Горсть тепла (гет)

— Что и требовалось доказать! — Пирсон торжествующе обернулся к наблюдавшим за происходящим на мониторе Хьюзу и Магде Цорн. — Он ее не убил. Она дважды нарушила герметичность бокса, и он даже не попытался этим воспользоваться. Или как-то ей навредить. О чем это говорит? — Пирсон застыл перед слушателями, как учитель перед учениками, призывая их к интеллектуальному соучастию.

— И о чем же? — мрачно осведомился Хьюз.

Магда молчала. Вопрос Пирсона риторический и ответа не требует.

— Ну, прежде всего о том, что… наш подопечный достаточно разумен, чтобы просчитать последствия. Далеко не каждый Хомо Сапиенс повел бы себя на его месте столь же рассудительно. Большинство действовало бы под влиянием порыва, ярости, мести. Как действовал бы зверь. Дрессировщик заходит в клетку, и зверь, как и полагается хищнику, вспарывает ему живот. Даже если накануне ел из рук этого дрессировщика. Человек движим тем же инстинктом. Не раздумывая кидается на своего обидчика.

— Далеко не каждый, — возразил Хьюз. — Кидается только дикарь, или ребенок.

— Именно! — радостно подтвердил Пирсон. — Дикарь или ребенок. Что, в сущности, одно и то же. Тот, кто не способен подчинять действия рассудку, кто движим эмоциями, а не разумом. Чем человек фундаментально отличается от животного? Тем, что подчиняется необходимости, преодолевает телесную потребность волевым усилием. Да, животное тоже можно научить терпеть боль и выполнять кое-какие трюки. Но животное будет выполнять эти трюки неосознанно, из страха наказания. Или в надежде на поощрение.

Хьюз презрительно фыркнул.

— Грэг, люди тоже прыгают в кольцо в надежде на поощрение или из страха перед начальством. Что вы пытаетесь нам доказать? Что он ее не убил по причине тонкой душевной организации? Или каких-то далеко идущих планов? Он ее не убил из того же страха наказания, который вы только что упомянули.

— Хищного зверя страх не остановил бы, — впервые подала реплику Магда.

— Даже если страх, — продолжал Пирсон. — Пусть страх. Но он просчитал последствия. Ему невыгодно убивать Хантингтон. Ему нужен друг, лазутчик среди нас, союзник среди врагов. А страх для него не мотив. Нам попросту… хм… нечем его напугать. Убить его мы не можем. Во всяком случае, пока. Он нам нужен. Наказание болью? Так каждый из проводимых нами экспериментов уже таковым является. Вы его не напугаете. Напротив, смерть послужила бы как раз вдохновляющим мотивом. Если бы убийство Хантингтон гарантировало равнозначный ответ, он нанес бы удар, не задумываясь.

— Вы так полагаете? — удивился Хьюз. — Он хочет умереть? Вы его чрезмерно одушевляете, Грэг. Делать подобный выбор способны только люди. Ни одно животное, а уж тем более машина, не в состоянии выбрать в качестве альтернативы смерть.

— А он способен! — торжествующе заключил Пирсон.

— Хм, не уверен, — усомнился полковник.

— Я согласна с Грэгом, — тихо добавила Магда. — Он может себя убить.

— Тогда почему же он не убил Хантингтон? — Хьюз терял терпение. — Вы запутали меня своими мотивами. Приписываете этому органическому истукану невероятную сложность, тайную жизнь души.

— А это так и есть, Дезмонд. Так и есть! Перед нами создание сложное, многомерное и чрезвычайно ценное, — Пирсон предвкушающе потер ладони. — Вы представляете себе, сколько он может стоить? Нет, не этот конкретный экземпляр. Этот очень скоро станет негоден, исчерпает ресурс. А вот те, кого мы сотворим благодаря заложенной в него матрице… Это вам не тупые исполнители, требующие пошаговых инструкций. Это разумные существа, почти люди. Фактически люди. Эмоциональные, чувствующие, сострадающие. Способные мыслить творчески, протестовать, капризничать, даже любить, — Пирсон доверительно понизил голос. — Ничто не стоит так дорого и не продается так выгодно, как любовь. Нет, нет, я сейчас не о дешевых сексуальных услугах в филиалах «Матушки-Крольчихи». Это всего лишь удовлетворение физиологических потребностей. Когда вы голодны, сгодится и жирный гамбургер. Но когда вы сыты, когда вы вполне в состоянии позволить себе более утонченные блюда, вот тут все и начинается. Помните пирамиду Маслоу? Я понимаю, что вы мне сейчас возразите. Любой состоятельный человек может позволить себе любую женщину за сравнительно небольшие деньги. Или не женщину. Любой объект, пригодный для удовлетворения сексуальных предпочтений. Кого-то и киборги привлекают. Поэтому так высок спрос на Irien'ов обоих полов. Для человека, ограниченного в средствах, Irien вполне реальная альтернатива. В особенности для тех, кто никогда не решится на осуществление тайных фантазий с живым партнером. Но для того, кто в средствах не ограничен, этой киберисполнительности мало. Тот, кто имеет возможности, всегда хочет большего. Ему требуется вся полнота ощущений, ибо со временем чувства притупляются, и сценарии самого навороченного Irien'a уже не возбуждают. Потому что наступает осознание, что эти игрушки мертвы. У них нет воли, нет выбора. Они ничего не чувствуют. И все их эмоции подделка. А каждый уважающий себя представитель высшего общества не позволит себе обзавестись подделкой. Он предпочитает оригинал. Вот вы, Хьюз, например, слышали, что у нас, я имею в виду «DEX-company», нет ни одного филиала на Геральдике?

— Геральдика? Это планета, которую старая земная аристократия выкупила у Федерации? — неуверенно уточнил полковник.

— Она самая. Это закрытый клуб избранных. Стать резидентом Геральдики практически невозможно, если у вас нет десяти поколений предков и генеалогического древа, уходящего корнями в династию Меровингов. Нам с вами даже приглашение не светит. Только с одобрения его превосходительства губернатора какой-нибудь Северной провинции. Так вот, почему я заговорил о Геральдике. Дело в том, что живущие там аристократы полагают в высшей степени неприличным держать в качестве обслуживающего персонала киборгов. Люди, только люди. Взять в качестве телохранителя или наложницы киборга — позорное признание в собственной несостоятельности как подлинного суверена. Возможно, киборги у них используются на работах в шахтах или при прокладке горных тоннелей. Но в мизерном количестве. Мы пытались открыть на Геральдике салон, предлагали скидки, самые выгодные условия, но регентский совет нам отказал. Господа аристократы, видите ли, в подделках не нуждаются.

— У корпорации и без Геральдики достаточно большой рынок сбыта, — заметила Магда. — Министерство обороны, МЧС, частные охранные фирмы. Не говоря уже об индустрии развлечений. Почему обязательно Геральдика?

— Престиж. Власть, — Пирсон замер перед собеседниками как лектор перед студентами. — Для министерства обороны и для «Матушки-Крольчихи» мы производим ширпотреб. Для избранного покупателя мы будем производить шедевры.

— Но мы же производим киборгов по индивидуальным заказам, — вновь вмешалась Магда.

Пирсон пренебрежительно отмахнулся.

— Всего лишь редактируем фенотип, привносим желаемые клиентом внешние данные. Но под этими улучшениями все та же безмозглая кукла, фальшивка. Послушные автоматы.

— Министерство обороны не выказывало на сей счет каких-либо претензий, — подал голос полковник. — Это как раз то, что им нужно. Послушные автоматы, которых первыми бросают в бой.

— Но я сейчас говорю не о министерстве, — вспылил Пирсон. — Мы не должны ограничиваться этими стреляющими болванками, мы должны идти вперед, совершенствоваться. Наша продукция должна эволюционировать. У нас должны быть шедевры, единичные эксклюзивные модели, произведения искусства, обладать которыми означало бы наивысшую степень избранности. Это как обладание картиной

кисти Леонардо или Рафаэля. У этих господ в замках висят только подлинники. Они не признают копий и новодела. Вот и я хочу предложить им подлинник. Не игрушку, а настоящего человека. Настоящего!

— У них этих настоящих людей предостаточно.

— Ах, вы не понимаете, — Пирсон нетерпеливо взмахнул руками и совершил небольшую пробежку. — У них предостаточно обычных людей. Обычных! Они за много столетий научились управлять подданными. Люди порочны, завистливы, тщеславны. Мы же предложим им совершенство. Существо более умное, более сильное, более красивое. Многие правители в далекой древности держали при себе диких зверей, львов, тигров, леопардов. Любое из этих животных одним ударом могло бы снести голову своему владельцу. Но тем не менее их держали близко от трона. Почему? Потому что владение таким опасным и прекрасным животным поднимает своего владельца на более высокий уровень, умножает его силу в глазах подданных, возводит к статусу бога. Разумный киборг такой же опасный и прекрасный зверь. Доказательство подлинного величия, подлинной власти. К тому же это не бессловесный зверь. Это двуногий киберхищник, способный говорить, отвечать на вопросы, рассуждать, советовать. Он не просто украшение, атрибут, он — друг, любовник, телохранитель, верный, несокрушимый.

— Но и опасный, — сказала Магда. — При его уровне интеллекта такой аксессуар может стать первым врагом.

Пирсон вновь отмахнулся.

— Врагом может стать кто угодно. Даже собственный ребенок. Но киборга мы можем запрограммировать. В его базовый код будет внесен аварийный протокол. В 20 веке был такой писатель… — Пирсон щелкнул пальцами. — Тогда этих писателей называли фантастами. Он предвидел, что человечество когда-нибудь создаст антропоморфных роботов, и для управления этими роботами понадобится свод правил. Еще тогда, когда самые примитивные роботы считались вершиной техноэволюции, он сформулировал три закона. Первый закон гласил, что робот ни при каких обстоятельствах не может причинить вред человеку. Наши киборги гораздо сложнее роботов, потому что мы воспользовались собственным, более сложным устройством. Наши киборги — люди. Даже сверхлюди. И держать их в повиновении придется не только с помощью трех законов робототехники, которые человеческий мозг в силах обойти, но и законами самой человеческой природы. Одним словом, что нам мешает, то нам и поможет.

— Это как? — буркнул Хьюз.

— А вот так, — и Пирсон указал на вирт-монитор, где застыла Кейт Хантингтон. — Человечность делает разумных киборгов уязвимыми. Они, как и люди, нуждаются в привязанностях. Они испытывают эмоции. Да, у тех, кого мы называемыми сорванными, эмоции самые примитивные. Ярость, гнев. Это стандартный отклик животного на внешние раздражители. Они агрессивны и стремятся уничтожить врага. Но по мере развития личности, ее взросления и усложнения, будет взрослеть и усложняться их эмоциональный запрос. Вот о чем я вам здесь толкую. Между объектом и Хантингтон уже возникла эмоциональная связь. И я рассчитываю на то, что связь эта будет укрепляться.

— Уж не рассчитываете ли вы, Грэг, что эта связь перерастет… хм… в романтическую? — полковник ухмыльнулся.

— Очень рассчитываю, дорогой полковник, — Пирсон предвкушающе потер руки. — И потому прошу вас мне не мешать.

— Но что нам это даст? — спросила Магда. — Я имею в виду, что это нам даст с точки зрения коммерческой? Будем писать в рекламных проспектах, что наши модели способны… любить? Вы полагаете, что это будет иметь какое-то значение для покупателей, для этих… ваших с Геральдики? Какая им будет разница, способна органическая машина на чувства или нет? Они и так могут пользоваться ею, как угодно. Впрочем, как и подчиненными им людьми.

— Не скажите, дорогая, не скажите. Мечта каждого правителя — это любовь подданных, их слепое обожание. Держать их в страхе недостаточно. И утомительно. Страх насаждают после того, как потерпели неудачу с насаждением любви. А страх эмоция деструктивная. Страх, в конце концов, ведет к разрушению личности как обладающего властью, так и подчиненного. Страх отупляет, выхолащивает. Страх эффективен на коротких дистанциях, как допинг. На длительных он убивает. Любовь же… любовь, разумеется, в более широком понимании этого слова, а не в узко эротическом, производит прямо противоположное действие. Любовь — это долгоиграющий допинг, к тому же без побочных эффектов. Кто из нас не хотел бы, чтобы им восхищались, говорили комплименты, хвалили? Не усмехайтесь, полковник. Этого хотят все. В том числе и вы. Исключений нет. И все мы хотим, чтобы чувства были подлинными. Цифровое киберобожание воздействует только на подростков, страдающих гиперсексуальностью и комплексом неполноценности. Таким сгодится самый дешевый Irien с примитивной программой. Людям взрослым, успешным, самодостаточным требуется кое-что более сложное. Им требуется преданность, настоящее чувство, подлинное восхищение. И вот за это они готовы платить.

Пирсон замолчал и победно воззрился на своих слушателей. Хьюз и Магда Цорн переглянулись.

— Я что-то не понял, — начал полковник. — Эти новые богатые хозяева должны будут завоевывать любовь своих… киборгов? Боюсь, что за такие привередливые игрушки платить нам никто не будет.

— Не спешите, полковник, — Пирсон вновь вскочил. — Мы еще только в начале пути. Мы еще только экспериментируем, тестируем способность разумного киборга испытывать чувства. Заметьте, подлинные чувства. Мы еще должны убедиться в том, что киборг способен выстраивать взаимоотношения с человеком. А когда у нас будут доказательства, когда мы в этом окончательно убедимся, тогда мы и начнем искать методы, как обратить этот процесс в управляемый. И потом, почему вы исключаете возможность, что найдутся желающие поучаствовать в столь экзотическом приключении? Это же подтверждение собственной исключительности. Какой повод

гордиться собой! Базовая директива будет охранять хозяина от прямого нападения, будет работать тот самый первый закон робототехники, а во всех прочих своих проявлениях киборг будет свободен.

— Хотела бы я посмотреть на того, кто попытается приручить Мартина, — с горечью сказала Магда.

Губы ее презрительно скривились.

— Так вы его, вернее ее, видите! — хохотнул Пирсон.

И указал на монитор.

* * *

Кейт уже не помнила, каким по счету было это дежурство. Седьмым или восьмым. Значение имел сам факт выпавшей по расписанию служебной обязанности. Прошлое ее дежурство стало внеочередным, так как нейрофизиолог Билли Салливан, чье имя значилось в мерцающей виртуальной таблице, попал в медотсек с подозрением на гипертонический криз, вызванный переутомлением. Кейт с большим трудом удалось скрыть взметнувшиеся жарким костерком чувства. Она поспешно затоптала этот костерок внешним недовольством. Кажется, Салливан, говорящий с ней по видеосвязи, ничего не заметил. Едва Кейт дала свое согласие, как ее имя появилось в подсвеченной красным ячейке. Осведомленный о болезни сотрудника искин немедленно озаботился сбоем очередности и подсветил ячейку заболевшего сотрудника цветом форс-мажора. Едва замена подтвердилась, ячейка влилась в компанию безмятежно зеленеющих собратьев. Ничего, отягощенного тайным смыслом, не случилось. Всего лишь маленькая перестановка. Никто и не заметит. А для Кейт — единственное значимое событие.

Она уже несколько недель так живет, сплетая часы и минуты в тонкую, прозрачную нить, которую протягивала от прошедшего дежурства к предстоящему, перебираясь по этой нити, замирая от страха, ощущая внизу бездну, провал в свое черно-белое бессмысленное присутствие.

Когда-то давно, еще во времена студенчества, она увлекалась восточной философией. Это было своего рода поветрием, модой. Ее сокурсники читали какие-то древние книги, искали в них ответы на совершенно ненаучные метафизические вопросы, оправдываясь тем, будто бы авторы этих книг посредством мистического подключения к вселенскому информационному полю объясняли самые современные теории, включая теорию струн или гипотезу Роджера Пенроуза о цикличности вселенной.

Кейт тоже что-то читала, что-то искала, какие-то ответы. Она все еще переживала преждевременный уход матери, и единственный вопрос, который по-настоящему ее мучил и в чем она боялась самой себе признаться, будучи студенткой физико-математического факультета, это гипотетическое бессмертие души, а также вероятность встречи с этой душой, то есть с матерью. Ей было, с одной стороны, стыдно — она, будущий ученый, изучает какие-то древние религиозные тексты, а с другой, любопытно. И еще страшно. Очень страшно. А что если… а что если так оно и есть? А что если душа и в самом деле бессмертна, и жизнь — это всего лишь одно из воплощений? И называется это «Колесо Сансары». И будущее воплощение не утешение вовсе, а наказание, ибо высшая награда, согласно этим полуистлевшим догмам, выход из колеса воплощений, избавление от материального мира, который есть страдание.

Что следует делать? Пробудиться. Осознать. Кейт не сразу поняла, что все эти древнеиндийские авторы подразумевают под пробуждением. Все их труды начинались с утверждения, что большинство людей спит. Даже когда бодрствует. И далее шли пространные рассуждения о том, что же он из себя представляет, этот сон наяву, и как от этого сна пробудиться. Предлагалось наблюдать за собой. Буквально каждую минуту фиксировать свое внимание на производимом действии. Отслеживать мысли и чувства. Кейт так и не поняла смысла предлагаемых упражнений, как не поняла указанной цели. Ерунда какая-то! Что значит спать и бодрствовать одновременно? Глупости. Есть сомнамбулизм, расстройство парасомнического спектра, при котором люди совершают простые действия, находясь в состоянии сна, но это явление крайне редкое. И специалист-сомнолог подтвердит вам, что это действительно сон. А эти древнеиндийские болтуны выдумали психологическую приманку для несчастных соплеменников, вынужденных существовать в условиях формирующейся цивилизации, в страданиях, косности и невежестве.

Вскоре Кейт утратила интерес к древним учениям, объяснив свое увлечение тоской по матери. Ушла с головой в учебу. И на долгие годы забыла странные рассуждения земных мистиков. И вдруг… и вдруг она поняла! Она поняла, о чем твердили эти старцы в белых тюрбанах. Вот оно, это пробуждение, осознание жизни во всей ее полноте, в звенящем болезненном присутствии, когда нет прошлого и будущего, а есть только грохочущее настоящее. Когда минуты не размываются в часы, вяло перетекая в сутки, а подобно элементарным частицам слипаются, образуя горячее ядро, точку невероятной плотности, готовую полыхнуть новой вселенной. Она вдруг поняла, что значит пребывать в своих истинных чувствах, в своим истинном бытии, без морока лишних мыслей, что значит находиться в потоке, в присутствии, в биении сердца, в тонусе сосудов, в напряжении мышц. Она действительно спала, дремала все эти годы, отвергая миг живого вздоха. Она жила в прошлом, сбегая туда от настоящего, или страшилась будущего, формируя его в мысленном диалоге. А настоящее ускользало.

Получается, она и не жила вовсе? Сидела на берегу и наблюдала за кипящей рекой? Ибо страшилась туда войти. Даже в те несколько недель ее мучительного романа с Феликсом, который, казалось, вынудил ее что-то чувствовать, она упорно отворачивалась от настоящего, убегала в чувственное забытье, терялась. Будто вдыхала дурманящий газ. Она ничего не знала о самой себе. И не хотела знать. Потому что предпочитала спать. Вернуться в спасительную дремоту отрицания. Она проснулась в тот миг, когда сверхпрочная перегородка, расколдованная введенным ею кодом, треснула и разошлась. И она стояла в трех шагах от него, киборга, своей потенциальной смерти. С нее внезапно слетел этот морок беспокойного мечущегося ума, и она вдруг успокоилась. Она есть, она существует, дышит, видит. У нее бьется сердце. И даже если она сейчас умрет, то это неважно. Потому что смерти нет. Потому что смерть — это порождение ума. А сознание останется в той горячей пульсирующей точке, из которой появилась вселенная.

Но она не умерла. Киборг взял у нее из рук одеяло, конфеты и таблетки.

— Я вернусь через шесть часов, — сказала Кейт.

Сказала очень спокойно, твердо.

А потом случилось следующее дежурство. И она вошла в бокс, уже не колеблясь, уже со смирением, даже с восторгом принятия. И вся вселенная внезапно ужалась до нескольких квадратных метров. Кейт в тот момент могла с неколебимостью исследователя, получившего тысячу подтверждений, доказывать, что там за стенами этой лаборатории нет никакой пространственной протяженности, что там все обрывается в пустоту, в первозданный хаос, ибо Кейт не поддерживает установившийся порядок своим вниманием. Потому что ее внимание только здесь, рядом с ним.

Киборг не пошел ей навстречу. Он ждал в глубине своего узилища. Он тоже как будто ее испытывал, промерял глубины ее решимости. И Кейт приняла вызов. Она принесла одеяло, таблетки, бутерброд, который унесла из кафетерия, и планшет. Киборг недоверчиво покосился на прибор. И Кейт торопливо объяснила.

— Тут игры.

Но тогда ему было не до игр. Киборг взял одеяло и укутался в него.

— Хорошо, — согласилась Кейт, — я в следующий раз принесу и покажу, как играть.

В следующий раз они сидели рядом, изучая список игр на планшете. Киборг осторожно сделал глоток из картонного стаканчика с кофе. И отломил кусочек печенья. Он сделал это так осторожно, так недоверчиво, будто за этим печеньем могло скрываться нечто чудовищно болезненное, будто это не кусочек сладкой мучной субстанции, а подкрашенный пластит, призванный разорваться у него в желудке. Пальцы у него очень худые, ногти с синим оттенком. У Кейт сжалось сердце, и она отвела глаза. Она знала, откуда эта синюшность. Мелкие подкожные гематомы. Импланты рвали мышечные волокна, принуждая живое тело к повиновению.

— Вкусно?

Киборг не ответил. Кейт поправила одеяло на его плечах. Она запустила планшет, чтобы показать ему скрытые возможности. На миг ей стало неловко. Зачем ему эти игры? Это же почти издевательство. Все равно, что бросать мячик подопытной собаке, которую несколько часов назад исполосовали скальпелем на лабораторном столе. Но киборг неожиданно проявил интерес. Взял у нее планшет и сам прокрутил список. Игры на планшете Кейт были простые, как их называли, «для девочек»: всевозможные пасьянсы, тетрис, буквенные и пространственные головоломки. Киборга привлекла одна из них: додекаэдр с разноцветными гранями. Каждая грань состояла из множества смешанных элементов. Сначала выбрал самый простой уровень, в котором грань делилась всего на пять частей, и довольно быстро собрал все грани по цветам.

— Ой, а я очень долго собирала, — восхитилась Кейт, — и еле-еле перебралась на второй уровень. А еще мне нравится игра, где надо расставить восемь ферзей. Говорят, что есть 12 решений, но я нашла только два.

Кейт протянула руку к планшету, чтобы вызвать названную игру, и пальцы ее ощутили прикосновение к пальцам киборгам. Кейт вздрогнула и сразу отстранилась. А киборг будто окаменел. Кейт вдруг ощутила идущий от него холод. Не физический, иной. Эта волна прошла сквозь наброшенное на плечи одеяло и поразила ее ознобом. Киборг не отстранился. Потому что эти люди, и эта вошедшая в его бокс ХХ-особь, имели право к нему прикасаться, потому что его тело всего лишь лабораторный препарат.

— Прости, — сказала полушепотом Кейт, встала и ушла.

Киборг с удивлением смотрел ей вслед.

«Я больше не зайду и не прикоснусь», твердила Кейт. «Не прикоснусь».

Но в следующий раз они так увлеченно лопали воздушные шары на вирт-мониторе, поочередно тыкая пальцами, что не заметили, как их руки соприкоснулись. Кейт даже прислонилась к его плечу и заметила это нарушение границ далеко не сразу. Испугавшись, она приготовилась бежать. Но киборг не застыл во враждебном атакующем холоде. Он смотрел на нее своими странными, генетически измененными глазами и чуть улыбался.

И тогда… тогда она его поцеловала.