Орлица (гет)

Марта на негнущихся ногах вернулась в гостиную, встретила встревоженные взгляды родных. Сегодня Брюс и Розмари ужинали с ней и Юстасом, и Розмари объявила, что, возможно, они скоро станут бабушкой и дедушкой. Лицо Брюса при этом выражало что-то вроде "Я не знаю, как так получилось". Марта успела понадеяться, что он полюбит ребенка, когда тот родится, и вот...

Коротко она объяснила, кто приходил и какие новости. Розмари в ужасе ахнула, Юстас насупился. Брюс растерянно моргал.

— Вы поедете к нему сейчас? — опомнилась Розмари неожиданно быстро. — Можно мне с вами?

Взгляда Брюса она даже не заметила — а он, несмотря на растерянность, явно злился.

— Сейчас ехать нет смысла, — заговорил Юстас. — Когда ты приедешь в Корлинг, в больницу пускать уже не будут. Искать гостиницу ночью, в октябре — не лучшая затея. Завтра утром отправишься, спокойно прибудешь, проживешь, сколько нужно.

Марта благодарно посмотрела на него.

— Да, дорогой, конечно. Ты прав. А Розмари, я думаю, в ее положении ехать совсем необязательно.

Никому, кроме Юстаса, однако, кусок больше не полез в горло. Молодые вскоре ушли. Проводив их, Марта поднялась на второй этаж, достала ключи и отперла дверь в прежнюю комнату Андерса. Включила свет.

Комната стояла как будто голая — ни покрывал, ни постели, ни одежды, ни книг и старых игрушек. Все раздали, когда он ушел от них, и не осталось ничего, что напоминало бы ей о старшем сыне. Как ни силилась, Марта даже не могла припомнить те минуты, когда держала его на руках, баюкала, кормила грудью. О Брюсе она помнила все похожие подробности — до испуга, если он срыгивал или если Марта находила у него сыпь.

Андерс, что и говорить, не был идеальным ребенком. С детства злой, высокого мнения о себе, черствый, грубый. Дурной сын, ужасный брат, владеющий талантом отталкивать людей. Неужели Марта в самом деле была виновата, что он таким вырос? Что же можно было исправить, чтобы он не стал таким, чтобы их семья не пришла к такому финалу: один сын заранее ненавидит своих детей, другой лежит раненый где-то далеко, в одиночестве, и вокруг только чужие люди?

Марта поймала себя на мысли, что даже облик старшего сына стал стираться из ее памяти. Да, такой же высокий, как Юстас, но худее и слабее, рубленые черты длинного лица, грубые непослушные волосы и кожа в мелких веснушках. Только глаза — ее, синие, креннские. Но это не складывалось в единую картину, а фотографии Андерса она спрятала подальше. Ей казалось, она его ненавидит. Но если бы ненавидела — разве сейчас так болело бы сердце?

"Уж он-то нас всех точно ненавидит после..." Да, после жизни в доме, где он не видел тепла от матери и понимания от отца, после того, как они вышвырнули его из своей жизни. "Брюс мне не простит, если все изменится, если я примирюсь с Андерсом". Это была самая ужасная мысль, самый большой страх. Она не могла существовать без любви Брюса, ей было больно и страшно рисковать этим чувством.

"Не будь эгоисткой. Вы с Юстасом не вечны. Брюс в одиночестве не проживет, нужен кто-то, на кого он мог бы положиться. Какой-никакой, но брат. Глупая, нелепая, безобразная, но любящая жена. Брюс может бросаться людьми пока, он очень молод. Но ты не молода, и ты — не вправе". Да, именно так. Ради Брюса она должна помириться с Андерсом. И ради себя, потому что с какой совестью ей жить, если в одиночестве, не простив, умрет ее сын? Юстас... Он сильный, он умеет выживать и никогда не нуждался ни в ком из сыновей.

"А сам Андерс? Нуждался ли он в нас, нуждается ли?" Марта сморщила лоб, вспоминая. Жадный, несчастный взгляд Андерса, когда она обнимала у него на глазах младшего сына или плясала с Брюсом, распевая детские песенки, или бодалась в шутку — померещился он ей или был и вправду?

— Вот ты где, — в комнату заглянул Юстас. Помолчал, осмотрелся.

— Хорошо, что ты пришел. Я немножко забылась, а мне надо еще собрать вещи.

— Денег возьми, — Юстас положил ей руку на плечо.

Около девяти вечера позвонила Клара, сказала, в какой Андерс больнице. На сей раз в ее голосе Марта явно услышала слезы. Потом трубку взял какой-то парень, представившийся другом Андерса по университету, и стал объяснять что-то медицинское. Хотя Марта когда-то сама хотела стать врачом, теперь эти термины ей уже ничего не говорили. Парень, кажется, в конце концов все понял.

— В общем, жизнь вне опасности, но выздоравливать будет долго, — подытожил он. Марта поняла, что ей гораздо легче, и от души поблагодарила. Потом трубку снова взяла Клара, и они договорились встретиться у больницы завтра, в часы посещений.

Марта приехала утром, заселилась в гостиницу. Позвонила волновавшейся Розмари. Погуляла по городу, дожидаясь приемных часов.

Больница была та самая, где Марта работала в войну. Где она встретила человека, в честь которого назвала старшего сына. Сейчас уже все отремонтировали, перестроили, и узнать можно разве что очертания здания.

Ее ждали двое: Клара да еще очень некрасивый парень, примерно ровесник Андерса — видимо, тот самый Себастьян, его друг. Они заговорил первым:

— Сегодня ему лучше, но он почти все время спит. И не говорит пока. Пойдемте, хоть посмотрите на него.

Клара, все такая же бледная, с заплаканными глазами, взяла Марту за руку.

— Знаете, Андерс, — голос девушки дрогнул, — он помог поймать маньяка, который убивал с самой весны.

Марта стиснула ее пальцы.

— Спасибо, что сказали мне. Спасибо.

Себастьян грустно улыбнулся.

— Не бойтесь. Он железный у вас.

Да, Андерс всегда был железный. С детстве не болел ничем серьезнее ветрянки, не слишком утомил Марту, даже когда у него резались зубы. Весь в Юстаса, тот тоже на удивление крепок.

Тем более странно, противоестественно было видеть Андерса лежащим на больничной койке, мертвенно-бледным, обессиленным, с закрытыми глазами.

Марта зашла в палату одна, Клара и Себастьян остались в коридоре. Она смотрела в лицо сына, изучая каждую черту, запоминая, что лоб его пересекла морщина, которой раньше не было — какие морщины в двадцать лет! Что руки и шея стали более мускулистыми. Он возмужал. И с закрытыми глазами был безумно похож на Юстаса в молодости.

Марта коснулась большой и грубой руки сына, лежащей поверх одеяла. Он не проснулся, она не собиралась его будить, но и уходить не хотела. Наверное, она долго еще могла бы простоять рядом с ним — до самой ночи.

И вдруг ресницы Андерса дрогнули. Он разлепил веки — глаза были мутными, тусклыми. Постепенно взгляд его сфокусировался, и на лице отразилось удивление. Он ее узнал.

Эми Риверс, конечно, была удивлена внезапным исчезновением Клары, но уже после ужина стали поговаривать, будто она срочно уехала в Корлинг к бывшему любовнику. Неужели надеется вернуть? И зачем ей это? Эми не осуждала никого, конечно, но все же ей казалось, можно и побольше уважать себя. В такой жертвенности есть некая липкость, навязчивость.

Эми не считала, впрочем, себя ярой феминисткой, как и не стремилась во чтобы то ни стало выйти замуж. Когда-то она и сама влюблялась, это было дважды и оба раза закончилось ничем: она не проявляла чувство, и ее не заметили. И не то, чтобы Эми робела, была в себе не уверена. Но отношения казались ей чем-то ужасно утомительным. Да, очень приятно представлять, как мужчина смотрит с обожанием, дарит цветы, ведет под руку по красивой улице, читает стихи, говорит комплименты, катает на лодке. Это отличалось от будней, полных рутины и часто грязи. Но ведь за комплиментами что-то должно следовать, и цветы он дарит не просто так.

О целях ухаживания Эми читала много, и ничего из этого ей не нравилось. Целоваться было скучно, близость казалась чем-то постыдным, да и могла привести вне брака к слишком многим неприятным последствиям. А сам брак означал слишком много обязанностей. Стало быть, снова усталость.

Усталость же преследовала Эми с детства. Она всегда была очень медлительной, ей приходилось дольше учить уроки, уборка в комнате занимала у нее вдвое больше времени, чем у всех знакомых девочек. И она ужасно уставала,так что уже ничто не радовало, ничего не хотелось. Хотя родители никогда не заставляли ее сделать ничего лишнего. Они и врачам ее показывали — те ничего не находили.

Эми была самолюбива, ей нравилось, когда ее хвалят, когда ею хвастаются. Поэтому она не позволяла себе учить уроки или прибираться кое-как. У нее лучше шли гуманитарные науки, и со своим усердием она отлично окончила школы, затем университет. Только родители знали, скольких слез усталости ей это стоило. Но ей всегда казалось, в браке ей станет скучно, а от работы по дому она взвоет, работать физически она не могла, даже длинный рабочий день быстро бы ее сгубил. Поэтому она постаралась найти место, где можно будет отдыхать в течение дня, а рабочий день начинается не с одного и того же часа и заканчивается по-разному.

Но все-таки вести уроки даже в частной школе, в маленьких классах, среди очень воспитанных девочек оказалось сложно. Эми все чаще думала, что, пожалуй, замужество стало бы неплохим выходом — надо только выбрать достаточно состоятельного человека, чтобы ему по статусу было лучше приглашать помощницу по хозяйству.

Брюс Ивлинг не совсем ей нравился. Ухаживал он довольно красиво, но она находила его глуповатым, неутонченным в плане чувств. Но он и не был совершенно примитивен. Женат, правда, но несчастлив в браке, так что в разводе Эми не видела проблемы.

Конечно, ей хотелось бы посмотреть и другие варианты, но город она знала плохо, а кроме Брюса, общалась лишь со своими коллегами. Нил Фицрой был явно культурнее Брюса, лучше развит эмоционально. Но он не смотрел на Эми как на женщину, а выставлять себя напоказ было ниже ее достоинства. Кроме того, такие легкомысленные мальчишки, как правило, не заботливы, они не захотят слушать про плохое самочувствие, не помогут по дому. Нил и за собой толком не следил, другие учительницы и отец Джозеф выручали его, указывая на пятна или смахивая птичьи перышки с его костюма, или помогая с галстуком. Да и деньги у подобных не задерживаются.

Пока Эми решила подождать — но недолго. Она ведь не блистала красотой, а молодость — это преходяще, особенно с ее работой и хрупким здоровьем. Но в последнее время ей все же казалось, что для нее все устроится наилучшим образом.

Конец второй части.