Тайны Малого двора (гет)

Целует утро в спину, твой лоб упёрся мне в ладонь

Скорей умру, чем двинусь, если только осторожно

Рассыпались по мне пряди твоих волос

Я не могу понять: когда, зачем и как

Ты стала, ты стала, ты стала мне близка?

Женя Меркель, Электрофорез — По разбитым зеркалам

Государево слово и дело этим вечером требовало от Владлена Игоревича Голицына сверхурочной работы. Сидя в офисе на последнем этаже Красного терема, он старательно перебирал пришедшие со всех уголков света материалы. 

Его стол был завален папками, снимками со скрытых камер и распечатками. Там же умещались два монитора, клавиатура с полустёртыми клавишами, кружка с надписью «Ос-Керво 2009» с кофейными подтёками на боку, чёрный канцелярский органайзер и наушники с микрофоном. 

Рамочка красного квадратика на настенном календаре с изображением царя Петра на фоне равского флага обводила собой цифру 21 месяца октября. Другой царский портрет висел рядом с дверью в соседнюю комнату, но уже в деревянной рамке и под стеклом. Кажется, его оттуда лет двадцать не снимали. Во всяком случае, Голицын ни разу его не менял, а он в Красном тереме примерно столько и работает. 

Несмотря на то, что кабинет принадлежал исключительно директору, рабочих стола в нём было два, и стояли они вдоль стены, у окон, друг перед другом.

За другом столом, чуть подальше, сидела, забравшись с ногами на стул, девушка в мешковатой одежде с чужого плеча. Экран компьютера отсвечивал бледно-голубым на её оливковой коже и отражался прямоугольниками в зрачках тёмных глаз. Положив подбородок на колено и громко похрустывая читосом, она вела запись прослушки из трёх гостевых покоев литславских дипломатов. 

Иногда Голицын отрывался от бумаг и подолгу смотрел на неё. Подмечал детали. Мелкие крошки на пальцах, угольно-чёрные курчавые пряди у лица, свою затасканную ветровку с закатанными до локтей рукавами. Приглядевшись, можно было заметить некоторую странность: необычайно подвижное лицо. Она будто жевала с помощью щёк. 

Заметив его взгляд, она приподняла наушник. Голицын подмигнул и вернулся к бумагам. 

Папка с надписью «П» обозначала сведения, присланные из Керчии от агента по прозвищу Помещик. За его внедрение около пятнадцати лет назад Голицын и получил билет в руководство опричниной.

Царевич Василий, старший наследник, ставил на скачки в гостях у суллийских шейхов. Даже умудрился выиграть один из заездов лично, если верить суллийским телеканалам и интернет-изданиям. 

Царевич Николай, его младший и не вполне законный брат, просаживал государственные деньги в керчийских игорных клубах Пекки Роллинза. На фото из инстаграма он улыбался, сидя в компании пятнадцатилетнего Алби, «молодого льва», сына Пекки, и Энрике Гальего, владевшего сетью донорских клиник «Секондо Вита». 

«Вторая жизнь», — Голицын улыбнулся. Эзстадцам было не отказать в чувстве юмора. Для содержимого гришей, которое пересаживали в этих клиниках, жизнь и впрямь была второй. Как переезд в новую квартиру, да-да.

До чего же приятно-с иногда новостьишку-другую подсмотреть у соседей. Глядишь, и собственная грязь роднее покажется. Всё ведь в это и умещается: дрянцо делать при всём честном народе-с, да за чистенькое выдавать. Кто ловчее, тот и молодец. Тому трибуну выделят и значок партийный. Судят-то только тех, кого за руку поймали.

Голицын зевнул. Дремать хотелось страшно, да Ташеньке не спалось. Вот и работали потихоньку, человечек за человечком.

Из Штадхолла новостей не поступало. Досадно, но подобраться к Эммету Россу у Голицына за все прошедшие годы так и не получилось: оба завербованных опричниной агента, работавших в керчийском СНБ, исчезли при загадочных обстоятельствах. Вход крюге, выход — два. С тех пор в Красном тереме могли рассчитывать только на Помещика — криминального авторитета среднего пошиба, держащего где-то в Кеттердаме бойцовский клуб. 

Стрелка настенных часов с гербом ГУ МВД Равки по Крибирской области медленно ползла к полуночи.

Голицын подтянул к себе другую папку, с литерой «М» на обложке. Сообщения от портного-перевёртыша Морару. 

«За центр Велесхолма идут ожесточённые бои», — писал какой-то фьерданский военный канал. Надо бы поинтересоваться, как там этот мальчик, которого министр сплавил во Фьерду? Голицын черканул себе заметку на жёлтую самоклейку и приклеил её на второй монитор. 

«Ярл Брум, глава специального военного подразделения «Дрюскеле», покинул…» А вот это уже интересно! Голицын умильно потёр руки и пробежался глазками по нескольким сводкам. Ярл Брум на частном самолёте вылетел из Фьерды. Если сопоставить с фотографиями из Галлатии… Точно такой же самолёт видели на частном аэродроме на дозаправке. Куда собрались, любезнейший?

Размышления Голицына прервал неуверенный стук в дверь. Владлен Игоревич, сняв очки, потёр переносицу и пригласил:

— Входите, пожалуйста. 

В кабинет неслышно скользнула Сафина. Видно, Старкову сегодня таки сплавили до генеральских комнат.

Глядя на портную, Владлен Игоревич невольно подумал, до чего страх меняет людей. Красивая, в общем-то, Сафина поблекла, как моль, в присутствии старшего опричника. Сладко улыбнувшись, Голицын указал рукой на черный офисный стул:

— Присаживайтесь, Евгения Владимировна. Кофе? — Сафина присела, и, боясь поднимать глаза, принялась разглядывать свои колени. Владлен почти по-отечески, но с усмешкой, добавил: — Вы только не шугайтесь, я ведь не изверг. У меня тоже работа. Начальник у нас с вами один, сами понимаете.

Губы Сафины дрогнули, словно она попыталась улыбнуться, но вышло нервно и запуганно. Похоже, слава ручного палача генерала Дарклинга не давала ей покоя.

— Понимаю, Владлен Игоревич, — тихо произнесла она, не поднимая глаз. — Спасибо, кофе не нужно.

Пожав плечами, Владлен Игоревич отхлебнул из своей кружки и с удовольствием перекатил на языке горько-сахарный привкус. Очень уж любил послаще. 

— А зря. Кофе хороший, шуханский сорт. Прямо как наша с вами подопечная. — Влад улыбнулся своей же шутке, а потом, словно невзначай, спросил: — Кстати, как у нее дела? 

Евгения Владимировна сцепила руки, будто ища, обо что их вытереть. Видно было, что ей, обитательнице дворцов, в кабинете Голицына было так же неуютно, как золотошвейке при виде скотобойщика. А уж фальшивое «кстати» и вовсе резануло ей слух. Рябь пробежала по её красивому личику, но Сафина ничего не сказала.

Голицын щёлкнул на левом экране по иконке гришанета. Чудное изобретеньице. Сначала задумывался, как реестр гришей, потом, для них же, как безопасная возможность получить убежище в Равке или Нью-Земе без возни с документами, а теперь превратился в закрытую сеть. 

В гришанете Алину Старкову знали как «кринжа 2 жаха» с диснеевской принцессой на аватарке и надписью «кумыс для сис» в описании профиля. 

Пост от 8 октября: 

«Я была настолько спокойна в этом году что у меня отросли обгрызенные ногти».

Сразу же под ним продолжение:

«Сегодня был настолько нервный день, что две штуки куда-то делись».

Ей отвечал «ЛОРД НАГИБАТОР 3000», в миру известный, как Павел Рихтер:

«люди, не верящие в гномов-ногтекрадов такие типа: наверное мои ногти спиздила наука»

Ему, в свою очередь, отвечала сестра Полина под псевдонимом «Вы все больные и не лечитесь»:

«Пиздуй делать риторику. Я за тебя завтра отдуваться не буду!»

Другие посты на страничке Старковой были в таком же духе.

«все персонажи в чёрном это пубертатные королевы драмы»

«Не с того персонажа вы начали, Алина Сергеевна», — поцокал Голицын, со значением поглядев на Евгению Владимировну. Та даже бровью не повела.

«жить надо так чтобы каждый кто с тобой общался потом жалел»

«А вот с этим вы справляетесь на отлично. Не так ли, Сафина?»

«Понятия не имею, о чем вы», — равнодушно отвечала портная.

«разносторонняя личность это когда в одном браузере ранние редакции онегина, геолокация кладбища, фото дацанов, советский фильм про русалочку, гей-порно и песня про вет-асс пусси» 

Учитывая специфику его работы, Голицын мог бы подтвердить, что это абсолютная правда. Никто никогда не узнает, сколько сомнительных кинематографических и литературных произведений он высмотрел, пока шерстил чужие соцсети. Есть такие слова и такие дела, о которых госудям не докладывают.

Иногда под публикациями Старковой появлялся «Юноша бледный» (Алексей Ахматов) и просил ставить запятые, но в ответ получал лишь смайлики со средними пальцами.

«Люди суть тараканишки», — думал порой Голицын.— «Где бы ни оказался человечек, он волей-неволей впитывает обстановку».

Вот и привезённая керамзинская охламонка обжилась. 

На страницу Ахматова Голицын перешёл из чистого любопытства. Тот был подписан на каналы со стихами и старательно ставил лайки под каждым постом пользователя «Труффальдино» (Евгения Сафина). 

Из рассказа Сафиной ничего сверх увиденного Голицын не узнал. Как и прежде, Старкова казалась настолько заурядной, что даже подглядывать за ней было скучно. Всё, что творится в её бедовой голове, можно было бы уместить в пару-тройку громких, но не имеющих смысла лозунгов. Государство это плохо, война с Фьердой это плохо, любая элита — угадайте что? — тоже плохо. Гуманистка маменькина. Или папенькина, учитывая, как шеф с нею возится

«Народовольчики-с, помнится, тоже с гуманизьма начинали-с».

— Быть может у неё остались какие-нибудь старые знакомые, с которыми она хочет связаться? — предположил Голицын с намёком. — Мальен Оретцев, например?

Не принесёшь же, право слово, в отчёте министру обороны обзоры на прочитанные ею порнографические произведения про Шерлока Холмса и доктора Ватсона. Часть из которых она, собственно, и написала. В соавторстве с астматичкой Жабиной из восьмого класса.

— А на вид такие приличные девочки! — Владлен Игоревич с притворным удивлением всплеснул руками. — И Рихтерша с ними.

Сафина покраснела, но скорее от досады. Пару откровенных рисунков из общего чата Голицын нарочно открыл на весь экран. Внизу рисунка стыдливо значился вензель «Ж. С.»

Однако никого из своих старых знакомых, друзей, однокурсников и коллег по работе в кафешке Старкова не упоминала. Даже в личных сообщениях, которые Голицын тоже листал. Может потому, что у неё не было близких, а может — кто-то надоумил её держать язык за зубами.

— Нет, Владлен Игоревич. — Руки Сафиной сжались чуть сильнее, хотя лицо оставалось бесстрастным. Грешно, во дворцах работая, иметь настолько честные ручки-с. — Она ничего о нём не говорила.

«Значит, второе».

— Что ж, ступайте, Сафина. Доброй вам ночи. 

Как только портная вышла, Голицын откинулся на спинке стула и принялся протирать очки краем форменной чёрной рубашки. Заметив, что девушка за столом напротив спустила наушники на шею, он спросил:

— Что думаете-с, Талья Соломоновна?

Строго говоря, ни Соломоновной, ни Тальей она не была. Отчество Голицын придумал, когда стряпал для неё равские документы, а Тальей она назвалась сама, исковеркав от незнания языка где-то услышанное имя Наталья. Как её звали по-настоящему, не знал даже Голицын, а он (уж поверьте) пытался выяснить. Посылал запросы в Суллийское и Эзстадское консульство, дёргал агентов, даже в шутку погрозил утюгом, но всё безрезультатно. 

Отряхнув руки от читоса, она сняла с шеи наушники и слезла со стула. Затем подошла к директорскому столу и села на освобождённый стул. На бумажке-самоклейке Таша написала корявым прыгающим почерком всего два слова: 

«ана лгёт?».

Голицын, подтянув в себе самоклейку, переписал её слова правильно чёткими печатными буквами.

— Лжёт, — он развернул к ней бумажку и подчеркнул буквы. — И «она» через «о».

Таша кивнула.

Для девочки, которая пять лет назад не могла сказать на равском ни слова, это был большой прорыв. 

В традиционной суллийской семье мелочи вроде женского образования вообще считались лишними. Талью, например, в девять лет готовили к замужеству с соседом — обеспеченным мужчиной лет пятидесяти со стадом коз. Выгодная сделка: вы мне жену, а я вам три козы.

Голицын сложил очки и убрал их в замызганный чехол.

— Лжёт, несомненно, — задумчиво протянул опричник. — Но вот вопрос: лжёт от чистого сердца или по чужой указке? 

Стоило Сафиной исчезнуть, как он переменился в лице. Испарилась приклеенная к лицу сиропная улыбочка, чуть потускнел маслянный взгляд.

Талья, придерживаясь за стол, покручивалась на стуле. 

— Глянуть бы хоть глазком, чем там Алин Сергеевна с шефом занимаются. — продолжал Голицын размышлять вслух, постукивая пальцами. 

Всех старательно расставленных завербованными горничными жучков, Дарклинг передавил и смыл в унитазе. Своё личное пространство он явно ценил выше, чем личное пространство Старковой или литславских гостей. Голицын для приличия предпринял ещё пару попыток, но после этого получил столь явный намёк от Дарклинга, что предпочёл остаться живым и нелюбопытным.

Прекратив крутиться, Талья приподняла брови. 

Ну да, конечно. В её картине мира наедине с молодой девушкой мог остаться только муж, брат или отец. 

Иногда Голицыну было любопытно, кого она видела в нём самом?

— А вы, оказывается, сплетница, Ташенька. — Беззлобно пожурил Владлен Игоревич, погрозив пальцем.

За это он и ценил юную суллийскую опричницу: за возможность поговорить о чём угодно, не опасаясь чужого длинного языка. У Тальи Соломоновны он попросту отсутствовал. 

— Ну и задачка, если так прикинуть. Генерал не пускает горничных, а к Багре Ильинишне идти только за смертью. Вот Ивашка Гейбель что-то знает, но от того не легче.

Проще было разговорить дубовый стол, чем Гейбеля. Фёдор Дмитрич, поговаривают, умел, но то личное дело Фёдора Дмитрича.

— Зоя Маратовна, Каминский. — перечислял Голицын. — Та же Сафина.

Зоя Маратовна смотрела на опричников, как на насекомых, а Фёдор Дмитрич, несмотря на репутацию легкомысленного сплетника, умел помалкивать не хуже своего ухажёра.

Разговорить-то их возможно. Любого возможно, ключик только дай. Однако привычные грубые методы тут были недоступны, шеф поедом съест за своих гришей, а втираться в доверие долго и затратно.

Но вот Сафина… Особых причин любить Дарклинга у неё не было, это Голицын знал наверняка. Дворцовых гришей генерал не чтил, только окопных. Гейбель с Каминским попали в его окружение после истории с Велесхолмом, Назяленской он в качестве боевого крещения велел убрать директора новокрибирского завода тяжёлого машиностроения за родство оного с Владимиром Крыгиным, бывшим генералом Первой армии. Давид Костюк — блестящий военный инженер, да и техник на все руки, Нина Зеник — исключительная разведчица. 

«Золотые стандарты, высокие требования», — писали восторженные биографы и гриши-радикалы. На взгляд Голицына всё было куда прозаичнее. Ему вспоминались матери, оставлявшие младенцев под деревьями на съедение волкам, чтоб увести из леса старшего ребёнка. Сафиной была отведена незавидная участь прикорма. 

При должном подходе из неё можно было бы выудить что-нибудь интересное. Жаль, времени маловато-с. 

Голицын приклеил на монитор ещё одну жёлтую самоклейку и заставил себя вернуться к работе. Сейчас было важно другое.

Раскрыв папку с литерой «К», опричник пробежался глазами по материалам. Агент по прозвищу Кот писал из Западной Равки:

«зена королева воинов в родном амфиполисе тчк арес велел приглядывать за ней тчк вероятно надеется переманить»

Сообщение было приправлено десятком смайликов. Опричник выругался одними губами. Работать с молодыми порой просто невыносимо. 

В папке были приложены фотографии. Зоя Маратовна в порту выходит из бронепоезда. Вместо кефты на ней распахнутое пальто, рубашка и брюки, но не узнать её невозможно. А вот она же, прижимая телефон плечом к уху, садится в присланный за ней чёрный автомобиль.

К сообщению Кота была прикреплена аудиозапись её разговора с бабушкой, Надеждой Ивановной. На телефон пожилой Назяленской по указанию Златана Кот установил прослушку.

Надежда: Аллёй, Зайчона! Как добралась?

Зоя: Нормально, бабуль. Как ты там?

Надежда: Да что мне старой сделается? Ждать тебя хоть сегодня-то?

Зоя: Я по работе, ба. 

Надежда: Ну поперёшница! Совести у твоего генерала нет. Сначала увозит в Ос-Альту на полгода, а потом ещё и к родным не пускает.

Зоя: Его совесть непоколебима, как скалы Фьерды. Слушай, если получится, то я заскочу обязательно. Обними кота за меня.

Надежда: Ладно, Заяц. Набирай, если что.

Зоя: Пока, бабуль! Люблю-целую.

Как сентиментально. Не поставить ли Назяленской на стол открытку с зайчиками? 

Послышался грохот колёсиков. Рывками, отталкиваясь ногами от пола, Таша с упрямым выражением лица объехала угол стола, оказавшись рядом с опричником, и отняла у него мышку. На девичьей руке мелькнул ожог от пороха. Эти пальчики-с могли за минуту сделать девяносто выстрелов. Владлен Игоревич лично обучил.

Талья подняла наушники, приложила к уху и щёлкнула по записи.

«заяц?» — нахмурилась она, прослушав. — «эта такой шифр».

Голицын, закусив щёку, кивнул.

«што он азначает?».

Вырвав ещё одну самоклейку, Голицын, сохраняя самое серьёзное выражение лица, нарисовал на жёлтом листочке: кружок-голова, большие овальные уши, огромные задние лапы и крошечный хвостик. 

Затем показал Таше. Не оценив шутки, та вырвала рисунок из его руки, написала поверх зайца слово:

«идиот».

(«Без единой ошибки!» — умилился Голицын.)

А потом скомкала его и бросила директору опричнины в голову. В эту минуту Голицын почти пожалел, что не умеет смеяться. Отбросив наушники, Таша поднялась со стула и направилась обратно к своему столу.

— Ложитесь спать. — Голицын вдогонку повысил голос. — Я выключу. 

Немного помешкав, она смягчилась, кивнула ему с намёком на благодарность и скрылась за дверью.

«Н-да, — потёр переносицу Голицын. — Казус с ней, конечно, вышел-с».

Нелегалы, преступники, предатели, солдаты, милиционеры, проститутки — Голицын всегда старался находить особенных. Людей, привычных к крови. И тех, кому было что терять.

Таша вполне вписывалась в эту картину: её Голицын поймал среди эзстадских нелегалов, с полкило белого порошка в зашитом пакете из-под молока. Ей было пятнадцать, она сбежала от мужа и прибилась к Гальего. У девицы её положения выбор невелик: на трассу или в разнос закладок. Таша выбрала второе.

Прикрыв воспалённые веки, опричник словно вживую увидел светлую комнатку в паршивом тараканнике старого дома. Диван, прикрытый засаленным пледом, липкую ленту, свисающую с потолка и усеянную жирными мухами. Старый сервант с покосившимися дверцами и треснувшим стеклом. Из коридора доносились крики, приказы и удары дубинками: опричники выволакивали из квартиры барыг. 

На диване, зажав руки между коленями, сидела девочка-подросток и смотрела на него глазами волчонка. Голицын подошёл и присел перед ней на корточки. 

Она спросила у него что-то по-суллийски, но Голицын только покачал головой. Он не знал языка. 

Органы опеки разводили руками. Бывшие коллеги из МВД тоже. Депортировать было слишком затратно, оставались детдом или колония для несовершеннолетних. 

Целитель при беглом осмотре сказал, что девочка рожала как минимум дважды. 

К хорошим людям Голицын себя отнюдь не причислял, но так случается. Солдаты, бравшие толпой женщину, шлют друзьям фото с котятами; диктаторы, сгноившие миллионы душ, кормят с рук белочек в парках возле загородных вилл; Пётр Ланцов, перебравший всех пятнадцатилетних горничных в Большом дворце, искренне добр к своим тупоголовым собакам.

Вот и Голицын, поддавшись неясному порыву, сделал нечто подобное. Завёл себе, как Пётр, щенка. Му-му, если угодно. 

«Поживёте у меня немного, а там решим» растянулось сначала на год. Потом на два. Шёл третий. 

Допив давно остывший кофе из кружки «Ос-Керво 2009», Голицын напечатал Коту ответ:

«Дайте знать, если Арес и Зена о чём-нибудь договорятся. И посмотрите уже какой-нибудь другой сериал».

Точки и запятые Владлен Игоревич соблюл безукоризненно. И никаких смайликов.

Затем, размяв ноющую шею, поднялся с просиженного кресла и с наслаждением потянулся. Поставив оба компьютера в спящий режим, Голицын взял со стола грязную кружку, зажав пальцем ложку, чтоб не гремела, и направился к соседней комнате. Дверь открыл осторожно, заглянул внутрь, убедился, что Таша лежит на раздвинутом кресле, залипая в телефон, и только потом зашёл.

В комнате слабо горел воткнутый в розетку ночник в виде божьей коровки. 

Голицын не стал задерживаться и прошёл дальше, в санузел. Оставил в раковине кружку, умыл лицо холодной водой и переоделся в домашние трико и футболку. Всё-таки юная барышня в доме, не ходить же в дырявых семейниках. 

Когда он, тихо щёлкнув выключателем, вернулся в комнату, Ташенька уже спала. Голицын прикрыл одеялом её раскрытые ноги. Поставил на зарядку телефон в розовом чехле с наклейками. 

«Вот и прожит ещё один чудный день на моей любимой работе с ненормированным графиком», — подумал Голицын, ложась на диван и накрываясь пледом. Следом была другая мысль, уже полусонная: — «Читосы кончаются, надо купить».