Неприкасаемый (джен)

— Отдаешь предпочтение классике?

— Она меня еще никогда не подводила, — ответил я, заряжая ствол под внимательным надзором Ткача. Ляпнул, конечно, банальней некуда, но не объяснять же ему про мое отношение к распространенным и неприметным вещам.

Условия в тире, который расположился в низком обособленном строении недалеко от жилого сектора, мало чем отличались от тех, в которых мне обычно приходилось стрелять. По целям, которые меня не видят и, соответственно, никуда не дергаются, на мой скромный взгляд, палил я превосходно. Поэтому, подхватив шумоподавляющие наушники со стойки, я выбрал дорожку со средней дистанцией и уверенно высадил по половине магазина в грудь и голову ростовой мишени. Не идеально, но более чем летально.

Стянув наушники, я выжидающе посмотрел на Ткача.

— Хорошо, — кивнул он удовлетворенно, а затем положил на столик рядом с моей дорожкой пачку патронов и пистолет посовременней. — Из служебного арсенала. Попробуешь?

Я не стал возражать. С одной стороны, мне ужасно хотелось поскорее вернуться к Гласу и девчонкам, пока последние окончательно не перевернули все с ног на голову в нашей гостинной. Да и где-то глубоко во мне, похоже, все же выжил пацан, которому тоже хотелось простого человеческого пострелять с помощью геймпада, а не настоящего курка. С другой же — непринужденное общение за обедом, кажется, примирило меня с моими нервами, и мне было почти спокойно в компании Ткача, торчащего у меня за спиной. Даже если это его рук дело, грех не воспользоваться.

— Ты можешь объяснить мне одну вещь? — спросил я, изучающе повертев в руках предложенный пистолет, который оказался меньше и легче моей пятнадцатизарядной старушки. — Для чего при первой встрече ты решил предупредить меня насчет слов Фейна?

Ткач хмыкнул. И мне уже показалось, что большего я не дождусь, но он соизволил ответить:

— Не люблю, когда он вешает лишнюю лапшу на уши нашим.

— Но при этом ты работаешь на него?

— Работаю, как видишь, — усмехнулся Ткач и кивнул в сторону мишени.

А может, и зря я раскатал губу.

Снова нацепив наушники, я вернулся на позицию. Отстрелял весь магазин и ожидаемо хуже, чем со знакомым весом в руках. Не критично, но все же заметно.

— Хороший, — заключил я, — но непривычный.

— Тир в свободном распоряжении, так что пользуйся, привыкай.

Привыкать к чему-то новому мне слабо хотелось, но уходить ни с чем — еще меньше. Поэтому я кивнул и потянулся к коробке с патронами.

— И какая же лапша по-твоему считается лишней? — предпринял я очередную попытку разговорить Ткача, пока не спеша заряжал служебный ствол.

— А ты сам не слышишь?

— Я слышу сплошную показуху и лицемерие. И если бы я мог сейчас выбирать работодателя, ноги бы моей не было в Институте, — честно выдал я и пристально посмотрел на Ткача. — Но я не могу. А тебя что держит?

— Цели Института, — Ткач сказал это почти вопросительно, при этом криво ухмыльнувшись и пожав плечами.

Ах, точно, ты же у нас идейный. Ладно, Мор, похоже, ты действительно зря теряешь время.

Я закончил с зарядкой, но Ткач неожиданно забрал пистолет из моих рук.

— Как и любому из наших, мне по душе то, что официально продвигает Институт. Единство. Равенство. Свобода. Естественно, у Фейна имеются и собственные цели, но его путь лежит через вещи, выгодные неприкасаемым. — Ткач отошел на соседнюю дорожку и сделал несколько чертовки метких выстрелов. Без наушников их грохот в пустой галерее не только саданул по ушам, но и отозвался чем-то довольно тревожным в груди. — Да, у него получается не все, и далеко не все получается хорошо, но пока нам по дороге, я буду на него работать.

Еще скажи, что ты не корректируешь его курс?

— Удивлен? — Ткач вернул мне пистолет, передав его рукоятью вперед.

— Ты из вежливости спрашиваешь? — невесело усмехнулся я. Да, я удивился, но не столько словам об идеях Института, сколько тем, что Ткач все же заговорил. Не знаю, насколько честно, но довольно убеждающе прямо. Что же, выходит, после подписания контракта я стал своим? Или что изменилось?

— Согласись, скажи я, что удивлен тому, что ты удивлен, прозвучало бы хуже.

— Справедливо, — хмыкнул я. — И что, никакой верности до гроба в благодарность за спасение из какого-нибудь детского приюта?

— Из одиночки в тюрьме строгого режима, — невозмутимо поправил меня Ткач.

— Тебя за эмпатию упекли в одиночку? — вот теперь «удивлен» было мягко сказано.

А стоило прикусить язык. Из-за положения и поведения Ткача, я совсем не подумал о том, что мы все должны в первую очередь осмысливать друг о друге: какой катастрофой обернулись последствия Схождения.

— Скольких ты убил, прежде чем понял, что с твоими руками что-то не так? — немного подумав, спросил Ткач.

— Мне хватило одной смерти, чтобы понять, — ответил я. — И еще одной, чтобы убедиться.

Хотя вторая и несколько последующих уже и были самообороной.

— Под мое влияние попало тринадцать одноклассников, — невозмутимость в голосе Ткача дала трещину, пропустив, как мне показалось, скорбные ноты. — Семеро погибли.

— Охренеть, — выдохнул я. — Как?

— Под конец Схождения я не только видел, как разрушается иной мир, но и чувствовал все, что испытывают его последние обитатели. — Коротко вздохнув, Ткач отвел взгляд в сторону мишени. — Я был в ужасе и сам не понимал, что транслирую все это месиво из боли и страха на людей рядом. Кто-то из них в панике разбил голову об стену, кто-то выпрыгнул в окно. Как я сам к ним не присоединился, до сих пор не пойму. Судя по всему, не выдержал и отключился.

Ткач вновь посмотрел на меня. И я чуть ли не буквально ощутил на себе, как он пытается считать, что я чувствую по отношению к рассказанному им. Но я и сам с трудом это понимал. Да, я плохо помнил непосредственно момент Схождения, но тот ужас, в котором я пребывал, забившись в угол школьного медпункта, навсегда остался со мной. Я отлично помнил, как никто из суетящихся вокруг учителей и подоспевших копов не обращал на меня внимания, потому что я неосознанно отводил их взгляды. Как я не осмеливался уйти до тех пор, пока тело убитой мною медсестры не увезли. Как несколько часов потом просидел в какой-то подворотне, пялясь на свои черные ладони и вслушиваясь в вой сирен и звуки выстрелов. Я этого не знал, но где-то рядом были еще такие же, как я, где-то рядом умирали люди и неприкасаемые. А я сидел и ждал, что скоро за мной, убийцей, придут.

Мне хватило одной смерти, чтобы чуть не сойти с ума, и мне сейчас было ужасно жаль пацана, которому пришлось пережить кошмар гораздо хлеще. Ткач же если и старше, то ненамного, но мне было сложно даже представить, каково ему пришлось. При этом инстинкт самосохранения подавал отчаянные сигналы, что мне стоило начать его по-настоящему бояться, что эмпатия, исковерканная ихором, — действительно страшная и опасная вещь. Но в полной мере у меня не получалось. Сейчас, когда я смотрел в холодные глаза Ткача, надо мной преобладало исключительно сочувствие.

— Так что да, одиночка, — нарушил он затянувшуюся тишину.

— Долго?

— Четыре года.

— Как Фейн смог тебя там вообще найти?

— Один из тюремных охранников вышел на Институт. Изолированность не позволяла научиться контролировать способности, чужие эмоции душили меня. Я не давал никому лишний раз к себе приближаться, был диким. Не столько влиял, сколько транслировал свою агрессию. Один из конвоиров особенно меня раздражал своим презрением, поэтому я, каждый раз, когда чувствовал его рядом, старался как можно сильнее его задеть. — Ткач опустил взгляд на открытую коробку с патронами, выудил один из них и задумчиво повертел его между пальцами. — От него-то я и узнал, что его руководство просто ждет, когда мне исполнится восемнадцать, чтобы без лишних формальностей меня казнить. Я понял, что, если хочу выжить, мне нужно что-то делать. И единственным доступным мне способом оказалась жалость. Я нашел, кого из охраны мне хватит сил и умений продавить, заставить пожалеть меня. Получилось, он решил, что меня надо не убивать, а спасать, и обратился в Институт. Юристам Фейна понадобилось время, больше года, чтобы вызволить меня, но процесс был уже запущен, и свое совершеннолетие я встретил в ожидании освобождения, а не смертельной инъекции.

В груди мерзко сдавило при мысли, скольким из наших, не имеющим контролирующих чужой разум способностей, в итоге досталась инъекция.

— Не принимай так близко к сердцу, — усмехнулся Ткач, вернув патрон в коробку.

— А ты не считывай, как я принимаю, — фыркнул я, на что Ткач одарил меня очередной своей кривой ухмылкой. — Но выходит, благодарить все же есть, за что? — вернулся я к изначальной теме разговора.

— Фейна? Есть. Институт полностью взял на себя ответственность за меня, предоставил условия, чтобы научиться жить со своими способностями, контролировать их. Поэтому, когда с меня сняли запрет на свободное передвижение, я все равно остался здесь. Но я слишком хорошо чувствую Фейна и его амбиции. Впрочем он это знает. И знает, что наши пути разойдутся, если я пойму, что он начинает действовать нашим во вред.

— А ты считаешь, что перепись всех неприкасаемых Института в реестры — это не вред?

— Не всех. Тех, кто не захотел, никто не заставлял. Но большинство осознанно дали согласие. В Институте вообще очень многое построено на общественном доверии.

— И равняются они все, выходит, на тебя? — мысль сорвалась с языка раньше, чем я ее удержал. — Ведь пока за спиной человека стоит неприкасаемый-эмпат, человеку можно доверять? И если ты позволил записать себя в реестр, то безопасно и другим?

— Не без этого, — задумчиво хмыкнул Ткач. — Хотя, если честно, сам я в реестр записан не совсем верно.

— Тебя в тюрьме записывали?

— Нет, там никто не стал разбираться, и Седьмой отдел, благо, поленились подключать. Проще уж было добиться казни несовершеннолетнего. Записывался я здесь, в Институте. Но как слабый телекинетик. Уровень то ли пятый, то ли шестой.

— Телекинетик? Это каким же образом?

Ткач хитро улыбнулся и опять забрал из моих рук пистолет. Вот только для этого он не пошевелил и пальцем. Оружие зависло в воздухе на уровне груди Ткача, а затем, когда тот вернулся к своей дорожке, покорно поднялось выше и сделало пару выстрелов. Таких же чертовски метких. После чего Ткач снова вернул мне пистолет рукоятью вперед. Но, забирая, я взялся за затвор, отчетливо почувствовав под перчаткой скрытое от глаз.

— Фантомные руки? — изумился я, перехватив пистолет так, чтобы Ткач мог его отпустить.

— Можно и так назвать, — усмехнулся тот.

— Интересный же у тебя набор способностей получился.

— Они не настолько самостоятельные, как у тебя. Скорее одно инструмент для другого, — ответил Ткач, поведя плечами. — Без этих конечностей я могу чувствовать, но не смогу ничего переплести. А возможность сделать их осязаемыми — это уже так, как по мне, баловство.

Мое природное любопытство взяло верх.

— Четыре? — спросил я, опираясь на его прозвище.

— Четыре, — довольно улыбнулся Ткач. — И раз мы заговорили о конечностях: покажешь, с чем придется работать?

Я вопросительно на него посмотрел, подняв ладонь в перчатке. Ткач одобрительно кивнул.

— Давай, но только не нависай. Не хочется лишиться укрытия из-за случайного убийства ценного сотрудника Института.

Ткач усмехнулся, но полшага назад все же сделал. Расстегнув ремень, я стянул перчатку и положил руку ладонью вниз на столик, демонстрируя масштаб бедствия. В хорошем освещении тира черные вены и прожилки просматривались особенно четко.

— Удовлетворен? — спросил я.

Но вместо ответа Ткач сделал обратно эти несчастные полшага, и моя ладонь взметнулась вверх.

Сука, у меня чуть сердце из груди не выпрыгнуло, прежде, чем я осознал, что он держит меня за руку своими фантомными лапами.

— А предупредить? — процедил я, ошеломленный знанием, что ихор ихору не вредит.

Ткач лишь усмехнулся, молча изучая темный узор на обеих сторонах моей ладони. А я… А я завис. Залип, как насекомое в смоле, в ощущениях. Да, ихор на ощупь был совершенно не таким, как кожа, если я мог хоть что-то помнить о нормальных прикосновениях, а не коротких касаниях к будущему трупу. Более холодным и как будто бы бархатистым. Но я не смог удержаться и прикрыл глаза. Тут же услышал смешок Ткача. Ну и плевать. Пусть считывает, раз так хочет. Если он хоть что-то сможет разобрать в эмоциях того, кто двенадцать лет ощущает мир через ткань перчаток.

Казалось, он уже ничего не рассматривает, а водит неспешно пальцами по дорожкам вен. Возмутиться бы, отдернуть руку, но мой мозг отказался участвовать в этом и нагло получал удовольствие. Даже когда я почувствовал, как прохладный ихор коснулся моего запястья, сжав его, и мою ладонь накрыло тепло. Настоящее живое тепло.

Я распахнул глаза. Дергаться не стал, так что Ткачу не обязательно было удерживать меня за запястье. Если бы я мог его убить, он бы уже упал замертво. А он стоял, схватив мою руку, и победно, сука, улыбался.

Хотелось сказать ему, что он мудак, который чуть не лишил меня работы, укрытия и невесть чего еще. Но ведь он прекрасно знал, что делает. И за эти игры еще сильнее хотелось назвать его мудаком. Но я просто закрыл обратно глаза. Потому что окончательно и безвольно поплыл. От тепла, шероховатости кожи и легкой, скорее неосознанной, прогулки подушечкой пальца вдоль одной из вен.

— Вот это тебя повело.

— Иди к черту, — огрызнулся я.

Ну вот за что мне такая несправедливость? Почему именно он — единственный встреченный мною неприкасаемый с защитой от ихора? И вот как мне теперь с ним работать?

— Разве я говорю, что это плохо?

Я открыл глаза.

— Кайфуешь с чужих эмоций?

— Если они необычные и яркие, то почему бы не покайфовать?

Шумно выдохнув через нос, я все же попытался освободить ладонь, и Ткач не стал меня удерживать, разжав и настоящие и фантомные руки.

— А если бы не сработало? — хмуро спросил я.

— Ну я же сначала проверил, — спокойно ответил Ткач.

Я поспешил надеть перчатку, хотя никакого смысла сейчас в этом не было. Но нужно же хоть что-то делать, раз ни с мыслями, ни с эмоциями я не мог совладать. Я бесился, обижался и, мать его, хотел еще. Чертовски хотел еще.

Но вместо этого затянул тонкий ремешок и спрятал руки в карманы джинсов.

— Теперь знаешь, с чем работать? — спросил я, потратив последние силы на прямой уверенный взгляд.

— Знаю.

— Я свободен на сегодня?

Ткач кивнул.

— Возьми пистолет, время потренироваться еще есть. Но с собой во вторник захвати тот, с которым будешь чувствовать себя комфортно, — Ткач повторил мой жест и тоже спрятал руки. — На встречу с Фейном ориентируйся завтра часа на три. И не забудь привести голову в порядок.

Он о прическе, Мор, о прическе.

— Точно, чуть не забыл, — опомнился я, выуживая из кармана бумажку с мерками, которые мне помогли снять девчонки.

— Отлично.

Ткач забрал бумажку и кивком указал в сторону выхода из галереи, куда сам молча и направился. А я, повесив на стойку наушники, заткнул оба ствола за пояс, захватил оставшиеся патроны и только после вышел следом.

Курить, как же мне нужно было покурить.

Как только мы вышли на улицу, я сразу же вгрызся в фильтр сигареты, прикончив ее за несколько крупных затяжек. Мне это ничем не помогло, поэтому я сразу же достал и прикурил новую сигарету. И в этот момент в кармане пискнул сигнал. Не торопясь догонять Ткача, я выудил телефон.

«Завтра в десять на южном кладбище», — прочитал я в коротком сообщении от Кречета. И мысль о том, что Хват даже после смерти продолжит бесить местных богачей, не могла не вызвать грустную, но все же улыбку.

Я ответил еще более коротким согласием и, убирая телефон, чуть не врезался в остановившегося на подходе к нашему корпусу Ткача.

— Я не хотел тебя обидеть, Мор, — сказал он резко без тени издевки или своей дурной ухмылки.

— Да я не то, чтобы обижен, — растерянно отозвался я. — Нет, обижен, конечно, кого я обманываю. Просто я всегда был довольно тактильным, и сейчас для меня это все… — Я махнул рукой с сигаретой, выписав в воздухе что-то невнятное. — Что я объясняю, ты и так все почувствовал.

— Я понимаю, извини, — уж не знаю насколько искренне сказал Ткач и, как мне показалось, он хотел добавить что-то еще, но, передумал.

А я не смог ничего ответить, только кивнул. И мы продолжили путь. В холле Ткач направился к лифтам, а я на лестницу. И только когда я оказался напротив двери, до меня запоздало, очень запоздало, дошло, что я же совсем ничего не могу ему противопоставить. Против неприкасаемого, способного устроить массовое паническое самоубийство, я был совершенно беспомощен.

И теперь это действительно пугало.