можно было бы принять за жениха и невесту — такие счастливые у них на снимках были лица. В самом последнем альбоме — еще почти незаполненном — были фотографии с крещения Гарри. Их было всего три: на одной Лили держала на руках Гарри, а Джеймс стоял сзади и держал руки у жены на плечах; на второй и третьей фотографиях малыша поочередно держали на руках его крестные — Сириус и Белла. Девушка как раз окончила школу, когда у Поттеров родился сын, и теперь могла присутствовать на всех праздниках, даже иметь честь крестить их ребенка.

Сейчас уже годовалый малыш крепко спал в детской, а его папаша с лучшим другом что-то обсуждали в гостиной. Лили и Белла же решили посвятить этот вечер воспоминаниям и вот уже который час сидели на кухне за столом, заваленным книгами и старыми школьными вещами.

— Я тоже хочу иметь детей, — вдруг мечтательно произнесла Белла, положив голову на руки и посмотрев на Лили.

— А … вы это… обсуждали? — Лили кивнула в сторону гостиной, откуда послышался смех мужчин.

— В некотором смысле, — Белла грустно улыбнулась и подняла левую руку. На безымянном пальце сверкнуло тоненькое серебряное колечко.

— И ты молчала?!.. — опешила Лили. — Как… когда?..

— Сразу после крестин Гарри, — спокойно ответила Белла.

— Полгода назад... То есть, ты хочешь сказать, что вы обручились, а лучшим друзьям ничего не сказали? — обиделась Лили. — Вот почему ты руки под стол так часто в последнее время прятала!

— Хотели сказать, но тут вышла проблемка. — Белла отвела взгляд в сторону.

— Проблемка? — Лили непонимающе уставилась на подругу. — В каком смысле «проблемка»?

— Мои родители против.

— Но почему?

— Потому что они не хотят, чтобы их дочь жила на съемной квартире с человеком, которого отвергли родители и который, к тому же, замешан в работе с Орденом Феникса. Мама так и сказала. Папа тоже на ее стороне.

— А Молли с Артуром?

— А что они? Молли, может, и поддержала бы меня, так куда — у нее предпоследний месяц беременности, а на этот раз беременность трудная. Артур на трех работах загибается. Я не имею сейчас права к ним за помощью обращаться, понимаешь? У них и так проблем навалом. Если они станут дружить с Сириусом, их могут причесть к Ордену. Ты видишь, чем это для вас закончилось? Сидите теперь взаперти. А им как? Столько детишек, их всех кормить надо. Нельзя, чтобы я как-то им навредила. Я и родителей понимаю, но все-таки… Я такая злая на них, мы уже месяц почти не разговариваем. Я даже хотела уйти из дома и жить с Сириусом, но мама сейчас слаба, переживает, ведь недавно нашего двоюродного дядю Филиппа нашли мертвым, и она боится, как бы и с нами всеми чего-то не случилось. Было бы бессердечно уходить сейчас.

— Но если все наладится, то вы сможете пожениться?

— Думаю, да. Сириус им нравится. Просто время сейчас такое… страшное.

— И его просто надо пережить. Знаешь, я думаю, совсем скоро все закончится… — вдруг сказала Лили, и лицо ее посветлело.

— Да? Тот-Кого-Нельзя-Называть сейчас на пике славы и власти, почему ты думаешь, что скоро все будет не так? — удивилась Белла.

— Мне снился сон. Вчера. Такой красивый. Ну, вначале он был страшный. Я шла через поле, и все оно было усеяло трупами. Я шла и думала, что сойду сейчас с ума, но тут вдруг мне в лицо ударил свет, яркий такой, и я увидела Джеймса. Он стоял немного впереди и словно ждал меня. Я подошла к нему и взяла за руку. И мы пошли дальше — туда, откуда бил этот прекрасный свет, — на лице Лили отразилось неподдельное восхищение.

— Ты уверенна, что этот сон хороший? — спросила Белла, попытавшись сделать лицо безмятежным, хотя в груди у нее почему-то разлился противный холод.

— Да, а почему бы нет? — удивилась Лили.

А Белла не ответила, только крепко сжала руки подруги. Ну не спрашивать же у нее, в самом деле, почему в ее сне не было малыша Гарри?..

* * *

— А у меня хорошие новости, — сказал Сириус, когда они уже стояли у ворот дома Преветов

— Какие? — мурлыкнула Белла, обнимая парня.

— Джеймс нашел документы, по которым на него оформлен дом его родителей. С прошлого года, с тех самых пор, как они умерли, там никто не живет, хотя это очень милое местечко неподалеку от Манчестера. А у меня достаточно денег, чтобы купить его. Правда, Джеймс делает небольшую скидку…

— Процентов семьдесят, да? — засмеялась Белла. Глаза у нее загорелись. Если у Сириуса будет свой дом, то, возможно, ее родители пересмотрят свое решение насчет их брака…

— Ну, почти, — улыбнулся Сириус и поцеловал девушку. Потом не выдержал, подхватил ее на руки и закружил. Белла весело завизжала, и ее услышали в доме. Хлопнула, открываясь, оконная рама.

— Белла, это ты так шумишь? — раздался строгий голос миссис Превет. Было слишком темно, чтобы она могла увидеть молодых людей, которые стояли, обнявшись, за воротами.

— Все в порядке, мам! — откликнулась Белла, игриво отталкивая Сириуса, который пытался вновь ее поцеловать. При этом парень осыпал поцелуями ее руки, плечи, волосы — все, до чего мог дотянуться. Белла не выдержала и расхохоталась.

— Бегом домой, юная леди! Ты на часы смотрела?! — мама, видимо, почувствовала, что происходит, так как голос ее стал просто стальным.

Белла, прошептав: «Увидимся завтра на вечеринке» — имелась в виду вечеринка в честь Хеллоуина у Аманды Патил — быстро чмокнула Сириуса в губы и, выскользнув из его рук, раскрыла ворота и проскользнула внутрь двора.

А Сириус еще некоторое время стоял, опершись на дерево у ворот, и не мог поверить, что все складывается так хорошо.

В это время Белла у себя в комнате свернулась калачиком в постели и пыталась унять бешеное сердцебиение.

* * *

Лили достала из коробки большого плюшевого зайца.

— Ты не доставала его с того самого времени, как мы переехали, — ласково сказал Джеймс, подойдя к жене и легонько коснувшись ее щеки губами.

— Вдруг захотелось подержать его, — Лили пожала плечами и улыбнулась. — Ты, наверное, ужасно переживал, когда дарил мне его?

— Конечно. Учитывая, что Сириус подарил Белле обалденные сережки, я чувствовал себя нищим, — мужчина обнял Лили и зарылся лицом в ее волосы. — Думал: вот я дурак, такой роскошной девушке выбрал какого-то зайца!

— Так почему не подарил что-то другое? — тихо спросила Лили, тоже обнимая его.

— Ну, его же я выбирал давно, а тогда времени почти не оставалось, и я решил, что лучше подарю этого глупого зайца, чем впопыхах куплю что-то неподходящее.

— Правильно решил, — улыбнулась Лили. — Ты меня этой игрушкой ужасно обрадовал.

— Знаешь, мы люди талантливые.

— Да? В чем?

— Папа всегда говорил, что для того, чтобы найти мир посреди войны, нужен талант.

Лили засмеялась.

— Знаешь, а я хочу спать, — сказала она. — Только зайца мы берем с собой.

— Любой каприз, — хитро улыбнулся Поттер.

— За мои деньги? — выгнула бровь Лили.

— Нееет, деньги здесь не причем, — захохотал он. Внезапно подхватив жену на руки, так, что она негромко вскрикнула от неожиданности, Джеймс направился в спальню. — Кажется, кто-то куда-то хотел…

— … спать, — продолжила Лили, наигранно обидевшись.

— Конечно, спать мы тоже будем, — согласился Поттер, укладывая жену на кровать.

* * *

А позднее, уже действительно засыпая, Лили прошептала Джеймсу:

— Все будет хорошо. Я это чувствую. Гарри будет в безопасности.

— Несомненно, — пробормотал муж, крепче обнимая любимую. Лили улыбнулась и провалилась в сон. Да, она была права. Вскоре Гарри и правда будет в безопасности.

Он будет расти в чужом доме, сиротой, до одиннадцати лет будет считать, что Лили и Джеймс Поттеры погибли в автокатастрофе. Он не будет знать любви и ласки, его не будет целовать мама перед сном. Но по меркам войны, возможно, это будет едино возможной ценой за то, что он будет жить.

Гарри будет в безопасности.

* * *

Белла ничего не понимала. Она не понимала, куда вдруг делся Сириус, когда она ненароком произнесла в шумном зале: «Знаешь, вчера в Годриковой долине…». Она не понимала, почему вдруг исказилось его лицо, и он бросился вон из дома, оставив ее стоять одну. Девушка выбежала на улицу, где не было такой толпы — там, в доме, была вечеринка — и ошеломленно уставилась на небо, где становился все меньше огонек от задних фар Сириусового мотоцикла. И тогда до нее дошло. Она вслух при большом скоплении людей произнесла название поселка, где живут Лили и Джеймс с маленьким Гарри. Она сказала это, хотя заклинание Хранителя не должно было позволить ей этого. Но…

Белла схватилась за голову. Заклинание не действует, а значит, их предали. Кто-то предал Поттеров, и сейчас им грозит опасность! Белла возвела глаза к небу в надежде, что Сириус успеет вовремя — Годрикова долина была не очень далеко. Жаль, что нельзя было туда трансгрессировать — еще раньше, как только Лили и Джеймс решились спрятаться в доме, они установили вокруг него антиаппарационную защиту, так что к дому нельзя было подобраться ближе, чем на три километра. Белла зажмурилась и сосредоточилась, представив себе окрестности Годриковой долины. Шаг, неудобный переход пространством, словно сквозь узкую трубу, и вот она уже стоит на проселочной дороге, а далеко впереди горят огни в окнах маленьких уютных домиков. Девушка бросилась бежать.

Минута, две, три... Легкие хотелось выплюнуть. Минута… две… пять… десять. Финиш. И звук быстрого биения сердца где-то в горле. И страх.

Возле развалин дома уже начали собираться люди. Сириуса нигде не было. Белла широкими от ужаса глазами увидела, как из-под груды камней какие-то мужчины вытаскивают тело Лили. Лили МЕРТВА!

Белле показалось, что она тронулась умом.

— Где Гарри?! — она еще в жизни так не кричала. Несколько людей побежали к ней, когда девушка стала отбрасывать огромные куски развалившейся стены. — Мальчик… у них был мальчик…

— Мальчика здесь нет, — неуверенно сказал какой-то парень. — Мы вытащили из-под завалов только двоих, мужчину и женщину. Ребенка не было.

— Вы уверенны? — Белла вцепилась в его руки и сжала пальцы так, что наверняка поцарапала их в кровь. Но ей было все равно.

— Да, мальчика не было…

— А где он? — тихо спросила Белла. Голова у нее пошла кругом.

— Я не знаю, мисс. Мисс, вам плохо? Вызвать целителей?

— Нет, спасибо. — Белла отпустила его руки и на непослушных ногах пошла туда, где лежали ее друзья. Около тела Лили она опустилась на колени. Убрала с ее лица красивые рыжие волосы. Поправила воротник рубашки. А потом схватила ее руку и стала целовать, роняя на них горячие слезы, шепча:

— Я найду его. Я найду Гарри, буду беречь его, обещаю. Я не уберегла вас, но его уберегу!!!

Кто-то ласково, но настойчиво взял её за плечи и оттащил от Лили. Белла в последний раз поцеловала и отпустила руку подруги. Несколько секунд девушка в ступоре следовала туда, куда ее вели. А потом вдруг закричала так, что перепугала присутствующих. Она кричала, как раненный зверь, металась, пытаясь вырваться из удерживающих ее рук, но ее не отпускали. А потом кто-то заставил ее что-то выпить, буквально влив неприятную жидкость Белле в рот, и спустя минуту девушка отключилась. И только еще шептала сквозь сон:

— Лили… Джеймс... Где ты, Сириус?..

И люди думали, что она в бреду. Но девушка видела сон: она стояла на поле, а вокруг нее росли из земли страшные черные деревья с переплетенными ветками. Небо вверху было красное, затянутое тучами. Только в самом верху был еще просвет, ласковые солнечные лучи проникали словно сквозь маленькое окошко. И в этом «окошке» были они — Джеймс и Лили. Смотрели вниз, на Беллу, и в глазах их был покой и нежность. А потом просвет затянуло страшными красными тучами. И грянул гром.

И Белла поняла, что война еще не окончена.

* * *

Беллу всю трясло от злости. Ее уже четвертый час допрашивали, задавая одни и те же вопросы в разных вариациях. Тупой чиновник, не понимающий, что она говорит правду, медленно ходил вокруг нее. Белла была чуть ниже его, поэтому, войдя, нарочно отказалась от предложенного стула: когда она стояла, то казалась себе сильнее, хотя ноги болели ужасно. А вот мистер Пикет — именно так звали того, кто допрашивал ее — казалось, совсем не устал беспрестанно ходить вокруг нее. Этим он, похоже, пытался вывести девушку из себя. Что ж, это ему удавалось.

— Где вы были вчера вечером?

— На вечеринке у Аманды Патил.

— Сириус Блэк был с вами?

— Да.

— Почему он ушел?

— Он понял, что заклятие Хранителя, охранявшее дом Поттеров, не работает.

— Он был Хранителем?

— Нет.

— А кто?

— Я не знаю.

— И вы уверенны, что это был не он?

— Да.

— Почему?

— Он говорил мне, что они с Джеймсом решили сделать Хранителем другого человека.

— Зачем?

— Джеймс и Сириус были лучшими друзьями. Любой сразу бы подумал, что именно Сириусу Поттеры доверили свои жизни. А Сириус и Джеймс решили запутать следы.

— Так Блэк их не выдавал?

— Он невиновен.

— Почему же тогда он сегодня утром убил Питера Петтигрю и еще полквартала?

— Я не знаю. Его, наверное, подставили. Сириус не способен убить.

— Это еще доказать надо, — ухмыльнулся Пикет. Белла еле подавила желание врезать ему. — Были ли у Блэка какие-то личные счеты с Петтигрю?

— Они были друзьями.

— Близкими?

— Да.

— Где Гарри Поттер?

— Я не знаю.

— Кто мог его забрать?

— Я не знаю.

— Блэк забрал его?

— Я не знаю.

— Кем вы приходитесь Блэку?

— Я его невеста.

— Вы уверены, что Блэк не виновен?

— Да. Я могу с ним увидеться?

— Вопросы здесь задаю я. Во сколько примерно часов Блэк вчера покинул вас?..

* * *

На улице бушевала, наверное, последняя в этом году гроза. Белла стояла у парадного входа в Министерство и куталась в мантию. По щекам текли слезы. Она с самого утра четыре часа добивалась права присутствия на суде над Сириусом, который должен был состояться вечером. Но все было бесполезно. Всем было попросту плевать на то, что она с ним обручена.

Девушка не выдержала и громко разрыдалась, прислонившись к стене и закрыв лицо руками. Неожиданно кто-то коснулся ее плеча. Белла подняла взгляд и посмотрела на того, кто стоял перед ней.

— Мисс Превет, могу я с вами поговорить?

Небеса расколола огромная молния.

Перед Беллой стоял Альбус Дамблдор.

Драко открыл глаза и уставился на сероватый потолок, покрытый витиеватой слюдяной мозаикой. Прямо над кроватью была выложена огромная зеленая змея с коричневыми глазами. Малфой вздрогнул, когда взглянул прямо в эти глаза. Они навеяли ему воспоминания о вчерашнем вечере.

Слизеринец никогда в жизни еще не чувствовал себя так плохо. Так мерзко. Так отвратительно…

Какой ты придурок, Драко Малфой…

Перед внутренним взором Драко мелькали лица обкуренных друзей, учителей, случайных учеников. Их было много-много, они появлялись и исчезали с каждой секундой все быстрее и быстрее, и вдруг все остановилось… На лицах двух девушек: одной смуглой, с серьезными карими глазами и непослушными волосами; и второй — аристократически-бледной, с нежным взглядом голубых глаз и легкими светлой шевелюрой.

Твою мать, Драко!..

Малфой резко сел в постели и коснулся кончиками пальцев губ. Он до сих пор ощущал на них вкус губ Гермионы. Немного сладкий, но не приторный, свежий, но не отталкивающий. Девушка словно выпила холодный фруктовый сок за секунду до поцелуя, и, как Драко не убеждал себя в противоположном, ему понравилось. Более того — у него голова пошла кругом, он был пьян и совершенно уверен, что не от алкоголя. Внезапно все нотации отца о том, что грязнокровки — ничто, что они подобны животным, а также все нравоучения Темного Лорда о том, как прекрасно чистокровное происхождение, померкли. Драко был человеком. Простым подростком, который, несмотря на неправильное воспитание и собственную самовлюбленность, был подвластен эмоциям, умел чувствовать и поддаваться этим чувствам. И поэтому в момент, когда идеология, внушаемая как серьезный фактор, отключилась под действием курева, Драко среагировал не на оболочку, которую создавал для Гермионы все эти годы, а на то, что он почувствовал, поцеловав красивую и влюбленную в него девушку. За острыми словечками и сложившейся репутацией заучки Драко не замечал, что Грейнджер стала красивой. Ему и сейчас было сложно это признать, но факт оставался фактом, и вчерашний бал был тому подтверждением. И дело даже не в том, что он ее поцеловал — Драко ведь и правда был уверен, что целует Астерию, — а в том, что у нее милая улыбка, стройная фигурка, она красиво смеется. Подружка Поттера изменилась, и Драко осознавал это. И вчера… те слова, что он бросил ей в лицо… они были скорей защитной реакцией, защитой от того, что ОН сделал, а пострадала из-за этого она. В момент, когда мир дрогнул, что-то произошло в нем, Драко попытался ухватиться за привычное, старое, такое, что могло удержать его на плаву. И этим «что-то» оказалось страшное «грязнокровка».

Что-то изменилось и в нем самом. Парень чувствовал вину. Вчера он обидел красивую девушку на глазах у всей школы. Обидел так, что будь он на ее месте, то ударил бы себя сильнее. Гордость и совесть боролись в нем, заставляя сорваться с кровати и почти час стоять в душе, не ощущая никакого облегчения от воды, стекающей по лицу и телу.

Драко почему-то не интересовало, что подумали остальные (т.е. вся школа), зато его грызла мысль, что подумала Астерия. Он ведь так хотел провести вчерашний вечер с ней, с ней одной! А все пошло коту под хвост, ведь стоило ей только отойти, как он поцеловал другую. Мерлин, Драко не знал, как все объяснить! Какой-нибудь другой девчонке, которая просто запала на него, он бы наплел десять мешков гречки, вышел бы сухим из воды, и все были бы довольны. Но ведь все было не так, ведь это он добивался Астерии. Он чувствовал, что она не такая, как другие, что нельзя ей врать. Но как можно выдать за правду то, что он поцеловал другую по ошибке?.. Это ведь звучало как бред, да и было бредом!

Выйдя из душа, парень оделся и решил прямо сейчас найти Астерию, все ей объяснить, хотя бы попытаться исправить собственную глупость, попробовать наладить отношения. Попытка не пытка, вряд ли станет еще хуже, чем есть сейчас.

* * *

Гермиона всю ночь глядела в потолок. В душе она была настолько опустошена, что ей казалось, будто еще секунда — и она просто умрет. Умрет от этой пустоты, потому что не может человек существовать в таком состоянии. Просто не может. Это противоестественно.

Гермиона неожиданно подумала, что вот она, правда: человек в ней уже действительно умер. Умер в тот самый момент, когда от стен зала эхом отразилось проклятое: «Я поцеловал грязнокровку!» А дышит она еще, мыслит, смотрит только потому, что в теле еще живет волчья сущность. Гермиона была в этом уверена, ведь никакая людская девушка не смогла бы выдержать такого удара словами, как выдержала она. Посреди ночи Гармиона закрылась в ванной, ее долго рвало. Ей было настолько больно, что уместить всю эту боль в себе было невозможно. И когда казалось, что она сейчас выплюнет все свои внутренности, то на смену боли внезапно пришла пустота. Пустота страшная, невероятная, словно Черная дыра, о которой она слышала в детстве из фантастических фильмов, вдруг открылась у нее внутри и поглотила все: человечность, боль, чувства, все-все. Осталось только тело, глупое, пустое тело, не способное полноценно жить. И поэтому, когда в дверь ванной осторожно постучалась Парвати, Гермиона встала с пола, где до этого сидела, открыла дверь и спокойно сказала, что она в порядке. Просто съела что-то не то за ужином или на балу. Она уточнила, что не помнит, что именно. Парвати что-то спросила, Гермиона что-то ответила, хотя и не могла вспомнить что. Девушка просто закрылась от мира, огородив свой личный мир еще одной стеной. Стеной из пустоты, которая была страшней всех стен на свете. Страшней стены любви, страшней стены ненависти. Пустота была страшной, потому что в ней не было ничего. Не было чувств. Не было слез. Не было жизни.

Гермиона коснулась пальцами губ. Он ее поцеловал. Черт побери! Она не понимала, зачем он это сделал! Она чувствовала, что в поцелуе, в самом поцелуе не было подвоха. Драко в тот момент был нежен, искренен, такой, каким она часто видела его во снах, но и не мечтала увидеть наяву. Но тогда почему, ПОЧЕМУ он так поступил с ней?

Гермионе было плевать, что вся школа видела то, что он сделал. Девушка почему-то и так была уверена, что большинство учеников в этом происшествии на ее стороне. Но даже если бы все происходило без свидетелей, пусть даже в пустой закрытой комнате, Гермионе не было бы легче. Из-за показухи переживают только те, кто не любит того, кто их обижает. Такие люди волнуются из-за уязвленного самолюбия, не больше. И они могут, готовы дать отпор. Обидеть в ответ. А Гермиона не была к этому готова.

Так тяжело ей не было никогда. Никакое превращение в оборотня не могло бы причинить столько боли. Боль душевная всегда превышает боль телесную, ведь ее невозможно излечить, нет таких лекарств, нет обезболивающего средства. Конечно, есть время, но оно не лечит, как говорят. Оно просто набрасывает на плечи еще больше проблем, еще больше событий, и прошлое всего лишь немного теряется в этом хламе. Но не исчезает. Не заживает. Не зарубцовывается.

Оно есть. Оно всегда с нами.

Кем бы мы не стали в будущем, все мы родом из прошлого.

На рассвете Гермиона встала и начала собираться. Все в спальне спали. Парвати скрутилась клубочком, ее платье, аккуратно сложенное, лежало на стуле. Платье же Лаванды, равно как и туфли, валялось у ее кровати, потому что девушка вернулась поздно, разбросав вещи, как попало. Переступив через них, Гермиона подошла к двери, открыла ее и вышла из спальни.

Замок еще спал, нигде никого не было. Хорошо хоть, что парадную дверь уже открыли. Гриффиндорка вышла на улицу, где падал густой снег. Девушка забыла зимнюю мантию, она была в простых джинсах и свитере, поэтому совсем скоро промокла и замерзла насквозь. Но ей было все равно. Внутренний ступор был настолько силен, что даже холод не чувствовался так сильно. Гермиона долго бродила в пурге, пока не дошла до квиддичного поля. Там она села на одну из трибун и закрыла глаза. Холод медленно проходил, на его место приходило нежное тепло. Девушка не чувствовала ни пронзительного ветра, ни своих пальцев. Мысли вдруг стали спокойными и медленными.

«Может быть, я замерзну, и все закончится», — сонно подумала Гермиона, облокачиваясь на спинку трибуны. Раньше гриффиндорка никогда не думала о суициде, да и сейчас это слово не пришло ей на ум. Если бы ее хорошенько встряхнули, она бы поняла, чем все закончится, если она сейчас же не встанет с трибуны. И вернулась бы в замок. Но никого рядом не было. Никого.

Только ветер играл с её запорошенными снегом волосами.

* * *

Первым чувством, которое пришло к Гермионе сквозь приятную темноту, была страшная боль в руках и ногах. Спустя секунду к этой боли прибавилась еще одна — теперь ей было подвержено еще и лицо, особенно нос, который казался неестественно тяжелым. Девушке было трудно дышать. Она попыталась вдохнуть через рот, но воздух обжег гортань.

— Тише, тише… — кто-то ласково убрал с ее лица волосы.

Гермиона открыла глаза, хотя они нещадно пекли. Свет поначалу ослепил ее, но вскоре девушка увидела белый потолок. Она в Больничном крыле. Как мило. Интересно, кто принес ее в замок?..

— Проснулась?

— Джинни?.. — прохрипела Гермиона. Губы не слушались.

— Это я, — тихо сказала рыжая. — Гарри и Рону не разрешили войти, но мадам Помфри сказала, что я могу за тобой приглядывать.

В ее голосе слышались слезы.

— Ты едва не умерла, я…

— Кто принес меня? — все так же хрипло спросила Гермиона.

— Хагрид! Он полшколы на ноги поднял своими криками!

— Мерлин… — Гермиона слегка повернула голову к подруге.

— Гермиона, что ты там делала?

— Я просто гуляла, а потом, кажется, уснула…

Джинни не поверила.

— Гермиона, зачем?.. — из глаз девушки потекли слезы.

«Как странно, — подумала Гермиона. — Когда говоришь людям правду, они не хотят верить…»

— Это из-за того, что вчера Малфой сделал? — всхлипнув, спросила Джинни.

— Стала бы я из-за него мерзнуть. Правда, я просто гуляла.

— Без теплой мантии? В кроссовках?

— Мне было лень возвращаться в баш… — Гермиона сильно закашлялась, ощутив ужасное жжение в горле.

— Ты была как ледышка. Почти не дышала. Руки и ноги обморожены, лицо синее… Я думала…

— Но я ведь жива, — Гермиона, скривившись, поднесла руку к глазам и увидела толстый шар бинта. Прикоснулась пальцами к лицу и не ощутила прикосновения. — У меня лицо перемотано?

— Да, мадам Помфри пытается спасти твою кожу.

Гермиона опять уставилась в потолок. Ей сейчас было все равно, как она выглядит и что будет с ее лицом. Друзья и родители примут ее в любом виде. А полюбить... Все равно ее никто не любит, да и не полюбит. Так даже легче. Ее внешность будет отвечать ее внутреннему состоянию. Раз жизнь к ней так жестока, то и она будет жестокой. К себе и окружающему миру. Ну, кроме ее близких, естественно, они этого не заслужили.

Джинни больше ничего ей не говорила, только время от времени всхлипывала и держала ее за руку. Через пару минут пришла мадам Помфри, задала несколько вопросов о самочувствии и напоила Гермиону каким-то теплым зельем. Девушка провалилась в сон.

* * *

Друзья не узнавали ее. Гарри и Рон, Джинни, другие гриффиндорцы — все заметили, как Гермиона вдруг изменилась. Она перестала вести себя как обычно. Она не улыбалась. Да, она отвечала на все вопросы, но ответы были официальными, звучали сухо, как горох, ударившийся о стену. Кто-то связал это с тем, что произошло на балу, кто-то поверил ее объяснениям, что у нее нет настроения после того, как она чуть не замерзла, кто-то все еще терялся в догадках. Среди последних были Гарри, Рон, Джинни и, что неожиданно, Парвати. В последнее время она все больше времени стала проводить у койки Гермионы, и все меньше с Лавандой, которая была увлечена Роном. Пару раз они даже поругались, ведь Рон тоже предпочитал пребывать в Больничном крыле, а не выслушивать постоянную пустую болтовню Браун.

Гермиона пробыла в Больничном крыле неделю, пока кожа на лице не стала нормальной (хотя и была непривычно бледной), лишь тогда ее выписали. Правда, руки у нее все еще были перемотаны бинтами, поэтому девушку освободили от письменных заданий.

Гермиона вышла из Больничного крыла все с той же пустотой внутри и с непонятной уверенностью, что жизнь теперь не та, что раньше.

Если такое еще было возможно.

* * *

Драко смог поймать Астерию перед завтраком, когда она входила в Зал.

— Астерия! — парень подскочил к ней, растолкав пуффендуйских второкурсников. — Можно с тобой поговорить?

— Драко, у меня нет времени, — холодно ответила девушка, продолжая идти дальше.

— Пожалуйста, дай мне две минуты! Или я сяду за ваш стол! — Драко умоляюще уставился на нее. Девушка вздохнула и кивнула на выход из Зала.

Когда они очутились в холле, Астерия выжидающе уставилась на парня. Под ее прямым взглядом тот немного сник.

— Астерия, я вас перепутал! У вас были одинаковые воротники! — выпалил Драко и только тогда понял, ЧТО он только что сказал.

— Да ну? — Астерия скептически выгнула брови.

— Серьезно… я вчера… был немного… невменяем, — Драко нервно потеребил застежку мантии.

— Я это заметила.

— Правда, я хотел поцеловать тебя!

— Какая честь.

— Правда, извини, я даже… я даже не знаю, что сказать. Я сегодня утром проснулся с таким ощущением, словно наступил Армагеддон. У меня все из рук валится. Я вчера такого натворил, что, кажется, и за год не расхлебаю. Вся школа видела, какой Драко Малфой придурок! Если еще и ты не простишь меня, я…

— Драко, то, что ты вчера сказал Гермионе…

— Я знаю, что я сказал! И знаю, что меня полшколы или даже вся школа презирает за это! Но ведь она мне врезала, верно? Значит, отомстила! К тому же мы с первого класса препираемся, уверен, что это сильно ее не задело! Наверняка вчера Гриффиндор весь вечер с меня смеялся!

Астерия посмотрела на него с сомнением и, пожалуй, сожалением.

— Драко, просто я шла за Гермионой. И мех на моем воротнике тоже было отлично видно. Но ты заметил ее. Не меня. ЕЕ.

Драко открыл рот и снова закрыл, не найдя, что сказать. Он понял. Понял, что ничто из вышесказанного не оправдывало его, а делало все только хуже. Астерия была права. Он увидел воротник Гермионы, а не ее, хотя они были недалеко друг от друга. И он не знал, почему. Не знал. И не мог придумать, что ответить на это. Как объяснить то, чего сам не понимал? Не понимал и не хотел принять. Ведь это было… странно, страшно, неестественно… он не знал даже, каким словом это назвать.

Девушка словно выпила холодный фруктовый сок за секунду до поцелуя, и, как Драко не убеждал себя в противоположном, ему понравилось. Более того — у него голова пошла кругом, он был пьян, и был совершенно уверен, что не от алкоголя.

— Видишь, — Астерия горько усмехнулась. — Я права.

— Прошу тебя… — Драко готов был на колени сейчас встать, лишь бы она не ушла. Не отвергла его. — Прошу… дай мне еще один шанс. Последний шанс.

Астерия сомневалась. Драко видел это, и от этого было больно, невыносимо больно. Он не ожидал, что будет способен на такие чувства, на то, что так привяжется. Но так случилось, и Драко не знал, что с этим делать. Не знал, что вообще ему делать. Без нее.

— Я… — Астерия замялась. Ее лицо разгладилось, что показалось Драко, пристально наблюдавшему за любой ее реакцией, хорошим знаком. — Думаю, мы…

И тут…

— Врача! Она не дышит! — парадная дверь с оглушающим грохотом распахнулось, и на пороге в облаке густого снега появился Хагрид. Его темная огромная фигура сильно выделялась на фоне белой пурги. А на руках он кого-то держал… кого-то такого беззащитного, хрупкого… с копной вьющихся волос…

У Драко в груди похолодело. Гермиона Грейнджер.

Словно в замедленной съемке он перевел взгляд с замерзшей девушки на руках у великана, к которым уже с криками бежала мадам Помфри, завтракающая до того в Зале, на Астерию. Та огромными от ужаса глазами смотрела на разыгравшуюся сцену. Потом моргнула и посмотрела на Малфоя.

И он скорее догадался по тому, как шевельнулись ее губы, что она сказала, ведь самого слова он не услышал:

— Чудовище.

И исчезла. Исчезла в толпе, которая набежала из Большого Зала.

А Драко все стоял.

Стоял.

И чувствовал, что все потерял. Все.

Все.

* * *

К вечеру Хогвартс почти полностью опустел: большинство учеников на Рождество уехали домой. Уехала и Астерия. Драко издали, из окна замка, наблюдал, как исчезает ее тонкая фигурка во мгле. Он прижался лбом к оконному стеклу и закрыл глаза. Если он думал утром, что хуже не будет, то он очень сильно ошибался. Вот теперь точно не будет. Ну, или Грейнджер умрет от переохлаждения... Малфой не понимал, зачем она это сделала. Он ведь ничего для нее не значит! Они враги! Ну обидел он ее, ну врезала она ему — это же естественно, вполне нормально для их отношений! Так, может, она не из-за него оказалась там, на холоде? Какое-то чутье подсказывало, что все-таки из-за него. Но почему?..

Драко едва сдержал порыв помчаться в Больничное крыло и узнать, как она. Он никогда не желал смерти Гермионе Грейнджер. Ни ей, ни Поттеру, ни Уизли. Они его раздражали, злили, местами он их даже ненавидел и презирал, но смерти не желал никогда. И то, что случилось... Если это действительно из-за него, то Драко чувствовал себя так, словно это он там, на холоде, замерз. И так и не оттаял.

— Драко? — прозвучал рядом тихий, неуверенный голос. Словно человек, который обращался к Малфою, не был уверен, поступил ли он правильно, заговорив с ним, или же надо было незаметно пройти мимо?

— Это полная задница, Блейз, — буркнул Малфой, не меняя позы.

— Думаешь, это из-за того, что ты вчера?.. — Блейз не договорил. Он подошел и встал возле Драко, опершись руками на подоконник.

— Думаю, да.

— А с Астерией ты помирился?

— Еще хуже поругался. Вернее, мы даже не ругались. Она назвала меня чудовищем и ушла.

— Ты прав. Это задница, друг, — согласился Забини.

— Я ее понимаю.

— М-да, Драко, ты попал. Какая муха тебя вчера укусила?

— У Астерии и Грейнджер были одинаковые воротники вчера. А ты же помнишь, в каком я был состоянии, вот и перепутал.

— Ааа…

— Ага. И мне так хреново еще в жизни не было.

— Да ладно тебе, это же Грейнджер, выкарабкается, она сильная.

— Все равно. Она хоть и грязнокровка, но вчера я, кажется, переборщил.

— Ты только в гостиной это не ляпни. Там тебя героем считают.

Драко скривился, как от зубной боли. Слизеринцы…

— Ну, думаю, при тебе я такое ляпать могу? — Малфой повернул голову и посмотрел Блейзу в глаза. Тот не смутился и не отвел взгляд.

— Да, можешь.

— Хоть это радует.

Они немного помолчали.

— Слушай, раз тебя это так мучит, то пойди и узнай, как она.

— Ты что, больной? Как это будет выглядеть? Да меня ее гриффиндорцы в порошок сотрут, к тому же их там полфакультета осталось на каникулы.

— О, правда, сотрут... — Забини задумался. — Хочешь, я узнаю?

— Да нет. Все равно сейчас вся школа об этом говорит. Так что, думаю, мы будем в курсе, идет она на поправку или нет.

— Ты изменился, Драко, — вдруг сказал Блейз.

— Серьезно?

— Да. Гриффидорцы бы сказали, что в лучшую сторону.

— Ага, вчера я это доказал.

— Да нет, ты это только что доказал.

— Все может быть.

— Твоя мать бы обрадовалась.

— Сомневаюсь.

* * *

Хогвартс издалека был похож на замок с обложки для книжки детских сказок: весь белый от снега, окруженный скалами и лесом, с замерзшим озером у высоких сводов. Он был похож на часть сказки, и только обитатели этого замка понимали: даже в сказках есть боль, страх и отчаяние. Но ведь не зря они жили в таком красивом месте, значит, у всех еще был шанс.

Ну а пока… снег все кружил и кружил.

Белла вцепилась в чашку побледневшими пальцами. Ее трясло так, что зуб на зуб не попадал. Дамблдор, незаметно для окружающих их магглов, направил на девушку волшебную палочку, и ее одежда моментально высохла.

— Думаю, Вы дрожите не столько из-за холода, так как тут тепло, а из-за нервного напряжения, — волшебник порылся в карманах мантии и достал маленький пузырек. — Вылейте в чай, это легкое успокоительное.

Белла молча взяла флакончик и выплеснула его содержимое частично в чашку, а частично на свою мантию. Дамблдор молча ждал, пока она выпила свой чай, а потом заказал девушке еще.

Они сидели в обычном маггловском кафе. Белла никогда не была в подобном заведении раньше, но сейчас ей было все равно, не было никакого желания осматриваться. Зато посетители с интересом разглядывали ее и Дамблдора. Ведь если темная мантия девушки еще хоть немного напоминала маггловский плащ, то серо-зеленая бархатная мантия директора вызывала истинное недоумение и, пожалуй, восхищение у персонала и посетителей.

Выпив чай, Белла глубоко вздохнула и задала самый главный вопрос, который сейчас ее интересовал:

— Вы знаете, где Гарри Поттер?

— Да, мисс Белла. Именно о нем я и хочу с Вами поговорить. — Дамблдор положил руки на стол и переплел длинные пальцы. И потом внимательно посмотрел на девушку, сидящую напротив него.

— Внимательно слушайте, что я Вам сейчас скажу, мисс Превет. Об этом никто не должен знать.

— Я слушаю, профессор.

— Итак. Гарри Поттер сейчас находится у сестры Лили.

— У Петуньи? Но она ведь…

— Маггла. Да, мисс Превет, она маггла. Но она также является единственным живым родственником Лили. А та защитила Гарри сильнейшей в мире силой — силой любви. Эта сила оказалась сильнее Волдеморта, и она до сих пор есть в Гарри. Но эта сила будет полностью его оберегать только в том случае, если он будет жить с кровными родственниками. Я наложил заклинание, которое позволит ей продержаться до совершеннолетия Гарри.

— Но ведь… что может угрожать Гарри? — нахмурилась Белла. — Тот-Кого-Нельзя-Называть… он мертв!

— Он повержен. У него нет тела, он очень слаб. Но я бы не был таким уверенным, что он мертв, мисс Превет.

— То есть, Гарри все еще в опасности?

— Нет, пока он находится в доме Петуньи. Но все же… Волдеморт был опасен, когда имел тело и огромные возможности. Сейчас он их лишился и, думаю, со временем точно решится на что-то, чтобы их вернуть. Об этом я и хочу с Вами поговорить. О времени, когда Гарри понадобится помощь.

— Чем я могу помочь? — Белле казалось невероятным то, о чем говорил Дамблдор. Как можно жить без тела?.. Но девушка решила подумать об этом потом. А сейчас она слушала.

— То, о чем я попрошу Вас, будет сложно сделать. Если Вы откажитесь, я пойму.

— Прошу Вас, профессор, эти сутки были ужасными. Не тяните.

Дамблдор усмехнулся.

— Хорошо. Я прошу Вас сделать так, чтобы Ваше имя никто и никогда не смог связать с именем Гарри Поттера. По крайней мере до тех пор, пока Темный Лорд не будет полностью уничтожен.

Белла побледнела еще сильней, если такое вообще было возможно.

— Вы оборвете все контакты с людьми, которые помнят Вас как лучшего друга Поттеров и, тем более, крестную Гарри. Гарри не должен даже догадываться, что у него есть крестная. Вы будете жить такой жизнью, какой захотите, но в ней не должно быть места Гарри Поттеру. До поры до времени, естественно.

— Но почему? За что?.. — выдохнула Белла.

— Я сейчас все объясню. Есть много плохих людей. Людей, которые известны как Пожиратели Смерти, приспешники Темного Лорда. Большинство из них вскоре очутится в Азкабане, но, как не прискорбно, всегда найдутся и такие, которых помилуют. Они будут жить среди нас. Некоторые, конечно, примут решение действительно позабыть о прошлом, но другие будут ждать. Ждать возвращения своего господина, и при этом они будут пристально наблюдать за тем, кто, будучи еще совсем младенцем, сразил Волдеморта — за Гарри Поттером. Есть, конечно, те, кто будет им мешать сделать Гарри что-то плохое. Я, например. Кроме того, в число защитников Гарри войдут те, кто выжил в войне и участвовал в ней в рядах Ордена Феникса. Может, появятся и новые. Но все мы, как и Гарри, будем на виду. И когда настанет пора, нас всех, как бы это сказать, будут «убирать». И тут появитесь Вы.

— Хотите, чтобы я тайно помогала Гарри? Охраняла его?

— Именно. Я хочу, чтобы, когда настанут темные времена, Вы стали невидимой опорой для молодого Поттера. Я хочу, чтобы Вы превратились в его тень. Чтобы помогли ему довести войну до конца.

— Но ведь это может случиться нескоро. Может, я буду уже старая. Со мной ведь тоже может что-нибудь случиться.

— Не будьте такой пессимисткой. Вам всего девятнадцать, рано как стареть, так и, тем более, умирать. Но, тем не менее, Вы достаточно взрослая, чтобы принимать важные решения. Вы должны понимать, что если согласитесь на такую роль, то это может стоить вам очень дорого. Вы можете пострадать из-за этого или же даже погибнуть. Я не знаю, каким вырастет Гарри Поттер. Но я знал его родителей не намного хуже Вас, уж можете мне поверить. И, думаю, он будет достоин называться их сыном. И сейчас Вы должны решить: сможете Вы отдать жизнь за Гарри Поттера или нет. Прошу, подумайте.

— Я обещала, когда Лили умерла, что буду беречь ее сына. Думаю, это обещание можно будет назвать выполненным, если миссия, которую вы мне поручаете, удастся, — тихо сказала Белла, смотря прямо директору в глаза. — Я согласна.

— Хорошо, мисс Превет, я рад, что Вы согласились.

— С сестрой мне тоже нельзя будет общаться? И с родителями?

— С родителями, пожалуй, можно. А с сестрой не стоит... Хотя нет, видеться-то вы можете, но не надо к ней наведываться. О Вас должны позабыть. Все.

— Где я буду жить?

— Пока живите с родителями, как и раньше. Будет неразумно прямо сейчас покинуть свой дом. Вам надо немного прийти в себя. Когда ощутите, что готовы, я помогу найти новое место жительства.

— Хорошо. Профессор, Вы будете на суде?

Дамблдор вздохнул.

— На суде над Сириусом? Да, буду.

— А Вы не можете что-то сделать, чтобы и меня пропустили? Я должна его увидеть. Хотя бы раз.

— Вы уверенны, мисс Белла? Вам будет тяжело…

— Тяжелее уже не будет. Я его невеста. И…

— Думаю, тут я смогу помочь, — Дамблдор решительно встал из-за стола и, бросив на него какую-то маггловскую мелочь, направился к выходу. — Идемте.

Белла направилась за ним.

* * *

В зал суда напихалось столько народу, что негде было горошине упасть. Каждый более-менее важный чиновник пришел посмотреть на то, как засудят того, кто выдал Поттеров Волдеморту. Каждый более-менее скандальный фотограф был здесь, чтобы заснять, как засудят того, кто убил героя Питера Петтигрю. Но Белле было плевать на них всех. Она сидела в пятом ряду, рядом с Дамблдором, и ждала. Ждала, когда приведут ее жениха.

И когда дверь в зал открылась и все вокруг затопило ужасным вонючим холодом, он появился. Он шел с опущенной головой, на ногах и руках его гремели цепи. Он шел, сопровождаемый целым эскортом дементоров. Не каждому Пожирателю доставлялась такая «честь».

А в душе Беллы в тот момент еще теплилась надежда. Она надеялась, что, если Сириус расскажет, как все было, что он невиновен, позовут каких-то свидетелей, процесс наберет обороты, и ее любимого все-таки оправдают. Ведь вот он, перед ней, убитый горем, измученный, голодный, но живой и вполне здоровый. Не может быть так, чтобы его от нее забрали! Он не сдастся, и она не позволит!

Но, как только Сириус сел в огромное кресло посреди зала, его сковали цепями, и парень поднял голову, Белла поняла, что надежды больше нет. Нет, и все. Потому что Сириус и не думал бороться. Взгляд его поразительно-синих глаз застыл, он был пуст и безжизнен, словно уже провел в Азкабане всю жизнь. И Бела поняла, что он винил себя. Она винила себя, потому что не смогла уберечь Поттеров, но ей стало легче оттого, что она сможет помогать Гарри. Сириус переживал по той же причине, хотя и был невиновен, но все же никакого избавления от этого он не мог получить. Он не был свободен, чтобы что-то предпринять, изменить, но он и не пытался освободиться, он принял наказание как должное и не собирался сопротивляться. Ему было все равно.

Сириус не ответил ни на один вопрос судей. Казалось бы, суд в таком случае должен пройти очень быстро, но нет. Была зачитана куча показаний, допрошено больше десятка разных свидетелей. Но ничего из этого ни Сириус, ни Белла не восприняли. Он снова опустил голову, а она все не отводила от него взгляд, понимая: вот он, конец их сказки, и пытаясь вобрать в память каждую знакомую черточку, каждый контур, чтобы всегда помнить его. Ведь раз ей с таким упорством не разрешали присутствовать на суде, то в Азкабан к нему точно не пустят.

Внутри у Беллы стало так пусто и больно, что она стиснула зубы, чтобы не закричать. И вдруг именно в этот момент Сириус вновь поднял голову и впервые встретился с ней взглядом.

И в его взгляде что-то изменилось: он немного ожил, словно оттаял, и в нем даже появилась тень такой привычной нежности. Сириус что-то прошептал. Белла не услышала слов, но она настолько была близка ему, так его понимала, что поняла все по губам:

— Не смотри на меня такого.

И она ответила так же:

— Глупый.

Сириус усмехнулся, удивив этим весь зал. Большинство, наверное, подумали, что он то ли свихнулся, то ли действительно такой жестокий, как о нем говорят, и когда сообщают о его преступлениях, он лишь смеется.

Белла не обратила на перешептывания внимание. Она почувствовала, как к горлу подкатывает комок, а из глаз начинают течь слезы.

— Борись, еще можно что-то изменить.

Сириус помотал головой.

— Я виновен, я их не уберег.

— Ты не виновен. Не сдавайся…

— Ради чего?

— Ради меня…

Сириус на миг отвел взгляд. А когда посмотрел вновь, его глаза стали немного влажными.

— Прости меня, Белла. Прости.

Белла не ответила и тоже на миг отвела взгляд. Но не смогла так долго сидеть, поэтому вновь взглянула на Сириуса. Он прошептал:

— Обещай, что будешь жить. Будешь счастлива.

— Я буду жить. Но мое счастье — ты.

— Глупышка.

Это был миг полного откровения. Полного единства двух душ, когда человека понимаешь не по его словам, а по мимике, чувствам, отражающимся на его лице. По тому, как его черты и привычки запоминались годами, по тому, как двое научились любить чистой любовью.

Вокруг рушился мир. Но им было все равно. Сейчас они были вдвоем.

Они были близки так, как никогда раньше. Двое взрослых людей, которые понимали, что вот она — их последняя в жизни встреча, и она такая, какая есть. И они не жалели о том, что это встреча такая, а не другая, не в другой обстановке, не при других людях или же вовсе без людей.

Говорят, надо уметь ценить то, что есть. Сириус и Белла именно так сейчас и делали. Они ценили миг, маленький кусочек рая перед расставанием навсегда.

И им обоим вдруг стало очень спокойно. Спокойно так, как будто не было, нет и не будет никогда никакой войны. Словно их друзья не умирали. Словно они не расстаются. Сириус даже на миг прикрыл глаза, а потом прошептал:

— Шоколад… помнишь?

Белла коснулась кончиками пальцев губ и улыбнулась.

— Наверное, только у нас был такой волшебный поцелуй.

— Это все я придумал, — капля пафоса в глазах.

— Ну конечно. Казанова, — нежные ямочки на щеках.

Как только влюбленные нащупали этот миг, эту нить, связывающую их крепче любых уз, время понеслось галопом. И поэтому оба вздрогнули, когда маленький молоточек ударился о подставку.

— Виновен и приговорен к пожизненному заключению в Азкабане.

Миг начал пропадать, когда в зале вновь появились дементоры и стали приближаться к Сириусу. Тот, хватаясь за их с Беллой связь, как за спасательный круг, за невидимую ниточку, прошептал:

— Я люблю тебя.

Радость в темно-карих глаза, ласковая улыбка и:

— А я тебя.

Сириус улыбнулся и сознательно отпустил ниточку, закрыв глаза, чтобы запомнить все именно так, как есть, а не превращать расставание в агонию. Впервые за последние сутки у него на душе было так тепло и легко, что даже дементоры на него пока не действовали.

Белла тоже закрыла глаза и открыла их только тогда, когда за заключенным закрылась дверь.

Вот и все. Надо учиться жить новой жизнью.

Девушка и плакала, и улыбалась одновременно. Дамблдор посмотрел на нее, но ничего не сказал.

До полнолуния осталось три дня.

* * *

Мисс Грейнджер,

жду вас у себя в последний день Рождественских каникул, в восемь.

С уважением, Альбус Дамблдор».

Гермиона с трудом положила сложенный в два раза кусочек пергамента в карман — перемотанные пальцы все еще плохо слушались. Девушка задумалась: чего хочет от нее директор? Наверное, поговорить о том, что она едва не замерзла. В прочем, ей все равно. Она не жалеет ни о чем.

* * *

Гермиона ошиблась — Дамблдор хоть и поинтересовался, как она себя чувствует, но ни упреков, ни нотаций за этим не последовало. Директор только внимательно посмотрел на нее поверх своих очков-половинок, и сказал:

— Надеюсь, у вас нет планов на этот вечер, так как Адам Кроу приглашает нас в Вену.

— Значит, в Кембридж я не отправляюсь?

— Нет, там сейчас тоже каникулы. Так что…

— Мы отправляемся сейчас?

— Да. Думаю, вам надо сбегать за теплой мантией, поэтому я буду ждать вас в холле.

Гермиона на всех парах влетела в гостиную и, не обращая внимания на удивленные взгляды, взбежала по лестнице в спальню девочек. Там находилась одна только Парвати.

— Привет! — поздоровалась Гермиона и стала быстро перерывать вещи в чемодане, пытаясь найти теплую мантию.

— Привет. Ты куда-то собираешься? — удивилась Патил. — На улице уже темно…

— Да, я знаю. — Гермиона извлекла на свет скомканную мантию и легким движением волшебной палочки привела ее в нормальный вид, а тогда оделась. — Я иду с Дамблдором. Я не видела ни Гарри, ни Рона — передашь им, что я буду позже, ладно?

Парвати удивилась, но расспрашивать ни о чем не стала.

— Хорошо.

* * *

Вена встретила Дамблдора и Гермиону густым снегопадом. На улицах почти не было людей, а светящиеся фонари едва рассеивали темноту. Гермиона поежилась от сильного порыва ветра — она еще не выходила на улицу с того самого времени, как чуть не замерзла, и теперь ее тело болезненно реагировало на резкое снижение температуры.

В клинике было тепло. Сонная медсестра, сидящая в холле, сразу же позвала мистера Кроу. Тот выглядел уставшим, но довольным. Он пригласил Дамблдора и Гермиону в кабинет, где их уже ожидала Рита.

— Добрый вечер, — улыбнулась она. — У нас есть хорошие новости для вас.

— Лекарство? — Дамблдор внимательно посмотрел на женщину.

— Мы надеемся, что да.

Гермиона подумала, что ей почудилось. Они изобрели лекарство? Лекарство от проклятия оборотня?!

Рита достала из ящика стола маленькую шкатулку и протянула ее Гермионе. Внутри оказался обычный маггловский шприц и маленькая стеклянная ампула с ярко-красной жидкостью.

— Мы неуверенны, что оно сможет снять проклятия оборотня, но, если вколоть его за час до полнолуния, то оно заблокирует тридцать-сорок процентов генов, отвечающих за превращение. Есть вероятность, что эта сыворотка поможет сохранить человеческий облик. Но нельзя ее колоть, если вы принимаете антиволчье зелье — там разный химический состав, можно попросту отравиться.

— Тридцать-сорок процентов? — тихо спросил Дамблдор. — Но этого явно мало, чтобы полностью остаться в человеческом обличье…

— Да, но если оно сработает хотя бы чуть-чуть, значит, мы на правильном пути, и будем пытаться усовершенствовать сыворотку так, чтобы она помогла на все сто. — просто ответил Адам.

— Человеческое обличье… А поможет ли оно мне сохранить человеческое сознание? — Гермиона сомневалась. С одной стороны, она была в восторге — ведь это шанс снова стать человеком. С другой стороны — только антиволчье зелье сохраняет сознание, а если сыворотка не подействует в этом направлении, то уже все равно, как она будет выглядеть — она ведь может нанести кому-нибудь вред, убить кого-то…

— Этого мы не знаем. Возможно, будут проблески сознания. — пожала плечами Рита. — Но, если не пытаться, то мы так ничего и не узнаем…

— Но все равно, решение за вами, мисс Грейнджер. Если вы согласитесь попробовать это лекарство, я позабочусь о том, чтобы вы в этот момент пребывали в таком месте, где вы не сможете нанести кому-то вред. — сказал Дамблдор. Все уставились на Гермиону. Она еще немного посомневалась, и таки решилась.

— Я согласна, — ответила она.

Чета Кроу дружно улыбнулась.

— А вы умеете делать уколы? — спросила Рита.

Гермиона пожала плечами.

— У меня родители стоматологи, я полдетства проигралась с разными медицинскими приборами.

— Ну, тогда с этим, думаю, проблем не возникнет. — улыбнулся Адам.

* * *

— Здесь в радиусе сорока миль нет ни одного поселения, так что, думаю, ночью столкновение с людьми равно здесь нулю. — сказал Дамблдор.

Гермиона оглянулась по сторонам. Они стояли в долине, между двух высоких гор, покрытых лесом. Здесь почти не было снега, но воздух стоял морозный. Солнце уже почти исчезло за хребтом на западе, так что в долине было уже почти темно. Гермиона засветила палочку.

— Мы в Альпах?

— Нет, мы в Румынских Карпатах.

— Красивое место. — тихо сказала Гермиона. — Всегда хотела побывать в Карпатах.

— Мне жаль, что вам придется быть здесь самой. — грустно сказал Дамблдор. — Возьмите эту чашку — это порт-ключ в Хогвартс, он активируется за час после рассвета.

— Спасибо вам, что заботитесь обо мне. — натянуто улыбнулась Гермиона, и взяла маленькую фарфоровую чашечку. Пустота, царящая у нее на душе, стала, казалось, вообще бездной. — Но мне хочется побыть одной, извините.

— Удачи, Гермиона. — сказал Дамблдор и трансгрессировал. А Гермиона достала из кармана мантии маленькую шкатулку и достала из нее ампулу и шприц. Отбив несложным заклинанием горлышко ампулы, девушка набрала в шприц красную жидкость и постукала пальцем по шприцу, а тогда слегка надавила на поршень, чтобы убрать из емкости воздух. Вздохнув, девушка закатала рукав на правой руке и вколола иголку прямо в вену, а тогда выпустила из шприца сыворотку.

Ей показалось, что она влила себе в руку раскаленный свинец. Закусив до крови губу, чтобы не закричать, Гермиона упала на колени и вцепилась пальцами в сырую землю. Бинты сразу же стали мокрыми и грязными, но ее это мало интересовало. Она попросту этого не замечала — по телу прокатилась обжигающая волна, от чего на глазах выступили слезы. Впервые Гермиона ощутила преимущество того, что она заблокировала все свои человеческие чувства — она не чувствовала ни страха, ни ужаса от того, что сгорала изнутри. Единственные муки, которые она ощущала, были физическими — а их за последние месяцы она научилась терпеть стойко.

Боль и жар уходили очень медленно. Руки и колени затекли от напряжения, когда Гермиона смогла наконец подняться на ноги. Отряхнув с земли ладони, девушка стала готовиться к превращению. Чтобы как-то занять себя, она насобирала хвороста и, осушив его теплым воздухом из палочки, разожгла довольно большой костер. Вокруг стало совсем темно, и Гермиона чувствовала приближение луны — девушке стало жарко, дыхание начало сбиваться. Положив волшебную палочку на видном месте, так, чтобы можно было без труда найти ее утром, она сняла мантию и шарф, разулась, а тогда вдруг долину залил серебристый свет, и ее голову пронзила страшная боль. Раньше такого не было — если превращение и начиналось, то болело сразу все тело, трансформировались все кости одновременно. Видимо, сыворотка таки действовала. Но теперь, не выпив антиволчьего зелья, Гермиона стала чувствовать, что меняется не только ее тело, но и сознание.

Из-за адской боли девушка начала терять себя, терять контроль над своим телом. Утром она помнила только, как вспышками возвращалось к ней сознание — и она успевала увидеть то свои руки, покрытые шерстью, то волчьи лапы, в которые они превращались. Она то кричала, то выла, мотаясь по лесу, и однажды едва не упала в костер, который разожгла, и который к середине ночи погас. Ее тело то ставало волчьим, то вновь человеческим — и превращение, приносящее боль и страдания, не прекращалось всю ночь.

Это полнолуние Гермиона запомнила, как самое ужасное в своей жизни. Когда она очнулась утром, то помнила только размытые видения, которые остались с тех коротких моментов, когда она что-то понимала. Но зато ее тело помнило все — нагая она очнулась в наполовину растаявшем сугробе, далеко от того места, где вчера началось превращение. Сначала Гермиона не могла даже двигаться — все ее тело было покрыто глубокими царапинами — видимо, ночью она пробиралась сквозь острые кусты, а получеловеческое-полуволчье тело не было готово к таким испытаниям. Вся в крови, со спутанными волосами и безумным взглядом, Гермиона долго приходила в себя. Но потом ее словно облили холодной водой, и она вспомнила про порт-ключ. Солнце взошло уже довольно давно, и время наверняка было на исходе…

Превозмогая боль в израненном теле, девушка бросилась искать долину, где оставила волшебную палочку, мантию, обувь и заколдованную чашечку.

Когда она наконец нашла их, то успела только закутаться в мантию и схватить волшебную палочку, как маленькая чашечка, стоящая на земле, вдруг засветилась голубым светом. Гермиона успела только прикоснуться к ней, как ее палец словно приклеился, и порт-ключ активизировался.

Секунду спустя Гермиона упала на холодный, покрытый твердой ледовой коркой, каменный пол. Раскрыла глаза и поняла, что находиться на верхушке Астрономической башни. А тогда вдруг провалилась в забытье.

* * *

Каково же было удивление Драко Малфоя, когда он, поднявшись на Астрономическую башню, вдруг нашел там Гермиону Грейнджер. Девушка была почему-то босая и вся в глубоких царапинах. Закутавшись в темплую мантию, она спала на обледеневшем полу.

— Ну почему, почему ты не можешь и шага ступить, чтобы не споткнуться или не упасть? — простонал Эйдон, останавливаясь. Мария, что-то недовольно бормоча, поднялась с земли и отряхнула подол платья. Выпрямившись, девушка сделала шаг и опять упала. Эйдон закатил глаза и помог ей снова подняться.

— Так, похоже, сама ты ходить не умеешь, — пробормотал он и, обняв ее за талию, потянул дальше.

— Так темно же! — голос Марии стал довольным. Ей нравилось ощущать тепло сильной руки на талии. Мысли девушки сразу понеслись в романтическом направлении. — А ты ходил когда-нибудь за цветком папоротника?

— Э-э… нет. Я не верю, что он существует.

— Он существует. Правда, я видела его только на картинках в магических книжках, но можно попытаться найти его. Тем более сегодня.

— Очень не люблю эту ночь перед Ивана Купала, — признался Эйдон.

— Почему? — удивилась Мария.

— Девушки становятся слишком… приставучими. Это не о тебе. Ты всегда приставучая, — ухмыльнулся парень.

— Ну спасибо. Почему же ты тогда согласился пойти?

«Потому что парни тоже становятся приставучими, и я не хотел, чтобы ты шла одна».

— Дома скучно.

Наконец вдалеке стало видно маленький огонек, по мере приближения Эйдона и Марии к лесу превратившийся в большой костер, вокруг которого мельтешили тени. Стало слышно звуки скрипки и вистла, которые сплетались в витиеватую веселую музыку. Народу было едва ли не больше, чем на Празднике вин, с которого прошло хоть и не так много времени, но люд перестал уже беспокоиться о том, что произошло тогда. Даже будь сейчас полнолуние, все равно никто не остался бы дома, все шли на опушку леса, чтобы веселиться. Древний праздник звал молодых людей, заставляя хотя бы на одну ночь забыть о том, что они христиане, и позволяя на пару часов вернуться в те времена, когда язычники резвились вокруг костров, искали волшебные растения и пытались разглядеть среди деревьев эльфов, гномов или, на крайний случай, лешего.

Чем ближе подходили Эйдон и Мария к толпе, тем сильнее сказывалось на них действие волшебного вечера. Кровь начинала бурлить, глаза загорались, казалось, что даже земля дрожит. Парни танцевали вокруг костра, и в бликах огня их лица преображались, и раскрывалась срытая веками кельтская сущность. Мария смотрела на взволнованных ночными чарами людей и думала: «И это магглы? Они говорят, что ведьмы устраивают шабаши, а сами чем занимаются? Где их правда, а где правда волшебников? Они ведь так похожи, пусть и не осознают этого».

— О, а вот и они! — как только Мария с Эйдоном появились в поле видимости, навстречу им побежал Томас Джерри, знакомый Лейти. — Мисс, — поклонился он Марии и поцеловал протянутую ручку. — Мистер…

— Хочешь и мою руку поцеловать? — пошутил Эйдон.

— Да нет, это я так, для красоты тебя назвал, — ухмыльнулся Том и сделал приглашающий жест рукой. — Мы вас заждались!

— Да ну? — выгнула бровь Мария.

— О да, Мэри, мы так за вами соскучились. Вы постоянно вместе, с остальным народом мало общаетесь… — глаза Тома хитро сверкнули.

— Меня зовут Мария. Не Мэри, — нахмурилась девушка. Эйдон почувствовал, как она напряглась. В последнее время он научился распознавать ее эмоции, достаточно было взглянуть на нее. Только в этот раз перемена ее настроения была ему непонятна. Ему казалось, что ее не слишком волнует, что их считают парой. Право, парни иногда бывают очень недогадливы.

— А где твоя Кэти? — поинтересовался Лейти, чтобы избежать разбирательств по поводу имен.

— Сейчас придет, — махнул рукой куда-то в толпу у костра Том. Аркан уже распался, и музыканты заиграли веселый танец, в котором участвовали пары.

— Мария, можно тебя пригласить? — вдруг спросил Том. Девушка удивилась и вопросительно посмотрела на Эйдона. Тот пожал плечами, мол, решай сама, как тебе захочется. Мария подала руку Тому, и он повел ее к другим танцующим парам.

— При Эйдоне не хотел говорить, но все же решил тебя предупредить, — сказал вдруг Том, делая несложные па, которые состояли в основном в том, что он обнимал Марию за талию одной рукой, и так они делали несколько оборотов, а когда расходились, то держались за руки. Мария насторожилась. Она раньше не особо общалась с Томом. Он, как и большинство парней Медовых Боров, немного ухлестывал за ней, как только она появилась в деревне, но, когда Мария явно дала понять, что ее он не интересует, попросту отстал, сохранив при этом легкие приятные отношения с девушкой. Правда, дружбы между ними не было, но зато Том был в довольно хороших отношениях с Эйдоном и Виктором.

— О чем? — спросила Мария и охнула, когда он вдруг быстро притянул ее к себе, едва не нарушив своей поспешностью ритм танца, и, крепко обняв, сказал ей на самое ухо:

— Вчера я случайно стал свидетелем разговора Лизи МакГреат и Виктора Рейнолдса. Толком я ничего не понял, так как они замолчали, увидев меня, но из того, что я услышал, мне стало ясно: они что-то замышляют против тебя. И Лизи, и Виктор сходят с ума от ревности, и я решил предупредить тебя.

— Спасибо, — пробормотала Мария, на миг отходя от него и снова возвращаясь в объятья. — Эйдону они не угрожают?

— Да вроде нет. Я слышал только твое имя.

— Еще раз спасибо.

— Ты Эйдону-то скажешь? — поинтересовался Том.

— Зачем? Чтобы он еще решил с ними разбираться? Я сама могу, — ухмыльнулась Мария, хотя внутри у нее все похолодело, интуиция шептала: беда!

— Ну, смотри. Лизи становится страшным человеком, когда ревнует.

— Не к чему ревновать, — буркнула Мария.

— То есть? Вы же с Эйдоном…

— Друзья. Не больше.

Том недоверчиво посмотрел на нее.

— Я серьезно, Том. Просто тот уровень общения, который установился между нами, взаимно симпатичен нам обоим. А если Лизи и Виктор видят в нашей дружбе что-то большее... Что ж, это их проблемы.

— Вся деревня считает вас парой. Эйдон раньше ни одной девушке не уделял столько внимания, как тебе, — Том все еще выглядел удивленным.

— Потому что я не очередная его подружка.

— Не грусти, Мария, — пробормотал парень, внимательно взглянув на нее. Теперь удивилась уже Мария: откуда этот почти незнакомый ей юноша так понимает ее настроение? Ей казалось, что она умеет контролировать эмоции, а оказалось, что нет. Что же…

— Я не грущу.

— Это видно по твоим глазам, когда ты смотришь на него, — танец закончился и Том отпустил руку Марии, а потом отошел на шаг и легонько поклонился.

— Это видят все? — спросила Мария, кланяясь в ответ.

— Нет, думаю, только я, — Том повел ее в ту сторону, где Эйдон в кругу десятка человек смеялся над чьей-то шуткой. — А Эйдон вообще слеп. Ты очень хорошая девушка, Мария, жаль, что я не в положении Лейти, — Том грустно улыбнулся.

— После этих слов можешь считать, что хотя бы дружеское положение тебе гарантировано, — улыбнулась Мария. Она была польщена.

— О чем это вы так активно шептались во время танца? — шутливо нахмурился Эйдон.

— Ревнуешь? — спросила какая-то девушка из компании. Мария ее не узнала.

— Конечно, — улыбнулся Лейти и обратился к Марии, протянув руку: — Надеюсь, ты не слишком устала, чтобы и мне подарить один танец.

— Ну, раз ты так просишь… — Мария улыбнулась и подала ему руку. Музыканты заиграли мелодию намного спокойней той, что была перед этим. Мария не выучила еще названий всех английских танцев, но этот ей определенно нравился, ведь в нем столько нежных прикосновений, взглядов глаза в глаза…

— Ты чем-то взволнована, — сказала Эйдон, едва касаясь ее ладони своей, а потом обнимая другой рукой за талию.

— Все нормально, — улыбнулась девушка. Она действительно решила не говорить ему о неприятной новости, что сказал ей Том. — Правда. Мне просто приятно, что ты все-таки решил прийти.

— Мне и самому начинает здесь нравиться, — улыбнулся Эйдон.

— Ты так изменился.

— Нет, я такой же вредный и невоспитанный.

— Неправда, ты сейчас очень хороший, — полушутя-полусерьезно возразила Мария.

— Тебе так кажется, я могу быть злым, — Эйдон вдруг взял ее за руку и, когда девушка сделала оборот, аккуратно подкосил ей ногу так, что Мария не удержала равновесия и вскрикнула от неожиданности, и подхватил у самой земли, замерев. — Видишь?

Мария промолчала. Сердце у нее стучало уже где-то в горле, но не от страха. Он, сам того не ведая, играет с ней. То отпускает, то ловит... Как кошка мышку. Уже второй раз за вечер Мария задумалась: а так ли отличаются маги от магглов, как принято думать? Вот он околдовал ее, волшебницу…

— Поставь меня на место, — прошептала Мария, хотя ей было приятно быть в таком немного странном полулежащем положении, завися только от сильных рук Эйдона, ощущая его дыхание на своей щеке, смотря в его серые глаза, которые были сейчас совсем близко. — На нас люди смотрят.

— Кто это так засмущался? — Эйдон дружелюбно ухмыльнулся и вернул Марии вертикальное положение. Девушка действительно покраснела.

— Давай я тебя вниз головой опущу, посмотрим, останешься ли таким бледным, — буркнула она.

Эйдон хмыкнул, но больше Марию в смятение не приводил. По крайней мере, до конца танца.

— Я хочу пить, — капризным тоном заявила девушка, когда музыканты сменили мелодию.

— Вино?

— Э-э… здесь ведь ничего другого нет, правда? — пожала плечами Мария. — Давай вино.

— Подожди секунду.

Эйдон куда-то исчез и пропадал довольно долго, поэтому Мария успела даже немного заскучать. Но тем не менее парень наконец появился, причем с двумя большими кружками.

— Вина не было. Зато был отличный эль, — улыбнулся он.

— Спасибо, — ответила Мария и сделала несколько глотков. Ей сразу же стало жарко. Девушка была довольно чувствительна к алкогольным напиткам, даже если они слабые.

Эйдон рассматривал танцующих. Ему чего-то не хватало. Точно! Не было ни Лизи, ни Виктора, а они обычно не пропускали празднества.

«Может, они нашли друг друга», — появилась и сразу исчезла мимолетная мысль. Эйдон посмотрел на Марию, выражение ее лица было непривычно серьезным.

— О чем задумалась?

— Я... Ни о чем, — пожала она плечами.

— Не хочешь прогуляться?

— Идем.

Они медленно пошли вдоль опушки. Подул ветерок, и Марии неожиданно даже для нее самой стало зябко. Эйдон заметил это и приобнял ее за плечи.

— Ты почему загрустила? — тихо спросил он, когда они отошли на довольно большое расстояние от костра, так, что люди, которые попадали в поле освещения, казались им совсем маленькими. Здесь не было так шумно. Мария остановилась, а потом вообще села на траву возле самих деревьев. Эйдон устроился возле нее, не убирая руки с ее плеч. Девушка склонила голову ему на плечо и закрыла глаза.

— Не знаю. Что-то тоскливо стало, — просто ответила она.

— Впервые слышу от тебя такие слова, — Эйдон задумался. — В последнее время. Что-то случилось?

— Не-а, ничего не случилось. Говорю же, просто настроение пропало.

Некоторое время они молчали.

— Нас все считают парой, ты в курсе? — пробормотала вдруг девушка.

— Да, в курсе. Тебе это не нравится? — тихо спросил он.

— Это немного… странно. О нас говорят то, чего нет. Я не знаю, нравится ли мне это. Наверное, да, — честно ответила Мария.

— Одно твое слово — и вся деревня забудет, что нас так называли.

— Я знаю. Но пусть все остается, как есть, — ответила девушка, а сама вдруг подумала, что не может терпеть это. Не может оставлять все, как есть. Он совсем рядом, близко, переживает, но он… не ее. Не отпускает дружбой слишком далеко, но и не подпускает ближе. У нее сердце из-за этого болит, доставляя почти физические страдания. А так дальше не может продолжаться. Она привыкла, что в ее мыслях и жизни все понятно, а здесь… страх, что он не любит ее, лежит на одной чаше весов, а на второй — ее любовь, которая требует взаимности. И так трудно решить, стоит ли рушить дружбу, чтобы узнать…

— Я люблю тебя, Эйдон.

Мария сама испугалась того, как прозвучал ее голос. Вернее не того, как он прозвучал, а того, что она вообще это сказала. Она призналась ему в любви! Хотя все еще не могла решить, стоит ли хотя бы намекать ему... Видимо, ее мысли самостоятельно решили озвучиться, потому что девушка буквально ужаснулась сказанному. Ну все, теперь уже нет разницы — была у них какая-то дружба или нет. Потому что есть слова, после которых невозможно вернуться к былым отношениям. Слова любви одни их таковых.

Может, Марии показалось, но рука, обнимающая ее плечи, едва вздрогнула.

Эйдону показалось, что он ослышался. Она призналась ему в любви? Она? Единственная девушка, в которой он был уверен, что не вскружит ей голову, как многим другим, влюбилась в него. И почему-то Эйдон чувствовал, что ее слова не те, которые говорят, когда имеет место простое увлечение или же просто страсть. Если Мария — взбалмошная, веселая, но умная! — сказала, что любит его… значит, она его любит.

— Можешь ничего не говорить, если не хочешь, — тихо сказала девушка, посмотрев на него. Здесь, вдалеке от костра, ее глаза казались совсем темными. И очень грустными.

— Я просто не знаю, что сказать, — честно ответил Эйдон. — Я немного… не ожидал. И… я не хочу причинять тебе боль, но не знаю… смогу ли сказать тебе то же.

Мария пожала плечиками, хотя сердце у нее буквально разрывалось от боли. «Только не плачь!» — мысленно приказала она себе.

— Все нормально. Я знала, что так будет. Анжела еще после первой нашей встречи сказала, что ты невлюбчив. Я даже рада.

Эйдон чувствовал себя очень странно. Где-то в глубине его души появилось некое подобие радости, но вместе с тем проснулась и совесть. Он не заслуживает ее любви. Она не может стать просто очередным его увлечением, а взаимности он не чувствует. С другой стороны она слишком дорога ему, чтобы мучить ее. И прекратить это можно, но только бросив ее. А так делать тоже нельзя. Он утратит огромную часть себя, потому что она пусть и не в роли любимой, но заполучила большое место в его сердце.

— Рада? — спросил он, просто чтобы спросить хоть что-то.

— Да. Что бы это нам дало?

— В смысле?

— Ты что, Эйдон? Не видишь, как относится ко мне твоя мать? Она не видит меня рядом с тобой даже при тех отношениях, которые между нами существуют… Да и еще много людей… Ты поссорился с Виктором и Лизи из-за меня. И вообще…

— Мне плевать на их мнение. Даже на мнение матери, раз на то пошло. Это моя жизнь, поэтому мне и решать с кем общаться, дружить… в кого влюбляться.

— Хватит! — вдруг вскрикнула Мария, освободившись из его объятий, встала и отошла на пару шагов. — Извини, но я… Мне надо побыть одной.

И она исчезла в темноте.

А Эйдон еще долго сидел и смотрел на далекий костер и людей. Но он не видел ничего из этого.

Она любит его.

* * *

Мария долго шла, отдаляясь все дальше от костра и веселящейся толпы. Слезы текли по ее щекам, а она даже не вытирала их. Что ж, он, по крайней мере, честен с ней. Он не хочет делать ей больно…

Он убивает ее этим.

Девушка осела на землю и закрыла лицо руками. Так плохо ей было только тогда, когда погибли ее родители. Нет, тогда было по-другому. Боль от потери родных нельзя ни с чем сравнить, это совсем другой разряд страданий… Боль от отвергнутой любви совсем другая. Потому что одно дело, когда осознаешь, что вот были дорогие люди — и вдруг их не стало, и приходиться жить с тем, что их никогда уже не будет. И совсем другое — видеть его каждый день, улыбаться и говорить с тем, кого любишь, смотреть в его глаза, на его губы и знать, что права поцеловать их у тебя нет. Нет сил запретить себе общаться больше с ним, потому что это ранит и ее, и его… и нет сил видеть его.

А сейчас она одна и может подумать над этим. Подумать над тем, что делать дальше, потому что нельзя вернуться, все изменить, нельзя жить тем, что она уже поменяла. Да и если бы у Марии был шанс переиграть все сначала, она сделала бы все так же, сказала бы те же слова. Но она не стала бы возвращаться в прошлое. Хотя бы потому, что пришлось бы снова выслушивать его ответ. Он не любит ее.

Ну и пусть. Зато она любит его. Он ведь не бросил ее, не посмеялся над ней, значит, они могут спокойно общаться дальше. Лучше быть снова его другом, чем вообще никем. Конечно, он теперь знает о ее чувствах. Но она сделает все возможное, чтобы ее признание не стояло между ними, чтобы он не боялся, что мучит ее. Да, она будет мучиться, но это будет меньшее из двух зол. Дружба будет уже не та, ну и что? Пусть будет хоть что-то. Просто чтобы видеть его, слышать, быть рядом с ним…

Неожиданно Марией овладело странное чувство. Такое бывало с ней однажды, когда она в восемь лет взобралась на чердак в доме своего дедушки по материной линии и нашла там старинный медальон, который оказался сильным магическим артефактом. Так впервые проявились ее магические способности. Когда другие детки развлекались тем, что поднимали свои игрушки в воздух силой мысли, маленькая Мария стала проявлять ту сторону своих магических способностей, которая стала потом доминирующей в ней — интуицию. Да, она была способной ведьмой, но никакие заклинания не приносили ей такого удовольствия, как возможность что-то находить благодаря своему чутью. И сейчас это чутье вновь проснулось, подсказывая: рядом магия.

Мария встала с земли, не удосужившись даже отряхнуть юбку, и оглянулась по сторонам. И увидела его.

Свет.

Мягкий серебристый свет лился из-за деревьев невдалеке от нее. Мария на всякий случай взяла в руки волшебную палочку и зашла в лес, чтобы узнать, что привлекло ее внимание.

И замерла, увидев цвет папоротника.

* * *

— Я знаю, кто ты.

Мария вздрогнула от неожиданности, когда вдруг из-за дерева вышел Виктор. Она узнала его в неясном свете луны. Хорошо, что он не видел светящегося папоротника, и она успела спрятать палочку. Мария немного испугалась. Он что, следил за ней? Но нет, не может быть... Она бы почувствовала.

Девушка довольно долго стояла у светящегося папоротника, а потом решила пойти домой. Видеть кого-то — особенно Эйдона — ей сейчас очень не хотелось. Она обошла костер стороной так, что ее никто не заметил, и пошла вдоль леса, в сторону деревни. И тут… Виктор.

— И кто же?

— Ведьма.

В груди у Марии похолодело. Как? Откуда?..

И почему его голос… он говорит так спокойно?

— И что? Сдашь меня Инквизиции?

— Нет, если ты будешь хорошей девочкой, — Виктор сделал несколько шагов к ней, и Мария отступила на такое же расстояние, как вдруг врезалась спиной в дерево. Черт! Виктор подошел к ней и остановился совсем близко. Девушка увидела, как сверкнули в лунном свете его глаза. Словно он был хищником, сумевшим, наконец, поймать свою добычу.

…они что-то замышляют против тебя.

— В каком смысле? — холодно спросила Мария.

— Ты знаешь, — улыбнулся Виктор и коснулся ее щеки кончиками пальцев. Марию словно током ударили. Она выхватила палочку, но не успела ею воспользоваться. Виктор, похоже, ожидал чего-то подобного, потому как, не дав девушке даже взмахнуть рукой, выбил палочку из ее пальцев, а потом поднял ее с земли и отбросил куда-то в сторону.

— Не глупи, иначе я сдам тебя.

— А ведь я могу и проклясть, — девушка пыталась держаться спокойно, хотя ей было чертовски страшно.

— Не проклянешь, ты слишком добрая.

— Уверен?

— Да. И к тому же зачем тебе меня проклинать? Я люблю тебя.

Мария сделала шаг в сторону, но Виктор схватил ее за руки выше локтя и прижал к дереву.

— Не убегай от меня… — прошептал Виктор, наклоняясь к ней и касаясь своими губами ее.

— Виктор, оставь меня, пожалуйста… — прошептала Мария, пытаясь вырваться из его хватки. — Ты не знаешь, что такое любовь.

— А кто знает? Эйдон? — Виктор засмеялся, и это был сумасшедший смех. Мария вздрогнула. Внутри нее кроме страха стала зарождаться злость. — Да он поиграет с тобой и бросит!

— Лучше быть брошенной им, чем любимой тобой! Ты мне противен!

Мария вскрикнула, когда Виктор ударил ее по лицу, и упала бы, если бы он все еще не держал ее одной рукой. А потом ощутила жадные горячие губы на своей шее. Послышался звук разрываемой ткани.

— Нет!

Мария умудрилась выдернуть одну руку и ногтями вцепилась Виктору в шею. Тот взвыл и, схватив ее за руки, повалил на землю. Началась борьба, в которой силы были неравны. Но тут неожиданно кто-то набросился на Виктора. Его буквально смело с Марии.

Мария еще в жизни не видела Эйдона в таком бешенстве. Он избивал своего бывшего лучшего друга так, что у того не было возможности не то что дать сдачи, но и даже защититься. Но Виктор тоже не был слабаком. Пытаясь защититься от града ударов, он изловчился и и сделал Эйдону подсечку, заставив упасть. Парни сцепились и покатились по траве. Неизвестно, чем бы закончилась драка, но тут Мария нашла в траве свою палочку. Красная вспышка — и Виктор слетел с Эйдона и упал рядом на землю, потеряв сознание. Разгорячившийся Эйдон не понял сначала, что произошло, и бил бы Виктора дальше, если бы Мария не остановила его.

— Хватит! Он без сознания…

Ее всю трясло, по щекам вновь текли слезы. Она смотрела на своего спасителя и все еще не верила, что все обошлось. Если бы не он…

Эйдон подбежал к Марии и крепко обнял ее, пытаясь успокоить.

— Тише, тише… глупенькая, хватит… Все в порядке…

Эйдон гладил ее по волосам и целовал их, его тоже трясло. Если бы Мария не остановила его, он бы убил Виктора и не пожалел бы об этом. Никогда.

Он в жизни не чувствовал еще такой ненависти, как сейчас. И никогда он еще не чувствовал такого облегчения от того, что успел вовремя.

Или почти вовремя. Когда он легко коснулся щеки Марии, та вдруг не то зашипела, не то охнула. Ей было больно!

— Он ударил тебя?

Мария посмотрела в глаза Эйдону и кивнула. Она уже немного успокоилась.

— Ничего, это… пройдет. Давай уйдем отсюда. Пожалуйста, — прошептала она. Эйдон кивнул. Не глянув даже на лежащего Виктора, они пошли в сторону деревни.

— Какой я дурак… Не надо было отпускать тебя одну, — пробормотал Эйдон, обнимая Марию, когда они уже остановились возле ее дома. Была самая середина ночи, луна зашла за тучи, и на улице было совсем темно. Мария даже была рада, что это так, ведь она была уверена, что на скуле у нее появился немалый синяк.

— Ты что… не говори так. Если бы не ты… — девушка вздрогнула. — И… он знает, что я ведьма.

— Что?!

— Да. Я не знаю, откуда, но знает. Мне надо убираться отсюда. Он выдаст меня Инквизиции.

Эйдон на миг потерял дар речи.

— Но откуда? Ты ведь колдовала только при мне?

— Сегодня во время танца Том предупредил меня, что Виктор с Лизи что-то замышляют против меня, но…

— И ты мне не сказала? — разозлился Эйдон.

— А что бы это дало? На танцах их не было!

— И ты додумалась пойти домой сама? А если бы я тоже не решил пойти к деревне в то же время? Мария!

— Я просто… не хотела никого видеть, — тихо сказала она.

Эйдон внимательно посмотрел на нее.

— Глупая.

— Я хочу домой, — Мария легко коснулась его щеки губами и освободилась из объятий. — Спасибо.

* * *

— Пусть папоротник расцветет — тебе цветок тот подарю... И сердце вместе с ним... тебе я сердце отдаю... — тихий голос проник в сознание, развеяв сон.

Эйдону казалось, что он заснул всего миг назад, но, как оказалось, он ошибался. Когда он, не разуваясь и не раздеваясь, завалился на кровать и после долгих раздумий, наконец, задремал, еще была ночь. А теперь на улице светало. Неясный сероватый свет проникал сквозь окно, и в этом свете ясно было видно изящную фигурку девушки, стоящей у окна.

Как она попала к нему в дом?

Эйдон резко сел на кровати, а потом встал и подошел к Марии. Она стояла к нему спиной. Минуту они молчали, и тогда девушка сказала:

— Я сегодня уезжаю.

— Это прощание?

— Да, — Мария повернула голову и встретилась с Эйдоном взглядом.

— Где я смогу тебя найти?

— Зачем тебе искать меня, Эйдон?

Давно она не говорила так… открыто.

— Я не смогу без тебя.

Мария усмехнулась.

— Теперь, когда Виктор знает, я вне закона. Уверена, уже сегодня в деревне будут инквизиторы. Поэтому ты больше меня не увидишь. Тебе надо меня забыть. Общение с ведьмой не принесет тебе ничего хорошего.

— Ты принесла в мою жизнь все хорошее, что в ней есть.

— Рада, если это так.

— Мне плевать на чужое мнение.

— Мне тоже. Но от этого может зависит твоя жизнь.

— Мне все равно.

— А мне нет.

Мария повернулась к Эйдону и протянула ему маленький серебристый цветочек.

— Вчера я случайно нашла-таки цвет папоротника, — грустно улыбнулась Мария. — Я наложила на него заклинание, которое будет защищать тебя от разных бед. Просто храни его у себя.

Эйдон взял цветок.

— Спасибо. Он похож на тебя. Такой же хрупкий и волшебный.

Они некоторое время просто смотрели друг на друга. И в этот момент они были очень похожи тем, что творилось у них на душе.

— Я найду тебя.

Мария улыбнулась, а потом встала на цыпочки и прошептала ему на ухо:

— Я уже нашла тебя. Закрой глаза.

Эйдон закрыл глаза и почувствовал легкое прикосновение ее губ к своим. Когда он открыл глаза, Марии в комнате уже не было.

* * *

— Я буду скучать. Береги себя! — Анжелика крепко обняла племянницу.

— А ты себя, — улыбнулась Мария и стерла со щеки нежданные слезы. — Пока.

Девушка наклонилась, чтобы взять сумку, в которую сложила все нужные ей вещи, как вдруг раздался стук в дверь. Мария с Анжеликой испуганно переглянулись.

— Кто это может быть? — прошептала Анжелика. Ответ пришел тут же.

— Именем Святой Инквизиции, откройте дверь!

Сознание уже не было волчьим, но, казалось, ему было сложно снова стать полностью человеческим. Вакцина от проклятия сбила его цикл — вернее, сбила его основные характеристики. Ведь ты или человек, или волк — раз уж стал оборотнем. И стоит это помнить и не пытаться изменить ход вещей.

Иначе следует расплата.

... Драко стоял, прижавшись лбом к холодной стене. Слева от него находились двери в Больничное крыло. А оттуда доносились леденящие душу крики. Словно человек, находившийся там, подвергался пыткам пострашнее Круцио.

Почему-то это случалось именно ночью. Днем Драко не посмел бы сюда придти. Здесь всегда ходило много народу, да и в любое время к вновь попавшей в медпункт Грейнджер могли прийти ее верные гриффиндорцы. Нет, Драко приходил сюда поздно, после полуночи, после того, как уставал чинить Исчезающий шкаф. Он приходил сюда вечером, а уходил перед рассветом. Целые часы просиживал возле двери, не осмеливаясь войти, и слушал крики. Он не понимал, почему Гермиона так кричит. Наверное, она заболела. Но почему тогда ее не положат в клинику Святого Мунго? Драко не знал. Как не знал и того, почему уже неделю стоит под дверьми, жертвуя пятью часами сна из восьми. И так каждую ночь. Он не знал почему.

Ведь в этот раз он точно не был виновен в том, что произошло. Честно говоря, он и не понимал, что произошло. После того, как он принес Грейнджер сюда, он ни разу ее не видел. Слышал только ее крики, от которых у него по спине пробегал непонятный холодок. Однако его сюда тянуло как магнитом.

Первую ночь — Драко был уверен — Помфри и Дамблдор постоянно находились рядом с больной. Потом директор куда-то исчез — его не было во время трапез в Большом Зале, как не видел его Драко и в коридорах. Наверное, он искал лекарство для своей ученицы — другого объяснения Малфой не видел.

Грейнджер — Драко был уверен — никому не рассказывала о том, что происходит с ней ночами. День назад он услышал краем уха разговор Поттера и Уизли — те радовались, что их подруга поправляется. Странно, что она им не рассказала.

Драко был одним из немногих, кто знал о ее истинном состоянии.

Он хотел войти. Хотел посмотреть, жива ли она еще, когда ее крики ненадолго утихали. Но тогда они слышались снова — и парень вздыхал с непонятным облегчением. Пусть ей больно... но она кричит, а значит, худшее не произошло. Она жива.

Он хотел войти. Иногда мог простоять час с протянутой рукой, едва касаясь дверной ручки. И тогда думал о том, что будет, если он войдет. Если он увидит Грейнджер, а она — его. Что он скажет?

Он не знал. И продолжал стоять. Слушать... то ее крики, то неспокойный стук своего сердца.

И вот теперь стоял, прижавшись лбом к стене, ощущая, как от усталости ломит кости. Он в последнее время едва ходил на занятия. Пару раз даже уснул — в прямом смысле этого слова. Первый раз на истории магии — что было, в прочем, не так и страшно. А второй раз — на Астрономии. Профессор заметил это и ругался ползанятия. И сняла двадцать баллов со Слизерина.

Однокурсники хихикали как ненормальные.

И вот сейчас, пребывая в состоянии нервного и физического истощения, Драко не сразу услышал приближающиеся шаги. А когда заметил, было уже поздно прятаться. Из-за поворота появился смутно знакомый высокий силуэт. Приглядевшись, Драко узнал Дамблдора. Директор, как ни в чем не бывало, подошел к ученику.

— Что вы делаете здесь в три часа ночи, мистер Малфой? — тихо спросил он.

Драко захотел ответить, но горло оказалось слишком сухим, и вместо слов получилось непонятное шипение. Парень сглотнул и попытался снова. Голос был хриплым и тихим:

— Почему она так кричит? Каждую ночь?

— Вы часто здесь бываете? — Дамблдор выглядел крайне усталым.

— Каждую ночь... уже неделю, — просто ответил Драко.

— А почему не днем?

— Днем я занят, — соврал парень. Он был уверен, что директор это понял — по крайней мере, его глаза за стеклами очков непонятно блеснули, однако расспросов больше не было.

Директор ничего не сказал, а просто отворил дверь в медпункт и зашел туда. Дверь он за собой не закрыл — и Драко понял это как приглашение. Секунду посомневавшись, он все же последовал следом.

Гермиона лежала, укрытая легкой простыней, одетая в обычную белую рубашку, и казалось, что она спит. По крайней мере, глаза ее были закрыты. Но руки девушки постоянно дергались, как и ее веки. Волосы разметались по подушке. Она была бледна, как смерть. Стоило Драко переступить порог, как тело девушки вдруг выгнулось дугой на постели, и она издала очередной истошный вопль.

Дарко вздрогнул. Мадам Помфри, сидевшая до того неподвижно на стуле возле больной, встала навстречу директору.

— Как я вижу, никаких изменений? — пробормотал Дамблдор, становясь рядом с ними. Драко не мог отвести взгляда от бледного лица девушки. На нем читалась такая мука, словно ее закляли Круциатусом.

— Никаких, профессор. Я все перепробовала, — вздохнула мадам Помфри.

— Почему вы не отвезете ее в больницу? — спросил шепотом Драко.

— Мистер Малфой, что вы здесь... — начала было Помфри, но Дамблдор остановил ее взмахом руки.

— Я разрешил ему прийти, — сказал он. — Драко, мисс Грейнджер попросила, чтобы мы этого не делали. Она не хочет, чтобы кто-то, кроме нас, узнал о ее недуге.

— А что с ней?

Дамблдор немного подумал, что ответить.

— Гермиона недавно получила сильную травму от одного заклинания. Увы, такое бывает даже с самыми опытными колдуньями. Последствия травмы, как вы видите, ужасны.

— Но вы можете ее вылечить? — Драко почувствовал, что директор чего-то недоговаривает, но расспрашивать не стал.

— Попытаюсь.

Дамблдор достал из кармана какой-то маленький флакончик с черной жидкостью. Склонившись над замершей в забытье Гермионой, он зажал ей пальцами нос и быстро влил жидкость в рот. Девушка поперхнулась и открыла глаза.

Драко отступил на шаг. Такого он еще не видел.

Глаза без радужной оболочки. Абсолютно черные. Темнота, всепоглощающая тьма — даже в тусклом свете свечей она пугала.

Но это продолжалось лишь миг. Девушка вновь закрыла глаза, а потом ее тело постепенно расслабилось. Руки перестали дергаться, дыхание выровнялось. Она уснула.

— Я могу чем-то помочь? — спросил Драко. Эти слова из уст слизеринца звучали непривычно. Мадам Помфри как-то непонятно дернула рукой, но ничего не ответила. А вот Дамблдор спокойно сказал:

— Думаю, Гермиона наконец-то успокоилась и проспит до утра. Мадам Помфри, вы совсем устали за эту неделю, пора и вам отдохнуть. А вы, Драко, можете посидеть здесь с мисс Грейнджер столько, сколько захотите.

Драко ничего не ответил, а вот мадам Помфри, казалось, была не согласна.

— Я не хочу ее оставлять!

Дамблдор посмотрел на Драко.

— Она будет не сама. Если что, я вас позову, — сказал слизеринец. Директор выразительно посмотрел на медсестру.

— Ну ладно, — буркнула та и пошла в свой кабинет, где, судя по всему, ночевала. Когда за ней закрылась дверь, Дамблдор пожелал доброй ночи и тоже ушел.

Драко просидел с Гермионой до рассвета.

Спать ему совсем не хотелось. Зато он много думал. Даже больше, чем за все последние ночи — если такое вообще было возможно.

Он наконец-то понял, почему пришел. Грейнджер — подружка Поттера, лучшая ученица школы, к которой он за все эти годы слова нормального не сказал... вызывала в нем непонятные чувства. После того злосчастного Рождественского бала он, чёрт побери, стал чувствовать вину перед ней и ответственность за ее состояние. Парень так и не смог убедить себя в том, что она не из-за него тогда замерзла, хотя слухи доносили, что сама Грейнджер отрицала это. Он иногда ловил на себе ее взгляд — холодный, пронзительный, проникающий в душу. Она раньше так на него не смотрела; могла, конечно, глянуть свысока, когда в чем-то превосходила его на занятиях; могла обжечь горячим взглядом презрения, когда он ее обижал. Но так — внимательно, холодно — она не смотрела никогда. Да и сейчас стоило ему лишь посмотреть на нее, как девушка глядела уже в какую-то другую сторону. И Драко даже начинал сомневаться — ее он взгляд почувствовал на себе или нет.

Впрочем, он слишком во многом в последнее время сомневался. Например, в своем ли он уме.

Он простаивал часами у дверей в Больничное крыло, но его проблемы никуда не девались.

Во-первых, этот ужасный Исчезающий шкаф. Он уже начал сниться Драко каждые три часа его сна в сутки. Волдеморт не заставит его долго ждать наказания, если задание не будет вовремя исполнено. Отец в своем последнем письме уже весьма прозрачно намекнул о том, что его положение в обществе повелителя с каждым днем становится все шатче, а все из-за него, из-за Драко. Сын был не согласен — надо было нормально показать себя в Министерстве, а не спихивать все на него. Но уважение к отцу не позволяло ему написать в ответ такие мысли.

Во-вторых, Астерия. Драко мучило то, что скоро начало нового семестра, а значит, она вернется в школу. Если ночью его мысли занимала в основном кудрявая гриффиндорка, то днем он сто раз порывался написать письмо когтевранке. Брал пергамент, чернила, перо. Писал ее имя... и, смяв только что начатое письмо, комкал его и выбрасывал. Он не знал, что написать. А день ее приезда становился все ближе. И Драко понимал: если он хочет вернуть ее расположение, значит, надо встретиться и поговорить. Не так, конечно, как в прошлый раз. Он тогда думал, что хуже не сделает. Сделал. В другой раз такая ошибка была бы непростительной.

Наступив на горло своей вредности и высокомерию — впервые в жизни, наверное, — Драко понимал, что сам виноват во всем случившемся. Можно было, конечно, спихнуть часть вины на придурка Блейза — ведь курево, приведшее к столь плачевным последствиям, было его идеей! — но юный Малфой подсознательно понимал, что легче от этого не станет. В конце концов, отец вот уже сколько лет говорит ему одни и те же слова, когда хотел, чтобы Драко чего-то добился: «Будь, наконец, мужчиной». И вот пора быть мужчиной. Пора разруливать сложившуюся ситуацию самостоятельно.

Шестой курс выдавался неожиданно странным. Ладно, если бы еще только проблемы с заданием. Его еще есть время решать.

А вот неодолимое чувство, что времени разобраться в себе становится с каждым днем все меньше, не давало покоя. Драко влюбился в одну девушку и непонятным образом попал в зависимость од другой. И если первое еще естественно, то он понятия не имел, что делать с чувствами к Гермионе.

Она слегка повернула голову во сне и улыбнулась. Драко давно не видел ее улыбки — после бала Грейнджер стала непривычно скованной и беспристрастной. Он несмело протянул руку и коснулся ее щеки. Та была теплой.

Ее волосы оказались мягкими и шелковистыми, а вовсе не соломой, как уверенно утверждала вот уже шесть лет Паркинсон.

Драко закрыл лицо руками.

Что он делает?

Что ему делать?

* * *

Гермиона открыла глаза и сразу ощутила себя как-то непривычно. Она повернула голову — уже было светло, лучи утреннего солнца проникали в палату, озаряя ее мягким, приятным светом. Когда она засыпала, шел снег. Теперь небо за окном было голубым и глубоким, совсем без туч. В палате никого не было.

Девушка села в постели и коснулась пальцами лица. Самочувствие было просто чудесным. Голова, в последнее время болевшая целыми днями, была ясной. И...

Гермиона довольно зажмурилась. Она наконец-то спала! Спала! Впервые за неделю...

Нет, больше она не даст ставить над собой эксперименты. Тридцать-сорок процентов... А о последствиях кто должен был подумать?

Сознание девушки не могло стать полностью ясным после превращения. Как только на небе всходила луна, Гермиона начинала чувствовать устрашающую боль. Превращения в волка не было — менялось не тело, а внутреннее состояние. Сознание не становилось волчьим, не оставалось человеческим — блуждало между двумя сущностями, словно не находя себе места. Если бы не какие-то капли, которыми ее напоил Дамблдор в первую же трудную ночь, она давно лишилась бы рассудка.

Боль, воспоминания, жар. Гермиона каждое утро смутно вспоминала свои крики. Еще бы. Любое воспоминание человека, столкнувшись с чувствами волка, приносило боль. Любое волчье воспоминание, столкнувшись с чувствами девушки, приносило муку. Мозг, казалось, готов был взорваться от напряжения. Затишье, темнота...

— Ааааа!

Маленькая она бежит по дорожке, выложенной одинаковыми белыми камушками, и запинается. Падает, разбив колени. Хныкает. Из дома выбегает мама.

— Гермиона! Что случилось? Ну-ну, тише...

Лицо мамы становится лицом Снейпа.

— Зелье нормальное, — нехотя говорит он, глянув на какую-то бурую жидкость в ее котелке. Гермиона едва сдерживает улыбку.

Кажется, это был курс третий...

Подземелья растворяются в темноте.

И вдруг она несется небом над громадой Лондона. А под ней пустота. Вернее, там есть невидимый ей фестрал, но от этого не легче. Порывы ветра трепали её волосы , словно те были совсем невесомыми.

Лес, лес. Жажда мчать дальше и дальше. Которая уже за миг сменяется желанием завыть, запрокинув голову вверх — туда, к манящей луне.

Она воет.

Гравийная дорожка.

Луна словно смеется над одинокой волчицей.

— Я поцеловал грязнокровку!

— ААААААА!!!!!!

И каждую ночь новые воспоминания, новая боль. Детство, Министерство, Турнир Трех Вошебников... Гарри, Рон, Джини, Дамблдор... Малфой. На короткие мгновения ее крик становился столь страшным, что переходил в хрипение. В такие моменты Гермиона на секунду или две приходила в себя, успевала заметить белый потолок Больничного крыла или перепуганное лицо мадам Помфри. А потом ее вновь поглощала тьма.

Хорошо хоть, что днем она была в сознании. Приходили друзья — и она улыбалась, говорила с ними. Уверяла, что спит крепко и без сновидений. А когда они уходили, без сил откидывалась обратно на подушки.

Странно, но она дошла уже до того состояния, когда даже учеба перестала ее беспокоить. Ничего, если она поправится, то все пройдет за несколько дней. Если не поправится — то зачем ей Травология и Зелья тогда?

И вот теперь Гермиона вдруг поняла, что все — все закончилось. Ее пытка прекратилась. Наверное, Дамблдор сумел как-то вылечить ее. Надо будет поблагодарить его.

Пустота, воцарившаяся у Гермионы в душе после Рождественского бала, внезапно стала уступать место острому ощущению реальности, которое становилось четче с каждым мигом.

Она человек.

Она жива.

* * *

На следующий день Гермиона вернулась в гриффиндорскую башню.

Друзья аж сияли от радости. Да и большинство народу с их факультета высыпали в гостиную, чтобы ее встретить. Гермиона была польщена. Она не могла заставить себя вернуться в состояние прежнего холодного обращения — и не хотела. Минувшая боль не прошла и не забылась, но слегка притупилась. И с ней можно было жить. В конце концов, ей есть ради кого жить и зачем.

Даже Лаванда Браун, вымучено улыбаясь, поздравила ее с выздоровлением. Парвати же, казалось, была намного более искренней в своих чувствах, нежели ее подруга.

Гарри где-то достал два ящика сливочного пива. И Гермиона — староста, умница Гермиона — встретила его поступок как и все остальные — криками радости.

Спать все ушли далеко за полночь — ведь завтра была суббота. Можно и поспать.

И все же Гермиона пошла спать раньше всех своих соседок — несмотря на выпитое пиво и хорошее настроение, она все еще была слаба. Девушка как раз забралась в постель, как в спальню зашла Парвати.

— Привет, — сказала она. — Не спишь?

— Да нет, пока только собираюсь, — улыбнулась Гермиона. Она не задернула полог на кровати и поэтому наблюдала за передвижениями однокурсницы по комнате с ленивым интересом.

— Я хочу тебе кое-что сказать, — Парвати сбросила мантию и осталась в юбке и свитере. Не смотря на Гермиону, она начала развязывать галстук от школьной формы.

— Давай.

— Мне кажется.... То есть, я не совсем уверена... Я... — она замолчала.

— Парвати!

— Мне нравится Рон. Кажется, — выпалила Патил и густо покраснела. Гермиона от неожиданности села в кровати.

— Давно?

— С тех самых пор, как они с Лавандой начали встречаться. Я ужасный человек, да? — Парвати уселась на свою кровать и закрыла руками лицо.

Гермиона встала со своей кровати и села рядом с девушкой. А потом осторожно коснулась ее плеча.

— Лаванда в курсе?

— Ты что! — Парвати убрала руки от лица, и Гермиона увидела на нем страх. — Она б меня убила!

Гермиона хотела возразить, но поняла, что Парвати права.

— Я думаю, они скоро расстанутся, — сказала Гермиона. — Она Рону надоела. Тогда у тебя будет шанс.

— Шанс на что? Быть заменой лучшей подруги? Это же... предательство! — Парвати, казалось, была готова расплакаться. Гермиона немного растерялась. Она привыкла к общению с Гарри и Роном, она всегда могла найти выход из любой сложной ситуации, в которую они попадали. А сейчас впервые столкнулась с тем, что ей приходится утешать девушку.

— Это не предательство. Рон не маленький. Раз она ему не нравится, то это его решение, от тебя оно никак не зависит. Я готова помочь вам, но при условии, что ты тоже в стороне не останешься. Ладно? А ну, не куксись! Ты что!

— Извини, — пробормотала Парвати, вытерев тыльной стороной ладони слезы, потекшие по щекам. — А как ты поможешь?

— Поверь, уж я-то придумаю что-нибудь, — ласково улыбнулась Гермиона. — Только не реви. Ты должна быть красавицей, раз хочешь ему понравиться. И твоя ситуация, поверь, не так ужасна, как это бывает в некоторых случаях.

— В каких это еще случаях? — внимательно поглядела на нее Парвати. — Ты что? Тоже в кого-то влюбилась?

Гермиона засомневалась — говорить или нет. Но Парвати ведь раскрыла перед ней все свои карты.

— Да, влюбилась.

— В кого?

— Я... не могу сказать, — пробормотала Гермиона. В один миг они поменялись местами.

— И почему вы не вместе?

— Он любит другую, да и вообще — мы слишком разные. Все, больше я не хочу об этом говорить.

— Поздно, сказала «А» — говори и «Б»!— Парвати, казалось, совсем забыла о своей проблеме. — Не хочешь говорить его имя — не надо. Скажи только: он из нашей школы?

Гермиона кивнула.

— А ты знаешь, что ты красивая?

Гермиона грустно улыбнулась и помотала головой.

— Так теперь знаешь. А еще ты хорошая и умная. Так что — вперед!

Знала бы ты, Парвати, о чем говоришь...

Гермиона промолчала.

* * *

Утром она шла в совятню, чтобы отправить письмо родителям. От нее больше недели не было ни слуху ни духу — наверное, они очень взволнованы. Гермиона была погружена в свои мысли: вчера с Парвати они долго болтали о том, о сем, лежа в постелях, пока где-то перед рассветом не вернулась Лаванда. Услышав ее шаги на лестнице, обе замолчали и скоро заснули. Гермиона засыпала с приятными ощущениями — о любви они не говорили, но зато говорили о детстве, о том, как живут вне школы. Девушка столько времени ни с кем вот так просто не разговаривала — без увиливаний и недоговорок — что на душе у нее неожиданно воцарился покой. Впервые за последние месяцы, наверное.

Гермиона была так погружена в свои мысли, что не заметила, как столкнулась с кем-то в коридоре пятого этажа.

— Извините, — тихо сказала она, уже собираясь пройти дальше, но что-то привлекло ее внимание. Гермиона остановилась. Женщина, на которую она наткнулась, кивнула и пошла себе дальше. Странно, но девушка никогда раньше ее не встречала, а ощущение было такое, словно уже где-то видела эту незнакомку. Темные кудрявые волосы, темные глаза. Аристократически бледная кожа, красивое лицо. Ей было слегка за тридцать. Дорогая синяя мантия. И застежка на воротнике в виде белой совы.

Пребывая в плену непонятных чувств, Гермиона пошла дальше, отправила письмо и вернулась в гостиную. И лишь тогда ее осенило. Она вспомнила, где видела эту женщину!

Несмотря на ранний час, Гермиона взбежала по ступенькам и, быстренько постучавшись, залетела в спальню мальчишек. Симус и Дин еще спали, Невилл как раз оделся, Гарри рылся в чемодане, ища что-то. Он еще был в пижаме. Рон столкнулся с Гермионой нос к носу. Он только вышел из душа, и из одежды на нем не было ничего, кроме полотенца на бедрах. Такого ошарашенного лица у своего друга девушка давно не видела.

— Гермиона! Что ты... — прошипел он, быстро краснея. Девушка шутливо прикрыла глаза ладонью и проскользнула мимо Рона к Гарри.

— Привет, — улыбнулся тот. Невилл тоже поздоровался.

— А если бы я был голый? — буркнул Рон, вновь скрывшись в душе. Гермиона никак не отреагировала на его слова.

— Гарри, мне нужен альбом с фотографиями, который дал тебе на первом курсе Хагрид, — быстро сказала она.

Гарри явно удивился.

— Зачем тебе?

— Просто надо. Быстрее, Гарри!

Получив альбом, девушка уселась на кровать друга и стала быстро искать нужное фото. Вот оно. Свадьба Поттеров.

Джеймс, Лили и Сириус. И красивая брюнетка рядом с Лили. Гермиона выдохнула — она не ошиблась.

— Ты знаешь, кто это? — указала она на девушку пальцем.

— Судя по всему, свидетельница. Наверное, какая-то мамина подруга, — пожал парень плечами. — А что?

— Не знаю, но я точно встретила эту самую девушку в Хогвартсе, — тихо сказала Гермиона. — Теперь она старше, конечно, но я точно говорю — это она.

В глазах Гарри она прочла тот же немой вопрос.

Что делала свидетельница свадьбы Лили и Джеймса Поттеров здесь, в школе? В субботу утром? Столько лет спустя?

И почему, если она все еще жива, Гарри ничего о ней не слышал?

Гермиона ощутила азарт. Что-то подсказывало ей, что эту загадку стоит разгадать.

Девушка перевернула фото. Там была надпись:

«Свадьба Джеймса Поттера и Лили Эванс. Свидетели: Сириус Блэк и Белла Превет».

Неизвестно, кто сделал эту надпись.

Но зато стало понятно, о ком придется узнавать.

— Кто ты такая, Белла Превет? — пробормотал Гарри.

По лестнице спускалась Белла. Черные волосы были собраны «мальвинкой», голову украшал серебристый венец. Девушка была одета в ошеломительное синее шелковое платье с открытыми плечами, на руках — длинные перчатки. Личико было таким красивым, что невозможно было отвести взгляд. В руках Белла держала мантию такого же цвета, как и платье; воротник мантии был отделан серебристым мехом.

Белла раскрыла глаза и резко села в постели. Пригладила рукой растрепанные волосы, которые не знали щетки несколько дней. Точнее, целую неделю. Девушка неделю не выходила из комнаты.

Почему именно сейчас она вспомнила то, как шла на бал? Как спускалась по ступенькам, а снизу на нее восхищенно смотрел Сириус? Как искорки восторга играли в его ошеломляюще синих глазах?

Почему он ей полгода не снился, а сейчас приснился?

Девушка попыталась встать с кровати, но ее трясло, и она все никак не могла выпутаться из простыни. На полу лежало с десяток пустых бутылок — неделька была тяжелой. Это был первый запой в жизни Беллы. И вот сейчас — когда она чувствовала, что если выпьет еще хоть каплю, то ее просто вырвет, — все прекратилось, и девушка чувствовала себя не просто плохо. Ужасно.

Наконец справившись с простыней, Белла встала и на негнущихся ногах подошла к зеркалу. В комнате было темно из-за задвинутых штор, но и слабого освещения хватило, чтобы увидеть, какой она стала.

Нет, не алкашкой. И даже не кем-то павшим. Она просто перестала быть собой — и это было вдвойне... нет, втройне хуже.

Две недели назад Белле исполнилось двадцать два. А неделю назад был год со смерти родителей и три со дня ареста Сириуса. Поэтому Белла и напилась. Просыпаясь, наливала еще и еще — это стало ее привычкой на семь дней.

«А ты опустилась, Белла», — мелькнула в голове мысль. Правда, мелькнула она как-то тихо, неуверенно. Белла просто не чувствовала угрызений совести. И правда, когда жизнь летит в тартарары, разве можно винить себя за то, что пьешь? Нет, нельзя. Хотя бы потому, что список того, почему Белле следует себя ненавидеть, был уже переполнен.

Во-первых, за то, что она, как и пообещала Дамблдору, бросила всех своих друзей, знакомых, близких. При этом у нее не было сил что-то объяснять, и своим спокойствием она больно ранила некоторых людей. Молли, ее сестра, вообще не понимала, почему Белла так себя повела, и не пыталась наладить с ней контакт. Конечно, Сириус тогда только оказался в тюрьме, Белла была расстроена, но ведь это не давало ей прав говорить то, что она высказывала. Она тогда ходила вокруг да около, но Молли все равно поняла — Белла намекала на то, что сестра ей не нужна. И ту боль, что была в глазах молодой миссис Уизли, нельзя было описать словами. Сердце Беллы болело не меньше. Конечно, Дамблдор не заставлял ее отвергнуть сестру совсем, но Белле показалось, что полный разрыв всегда лучше лжи и неумелых отговорок, недомолвок, непонимания. Возможно, на такое резкое решение повлияло то, что девушка слишком много пережила, многое утратила в один-единственный миг. И поэтому не имела сил поступать мягче.

Вторым в списке на выбывание из друзей оказался Ремус Люпин. Казалось бы, они из всей их большой дружной компании оказались вдвоем и должны держаться вместе, помогать друг другу. Но Белла при первой же встрече дала понять, что это не так. И вскоре оба смирились с этим, с тем, что она ведет себя холодно и дико, и этому нет объяснений и оправданий.

Потом были еще люди. Только с родителями девушка не порвала связь. Она переехала в другой конец страны, но все равно продолжала постоянно писать маме и папе письма. Она просто не могла поступить с ними плохо, бросив их совсем, но и не могла быть рядом — ведь их часто навещали Уизли, а не хватало еще, чтобы две сестры встретились после того, что Белла натворила. А год назад родители умерли от драконки. И все, последняя ниточка с прошлым исчезла.

Белла подрабатывала на случайных работах: то в магической библиотеке, то в кафе у Флориана Фортескью в Косом переулке, то еще где-то. Но нигде она не задерживалась долго, не заводила друзей, не искала знакомых. А когда умерли родители, оказалось, что ее опекуном до двадцати пяти лет стает ее дядя по отцовской линии — Сильвестр Превет. Именно до двадцати пяти — таков был один из законов для чистокровных семей; если до этого времени девушка не выходила замуж, ее опекал кто-то из родных. Правда, времена с тех пор, как мужчины полностью обеспечивали женщин, давно изменились, и Белла сама о себе заботилась. Но, поговорив с дядей, она согласилась жить у него — у старого Сильвестра было огромное поместье невдалеке от Бирмингема, и жил он там один в окружении нескольких домовых эльфов.

С одной стороны, дядя вроде был и рад, что в его доме поселился еще кто-то; но с другой — ему было уже под семьдесят, он носил длинную седую бороду, хотя голова у него была лысая, и был, как говорят, старой закалки. А поэтому не понимал решения Беллы никогда не выходить замуж. Они не спорили на эту тему — просто дядя постоянно приглашал в гости потенциальных женихов, а Белла их всех вежливо посылала восвояси. И все вроде были довольны: дядя — потому что всячески пытался исполнить свой опекунский долг, и Белла — потому что так и оставалась невестой Сириуса, единственного, кого она любила.

И вот вдруг в дверь постучались, и у Беллы сразу возникла мысль, что дядя опять кого-то пригласил. Окинув взглядом беспорядок в комнате и кучу пустых бутылок на полу, Белла криво усмехнулась и сказала:

— Войдите.

Это и правда был дядя. Увидев бутылки, он нахмурился и взглянул на племянницу:

— Рад, что ты уже не пьяная.

Белла промолчала.

— К нам приехал гость, это сын моего старинного друга из Манчестера. Он пробудет у нас несколько дней.

— Очередной жених?

— Вильям здесь по делам, но я хочу вас познакомить. Жду тебя внизу через пятнадцать минут. Снимай эти ужасные... джинсы, ты должна быть в одежде, подобающей чистокровной девушке.

Дядя снова взглянул на бутылки и вышел.

— В подобающей одежде... — пробормотала сквозь стиснутые зубы Белла, когда, после того как она вышла из душа, две эльфийки принялись приводить ее в порядок: одна, встав на стульчик, со всей силы стягивала шнурки на корсете роскошного темно-синего платья, а вторая, встав на журнальный столик, сушила волосы хозяйки магией.

— Мисс Превет просто прекрасны, — пропищала та, что стояла на столике, и принялась быстро-быстро заплетать длинные волосы хозяйки в витиеватую прическу.

— Спасибо, Тодди, — сказала Белла и принялась натягивать на руки черные атласные перчатки, чтобы скрыть облупившийся лак на ногтях — неделя была не подходящей для маникюра. — Не понимаю, зачем мне так выряжаться? Кто такой этот мистер Вильям?

— О, он очень уважаемый господин в магическом обществе, мисс Белла. Его отец — владелец крупной фабрики по производству спортивных метел в Швейцарии.

— Так он из Швейцарии? Почему же живет в Манчестере?

— Все просто, мисс. Мать мистера Вильяма умерла, когда ему было шесть лет, и отец женился второй раз, но на швейцарке. Именно тогда они и уехали из Англии. Однако мистер Вильям все же решил вернуться на родину. Года два назад... — ответила Тодди, заканчивая прическу госпожи.

— Ясно. Значит, он тоже бизнесмен? — спросила Белла, уже открыв дверь.

— О нет, мисс Белла, — улыбнулась эльфийка. — Мистер Вильям играет в театре.

Белла удивленно изогнула бровь.

* * *

У него были карие глаза и черные волосы. На первый взгляд ему можно было дать тридцать три — тридцать пять лет. Белла никогда бы не подумала, что он актер, но с другой стороны... Да, наверное, именно таким людям и надо быть актерами. Вильям не отличался ни атлетическим телосложением, ни неземной красотой, но в нем был тот шарм, который, как известно, намного полезней смазливой мордашки. А еще он обладал приятным голосом и теплой улыбкой. Когда Белла вошла в гостиную, Вильям подошел к ней и слегка поклонился:

— Вильям Кентли.

— Белла Превет.

Легкое прикосновение губами к тыльной стороне ее ладони, улыбка, и вот они уже сидят по разные стороны стола. Дядя, уже сидящий на своем месте, слегка улыбнулся и поднял свой кубок с вином, приветствуя гостя:

— Рад, что вы нашли время почтить нас своим присутствием, Вильям.

Мужчины разговаривали о бизнесе, политике и прочей чепухе. Белла не поддерживала разговор, ей было скучно. Но уходить до окончания завтрака было бы невоспитанно, так что девушка терпеливо сносила банальный разговор о вещах, которые ее не интересовали, и невнимательно ковыряла вилкой еду в тарелке. Девушку не покидало ощущение, что разговор мужчин какой-то натянутый — словно они ведут беседу об одном, а думают совсем о других вещах. Так и оказалось.

Когда подали десерт, дядя Сильвестр взглянул на молчаливую Беллу и изрек:

— Мистер Вильям как раз перед твоим появлением попросил у меня твоей руки, Белла.

Девушка спокойно взглянула на гостя, который внимательно смотрел на нее. Но волнения в его взгляде не было. Белла вздохнула и встала из-за стола.

— Извините, но я отклоняю ваше предложение, — сухо промолвила она, а потом отправилась в свою комнату. Ее ничуть не удивили и не взволновали слова дяди. Единственное, что ее беспокоило, — то, что Кентли будет жить у них еще несколько дней, и кто знает, о чем он может вздумать с ней поговорить. Но, с другой стороны, у нее огромный опыт по избавлению от ухажеров...

Спустя час Белла вновь вошла в гостиную, но уже не в платье, а в обычных черных штанах, белой блузке и кроссовках. Волосы были стянуты на затылке в тугой хвост.

— Ты куда-то идешь? — удивился дядя. Со стола уже давно убрали, так что Сильвестр с Вильямом сидели в роскошных креслах возле камина и о чем-то разговаривали.

— Да, я иду искать работу. Пришла предупредить, что меня не будет до вечера.

— А как же твоя предыдущая работа? Кажется, это был магазин волшебных шляп?

— Меня уволили за недельный прогул, — ответила девушка уже с порога.

* * *

Вечером раздраженная Белла вернулась домой. Работу она не нашла, но зато столкнулась в Косом переулке с Артуром Уизли. Состоялся вежливый, но холодный разговор. Белла узнала, что Артур направляется в аптеку, так как малыш Ронни подхватил какую-ту болезнь, и у него четыре дня не спадает температура. Лекарства, прописанные врачом, стоят целое состояние, и Уизли пришлось назанимать на них денег. Словом, дела у сестры с мужем обстояли хуже некуда.

У Беллы в душе скребли кошки. Скребли так, что, казалось, царапины, остающиеся после них, никогда не заживут. Она хотела...

А в прочем, какая разница, чего она хотела. Она давно уже не сестра Молли. Кровные узы — единственное, что их связывало — были недостаточно сильны, чтобы можно было считаться семьей. Семья — это прежде всего любовь, понимание и помощь в трудную минуту. А она столько времени не давала о себе знать. Белла, честно говоря, не понимала, почему Артур рассказал ей все это. Возможно, ожидал, что она поддержит их. И честно пытался скрыть разочарование и что-то вроде зарождающегося презрения во взгляде, когда она пошла прочь.

Когда Белла зашла к себе в комнату, то не смогла сказать ни слова, не смогла ни о чем подумать. Она просто сползла на пол по стене, захлебываясь в беззвучных рыданиях. Кем она стала? В кого превратилась? Ее племянник, возможно, умирает, а она вежливо распрощалась с его отцом, не сказав никаких искренних слов утешения, не подбодрив его и не улыбнувшись даже за весь разговор. Кем она стала? Семья превратилась для нее во что-то далекое, эфемерное. Дамблдор не просил ее об этом. Не просил так поступать. Она сама избрала этот путь. И как сможет она помочь когда-то Гарри, если не нашла в себе мужества помочь даже собственной сестре и ее ребенку?

В дверь тихо постучали. Белла никак не отреагировала.

— Мисс Превет, я знаю, что вы там. Я вас слышу. Я хочу поговорить.

— Идите прочь! — крикнула она, едва не сорвав голосовые связки.

— Всего две минуты, прошу вас, — голос Вильяма ничуть не изменился.

Белла утерла слезы и встала с пола. Ну ладно, давайте поговорим, мистер Кентли.

— Боже, что у вас с лицом? — пробормотал мужчина, когда она открыла перед ним дверь.

— Не очень вежливо говорить такое девушке, мистер Кентли, — буркнула Белла. — Я не в настроении разговаривать. Что вам нужно?

— Я хочу предложить вам сделку, — сказал Кентли. Он удивился, увидев Беллу в таком ужасном виде, но, казалось, это никак не повлияло на его охоту говорить.

— Какую?

— Выходите за меня, — просто сказал он.

— Я уже ответила на это предложение. За завтраком, — напомнила она.

— Да, но все же я хочу объяснить вам ситуацию. Поверьте, я тоже не в восторге от того, что предлагаю свои руку и сердце девушке, которую впервые сегодня увидел и которая, судя по всему, несколько дней ничего не ела и не пила, кроме алкогольных напитков.

— Да как вы смеете? — Белла ощутила укол ярости. — Кто вы такой, чтобы меня унижать?

— Я вас не унижаю, просто констатирую факт. Но, тем не менее, я не намерен отступать. Я предлагаю вам стать моей женой из следующих побуждений. Во-первых, полгода назад умер мой отец. Он завещал мне огромное состояние, но в своем завещании написал, что я смогу получить его, но только если женюсь на девушке из равного моему положения — чистой крови, из знатного рода и хорошей семьи. Вы подходите по всем этим критериям.

Выражение лица Беллы ничуть не изменилось.

— Извините, но я не согласна. Вокруг полно дамочек, охочих на мое место. Вы влиятельны и богаты. Выбирайте любую. Не меня. Я обручена, — она показала левую руку, где на безымянном пальце блеснуло кольцо.

— Помолвка может быть расторгнута, если вы захотите. Я знал о ней и поэтому прочел множество законов, чтобы найти лазейку. Сириус Блэк в Азкабане. Вы можете расторгнуть помолвку без его соглашения и даже без его ведома.

— Но я не хочу этого делать, — уверенно ответила Белла.

— Почему?

— Я люблю его. И если я не выйду замуж за него — значит, не выйду. Но предавать его я не собираюсь.

— Не будьте, как малое дитя. Вам не шестнадцать и вы не школьница, которой сносит крышу из-за влюбленности. Я прошу вас рассуждать как подобает взрослой женщине, — продолжал говорить мистер Кентли. Казалось, его нисколько не заботят чувства, которые он вызывал у девушки. Она же заметно побледнела и взялась за ручку двери. Но Кентли схватил дверь с другой стороны, не позволив ей закрыться.

— Что вы себе позволяете!

— Прошу, я еще не все сказал. Я не прошу вас предавать любимого. Вы совершенно не интересуетесь мной, а именно это мне и нужно, — сказал он.

Белла опешила.

— В смысле? Вы ж мне не статуей в доме стать предлагаете! Женой!

— Да. Поэтому я и говорю о сделке. Я не собираюсь жениться на какой-то девице, которая хочет этого. Во-первых, до сих пор я не встречал женщины, которая вызывала бы у меня какие-то романтические чувства. И если вдруг моя жена будет ощущать ко мне то чувство, которое многие зовут любовью, это будет выше моих сил — жить с женщиной, к которой я равнодушен, и заставлять ее страдать.

— Как благородно, — буркнула Белла.

— Во-вторых, я не вчера родился. Шансы, что жена будет любить меня, ничтожно малы по сравнению с тем, что она выйдет за меня из-за денег. Такое мне и подавно не нужно. Я вообще не хочу жениться, но все же решился на такой шаг. Однако брак по расчету меня все равно не привлекает. Вы равнодушны ко мне и к моим деньгам, а значит, вы мне подходите.

— А как вы могли быть уверенными в том, что я буду равнодушна к вашим деньгам сегодня утром, еще до того, как я узнала о наследстве?

— Я просто знаю, что вы отвергали мужчин куда богаче меня, — просто сказал Вильям. — С некоторыми из них я знаком лично.

— Как красиво. Вы навели справки.

— На моем месте так поступил бы каждый.

— И все же... Я не согласна. Зачем мне жить с вами, если мне и здесь неплохо?

— Здесь дядюшка постоянно знакомит вас с разными кавалерами. Кроме того, вам постоянно надо работать, так как он вас не обеспечивает. Да и жизнь ваша, как мне кажется, не слишком веселая, — пожал плечами Вильям.

— А с вами мне будет весело?

— У вас будет целое крыло замка, где вы сможете жить в свое удовольствие. Кроме того, вы сможете пользоваться наследством и моим состоянием, которое я нажил за эти годы — поверьте, оно совсем немалое! — так, как вам захочется. Если я говорю о сделке, то это значит, что с обеих сторон будут обязательства. С моей стороны — полное ваше обеспечение. С вашей — вам надо будет сопровождать меня на разные приемы и мероприятия. Думаю, вы сможете поиграть в хорошую жену несколько часов, когда этого будут требовать обстоятельства. И все. Мы по-прежнему будем чужими людьми, связанными только на бумаге. Думаю, этот союз будет нам взаимовыгодным.

— Это все? — спросила Белла.

— Да. Моей женой вы будете только на людях. Никаких прочих обязательств.

— Могу ли я быть уверена в том, что вы выдержите такую жизнь? Что вдруг не передумаете и не потребуете от меня... детей, скажем? — спросила девушка. Если сначала она слушала невнимательно, то теперь в ней проснулся интерес. Покровительство богатого мужа, с которым она не будет... э-э... не будет спать, а значит, Сириусу не изменит... это звучало... интересно. Заманчиво даже. Хоть какая-то перемена в жизни. К тому же она избавится от ухажеров, которых ей сватает дядюшка, это Вильям правильно подметил.

— Можете быть уверены, что нет. Если мне захочется... романтики, то к вам я обращусь в последнюю очередь. Не переживайте, о себе я позабочусь.

То есть, он будет искать этой «романтики» в объятиях любовниц, поняла Белла. А ей-то что? Это его личное дело.

— Итак? Что вы скажете? Или хотите подумать?

Вильям провел рукой по волосам. И Белла не к месту вспомнила Джеймса Поттера. Он так всегда любил делать... перед Лили.

А что сказал бы он, если бы был жив? Что сказала бы Лили?

Что она решила поступить как расчетливая стерва, которая отвергла всех близких, а теперь думает, выскочить ли замуж за богатого делового актера.

Что она не поступает правильно. Что это... предательство. Предательство Сириуса. Предательство старой жизни.

А ведь она — старая жизнь — была так жестока к ней. Почему бы не оставить ее позади?

— Я согласна, — негромко ответила Белла. И что-то внутри нее словно надломилось.

Какой-то маленький осколок души исчез навсегда. Все прошлое — Сириус, Лили, Джеймс, школа, любовь — все в один миг покрылось пеленой прошедшего. К горлу подступил комок.

Она свой выбор сделала. Переступила грань, за которой все еще оставалась Беллой Превет — девчонкой, которая спускалась по ступенькам в синем платье навстречу любимому и которая верила, что все у них еще впереди.

А теперь все было позади.

Вильям Кентли кивнул и улыбнулся.

Когда-то она была уверена, что будет с Сириусом всю жизнь. Но жизнь сделала поворот. Теперь она была уверена в том, что заключила просто сделку.

А дорога-то все равно рано или поздно перестанет быть ровной. И придется подождать, чтобы понять — что там, впереди.

И если захочется вернуться — не получится.

Ничто не бывает как раньше.

Гермиона смотрела на старую, пожелтевшую фотографию в «Ежедневном пророке», которому было уже почти четырнадцать лет. С фотографии улыбались двое — мужчина и женщина. Она — прекрасная, молодая, в роскошном белом платье и с букетом цветов. В белой кружевной фате, в волосах — серебряная диадема. Он — старше невесты лет на десять, но также лучезарно улыбается. Удивительно, что не в парадной мантии, а в черном костюме. Стоимостью с ее, Гермионы, дом. Вспышки фотокамер и летящие откуда-то сверху лепестки цветов и конфетти. Честно говоря, Гермиона бы не удивилась, узнав, что на свадьбе порхал настоящие купидоны, посыпая гостей лепесточками — у богачей чего только не бывает.

Вполне счастливые жених и невеста; или же пытались казаться счастливыми. Но это не так важно.

Важен был заголовок над фотографией, напечатанный большими черными буквами:

СВАДЬБА ГОДА: АКТЕР И БИЗНЕССМЭН ВИЛЬЯМ КЕНТЛИ, НАСЛЕДНИК МИЛЛИОННОГО ИМУЩЕСТВА И ЛИДИРУЮЩЕЙ ФИРМЫ-ИЗГОТОВИТЕЛЯ СПОРТИВНЫХ МЕТЕЛ, ЖЕНИЛСЯ НА МЛАДШЕЙ НАСЛЕДНИЦЕ ДРЕВНЕГО РОДА — БЕЛЛЕ АННЕ ПРЕВЕТ.

Под фотографией помещалась статья на всю страницу. Ни секунды не сомневаясь, Гермиона начала ее читать.

После окончания магической войны впервые полосы газет украшают не фотографии скрывающихся Пожирателей Смерти, не спортивные новости и не интервью с известными волшебниками. Вот уже два дня весь магический мир созерцает десятки фото, сделанных во время «свадьбы года», как уже успели назвать ее многие журналисты.

Еще бы — ведь в последнее время, особенно после гибели Того-Кого-Нельзя-Называть, очень популярными стали браки между чистокровными волшебниками и полукровками, и даже иногда магглами. Чистокровные браки заключаются теперь столь редко, что неизбежно привлекают к себе внимание прессы. А чистокровные браки среди высшего общества — это стало чем-то вроде праздника для журналистов. Белое платье ценой в несколько тысяч галлеонов, сотни гостей, среди которых и Министр магии, и представители самых древних чистокровных семей — естественно, даже такая солидная газета, как «Ежедневный Пророк» не смогла не удержаться от того, чтобы не прокомментировать данное событие.

Свадьбу гуляли два дня в Манчестерском поместье Кентли. Это большой замок, который находится посреди леса в десяти милях от города. К слову сказать, жилище Кентли защищено от маггловских глаз не хуже, чем Хогвартс, да и маги могут попасть в него только с разрешения хозяина.

Так что вряд ли поместье часто встречало такое огромное количество гостей, как в эти два дня. И, тем не менее, хозяева сумели подготовить его на все сто.

Конечно, браки между чистокровными волшебниками становятся все реже. Однако если они и происходят, то обычно между волшебниками равными по состоянию. И фамилия Кентли, и фамилия Превет принадлежат древним чистокровным семействам, однако, как говорят наши данные, доброе имя — это, по сути, единственное, что смогла предложить своему жениху Белла Превет. Родители девушки умерли чуть больше года назад, а их дом — единственное ценное имущество, на которое она имела право, сгорел несколько месяцев назад в результате случайно возникшего лесного пожара. Дом, как и большинство жилищ волшебников, был недоступен магглам, так что они даже не собирались тушить поместье, о котором и не подозревали. Теперь на месте дома, где родилась мисс Белла лишь обгорелые камни да порох. Так что выходила Белла замуж без приданого. Самая близкая родственница Беллы — ее сестра, даже не появилась на свадьбе. Так что единственным родственником невесты на свадьбе был дядя по отцовской линии — Сильвестр Превет. Как известно, до момента помолвки он был ее официальным опекуном.

Так что Изабелла Превет, младшая наследница своей фамилии, выходила замуж, как в сказке — за богатого принца. Да и никто из гостей свадьбы не может сказать, что заметил какую-ту неискренность между новобрачными. Они улыбались, были приветливы и счастливы. Фотографы сумели заснять даже несколько их поцелуев. Так что никаких мыслей по поводу брака по расчету вроде бы не возникает...

Однако. Некоторые завистливые желтые статейки все же развивают и такую мысль — ведь Вильям до недавнего времени принадлежал к одним из самых завистливых женихов магической Европы.

В свое время его семья занималась тем, что разводила драконов — дело опасное и нелегкое, однако ни для кого не секрет, какова рынковая стоимость драконьей кожи и крови. Они сколотили огромное состояние буквально за несколько десятилетий. Кентли принадлежит около десяти больших поместий по всей Европе, а также два в Америке и одно, насколько мы знаем, — в Южной Африке. И это, не считая загородных домов и нескольких вилл на побережье Атлантического океана.

Отец Вильяма — Джозеф Кентли — основал в Швейцарии одну из популярнейших ныне фирм, которые изготовляют спортивные метлы. Это лишь добавило доходов семейству, так что сам Джозеф решился продать драконий бизнес, оставшись лишь акционером компании, которая принадлежала его семье более чем три столетия. Увы, ни отца, ни матери Вильяма уже нет в живых, и их сын — единственный наследник всего вышеупомянутого богатства. Несмотря на это, он не только отлично справляется с изготовлением метел, но и играет в одном из обычных маггловских театров — в Манчестере. Очень нехарактерное для чистокровных волшебников занятие, надо сказать. Но, тем не менее, Вильям посвящает ему почти все свое свободное время. А до недавнего времени наследник рода Кентли вообще не собирался жениться — об этом он неоднократно упоминал и в интервью, и в общении со знакомыми.

Мы не знаем, что заставило его так быстро сменить решение. Возможно, одиночество. Возможно, красота его избранницы.

А может — и мы верим в это всей душой — это Любовь.

Гермиона отложила газету в сторону и задумалась. Честно говоря, она не была уверенна — а есть ли вообще загадка. Статья явно давала понять, кто такая Белла Превет, и, если столько лет спустя она все еще оставалась замужем, то сейчас принадлежала к самым богатым людям магической Британии. Ну и что? Пусть себе. Однако что-то, какое-то слово... что-то из того, что она уже помнила, уже встречала, не давало девушке покоя. Она ведь не просто заинтересовалась женщиной, которую видела мельком всего раз в жизни, нет... Было что-то более важное.

Гермиона почти услышала, как в мозгу у нее что-то щелкнуло.

— Рон!

Рон, до того корпевший на рефератом по Астрономии, подпрыгнул в кресле от неожиданности. Гарри, тоже работающий над домашним заданием, заинтересовано поднял голову.

— Чего? — спросил Рон с жутко недовольным видом.

— Как девичья фамилии твоей матери?

— А что?

— Просто скажи!

— Превет. — пожал плечами Рон.

— И ты молчал?! — Гермиона бросила перед ним на стол газету, которую только что читала.

— А что? — смутился Рон. Гарри вдруг улыбнулся. — Чего лыбишся?

— Да просто Гермиона весь день ищет упоминания о Преветах, а ты молчал.

— Слушай, а ты точно никогда не слышал ни о какой Белле Превет? Может, она какая-то твоя тетя? — спросила Гермиона.

— Нет, не слышал я о ней ничего, точно вам говорю. Если бы у меня была такая красивая тетя, я бы точно ее запомнил. — улыбнулся парень.

— И все же... можешь написать миссис Уизли и поинтересоваться, не знакома ли она с Изабеллой Кентли? В девичестве — Превет. — настаивала девушка.

— Хорошо, я спрошу.

— Кентли? — вдруг переспросил Гарри. — Ты это сказала?

— Ну да. А что? Белла вышла замуж за Вильяма Кентли четырнадцать лет назад.

— Фирма «Кентли» изготовляет «Молнии».

— Шутишь. — Гермионины глаза округлились.

— Нет.

— Ну... это логично. Прочитайте статью.

— Вообще-то, я тут занят. — буркнул Рон.

— Дам взглянуть на свой реферат. — сказала Гермиона.

— Давай статью! — схватил Рон газету. — Я прочту ее три раза.

— Одним глазком дам взглянуть. — уточнила девушка.

— Ага.

— Одним-единственным.

— Четыре раза. Внимательно. — вздохнул Рон.

Гермиона улыбнулась.

— Ладно.

— Гермиона? — послышался вдруг рядом знакомый голос. Гермиона оглянулась и с удивлением увидела Ремуса Люпина, стоящего в проходе между книжными стеллажами, всего в метре от нее.

— Мистер Люпин? — удивилась она.

— Добрый вечер. — улыбнулся он. — Как поживаете, ребята?

— Да ничего. Вот... — Гарри махнул рукой в сторону горы учебников и свитков на столе, словно это было краше любых слов. — Вроде как учимся.

— И газетки читаете? — Люпин заинтересовано взглянул на газету, разложенную на столе. Его лицо окаменело.

— В чем дело? Вы знаете этих людей? — спросила Гермиона быстро.

— Нет. Я... я знал когда-то эту женщину. Давно. Думал, что знал. — Люпин выпрямился и лицо его нахмурилось.

— Она была свидетельницей на свадьбе моих родителей? — спросил Гарри.

— Да, была. Откуда ты... ах да, фотографии?

Гарри кивнул.

— Вы можете сказать, кто она такая? — попросил Рон. — Гермиона недавно столкнулась с ней...

— Здесь? В Хогвартсе? — быстро уточнил Люпин.

Ребята кивнули.

— Она не сказала, что здесь делает?

— Нет, мы не разговаривали. — Гермиона снова посмотрела на улыбчивую женщину на снимке. — Мы столкнулись и все. Потом она ушла. Кто она?

— Жена Вильяма Кентли. Она вышла замуж, и с тех пор я ее не встречал. Когда-то давно, еще когда мы учились, я думал, что могу называть ее своим другом. Так же, как Лили и Джеймс, как и Си... остальные. Но после гибели Поттеров и ареста Сириуса Белла порвала с нами все связи. Со мной, со своей сестрой...

— Сестрой? У Беллы есть сестра? Или была?

— Есть, и вы очень хорошо ее знаете. Особенно ты, Рон. — невесело усмехнулся Люпин.

— Я?! — удивился Рон. — Но кто?..

— Она ведь Превет? Какая-то родственница Рона? — уточнил заинтригованный Гарри.

— Более чем. Это твоя мать, Моли Уизли, в девичестве — Превет.

На минуту запала тишина.

— То есть? Моя мать... у нее сестра есть? Родная? — Рон не мог поверить своим ушам. — Они никогда мне не говорила!

— Бела порвала все связи с твоими родителями сразу после твоего рождения. Она оборвала все связи со своим прошлым вообще. Решила забыть о том, что было. И вам надо забыть о ней и не ворошить прошлое.

— Но почему? Почему она решила все забыть? — воскликнул Гарри. Он думал, что знал всех близких друзей своих родителей, и новость, что был еще кто-то, кто решил просто вычеркнуть прошлое из своей жизни, ошеломила парня.

— Я не знаю, Гарри. Но вам надо все это прекратить. — Ремус кивнул на газету. — Я восхищаюсь вашими способностями ищеек, но не надо тратить свое время на всякую ерунду. Займитесь лучше учебой.

Ремус был расстроен, ребята тоже. Разговор, едва начавшись, неожиданно закончился на такой неприятной ноте. Гермиона почувствовала, что с Беллой Превет, или Кентли, или кем она вообще есть, пора завязывать — навряд ли удастся узнать у Люпина что-нибудь еще.

— А вы что здесь делаете? То есть... вы пришли к Гарри или по делам Ордена?

— Да нет, я не ради Ордена здесь. Правда я все же зашел к Дамблдору, но скорее по личным делам. А потом шел к выходу и решил заглянуть сюда — вдруг встречу вас. И встретил. Рад видеть, что вы хотя бы пытаетесь учиться.

— Нууу... спасибо. — протянул кисло Рон. Он был ошарашен не меньше Гарри — ведь он только что узнал, что у него есть родная тетя.

Люпин улыбнулся.

— Не грусти, Рон. У тебя достаточно родных, чтобы не думать о какой-то тете.

— Насчет количества родных, то тут вы, пожалуй, правы. — буркнул Рон, но уже не так смутно.

— Гермиона, а ты сейчас очень занята? — спросил Люпин. — Я хотел бы с тобой кое о чем поговорить.

— Да нет, не занята. — пожала плечами девушка.

— Она занята. — встрял Рон.

— То есть? — не поняла Гермиона.

— Астрономия. Реферат. — напомнил парень

— Ах да, точно! Прости, уже забыла. — Гермиона вытащила из сумки и бросила на стол свой реферат, а тогда направилась к выходу из библиотеки вслед за Люпином.

— Давай пройдемся вне замка. — попросил он.

* * *

Солнце почти село за верхушки деревьев Запретного леса, заливая озеро и пушистый снег вокруг теплыми, мягкими красками. Людей на улице не было — гулять вечером по снегу дело не самое приятное. Особенно если учесть, что мороз к ночи только усиливался.

Гермиона и Люпин неспешно брели вдоль берега укрытого льдом Черного озера, утопая по колено в снегу. Ремус не спешил выкладывать то, что хотел ей сообщить, а Гермиона его не торопила — в конце концов, она может и к отбою не спешить. Ученица хоть, а все же уже взрослый член Ордена Феникса. Да еще и не одна. Девушка знала, что опоздай она, ее не накажут.

Наконец, дойдя до огромного дуба на берегу, издавна ставшего свидетелем сотен важных разговоров, встреч и событий, Люпин вздохнул и остановился.

— Я пришел в Хогвартс сегодня не потому, что хотел повидаться с Дамблдором, и даже не потому, что решил переброситься парой слов с Гарри. Просто я думаю, что пришла пора сообщить тебе нечто, что не сможет рассказать тебе ни директор, ни кто-либо из друзей. Только я.

Гермиона молча смотрела на Люпина, чувствуя не только интерес, но некоторую обеспокоенность его словами. О чем это он?

— Дело в том, что оборотни, как бы странно это не звучало, также образуют некоторое сообщество. Пока никто кроме меня не знает о том, что ты — одна из нас. И это потому, что все, кто в курсе, умеют хранить тайны, а я к тому же живу особняком от остальных нам подобных. Но, тем не менее, как бы мы не сторонились остальных, рано или поздно ты столкнешься с кем-то из них. Будь то Грейбек или кто-то иной. Вы не сразу поймете, кто вы такие на самом деле — но достаточно будет провести хотя бы час в одном помещении — и ты раскрыта. Кроме меня никто не станет хранить твою тайну. Поэтому, если ты первой узнала, что находишься рядом с оборотнем — веди себя тихо, ничем не привлекай внимания — а главное: беги оттуда быстрее. Ты поняла?

Гермиона кивнула.

— Но как мы узнаем друг друга?

— Признаки не уловимы для простых людей: запах, сверкание в глазах — едва заметное, но есть. Наши глаза немного светятся в темноте — обычные волшебники этого не заметят, а мы им не скажем. Но зрение у нас лучше, поэтому мы видим яснее. Кроме того, Грейбека, скажем, может приманить просто даже внутреннее чутье. Как это противно не звучит, но мы вроде как его... потомство.

— Чего?! — воскликнула ошарашенная Гермиона. — Я не его ребенок!

— Гермиона, спокойно! Я знаю, что это дико и неприятно, но ты должна это знать. Узы проклятия, соединяющие нас троих, а еще остальных его жертв, не сродни кровным. Но они есть, и ничего с этим мы сделать не можем. Поэтому, если ты окажешься рядом не просто с оборотнем, а с Грейбеком — беги сразу! Ясно?

— Но...

— Оставь его кому-то другому! Хотя бы мне! Но сама с ним не связывайся! Иначе весь мир узнает, кто ты! И времени Грейбеку понадобится куда меньше часа! — настаивал Ремус. — Пообещай мне, что будешь бежать!

— Если это не навредит никому из моих друзей — я буду бежать. — сдалась Гермиона.

— А теперь послушай, что я еще хочу сказать: ты будешь счастливицей, если сумеешь удержать свою тайну вдали от чужих ушей. Но если остальные узнают, что ты тоже оборотень, тебе придется следовать нашим правилам.

— То есть? — Гермиона сглотнула. Ей становилось плохо от откровений Люпина. Вдруг в мороз ей стало невыносимо жарко.

— Есть правила. Установлены они в незапамятную старину, и никто не помнит уже, кем. Но все оборотни их свято придерживаются.

— Никогда о таком не слышала.

— И не услышала бы. Никаких письменных воспоминаний. Никаких легенд, мифов и сказок. Только законы, которые передаются от оборотня к оборотню. Никто, кто к нам не принадлежит, знать о них не должен.

— Но ведь я могу рассказать. — упрямо возразила Гермиона.

— Правило первое: правила оборотней знают только оборотни. Все, кто к нам не принадлежит, должны умереть, узнав ненужное. Случайно или нет. Став поверенным или же подслушав.

— Средневековье! — воскликнула девушка.

— Да, я знаю. Но рисковать не советую. Представь себе, что кроме Пожирателей и Волдеморта, за твоими друзьями будут гоняться полчища разъяренных оборотней, поджидая Полнолуния у их дверей.

Гермиона вздрогнула.

— Я сам считаю это бредом, но не советую идти против. Тебе ничего, если промолчишь, а обмолвишься — можешь войну начать.

— Ладно. — вздохнула Гермиона. — Что там еще?

— Вожак приказывает — все покоряются.

— Что, прости? — у девушки брови наверх полезли. — В-вожак?

— Ты не ослышалась. Раньше оборотни селились стаями. В жизни они зачастую использовали те же волчьи обычаи, что и в полнолуние — тот, кто по силе и духу превосходил всех, становился вожаком.

— Но ведь сейчас стаями никто не живет?

— Не живет, правильно. Теперь вожаком считается тот, кто самый старший в родословной.

Гермиона переваривала информацию пару мгновений, что было редкостью для нее.

— Грейбек — наш вожак? — тихо спросила она.

Ремус грустно кивнул.

— Он убил того, кто его обратил, еще давно. Пока он не знает, кто ты, ты защищена от его приказаний.

— А ты?

— Я защищен вот этим. — Ремус вытащил из-за шиворота маленький медальйон на шнурке, грубо высеченный из белого каменя. — Он единственный во все мире. Мне пришлось очень долго его искать. Так что постарайся как можно дольше сохранить свою тайну, ведь поделиться я не смогу.

— Я что, буду слепо ему кориться? — Гермиона почувствовала, что ее сейчас стошнит.

— Нет, но тебе будет очень этого хотеться. Это как слабое Империо, но основано не на разуме, а на животных инстинктах. Тренируй волю. Только так можно победить вожака, если вдруг тебе захочется.

— Победить вожака?

— Третье правило: если ты хочешь победить вожака и занять его место, нельзя использовать человеческую магию.

— То есть? Я что, должна буду обратиться?

— То есть ты должна будешь драться. В рукопашную. Иначе толпа разъяренных оборотней будет гоняться не за твоими друзьями в случае, если ты проболтаешься, а за тобой, как за преступницей.

— Класс. Просто супер. Я теперь не могу поквитаться с Грейбеком из-за долбанных волчьих законов! — Гермиона заходила, наматывая круги вокруг Люпина, еле шагая по глубокому снегу. Ей хотелось орать от злости!

— Можешь. — возразил Люпин.

— Голыми руками! — крикнула Гермиона так, что с дальних верхушек в лесу сорвалось с десяток напуганных сов. Она была готова разрыдаться от злости и несправедливости.

— Не кричи. — спокойно сказал Ремус, а тогда взял ее руками за плечи, остановил и развернул к себе. Впервые за последнее время его усталые, грустные глаза светились решимостью. — Ты не одна, Гермиона.

— Что?..

— Нас теперь двое. Раньше я был один и не решался. Теперь нас двое. Мы можем победить.

— Ты хочешь, чтобы мы вместе на Грейбека пошли? — глаза девушки округлились.

— А почему нет?

— Потому что... я не... Я не могу! Это бред! Я могу сражаться волшебной палочкой, но не физически!

— Почему?

Вопрос простой и понятный. Поставленный ровным, спокойным голосом. Однако он вывел Гермиону из равновесия. Ей вдруг захотелось капризным голосом ответить детское: «Ну я же девочка!» — самую популярную отговорку умной, хорошей девочки на глупые предложения мальчишек.

Однако это не детство, а взрослая жизнь. Она задает взрослые вопросы, она хочет получить серьезные ответы. Нельзя спрятаться лицом в подушку, нельзя увильнуть или пожаловаться маме, услышав вот такое простое «Почему?».

— Подумай. Подумай до... до Пасхальных каникул. Тогда и поговорим.

Люпин отпустил ее, и направился в сторону Хогсмида. Однако, через пару шагов он остановился.

— Что бы ты не решила... Потренируй волю, дух. Ты — потенциальный вожак. Так и веди себя соответственно.

Гермиона осталась стоять по колено в снегу, даже когда Люпин исчез за воротами с крылатыми вепрями.

* * *

— Мисс Грейнджер. Мисс Грейнджер!

Гермиона заморгала и удивленно уставилась на профессора Слизнорта.

— Да, профессор?

— Что вы скажете про это зелье Усталости?

— Похоже, она его с утра выпила. — буркнул кто-то со слизеринев. Остальные захохотали.

— Оно слишком серого оттенка. Похоже, сюда дали не десять капель крови летучей мыши, а все двенадцать. — ответила Гермиона.

— Десять баллов Гриффиндору! Мисс Грейнджер даже в таком своем сонном состоянии лучше в зельях разбирается, чем половина класса в бодром расположении духа. — жизнерадостно сообщил Слизнорт и проплыл себе классом дальше, оставив Гермиону в покое. Та сонно подперла кулачком щеку и зевнула. Со всех слов профессора девушка услышала только последнее. И сразу припомнилась бессонная ночь, связанная с переживаниями по поводу духа вожака и прочей оборотенской чепухи.

— Ты в порядке? — прошептал Гарри.

— В полном. — снова зевнула девушка.

Прозвенел звонок, и все начали собираться.

Большой зал гудел, как улей, когда начался обед — в прочем, как и всегда. Гермиона как раз наложила себе картофельного пюре, как вдруг заметила, что к гриффиндорскому столу приближается Парвати — и резко встала, удивив Гарри и Рона.

— Ты куда? — спросил Рон.

— Я... эм... носик припудрю... или чем там девушки занимаются... — невнятно ответила Гермиона и двинулась к выходу. Через два шага она поравнялась с Парвати и, лукаво улыбнувшись, запнулась и толкнула девушку. Та не удержалась и свалилась прямиком на Рона.

— Ой, извини! — крикнула Парвати, когда Рон от неожиданности перекинул на себя апельсиновый сок. — Я случайно!

— Да я не... — Рон не знал, что и сказать, когда Парвати начала вытирать его рубашку салфеткой.

— Парвати? Что ты делаешь? — послышался удивленный голос Лаванды, которая как раз подошла к месту происшествия.

— Да ничего! — крикнул Рон, покраснев. — Я соком облился!

— А сам ты вытереться не умеешь? — Лаванда разгневано выхватила салфетку из рук подруги. Парвати тоже покраснела.

Гермиона направилась дальше, про себя улыбаясь. Не то чтобы она хотела поссорить подруг — однако возникла та неловкая ситуация, чреда которых может разлучить Рона с Лавандой. Она ведь даже не хочет его слушать — а кому нравятся дикие ревнивцы?

Выйдя из зала и не зная чем себя занять — никакой носик пудрить Гермиона не собиралась, — девушка потопталась пару минут на месте, а тогла вернулась назад. Ссора уже затихла, но и Рон, и Лаванда, и Парвати сидели, насупившись. Гарри лениво ковырялся вилкой в тарелке.

— Все в порядке? — поинтересовался он, когда Гермиона села рядом.

— О да, все в порядке. — улыбнулась девушка.

И тут ее улыбка угасла — она посмотрела на соседний стол, где прямо напротив нее сидел Драко Малфой — и немигая смотрел вслед Астерии Гринграсс, которая выходила из зала. В его взгляде было столько... нежности, что у Гермионы сердце защемило. Она никогда не видела его таким... и вряд ли он когда-нибудь посмотрит так на нее.

Ее обед так и остался нетронутым.

— Гарри...

— Что?

— Научи меня драться.

— Ох, Мерлин, какая красота! — выдохнула горничная, открыв маленькую коробочку.

Белла стиснула зубы, когда женщина провела пальцами по серебряным сережкам с голубыми топазами, что лежали в коробочке. Девушка уже пожалела, что позволила наряжать себя человеку. Конечно, мадам Стюарт была еще и искусной портнихой — именно она сшила Белле великолепное голубое платье из шелка, в котором мисс Превет больше напоминала фею из сказок, нежели человеческую девушку. Однако домовые эльфы имеют в сравнении с людьми огромное преимущество: они не лапают руками все красивые вещички, которые попадаются им на пути, да и к тому же независтливы. Но что поделать, раз разрешила мадам Стюарт одевать себя — надо терпеть.

Сама Белла в жизни бы это платье не надела — на спине и по бокам было столько скрытных застежек и петелек, что хотелось бросить его и пойти в штанах. Но нельзя, нельзя на помолвку с Вильямом Кентли идти в штанах.

— Я сама их надену, — Белла забрала у горничной коробочку и, глядя в зеркало, надела украшения. На шею она ничего не повесила — хотела, чтобы только сережки притягивали взгляды, хотела, чтобы только эти украшения были на ней сегодня.

Это было самобичеванием с ее стороны — надеть подаренные Сириусом сережки. Сколько раз она доставала их, сколько раз любовалась переливами света на камнях и серебре — и ни разу никуда не надела. И не потому, что повода не было, просто они были настолько ценны для нее, что девушка хранила их как хрупкий дар. А сейчас, наконец-то решившись, она ощутила, как огонь предательства жжет ее уши. Может, это игра ее воображения. Может, всплеск ее магического дара. В любом случае — останется ли только боль или же сережки обожгут ее кожу по-настоящему — она будет улыбаться и разговаривать с гостями. Она будет вежлива со всеми, и даже с женихом; может, даже наградит его несколькими сухими поцелуями — когда камеры будут рядом, когда она сможет сделать это напоказ и таким образом справится с ролью невесты богача, а потом, через месяц, и его жены. Все, как и договаривались.

И пусть огонь предательства выжжет ее уши — она не заплачет. Не сойдет с намеченного пути. Она просто меняет роль вечной невесты на роль ненастоящей жены. А почему бы и нет? Финансовая свобода, красивые наряды — она же леди, в конце концов. Гарри Поттер еще совсем маленький — и пока не время его защищать. А жить-то надо.

— Вы прекрасны, — сказала мадам Стюарт, сомкнув пальцы замком перед грудью. И в ее взгляде было неподдельное восхищение.

— Спасибо. Вы можете идти.

Женщина вышла, а Белла в последний раз оглядела себя в зеркале. Истинная холодная красота.

Девушка сняла кольцо с безымянного пальца левой руки и положила на туалетный столик — потом надо будет спрятать. Куда-нибудь. Далеко, чтобы не было соблазна снова его надеть.

* * *

Белла была так уверена в себе, так закоренела в своей уверенности собственного бездушия, так зачерствела сердцем, что в какой-то момент все чувства, которые она пыталась скрыть, которые прогоняла, искажала свое понимание этих чувств, просто не смогли оставаться на задворках души. Когда хочешь забыть прошлое, не стоит надевать сережки, подаренные уже бывшим женихом. Нельзя так травить свое сердце — в один миг оно может просто не выдержать.

Помолвку решили праздновать в загородном доме Кентли — в тридцати милях от Кардифа. Слова «загородный дом» никак не вязались в уме Беллы с тем местом, где она сейчас находилась. Маленький замок из белого камня, окруженный огромным английским парком с целым лабиринтом из живой изгороди, озером с лебедями и, как оказалось, десятком стройных лошадей — Вильям любил прогулки верхом. Все это она успела посмотреть еще вчера, когда приехала готовиться к помолвке.

Первый вопрос, возникший в голове Беллы, когда она увидела все это великолепие: как же выглядит поместье, в котором Вильям живет?

И вот сейчас, выйдя из комнаты, она прошла небольшим лабиринтом коридоров, как вдруг ее ослепил яркий свет. Большой зал дома, в котором даже король не побрезговал бы устроить бал, весь сверкал. Огромная хрустальная люстра с парой сотней свечей и еще множество волшебных светящихся шаров под потолком отражались в золотых украшениях стен и отполированных перилах огромной лестницы, наверху которой оказалась девушка. Сверху на перилах с обеих сторон сидели две немного страшные горгульи из мрамора. В лапах они держали зеркала.

И тут, оказавшись на самом верху лестницы, под которой в зале собралось множество людей, Белла на мгновенье замерла и взглянула в одно из зеркал.

Она была прекрасна. Так прекрасна, что было бы даже глупо отрицать это — ведь осознание собственной красоты не было тщеславием с ее стороны, это было просто фактом.

Она была столь изящна и красива, какой не была и наполовину, когда неделю не выходила из комнаты, занимаясь саморазрушением. Но тогда она еще была Беллой Превет, которая скучала по умершим друзьям, которая любила Сириуса Блэка и помнила их первый поцелуй со вкусом шоколада, она переживала из-за отвергнутой сестры и ее проблем. Сейчас она не могла думать о прошлом — ведь то будущее, что сейчас лежало у ее ног, было таким ярким, таким роскошным; она смотрела на себя в зеркало всего секунду, но за этот краткий миг в ее голове пронесся сонм мыслей, и она успела рассмотреть свое отражение в мельчайших деталях. Бледная кожа, темные волосы. Почти черные глаза становились карими, когда какой-то очередной репортер фотографировал ее — вспышки были еще ярче, чем огни в зале, если такое вообще было возможно. Она видела себя в зеркале.

Но не узнавала.

И внезапно Белле захотелось, чтобы этот миг, в котором она замерла, разглядывая себя, не продолжался никогда. Захотелось, чтобы время остановилось тут и сейчас, чтобы будущего попросту не было. Она не хотела отпускать прошлое, не хотела, не хотела!.. Там она не будет уже прежней, не будет собой, там не будет ничего, что сможет принести ей радость, покой, ощущение тепла.

Наряды, балы, светские рауты. Деньки, украшения, богатый муж. Чужой муж, не ее! Не Сириус Блэк, которого она любит всем сердцем, которого она предает сейчас, но не прекращает любить! Она, Белла Превет, не хочет приносить себя в жертву обстоятельствам, не хочет поступать так, как решила. Она хочет отмотать пленку назад, вернуть прошлое, остаться там, или погибнуть в одночасье с друзьями, или оказаться за решеткой, как Сириус. Чтобы поступить так, как поступила бы она, будь они рядом с ней, знай она, какая пустота ждет ее впереди, какое одиночество... Умереть в прошлом, но не предавать то светлое будущее, о котором она мечтала.

Ничто не бывает, как раньше. Ничто не возвращается назад. И мы не в силах сделать так, чтобы спланировать всю свою жизнь, ведь жизнь — штука жестокая и независимая, таких, как мы, она ломает пополам и бросает под ноги своим собственным планам.

Но смириться с этим непросто. Белла не может... она...

Она вдруг остановилась и сделала маленький — совсем крошечный — шажок назад.

Вдруг чья-то теплая рука ласково коснулась ее пальцев.

Девушка повернула голову и встретилась взглядом с карими глазами Вильяма Кентли. Он сжал ее руку.

— Все в порядке? — спросил он негромко, так, чтобы гости внизу не услышали.

— Я... не могу... — прошептала она, ощутив, как на глаза набегают слезы. Он, по-видимому, тоже это заметил.

— Помнишь, о чем мы говорили? Представь себе, что ты обручаешься с лучшим другом. Мы будем жить в одном доме, ходить на одни мероприятия. Но ты останешься свободной, совершенно свободной. Я вижу, как ты хочешь вернуть прошлое, где было хорошо. Но это невозможно. Надо двигаться вперед, — его голос был спокойным, в нем не было ни раздражения, ни иронии. Странно, но мужчина, которого она видела всего несколько раз в жизни, понимал ее. Несмотря на то, что она дерзила ему, вела себя местами грубо, да и вообще не воспринимала его слишком всерьез, он не растерялся, увидев вдруг ее не самоуверенной и напряженной, а расстроенной и ранимой. Здесь, сейчас, перед десятками людей, под вспышками фотокамер. Странно, он не обращал на них никакого внимания, когда говорил с ней. Казалось, будто они одни в зале, и он пытается не столько убедить ее, а успокоить. Не самими словами даже... голосом.

Белла, готовая сделать еще один шаг назад, сбежать, остановилась. И тогда, превозмогая боль в душе, пытаясь не заплакать, кивнула.

Он прав. Она останется свободной. Бегство вернет ее разве что в соседний коридор, но никак не в прошлое. Не вернет к Лили и Джеймсу. Не вернет к Сириусу.

Сжав его руку, девушка начала спускаться по лестнице. Она улыбалась — с болью в сердце, с разорванной душой, она сумела улыбаться так, что все поверили, будто она и правда счастлива. И ее маленький шажок был просто внезапной трусостью волнующейся девушки, которая сейчас официально станет невестой жениха своей мечты.

Когда Вильям спустя пару минут надел ей на пальчик золотое кольцо с тремя небольшими, но страшно дорогими и очаровательно красивыми бриллиантами, маленькое простое серебряное колечко на туалетном столике в комнате Беллы вдруг раскололось на две части. Когда она далеко за полночь вернется к себе, то обнаружит два блестящих полукруга.

Магия кольца, подаренного влюбленным магом, сработала безвозвратно.

Невеста предала своего жениха.

И его кольцо она больше не сможет надеть никогда.

И когда спустя месяц она произнесет клятвы верности и любви своему супругу, два серебряных полукруга будут лежать в маленькой коробочке на самом дне чемодана с ее старыми школьными вещами, с фотографиями Мародеров, со свадебным букетом Лили Эванс, очками Джеймса Поттера, которые она разыскала когда-то давно на руинах дома в Годриковой впадине; вместе с синим шелковым платьем и серебристым венком с Рождественского бала, который был, казалось, сотни лет тому назад. Еще в том чемодане, в одной маленькой коробочке, будут лежать серебряные серьги, подаренные ей единственным человеком, покорившим ее сердце. Она задвинет тот чемодан в угол шкафа, завешанного роскошными мантиями и платьями. Она будет вспоминать о нем — иногда.

Но не откроет больше никогда.