Тайны Малого двора (гет)

Я искала тебя, годами долгими

Искала тебя, дворами темными

В журналах, в кино, среди друзей

И в день, когда нашла, с ума сошла.

Земфира — ИСКАЛА

— Твою мать! — раздалось в пустой комнате с пожелтевшими, отслоившимися от времени обоями и потрескавшейся на потолке штукатуркой. — Блин, блин!

Алина соскользнула со второго яруса кровати, чудом не зацепившись за прут от железного решетчатого дна, на котором вялой килькой развалился одутловатый матрас со сбитой простынью.

— Мал, я тебя грохну! — зевнула она, попутно натягивая разноцветный носок на левую ногу и пытаясь сообразить, успеет ли чего-нибудь слопать.

Мал, в общем-то, был не виноват, но сейчас Алине было жизненно необходимо поорать в пространство. Она опаздывала на второй день конференции, и всё из-за этого стрёмного сна про Каньон.

Вчера Мал в последний момент перед началом успел притащить Алину на регистрацию. Идея выслушивать кучу лабуды про угнетение гришей мировым сообществом не была блестящей, но у Алины горели сроки по чертежам. Конференция же была легальным способом еще немножко пофилонить, попутно откосив от нескольких пар.

Так что вчера Алина поставила свою размашистую закорючку на какой-то бумаге с печатью для отказников. Такая же печать была и в ее паспорте: «Второй Армии не подлежит, гришом не является». Тогда Алина ещё мысленно скривилась: ну да, как без них. Мы же тут их спасаем.

Гриши ошивались в министерском институте, кучкуясь со своими и недолюбливая отказников. Неприязнь, разумеется, была абсолютно взаимной. Ходили слухи, будто один из гришей однажды порезался вставленной в ботинок бритвой. Алина в эту байку не верила, считая её таким же художественным вымыслом, как и слухи про кровожадных дрюскелей. Кучка привилегированных мажоров, просто так получающих кучу льгот из госбюджета, набивала себе цену, вот и всё.

Пленарное заседание было назначено на полдень. Алина быстро взглянула на мобильник: без пятнадцати. Нет, поесть ей точно не удастся. Она наскоро причесалась, скрутив из тёмных волос шишку, и показала язык своему отражению.

Под глазами явно шуханского разреза намечались очертания кругов. Смена в «Камине», тараканьей кафешке в трёх остановках от общаги, заканчивалась в десять вечера, но вчера Алина задержалась на час, чтобы убрать зал, стойку. Начальник, конечно, козел (на прошлой неделе из-за него с кухни двое уволились), но жить на что-то надо. Хвала святым, в керамзинской богадельне была программа по адаптации. После выпуска, Алина и Мал смогли воспользоваться сиротскими льготами для поступления в ос-альтский ВУЗ. Общежитие, в котором они обитали последние три года, тоже шло за символическую плату. Жрать, правда, всё равно нормально не выходило: перебивались с макарон на гречку. Тушняк, молочка или овощи — хорошо, если раз в неделю. Мал, ясен красен, тоже скидывался. Брал подработки ночами, катался на велике, развозил заказы. В общем, как-то жили — и ничего.

— Блин, даже кофе не попьешь! — Алина запихнула в рюкзак бутылку с водой (вчера так и не допила), сожрала шмат хлеба с кетчупом за минуту — и так же быстро сполоснула зубы пастой, набрав в рот воды.

Желтая водолазка на белый топ, джинсы «гуляй-рванина» (что на распродаже было, то и взяла) натягивались уже суетливо. Алина выскочила из комнаты в наполовину застёнутой куртке, хватая мобилку и наушники. Ключ, падла, тоже был против нее и всё никак не хотел попадать в грёбанный замок.

Два пролета по лестнице, беглый кивок вахтерше, и вот она уже выскочила на улицу, подставляя и без того смуглое лицо редкому октябрьскому солнцу. Десять минут!

…Она опоздала совсем ненадолго, когда тяжело плюхнулась на заднюю парту поточной аудитории рядом с Малом. Та больше походила на амфитеатр. «Займемте места плебса», — фыркнула Алина про себя. Дежурная, так сказать, шутка.

— Какого хрена ты мне не звонил? — прохрипела она Малу, как только голос стал восстанавливаться. Тот молча показал телефон: пять исходящих. Алина пожала плечами. Ей не хотелось признавать, что именно она вчера поставила мобильник на беззвучный.

— Проехали.

Внизу уже давно кипела какая-то возня: куча людей в униформе, десятки кефт разных орденов и снующие туда-сюда организаторы с затравленным взглядом чихуахуа. Судя по количеству белых воротничков ряда так до четвертого, ждали каких-то министерских шишек — и боялись их до трясучки.

Алина показательно зевнула.

— Интересно, какой паноптикум они на этот раз притащат? — она кивнула на натянутый белый стенд, кафедру со специально встроенным микрофоном, которую использовали раз в пятилетку, и длинный стол из четырех поставленных друг с другом парт.

За столом сидели несколько мужчин и женщин в парадных кефтах с вышивками. В основном — в синем и фиолетовом. От простых смертных эти мажоры отличались очень изящными, до омерзения смазливыми лицами. Вид у некоторых был такой, словно им в нос бил очень неприятный запах. Двое на первом ряду оживленно переговаривались по-новоземски.

— Гриши, — выплюнула Алина, как ругательство. — Чего стоят, кого ждут?

Мал посмотрел на нее так, будто она спросила про дважды два. В вопросах должностей он всегда чувствовал себя как рыба в воде, в то время как Алина с тоской вздыхала, что учить иерархию проклятых буржуинов выше ее сил.

— Так министра же. Без него не начинают. Ну этот, генерал Кириган который, блин!

Последнее междометие было явно обращено к алининой совести. Алина в ответ пробурчала что-то невразумительное и с совестью в таком тоне беседовать отказалась. Фамилия казалось смутно знакомой, как имя полузабытой знаменитости. Слышала как-то раз или два по крошечному пузатому телеку у вахтёра Петровича. Может ещё пара непристойных анекдотов и стёршихся из памяти абзацев в учебнике Новейшей истории, но озвучивать такое при Мале значило бы свести на нет четверку в зачетке по страноведению.

«Вот сто пудов какой-нибудь жирный урод с семью подбородками и парой дворцов в Эзстаде!», [1] — досадливо подумала она.

Насчет монархии и всяких чинуш, как и насчёт гришей, у Алины была своя позиция. Позавчера, например, они с соседкой еле сбежали от ментов. Соседка нарисовала граффити на гараже в виде заплывшего царя, а Алина приписала ёмкое словечко «хряк».

Дверь внизу распахнулась, и вошел угрюмый человек во всем черном.

«Смотрю, у кого-то день тоже не задался!» — заметила Алина, даже не сразу сообразив, что вошедший и был тем самым министром.

На пузатого анекдотического чинушу он, к алининой досаде, не походил. Вполне обычный подтянутый мужичок, лет тридцати. Короткая борода, деловитый хмурый вид, резковатые движения. Он небрежно — или недовольно? — стягивал пальто и черные перчатки, аккуратно повесив их потом на крючок для гостей.

В аудитории разом воцарилась тишина. А спустя секунду на организаторов накатило такое яростное сиропное оживление, что при взгляде на них делалось тошно.

За стол гришей министр опустился, требовательно оглядываясь и словно недоумевая, какого черта еще ничего не начато. Слово взял старенький ректор и долго шамкал в микрофон, пока его не сменила лучащаяся акульей улыбкой и безвкусными красными бусами зав кафедрой. Ее слишком бодрый голос напоминал трели дисковой пилы, и Алине немедленно захотелось закрыть уши.

Потом, слава святым, полегчало. Гриши за столом обменивались встречными любезностями — до тех пор, пока человек в черном не поднял руку. Снова стало тихо, как на кладбище.

Генерал Кириган, кто бы он ни был, скупо ронял слова, не желая затягивать и без того растекшееся мыслию по древу приветствие. Наконец он ленинским энергичным жестом обратился к организаторше. Та, отчего-то покраснев, начала поспешно представлять докладчиков. Алина возвела глаза к потолку и улеглась на парту. Слушать выступления ноунеймов у нее не было никакого желания.

— Меня не будить, не складировать и не кантовать, — отдала она ценные указания Малу, — до перерыва. А там хоть до столовки дойду.

Она зевнула еще раз и положила щеку на локоть, как на подушку. У нее было два часа, и она собиралась провести их с максимальной пользой.

Спустя некоторое время солнце направило свои лучи в аудиторию. Один из них лег прямо на лицо Алины, и та с коротким недовольным звуком отмахнулась, отодвигая его сквозь сон, словно случайно севшую муху.

Луч послушно отполз, нарушив все законы оптики, и устроился на краю парты.

Алина, нахмурившись, дремала под мерный бубнеж докладчиков. Ей снились солнечные искорки в бутылочных осколках, исчезающие в надвигающейся непроглядной, густой и живой черноте. Эта тьма глядела на неё тысячей глаз.

* * *

Ничто не предвещало беды. Соседка в очередной раз громко посетовала на алинину безалаберность («ты можешь не разбрасывать свои вещи на мой стол?») и ушла в магазин за макаронами, хлопнув дверью. Конференция закочилась, белые воротнички разъехались, а чертежи неотвратимо нависли над Алиной, несмотря на все отсрочки. Экран телефона, побитый паутинкой трещин, показывал семь вечера.

На столе и впрямь были разбросаны карандаши «Конструктор» разной твёрдости, тетрадки и недочерченная карта Каньона формата A3. Алина гипнотизировала её уже минут двадцать, размышляя, каким образом она умудрилась сдать географию на девяносто баллов три года назад, если сейчас спотыкалась даже на расчёте гауссовых кривых, хотя Мал объяснял ей формулу уже раз десять.

Может, всё дело было в том, что Мал не успел перегореть? В конце концов, картография была его страстью, а Алина всего-лишь потащилась на то же направление, в тот же ВУЗ и в тот же город, чтобы не остаться одной после сиротского приюта.

Раздался стук в дверь. Алина вздрогнула от неожиданности и обернулась.

— Откройте! — приказал требовательный мужской голос.

Отложив карандаш, Алина слезла со стула и накинула ветровку. Затем подошла к двери, жалея, что ей досталась комната без глазка, и повернула замок. На пороге стояли два мужика в чёрной форме. Один из них привычным отточенным жестом протянул удостоверение.

«Майор В. И. Голицын» — прочла Алина.

— Государево слово и дело-с, — улыбнулся он. — Нам бы хотелось увидеть Алину Старкову. Четвёртый курс, группа…

Что-то в его доброжелательном тоне отталкивало настолько, что хотелось отмыться с хлоркой.

— Я за нее! — попробовала было отшутиться Алина, но в ответ ее смерили таким рентгеновским взором, что на всякий случай пришлось добавить, — могу паспорт показать.

Амбалы не шелохнулись, только кивнули. Низкорослый опер, по-прежнему улыбаясь, придерживал дверь.

«Точно не сантехники. Криков и выстрелов с первого этажа не было. Значит, боевик отменяется», — фыркнула Алина про себя, с подспудным страхом пытаясь понять, что привело сюда этих психов. Чувствуя себя последней идиоткой, она нашарила в папке с документами паспорт. Мелькнула обложка с Цветаевой.

— Вот, — Алина показала фотографию и запоздало спросила, — а вы, собственно, ко мне зачем?

Ей вдруг отчетливо вспомнился один яркий исторический период, когда люди ночами исчезали из своих квартир с одним чемоданом в руке. Некстати подумалось про весенние митинги против монархии, на парочку которых успела сходить и сама Алина, граффити с лицом царя и каждый лайк под неблагонадежными мемами.

— Мы подождем вас внизу. Не волнуйтесь, — мягко произнес опричник, — И собирайтесь-собирайтесь.

— Я никуда не поеду, — нетвердо сказала она, отступая вглубь комнаты. — На каком основании меня задерживают?

Алина испуганно взглянула на окно. Третий этаж, внизу асфальт и пожизненная инвалидность, если повезет. Если не повезет, будет живописное пятно. «Значит, совсем без шансов», — вспыхнуло внутри неожиданной яростью. Алина вдруг вспомнила, что недавно вскипятила чайник, и начала медленно пробираться к нему.

Опер заметил это и недовольно поцокал языком.

— Не надо, голубушка. Это не арест.

Второй возвел глаза к потолку, как бы сетуя, почему же все при их появлении думают одинаково. Алина даже порадовалась, что в доме закончилось молоко: от такой угрюмой рожи оно бы точно скисло.

— Да ничего с тобой не случится. Ехать пару часов. Один разговор, потом, скорее всего, вернешься, — голос у него был куда грубее, чем у майора Голицына. При виде паники, постепенно проступающей на алинином лице, он устало закончил, — обычно всех возвращают.

Второй поддержал его кивком.

— Мы ведь не изверги, чтобы плохо обращаться с дамой, верно-с? — миролюбиво обратился он ко второму амбалу. — У вас вполне есть десять минут, чтобы припудрить носик. И, пожалуйста, моя личная просьба: без фокусов.

Затем оба ушли.

«Без фокусов, нахуй! Это что вообще такое?!» — вертелось в голове у Алины, пока она на всякий случай рассовывала по карманам куртки мобильник, паспорт, кошелек и — тут вообще не сомневалась, — удачно приобретенный в свое время складешок на кнопке. «Будет, что предъявить этим гадам при случае», — мысли скакали зло и пьяняще-весело. Уже закрыв дверь, оставила ключ под ковриком: в реальной схватке он был практически бесполезен.

На улице было пасмурно и отчетливо тянуло сыростью. Возле порога, во всю длину ступенек раскинулась глубокая лужа. Кто-то из местных приколистов положил здесь доску: под лужей была яма в асфальте, сантиметров на десять. Коварная доска позволяла пройти по ней два шага, после чего с печальным хлюпаньем топла в пучинах вод, а незадачливый новичок, не оценив прикола, возвращался в общагу злой и с промокшими ботинками.

Алина обошла лужу по периметру, — пришлось пройти до самого бордюра, куда еще не могла добраться вода, — и старательно замедленным шагом подошла к черному логану. На боку логана были маскирующие шашечки такси.

«Удачно поставили, гады! Сбокушку, мордой к дороге, чтобы время на разворот не тратить!» — она с ненавистью сплюнула на асфальт.

Вышибалы не отреагировали на это ровным счетом никак. Алина напоследок обвела глазами двор. Раскидистый тополь, встряхивая золотой гривой, чуть покачивался на ветру, словно пританцовывая. Смеркалось. Оранжевые лучи заливали дворик.

Вдруг услышала веселый, успокаивающий голос из-за тонированных стекол:

— Не каждый день тебя забирают, — дверь машины открылась, и девушка нехотя залезла внутрь.

Рено отъехал почти сразу же, как только амбал захлопнул дверь.

— Я Федор, — представился сияющий мужчина в красной кефте, — а это Иван и Влад. Ты на них не обижайся, работа такая. Воды?

Алина нервно мотнула головой и оглядела салон. За рулем был тот самый скользкий тип, который протягивал удостоверение. Второй же детина поспешно натягивал на плечи алую кефту.

«Сердцебиты! Ну нихуя!»

— Ты тоже держи, — Федор извлек откуда-то третью и протянул ее Алине. — Мера предосторожности.

— Интересно, — недоуменно заметила Алина, но кефту все же взяла и даже надела, — вы так и не сказали, куда меня везете.

— В Диснейленд, конечно, — Фёдор подмигнул Ивану. Однако тот, казалось, имел врожденный иммунитет к чувству юмора.

На смену страху пришло странное раздражение. Судя по петляющему навигатору, она едет хрен знает куда с тремя мужиками. Двое из них смотрят на нее, как грузчики «Почты Равки» на очередную коробку, а у третьего стенд ап, открытый микрофон. Замечательно! Просто, блядь, прекрасно!

Угрюмый сердцебит, сидевший слева от нее, достал мобильник и что-то неразборчиво сказал в трубку. На том конце линии бросили пару слов приказным тоном, и сердцебит убрал телефон под кефту.

— Оружие с собой? — тем временем, буднично осведомился Фёдор, словно речь шла о какой-нибудь ничего не значащей ерунде. — Ключи, осколки, жвачка-шокер?

— Нет, — чересчур быстро выпалила Алина, мысленно уговаривая себя, что нож — это кулинарный инструмент.

— Врёт.

Федор вздохнул, все так же улыбаясь. В его лице промелькнуло что-то, отдаленно похожее на одобрение.

— А что, отбирать будете? — ощетинилась она. Ответом ей стал смех.

— Нет, — произнес Иван, — но если попытаешься что-то вытащить, тебя уложат спать.

Алина хмыкнула, оценив честность. Вроде как насильно ее никуда не тащат, но на улице потихоньку темнеет, автомобиль затонирован, и она сидит рядом с сердцебитом. Но оружие можешь оставить при себе, деточка! Никакого насилия!

По улицам они неслись, как ужаленные, не останавливаясь даже на светофорах. За окном все казалось размытым в вечернем свете. Мелькали первые фонари, буднично загорались желтые глаза пятиэтажек. Когда выехали из пригорода, Иван — или Влад, она не запомнила, кто из них кто, — отчитался кому-то по мобильнику.

Впереди густел лес.

Еще около получаса они ехали почти молча, по богом забытой лесной тропинке. На все вопросы о месте назначения Федор то смеялся, то таинственно отмалчивался — мол, погоди, все сама увидишь. Машина теперь шла очень плавно, не подскакивая на камнях, ухабах и рытвинках. За окном почти стемнело, и Алину стало клонить в сон. Она уже начала клевать носом, как вдруг они остановились.

— Дорога перекрыта, — с досадой и испугом доложил кому-то водитель.

Он хотел добавить что-то еще, но впереди послышался странный свист, а через секунду лобовое стекло покрылось трещинами.

[1] Эзстада — государство, управляемое мафией. Два теплых южных острова, западнее Керчии — Исла Гранде и Исла де Санто Марко. Столица — портовый город Сан Пабло.

Тем временем тут свои законы у зверей, птиц и рыбок.

В пищевой цепочке нет места для аномалии.

Дайте Танк (!) — Ария Рассказчика

«Спецборт из Мацейска [1] вылетел в Ос-Альту. Представители Палаты [2] будут в Малом через 4 часа. Удачных переговоров, генерал Кириган», — во всплывшем окошке сообщения показался короткий отчет Зои.

Дарклинг заблокировал экран телефона и машинально взял кофе из подстаканника. Чертовы литславцы, скользкие, как речные ужи, до последнего тянули время. Он должен был выехать из Малого дворца на десять минут раньше, но вместо этого вел сдержанную переписку с посольством Равки в Мацейске.

С легкой досадой генерал Кириган откинулся на мягкое кожаное сидение представительского авто. Эспрессо (вместо завтрака) горчил на кончике языка, заставляя и без того хмурого генерала поморщиться и сглотнуть.

За тонированным пуленепробиваемым стеклом мелькали серые призраки панельных домов, первые этажи которых были занавешены аляповатыми, но удивительно бесцветными вывесками супермаркетов, парикмахерских и аптек. Дарклинг смотрел на них таким же пустым, ничего не выражающим взглядом.

От его правого уха тянулся черный закрученный проводок наушника для экстренной связи. На вид ему можно было дать лет тридцать пять — сорок. В короткую черную бороду и у висков закрались седые нити. Меж густых бровей, над большим, как у сулийца, носом пролегала не то тревожная, не то усталая морщинка. Под мертвыми глазами синели круги, выдававшие, что генерал Второй Армии и по совместительству министр обороны страдал от частых приступов бессонницы.

На одном сидении с ним, по правую руку, сидел опричник в деловом костюме, прячущий под черным пиджаком пистолет. Спереди было еще двое: шофер и сам директор опричнины, Влад Голицын. Все они этим утром сопровождали генерала Киригана в ИМОР, — Институт Министерства обороны Равки, — на международную конференцию, посвященную Малой Науке.

Оторвавшись от меланхоличных городских панелек, Дарклинг поставил стаканчик обратно в подстаканник. Достал из черного делового портфеля папку, еще раз пробегаясь взглядом по своему вступительному слову.

Переговоры с Литславой занимали его тяжелую от недосыпа голову не в пример больше. Конференция для студентов и прессы носила характер красивого жеста. Одного из многих, благодаря которым Дарклинг за последние тридцать лет взрастил вокруг себя ореол миротворца. За этот ореол его любили новоземские газеты, и над ним же ядовито потешались керчийские.

Но Литслава — совсем другое дело. Литслава — это второй фронт, наступление. Может, даже мир, которого Равка не знала с тех пор как Гертруда Гримьер стала канцлером Фьерды. Считай, три военных кампании каждые десять лет. Первые двери вёл Ганс Хаген [3], «Белый генерал». Последнюю — его названный брат Ярл Брум, вожак шайки дрюскелей.

Если Дарклинг получит подписи представителей Литславы на приказе о вводе литславских войск во Фьерду, то фьерданским ведьмоловам придётся утереться.

Толпы равских солдат вернутся домой калеками, а воронки от снарядов покроютрся травой.

Ближе к центру панельки сменились историческими зданиями, узорчатыми малоэтажками, усадьбами, странноприимными домами. Дарклинг был единственным человеком в Ос-Альте, кто прекрасно мог разобраться в них без экскурсовода: он помнил их хозяев и постояльцев.

Наконец, за окном начали мелькать составленные в ряд за решетчатым забором фьерданские гаубицы и танки, привезённые после Велесхолмской мясорубки [4].

«Vae victis», — подумал Дарклинг. Он рассчитывал победить и в этот раз.

— Подъехали, шеф. — сообщил Влад Голицын с переднего сидения.

Беспрепятственно минуя ворота, машина с черными номерами остановилась у аллеи, ведущей к центральному входу в Институт Министерства обороны Равки. Шофер-опричник вышел из машины, чтобы открыть Дарклингу дверь.

Представителя Совета Министров ожидали несколько человек из ректората и заведующая кафедрой. Крашеная блондинка лет сорока, с отвратительно огромными красными бусами на шее. Генерал нацепил безукоризненно вежливую улыбку и пожал ей руку. Затем, взметнув полами черной кефты, он зашагал по аллее. За ним, ровно в пяти шагах, следовали Влад и телохранители. У входа в институт Дарклинг не глядя бросил в урну стаканчик из-под кофе и вошел в любезно открытую для него дверь. На ходу он нетерпеливо глянул на наручные часы и снова нахмурился. Конференция должна была начаться уже через пять минут, а пунктуальный министр ненавидел приходить впритык.

«Чтоб их волькры подрали! Литславские паны-господари никогда не умели ценить чужое время».

Под восторженные комментарии заведующей о том, насколько богата история ВУЗа («А то я не знаю!» — подумал раздраженный генерал) и как они все гордятся своими выпускниками, Дарклинг поднялся на третий этаж и вихрем ворвался в аудиторию, где его уже ждали преподаватели, спикеры, гриши и студенты-отказники. Отдав портфель Голицыну, Дарклинг, погруженный в мысли о переговорах, сел за стол гришей рядом с усатым целителем и, нацепив, как панцирь, улыбку, окинул взглядом умолкнувшую аудиторию.

Ректор, увидев Дарклинга, пригладил лысину и, прокашлявшись, поприветствовал в микрофон всех участников XI Международной конференции, посвященной борьбе с дискриминацией Малой Науки. Затем его сменила уже знакомая Дарклингу завкафедрой. Защелкали камеры, мигнули вспышки. Несмотря на то, что выступала заведующая, Кириган чувствовал, что взгляды гришей, спикеров и журналистов предсказуемо были прикованы к нему.

В одном из докладчиков он узнал новоземского президента Сообщества Малой Науки, с которым переписывался пару дней назад. Увидев Дарклинга, тот вежливо кивнул, достал телефон и быстро что-то напечатал. Телефон в кармане Дарклинга коротко провибрировал. На экране всплыло сообщение на новоземском керчийском:

«Большая честь видеть вас, генерал Дарклинг. Вы должны быть примером для всех мировых политиков».

Дарклинг быстро напечатал ответ:

«Спасибо за ваши слова, Джеф. Я тоже рад вас видеть. Надеюсь, однажды Малой Науке больше не понадобятся спикеры и заступники».

Наконец, слово предоставили и самому Дарклингу. Еще раз взглянув на часы, он поднялся на кафедру.

* * *

Дарклинг вполуха слушал спикера, возвращаясь мыслями к спецборту, летящему из Мацейска. Через полчаса он рассчитывал сесть в машину и отправиться в Гальчин, — военный аэродром, — чтобы встретить представителей Литславы. Врученную ему благодарственную грамоту он благополучно всучил Владу Голицыну, и теперь его пустой взгляд бездумно скользил по аудитории.

Выделенный для конференции зал походил на амфитеатр. Первые ряды, за которыми сидели гриши, — Дарклинг едва заметно кивнул улыбчивому Фёдору, — спикеры и преподаватели, находились на одном уровне с кафедрой и экраном. Окна занавесили плотными черными шторами, чтобы тусклое осеннее солнце не перебивало проектор.

Студенты на первых рядах что-то черкали в тетрадях под увлеченное выступление Джеффри Янга. Те, что сидели на последних партах, листали ленты в телефонах. Какая-то девчонка, кажется, вообще спала. Из-под плотных жалюзи выбивались редкие лучи солнца. Дарклинг снова проверил сообщения. Ничего. Значит, все точно в силе.

Убрав телефон, генерал поднял голову и нахмурился. Для верности он даже потер веки, рассеянно думая о том, что бессонница однажды его доконает. Лучше бы все-таки не воротить нос от таблеток, которые приносит Зоя.

Этого совершенно точно не могло быть. И все же солнечный луч, падавший на лицо уснувшей на последней парте девчонки, вдруг подвинулся, словно луч проектора. Дарклинг быстро посмотрел по сторонам, пытаясь понять, видел ли это кто-нибудь еще. Спикер спокойно продолжал выступление, студенты по-прежнему дремали, журналисты все так же стояли за камерами.

«Мне показалось, — с сомнением подумал нахмурившийся Дарклинг, не прекращая высматривать лицо девчонки на заднем ряду. — Ты через это уже проходил. Гоняясь за легендами, поймаешь разочарование. Если заклинателя теней я вижу в зеркале, то заклинателей солнца не видел никто».

Не зря самыми ярыми атеистами Кириган полагал не тех, кто никогда не верил в бога, а тех, чья вера была сильна, но угасла, как свеча под стаканом. И все же прагматизм подсказывал: даже крохотная вероятность существования заклинательницы заслуживает проверки. Хотя бы затем, чтобы снова разочароваться — и выкинуть из головы бесполезные иррациональные глупости.

Дарклинг наклонился к заведующей и негромко спросил:

— Вон та спящая Аврора с задней парты — кто она?

— Она? — удивленно переспросила завкафедрой, но увидев требовательный взгляд Дарклинга, ответила. — Алина Старкова, военная картография, четвёртый курс.

Объявили перерыв, и студенты зашевелились. Часы на руке Дарклинга показывали половину двенадцатого. Он бросил еще один короткий взгляд на задние парты и проследовал к выходу. Уже садясь в машину, Дарклинг небрежным жестом подозвал к себе директора опричнины.

— Влад, здесь на четвертом курсе должна учиться некая Алина Старкова. Привезёте ее в Малый сегодня вечером. Только не давите, это не арест. Тихо-мирно, без истерик. И досье мне собери на нее по-быстрому.

* * *

Из небольшого частного боинга, без логотипов авиакомпаний на корпусе, по трапу спускались три дипломата из парламентских партий, входящих в Палату и существующих затем, чтобы ограничивать власть монарха. В Равке их роль выполнял Совет министров, членами которого в том числе являлись Дарклинг, как министр обороны, и уже немолодая Елена Каминская — министр иностранных дел. Ее Кириган заменял, когда дело касалось военной дипломатии.

Отчет Назяленской, который Дарклинг посмотрел по пути из института, сообщал: строгая пожилая женщина (Ангелина Витовская) в красном пиджаке, спускающаяся первой — демократка. Шедший за ней худой, нелепо плечистый и долговязый джентльмен (Ольгерд Можайский) был лейбористом. Последний, энергичный и подвижный тип с круглыми очками на носу (Марк Тротцев) — монархист.

Вежливая улыбка у Дарклинга была одна на все случаи: и для конференций, и для царской семьи, и для дипломатов. Он по очереди пожал им руки, цепко вглядываясь в каждого из них. Демократка, монархист, лейборист, — как начало плохого анекдота, — и каждый из них смотрел на генерала с подозрением, будто опасаясь, что он обчистит их, точно ярмарочный карманник.

«Как представители разных партий, они друг друга на дух не переносят», — предупреждали пометки Зои.

«Спасибо, Зоя. Тебя действительно трудно заменить», — ответил Дарклинг, сев в машину. Высшая степень похвалы от человека, которому приходится подчистую менять окружение каждые пару-тройку десятков лет. — «Судя по всему, я им тоже не нравлюсь».

Елена Каминская предпочла бы видеть в роли секретаря минобороны своего сына, Фёдора. Однако наметанный взгляд Дарклинга видел: смешливому сердцебиту пока недостает хватки и целеустремленности. Он здорово умел улыбаться журналистам и царской семье вместо хмурого начальника. Увы, для того, чтобы вести политические дела, нужно было обладать совсем иным набором компетенций.

И Кириган был рад, что однажды в Новокрибирске, на местном оборонном предприятии он заметил Зою Назяленскую.

Вскоре из Гальчина в сторону Малого Дворца двинулись четыре представительские машины, вывозящие министра обороны и его гостей. Дарклинг, перекатывая горечь кофе на языке, подумал о том, как жалко он будет выглядеть, стоя с протянутой рукой перед делегатами. Просить — паскудное дело, но без литславских подписей война затянется ещё лет на пять, а в равской казне было так же пусто, как в голове Его Величества.

* * *

В зале заседаний Малого дворца уже битый час продолжалась война литславских партий. Представители Литславы вежливо попросили Дарклинга дать им время и возможность обсудить договоренности. Дарклинг не возражал, зная, что зал все равно прослушивается, так что ни одно слово в конечном итоге не пройдет мимо его ушей.

Генерал сидел на скамье во внутреннем дворике с ноутбуком на коленях и кружкой кофе в руке. Голицыну понадобилось четыре часа, чтобы отыскать все, что связано со Старковой Алиной — бывшей сиротой из керамзинского приюта, а ныне студенткой ИМОРа, учащейся на картографа.

Ее досье Дарклинг пролистал по диагонали, не слишком интересуясь жизнью какой-то незнакомой девочки. Интернат, подработки в кафе, интернет-подружки и долги по учебе — все как у людей.

Подробнее министр остановился только на результатах школьного теста на способности. На скане справки с синей печатью было подчеркнуто «Способностей не имеет». В паспорте то же самое: «Второй Армии не подлежит, гришом не является».

«Пустая трата времени», — с досадой подумал Дарклинг и закрыл ноутбук. Его мысли тут же снова заняли переговоры.

Литславцы не горели желанием встревать в чужие разборки. Фьерда, Равка, Керчия. Гримьер, Ланцовы и Рейн. И между их интересов — страна литов, недавно получившая независимость. Без свободных выходов к морю торговать у них получается только с соседями, двое из которых постоянно грызутся между собой и требуют занять их сторону.

В кармане беззвучно вздрогнул телефон. Дарклинг нажал на кнопку в наушнике. Глуховатый голос Ивана отчитался:

— Сделано, господин генерал. Будем через час.

— Как приедете, сразу на проверку, — распорядился Дарклинг. — Не тяните с этим.

Засунув ноутбук обратно в портфель и залпом допив остатки кофе, министр обороны снова направился в зал заседаний.

* * *

— У Литславской короны нет и, в последние тридцать лет, не было претензий к Гертруде Гримьер и ее политике. Будет глупо и нецелесообразно портить отношения сейчас, — на каждом слове долговязый лейборист Можайский для убедительности тыкал пальцем в полированную столешницу.

Дарклинг подавил полный терпения вздох. Он стоял, заложив руки за спину, возле экрана проектора, стараясь ни одним движением случайно не выдать свою усталость или, хуже того, раздражение.

— Мы оба знаем, что это не так, пан Можайский. Гертруда Гримьер и Ярл Брум держат вас на поводке, — ровно произнес он в ответ, игнорируя направленные на него взгляды.

«Возможно, и впрямь стоило доверить переговоры Зое».

— Не понимаю, к чему вы клоните? — пан Можайский пожал своими широкими, как вешалка, плечами,

— Однажды Равка и Литслава уже воевали против Фьерды, если помните.

Прошло всего-то шестьдесят лет, а литславцам об этом приходилось напоминать. У людей просто невыносимо короткая память. Ну да, это же Дарклинг штурмовал Джерхольм, а не Можайский, чей отец в это время только-только научился ходить в горшок.

— Что вам тогда пообещали фьерданцы? — напомнил Дарклинг. — Проход через северное Истинноморе, а также независимые от Фьерды порты на островах Кенст Хьерте. Ничего из этого у вас нет.

— Право прохода — липовая бумажка, — возразил Можайский. — Всем ясно, что Фьерда перекроет море, как только решит, что Литслава представляет угрозу.

Монархист Тротцев согласно покачал головой.

«Еще минута среди этих господ, и здесь появится второй Каньон», — во взгляде Дарклинга не отразилось ни слова из этой мысли, однако пан Тротцев почему-то передумал смотреть ему в лицо.

— Не перекроет. В том и смысл нашего с вами разговора, что на два фронта Фьерда воевать не может. — Дарклингу всё труднее было сохранять спокойствие. — На три, если уж быть точным. Западная Равка, Восточная Равка и вы. Мы можем зажать армию Брума в тиски. Вы получите острова, а Равка — мир.

— В случае поражения, — уточнил Тротцев. — А что, если никакого поражения не случится?

На министра он больше не смотрел, зато, судя по беспокойно подрагивающим рукам, вполне отчетливо ощущал на себе его немигающий черный взгляд.

— Я понимаю ваше нетерпение, пан Кириган, — спокойный голос Ангелины Витовской будто призывал присутствующих взять себя в руки. — Но мои коллеги не желают оскорбить вас. Все мы прекрасно понимаем, что Керчия, например, лишится крупных источников неофициального дохода, если Фьерда проиграет. Торговый Совет не допустил бы даже нашей встречи, если бы знал о ней заранее.

Крупными источниками неофициального дохода литславская дипломатка тактично называла его солдат, умалчивая о том, что обеднеют в случае мира все, а не только Керчия. Эзстада, Шухан, равские и литславские олигархи, фьерданская военая элита — нет никого, кто был бы непричастен. Дарклинг помнил об этом, а потому всех ненавидел одинаково сильно.

Гриши на теневых рабских рынках были ходовым товаром, и даже смерть не могла избавить их от участи оказаться на прилавке. На войне поджидали дрюскели, которые растаскивали тела, как стервятники, чтобы подороже продать содержимое, пока оно еще не протухло; в тылу ждали похоронные агенты, которые названивали родственникам умерших гришей с той же целью.

Смерть или рабство — вот и весь выбор, который цивилизованный мир со всеми его конференциями, международными правовыми организациями и гуманитарными миссиями мог предложить гришам.

У Дарклинга скрипнули зубы. Интересно, в ком из присутствующих бьётся вынутое у сердцебита сердце? Может, у Тротцева? Не зря же это насекомое существо так трясётся.

— Я думаю, что ни керчийский Торговый Совет, ни эзстадские мафиози не родят фьерданской канцлерше новых солдат. Для того, чтобы винтовка выстрелила, нужны руки, которые будут ее держать, а Фьерде солдатских рук сильно недостаёт.

Последняя военная кампания Фьерды закончилась Велесхолмской мясорубкой. Разгромное поражение для Фьерды, и пиррова победа для Дарклинга.

Генерал Хаген взял в окружение целый полк равских солдат из-за ошибки в приказе генерала Крыгина, руководившего тогда Первой армией.

В итоге всё получилось честно. Фьерданцы потеряли генерала Хагена, а равкианцы — генерала Крыгина. Правда, первый застрелился сам, а второго Дарклинг отдал под трибунал первым же указом в качестве нового министра обороны.

— С вашей помощью или без нее, — продолжал Дарклинг. — Равка одержит победу и в этот раз. Разница в том, что в случае вашего отказа в Истинноморе вы по-прежнему будете выходить с разрешения Гримьеров.

В зале заседаний повисла тишина. Ее нарушил неловко кашлянувший Тротцев. Для человека его мужества это было завидное упрямство, и все же он, поправив очки, произнес:

— У Литславской короны нет ни одной причины ввязываться в вашу войну, генерал Кириган.

«Ещё бы они у вас были! Вы же все в делёжке, уроды», — в сердцах подумал министр.

Видно, заметив мелькнувшее у Дарклинга выражение лица, Ангелина Витовская встала из-за стола и медленно произнесла:

— Я думаю, что нам понадобится время, чтобы как следует обдумать ваши слова, пан Кириган.

Едва она договорила, у генерала Киригана в кармане снова завибрировал телефон. Коротко извинившись, он отвернулся и включил наушник.

— Дорога перекрыта! — послышался напряженный голос директора опричнины, а за ним звук удара пули о стекло. Дарклинг мысленно выругался.

К счастью, дипломаты были заняты: они шепотом спорили друг с другом. Поэтому никто из них не заметил, как на лице Дарклинга промелькнуло жесткое беспокойное выражение. Коротко вздохнув, он взял себя в руки и обернулся.

— К сожалению, я буду вынужден вас покинуть. Если вы не против, на сегодня мы закончим.

Распрощавшись с литславской делегацией, он вышел из зала. Едва за ним закрыли дверь, он сорвался по коридору в сторону холла, на ходу включая наушник и приказывая собрать отряд.

Через десять минут у дворцовых ворот генерала ждал черный тяжелый броневик с пулемётом на крыше. Едва Дарклинг вскочил внутрь, он сорвался с места, разбрасывая колесами щебенку. Кроме генерала, в тесном кузове были еще шестеро опричников в полной амуниции, с винтовками между колен.

Броневик трясло на лесной дороге. Дарклинг попытался дозвониться хоть до кого-то из тех, кого он послал за девчонкой. Иван и Влад, как назло, молчали. Спустя минут пять тщетных попыток ему ответил сиплый, борющийся с одышкой, голос Фёдора:

— Генерал, дрюскели! Двадцать минут езды от Малого. Пришлите кого-нибудь. Влад ранен... — снова послышался свист пули и связь оборвалась.

— Дьявольщина! — сквозь зубы выругался Дарклинг и нетерпеливо постучал ладонью в окошко водительской кабины. — Давай поживее!

«И как только эти черти оказались так близко к Малому дворцу?».

Ехать и впрямь оказалось тревожно недолго. Об кузов броневика гулко ударила пуля, оставляя вмятину.

Ехать и впрямь оказалось тревожно недолго. Об кузов броневика гулко ударила пуля, оставляя вмятину.

Опричники выскакивали по очереди из задней двери — и сразу занимали боевые позиции. Дарклинг спрыгнул последним. Неподалеку от них, съехав на обочину, носом в кусты стоял черный «логан». Его заднее стекло, попорченное винтовкой, было похоже на карту ос-альтского метро. Двери распахнуты настежь.

Сложив пальцы, Дарклинг осторожно подошел ближе и заглянул в салон. Внутри было пусто, только накидка на заднем сидении была стянута. Будто кто-то изо всех сил цеплялся за нее, пока его за ноги выволакивали из машины.

«Из моей, черт возьми, машины!» — эта мысль уязвила его гордость, как худшее из оскорблений.

Он жестом отправил две группы опричников прочёсывать территорию, сам же спустился с дороги и отправился в гущу леса. Осенью темнело рано, и сквозь деревья можно было увидеть мелькающий свет нашлемных фонарей. Дарклинг отлично видел и без них, но всё равно ступал осторожно, чутко вслушиваясь в лесную темноту.

Далеко позади тонул во мгле гул редких автоматных очередей. Над лесом каркали потревоженные стаи птиц. Голые колючие кустарники цеплялись за одежду. Кириган выискивал сломанные ветки и потревоженный слой опавших листьев.

Вскоре он замер, услышав нервную фьерданскую речь, явно обращённую к какому-то собеседнику.

«Эллингский диалект» — отвлечённо заметил Дарклинг, двинувшись в сторону голоса.

Деревья расступились и перед генералом показалась укутанная сумраком поляна. Огромный дрюскель в защитной сетке силой тащил за собой девушку в сердцебитской кефте.Та мычала, извивалась и упиралась, как могла. Дрюскелю это надоело. Швырнув девушку на землю, он ударил её по лицу и на равском пообещал пристрелить её, как собаку, если та не уймётся.

— Хэндэ хох! — окликнул его Дарклинг.

Дрюскель вскинул автомат, но генерал уже перехватил его и отвёл дуло в сторону. В усыпанное звёздами небо пророкотали выстрелы. Дарклинг ударил его лбом в переносицу. Послышался хруст.

— Демжин! — выругался фьерданец, хватаясь рукой за лицо.

Этой секунды болевого замешательства хватило, чтобы министр высек из своих пальцев лезвие, как искру из камня. Послышался легкий свист и вымазанное военным камуфляжем лицо фьерданца приобрело какое-то по-детски удивлённое выражение. Он потянулся к животу, но его колени подогнулись, и он упал, развалившись на две половины.

Он был ещё жив, когда Дарклинг отопнул в сторону лежащий возле его руки автомат и перешагнул через него. Затем он протянул руку девушке, лежащей на земле. Ее волосы были спутаны, одежда перепачкана в грязи, а лицо побледнело от испуга. Вытащив изо рта влажный от слюны кляп, она недоверчиво помедлила несколько секунд прежде чем взяться.

В следующий миг Дарклинг мог бы поклясться, что ослеп. Свет, бивший ему в глаза, был так ярок, словно он от небольшого ума заглянул в прожектор. Закрыв лицо локтем, генерал поражённо шарахнулся назад, споткнулся и расцепил руки. А затем все пропало. Кругом воцарилась тьма, похожая на тишину, после напалма.

Дарклинг, потирая веки, поднялся. После слепящей вспышки было нелегко вновь привыкнуть к лесному мраку.

— Что это, нахрен, за цыганские фокусы?! — панически крикнула девчонка. — Я у вас спрашиваю!

Дарклинг смотрел на нее, не в силах поверить в то, что увидел. В мозгу, как крошечный фитилёк пищали, вспыхивали далекие, почти забытые блики свечей на лице иконописной отроковицы. Как наяву, из глубин памяти доносился переливчатый колокольный звон, и застилающий глаза дым от кадила пах монастырским ладаном.

Тьма прожитых веков, гулкий шепот лихорадочных молитв под сводами храма. Кровь, стекающая вязкими ручьями с жертвенного алтаря. Всё это Дарклинг узнал в ту короткую секунду, когда смотрел на перепуганную девчонку, совсем не понимающую, кто она такая.

Дево моя Преблагая, На­деж­до моя, Пресветлая, При­яте­ли­ще сирых и стран­ных Предстательнице, скор­бящих Радос­те, оби‌ди­мых Покровительнице!

Зриши мою беду, зриши мою скорбь; помози ми, яко немощну, окорми мя, яко странна! Обиду мою веси, разреши ту, яко волиши: яко не имам иныя помо­щи, разве Те­бе, ни иныя Предстательницы, ни благия Утешительницы, токмо Те­бе, о Дево Небесныя! Яко да сохраниши мя и покрыеши во ве‌ки ве­ков.

Аминь.

— Санкта! — враз охрипший голос дрогнул от совершенно чуждого генералу трепета.

[1] Мацейск — столица Литславы, государства, находящегося восточнее Равки. Несмотря на наличие короля, управляется парламентом.

[2] Палата — фициальное название литславского парламента.

[3] Ганс Хаген — фьерданский генерал. В недавнем прошлом — заклятый враг Дарклинга. Застрелился после поражения в Велесхолме.

[4] Велесхолмская мясорубка (или Велесхолмский котёл) — одно из самых кровавых сражений Новейшей истории Равки. Из-за ошибки равского командования, генерал Ганс Хаген окружил несколько равских полков, отрезав их от медицинской помощи, поставок провизии и оружия.

Кpай, сияние, стpах, чyжой дом.

По доpоге в сгоpевший пpоем.

Тоpопливых шагов сyета

Cтеpла имя и завтpашний день.

Янка Дягилева — Чужой дом

Первым от шока отошел министр.

— Ранена? — Дарклинг протянул к ней руки, словно намереваясь взять ее за плечи, но передумал. — Кости целы?

Алина с неприязнью покосилась на него, потирая ушибленный бок. Затылок гудел, точно рой рассерженных пчёл. Неприятный комок в горле подступал ближе, стоило ей закрыть глаза. «Ничего с тобой не случится, говорили они», — сморщилась Алина про себя, ковыляя до машины.

— Угум. Аспирин и вода есть?

— Потерпите до Малого. Аспирин усложнит целителям работу.

«Нашли дуру, под нож к этим коновалам! Нет уж, я как-нибудь сама потом до районной больнички доползу. Не надо нам ваших хилеров».

— Хуителям, — вполголоса буркнула Алина.

После всего, что случилось, министр выглядел на удивление собранным. Особенно, рядом с грязной, нервной и напуганной Алиной, взгляд которой против воли шарил по земле, выискивая тащившего её фьерданца. Стоило ей найти в холодной осенней темноте что-то большое, блеснувшее с земли чёрной влагой, как Дарклинг схватил её за воротник и встряхнул.

— Не смотрите, — жестким голосом приказал он.

Столь же бесцеремонно Дарклинг оттащил её прочь на несколько шагов, пока Алина не начала сопротивляться.

— Я вам блять что всем, мешок картошки?!

Вдалеке снова послышалось тарахтение автоматов. Генерал отпустил её и нажал на наушник.

— Фёдор, что там у вас?

Что ответили в наушнике, оставалось загадкой, на которую Алине совсем не хотелось знать ответ.

— Одного оставьте, — распорядился министр.

Когда они вернулись к машине, один из амбалов открыл ей дверь. Министр сел за руль и еще секунду недовольно разглядывал кучу кнопок и индикаторов на приборной панели. Затем буркнул в ее сторону:

— Пристегнись.

Оглянулся через сиденье, сдал назад и выехал из кустов на асфальт, неуклюже развернувшись. Генерал пробормотал что-то нелестное про коробки-автоматы в грёбаных нью-земских корытах. Дернул коробку передач. Слон тряхнуло, машина, взвизгнув стёртыми колёсами, рванула прочь от места засады.

Где-то гулко протарахтела автоматная очередь. Потом все стихло. Дарклинг включил фары, но работала только одна. Рассеянным жестом покрутил колесико радиоприемника: за городом стабильно ловился белый шум — да пара каких-то хрипящих песенок из дачных каналов.

Черный «рено» набрал неприличную скорость. Алину вжало в сидение, она вцепилась в ручку двери ледяными пальцами. Видя следы пуль на стеклах — отводила глаза. От мелькающих фонарей плясали под веками заплясали мушки.

Из приоткрытого окна тянуло холодком: министр спустил стекло на сантиметр. Достал зубами из портсигара сигарету без фильтра. Неверным пальцем, дважды промахнувшись, мазнул по колесику зажигалки с откидной крышкой. Запахло ядреным табаком.

— Лес рубят — щепки летят, — сумрачно пояснил он. Вероятно, генерал ждал хоть какой-то реакции, но Алину подмывало только сплюнуть в окно. — Дрюскели наверняка хотели сорвать переговоры с Литславой, а ты попала под горячую руку. Добро пожаловать в политику, Алина Старкова.

Лицо Алины не выражало никакой радости по этому поводу.

Ехать с министром непонятно куда после нападения и той странной вспышки ей вообще не хотелось. На своём лице она ощущала подсыхающие разводы чужой крови, а в нос бил железный запах, от которого её мутило. В ботинках хлюпала вода, кефта тоже вымокла, пока дрюскель волочил Алину по земле, вдобавок из трещин в стекле противно тянуло холодом.

Словно заметив это, Дарклинг велел снять кефту. Затем, не отрываясь от дороги, выпутался из своей и протянул Алине. Несмотря на отнюдь нелестное мнение о министре, кефту Алина приняла и охотно завернулась в плотную и сухую чёрную ткань. Запах железа перебил запах сигарет и мужского одеколона, исходящий от кефты генерала.

Изгвазданную сердцебитскую кефту Алина без сожаления закинула на заднее сидение.

Дарклинг то и дело бросал на неё взгляды, словно желал убедиться, что она действительно здесь. Затем вытаскивал изо рта сигарету и опять принимался глядеть на дорогу, озадаченно, как пыльный шахтер, который выиграл билет на кругосветку и изо всех сил думает теперь, что с ним делать.

Память услужливо подкинула Алине широкоскулое лицо Мала. Да он с ума сойдет, пока она тут катается! А уж если узнает, что случилось… К горлу подкатил ком, но Алина подавила его: не хватало еще разреветься.

Пошарив по карманам куртки и штанов, Алина убедилась, что и телефон, и зарплатная карточка пропали. Даже если Мал или соседка по комнате захотят позвонить, ни черта у них не выйдет. Для них Алина просто исчезнет, оставив за собой бардак из тетрадок, карандашей и незаконченной карты Каньона.

Одинокая фара мазнула кругом света по черно-белому дорожному указателю. «Тарковка», — успела прочесть Алина. Мозг, слишком уставший для бдительности, подкидывал обрывки анекдотов про новых равских и сердитые шепотки керамзинских нянек.

Лес остался позади. Машина сбавила скорость, въезжая в поселок. Ровную, как скатерть, центральную дорогу освещал ряд фонарных столбов. Приглядевшись, Алина заметила, что они обвешаны камерами, и на всякий случай отодвинулась подальше от окна.

Вдоль дороги теперь мелькали то стриженый газон, то высокие узорные заборы. Казалось, эта часть города сплошь состояла из пустых велосипедных дорожек, стриженых деревьев и аккуратно вычищенных тротуаров. Кругом возвышались вторые и третьи этажи неприлично богатых домов. Со всеми шишечками на воротах, со львами и амурами, с вензелями, флюгерами и балкончиками район виделся Алине не то каким-то марципановым, не то музейным экспонатом.

— Ты что-нибудь знаешь о Малом дворце? — вдруг спросил министр. Он воспаленным взглядом смотрел на дорогу, не обращая ни малейшего внимания на пасторальный Беверли-Хиллз.

Алина пожала плечами. Малый дворец для нее был еще одним домиком для богатых буратинок, золотящих на досуге ёршики.

— Вот молодёжь, — министр сердито постучал пальцами по рулю. — И чему вас только учат?

Затянувшись еще раз, он высунул пальцы на улицу, затушил окурок о стекло и бросил его на дорогу.

— Малый дворец — это убежище. Для таких, как ты, от таких, как дрюскели. Ты хоть про дрюскелей-то знаешь?

Алина угрюмо кивнула, поежившись под генеральской кефтой. Одно дело читать про абстрактных фьерданских экстремистов с пугалками про продажу органов, и совсем другое — вспахивать носом влажную, усеянную листьями землю, пока один из таких тащит тебя за ногу. Невольно вспомнишь все разговоры ИМОРских гришей, обсуждающих войну за обедом в столовке.

Когда поселок остался позади, их снова окружил лес. Вскоре мигающий круг от единственной фары осветил огромные, метра на три, решетчатые ворота с двуглавым белым орлом посередине.

Из будки вышел одетый в черную форму часовой с автоматом наперевес. Увидев министра, он резво отдал честь и хотел было пропустить их, но Дарклинг взъелся:

— Устав для красоты написан, сержант? Я что велел?

— Действовать по протоколу, товарищ генерал.

— Так выполняйте!

— Есть выполнять протокол, товарищ генерал! — Бедолага вытянулся в струнку. — Предъявите ваши документы!

Раздраженный министр вытащил из внутреннего кармана кефты какую-то ксиву. Раскрыл ее часовому. Тот еще раз отдал честь и, наконец, махнул кому-то рукой.

Ворота распахнулись, и они въехали внутрь. Снова мимо проносились фигурно обчекрыженные деревья, но все пряничные домики Тарковки сдохли бы от зависти перед зданием, что возвышалось слева от дороги.

Алина приникла к покрытому трещинами стеклу.

— Большой дворец, правое крыло, — презрительно бросил ее спутник, — самое уродливое место в мире.

Уличные фонари освещали колонны, фронтоны и узорную лепнину под крышей. Не будь дворец таким огромным, он тоже казался бы кукольным. На секунду позабыв про лес и фьерданских гадов, Алина прильнула к потрескавшемуся окну.

Большой дворец даже в свете фонарей выглядел вычурней, чем любое здание, которое она когда-либо видела: террасы полнились статуями, блестящие окна шли ряд за рядом в три этажа, и каждое было украшено тем, что, как Алина подозревала, не просто позолота.

Ни бетонная коробка универа, продуваемая всеми ветрами, ни керамзинский кирпичный интернатец в три этажа не шли с дворцом ни в какое сравнение, однако мысль о них Алину отрезвила.

«Буржуи!» — подумала она и отодвинулась от окна.

Миновав кукольный, нарочито аккуратный керчийский мостик, они снова остановились рядом с будкой. Теперь, вместо дворца, слева, возвышалось другое здание из красного кирпича с белыми узорами. Он нависал над гравиевой дорогой, отбрасывая длинную темную тень. Несмотря на то, что этот краснокирпичный терем был раза в три меньше дворцового крыла, впечатление он создавал неприятное, почти гнетущее. Алине невольно вспомнился безликий майор Голицын и, — непонятно почему, — рассказы про Тайную канцелярию в книжках из православных лавочек.

Генерал во второй раз показал кому-то пропуск, и машина снова тронулась черепашьим ходом.

«Интересно, а по верхушкам местных заборов пускают ток?» — внезапно прорезалась совсем непохожая на весь здешний пафос, мысль, и Алина запоздало обрадовалась ей. Видно, кукушка из часиков ещё не выскочила.

С губ сорвался легкий смешок.

Алина тут же неприязненно покосилась на генерала — не заметил ли? Она вдруг подумала, что он и так видел больше, чем следовало. Керамзинские не дают слабину при чужаках.

Машина катилась дальше по дорожке, удаляясь вглубь парка — мимо живой изгороди лабиринта, мимо круглой лужайки и огромной теплицы с запотевшими стеклами. Они нырнули под кроны небольшой рощицы, достаточно густой для длинной арки. Через крышу сплетенных ветвей мерцали звезды.

Когда внедорожник, свернув еще раз, остановился на парковке, волоски на Алининой руке поднялись дыбом: ее охватило странное предчувствие. Будто она находится на границе двух миров, и скоро будет что-то совершенно особенное.

— О, — выдохнула она, выходя из машины. — А Малый он, потому что царь комплексует?

Прямо перед ними возвышались стены высокого, в три этажа, каменного терема с резными окнами, башенками и куполами. Глаза разбегались от цветов и узоров. Среди керчийского лоска аккуратных дорожек, стриженых газонов, фонтанов и клумб, Малый дворец был похож на застывший осколок чужой эпохи.

Его стенам нужны были не фонарные блики и объективы камер, а песни опричников, вино в старинных кубках, лай собак и гул охотничьего рога.

Дарклинг хлопнул дверью следом. Желтоватый свет фонарей лежал на изможденном лице министра, накидывая ему лет десять. Уголок его губ подозрительно дернулся, но на свой дворец он смотрел с такой гордостью, будто лично строгал узоры наличников и красил ромбики у шатров.

— Аккуратней с языком, — вполголоса произнес Дарклинг, чуть наклонившись к ней. От него пахло табаком и порохом. — Здесь вам не демократия.

И они поднялись по каменным ступенькам крыльца, окруженного массивными резными столбами. У полукруглой двери стояли навытяжку двое опричников в черной форме. Алина приняла бы их за обычную охрану, если бы не единое на двоих, подчеркнуто профессиональное, выражение лиц. Их не смутили ни грязные разводы на лице Алины, ни генеральская кефта поверх грязной куртки и джинс.

«Стопроц насмотрелись на всяких додиков и похлеще!» — метко определила она.

Внутри Малый оказался еще красивее, чем снаружи: чего стоили например, одни бирюзовые двери с перламутровыми вставками! Алина украдкой коснулась их рукой.

«Охренеть! Сколько лет и рук понадобилось, чтобы создать такое место?»

— Отведите ее в Звездные покои, — бесстрастно скомандовал рядом с Алиной генерал, даже не взглянув на нее. Он достал телефон, что-то проверяя на дисплее. Два вооруженных до зубов охранника в местной униформе, косо посмотрев на ее грязные ботинки, шустро повели ее куда-то по коридору.

Алина презрительно фыркнула и, показательно не снимая обуви, захлюпала по ковру, оставляя мокрые следы. Спина в черном даже не обернулась.

«Ну и ладно! Подумаешь!»

— Эй, вы! — громко сказала Алина спине. Дарклинг замер, подняв голову. Поняв, что ее слушают, Алина продолжила уже обычным тоном. — Типа… Спасибо, что спасли мне жизнь.

Слова давались тяжело. Бок немилосердно болел после лестницы, а голова… Алина от всей души понадеялась, что дотерпит, куда бы ее не вели.

Лучше уж там где-нибудь сдохнуть, чем еще раз устроить прожектор перисхилтон, беспомощно вцепившись в руку министра.

— Ну, че встали? Не вдовы! — окрикнула Алина подозрительно молчаливых охранников и резко, игнорируя боль, зашагала дальше по коридору. Она держалась из последних сил, чтобы дожать несколько шагов до белой, как у Джейн Остин, двери.

* * *

Когда ее завели в неслыханных размеров комнату, Алина выждала, пока закроются двери, и только тогда мешком осела на пол. Комната — нет, это действительно гребаные покои! — словно сошла с картинок о графинях и маркизах. Повсюду обретались пастельные тона, высокие потолки и полупрозрачные шторы, изогнутые кресла и пуфики всех сортов.

Посреди всего этого безобразия в духе мадам Помпадур на белоснежном ковре стоял промышленных масштабов траходром.

«Простите нахуй, но это единственное, что можно делать на этом старомодном кошмаре! Еще и с кокетливым балдахином», — приподняла брови Алина.

Она вдруг остро ощутила свое несоответствие этому месту. Драные джинсы, куртка с пустыми карманами, из которых торчал синтепоновый подклад, расхлябанные уродливые боты. Вдобавок ребро ныло до сих пор, да и умыться бы с дороги не мешало.

«Хороша царевна!» — едко подумала Алина, стаскивая с себя все, кроме белья.

Осмотревшись как следует, она доковыляла к еще одним белым дверям, попроще и с кокетливой белой ширмой. За ними оказалось странное помещение с ванной в винтажном стиле. Даже подставка для душевого шланга казалась ей чем-то смахивающей на позолоченные рожки телефона тридцатых годов.

В помпадурской удачно нашелся шкаф с разномастными халатами. Прикинув, что раз спрашиваться не у кого, а хата теперь ее, Алина стрельнула ближайший, дымчато-мышиного цвета — и уже в полуджазовом будуарчике откопала шкаф со всякого рода банными прибабахами.

Прогревшись вволю в пахнущей духами ванной («Кайф!»), Алина нырнула в бархатный халат. Распаренная, она доползла до кровати и как-то совсем незаметно для себя, даже не откидывая одеяла, уснула.

Она спала так крепко, что не слышала ни чужих шагов, ни озабоченного женского цоканья. Она даже не поняла, когда ее, точно ребенка, уложили уже на расстеленную простынь и заботливо накрыли пуховым одеялом.

Шаги удалились и затихли в коридорах дворца.

* * *

— Засада, — мрачно сказал Федор и повернулся к Алине. — Сиди здесь.

Он выскочил из машины вместе с другим сердцебитом.

Немного погодя снаружи послышались выстрелы, крики и отчетливый металлический запах. Алина беззвучно сползла на пол, натянув кефту на голову и сворачиваясь калачиком, чтобы занимать меньше места.

«Господи боже, блять, куда я вляпалась?»

Она даже не вскрикнула, когда через лобовое, покрытое трещинами стекло туда, где она только что сидела, врезалась вторая пуля. Снаружи донеслась досадливая брань на фьерданском, и у Алины похолодели руки.

«Дрюскели!»

Она лежала на полу, напрочь забыв, что меньше часа назад ее пугали три амбала в машине. Сейчас она предпочла бы ехать с ними в любом неизвестном направлении, чем попасться кому-то из этих экстремистов с винтовками. Мир сузился до комочка страха, и Алина молилась всем святым, чтобы ее не заметили.

Долго, впрочем, отлежаться не получилось: ее грубо выволокли из машины за ноги.

В перебранке двух дрюскелей она успела уловить разочарованные нотки. Потом ее пнули под ребра — так, для профилактики, чтобы не вставала, — и Алина поняла, что на нее косо смотрят из-за треклятой сердцебитской кефты.

— Я не гриш! — только и успела она крикнуть, сообразив, что дрюскели не охотятся за отказниками.

А затем послышался глухой стук. Наступила ночь. В черепном домике Алины погасили свет.

…Когда она открыла глаза, то увидела, как в холодной полутьме над ней возвышался тот самый дрюскель. Над дрюскелем ярко-ярко, совсем не так, как в городе, горели звезды. Алина лежала на холодной земле, окруженная деревьями. Голова отвратительно болела.

К толстым, похожим на двух червяков, губам фьерданца прилипла мерзкая ухмылочка.

— Дрюсьи-дрюсьи, — нехорошо осклабился он.

То ли он совсем не собирался ее убивать, то ли…По спине пробежала дрожь.

«Нет-нет-нет! — мысленно запротестовала Алина. — Все ведь не может быть так плохо! Суки!»

Однако в неторопливых шагах дрюскеля угадывалось, что еще как может. Вот только с каждым его шагом воздух вокруг сгущался, а лес становился все темнее.

«Наверное, так и бывает перед самым отвратительным», — успела подумать Алина.

А потом послышался окрик. Тоненько свистнуло лезвие, и на ее лицо брызнула теплая кровь.

Отскочив, Алина завизжала, что было сил, — и проснулась.

Села рывком на кровати. Ком в горле подозрительно разросся. Быть может, потому что не было ни привычного гудка будильника, ни куда-то исчезнувшей боли в ребрах и затылке.

Взгляд ее упал на распетрошенную курточку на ковре. Это стало последней каплей. Алина подтянула к себе колени и закрыла лицо руками. Она пыталась дышать ровно и медленно, но почему-то все выдохи получались у нее с завываниями.

— Ни-ничего не слу-учится, го-оворили они, — ее мелко трясло, и вместо глумления получалось только совсем жалобно, взахлеб всхлипывать, уткнувшись лицом в колени, — т-туда, б-блядь, и обратно, говорили они.

Изнутри ее выжигало мерзкое, чудовищное одиночество. Соленым потоком прорывалась обида: на себя, на амбалов и на этого дебильного генерала. Сама не до конца осознавшая, с чего это ее вообще так развезло, Алина даже не делала попыток остановить эту лавину.

Соседский сын в чужой земле

Разложится на газ и газ

И вверх по газовой трубе

Поднимется проведать нас

АИГЕЛ — Газ

— Отведите ее в Звёздные покои, — приказал Дарклинг двум опричникам и глянул на дисплей телефона. Одно сообщение от Зои.

«Я распорядилась, чтобы делегатов разместили в гостевых покоях. Они взволнованы, но мне удалось убедить их, что у вас срочный вызов в Большой по поводу переговоров. Сердцебиты и шквальные патрулируют территорию дворца», — отчиталась его заместительница.

«Славная работа, Зоя. Минус одна головная боль», — сумрачно ответил Дарклинг и убрал телефон в карман штанов.

Оставалось выяснить, каким образом дрюскели попали в окрестности Ос Альты и смогли устроить засаду в двух шагах от Малого.

«Ох и взмылю я генерала Златана за этот цирк!» — подумал Дарклинг, и тут же решил, — «Надо спросить у Зеник, что за чертовщина творится в Западной Равке, и куда смотрит генерал Первой армии»

— Эй... вы! — Дарклинг, отвыкший от неуставных обращений, не сразу сообразил, что девчонка обращается к нему. — Типа… Спасибо, что спасли мне жизнь.

Кашлянув, министр обернулся через плечо и смерил Старкову недовольным взглядом. Она держалась рукой за перила, слегка пошатываясь.

«Больно хлипкая для заклинательницы», — подумал Дарклинг, глядя, как та плетется по лестнице, подметая ступеньки полами его кефты. — «Ни силёнок, ни воспитания. И чего я с этим счастьем делать буду, скажите на милость?»

Его хмурые размышления оборвало жужжание телефона. Бросив последний взгляд на девчонку, Дарклинг отвернулся и включил наушник.

— У нас все, генерал Дарклинг, — бодро отрапортовал Федор. — Опричники прибираются. Мы с Ваней везем фьерданца на ужин.

— Неплохо, — скупо похвалил Дарклинг, жестом приказав опричникам следовать за ним. — Я бы поговорил с этим гансом [1] по душам.

* * *

Прикованный к столу дрюскель сидел под лучом длинной линейной лампы, бросающей блики на каменные стены. Его лицо было разукрашено засохшими кровавыми разводами — до слипшейся, грязной бороды. Бритая же голова была забита синими татуировками, вроде рун. 

Фьерданец щурился от света, утирал о плечо разбитую губу и колючими глазами следил за генералом. 

Дарклинг стоял напротив, сложив руки на спинку железного стула. В уголке его рта тлел широкий кончик сигареты без фильтра. Небольшое, с паршивой вентиляцией помещение вмиг заволокло запахом крепкого табачного дыма. 

— Ты знаешь, где находишься? — на грубоватом фьерданском наречии поинтересовался Дарклинг и обвел взглядом комнату для допросов. 

Подвалы Малого дворца были самым удивительным местом во всей Равке. А может, и в мире. Убежденные антимонархисты выясняли, что согласны стать вернейшими подданными царя. Дрюскели, попавшие сюда, обнаруживали, что с гришами вполне можно разговаривать, а керчийцы… Торговались, как никаким биржам не снилось.

Сколько еще было таких открытий? Спросить некого.

— В застенках у палача, — дрюскель, не отрывая взгляда от генерала, сплюнул в сторону красным сгустком.

Вопреки гуляющим по миру слухам, Дарклинг не испытывал удовольствия, пытая тех, кто попадал сюда. Другое дело, что и совесть его уже давно не мучила. Хороший заплечный мастер как хороший хирург: у него не дрожат руки. 

— Само собой, — не возражал Дарклинг. Лицо его расплывалось за едким сизым дымом, от которого дрюскель жмурился и кашлял. — Такое случается, когда приходишь с оружием в чужой дом. 

— Будешь меня пытать, гриш? 

Все сидевшие в этой комнате, на этом стуле, фьерданцы храбрились. Диверсант, напавший на министерскую машину, не был исключением. Вера дрюскелей запрещала им показывать страх перед врагами. В глубине души Дарклинг почти уважал их за это… Где-то очень глубоко.

Черный генерал обошел стул и сел. Взял в руку карандаш, открыл папку. 

Каждый следующий подобный разговор был похож на предыдущий, точно подъезд на парадную. Дарклинг мог бы закрыть глаза и по памяти перечислить все варианты ответов, ругательств, сальных шуток, к которым из раза в раз прибегали его гости.

Все же он никогда не упускал возможности начать разговор с прямого вопроса. Иной раз даже получал ответ. 

— Это будет зависеть от тебя, — произнес генерал, выдохнув последнюю струю дыма. Затем он неторопливо потушил окурок о железную столешницу. — Каким образом ваш отряд сумел пересечь границу и добраться до Ос-Альты? Откуда вашим командирам известно о переговорах с Литславой? Расскажи мне об этом, и будет не больно. 

— Не больно? — дрюскель хохотнул, обнажая желтоватые окровавленные зубы, но следом закашлялся от дыма. — Ты дерьмовый… Поехавший… Сукин сын. 

Дарклинг молча поднял голову, разглядывая кашляющего фьерданца. Взгляд у главы царской армии был остекленевшим, точно у трупа.

— Это правда, — согласился генерал после недолгого молчания. — Дерьмовые люди нужны этому миру, чтобы отгонять тех, кто еще хуже. 

Он поставил кончик карандаша на чистый бумажный лист.

— Итак?

Дрюскель снова сплюнул кровь. 

— Я ничего тебе не скажу, — твердо ответил он, подняв подбородок. — Хоть устрой шабаш со всеми своими ведьмами. Правду говорил Ярл Брум: генерал Хаген знал цену тебе и всем твоим выродкам. 

— Дружище Хаген, — Дарклинг протянул это имя, словно пробуя на вкус. — Ваш драгоценный герой. А ведь я знал его куда лучше тебя и твоих мёртвых приятелей.

На лице фьерданца гневно дернулась щека. Дарклинг, отметив это, невозмутимо продолжал:

— И он меня знал. Поэтому ему хватило ума застрелиться, чтобы не попасть ко мне живьём. — генерал смерил пленника холодным, без капли веселья, взглядом. — Чего не скажешь о тебе. 

— Ну да, — скривился дрюскель, подаваясь вперед. Цепь его наручников со скрежетом натянулась. — Все знают, что у таких, как ты, на пытки хрен встает. Но от меня, гриш, ты узнаешь только про свою мать.

Знала бы Багра Ильинична, сколько солдатни каждый день шутит про нее… Дарклинг отложил карандаш и сцепил руки в замок, неотрывно глядя на дрюскеля. Взгляд его был спокоен, но тепла в нем было меньше, чем в мистралях островов Кенст Хьерте.

— Ты меня не совсем понял, сынок, — ровно, не повышая голоса, ответил генерал. — Мне правда плевать, когда именно ты скажешь мне все, что необходимо. Сейчас или завтра, с паяльником или без.

Чёрный генерал полагал себя терпеливым человеком, но терпение его заканчивалось там, где его спокойствие принимали за слабость.

— Ты будешь пускать кровавые сопли себе на колени, пока мои сердцебиты ломают тебе грудину. Плакать, звать маму, папу и своего Джеля, — перечислял Дарклинг. — Пока я, наконец, не получу на свой стол отчет с твоими показаниями. Бумажки в две-три, не больше. И хрен у меня даже не потеплеет… Зато тебе будет так горячо, как захочется моим инфернам. Подумай об этом, прежде чем изображать Соломаху.

— Пшел на хер.

Дарклинг медленно закрыл папку и встал, со скрежетом отодвигая железный стул. В горле першило от сигарет, но он все равно достал портсигар. 

— Что ж, я уважаю принципиальность, — генерал щелкнул зажигалкой и закурил. — До завтра. 

«Храбрый партизан в штабе врага умрет за свои идеалы, но не сдастся». Каждому солдату в мире с детства забивают голову этим дерьмом. Словно можно не сломаться под пытками, если быть достаточно стойким. Увы, статистика Дарклинга была безжалостна к романтикам.

На одного храбреца шли десятки тех, кто ходил под себя и плакал с недоумением на лице. Мол, как же так вышло, что одной сломанной плоскогубцами фаланги пальца хватило, чтобы развязать язык такому смелому мне? Каждый раз, как в первый.

Дарклинг постучался в железную дверь. Загромыхал тяжелый замок. За порогом, как верный пёс, ждал чуть помятый Голицын с лиловым подтеком на скуле.

Едва министр кивнул, оставляя безмолвный приказ, как вдогонку ему раздался хриплый голос.

— Я знаю, что сдохну, но я хотя бы сдохну за людей, в которых верю, — бросил фьерданец. — За своих братьев, за своих героев. А ты, гриш? За кого дохнут твои люди? За чистопородного хряка, у которого задница лет десять как не влезает в его золотое кресло?

Дарклинг не обернулся. Полумрак, царивший в подземельях, скрыл мелькнувшее на его лице странное выражение, словно отблеск потаенной злости.

* * *

Покои генерала занимали добрую половину третьего этажа в жилом крыле. Лишь добравшись до них и заперев двустворчатые двери, он смог выдохнуть. Бросить ключи на комод, стянуть сапоги. По пути в ванную скинуть кефту на стул.

Пусть Малый дворец — тот же террариум, что и Большой. Но это его террариум. И единственное место в мире, которое он мог бы назвать домом. За порогом остались начальство, подчиненные, журналисты, опричники и вся чертова Равка, храни ее… Дарклинг.

На Бога надеяться не приходилось.

Коридор был увешан полотнами эзстадских художников. Краска на многих пожелтела и потрескалась от времени, но генерал скорее удавился бы, чем отдал хоть одну из них музейщикам.

В ванной Кириган вытащил из уха наушник и бросил его на корзину для белья. Снял с себя кафтан и рубаху. Открыл воду в раковине. Сунул голову под прохладную струю. Бугристые ветви рубцов шли внахлест по сгорбленной спине, расцветали насечками пуль и осколков.

Стоило закрыть глаза, как на темной внутренней стороне век полыхнула заря — как сверхновая. Киригану казалось, она могла бы выжечь лес на версту кругом и заодно спалить его самого до самых углей. 

— И да покропит от крови за грех на стену алтаря, останок же крови да исцедит на стояло алтаря...

Лезвие кинжала, сверкнув в руке Димитрия, холодным поцелуем впилось в шею. На белые одежды Святой брызнула кровь. Своего «жертвенного агнца» он крепко держал за волосы, откидывая ему голову и открывая рану над каменным алтарем. Тот дергался в предсмертных судорогах, но руки Димитрия, привычные к тяжелой сабле, были сильны. 

— …И вторым да сотворит всесожжение, якоже подобает, и да помолится о нем жрец греха ради его, имже согреши, и оставится ему.

Пан Воронецкий жадно смотрел на фреску: не оживет ли? Но Санкта-Алина была безмолвна, точно каменная стена, на которой эзстадец написал ее лик.

Дарклинг выкрутил воду, уже ставшую ледяной. Сплюнул в раковину и поднял голову. В зеркале застыли два зрачка, не то лишенные любых чувств, не то переполненные ими сверх меры. Во рту горчил привкус табака. По спине, огибая шрамы, сбегали капли, заставляя генерала ежиться от холода.

Гул колоколов, пан Димитрий, ультрафиолетовые всполохи под веками, плевки фьерданца — все кипело в черепной коробке. Будущее, давно расфасованное по строчкам еженедельников, таблиц и графиков, стало вдруг пугающе неопределенным. Разогналось, сколько ни дергай рычаг, словно поезд перед поворотом. Вдобавок премерзко заныл висок.

Из ванной хмурый Дарклинг вышел в одних штанах и с черным махровым полотенцем на шее. Старинные часы на каминной полке показывали без пятнадцати девять. Плеснув на дно стакана золотистый ньюземский виски, генерал подошел к патефону — поставить пластинку. 

Давид, дважды чинивший его пару лет назад, упрямо величал аппарат проигрывателем. Дарклинг пожимал плечами: не видя смысла менять привычек, он продолжал звать по-своему. 

Коробки с пластинками громоздились одна на другой, рядом с коротконогим столиком. Еще парочка ютилась под ним — из тех незамысловатых фабричных коробок, что таскают туда-сюда в переезд.

Сев на ковер, Дарклинг поставил стакан рядом с патефоном и подтащил к себе одну из них. Внутри теснились Цой, Летов, Шклярский, Гребенщиков. В мерцающий, ненадежный век слишком мало осталось хорошего винила. Какие-то пластинки для генерала делали на заказ, а какие-то он купил сам десятки лет назад.

Дарклинг вытащил одну из них. Потертый, подклеенный скотчем голубой конверт с рвущимися из ткани лицами, а внутри… Один из первых глотков, как думалось тогда многим, свободы на сломе эпох.

«Всесоюзная фирма грампластинок

МЕЛОДИЯ.

Мацейский завод грампластинок.

РАЗЛУКА.

Группа «NAUTILUS POMPILIUS».

«Эпиграф», «Эта музыка будет вечной», «Праздник общей беды», «Скованные одной цепью»...

Кажется, их записывала некая дива экрана с хриплым голосом… Году этак в восемьдесят шестом? Девятом? В датах Дарклинг порой путался не меньше, чем в именах.

Он поднялся, склонившись над столиком. Щелчок патефонной крышки — прозрачной, из глянцевитого пластика, — звучал резковато в тишине комнат. Бутусов укоризненно смотрел с ковра. А как иначе? Война была для генерала постылой женушкой: с ней ему было невыносимо, а без неё он жить не умел.

Наконец пластинка легла на платтер, и, поставив на нее иголку, Дарклинг нажал стертую, без опознавательных знаков кнопку в углу.

Круговая порука мажет, как копоть.

Я беру чью-то руку, а чувствую локоть.

Я ищу глаза, а чувствую взгляд,

Где выше голов находится зад.

За красным восходом — розовый закат.

Граненый стакан неприятно стукнулся о зубы. Черный генерал поморщился: крепкий виски — так себе способ быть недовольным. Вопросы внутренних изломов требуют прямоты и времени… Страшные слова для обоих дворцов, в которых прямота считалась варварством, а время стоило больше любых фамильных побрякушек. Что ж, — Дарклинг невесело ухмыльнулся — на стезе самоистязаний ему никогда не будет равных. Боль и кумар оглушают надежно. Достаточно, чтоб не слышать ночью голоса погибших друзей и врагов.

Экран телефона, лежавшего на полу рядом с коробками, засветился. Дарклинг чертыхнулся, снял иглу с пластинки и подобрал его. Смахнул в сторону зеленый кружок.

— У аппарата, — отозвался он. 

— Я зайду к вам, генерал Кириган? — послышался в трубке голос Зои.

Положа руку на сердце, Дарклинг никого не хотел видеть, — этот проклятый день и так был похож на волькрово колесо, — и все же, глотнув виски, бросил в ответ короткое: «Зайди».

Спустя минуту его заместительница и впрямь вошла в полутемную гостиную с папкой в руках. Дарклинг, похрустывая коленями, поднялся с пола. Мазнул рассеянным взглядом по узорам Зоиного кафтана.

Большинство гришей во дворце не носили форму, ограничиваясь цветом с нашивкой. Кафтан был только для спецзаданий, парадов или эфиров на TV. Сказать по правде, так вообще никто не делал, кроме архаичного генерала, служащих и… Зои Назяленской.

— Принесла протокол сегодняшних переговоров. — Дарклинг протянул свободную руку, и Зоя поспешила отдать ему папку.

Генерал опустился на диван, поставил стакан на одно колено. Раскрыл папку на другом. 

— Что еще? — он медленно перевернул страницу и сделал крошечный глоток бурбона. 

— Отправила организаторам конференции благодарность за приглашение. 

— Дьявол... — не поднимая головы, пробормотал Дарклинг. — Я и забыл, что утром был в ИМОРе. 

— Дипломаты расположились в покоях для гостей, — продолжала Зоя. — Завтра они готовы продолжить переговоры.

— Недурственно, — заключил Дарклинг. — Хоть что-то сегодня идет по плану.

Закрыв папку, он отложил ее на диван. Запрокинул голову, долил в себя алкоголь. Вечерние отчеты были делом привычным, и Дарклинг выслушивал их не реже раза в неделю. Бессонница, приступы меланхолии, усталость и желание застрелиться в расчет не принимались. Дисциплина начальника воспитывает дисциплину подчиненных, так он считал. Пьяным, например, Дарклинга не видела даже Зоя, хотя ближе нее к нему за последние десять лет никто не подобрался. Он напивался исключительно по ночам и заперевшись на все засовы, а к утру снова был в строю.

Однако и день сегодня был исключительный, поэтому, глянув в пустой стакан, он поднялся и подошел к тумбочке с патефоном, чтобы налить себе еще. Предложил Зое, но та покачала головой. Не любила виски. Ну и зря. 

— Не боишься, что переговоры затянутся? Ни один из делегатов не выглядит уверенным, — с сомнением размышляла она. 

— Не моя печаль, как они выглядят, — Дарклинг пожал плечами, разглядывая коробку с пластинками. Давно пора было обзавестись нормальным ящиком, а он все тянул. 

— Зато мнение Керчии должно быть твоей печалью, — отозвалась шквальная, — Литславцы явно боятся давления Кеттердама. Альма Рейн запросто устроит Литславе торговую блокаду, если, например, повлияет на Шухан. 

Дарклинг вздохнул и заставил себя вернуться к работе. 

— От чего, по-твоему, больше всего зависит Керчия? — спросил он, покачивая стаканом. 

— От нелегальной торговли консервированными гришами?

Цинизм заразен, как холера. В Малом дворце его подцепляли быстро и болели им до тех пор, пока к циникам не приходили снимать мерки для деревянного кафтана.

— И где, по-твоему, проходят торговые пути? 

— По Истинноморю, — в голосе Зои послышались недовольные нотки. 

Она не выносила, когда Дарклинг начинал разговаривать с ней, как с ребёнком. Но что поделать, если для Дарклинга все вокруг были как дети? 

— Именно, — министр снова глотнул. Хороший виски не драл горло, а мягко таял, оставляя на нёбе ореховый хересный оттенок, — Керчия слишком зависит от морской торговли, чтобы отказывать себе в потенциальном партнере. И потом, даже если Шухан и впрямь наложит эмбарго на литславские товары, то с приобретением Литславой портов на севере, оно потеряет всякий смысл.

— Зато ты приобретешь рычаг влияния сразу на три стороны конфликта.

— На четыре. Фьерда, Литслава и Керчия — это само собой. Но не списывай со счетов Шухан. Им тоже придется считаться с тем, что у Литславы появится флот. 

На его лице, впервые за сутки, мелькнула тень улыбки. Он вернулся обратно на диван, снова поставил стакан на колено, но на этот раз откинулся на спинку и прикрыл воспаленные глаза. Зоя присела рядом. Нос Киригана защекотал слабый шлейф ее лавандовых духов.

— Мы еще не выиграли войну, — она наверняка покачала головой.

— Ее никто никогда не выиграет. Кругом будут одни проигравшие. 

— Странно слышать это от того, кто публично ненавидит фьерданцев.

— Не льсти фьерданцам. Мне никто особо не нравится.

— Ни один рычаг давления не сдержит Гримьер навсегда. Отберем у них Кенст Хьерте, разорим Фьерду, заставим платить репарации, но что толку? Рано или поздно кто-нибудь два раза пальнет в воздух на границе… И все начнется по новой.

Воцарилось долгое молчание. Открыв глаза, генерал уставился на стоящий в углу черный вымпел с вышитым на нем серебряным затмением. Лучи солнца пробивались из-за темного круга.

— Не начнется.

В следующий миг Дарклинг почувствовал ее прохладные пальцы на висках.

— Федя сказал, на их машину напали. Тебя пытались убить, Кириган. 

— М-м? А, да… В этот раз финдихе фрау подобралась куда ближе, чем обычно.

— Ты не выглядишь сильно обеспокоенным.

Дарклинг и впрямь не был обеспокоен. Сегодня в лесу, в двадцати минутах езды от Малого, произошли вещи куда более значимые, чем очередная эпистола от фьерданки. Не волноваться же, право, от всякого покушения.

— Она сама не знала, куда бьет, — Дарклинг пожал плечами, покручивая в руке пустой стакан.

Зоя убрала руку и с подозрением, будто чувствуя неладное, спросила:

— Что случилось в лесу на самом деле?

— Кое-что поважнее литславцев, фьерданцев и нас с тобой, — Дарклинг, мигом посерьезнев, поднялся и пошел к столу. Черканул пару строк и протянул бумагу Зое. — С утра я должен быть у царя, и чтоб рядом даже мухи не пролетало.

— Я проинформирую Большой, — Зоя аккуратно сложила листок наманикюренными пальцами и спрятала под кефтой.

— И передай Сафиной, что для нее есть работа.

[1] В равской армии многие солдаты и офицеры называют фьерданцев гансами, по аналогии с фрицами. Слово появилось относительно недавно, когда Ганс Хаген ещё руководил фьерданской армией.

Небо звездное, метель августа

На дороге — машин канителица

Возят засуху, а мне радостно

Знаю точно: погода изменится.

ДДТ — Новое сердце

Проснулась Алина от ощущения, что ей подозрительно хорошо. Не было привычного гудка будильника, ребра не ломило от боли, затылок, которым она вчера приложилась о землю, тоже не ныл. Даже царапины на ладошках и коленках пропали. Как, к слову, и кефта, которую она вчера, вместе с грязной одеждой бросила на ковер. 

Не успела она обрадоваться как следует, как в комнату вихрем влетела девушка с решительным взглядом и пышными огненными волосами, изящно перехваченными золоченой лентой. Белый расшитый кафтан (такого Алина еще ни у кого не видела!) с высоким воротником удивительно подчеркивал ее личико сердечком и точеную, точно из кости вырезанную фигурку. Вид у нее был деятельный, как у хорошей хозяйки во время большой уборки.

— Подъем! — мелодично скомандовала эта Венера, не давая сонной Алине опомниться. — Меня зовут Женя, и у нас ровно час на подготовку к императорскому приему.

— О, — только и смогла выдавить из себя Алина. Где-то в горле в панике колотилось сердце.

— О, — ехидно подтвердила Женя и несколько раз хлопнула в ладоши.

В помпадурную, словно стайка белых горлиц, влетели несколько очень аккуратных девушек одинакового роста. Даже их лица — приветливые, но несколько отстраненные, — были удивительно похожи.

— Так, — вздохнула Женя. — Её помыть, выдать бельё, и сюда ко мне. Живо, живо!

Алина попыталась было запротестовать, что она мылась. Та только наморщила носик и сделала жест горлицам. Алину окружили улещивающим щебетом и бесцеремонно, под белы рученьки, повели в будуар.

Сначала ее наскоро обтерли жесткой губкой, содрав при этом слоя три кожи, посетовали над обгрызенными ногтями, ровняя ножничками то, что осталось. И, что было хуже всего, полосками убрали лишние волосы. С ног, с рук, с туловища, из подмышек. Даже брови наполовину вырвали.

Матерящаяся во время всего процесса Алина чувствовала себя как ощипанная курица, которую через час подадут на стол. Затем ее сполоснули, по меньшей мере, тонной воды. Какая-то из девочек, не обращая внимания на протесты, легко растерла по её коже быстро впитывающийся крем, замотала в халат и едва не вытолкнула обратно в помпадурную.

— Сойдёт, — оценивающе оглядела ее Женя. Потом обернулась и щелчком подозвала одну из горлиц. Рукава кефты у той были со странными нашивками, похожими на то, как дети рисуют порывы ветра.

— Шквальная? — с сомнением спросила Алина. Девочка отчего-то потупилась и провела рукой над ее волосами. Когда она закончила, волосы были уже абсолютно сухими.

— Умоляю, — Женя закатила глаза, — всего лишь просушка.

И добавила с неожиданной энергичностью:

— Не все, знаешь ли, достаточно сильны для целителей или шквальных. Да и фронт тоже не для всех. Работа пыльная, ненормированный график и высокая смертность.

Алине показалось, что та пытается скорее убедить в этом саму себя, но смолчала. Женя же, словно опомнившись, всплеснула руками и достала откуда-то старинную шкатулку, больше похожую на инкрустированную камнями косметичку.

— Все вон! — хлопнула она в ладоши, и горлицы, похватав банные принадлежности, скрылись за дверью. — Мой тебе совет: не разговаривай с ними. Это не худшая часть твоего статуса, и тебе придется к ней привыкнуть.

Тон ее был настолько безапелляционным, словно речь шла о том, что знают даже дети. Алина пожала плечами: наверное, тут так принято? 

Тем временем Женя откинула крышку резной шкатулки. Изнутри та напоминала огромную выдвижную палитру, которую она придирчиво разглядывала.

— Это не то, это тоже не то, — перебирала Женя глазами цвета, то и дело осматривая Алину, точно чистый кусок холста. — Шуханка?

— Наполовину, — честно ответила та, и осторожно добавила, — будешь осветлять мне кожу тоналкой?

Рыжеволосая Венера подняла брови так, словно Алина только что оскорбила ее до глубины души.

— Не думаю, что я, — она вздернула подбородок и улыбнулась очень снисходительно, — нуждаюсь в косметике. И тебе не советую стыдиться своей внешности. Смотри!

Она подошла ближе, и Алина ахнула. Прелестный румянец на щеках, огненный цвет волос, нежная кожа — все это было совершенно, непостижимо естественно, без следа даже лёгкого мейка.

— Я портная. Не целительница, но визажистка. Меняю, улучшая.

Она взмахнула тонкими пальцами над Алининым лицом, будто снимая с него паутину, и повернула ту к зеркалу.

— Что ты видишь?

— Ничего, — честно призналась Алина, и только потом до нее дошло. На коже действительно ничего не было! Ни шрамиков, ни неровностей, никаких следов прививок, царапин или розовых прыщиков. Кожа выглядела идеальной.

— Офигеть!

Портная небрежно, но с явным самодовольством отмахнулась.

— На самом деле моя обязанность — следить, чтобы, хм, царский фарфор трещинками не покрылся, — лукаво сообщила она Алине, одновременно распуская ее волосы.

Та хихикнула, охотно позволяя Жене колдовать над собой.

Спустя десять минут, портная с удовлетворенным видом вложила в Алинины руки маленькое изящное зеркальце.

— Ну-ка, полюбуйся.

Алина с каким-то трепетом взглянула на отражение. Она разом и узнавала, и не узнавала себя: красавица в зеркале имела точно те же черты, но неуловимо изменились прихотливо изогнутые брови и ресницы. Черные волосы были собраны в пучок, увитый тонкими косицами, похожий разом и на бутон, и на обычную небрежную шишку. Губы и щеки едва уловимо розовели. Словом, девушка в зеркале была чудо как хороша.

— Нравится? — тепло улыбнулась Женя.

— «Я — она, кто, думать смею, во сто крат меня милее», — процитировала по памяти Алина, не сводя глаз с отражения.

— Смотри, не влюбись! — хмыкнула портная и с ложной скромностью добавила: — И это у меня были всего десять минут.

Она снова хлопнула в ладоши, и горлицы вернулись в комнату. Первые шли с серой стопкой какой-то ткани, которая оказалась деловыми брюками, выглаженными до уголков, и таким же пиджаком. Другие девушки занесли тщательно вычищенные туфли и вешалку, на которой обреталась белая, простенькая блузка. Пачку же с баснословно дорогим капроном (на этот ценник Алина могла бы припеваючи жить месяц) вскрыли прямо при ней с ужасно виноватым видом. На видном месте у вещей красовались крошечные брендовые логотипы.

После всех переодеваний Женя ещё раз посмотрела на часы и довольно кивнула.

— Молодец! Даже пара минут в запасе есть.

Горлицам было велено прибрать комнату.

— Слушай, я выгляжу как мажорка, которая приперлась понтоваться на первое в жизни собеседование, — Алина неловко подергала свой пиджак за рукав, будто от этого он выглядел не как Austin Reed за двенадцать косарей. Не то чтобы ей не нравился ее новый вид, но… Алине казалось, что она нацепила на себя чужую личину, которую будет выдавать за свою, и это её пугало.

— Привыкай! Так, по мнению начальства, выглядит типичная студентка, — отрезала Женя.

Если начальство обитало в том барочном кошмаре, которое мрачный министр окрестил «самым уродливым местом в мире», то не стоило даже удивляться.

* * *

Они пересекли несколько галерей, прошли мимо огромной, величественной библиотеки, куда Алине не позволили пока (даже на минуточку!) зайти. Паника стучала в ушах, отзывалась гулким эхом при каждом шаге. Сафина вела ее чередой павильонов, незримо соединяющих дворцы: идти на улицу с риском опоздать на прием и запачкать обувь было неразумно.

— Можно подумать, я тут под конвоем, — фыркнула Алина, — ещё и заборы эти на въезде.

— Не терпится убежать? — послышался знакомый, чуть хрипловатый от сигарет, голос.

Алина прикусила язычок. Портная же, словно растворившись в воздухе, куда-то пропала.

«Вот же! Мистер-твистер, обороны министр! Резкий, как понос!»

— День добрый, — осторожно поздоровалась она.

— Для кого добрый, а для кого, может, и последний, — невозмутимо ответствовал генерал, обгоняя ее на пару шагов. Алина моргнула и непонимающе уставилась на черную спину. Повисла неловкая пауза. Министр обернулся, смерил Алину взглядом и, вздохнув, пояснил: — Шутка.

«Угу. Покажите пальчиком, где смеяться».

В отличие от Алины, черного министра наряжаться не заставляли. Как и вчера, на нем была похожая на мундир черная кефта. Черные с серебряной крапинкой узоры змеились по плотной ткани, вплоть до стоячего воротника. Возможно, он и спал прямо в ней, кто его знает. 

— Надеюсь, вы заметили вчера, помимо забора, несколько постов охраны и терем опричнины? — вежливо поинтересовался он.

— Надеюсь, вы заметили, что я не рвусь на волю, как желтый мустанг, под песню Элтона Джона? — она задумалась. — Или там был Брайн Адамс?..

Дарклинг вежливо кашлянул, и Алина, спохватившись, вернулась к теме.

— Кхм, ну так вот. Я, конечно, подкопы рыть не начинала, но вообще-то у меня сегодня смена, а деньги сами на карточку не лягут. Полторы тыщи рублей, ю ноу. Начальник сто процентов обзвонился уже… На телефон, который я в лесу с теми маньяками посеяла, — мрачно заключила она.

Выглядел министр так, будто ему старательно рассказывали анекдот, которого он не понимал. Что ему полторы тыщи, если он разбитой машины вчера не заметил? Буржуй!

— Начальник, значит, — зачем-то уточнил он. — А с одногруппниками вы общались?

— Не особо. Типа про зачеты спросить или домашку и… Блин! 

— М?

— Мне ж еще чертежи сдавать! Не то, чтоб я вообще пары не прогуливала, но тут как бы присутствовать надо, понимаете?

Наступило неловкое молчание. Едва ли министр хоть раз в жизни слышал что-то про пары и низкие зарплаты. Каменной роже этого небритого индивида не хватало только треугольников с логарифмами, как у женщины из мема.

— Значит, друзей у вас не было? — продолжал он. 

Это «не было» Алине остро не понравилось. Оно будто бы ненавязчиво и без участия самой Алины делило ее жизнь на до и после. Она остановилась посреди коридора и в упор посмотрела на конвоира.

— Так, стоп. Минуточку. Когда мне ждать обратно это ваше опричное такси?

Похожий на черного грифа генерал обернулся. 

— Никогда, — после недолгого молчания спокойно ответил он, не утруждая себя никакими пояснениями.

Алина закатила глаза. «Как будто слова платные, ей-богу!»

— В смысле никогда?

— Это значит: ни в какой момент времени, ни при каких обстоятельствах и ни при каких условиях, — охотно пояснил Дарклинг. 

На постной роже этого хмыря показалась тень ухмылки. Видимо, он надеялся на бурные аплодисменты. Не будь Алина так зла, она точно поинтересовалась бы, не слышал ли он о творчестве Понасенкова.

Она скрестила руки на груди.

— Зашибись рубашка в клетку! Вы же понимаете, что это похищение? Или вы мне объясните, что я здесь забыла, или я никуда не иду. Типа, ни при каких условиях.

Сначала на лице генерала показалось вежливое недоумение человека, не привыкшего к возражениям. Затем он посерьезнел и медленно подошел к ней. 

— Вы еще не понимаете, где оказались, — Дарклинг не спрашивал, а утверждал. — На всякий случай, советую вам не ставить условия в присутствии Его Величества. А на будущее уточню, что и при мне не стоит. 

Произнесено это было спокойно, без угрозы или бравады, как факт, но в хрипловатом голосе таилось что-то… неуютное. Алина из вредности пожала плечами. Два генеральских глаза сверлили её, точно чёрные ледяные буравчики. Хотелось не то спрятаться, не то заехать ему по лицу.

— Ответьте на мой вопрос. Почему я здесь?

— Если вы умная особа, то и без меня сообразите.

— А если не соображу? — возразила она.

— Тогда не очень умная, — небрежно отмахнулся тот. — Пойдемте. У меня нет времени, чтобы тратить его на глупости.

У Алины сделался разом такой вид, точно из нее клещами тянут ответ на какую-то формальную дичь. Она демонстративно развернулась и даже успела сделать пару шагов в обратном направлении, пока ее не сцапали под локоть.

— Я, кажется, только что предупреждал вас насчет условий, — министр склонился к ней, не слишком заботясь о мелочах вроде личного пространства. — Пытаясь отпираться, вы лжете либо мне, либо себе. Вы прекрасно знаете, почему вы здесь, Санкта-Алина, Заклинательница Солнца.

Раздался терпеливый вздох. Так двоечник, напирая на абсурдность решения в учебнике, готовится произнести несусветную чушь, выдавая его за плод многочасовых раздумий.

— Оке-ей, — недовольно протянула она. — Допустим, я гриш, что вообще вряд ли. Это еще не значит, что я какая-то там дурацкая заклинательница. Тем более, еще и важная шишка.

— Рад, что вы не отказываетесь хотя бы от своих сил, — с облегчением произнес Дарклинг. Лицо у него, впрочем, довольнее не стало. — Гриши, выросшие среди отказников, похожи на детей, вскормленных волками, — изрек он с шекспировской печалью.

«Ауф».

Алина попыталась напустить на себя беспечный вид. Ей вовсе не хотелось рассказывать о тех мелочах, которые тихо скрашивали дни ее неброской жизни. 

О лучах, тянувшихся к рукам в самые гадские минуты несданного экзамена. Об экране мобильника, яркость которого можно было настроить, не касаясь. О том, что пускать зайчиков на переменках, перемигиваясь с Малом, у нее отлично получалось и без зеркала.

Одна мысль, что всё это может стать достоянием мрачного хмыря, вызывала досаду.

— Слушайте, ну вы же взрослый, на скептика в профиль смахиваете, вот вы мне скажите: похожа я на дурацкий оживший миф?

Министр ритуальных услуг смерил ее таким недовольным взглядом, словно задавать вопросы в местной богадельне считалось смертным грехом. 

— Вы похожи на головную боль. Что ни капли не мешает вам быть ожившим мифом.

«Головная боль! Пффф! Можно подумать, я просила тащить меня сюда!» 

Алина запальчиво вскинула голову.

— Это вы так из-за вчерашнего говорите. Может, это вообще было случайно! На той поляне, вы помните, всё произошло вообще как-то... Ну, стрёмно, короче. Вдруг вы ошиблись? Поторопились там с выводами, например? Это могли быть и фары…

Она нахально врала, и, судя по лицу Дарклинга, они оба это знали. Когда тот всё же заговорил негромким, но твердым голосом, у нее по спине пробежал неприятный холодок.

— Поверьте, я похож на скептика не только в профиль, но и в анфас. То, что я имел счастье видеть вчера, я бы не перепутал ни с чем. И потом, неужели вы считаете, будто я хочу выглядеть идиотом в глазах царя?

— Нет, наверное, — нехотя согласилась Алина, поняв, что отступление провалилось по всем фронтам.

Дарклинг не закатил глаза, но было заметно, скольких усилий ему это стоило.

— Вам нечего бояться. Я все сделаю сам. От вас требуется только присутствие. Договорились?

Наверное, этот кальмар призвал на помощь все свое обаяние, чтобы не звучать, как надменный солдафон. Получалось таксебенно: протянутая им ладонь плохо сочеталась с жуткими пустыми глазами и привычкой рубить слова, как топором. Засунув руки в карманы, Алина отвернулась и с таким видом, будто сделала громадное одолжение, зашагала на шаг впереди него.

«Тоже мне, нашел запинательницу за четыре сольдо», — мысленно скривилась она.

Едва оказавшись в Большом дворце, Алина поняла, что ошибалась насчет роскоши Малого. В сравнении с одним только коридором, ее комната с личным будуарчиком выглядела бедной родственницей у неприлично зажравшейся семьи. 

Выложенный узорами паркет блестел, точно отмытое стекло. Во всю стену цвета розового мрамора шли золоченые зеркала. Огромные, до самого потолка, окна, увешанные штофными портьерами с шелковыми кистями, освещали потолки с херувимской лепниной по углам. Краем глаза можно было заметить сюжеты из мифов в той причудливой манере, когда лица, точно окутанные живым сиянием, неотрывно следят за зрителем.

Как бы ни сердилась Алина на Дарклинга, но красота прошлого захватывала дух. Наверное, где-то по земле гуляли прапраправнуки тех, кто когда-то вытачивал в мраморе узоры, расписывал потолки, возводил стены.

«Построен эзстадским архитектором в XVIII веке», — отрывки из школьных учебников и передач на канале «Культура» возникали из памяти сами собой. Вроде бы Малый был построен раньше Большого дворца на добрую сотню лет, но тёзка нынешнего царя, будучи реформатором, не любил равскую старину, и велел тогдашнему графу Дарклингу переделать обиталище гришей хотя бы изнутри. Может, именно поэтому внешний вид Малого дворца с расписными стенами так скверно сочетался со внутренним барокко ее помпадурной.

«Интересно, — Алина тайком взглянула на генерала, — а местный Вейдер, типа, всамделишный родственник тому графу или просто примазался?»

Спросить она не решилась. 

Они проходили мимо дверей, украшенных резьбой, затейливых настенных подсвечников и окон, сохранивших старинные витражи, без безликого стеклопакета. Чтобы постоянно жить в такой помпезной обстановке, пожалуй, нужно иметь самооценку не ниже, чем у черного министра. Хотя, надо сказать, убранство Малого теперь представлялось Алине прямо-таки монастырской аскезой.

«А мне ещё иморский корпус казался лакшерным», — почему-то с грустью подумала она.

Наконец, приблизилась большая двустворчатая дверь, возле которой их ждал пожилой человек в смокинге, словно из сериалов про керчийскую знать. Он чинно кивнул Дарклингу, попросил подождать и исчез за дверью.

«…Прибыли и ожидают аудиенции», — донеслось из зала.

Вдруг Алина почувствовала, как ее руку стиснули. Дарклинг склонился к ней. От него, как вчера, исходил терпкий запах табака и морозной хвои.

— И еще кое-что, Старкова, — он вполголоса обратился по фамилии, как препод в институте, — держитесь за моей спиной.

— Прикрою тыл, — слегка нервно фыркнула Алина. На удивление, страха в ней почти не осталось.

Она дулась на министра всю дорогу, и только когда за ними закрылась дверь малого обеденного зала, до нее дошло. После дурацких острот и сухого, как черствая корка, объяснения Дарклинга, ей хотелось отплатить ему той же монетой. Паника отступила, оставив место для личной неприязни.

Интересно, это тактика у него была, или он просто такой гад?

* * *

Обеденный зал был таким же малым, как дворец Дарклинга. Пасмурный осенний свет лился из полукруглых окон. Полупустой стол, накрытый на две персоны, был способен вместить человек десять, не меньше. Огромные, в человеческий рост, часы с маятником пугающе громоздились возле потухшего камина.

Алина поежилась.

Бежевая скатерть ниспадала до самого пола, а мягкие стулья в тон словно бы пытались изобразить домашний уют. Но даже цветы в вазонах показались Алине слегка увядшими, как школьный гербарий.

— ...В настолько откровенном платье! Это просто немыслимо! — воскликнула женщина, в которой с трудом можно было узнать царицу Татьяну. На экранах она всегда выглядела благородной, счастливой в браке матроной. — Яромире стоило бы поучиться вести себя не как потаскуха.

Алина непонимающе взглянула на Дарклинга, но тот молчал. 

— Сидеть! Сидеть! — вторил нетвердый мужской голос, старающийся казаться внушительным, — Вот молодчина, держи!

Петр Ланцов сидел во главе стола, спиной к угасшему камину. Он едва походил на того представительного монарха, каким его показывал маленький пузатый телевизор вахтёрши в ИМОРе. Рыхлый старик с красным лицом и пледом на коленях едва помещался на золоченом стуле. Жидкие седые волосы не столько прикрывали залысины, сколько подчеркивали. Домашние брюки были закатаны до колен, обнажая мясистые, изъеденные варикозными шишками, икры. 

У его ног подобострастно вертелись три откормленные равские борзые, выпрашивая подачку, едва не сшибая пустые стулья. Выгнутые спины, тонкие лапы и длинные узкие морды, несколько глуповатые на вид.

Свою жену Его Величество слушал вполуха. Собаки занимали его куда больше.

— Это видели, по меньшей мере, четыре королевских двора! — не унималась царица. — А ведь она могла бы одеться поскромнее. Нам и так хватает слухов… Она еще и в первой десятке претендентов на равский... Боже милостивый, Дарклинг! Вечно вы подкрадываетесь. Разве вы не видите, что ваш царь занят? 

Похоже, что увлеченная разговорами о платье какой-то Яромиры, царица попросту не обратила внимания на дворецкого, доложившего об их прибытии. 

Неохотно подняв голову, царь бросил раздраженный взгляд на генерала. Глаза у него были водянистые, как у мёрзлой селёдки, а подбородков можно было насчитать не меньше трех. Закрома родины, как выразилась бы Анна Николаевна, их с Малом воспитка из Керамзина.

— Это твой особенный гриш, Дарклинг? — услышали они вместо приветствия.

«И вам доброе утро».

Только сейчас Алина заметила: что-то в фигуре Дарклинга неуловимо изменилось. Он стоял неподвижно, опустив руки по швам, как на плацу, и смотрел прямо на царя.

— Так точно, Ваше Величество, — он механически кивнул, его хриплый голос стал отстраненным и подчеркнуто вежливым.

Спохватившись, Алина повторила этот жест, чем невольно вызвала внимание царицы. Татьяна Ланцова взглянула на нее, сморщив точеный нос, словно в столовой запахло сельским сортиром. Затем она плавно перевела взгляд с гостьи на грузного мужа. 

Тот снова занялся собаками, бормоча под нос что-то про уток и охоту.

— Вас теперь лично знакомят со всей дворцовой прислугой? — в ее голосе было нечто резкое, вроде звука ножа по фарфору. 

Алину передернуло. И прежде чем она успела брякнуть хоть одну матерную фразочку, генерал ненавязчиво задвинул ее за спину. Безжизненный голос даже не дрогнул, когда он ответил царице:

— Прошу прощения, Ваша Милость. Эта девушка не прислуга.

В воздухе зазвенело напряжение. 

— Помолчите оба, — рассердился царь. — От вашей трескотни у меня болит голова. 

Он небрежно махнул рукой в сторону жены.

— Татьяна, выйдите вон. Займитесь вашими женскими штучками.

Царица шумно выдохнула, крылья ее точеного носа затрепетали, словно она едва могла сдерживаться. Затем Ее Величество быстрым рваным движением промокнула губы льняной салфеткой, отбросила ее на стол и поднялась. 

— Приятно было провести с вами утро, дорогой супруг. 

Стук каблуков еще долго отдавался эхом. Царь подал лакею знак и тот, выйдя из зала, закрыл за собой резные двустворчатые двери. На миг Алине показалось, будто несколько расфокусированный взгляд генерала скользнул по мягким пустующим стульям. 

— Зоя говорила, у тебя важное дело.

Дарклинг вздрогнул, услышав голос Петра. Не встреть Алина раньше мрачную генеральскую собранность, она бы решила, что тот непозволительно отвлекся.

— Так точно, Ваше Величество, — Дарклинг опять кивнул, повторив титул как мантру. — Эта девица, Алина Старкова, не просто особенный гриш. Она Заклинательница Солнца.

В огромной столовой снова стало тихо. Царь медленно переводил взгляд с генерала на девушку. Собаки вяньгали и скулили у его ног, недовольные тем, что их больше не кормят со стола и не треплют за ухом.

— Вижу, твои гришовские тесты запоздали с результатами лет на десять, — слезящиеся глазки остановились на Алине.

— Статистическая погрешность, Ваше Величество.

Бледные стариковские глаза вновь вернулись к министру. Тяжелая мясистая рука легла на тонкую холку одной из борзых, перебирая шерсть. 

— Знаешь, зачем я держу возле себя этих тварей?

Генерал молчал.

— Затем, что они послушны и делают то, что им велят. От тебя я жду того же, Дарклинг. Не длинных умных слов, — ими ты можешь пичкать моего младшего щенка, если он вернется из Кеттердама, — а результат.

— Так точно, Ваше Величество.

Алине почудилось, что министр на секунду сжал и разжал кулаки.

— Покажи, что она умеет, — царь небрежно махнул узловатой рукой. 

Не было ни лишнего шума, ни спецэффектов. Столовую окутало тьмой. Солнечные лучи не могли пробиться из высоких окон. В мгновение ока исчезли очертания предметов, стерлись контуры человеческих фигур, словно глаза занавесили плотной лентой. Эта чернота показалась Алине болезненно знакомой, но не успела она вздохнуть, как чьи-то пальцы крепко обхватили ее запястье.

В следующий же миг залу озарило белым сиянием — словно кто-то дёрнул рубильник и зажег тысячи лампочек. От непроглядной тьмы не осталось и следа. Разом проявились и Дарклинг, и длинный стол, накрытый скатертью, и расписанные херувимами стены, и зажмурившийся старичок с августейшей лысиной, и беспокойно вертящиеся собаки. 

Алина с удивлением обнаружила, что светится она сама.

Ей вдруг стало так хорошо, что она с облегчением рассмеялась — и новые снопы света, точно волны, затопили унылую при всей своей роскоши столовую. В ней пела невиданная прежде радость, и ничто в мире не могло сравниться с ней. Эта радость была ближе, чем собственная кожа, и сильнее, чем весь мировой океан. Казалось, стоит раскинуть руки — и можно нырнуть в небо, под самые облака, и оттуда, сверху, смотреть на весь мир и всех людей, таких невероятно смешных и нелепых в своей серьезности.

Где-то невообразимо далеко, словно за толщей воды, ей слышался беспокойный собачий визг. Лицо ее пристально изучали чьи-то, похожие на два сияющих черных стеклышка, глаза. 

А потом генерал отпустил её, и все исчезло. Свет, идущий из нее, будто из раскаленных глубин огромной звезды, рассеялся как мираж. Скрылся так, что достать его теперь, без руки генерала, она не могла.  Алине пришлось как следует проморгаться, чтобы обратно привыкнуть к залу.

На сей раз и царь, и черный генерал смотрели на нее так, словно она только что подарила им миллиард крюге, вечность и пару коньков в придачу. Алине даже показалось, что в глазах у министра стояли слезы.

«Еще бы! — подумала она, — Он даже не зажмурился!»

— Заклинательница Солнца, — покашливал царь, промокая веки платком. — Значит, она уничтожит Каньон? 

Министр помедлил с ответом, прежде чем не слишком охотно отвел от заклинательницы взгляд.

— Необходимо время для ее обучения, мой царь. На это уйдут месяцы. Возможно, годы. 

Его Величество нетерпеливо отмахнулся:

— Соберем Совет Безопасности, будет пресс-конференция, там и обсудите. 

— Если позволите… — осторожно начал Дарклинг.

— Ну что еще?

— Я бы сохранил информацию о ней в тайне. Каждый из наших партнеров захочет себе пару заголовков о живой Святой. Кто знает, сколько обвинений или притязаний можно сделать легитимными с ее помощью? К нам будет приковано слишком много внимания. 

Царь прикрыл синеватые веки. Рука его снова потянулась к собакам.

— Учи ее как-нибудь побыстрее.

Генерал коротко, по-военному поклонился и вышел. Алина зачем-то повторила этот кивок и юркнула за ним.

* * *

— Я, типа, справилась! — воодушевленно сообщила она Дарклингу едва они снова пересекли зеркальный коридор. Из окна желтел вычищенный дворик с подстриженными кустарничками.

Тот, кажется, был погружен в свои мысли и ничего не сказал.

Из всего, что она поняла за короткую встречу, Алина уловила одно: теперь чертежи можно вообще не сдавать. Начинается новая жизнь, имеющая столько же отношения к предыдущей, сколько бабочка имеет к пустому кокону. Отзвук силы еще гудел во всем теле, и вытеснить эту пьянящую радость не могла даже мрачная физиономия министра.

— Эй! Как слышно? — Алина в шутку сложила руки рупором.

Поморщившись, словно его оторвали от чего-то ужасно важного, Дарклинг наконец обратил на нее внимание. Вид у него был такой, будто он мысленно заполнял какую-нибудь монструозную экселевскую таблицу. Алина даже попыталась представить его в офисной рубашке, но воображение подвело. Планктонам полагался белый верх, а министр, похоже, не выносил никаких цветов, кроме оттенков черного. 

— Коллектив, говорю, у вас — мама дорогая! 

— Воздержитесь от комментариев, — с прохладцей попросил министр. — Будьте добры.

И они последовали обратно, мимо росписей и лепнины, в неуютной тишине. Длительное молчание Алина не выносила физически. Паузы казались ей застывшими и неприятными, как круги на вчерашнем бульоне. Она ляпнула первое попавшее в голову:

— Значит, я, типа… Остаюсь?

— Иного я бы не допустил. Сегодня с вас снимут мерки для кефты, а завтра вы приступите к обучению. В курс дела вас введут постепенно. 

Он остановился посреди коридора, упер руки в бока и, глядя в пол, выдохнул. Затем медленно провел рукой по лицу, достал из кармана кефты портсигар, щелкнул зажигалкой и закурил. 

На секунду Алине даже стало его жаль. Министр, конечно, был на редкость неприятным типом, но царская чета его переплюнула. Предприимчивая же Алина на сей раз решила взять смысловую паузу и сойти за умную.

— Учиться будете со всеми, под видом студентки по обмену. Командный состав я насчет вас проинформирую, но всем остальным знать не обязательно. Надеюсь, вы сообразительней, чем кажетесь, и не станете нарушать правила из любопытства или… Дьявол знает, что там у вас в голове. 

Возникшее было сочувствие испарилось, как не бывало. 

— Багра Ильинишна порядком развлечется, — с кислым выражением лица добавил он, затянувшись еще пару раз.  Затем он кивнул подбородком в сторону, приглашая идти за ним, и зашагал вперед. 

Непонятно, кем была эта загадочная Багра Ильинишна, но Алина с удовольствием отправила бы ей цветы и конфеты исключительно за то, что она не нравилась Дарклингу. Скорчив гримаску, она засеменила за ним.

Постепенно солнечная эйфория отпускала ее, а угрюмость генерала стала заразительней. Свет, падавший в коридор из огромных окон показался тусклым, а роскошное убранство коридоров Большого — пустынным и душным разом.

Тяжесть новых, не до конца понятных решений, давила на Алину. Если уж её потащили к царю, то скоро на голову свалится что-то посерьёзнее чертежей. Разгадывать, что именно, Алина не имела ни малейшего желания. Как и вливаться в тусовку местных понторезов в кефтах.

— Да не тряситесь вы так, —  внезапно и раздраженно бросил Дарклинг.

— Ничего я не трясусь. Дубак у вас, блин, как в ИМОРе, даром что хоромы, — Алина обхватила себя за плечи для пущей убедительности, но противный министр не отставал.

— Неужели?

— Правда.

Дарклинг раскрошил в пальцах окурок, роняя сушеную табачную крошку прямо на пол, и выдавил невеселое подобие улыбки:

— Оба дворца набиты лжецами, и каждый лжет лучше вас. Даже такой солдафон, как я. Дворцы оснащены отоплением как внутри стен, так и в полу.

— Подумаешь! — ворчливо отозвалась Алина. 

Ей крайне не нравилось, когда кто-то пытался искать и находить в ее словах смысл. Вот Мал, например, считал, что её следует слушать как подкаст: безоценочно и фоном.

Алина потерла рукой кончик носа и решилась:

— Я понимаю, отступать некуда, позади Ос Альта и все такое, а городу нужен новый герой…

— Но…?

— Но я… Ну, не из того типа, понимаете? Не оп-героиня.

Смотрел Дарклинг неодобрительно. Возможно, просто не привык к жаргону: во времена палеозоя еще не изобрели интернет. Алина продолжала:

— Типа…Офигеть, вся королевская рать будет считать меня той самой Заклинательницей из детских сказок. А я тупо не знаю, что вообще тут делаю. 

— Вы категорически невнимательны, Старкова. Или снова лжете. Не удивлюсь, если все сразу. 

Давая понять, что разговор окончен, генерал нетерпеливо отвернулся и зашагал дальше. Интуитивно Алина понимала так же отчетливо, как еще недавно видела свет на своих ладонях: на сегодня он уже сказал всё, что считал нужным. Дела какой-то вчерашней студентки не интересовали его ни на йоту.

«Ать-два! — Алина наблюдала за тем, как он вышагивает по паркету своей нелепой строевой походкой. — А как я буду свои проблемы решать, ему побоку».

Внезапно на душе у нее противно засвербило. С тех пор как ей было шесть она ни разу не оставалась одна — разве что в первые месяцы в интернате. Тогда стены Керамзинского приюта зияли провалами окон и едва натопленных комнат. Ей пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы взять себя в руки. Мал бы никогда не оставил ее вот так.

Мал отмазывал ее в деканате, когда она тянула с долгами. Давал скатать домашку. Приносил ей в ладошках живого мыша, которого он умудрился поймать в школьной столовой, спасая от сотни ног. А сейчас он почти наверняка пишет во все чаты, пытаясь понять, куда она пропала.

В два прыжка нагнав генерала, Алина встала на его пути.

— Слушайте, я прошу прощения, — начала она совсем другим, почти заискивающим тоном, — насколько я понимаю, это дофига охраняемый объект, так что фиг я отсюда что и кому пошлю. Но мне, типа, другу написать надо. Где у вас кабинет с компами? Или мобильник мне верните, не знаю.

— Друзей у вас вроде еще час назад не было, — скептически припомнил министр. — Обзаводиться ими не стоило, это лишнее.

Алина не сдвинулась с места. С одной стороны ее охватило предчувствие сурового напильника жизни, а с другой — упрямство уже не позволяло отступить.

Брови генерала недоуменно поднялись. Еще бы, ее тут отмыли-одели, да так, что модные дома перегрызли бы друг другу глотки за право пошить для Алины осеннюю коллекцию, а она просит за какого-то отказника!

— Нет, вы не поняли, — настойчиво продолжала Алина. — Я знаю его всю жизнь. Он, блин, единственный, кто у меня вообще есть! Не абстрактно или на другом конце Равки, а рядом! И если мне не дадут хотя бы сказать, что я в порядке…

— Условия, Старкова, тут ставлю я. И, кажется, вам уже говорили об этом, — процедил он, выделяя голосом каждое слово. — Дважды. 

Голоса министр не повысил, зато в коридоре будто и впрямь похолодало. Беспокойно шевельнулась мысль, что рассказывать Дарклингу о Мале не стоило, но было уже поздно. Черный генерал снова полез рукой в карман. Сперва Алина подумала, что за сигами, но на сей раз он выудил записную книжку, вроде тех, в которых раньше записывали телефонные номера. Черканул пару строк перьевой («Кошмарище!») ручкой.

— Я распоряжусь, чтобы вашему бывшему, — это слово он тоже подчеркнул, — другу передали, что с вами все в порядке. Но не более того.

Ручка и книжка снова исчезли в кармане кефты.

— Попытку связаться с кем-либо извне без моего ведома я буду расценивать как выдачу государственной тайны. С соответствующими последствиями как для вас, так и для ваших адресатов.

«Что-то на старперском, не могу понять», — подумала Алина из чистого упрямства, но продолжать спор не решилась. Едва ли этот двинутый прятал за горой канцелярита что-то хорошее.

Холодный взгляд министра скользнул куда-то над ее головой. Обернувшись, она вздрогнула от неожиданности. Совсем близко оказалась ее недавняя знакомая, Женя Сафина. Смотрела портная почему-то в пол, на начищенные генеральские сапоги.

— Сафина, под твою ответственность, — быстро сказал Дарклинг с облегчением в голосе. 

В павильоне, соединяющем оба дворца, было светло и пахло хлоркой — кажется, здесь прибирались совсем недавно. Женя, в присутствии генерала побледневшая и выцветшая, как моль, покорно кивнула и потянула Алину за локоть.

Та с недоумением воззрилась на притихшую красавицу. По коридору удалялись чеканные шаги черного генерала. Не успела Алина и глазом моргнуть, как он уже прошагал дальше, явно ускоряясь.

«Охренеть! Он что, ее запугивал, что ли?» — гневно подумала Алина, и, прежде чем Женя успела ее затормозить, громко выпалила в уходящую спину:

— Кстати, очень советую аспирин! Говорят, хорошо помогает от головы!

Сафина округлила глаза и закрыла рот рукой, но Алина уже сама схватила ее под локоть и бодрым гандикапом зашагала по павильону. Уж что-что, а дорогу она умела запоминать с первого раза — в отличие от тех же экзаменационных билетов.

В стоптанных ботинках

Годы и окурки,

В стираных карманах

Паспорта и пальцы.

Егор Летов — Всё как у людей

«Государево слово и дело», — официальный девиз опричнины. Владлен Игоревич Голицын ценил этот девиз, питая к нему самую нежную из всех деловых любовей. Стучишь так в чью-нибудь дверцу, а на пороге стоит заспанный хозяин. Видит удостоверение с черной корочкой, помаленечку начинает трястись. Говоришь ему: «Слово и дело» — и готов, лебезный. Глазки бегают, рученьки дрожат. Знает, подлец, кто к нему в гости пришел. 

«Проходите, товарищ майор. Не разувайтесь. Счас-счас, жена только чайку поставит. Может, договоримся как-нибудь?»

Хороший девиз, правильный.

Но есть и другой, неофициальный. Пошел он, поди, от керчийцев из Штадхолла, [1] — те ещё торгаши, — да как-то прижился. Упоминали его только в стенах Красного Терема, и куда реже — за его пределами. Люди, носящие черную форму без эмблем, нашивок и знаков, жевали его как лакрицу за зубами, будто силясь унять холодок по хребту от того, что по рукам и ногам уже опутаны им, родимым.

«Вход крюге — выход два».

Чтобы попасть в Первую армию, нужно быть парубком годков осьмнадцати от роду. Хочешь не хочешь, а в резерве окажешься. Съездишь пожить в казарме двенадцать месяцев, строевым шагом походишь, картошку почистишь. Лепота! Только пока не заглохнет канонада на крибирской границе, сам знаешь, куда потом направят.

Чтобы оказаться во Второй, нужно, чтобы тест показал у тебя наличие способностей. Делают каждый год детишкам укольчик, прижимают ваткой, смотрят результаты. Подходишь? Дорога тебе в колледж со спец. уклоном. За Малым дворцом как раз один такой стоит, военный: жратва как на убой, плюс на каждого штат персонала. Кадры генерал готовит, элиту.

Но кем нужно быть, чтобы постучаться в двери опричнины? Да и в какие двери стучать? Если какой-нибудь ответственный гражданин умудрится распознать опричника, подойти к нему, если ему хватит глупости сказать «возьмите меня к себе на службу», то… Придется гражданину на вопросики отвечать.

Кто тебе на нашего указал? Кто сдал, где его найти? Выдал кто? Отвечай, сука!

Одного разговорят, возьмутся за другого. Потом за третьего. До тех пор, пока не найдут, у кого из своих язык без костей. И язычок этот — под корень, вместе с головой.

Сам Голицын считал, что в опричнину не уходят. Выбрать ее нельзя: она сама, родимая, тебя выбирает. Вносит в нее, как волной. Из Первой армии кто выплывет, из милиции (Голицын сам оттуда), а кого и в криминале подберут. Прихватишь оружейничка-нелегала, расскажешь ему, в каком лагере отдыхают его детишки, в каком салоне женушка ногти красит, —  и он твой. Наш.

А вот выйти — другое дельце-с. Вперед ногами — это завсегда можно. Исчезают опричники в черных мешках, растворяются в кислоте, разлетаются по асфальту.

«Вход крюге — выход два». Жуткий второй девиз, но полезный. Попервой смеются с него зелёные, а потом на гробик-другой посмотрят — подуспокоятся. Глядишь, и соображать кой-чего начнут.

…По внешности опричников не запоминают. Годы службы стирают лица, словно раскаленный металл — отпечаток пальца. Опричнику может быть тридцать, сорок и, если доживет, даже пятьдесят. Вот только черты каждого из них нарочно унифицированы, будто размыты. Вспомнить лицо опричника так же трудно, как вспомнить лицо человека из сна.

У фьерданцев другой подход. Парни крепкие, откормленные. Одним ударом дух вышибут. В городе такие — как бельмо на глазу, но в тайге проще муху подстрелить, чем дрюскеля заметить. Защитка у них грязно-белая, в тон снега. Со стороны —  сугроб сугробом. А как такой сугроб ручки заломит, под рёбра двинет, уже не рыпнешься.

А уж гришей ловят… Залюбуешься! Много ли, в сущности, генеральские щенки умеют? Ухлопает сердцебит, допустим, пятёрик, а фьерданцев-то десять, а то и двадцать. Свяжут — и мордой в снег. По пальцам р-р-раз хорошей дубинкой — и все. Отбегались, гриш-камрад. Дальше вас порешает рыночек. Определит, так сказать, бетраг вашего содержимого.

Одного ребятки из десантного корпуса не смекнут: их фарш для своих командиров стоит куда дешевле гришовского мясца.

* * *

«Ты ж моя говядинка, — с улыбкой размышлял сидящий в камере допросов Голицын, разглядывая северного коллегу. — А Брум-то не дурак. Знал, что в Равке ваших перешьют».

Эх, не везет фьерданскому брату на юге!

У стены, прислонившись, стоял Иван Арнольдович Гейбель с видом хмурым и безучастным. Руки скрестил на груди. В отличие от Голицына, сердцебит свое дело не любил и делал без огонька. Дали бы этого Ганса голицынским ребятам, он бы через две минуты взвыл. Выложил бы все как миленький: и про гримьершу, и про диверсию, и  про то, о чем говорили отец Варлаам с Гришкой-самозванцем на литславской границе.

А Ванька… Сразу видно, что с Каминским шашни крутит. Чтобы знать, и опричником быть не надо, весь Малый в курсе. Рожа у Ванюши недобрая, а нутро бабье. Мягкое, изнеженное. Ох и много генерал Дарклинг своим выкормышам позволяет. Балует, видят святые, как детей.

Вспомнишь тут… Загрохотал замок, открылась железная дверь, и генерал Кириган переступил порог. И  будто какая-то неведомая сила заставила Голицына встать со стула, а Ивана — оттолкнуться от стены и выпрямиться.

— Докладывайте, — потребовал он.

Дрюскель был без сознания. Его огромное безвольное тело развалилось на стуле, как тряпичная кукла с окровавленной бородой. 

Даже гришовское колдовство Ивана подняло фьерданца не сразу. Сердцебит по негласному приказу сложил пальцы. Дрюскель задергался, задыхаясь и кашляя кровью.

Наконец Иван рывком, за воротник, посадил его прямо. Голицын открыл папку с протоколом допроса, прочистил горло и прочел: 

— Допрос проведен Голицыным Владленом Игоревичем, майором опричнины. Начат 7 октября в 20:10 по Ос-Альтскому времени, окончен 8 октября в 06:22.

Гриш-белоручка провозился всю ночь. Без Федьки Каминского, видно, никак не заводился.

Голицын тайком бросил взгляд на Ивана и едва заметно ухмыльнулся. При генерале тот принял вид собранный и малость отстраненный. Гриши перенимали повадки своего кумира, как выводок, повторяющий за папенькой бранные словечки.

Еще бы Ивашка Гейбель работать умел, как Дарклинг. То, что дрюскель мог сидеть и даже умудрялся иногда бросать на них взгляды, Голицын считал верхом дилетантства. В Красном Тереме его отделали бы так, что тот срал бы через трубочку.

— Рольф Вальстрём, тридцать восемь лет, не женат. Сержант фьерданского десантного корпуса, далее именуемых «дрюскели».

Перед тем, как отправить отряд на задание, командиры отняли у них жетоны и документы. Вероятно, размышлял Голицын, и похоронки контора Ярла Брума напечатала заранее.

Фьерданские командиры были удивительно похожи на равских, когда дело доходило до мастерства превращать своих людей в фарш. Сколько бы ни выли, ни плакали и ни грозили кулаками маменькины гуманисты, война списывала и не такое.

— Задержанный Вальстрём утверждает следующее: в ночь на 28 сентября 20… года группа дрюскелей под командованием капитана Балгруфа пересекла равско-фьерданскую границу в районе города Богдановска Аркеской области. 

— Капитан мёртв? — уточнил Дарклинг по-фьердански.

— Да, — еле слышно прохрипел дрюскель, глядя на черного генерала исподлобья.

Гейбелю приходилось держать его за воротник, чтобы тот сидел прямо. Изо рта по грязной бороде прямо к столу тянулась вязкая красная ниточка. Заглядевшись и едва не пропустив безмолвный приказ Дарклинга, Голицын прокашлялся и поспешно продолжил: 

— Числа 31—1 с лидером группы, капитаном Балгруфом, связался осведомитель. Лицо, никому из членов группы, кроме капитана, неизвестное.

Дарклинг снова  поднял руку, перебивая Голицына и обращаясь к фьерданцу:

— На осведомителя вашему капитану указал Брум? 

— Ярл Брум обкашливал с капитаном дело. Я только это знаю.

— Ясно. Продолжай, Голицын.

О Бруме черный генерал знал не понаслышке. Голицын тайком глянул на генерала, надеясь застать, как у того хотя бы щека дернется, но тот нисколько не переменился в лице.

Лет этак двадцать назад Дарклинг бывал в гостях у фьерданских коллег. В те далекие времена Владлен Игоревич только школу милиции закончил. Знаменитая была история. Говорят, генерал даже с аппаратом илизаровским лежал. 

Редкое это дело — палач, который может выдержать на себе свое ремесло. По всем неписаным законам, которые Голицын знал, как Отче Наш, генерал не должен был выжить. Может, поэтому от него будто тянуло могильным холодом.

—  Упомянутый осведомитель 2 октября прислал проводника, — Голицын вернулся к протоколу. — Позывной «Харон». Имя проводника неизвестно. Предположительно, ранее тот служил в Первой Армии. 

— Сделай себе пометку пробить по базе всех отставных военных, проживающих сейчас в Западной Равке. Дальше.

Пометив на полях протокола карандашом, майор продолжил:

— Харон предоставил отряду дрюскелей списанный военный грузовик. Модель: Крибирь-4320, номер: 0749 ВА. В ночь с 3 на 4 октября отряд, вместе с проводником, пересек Тенистый Каньон и въехал на территорию Восточной Равки в районе Уленска. 

Номера наверняка были поддельными, но их пробить тоже стоило. Голицын, не дожидаясь приказа, сделал еще одну пометку. 

— После Каньона капитан дал задание замаскировать военный грузовик под сельский. До Ос-Альты добирались два дня, в основном проселочными дорогами, чтобы не наткнуться на посты дорожной инспекции. На границе Раевостской и Ос-Альтской областей грузовик оставили. Еще день добирались по лесу пешком. 

Дарклинг снова поднял ладонь, Голицын запнулся. В тесной полутемной камере, похожей на каменную конуру, наступило молчание.

— Цель вашей диверсии, сержант Вальстрём? — прозвучал в тишине каменной конуры тихий вопрос.

Дрюскель безвольно смотрел в стол, едва шевеля губами:

— В вашей сраной бумажке все написано.

Господин генерал обошел стол, прихватил сержанта за бороду и заставил смотреть себе в лицо. Кровь, прежде бежавшая вниз, стала затекать фьерданцу в нос. 

— Отвечайте по уставу, сержант, — все также негромко приказал Дарклинг, пока Вальстрём хрипел и зхлебывался. — И соблюдайте субординацию, когда говорите с офицером. 

Рубашка под черным форменным пиджаком Голицына противно прилипла к спине. 

— Есть отвечать по уставу, — выдавил дрюскель.

— Господин генерал, — напомнил Дарклинг.

— Господин генерал, — послушно повторил сержант, и генеральская хватка ослабла. 

Дрюскель надсадно закашлялся во всю оставшуюся силу своих потрепанных легких. 

Голицын смотрел почти с благоговением. В отличие от Ваньки, Дарклинг белоручкой не был. Сразу видно, что мужик, хоть и гриш. Дело сделал и руки об дрюскеля спокойнехонько вытер. Красота. 

— Целью был срыв переговоров. Наша группа должна была заложить С-4 как можно ближе к территории обоих дворцов, чтобы… Капитан говорил, чтобы послание было заметней. 

— Заметней, значит, — Дарклинг неотрывно смотрел на окровавленного дрюскеля, заложив руки за спину.  — Это все, что ты знаешь?

— Да, — прохрипел тот. — Капитан Балгруф знал больше, но вы его убили.

— Досадно, — отметил Дарклинг, впрочем, без особого сожаления в голосе. 

Голицын и Гейбель ждали распоряжений насчет пленного, но генерал молчал, обдумывая услышанное. Затем глянул на наручные часы (успевает ли к литславцам?) и достал из кармана кефты портсигар. Старинный, трофейный, времен второй фьерданской. Голицын не в первый раз отмечал странную тягу товарища генерала к антиквариату. Но не закурил сам, а сунул сигарету в зубы фьерданцу.

— Она проклята? — с подозрением спросил дрюскель. Его веки слиплись от крови и почти не открывались.

Генерал пожал плечами и щелкнул зажигалкой, давая прикурить. 

— Можно подумать, для вас есть разница, сержант Вальстрём.

Разницы для сержанта и впрямь не было. Спустя десять минут Иван Арнольдович разорвал ему сердце.

Факт казни Голицын зафиксировал в 12:45. 

* * *

Когда Владлен Игоревич покинул камеру для допросов, оказалось, что черный министр ждал его в коридоре за дверью.

— Господин генерал?

Голицын ждал, что генерал заговорит о Западной Равке, дрюскелях или Ярле Бруме, но Дарклинг, очевидно, не считал его достойным подобных обсуждений. Мавр сделал свое дело, мавр может уйти. 

— Сафина наверняка что-то докладывала про нашу… гостью сегодня? — неожиданно спросил он.

Глазки у Голицына сверкнули.

— Так точно-с. Перед протоколом я как раз отправил Сафину обратно.

— Ну? — нетерпеливо потребовал Дарклинг, — Что тебе известно?

— Ничего особенного-с. Девочка встала, умылась, отправилась к вам. 

— Какие-то имена? Знакомые? Друзья?

— За сегодня точно ничего такого. Но вчера, извольте-с вспомнить, я составлял для вас досье. Прелюбопытное, надо сказать, учитывая несколько неблагонадежную позицию Алины Старковой по вопросам…

— Я помню про досье, — перебил Дарклинг.

Голицын замолк, прикусив щеку. Отношение гришей к опричникам было притчей во языцех, но даже с дрюскелем генерал обращался как с офицером. По крайней мере не затыкал и помнил о воинском звании. 

У опричника это вызывало лишь желание снисходительно улыбнуться: как бы господин министр не воротил свой сулийский нос, без царевых собак ему пришлось бы туго. Слишком он любил своих выкормышей в кефтах, чтобы позволять им марать ручонки. Меж тем, сведения сами себя не соберут и враги государства сами собой из окна не выйдут. На опричном горбу все равское государство держится. 

— Вот что, Голицын. Приберись-ка сегодня в городе, но без шума. Институт, работа, школа — нигде не должно остаться даже упоминания Старковой. Наши по возможности почистят сети. Милиции спустишь разнарядку, чтоб не искали, и пусть информируют о тех, кто подает заявления о пропаже. И вот еще что. Этот… — из внутреннего кармана министр выудил записную книжку, перелистал, вырвал страничку и протянул ее Голицыну, — Мальен Оретцев. Придумай с ним что-нибудь.

На листочке из книжки и впрямь было записано всего два слова: имя и фамилия. Видимо, Дарклинг боялся, что не запомнит. 

— Вас понял, господин генерал. Слово и дело.

* * *

По длинному обшарпанному коридору ИМОРского общежития катилось эхо шагов. Шли трое мужчин в деловых костюмах и с механически доброжелательными лицами. У двери в конце коридора, прямо возле пожарного выхода, они остановились. Один из них вежливо постучал

Через минуту послышался скрип щеколды, и в проеме показалась кучерявая ушастая голова. Это был студент лет двадцати, с немного сонным лицом. Он недоуменно оглядел всех троих.

— Добрый… А вы кто?

— Владлен Игоревич Голицын, — стучавший достал удостоверение с черной обложкой. Затем ровным, доброжелательным тоном пояснил: — Майор опричнины. Государево слово и дело. 

Он без приглашения, не вытирая ноги, шагнул через порог. Жестом велел одному из сопровождающих остаться у двери, а сам медленно, по-хозяйски, огляделся. 

Росту майор был невысокого, худой и костлявый. В чертах лица его угадывалось что-то обезьянье. Такие лица, попадись они в толпе, инстинктивно заставят отвести взгляд с легкой неприязнью. Майору Голицыну, впрочем, это и было нужно: легче всего наблюдать за теми, кто сам не смотрит. В его пустых, с чуть нависшими веками, глазах не было ни тоски, ни злобы. Злоба даёт горечь и пламя, а печаль облагораживает. Но такие непрактичные вещи опричнику были чужды. 

— Мальен Чиледулович [2] Оретцев, верно? Друг Алины Старковой? — поинтересовался он.

— Да-да, эт я, — оживился Мал. — Вы знаете, где Алина? Не могу до нее дозвониться. С работы тоже не отвечают. Уже всех наших на уши поднял, думал писать в милицию и... Что происходит?

Другой спутник майора Голицына, оказавшись в комнате следом за начальником, взял со стула рюкзак Мала и вывалил на стол тетрадки. Открыв шкафы и выдвинув все ящики, какие нашел в комнате, опричник принялся выкидывать из него вещи. Документы отправлялись в рюкзак, а книги, учебники и одежда — на пол. 

— Ничего особенного, работаем, — скромно улыбнулся Голицын. —  Вы тут, я вижу, не один живете. Вместе с керамзинскими, да?

Мал в смятении взглянул на опричника с его рюкзаком в руках, затем на товарища майора.

— Да вроде того. Ну типа, кто из наших еще на курсе остался. Многие вылетают после первой сессии.

В комнате, кроме кровати Оретцева, и впрямь было еще две других. Опричник зачем-то перевернул на них матрасы, как будто под ними могли прятаться керчийские шпионы. Вещи с полок тоже выгребли. 

— А вы у нас отличник, — тонкие бескровные губы Голицына приподнялись, будто он вспомнил о чем-то исключительно приятном. — Наши ребятки в Керамзине в интернатец ваш заскочили, физию вашу лицезрели на доске почета. Наши лучшие выпускники! Чего не скажешь, конечно, о вашей подружке. Охламонка она у вас.

Мал невольно сделал шаг назад.

— Зачем вы были в интернате? — быстро спросил он.

На сей раз Голицын расплылся в улыбочке, глаза под нависшими веками заблестели.

— Проводите нас до выхода, молодой человек?

— Меня арестовывают? — Оретцев снова отступил, оглядывая всех троих. — Почему вы спрашивали про Алину?

Тот показательно поцокал языком.

— Это не арест, — спокойно ответил майор, игнорируя второй вопрос. — Мы же не милиция.

Опричник с рюкзаком кинул Малу вещи прямо на стол, поверх горы тетрадей. Где-то среди них лежала Алинина, по цифровой картографии. Люди в черных деловых костюмах невозмутимо подождали, пока он натянет деревянными руками джинсы и накинет куртку. Затем выпроводили его в коридор и тихо прикрыли за собой дверь. 

Мал шел рядом с обезьяньим майором, периодически оборачиваясь через плечо и встревоженно глядя на конвой.

С лестничной клетки тянуло прохладой. В молчании они спустились на первый этаж. У выхода из общежития Мал заметил необычно бледного вахтера Петровича. Тот отвернулся и еще старательней сгорбился над толстым сборником кроссвордов. Карандаш в его руке подрагивал.

Все происходящее вдруг показалось Малу чем-то неестественным, как плохой сон.

Первое, на что наткнулся взгляд Оретцева, когда его вывели за ворота, — грузовик с крышей из зеленого брезента, в котором сидели молодые парни в солдатской форме. Опричник прошел мимо Мала и закинул внутрь рюкзак. Мал похолодел. Как сквозь толщу стекла, он ощутил, что Голицын положил руку ему на плечо и склонился к уху.

— По поводу Старковой, Мальен, — услышал он негромкий голос, растягивающий гласные.  — Ею сейчас занимаются большие и важные дяди. А наше дело маленькое: делать, что говорят. Тебе, например, говорят забыть имя Старковой и не пытаться с ней связываться, если не хочешь с десяток лет завтракать баландой.

Опричник вынул из внутреннего кармана пиджака небольшой листок с печатью и сунул его в ледяные руки Мала.

— А чтобы было проще развеяться и ни о чем не думать, мы тебя записали добровольцем. Добро пожаловать в Первую Армию, рядовой. 

Взглянув на безликих людей в черном, Мал медленно, как в тумане, направился к грузовику. Несколько крепких ребят помогли ему забраться внутрь. Голицын дал добро шоферу, и грузовик завелся. Под сбивчивое тарахтение мотора Мал в последний раз взглянул на серую коробку общежития —  и с тревогой подумал об Алине.

Когда грузовик отъехал и скрылся в сумраке, к Голицыну и его людям подошли еще двое опричников. В руках одного была папка с документами, а в руках другого — спортивная сумка с вещами.

— Все собрали? — спросил Голицын.

— Так точно.

Когда черный, без номеров, джип опричнины выехал со стоянки и направился за город, Голицын набрал начальство.

— Итак? — в наушнике послышался хрипловатый голос генерала Дарклинга, заставивший матерого опричника внутренне подобраться.

— Сделано, шеф.

— Надеюсь, без полония, майор? Учти, если эта история станет достоянием журналистов, я отправлю тебя исследовать состав ила на дне озера. Без акваланга.

— Мы собрали вещи и документы Старковой и Оретцева. Ректорат получил ваши указания насчет Старковой. Оретцев отправлен на северный фронт.

Трубку на том конце провода положили, не удостоив майора ответом. 

«Если бы генерал был здесь, он бы и Оретцеву предложил сигарету», — внезапно подумал Голицын, пряча телефон под пиджак.

[1] Штадхолл (хэдк.) — главное здание СНБ, т.е. керчийской госразведки.

[2] Мал получил своё отчество в честь монгольского меркита Чиледу, который был женихом девушки Оэлун. Однажды Чиледу и Оэлун попали в западню, устроенную вождём Есугеем. Когда Чиледу вернулся, чтобы отомстить, Оэлун уже стала женой Есугея. На память Оэлун дала Чиледу свою рубашку (по монгольским поверьям в таком подарке содержится частиица души дарителя).

В тихий омут буйной головой.

В холодный пот — расходятся круги.

Янка Дягилева — На чёрный день

— Ты что, дурочка? Больше никогда так не делай! — зашипела на нее Женя, едва они оказались в одной из уже знакомых галерей. Алина равнодушно пожала плечами.

— Подумаешь!

— Вот и подумай, — раздраженно бросила рыжая красавица, и медленно, по складам, точно говорила с отстающей дошкольницей, продолжила. — Он генерал! Читай по буквам: ге-не-рал! Заклинатель Теней, глава Второй Армии и министр обороны. Каждый гриш в Равке — его человек. Перечить ему — как перечить царю. 

Она была рассержена и напугана одновременно, будто Алина сунула пальцы в розетку и по нелепой случайности осталась невредимой. Сама Алина тоже вдруг почувствовала, что о ней искренне беспокоятся, и ее накрыло волной благодарности.

— Оке-ей, — в голос просочилась извиняющаяся интонация. — Ну не сожрет же он меня за пару оговорок?

Женя всплеснула руками.

— Умоляю, лучше молчи! Ты еще так мало здесь знаешь, что можешь наделать просто чудовищных ошибок! — устало вздохнула она, но тут же перевела взгляд на старинные, с мерно покачивающимся маятником, часы в одном из холлов. — Так, сейчас до пошивной, подберем ткань для формы. Завтра вышлют твое расписание, занятия начинаются в среду.

Она потерла глаза, будто сетуя, что всё приходится делать в такой спешке.

— Если бы тебя привезли раньше, ты бы уже прошла обучение в лицее — почти Царскосельский, кстати… Странно, что твои способности до этого никто не заметил. Такое теперь случается крайне редко.

Голос Жени звучал, как ручеек, и порхал, как птичка, легко и непринужденно перескакивая с одного предмета на другой, и Алина даже немного позавидовала: сама она с трудом выносила разговоры ни о чем, а уж вести их было и вовсе выше ее сил. Однако при упоминании тестирования она только фыркнула.

— Я тогда обманула тестировщиков, — не без самодовольства ответила она. — В пятый класс мы вроде переходили, когда в Керамзин заявились хмыри из министерства. Честно говоря, развести их было легче, чем первака в столовке...

— И знать не желаю!

Вид у Жени был такой, словно ее оглушили подушкой. Она посмотрела на Алину как на инопланетянина, сообщившего ей по секрету, что местные совсем не понимают изысканного вкуса цианистого калия. 

Они спустились по какой-то винтовой лестнице в уютный полуподвальчик без окон, с мягким вечерним светом. Сафина, вновь напустив на себя вид самоуверенной и деятельной барышни, зацокала каблучками, показывая дорогу.

Открылась дверь, и вокруг Алины снова засеменили горлицы. Они были разом как-то везде, и за полминуты сняли мерки всего на свете — несмотря на возмущение самой виновницы всего переполоха. Оно и понятно: повадки горлиц с самого утра были не бережнее, чем с манекеном. С хрупким, конечно, но всё-таки манекеном. И от этого скупого, выверенного по минуточкам профессионализма делалось тошно.

Едва мастерицы свернули ленточки с разметкой и оставили ее в покое, Алина огляделась. 

Однажды, еще в Керамзине, их всем классом повели на экскурсию в местный ТЮЗ. До того дня Алина полагала, что театр — это сцена с актерами, ряды кресел в полутемном зале, невыносимо длинная очередь в туалет и сварливая гардеробщица, требующая номерки.

Помещение, в которое ее завела портная, больше всего напоминало цех пошива костюмов из того самого ТЮЗа. Желтые стены, холодный свет длинных электрических ламп, как в операционной. Каменный пол, стертый сотнями подошв. С одной стороны — ряды рабочих столов со швейными машинками, а с другой — всего один, но длиной от стены до стены, вдоль цеха. На нём лежали куски мела, отрезки ткани, заготовки и всякие специальные линейки, выкройки типовых предметов из местного форменного гардероба. Повсюду были знаки орденских нашивок.

На стене над длинным столом висела желтая табличка-памятка, уложенная в файлик и приклеенная скотчем. 

«ТАБЛИЦА СТАНДАРТНЫХ РАЗМЕРОВ»,

— гласили красные буквы.

Поближе к Алине и горлицам находились передвижные напольные вешалки на колесах, ломившиеся от кефт трех цветов, размеров и фасонов. Красные корпориальские, синие эфириальские и фиолетовые для субстанциалов, если верить биркам на вешалках.

Из подсобки гнусавил настенный телевизор. Ровный голос диктора, не отягощенный лишними интонациями, оттарабанивал: «…Похоже, литславской короне приходится лавировать между интересами Равки, Фьерды и Керчии…»

— Верхнюю одежду и белье тебе привезут отдельно, — пояснила Сафина, когда мастерицы принялись за работу.

— И в трусы залезть умудрились, — недовольно подытожила Алина. — А что по моим старым шмоткам? Не к тебе вопрос, канеш, но ТЦшек здесь не видно, а кошелек остался дома. Не в кефте же в сортир ночью бегать?

— Я думаю, — Женя осторожно подбирала слова, смахивая с плеча Алины несуществующие пылинки, — о твоих вещах уже позаботились.

— Тогда неплохо бы этим заботливым намекнуть, что трусов с кефтой маловато, — Алина вредно улыбнулась, подбадривая новую подругу. — Студентам полагается иметь ноутбук, мобилу и сатисфаер.

Сафина обреченно закатила глаза. Обед начинался через десять минут.

* * *

Местная столовка — если это помещение вообще можно было так назвать — выглядела на редкость шикарно, как и все помещения в Малом, но при этом в каждом штрихе, в каждом закруглении узоров на стенах и завитушек на обивках резных стульев со спинкой и подлокотниками чувствовалась рука заботливого и рачительного хозяина. 

Словно угадав Алинины мысли, Женя проговорила:

— За порядком тут следят строго. Уборка в каждом павильоне — дважды в день, а на ночь еще и дезинфицируют.

Алина, привыкшая мыть полы после того, как пыль начнет собираться лафтаками, хрюкнула.

— Тогда все местные гриши умерли бы от ужаса, узнай они, в какой жуткой антисанитарии я жила до этого! — жизнерадостно сообщила она. Женя покачала головой.

— Через пять минут здесь будут представители Второй Армии. Прошу тебя («Айбибя!» — «Алина!!» — «Что?»), веди себя прилично.

Видя, что та вовсю гримасничает у ближайшего зеркала и совсем ее не слушает, Сафина потеряла терпение.

— Алина! Будь серьезнее, хотя бы на секунду и хотя бы пока с тобой разговаривают! Ты не знаешь, как устроено местное общество, — сказала она вдруг очень серьезно. — Поверь, стоит им решить, что ты им не нравишься…

— Меня съедят? — со смешком уточнила Алина.

— Нет, но за твоей спиной будет твориться такое, что я тебе не завидую. Если тебя не будут уважать, поверь, ты скоро это почувствуешь. Авторитет здесь нарабатывается годами и может рухнуть в одно мгновение. А подняться обратно потом очень и очень сложно.

Слова были самые простые, но что-то в Алине безошибочно уловило в них ту истину, к которой следовало прислушаться. И все же она не была бы собой, если бы не фыркнула в ответ насмешливо:

— Ха, пусть попробуют! Я же супер-дупер заклиналка. 

— Заклинательница, — поправила Женя, и тут же добавила. — Об этом никто еще не знает, а голословным заявлениям не место в Малом Дворце. Лишний раз — не советую.

Алина притихла. Портная, приободряя, похлопала ее по плечу.

— Просто… будь милой. И вежливой. И лучше не использовать при них эти твои словечки, ладно?

Когда Алина кивнула, рядом уже никого не было. Посреди залы треугольником стоял накрытый белоснежной скатертью стол. Каждая грань стола имела свои узоры — синие, фиолетовые, красные.

Ряды маленьких сверкающих тарелочек и бокальчиков разной формы, казалось, были выровнены незримой линеечкой. Все вилки, ножи и ложки с миниатюрной гравировкой двуглавого орла («Капец! И серебром, и золотом едят!»), как в коконе, покоились в белых салфеточках.

Главные блюда были аккуратно накрыты крышкой, как в ресторане, а в изысканных хрустальных салатницах всех сортов томились любимые Алинины салаты — селедка под шубой и с морской капустой. В хлебнице же лежал исключительно черный хлеб с семечками.

Во главе стола, со спинкой почти на четверть выше всех остальных стульев, возвышался черный массивный трон. На его обивке не было узоров никакого ордена — только на изголовнике золотыми нитками красовался символ: солнце в затмении. Вышито это солнце со всеми его лучами было невероятно искусно, и со стороны казалось простым рисунком из тех, что пачками принтуют на футболках и кружках. Алина любопытства ради подошла потрогать его пальцами.

— Офигеть! — ахнула она: все стежки были настолько тонкими, что глаз едва различал их.

В геральдике Алина была не слишком сильна, однако ей снова вспомнились картинки из школьных учебников по истории. В углу страниц ютились портреты то пана Воронецкого с залихватски закрученными усами, то хмурых графов Дарклингов на фоне черного знамени. Вроде бы они даже походили на нынешнего генерала.

«Может, все министры обороны размножаются почкованием?» — хмыкнула про себя Алина.

Послышался звук множества шагов, и она поспешно, словно застигнутая за чем-то неприличным, в два прыжка отпрянула к краю стола. Нервно заправила за ухо короткую прядь выбившихся волос — и стала ждать.

Пару мгновений спустя дверь отворилась, и из нее повалили сплошные кафтаны: синие, алые, фиолетовые, с вышивками всех орденов и подразделений. Алина, в обычном сером костюме, вдруг почувствовала себя белой вороной. Вошедшие с любопытством поглядывали на нее, кто-то даже приветливо ей улыбнулся, но по местам все расселись так синхронно, словно где-то ударил невидимый гонг.

Задвигались стулья, и Алина поспешила к синим кафтанам. Не зря: за столом обнаружилось единственное незанятое место, причем с именной треугольной табличкой, как для вип-гостей. Стул противно скрыпнул по паркету, но все присутствующие тактично сделали вид, что ничего не заметили. 

До Алины доносились обрывки чужих разговоров. Чинной тишины в столовых, как известно, будь те хоть из мрамора, хоть из советской плитки, еще никому не удавалось достичь. Гриши постарше, — среди них она заметила Фёдора, — говорили о политике.

— Слышал, литславские дипломаты вчера приехали.

— Думаете, будет договор?

— Помощь бы не помешала, фронт растянулся на всю тайгу.

Кто-то и просто сплетничал.

— А видели аутфит Яромиры на приёме в Керчии? Отвал всего!

— Как думаете, а наш мымр правда с ней…

— Кх!.. Да ну тебя! 

Но главное было вечным, хоть в ИМОРе, хоть в Морозовском училище. 

— Две пары с Багрой! Поставьте свечку, ребят.

— За упокой?

— Да не может она быть хуже Боткина! — произнес чей-то невинный голос. Две товарки в фиолетовом хором прыснули.

— Ага… Милое летнее дитя.

Синие кефты тоже оживленно галдели.

— Блин, сдвоенный по узлам… Вот для чего, я спрашиваю, для чего нам этот придаток ОБЖ?..

Дабы не отставать от всех, Алина повернулась к ближайшим соседкам по левую руку. Однако все попытки заговорить с ними девушки вежливо отклоняли или отвечали односложно. Чувствовалось, что они бы с радостью поболтали, но не с вип-гостьей в пиджаке.

«Ну и пожалуйста! Ну и не нужно!»

Справа послышался смешок.

Румяная девушка с толстой черной косой, уложенной на удовский манер, смотрела на Алину со смесью веселья и снисходительности.

— Здесь у каждого свой кружок по интересам,  — пояснила та. Голос у нее был низкий и густой, как из медовой бочки. Судя по оранжевым нашивкам в виде языков пламени, розовощёкая девушка была инферной. — Гриши не доверяют новеньким. 

Она была нетолсто-полная, словно родственница кустодиевских барышень. Простая коса на голове лежала как тяжелая корона. Словом, было в ней что-то неторопливо-созерцательное, почти материнское, и Алина, как потерянное дитя, инстинктивно потянулась к этому внутреннему покою.

— Меня Алиной зовут, а тебя? — выпалила она раньше, чем успела заметить мягкую улыбку новоприобретенной приятельницы, и вспомнила про именную табличку. Чёрт!

— Я Маша, — та протянула пухленькую белую ручку, и еще сильнее стала похожа на купеческую дочку. Алина тут же пожала ее и вдруг заметила непривычную тишину: все взгляды, как по команде, скрестились на них двоих.

— Игнатьева, — послышался уже знакомый Алине недружелюбный голос с другого края стола, — когда я ем…

— Я глух и нем, — покорно вздохнула та, уловив предупреждающие нотки. 

Алина гневно метнула взор по направлению голоса и открыла рот: в кефте сердцебита по левую руку от черного трона сидел тот самый амбал, который увозил ее из общаги. И когда только возникнуть успел? Рядом с ним Федор невозмутимо перекладывал ему в тарелку вторую куриную ножку. Заметив Алину, он приветственно кивнул.

— А я нормальная, — сострила она тому бугаю, похожему на боксера с прижатыми к квадратной голове ушами. Маша, уже успевшая положить в рот гречки, только покачала головой — не столько осуждающе, сколько добродушно прощая Алинину дерзость.

«Не надо их дразнить», — угадывалось в ее мягкой и круглой улыбке, и почему-то неожиданно для себя Алина послушалась.

«Странно, что еда была такой простой», — пронеслось у нее в голове, когда обед закончился.

* * *

День пролетел незаметно: сначала Женька, как-то по-особенному похлопотав над ее прической, увела Алину в лазарет. Там, под чутким руководством целителей, новоиспеченная эфириалка подозрительно быстро прошла медосмотр, а потом около часа ставила пломбы в кабинете местного стоматолога, какого-то светила, судя по табличке на двери.

«Какой-то он темнила!» — думала Алина, сплевывая кучу стерильных ваток в такую же пахнущую медициной емкость. Челюсти неприятно сковывало после анестезии, и всю обратную дорогу ни о каких разговорах не могло быть и речи.

«Полость рта санирована», — красовалась печать в синеньком сертификате, который тут же куда-то отослали.

Женька, с синими отметинами пальцев выше запястья (Алина до дрожи боялась бормашин), чему-то была донельзя обрадована и так же обеспокоена. Она поминутно глядела в мобильник, массировала виски и полушепотом рассказывала какие-то случаи, от которых Алина ржала как лошадь.

…В помпадурную они вернулись после ужина, когда уже окончательно стемнело.

На кофейном столике красовался новенький макбук с необычной мышкой. Мышка светилась всеми цветами радуги. Рядом на бархатной подушечке лежали эппл-наушники.

— Кто-то решил сделать тебе сюрприз, — таинственно сообщила Сафина, глядя в потолок. Алину это не обмануло. Она порывисто схватила Женьку в охапку и расцеловала в обе щеки.

— Мама дорогая! Кошмарище! — Алина дважды обошла столик и даже робко тыкнула макбук пальцем, словно не веря, что он настоящий. — Очешуеть! И это все — мне?

— Да сколько влезет, — та закатила глаза. Ее, казалось, искренне удивляло, что вип-гостья генерала прыгает и хлопает в ладоши от элементарнейших вещей.

Остаток вечера Алина провела, хмурясь, что никак не может войти ни на одну из своих страниц. Конечно, Женя объяснила ей, что госбезопасность — дело чрезвычайной важности, и все же было неприятно узнать, что все твои твиты, переписки, музыка теперь пропали втуне. 

Уныло мотая пятую серию «Ханны Монтаны», Алина вздрогнула, когда раздался вежливый стук в дверь.

— Секундочку! — сказала она двери, пока мышка лагала, и саундтрек никак не мог отключиться.

…it can be kinda fun,

It's really you but no one ever discovers! [1]

Наконец кнопка паузы соизволила нажаться, и Алина пошла открывать дверь. На пороге собственной персоной маячил («Нет, все-таки маньячил!») генерал Кириган.

— Уже освоились?

— Вроде того.

Без приглашения он перешагнул порог ее комнаты и по-хозяйски огляделся. За ним, после чёткого кивка, вошли двое опричников. Лица их были закрыты балаклавами, в руках у каждого — по спортивной сумке.

Дарклинг жестом указал на софу напротив кровати.

— Мои люди съездили в общежитие к вашему другу, как вы просили, и уверили его, что с вами все в порядке. В этих сумках ваша одежда. Документы пока полежат у нас.

— Что значит у вас?! Это мои, блин, документы! 

— Как я уже говорил, с вашим прошлым вас больше ничего не связывает, — Дарклинг даже бровью не повел. — Надеюсь, учиться вы будете прилежнее, чем в ИМОРе.

— Минуточку! — задыхаясь от возмущения, Алина попыталась схватить Дарклинга за рукав кефты, но реакция у того оказалась молниеносная. Он мигом перехватил ее запястье, отклоняя в сторону, словно она бросилась с ножом.

Люди в балаклавах дернулись в их сторону, но генерал остановил их повелительным жестом.

— Блять! Вы не можете просто взять и похитить меня, отжав паспорт, как гребаный керчийский сутенер!

Если бы она оглянулась, то увидела бы, как при этих словах побледнела испуганная Женя.

— Выйдите все, — скомандовал Дарклинг, не отрывая взгляда от Алининого лица. Черный спецназ зашевелился, покидая комнату. Женя чуть замешкалась, однако тот надавил: — Сафина, мне вас отдельно попросить? По имени-отчеству?

Вот так Алина оказалась в компании министерского хмыря. Тот, в свою очередь, аккуратно прикрыл дверь и заговорил негромким голосом.

— Мерки для кефты с вас уже сняли, Старкова, а теперь уясните вот что. С того дня, как вам ее выдадут, вы состоите во Второй армии…

— Этого можно избежать, или это произойдет в любом случае? — зло огрызнулась она.

— Вы, — с нажимом произнес он, — уважаете авторитет офицерского состава. Вы подчиняетесь его прямым приказам. И не смеете перечить вышестоящим в присутствии посторонних. За закрытыми дверями можете хоть хер рисовать на моих портретах…

— Так и сделаю! — огрызнулась Алина.

— …Но в присутствии моих подчиненных извольте вести себя по уставу. Молча!

Последнее слово упало в тишину, как камень на дно колодца. На неприятном, будто вытесанном лице выступили багровые пятна. А уж взгляд… По спине невольно пробежал холодок. Очень некстати вспомнилось, как Дарклинг в лесу сцепился со здоровенным дрюскелем, который был выше него на целую голову. Малявку, вроде неё, он прихлопнет и даже не заметит.

— Я вам про полторы тыщи говорила, помните? Хотелось бы знать, за чей счет банкет? 

— Вы гриш. Все, что вы получаете сейчас, принадлежит вам по праву рождения. Таково мое слово.

— Ага, значит ваш. Паспорт отобрали, заборчики у вас с проволокой на въезде…

Дарклинг терпеливо вздохнул. В неестественно ровной осанке чувствовалось напряжение.

— Для вашей же безопасности. Или вчерашнее нападение дрюскелей было похоже на розыгрыш? Если вы думаете, что фьерданцы встретят Заклинательницу Солнца с цветами, подумайте еще раз.

Алина прикусила язычок. Возражать тут было решительно нечему, но упрямство победило.

— Если бы не вы, никто вообще не узнал бы, что я гриш, — буркнула она.

Тут скромное терпение генерала иссякло.

— Если бы не я, лежать вам с проломленным черепом в лесу возле Тарковки, — отрезал он. — Черт побери, я пытаюсь устроить вас в лучший лицей страны, а не продать на органы! Вас счёт интересует? Мои люди подыхают, пока такие, как вы куксят рожи и подсчитывают копейки. 

Ей показалось, в чёрных стеклянных глазах отразилось что-то страшное, злое и горькое. А затем Дарклинг раздражённо выдохнул. 

— С вас, гражданка Старкова, никто не требует лезть в окопы. Только учиться и уважать правила. Но и это, похоже, для вас непосильная задача.

Он развернулся, явно намереваясь уйти. Вспыхнув, Алина вскочила с софы и встала перед дверью.

— Ну уж нет! Я, блин, тут первый день! А вы ничего не объяснили и уже требуете! Какие, блин, правила? Почему я должна…

— Поговорите об этом с Сафиной. Я уже достаточно времени потратил на вашу персону.

— Можно подумать, я об этом просила! Мне документы вообще вернут?

Однако чем больше она злилась, тем холодней был тон генерала.

— Старкова, прекратите истерику и отойдите от двери. Ваши документы как отказницы устарели и нуждаются в перевыпуске. Включайте голову хоть иногда.

Он протянул руку, и Алина отпрянула. Однако местный тиран всего лишь толкнул дверь и вышел, поставив жирную точку в их споре. 

— Сектант! — выплюнула она, защелкнув за ним дверь.

После разговора с господином генералом хотелось открыть окно. Алина вставила в уши эйрподсы: опенинг «Ханны Монтаны» надежно перекрывал все звуки. Пара спортивных сумок так и остались нераспакованными. Она залезла на кровать, уткнулась лицом в подушку и тихо, по-девчачьи, расплакалась.

[1] Hannah Montana — Best of both worlds

Yeah, when you're famous it can be kinda fun

Да, когда ты знаменита, это вроде прикольно

It's really you but no one ever discovers

Это действительно ты, но никто даже не догадывается

Твой мускус, мой мускул — это

Так просто — до утра вместе.

Но я уже не хочу быть мужчиной,

Но я уже не хочу.

Это так просто — я хочу быть,

Всего лишь.

Nautilus Pompilius — Всего лишь быть

Стоило Зое переступить порог полутемных покоев, как она поняла: Дарклинг сегодня не в духе. За три года, которые она провела рядом с генералом, шквальная научилась улавливать его настроение с чуткостью счетчика Гейгера. Сейчас Кириган склонился над огромной картой Равки, и даже не обернулся в ее сторону, хотя совершенно точно знал, что она здесь. 

К нему невозможно было подкрасться. 

— Протокол сегодняшней встречи, копию союзного договора и еще кое-то от Голицына, — отчиталась Зоя, а затем осторожно поинтересовалась, пытаясь угадать причину генеральского недовольства. — С Литславой, похоже, всё также сложно? 

— Оставь, я позже посмотрю. — отозвался генерал, не поднимая головы. 

Ближе тумбочки, заваленной кипой папок и старых газет, ничего не нашлось, и Зоя оставила обе папки там. Кириган обязательно их проверит, он не из тех, кто пускает даже самые мелкие дела на самотек. Атмосфера в кабинете казалась неявно давящей.

— Значит, ты позвал меня не из-за бумажек, — осторожно уточнила Зоя.

Тот выпрямился и медленно обошел стол, не отрывая глаз от черного разреза Неморя.

— У тебя родные в Новокрибирске, верно? — неожиданно спросил Кириган. 

Зоя кивнула. С тех пор, как она уехала из Новокрибирска в Ос-Альту, в её родном городе мало что изменилось. Завод, на котором работал её дедушка, по-прежнему дымил в две смены, а институт, в котором её бабушка преподавала керчийский, по-прежнему принимал студентов. На городском кладбище по-прежнему стояло два чёрных могильных камня с двумя фотографиями.

Прогнав мысли о доме, Зоя обогнула стол с другой стороны. Встала рядом с Дарклингом, пытаясь понять, что именно тот видит на карте. 

Равка на ней была окружена со всех сторон, не считая моря. На севере непроходимая тайга, за ней Фьерда. На востоке — Литслава и княжества поменьше: Врецка и Цибея. Там же начинались Сиркузойские горы, которые тянулись от Цибеи почти до самого Каньона, вдоль границы с едва державшим дипломатический мир Шу Ханом.

— Верно — ее взгляд задержался на точке возле Каньона. Новокрибирск.

— Значит, скоро увидитесь. У меня есть причины не доверять Златану. Поедешь в Западную Равку и узнаешь, кто в Первой армии водится с дрюскелями.

Зоя отметила, что он не добавил слова «генерал» перед фамилией второго командующего. 

— А наш агент, Зеник?

— Златан знает, что она шпионка, — Дарклинг помрачнел еще больше. — Паршиво, но зато объясняет, почему она не выходит на связь. 

Если кому-то удалось схватить сердцебитку, значит, дела и впрямь хуже некуда. Зоя почти не знала Нину лично, — пересекались пару раз, — но Ваня с Федей, герои Велесхолмской мясорубки, говорили о ней исключительно как о сильнейшей грише Второй армии. Среди корпориалок ей точно нет равных.

«Или не было», — пронеслась мысль, и в комнате будто похолодело.

— Ты думаешь, это он помог фьерданцам пересечь Каньон? 

Дарклинг снова склонился над столом и протянул руку к карте.

— Вот здесь граница двух областей, — провел пальцем, — Златан сейчас там. Чтобы не заметить, как у тебя под носом волочится толпа фьерданцев, нужно быть полным идиотом. И кто ещё, кроме нас с тобой, мог так много знать о готовящихся переговорах?

То, что у Дарклинга даже мысли не возникло, будто его могла предать она или кто-то из Малого, было приятно, однако Зоя всё равно сомневалась. Генерала Первой армии она помнила с тех пор, как сама работала в руководстве новокрибирского завода.

— Я помню Златана, как честного человека и благородного офицера.

— Честные люди умеют доставлять неприятности ничуть не хуже любых других. 

— Когда я должна отправляться?

— Как можно скорее, — бросил Дарклинг, не повернув головы. 

На лице у него, заметила Зоя, было полное досады и упрямства выражение, будто у себя в голове он яростно спорил с каким-то невидимым собеседником. Похоже, еще и совершенно непрошибаемым, если, конечно, в Малом дворце возможно найти кого-то упрямее генерала.

— Ты так взвинчен не из-за Златана, верно? — осторожно предположила шквальная. 

Делиться переживаниями Дарклинг не любил, не умел и не собирался учиться, однако Зоя всё ещё не оставляла попыток заглянуть за этот бетонный забор с колючей проволокой. 

— Гхм. 

— И не из-за литславцев. 

— Разве я взвинчен?

— Кириган! — Зоя издала вздох, полный терпения. 

Несколько долгих секунд он смотрел на шквальную, словно размышляя, стоит ли посвящать её в детали этого спора. 

— Когда я дал тебе должность в Малом, что ты чувствовала?

— Странный вопрос... Благодарность? Ликование? Облегчение? Это у Каминского мать состоит в Совете Министров, а вот мне пришлось вкалывать пять лет секретаршей на оборонке, чтобы подвернулось такое счастье. 

— Вот видишь. Любой из равских гришей руку бы дал отсечь за право находиться здесь. Я всё для этого сделал.

Зоя замолчала, удивлённая такой внезапной откровенностью. Опыт подсказывал: лучше дать ему выговориться. Глядишь, и вечер закончится приятней.

—…Но нынче молодежи не угодишь. Никакой ответственности, никакой благодарности! У них только наглость на пустом месте и ветер в голове. Понахватались у отказников у всякой дряни. — Кириган наконец обернулся на неё. — Нет, ты мне ответь! Я прав?

— А разве Кириган Дарклинг может быть неправ?

Это было сказано с оттенком иронии, которую Зоя никак не могла удержать, но подействовало. Грозовая тень исчезла с генеральского лица, сменившись усталостью. Он оставил карту в покое, обошел стол и навис над Зоей.

— Клянусь дьяволом, у меня был чертовски тяжелый день, — на хмуром лице появилась тень улыбки. 

Зоя подавила вздох. С первого дня их знакомства и по сей день он ни капли не изменился. Менял тему разговора, когда хотел, и не слышал, когда это было удобно.

Порой такое постоянство даже успокаивало.

Едва заметно улыбнувшись, Зоя коснулась пальцами узоров на его кефте и, заботясь о том, чтобы черному генералу не пришлось просить, предложила сама:

— Могу остаться сегодня, если хочешь.

Она ходила голой на лестницу, ходила голой на улицу

Она хотела даже повеситься, но институт, зкзамены, сессия.

Сплин — Орбит без сахара

Подаренный макбук так и поселился на огромной балдахиновой кровати. Не видя смысла каждый раз относить его на стол, Алина просто спала вместе с ним. 

«Ничё так комп, — снисходительно заметила Алина, когда яблочная шайтан-машина загрузила ей третий Симс со всеми дополнениями за две минуты. — Сойдёт».

В технике она разбиралась также хорошо, как во фьерданском языке, уроки которого в Керамзинском интернате без зазрения совести прогуливала. Рабочий стол занимала заставка в кислотно-радужных цветах и с абстрактными узорами, от которых у любого нормального человека начало бы рябить в глазах уже через пять минут. На самом столе было пусто. Кроме Симса, корзины и антивируса, там находилась папка, капсом переименованная в: «НЕ ЛЕЗЬ!!!»

В ней хранились особенно удачные скриншоты из сериалов или мультов, с которыми можно было клепать мемы — и сами мемы, чаще всего неприличные, с волками или переделками милых картиночек с хамоватыми надписями, например: «Аффтар, выпей йаду!» 

А ещё в правом верхнем углу экрана, без названия и с пустым значком, притаился скрытый вордовский документ.

Алина, сидящая на постели в позе креветки, кликнула по нему. Развернулся пустой белый лист — настоящий кошмар для каждого, кто хоть раз в жизни писал курсовую.

«Привет, Мал» — напечатала Алина и сразу же стёрла. Слова были натянуто-непринуждёнными, как будто за последние дни ничего не произошло. Даже Алине с бесспорным талантом отрицать очевидное пришлось признать: всё менялось слишком быстро — и, увы, против её воли.

«Многоуважаемый Мал,

Спешу сообщить, что ты жопа, потому что не пишешь. Нет, ты, конечно, всё равно сюда не достучишься (у меня удалили все странички), но надо же мне на тебя как-то сердиться, раз ты далеко!»

Это звучало уже куда лучше.

По большому счёту, это письмо не имело совершенно никакого смысла. Конечно, Алина не оставляла надежды уломать Женьку как-нибудь отправить его на почту Малу… Правда, после того, что сегодня произошло в библиотеке, надежда была крайне смутной: ей и так перепало от генерала. 

Всю жизнь, начиная с приюта, Алина выговаривалась Малу. От разбитой коленки до сложной домашки или внезапной беспричинной тоски — что бы ни стряслось, Мал всегда был рядом. А теперь, оказавшись впервые в жизни наедине с собой, в чересчур огромной и пустой комнате, Алина потерялась.

Номер-то она помнила наизусть, но Женя предупредила, что звонок отследят. А мысль, что генералу достанется ещё хоть капля чего-то личного, вызывала слепящую ярость. Может, министр и обладал властью, чтобы выдернуть её во Дворец, перекраивать документы и отнимать вещи, но это ещё не значит, что она позволит лезть к себе в душу. 

А с Малом и правда было, что обсудить. Похищение, дрюскели, обрюзгший царь со своими собаками и тайная сила, — её главный секрет — известный теперь человеку, которого Алина предпочла бы не встретить никогда в жизни…

«Если меня не поймёт Мал, не поймёт никто».

* * *

Честно говоря, Алина с самого утра была не в духе.

— Они не имеют права удерживать меня здесь! — заявила она, едва Сафина переступила порог. — Я вообще, может, ни в какой лицей не пойду, а отправлю письмо куда-нибудь в прокуратуру!

О том, что сама Алина не далее как две недели назад называла служителей порядка мусором, удирая по дворам, она предпочла забыть.

— И тебе доброе утро, — чуть поморщилась Женька. И пояснила: — Ну, попробуй. В ИМОРе уже сутки как лежит официальное письмо с твоей почты. Тема — отчисление по собственному желанию. В связи с переводом в лицей имени Ильи Морозова. Приложены два листа о расторжении договора, подписи в шести местах.

—  Но я же ничего не подписывала?!

Женя уклончиво промолчала.

— У меня в голове не укладывается! Это что за разводилово такое? Ваш генерал случайно квартиры у пенсионеров на досуге не отжимает?

Алина упрямо насупилась. Внутри остался осадок, однако Женечка была занята причёской и молчала. 

— Сойдёт? — небрежно, но не без скрытого удовлетворения спросила Сафина, закончив.

Вокруг Алининой головы  косичкой тянулся тоненький нежный веночек, местами прихваченный мелкими заколками в виде ромашек. Основная же копна волос была педантично выровнена серебряными ножницами («Я вчера про твои секущиеся кончики забыла! И ты не напомнила!») и теперь красиво ниспадала на Алинины плечи.

— Очешуительно, — Алина подняла большие пальцы вверх в отражении зеркала. 

Женя тем временем с артистичностью бывалого импресарио распахнула шкаф, и Алина хлопнула себя по щекам.

— Матка босха, новых лапсердаков завезли!

— Нравится? — приподняла бровь Женя.

— Не то слово, — выдохнула Алина. И там было, на что посмотреть.

Вся мировая синева, цвет глубокого океана и самых роскошных сапфиров воплотились в этом гардеробе. А когда Алина провела рукой по пиджаку, то в благоговейном восторге отдёрнула руку.

— Я так думаю, это не вискоза?

— Бери выше! — отчеканила Сафина. — Пиджак «Albione», смесь натуральной шерсти и шелка, мягкий, как пушинка! Ты можешь проходить в нём весь день и не чувствовать его веса. Брюки, кстати, из того же комплекта.

— А это? — Алина вытащила синюю однотонную водолазку с кокетливым минималистичным солнцем под горловиной. Водолазка была одновременно плотной и невесомой, и, пока Алина осмысливала этот странный парадокс, Женька уже вовсю разливалась:

— Самый лучший кашемир, из тонкорунной породы фьерданских овец! Единственное в мире стадо, поставляющее шерсть для царской семьи! Цени это, котик!

С остатками гардероба Алина расправилась быстро. Почти каждая вещь была невероятно дорогой, очень приятной на ощупь и уникальной в своём роде. Нашивки в виде лучей солнца были буквально на всём её верхнем гардеробе, от спортивной формы и пиджака — до парадной и уличной, с особым тщанием расшитых, кефт.

— Между прочим, альпака. Шарф, кстати, тоже, и... Эй, ты что делаешь?

Не слушая её, Алина с резким вжиком молнии раскрыла рюкзак и натянула на топ первую попавшуюся водолазку. Водолазка была дешманская, тыквенного цвета и без рисунков, но это была её собственная водолазка.

Затем Алина так же решительно натянула поверх колготок свои видавшие виды джинсы — выбрав из них наименее замызганные. Шапку она натянула свою, оранжевую, с пришитым к ней зелёными нитками пластиковым скелетом воблы, полностью игнорируя меховую и круглую, цвета чернобурки, которую протягивала ей Женя.

Единственной её слабостью оказалось серое короткое пальто, которое она напялила уже перед самым выходом. Сафина только вздыхала.

— Ты не выглядишь как заклинательница! — был её последний аргумент. Алина, подтверждая это, довольно кивнула.

— Вот и чудненько! — отрезала она. — Потому что я не хочу ею быть.

* * *

По тропинке, уходившей влево, возле леса обреталась кучка одинаковых ультрасовременных корпусов. После старины Малого дворца и роскоши Большого видеть нормальные дома-коробки, пусть и облицованные коричневым лакшери-кирпичом, было непривычно. Меж ними вились ровные дорожки и рос аккуратно подстриженный пожухлый газон.

— Жилой комплекс «Керчия», не иначе! Внизу должны быть «Шестёрочка», аптека и парикмахерская?

— Это общежития для учащихся, — Женечка покосилась чуть осуждающе. — Отдельные корпуса для каждого ордена. Вон те для эфириалов: шквальных, проливных и инферн. Эти для субстанциалов, то есть алкемов и фабрикаторов, а чуть подальше — для корпориалов. Там учились Федя и Ваня, с которыми ты знакома. 

— А вон тот корпус, подальше?

— Для неопределившихся. По некоторым детям сложно понять, в какой орден они попадут. Обо мне, например, думали, что я стану целительницей, — портная чуть сбилась и замолчала.

Окинув взглядом ряды новеньких коричневых пятиэтажек, Алина задала возникший сам собой вопрос:

— Меня переселят туда?

— Нет, зачем? Ты же видела, что на втором этаже твои покои не единственные. Старшие чины гришей живут в Малом дворце. Толкать же тебя в самую гущу подростковых вписок пока не входит в планы его превосходительства.

— А жаль, — хмыкнула Алина и засунула руки в карманы пальто. — Ну, пойдёмте исследовать местную фауну!

Миновав общежития, девушки направились в лицей, раскинувшийся массивом диктаторского ампира. Огромный, в форме полумесяца, портик поддерживал ряд рифленых гранитных колонн. За этим частоколом даже не сразу угадывались двери: три, как в церковном алтаре. Венчал этот парад архитектурного тщеславия строгий мезонин со шпилем. Над портиком ощетинился медными знамёнами герб: волна, олень и птица. 

Для детской школы лицей выглядел как-то слишком давяще. Алине вспомнилась интернатовская экскурсия по Крибирску, куда керамзинских повезли на большом автобусе. Она училась классе в восьмом, и это был первый город-миллионник в её жизни. В центре города там нашлось одно единственное здание (администрации города, вроде бы), построенное в точно таком же стиле, что и морозовский лицей. Женщина-экскурсовод рассказывала им, что такие дома — модные в середине прошлого века мрачные громадины — строили после Великой войны, в 50-х, чтобы показать величие народа-победителя. 

«Лицей имени Ильи Морозова», — красовалась под гербом золотистая, чуть потемневшая от времени надпись. 

— Добро пожаловать в Хогвартс, —  полушутя сказала Сафина. Из здания донеслась трель надрывающегося звонка. — О, большая перемена началась.

И в самом деле: огромные тяжёлые двери со скрипом распахнулись, и на улицу, петляя между колоннами, высыпали дети. У тех, что постарше, лет с пятнадцати, кефты уже были — но все равно многие по привычке сверху накидывали пальто или джинсовку, обвешанную значками. На рукавах школьных кефт Алина успела разглядеть нашивки, повторяющие герб лицея.

«Мда, отделение Гринписа на выгуле!» — Разбираться в гришовской геральдике Алине хотелось ещё меньше, чем в пиджаках фирмы «Бла-бла-бла». Постояв немного в тени лицея и послушав школьный галдёж, Алина и Женя отправились дальше. Вернее, отправилась Женя, а Алина просто побрела следом, с любопытством глядя по сторонам.

На детях помладше, как она заметила, кефт и вовсе не было. Они носились по двору, играя в догонялки, в самых обычных куртках и пайтах, без вышивок и уж тем более орденских знаков.

— А ты как хотела? Право носить кефту нужно заслужить. Должен пройти экзамен, твою силу должны видеть и утвердить по меньшей мере два свидетеля, — после чего ты под фанфары, в назначенный день, получаешь свою первую кефту. Это большой праздник в конце мая.

— А разве тест проходят не до поступления? — удивилась Алина, — Мне казалось, что из-за тестов детей и привозят в такие школы.

— Тесты выявляют скрытые или недостаточно сильные способности. Может быть так, что человек, дай бог, способен царапину затянуть, но поскольку он всё равно гриш, его определяют в школу. К концу выпуска, глядишь, открытые переломы лечит. Раньше таких пропускали, но после изобретения тестов находят. Да и сейчас родители сами приводят детей, едва заметят что-то необычное. Сама понимаешь, почему. 

Иногда девушкам попадались и взрослые гриши примерно Алининого возраста — те были полностью в форме и, судя по всему, следили за местным беспорядком, удерживая его в рамках дозволенного. Некоторые из них поворачивали голову в сторону Жени, разглядывая её кефту. 

— Старосты, — продолжала Сафина с видом бывалого экскурсовода, сдержанно игнорируя взгляды. — Их обычно набирают из тринадцати- и четырнадцатиклассников.

Алина удивлённо оглянулась. Старосты, всё ещё бросая на них взгляды, перешёптывались между собой и стреляли у двух здоровенных инферн сигареты. Портная пояснила:

—  В школах, вроде морозовской, дети учатся на три класса дольше. В нашем лицее последние три класса заменяют гришам среднее профессиональное образование и заодно армейскую подготовку. 

Это объясняло, почему некоторые из «детей» выглядели как здоровые холеные лбы. Такие никогда не отправятся работать в доставку или таскать коробки на складе. Конечно, генерал что-то там говорил про службу в армии, но верилось с трудом, что все эти тепличные мальчики и девочки снизойдут до столь грязных и низменных вещей. 

— Широкопрофильные специалисты распила бюджета, — буркнула Алина и нарочито зевнула.

Жене промолчала. Только когда они оставили лицей позади, Алина заметила, что усыпанная гравием тропинка ведёт в редкий перелесок, за которым угадывались очертания стадиона, похожего на футбольный. Издалека можно было услышать визг свистка и командные крики. Над стадионом то и дело взывали и сразу же рассеивались огненные вихри. 

— Учебные полигоны, — прокомментировала Женя. — Их у нас два: большой и малый. На малом обычно инферны и шквальные тренируются. У тебя там с понедельника тоже тренировки начнутся, так что особо не радуйся.

Алина от души понадеялась, что в местных журналах по технике безопасности расписываются не ради галочки, потому что соваться в этот колизей без огнетушителя категорически не хотелось. 

На вторую тропинку, кривую и узкую, Сафина даже не взглянула: та терялась в густом, не слишком ухоженном лесопарке.

— Вот эта тропка ведёт вокруг озера, по ней раньше кросс в четверти на ГТО гоняли. Нормальная, в принципе, только сходить с неё нельзя. Каждый год юные парочки пытаются местную рощицу исследовать… Однажды какой-то идиот насмерть замёрз. Министр был крайне недоволен. В общем, там теперь на каждом участке дежурят, чтоб с тропы не сходили. Кого мелкого увидят — исключают на месте.

— А кросс?

— Кросс теперь на большом полигоне, а погулять и возле общежитий можно. Сами виноваты, — безжалостно отрезала Женька, — либо голову на плечах надо иметь, либо потом не ныть, что на уроки и с уроков только под присмотром старост.

— Нам туда можно?

— Туда всем можно, — отмахнулась Женька, — с первой кефты, когда башка дозреет. Пойдём, я тебе озеро покажу. Живописное! У нас там художники и проливные весь берег облюбовали.

Чё по настроению, малыш?

Как дела? Чему учат в школе?

Спорить перестань и будь потише,

Все молчат, а ты на приколе.

Кис-кис — Достало

Под тенистым деревом, на лавочке, откуда до воды было метров тридцать, сидела и, глядя на озеро, рисовала в небольшом скетчбуке девочка в очках. Очки были большие, на пол-лица, и глаза девочки за этими очками тоже казались неестественно-огромными, как у стрекозы.

Сама же девочка была маленькая, хрупкая, с тонкой шеей — можно обхватить двумя пальцами. Как на таком цветочном стебле держалась голова — непонятно. На голове — два тонюсеньких светлых хвостика в детских резиночках, как у хиппи.

На пальцах — перчатки-половинки. На плечах вместо кефты — плотный кардиган ручной вязки поверх водолазки и алый платок с хохломскими узорами. Словом, незнакомка выглядела самым что ни на есть настоящим аутсайдером. 

От воды доносились визги и непечатная лексика: какой-то проливной облил водой толпу прогуливающихся школьниц. Высоко над головой покачивались, задевая друг друга голыми кронами, верхушки деревьев. Сквозь черные ветви виднелось осенне-серое небо.

Алина попросила Женю подождать пару минут на тропинке и направилась к девочке.

— Привет! Как тебя зовут? — неловко сказала Алина, подходя ближе. Девочка вопросительно повернула к ней бледную шею. На шее, на чёрном шнурованном чокере вызывающе звякнули две открывашки от энергетика на манер смертных жетонов. На вид этому одуванчику было лет четырнадцать.

— Надя, — голосок у тоненькой девочки был соответствующий, полупрозрачный, точно у оракула. Она мучительно покраснела, словно сама возможность разговора была для неё в новинку. — А ты новенькая? Я не видела тебя здесь.

Её взгляд с долей любопытства скользнул по зелёному рыбьему скелету, пришитому к шапке Алины. 

— Алина, — она протянула руку и крепко пожала худую ладошку. — Только вчера приехала. У меня с десятого числа индивидуальное обучение.

— Понимаю, — вздохнула девочка, доставая ингалятор и судорожно вдыхая. — У меня всего пять человек в классе. Нет, не из-за этого.

На сей раз у Наденьки покраснели даже уши, а голос понизился до еле слышного шёпота. Она убрала ингалятор в пёструю тряпичную сумку, причем замок расстегнуть пыталась раза три. С худых колен едва не сполз скетчбук, но Алина успела его подхватить.

Мелькнул карандашный рисунок плакучей ивы, нависающей над водой. 

— Спасибо, — прошептала Надя, поспешно закрывая скетчбук и оставив карандаш вместо закладки. — У меня на тесте… Ну, не совсем по-обычному получилось.

Алина, соглашаясь, кивнула. У таких хрупких одуванчиков вообще редко что-то бывает «по-обычному».

— А ты кто по этому… эм-м…  по ордену? — уточнила она. Большие стрекозиные глаза заморгали.

— Меня записали шквальной, — прошептал одуванчик, кутаясь в алый платок, — но… с отклонениями. Устаревшая система распределения не способна учитывать индивидуальные особенности каждого гриша. Все эти ордена — вообще токсик кринж.

Она поправила очки пальцем и с важным видом, стараясь говорить чуть громче, произнесла:

— Привилегированность одного социального класса только расслаивает общество, усиливая ксенофобские настроения и шовинизм! Если придерживаться теории…

— А что за отклонения? — перебила её Алина, и тут же быстро добавила:  — Извини!

Самой Алине было круто фиолетово, какие перья носят богатые попугаи. Кефты отличались для неё исключительно цветом. Задев пальцем дырку на протёртом джинсовом колене, она присела рядом и внимательно посмотрела на Надю. 

Казалось, девочке просто некому было выговориться, и в разговоре слова выскакивали из нее, точно мячики.

— Мне... плакать нельзя, — трагично сказала Наденька, — совсем.

Алина недоумённо приподняла брови. Холодные пальчики в перчатках-половинках сжали ее тёплую ладошку.

— У меня была учительница по истории, — продолжала девочка дрожащим голосом, — я её боялась и… Ей… не очень нравилось, что я тихо говорю. Она… начала спрашивать, почему я… такая. И слова говорила… всякие.

Наденьке вдруг стало не хватать воздуха, а глаза у нее увлажнились. Алина же внезапно почувствовала, словно её внутренности схватили стальным крюком и сейчас на этом крюке и подвесят.

С каждым вздохом девочки-одуванчика крюк дёргался всё безжалостнее. Девочка вдруг ойкнула и, поспешно успокаиваясь, начала дышать ровно.

Страшный крюк внутри Алины постепенно отпускало.

— И с ней, — виновато сказала Наденька, вытирая фасеточные глаза и глядя в траву, — случилось нехорошо. А через неделю меня привезли сюда.

— А… защиты от этого нет никакой? — уточнила Алина.

Цветочек на тонком стебельке печально закачался. Внутренности Алины снова начали опасно скручиваться.

— Слушай, я тоже вроде как не вписываюсь. Так что... Давай дружить? Будем вместе считать гришей кринжем, — быстро выпалила Алина, чтобы сказать хоть что-нибудь отвлекающее. К её изумлению, одуванчик тут же просиял и улыбнулся.

Улыбка была робкая, словно до этого у Наденьки поводов для радости было маловато, и потому она так и не научилась улыбаться как следует. 

И они остались сидеть на скамейке, болтая обо всякой всячине. Алина рассказывала про Керамзин, переезд в Ос-Альту и ИМОР, а Наденька говорила про брата Адрика и каникулы у бабушки где-то в Раевости, километров за триста от столицы. А ещё похвасталась, что привезла оттуда целый пакет гусиных перьев, но пока не придумала, что из них сделает. 

Проливные на озере продолжали валять дурака.

— Кто посмотрел, тот гей! — крикнул гриш с синим ирокезом и в куртке надписью «Sex Pistols» на всю спину. Он сложил пальцы, и в воздух поднялся фонтан брызг, сияющих солнечными бликами. Вскоре с берега стала видна небольшая полупрозрачная радуга. 

— Пацаны, ложись! Облучают!

— Ложитесь друг под друга! — крикнула появившаяся на тропинке девчонка-инферн лет восемнадцати. 

Рядом с ней загыгыкал парень, похожий на неё один к одному, только чуть повыше. В зубах у него была сигарета, которую он зажигал щелчком пальцев. Оба были белобрысые, розовощёкие и крепко сложенные. Кажется, это у них старосты стреляли сигареты возле школы, припомнила Алина.

Она уже думала, что инферны пойдут к озеру, однако те, бросив проливному с ирокезом ещё пару слов, развернулись к ним, подошли к скамейке и одинаковым жестом скрестили руки на груди. Под расстёгнутой синей кефтой, расшитой красными узорами, у парня красовалась надпись «Пивозавр», у девушки под носом поблёскивало кольцо. 

Алина вскочила со скамейки, на всякий случай загораживая Наденьку.

— Вам чего надо?

— Скамейку.

— Она занята.

— Мы видим.

— Ну так и топайте отседа.

Инферн подавился сигаретным дымом не то от смеха, не то от возмущения.

— Очень смело грубить тем, с кем не сможешь справиться, — девушка ухмыльнулась, но взгляд льдисто-голубых глаз казался одобрительным. — И глупо. 

Признавать это было досадно, однако в словах инферны была своя доля правды. Она была выше Алины на голову и шире в плечах. Растрёпанная коса небрежно свёрнута под резинкой на затылке. Широкая челюсть и волевой подбородок делали её похожей на фьерданскую валькирию. В отличие от своего брата, кефту она носила застёгнутой, позволяя себе открытый воротник. И шея под этим воротником была такая, что об неё можно было бы согнуть гриф от штанги. 

Говоря проще, Алина не управилась бы ни с одним из этих сервантов.

— Она что? Приняла нас за школьных хулиганов? — хихикнул инферн, тыча в их сторону сигаретой, зажатой меж пальцев здоровенного кулака. Кефта распахнулась, и надпись «Пивозавр» на его футболке стала заметна ещё отчётливее. — Типа она Питер Паркер, а я Флеш Томпсон?

— Типа они Винкс, а мы Трикс, — девушка казалась куда спокойнее, но было заметно, как она изнутри прикусывает щёку. 

— Возмутительно! — воскликнул инферн. Голос у него был куда грубей и ниже, чем у сестры. Пожалуй, он звучал бы даже внушительно, если бы не порол полную чушь. — Нас же не трое! Мы скорее твикс.

— Или два опоссума из «Ледникового периода», — Алина недоверчиво переводила взгляд с одного близнеца на другого.

— Точняк! Короче, ты ошиблась с литературным тропом. Мы не школьные хулиганы, а комик релифы. И вообще, это малость заносчиво — считать себя главной героиней. 

— Меня ею назначили. Махнёмся не глядя?

— Из Аполлона в хлипкую мелочь? Ну уж нет. Я слишком яркая личность для таких метаморфоз! Кстати, рыбка огонь, — пивозавр, сложив пальцы пистолетом, пальнул в Алинину шапку. — Пам!

Алина невольно отскочила.

Из кончиков его пальцев вырвались маленькие язычки пламени, колышущиеся на ветру как огонёк наклонённой свечи. Алина очень хотела выглядеть ни капли не впечатлённой, тем более что мордоворот-инферн и без того был о себе слишком высокого мнения, но ничего не могла с собой поделать.

— Убери свой дракарис, —  буркнула она, сердясь, что этот недоумок её напугал. — Спалишь ещё.

— Всё в порядке, — Наденька осторожно взяла её за руку. — Они правда обычно здесь сидят. Смотрят за берегом на перемене. 

— Схавала? — вредно бросил инферн и эффектно сдул пламя с кончиков пальцев, как с дула пистолета. 

Всего на миг, но Алина почувствовала внутри себя крошечный огонёк, манящий своей силой, и услышала… нет, не отчётливую мысль, а лишь её далёкий приглушённый отголосок. В голове стало блаженно пусто, только звенело в ушах — как тогда в лесу, когда Дарклинг схватил её за руку. 

Её рука неосознанно сдавила ладошку Нади.

Из странной отрешённости её вырвал голос Женьки: та ахнула, и Алина быстро обернулась. Портная глядела на близнецов, и вид её излучал абсолютное недоверие к тому, что видели глаза. 

— Боже правый, вы что, старосты?

— С этого года и до конца своих дней! — инферн отсалютовал двумя пальцами от виска.

— Учебных, — поправила его сестра, посерьёзнев. — Как раз после лета назначили, за хорошую практику. 

— Вы год назад сожгли шторы в литературном классе! 

— Не мы, а он. Мы с Пашкой всё-таки разные люди, — инферна смотрела на Женю в упор, и на этот раз в её взгляде было куда меньше тепла. — Кстати, Лёша тебе привет передавал.

— Раз пятнадцать, — встрял вышеупомянутый Пашка, делая затяжку. 

—  Всё верит в звезду пленительного счастья.

— Это он зря, — серьёзно сказала Женька.

— Совершенно верно. Ему нужно готовиться к последней практике, а у него голова забита Святые не ведают чем, — строгим тоном заметила староста. 

Женька как-то замялась и замолчала. Инферн за спиной у сестры, почему-то опустив голову, затушил бычок о большой палец. Похоже, он предпочитал лишний раз не спорить с сестрой. Староста же, наконец, обратила внимание на Наденьку. 

— Ты чего здесь сидишь-то? Ты ж обычно на дереве рисуешь.

— Там проливные…

— Ясно. Так, Паштет, пора гнать весь этот озёрный бойсбэнд в школу, звонок скоро. И бычок выкинь. 

Надя тоже заторопилась.

— Мне пора, — сказала она, запихнув скетчбук с карандашом в сумку. Затем подняла голову, взглянула на Алину своими большими глазами. — Здорово было познакомиться.

— Я ещё немного с вами пройдусь, — пообещала ей Алина и сжала тоненькую ручку.

Они двинулись прочь от скамейки. Под ногами зашуршал гравий, усыпанный сырыми листьями. Павел, оставшийся позади, собирал дурачившихся гришей, то и дело покрикивая на них басом. Его сестра шла рядом, деловито засунув большие пальцы рук под пояс кефты. В спину, от воды, дул ветер, заставив Алину поднять воротник пальто. 

— Меня Полиной зовут, а пивозавра, как ты уже поняла, Пашей. В каком ты классе? 

— Не знаю пока. Я тут два дня всего лишь, — честно сказала Алина.

Полина задумчиво кивнула.

— Хорошо, что ты заступилась за Надю. Знаешь, у нас… Не как в сериалах про нью-земскую школу. Тут подсирают не плохие мальчонки и дрянные девчонки, а благовоспитанные выходцы из хороших семей. 

— Типа вас?

— Верно, — как и в прошлый раз, Полина ни капли не оскорбилась. — Однако мы инферны, а инферны слишком вспыльчивые, чтобы творить пакости за спиной.

Полина подождала, пока Женька и Наденька отойдут чуть дальше, а затем наклонилась к Алине и негромко произнесла:

— А вот насчёт подруг из Малого дворца я бы не была бы так уверена.

Алина нахмурилась и ничего не ответила.

* * *

«Библиотечно-информационный центр Малого Дворца», — прочла Алина гордую надпись над большой двустворчатой дверью библиотеки.

Когда на улице закрапал мерзкий осенний дождь и поднялся промозглый ветер, Женечка с Алиной, стуча зубами, побежали обратно в Малый дворец. Опричники у дверей, ни сказав ни слова, открыли им двери.

— Жесть какая — в такую собачью погодку на улице стоять! — заметила Алина, потирая руки. Её голосок пронёсся эхом по старинным коридорам. Изнутри Малый дворец походил на терем не меньше, чем снаружи. Всё от пола до низких потолков было изукрашено старинными росписями, похожими на узоры кефты. 

— Поверь мне, опричников жалеть не стоит, — полушёпотом ответила Женя, скидывая верхнюю кефту. 

Вообще-то Женя хотела отвести её на второй этаж, в помпадурную, однако Алина заупрямилась. В библиотеку ей хотелось заскочить ещё в первый день, когда её повели к царю, а в выходной и сам бог велел. 

— Тут пропуск нужен, видишь? — Женя указала на считыватель электронных карт возле библиотечных дверей. — Твой ещё не готов. Пойдём.

— Мой тоже вполне подойдет, — послышался за их спинами звонкий голос. Девушки обернулись и увидели, как к ним подходил незнакомый молодой гриш в красной кефте, по виду чуть старше Алины. — Привет, Жень!

«Сердцебит?» — Алина попыталась припомнить, как выглядели кефты двух амбалов, которые ехали с ней на заднем сидении. 

— Алексей Ахматов, — представила его Женька, неловко прочистив горло. — Поэт, чемпион, медик. Учится на целителя.

«Не угадала», — с легкой досадой подумала Алина и протянула целителю руку.

— Здрасьте. Алина.

— Недавно здесь? — спросил он. 

Из принципа Алина засунула руки в карманы: местные, похоже, взяли за правило тыкать ей тем, что она не отсюда. 

— А так заметно? 

— Пластиковая рыбка вас выдаёт. 

Алексей улыбнулся, и Алина капельку оттаяла. Как все гриши, использующие свою силу на полную катушку, он был прекрасен и знал это. В томных чертах его лица было что-то роковое, что вместе с подкрученными усиками делало его похожим на Печорина. Тёмно-серые алёшины глаза трогательно сочетались с капризным женским ротиком и каштановыми вихрами.

Достав из кармана пластиковую карту на шнурке, Алексей провёл ею по считывателю. Тот запищал, а затем послышался щелчок замка. Целитель распахнул двери и приглашающе повёл рукой:

— Дамы вперёд.

— Только на пять минут! — строго сказала Женька, пряча взгляд от Ахматова. Обернулась к Алине: — Пальто сними и шапку. У входа вон вешалка есть.

Алина хмыкнула, подумав про себя, что белая кефта портной интересовала целителя куда больше пластиковых рыбок.

Внутри их ждал ещё один турникет и пустующая стойка библиотекаря с табличкой «Обед». Информационный центр оказался просторным, с зелёной драпировкой по стенам. До самого потолка тянулись ярусы тёмного дерева, а высокий потолок украшала трёхчастная композиция из росписей, как в храме. Солнце в затмении окружали семь беломраморных фигурок: по одной на орден.

Посреди широкого главного зала в два ряда стояли компьютерные столы с черными мониторами. В закутках же, у полок, располагались кресла и письменные столы: поменьше, с резными ножками и зелёными абажурами на лампах.

— Этой библиотеке больше трёхсот лет, — вполголоса прокомментировала Женька. — Некоторые отделы целиком отведены под архивы, а местные фолианты переводятся и издаются на пяти языках: для научных центров Литславы, Нью-Зема, Шухана и Галлатии. Это крупнейший центр Малой Науки в Равке! Ну, в архивы, сама понимаешь, пускают не всех.

— Но иногда в основной зал приходят старшеклассники, чтобы в тишине поделать отчёты по практикам, — подхватил Ахматов. 

Алина с пониманием кивнула. Учёба есть учёба, даже если школа старейшая в стране, и рефераты надо сдавать не по черчению, а по какой-нибудь защите от тёмных генералов.

— А что учат медики-гриши? Я имею в виду, руки-ноги-то у всех одинаковые. 

— Зависит от профиля, как и у врачей-отказников. В Морозовском учат полевой медицине. А полевой целитель должен уметь делать всё, в чрезвычайных ситуациях и с холодной головой. 

«Да за право находиться здесь гриши платят жизнями, Родину защищают на фьерданской границе!» — вспомнились Алине слова генерала. 

— Но в прифронтовой госпиталь я только в следующем году поеду, — Ахматов говорил об этом таким обыденным тоном, будто речь шла о поездке в лагерь. — Если, конечно, отпустят.

— А что, всех учеников потом отправляют во Фьерду? — поинтересовалась Алина, ловя пробежавший по спине холодок. Перспектива отъехать в ледяную тайгу, есть из котелка и рыть окопы её нисколько не радовала. Хуже того — совсем некстати вспомнилось, что у гришей военную службу проходили все, независимо от пола.

— Тебя-то уж точно не должны никуда отправить, — ответила Женя, будто уловив Алинину тревогу.

— Ты уверена?

— Я так думаю, — в голосе портной Алине почудилась доля сомнения. 

Звучало как-то не слишком обнадеживающе. Зато Ахматов подозрительно встрепенулся. Видимо, путь каждого гриша, решившего избрать статскую, а не военную долю, вызывал в нём живой интерес.

— А кто вы по ордену?

— Эфириалка, — мгновенно ответила за неё Женя, прежде чем Алина успела открыть рот. 

Уже через час беседа стала настолько свойской, словно они знали друг друга всю жизнь, а пять минут растянулись на полтора часа. Кефты, пальто и шапка с рыбкой были благополучно забыты на вешалке у дверей, а тишина и мягкие диванчики располагали болтать обо всём на свете. Алексея окружили по обе руки «цветником» Женька и Алина.

Выяснилось, что Алексей нынче проходил практику во дворцовом медпункте, и что изначально его хотели отправить в Керчию, учиться на юриста.

— Мой отец считает, что тратить время на Малую Науку, которую в половине стран мира даже наукой не считают, бессмысленно, — вздохнул Лёша, задумчиво покручивая ус.

— А кто твой отец? — без задней мысли спросила Алина.

— Министр здравоохранения.

Алина резко почувствовала себя совершенно чужой. Ахматов же посмотрел на неё извиняющимся взглядом, будто и сам сожалел о родстве со своим отцом. В затянувшейся неловкой тишине Женя хлопнула в ладоши:

— Лёш, почитаешь нам стихи? Давно что-то не выбиралась на литературные вечера в вашем кружке. А у тебя, помнится, хорошо выходило.

Целитель-лицеист встрепенулся и просиял, будто только этого и ждал. Он подкрутил усы, устроился поудобнее на диванчике между девчонками. Лицо его с высоким лбом вдруг побледнело, и оттого приобрело выражение совершенно возвышенное и поэтическое. Он прикрыл глаза и, найдя что-то в памяти, приготовился декламировать.

— Да, это юг, — вдохновенно прошептал Ахматов, и все затаили дыхание.

Ты видишь, там, в чадрах идут с упрямым мулом,

И яркость этих глаз, и смуглость этих щёк?

Читал он недурно. Даже, пожалуй, хорошо, хотя и несколько манерно. 

«Впрочем, — подумала Алина, — его печоринская мордаха обязывает». 

Где-то далеко, за их спинами и рядами шкафов, хлопнула дверь. Послышались голоса. Женечка и Алексей в тот же миг вскочили и переглянулись с тревогой на лицах.

— Надо уходить, — негромко сказал он. На сей раз бледность его лица не имела ничего общего с байроновским романтизмом.

Голоса приближались, и среди них Алина, к своей досаде, чётко различила хрипловатый баритон Дарклинга. Женя потянула её за руку прочь, но уходить Алине совершенно не хотелось. 

— Библиотека большая, не попрутся же они именно сюда, — отмахнулась она, а затем взглянула на длинный ряд книжных полок и воскликнула: — О! Идея!

Не успела Женя возразить, как Алина потянула её за огромный книжный шкаф. Алексей дёрнулся в сторону выхода, но голоса послышались ещё ближе, и целитель, поминая Святых, метнулся следом за девушками. Все трое, молча прижавшись к книжным полкам, затаились и принялись ждать, молясь, чтобы генерала не потащило в их сторону. 

К сожалению, сегодня удача была не на их стороне. К голосам прибавились шаги и скрип генеральских сапог. 

— Зеник пропала? — неверяще понизив голос, спросил кто-то. 

Алине ясно припомнилось её путешествие из общежития в Малый. Голос вопрошающего принадлежал амбалу-сердцебиту по имени Иван. 

— Да, — послышался негромкий хрипловатый ответ Дарклинга, привычно рубивший короткие и мрачные слова. — Она не выходила на связь больше месяца. Отправил приказ пару дней назад, а в ответ — тишина.

— О, Святые! — в отличие от Дарклинга с Гейбелем, третий участник разговора не скрывал ни боли, ни потрясения. Им, вне всяких сомнений, был Каминский. 

«Сейчас они пройдут мимо, — Алина скрестила пальцы и зажмурилась. — Вот пусть прям щас они возьмут и пройдут…» 

То ли надо было серьёзнее относиться к дыханию маткой, то ли чаще ходить в церковь, но высшие силы явно отказывались слушать. Вместо того чтоб уйти, генерал остановился перед тем же шкафом, за которым спрятались Женька, Лёша и Алина, и принялся перебирать корешки, бормоча себе что-то под нос.

— Она же была в Западной Равке, — зло произнес голос Каминского. — Златан там что, в потолок плюёт? Или чистит фамильную саблю, думая о Колчаке?

— Значит, вы отправили Зою за ней? — Гейбель оставался собранным.

— Не совсем, Вань… М-м, вот она… — послышался шорох переплёта о переплёт. — За Ниной поедешь ты, Каминский. В отличие от Зои — инкогнито. Узнай, где Зеник, и привези обратно, если она жива. 

Перелистав несколько страниц, Дарклинг захлопнул книгу и отошёл от шкафа. Вся притихшая за шкафом троица выдохнула. Генерал, тем временем, подвинул клавиатуру одного из компьютеров и присел на столешницу.

— Чтобы вернуть лучших, я вынужден посылать лучших, —  с досадой  произнес он. — Выглядит как чёртова западня. Кто-то явно хочет, чтобы я лишился самых сильных своих людей.

— Ну... Ваня-то останется с вами. А ещё у вас теперь Заклинательница. Если керчийцы и фьерданцы не научились делать палантиры, про этот козырь им знать неоткуда. 

Послышался невесёлый смешок:

— Это не козырь, а шило в мешке! Отпустить нельзя, держать здесь тоже небезопасно. Прежде чем она станет приносить пользу, а не проблемы, пройдёт чёрт знает сколько времени.

«Вот кальмар! — задыхаясь от возмущения, подумала Алина. — Сам меня выдернул, сам все доки переписал, а теперь еще и плюётся. Видите ли, пользы от меня никакой!»

В мысленном рейтинге самых стрёмных людей в её жизни министр за два дня успел прорваться в тройку лидеров. Впереди него шли только вонючий алкаш, который подкатывал к ней на смене в кафешке, керамзинская подружка-кидала и царь-батюшка. Едва не позабыв об осторожности, она потянулась к углу, чтобы выглянуть из-за шкафа и посмотреть на генерала, но её вовремя удержали в четыре руки. 

— И всё-таки она у вас, а не, скажем, у шуханцев или фьерданцев… 

— Тихо! — перебил его Иван, вдруг насторожившись, — Здесь кто-то есть.

Алина закрыла рот ладошкой, чтобы её не выдало дыхание, но опоздала. Женя и Ахматов переглянулись с одинаково обречёнными лицами. Не было слышно ни звука шагов, ни шороха одежды. В одну секунду из-за угла бесшумно, как суллийский наёмник, выплыл Каминский, сложив пальцы в боевом жесте. Их взгляды столкнулись: напуганный — Алины и удивлённый — Фёдора. Затем он нашёл глазами Женю и Ахматова.

Не говоря ни слова, он шагнул к ним.

— Брысь отсюда! — произнес он одними губами, развернулся и хотел было уйти, однако перед ним вырос Иван. Каминский закусил щеку и взглянул на него, молча упрашивая на этот раз попуститься. Однако Гейбель был непреклонен. Смерив несчастную компанию строгим взглядом, он проигнорировал Каминского и сурово скомандовал: 

— На выход. 

Жене, Алине и Алексею ничего не оставалось, кроме как выйти из-за шкафа с виновато опущенными головами и предстать перед судом чёрного генерала. Тот успел встать со стола. Краем глаза Алина заметила, что его пальцы тоже были сложены в боевом жесте. На миг в голове мелькнула мысль, заставившая её поежиться: «А вдруг он сейчас порешает нас всех, как дрюскеля в лесу?»

Распиливать их, кажется, не собирались. Во всяком случае, не сразу. Перво-наперво послышался долгий, полный вселенского терпения, вздох, а затем в библиотеке наступила звенящая тишина.

Подняв голову, Алина хотела украдкой взглянуть на министра, но не вышло: пришлось задирать подбородок. Именно в тот момент она отчётливо осознала, насколько министр выше неё ростом. И что глаза у него какого-то не совсем человеческого чёрного цвета. Возникало абсурдное ощущение, будто Дарклинг сразу возник в этом мире, отпочковавшись от какой-нибудь чёрной дыры, в плотной чёрной кефте и блестящих кожаных сапогах. 

В одной руке Дарклинг держал книгу. «Заклинатели: мифы и правда. Что думает о редких эфириалах современная наука», — успела прочитать Алина на обороте. Автором был указан некий Костюк Д.Э.

— Ёп!.. Драсьте, — она нервно улыбнулась и помахала генералу рукой. 

— Почему я не удивлён? — риторически вопросил он обманчиво-спокойным голосом. 

— Ой, да я ещё в прошлый раз хотела забежать, — Алина пустилась в объяснения. — Ну, когда только приехала. Мы ещё шли к царю и проходили мимо…

— Э-это была моя инициатива, господин генерал, — перебила её Женечка, и голосок у неё почему-то дрожал. 

Алина оглянулась на неё и увидела, что Женя опустила голову, нервно сцепив побелевшие руки. Ахматов выглядел немногим лучше: пришибленный, как мотылёк, которого в полете сбили свёрнутой газеткой. Он смотрел на носки начищенных генеральских сапог, и весь его поэтический лоск испарился.

— Не знал, что вы способны на инициативы, Сафина, — холодно осадил Дарклинг, и прекрасное Женечкино лицо совсем угасло. Затем въедливый генеральский взгляд начал препарировать несчастного поэта. — Вы до сих пор здесь? Мне казалось, вашей семье туманная Керчия куда милей немытой родины.

Целитель даже рта раскрыть не посмел. 

— Вы впустили в библиотеку человека без пропуска, Ахматов. Уже успели провести экскурсию по секретным архивам? Может, в следующий раз не будете стесняться, пройдёте сразу в мой кабинет? А оттуда — настрочите отчет в Керчию, в Торговый Совет. 

«Несправедливо!» — гневно подумала Алина. Лёша не показывал им никаких архивов и к тому же ничего дурного не говорил про Вторую армию. А Женечка и вовсе отговаривала её идти в библиотеку. 

Почувствовав генеральский взгляд на себе, Алина сложила руки на груди и с вызовом отвернулась. Дарклинг оглядел её с ног до головы, задерживаясь на потёртых рваных джинсах и дешманской кофте из магазина «Ос-Альтская ярмарка». «Ц-ц-ц, выглядите, как деревенщина, Кларисса», — казалось, сейчас прокомментирует он. 

«Ну простите, товарищ генерал, не всем же быть буржуями, присосавшимися к госбюджету! Должны быть в мире и честные люди».

— И наконец, вы, — заключил генерал, убрав руки за спину. — Наглядное свидетельство того, почему отменять порку розгами в школах было ошибкой. 

— Бить людей нельзя, вы в курсе? — огрызнулась Алина.

— Впервые слышу. Господь говорил Иезекиилю: поражайте; пусть не жалеет око ваше, и не щадите; старика, юношу и девицу, и младенца. Вам стоило бы подучить Писание, если надеетесь впечатлить меня проповедями. 

— А вы! Вы!.. — Алина, закипая, искала слова, способные задеть. Генерал вежливо наклонил голову, изображая внимание, чем разозлил ее окончательно. — Дофига о себе думаете для человека, способного лаять только на подчинённых!

Генерал шумно втянул воздух в грудь. Взгляд его сделался предупреждающим, вот только её уже было не остановить. 

— Чёт при царе вы не такой смелый были, — продолжила она, — Стояли там, ручки по швам.

Иван с негодующим выражением лица шагнул в её сторону, однако генерал поднял руку и Гейбель остановился. Стоящий рядом с ним Каминский, глядя на Алину, покачал головой с сожалеющим видом свидетеля чьей-то мучительной и неизбежной смерти. Все присутствующие понимали: сказанное было чересчур для единственной в мире живой святой. 

На миг на лице генерала мелькнуло странное выражение. Губы его дернулись. Побелев от гнева, он шагнул к Алине и медленно наклонился так, чтобы смотреть ей в глаза.

— Осторожней, Старкова, — тихо произнёс он подрагивающим от ярости голосом. Его взгляд был пуст и холоден, как бесконечная полярная ночь на севере Фьерды, но обжёг не хуже раскалённого металла. — Я к вам снисходителен, это правда. Однако принимать моё терпение за слабость — это большая ошибка. Страх Господень научает мудрости, помните об этом. А теперь — все вон. 

Троицу дважды уговаривать не пришлось. Женя, Алина и Лёша понуро заторопились к вешалкам, в неловкой тишине разбирая одежду. Уже за турникетом их нагнал голос генерала:

— Да будет вам известно, Старкова, что царь является командующим обеих армий. А в армии испокон веков принято, что младшие по званию подчиняются беспрекословно.

Алина вспыхнула.

«Сам стелись перед кем хочешь, морда прокурорская!»

Как и много раз до этого, ей следовало промолчать. Однако, уже положив руку на медную дверную ручку, она обернулась и мстительно бросила:

— Вовсе не обязательно передо мной оправдываться, господин генерал, — и тотчас юркнула за дверь.

Я ждал это время, и вот это время пришло

Те, кто молчал, перестали молчать

Те, кому нечего ждать, садятся в седло

Их не догнать, уже не догнать

Кино — Спокойная ночь

Женя, спешащая из Звездных покоев, твёрдо решила: никаких жалоб. Да, Алина была неуправляемой, упрямой и совершенно не умела держать язык за зубами в присутствии высокопоставленных лиц, однако сама мысль о том, что с ней сделает генерал, приводила портную в ужас.

Бесконечные коридоры и низкие залы Малого дворца по ночам становились гулкими и полутёмными: генерал не любил электричества и экономил свет. Тускнели старинные росписи на стенах и потолках, смолкали голоса гришей и слуг, тишина окутывала дворец. Женя ёжилась, гадая, сколько привидений поднимается сюда по ночам из пыточных подвалов. Федя упоминал, что они поймали дрюскеля в лесу. Скорее всего, ему уже разорвали сердце, и число местных призраков пополнилось ещё одним.

Миновав широкую пустынную лестницу, ведущую на третий этаж, Сафина вышла в ещё один длинный коридор. На полу стелился ряд полукруглых пятен света, падающих из окон. Ковёр скрадывал звук её шагов.

Если верить слухам, однажды у младшего царского сына завелась дурная привычка. Он затаивался в Вяземском саду, ловил птиц, а затем ломал им крылья. Когда чёрный генерал узнал об этом, он отвёл мальчика за руку прямо в подвалы. Никто не скажет, что именно Дарклинг ему показал, однако маленький наследник с тех пор переменился и птиц оставил в покое. 

«Если уж министр не постеснялся отвести ребёнка в застенки, то уж с Алиной он точно церемониться не станет», — думала Женя.

Всякий раз, когда нужно было встретиться с генералом, Жене приходилось собирать всё своё мужество. «Защитник гришей», — пестрили заголовками нью-земские газеты, которые видели в Дарклинге миротворца. «Равский медведь», — ядовито потешались керчийские над генеральской неуступчивостью. «Палач», — гневно цедили фьерданские. Последние (Женя знала это наверняка) были к истине ближе всего. Только фьерданцы похоронили достаточно сыновей, братьев и отцов, воюя с ним, чтобы не питать никаких иллюзий. 

Наконец показалась двойная чёрная дверь с символом затмения вокруг потёртых ручек. Женя потянула их на себя, шагнула в темноту. Она знала, что коридор, змеящийся вдоль комнат, должен быть пуст. Вместо крючков для пальто возле дверей висели оленьи рога. Едва-едва слышалась музыка. На стенах еле угадывались очертания старинных эзстадских картин. Портная провела пальцем по раме одной из них и почувствовала на коже свалявшийся осадок пыли и скорлупу отошедшей позолоты. Как помощница заведующей хозяйством Малого дворца, Женя осуждающе покачала головой. Горничным хватило бы трёх часов, чтобы привести генеральские покои в порядок.

Пришлось миновать ещё несколько дверей, ведущих в спальню, оружейный зал и ванную, прежде чем Сафина вошла в гостиную и увидела тёплый свет в проеме кабинета. Тесные неуютные комнаты, заставленные старинной потемневшей мебелью, переходили одна в другую. Окна в генеральских комнатах были закрыты плотными шторами. На низком деревянном столике с закрученными ножками покоился проигрыватель с откинутой крышкой. Под иглой крутилась пластинка группы «Кино».

Соседи приходят, им слышится стук копыт

Мешает уснуть, тревожит их сон

Те, кому нечего ждать, отправляются в путь

Те, кто спасён, те, кто спасён

Собравшись с духом, Женя предупредительно постучала по косяку. Стоило портной войти, она столкнулась с генералом взглядом. Одна его рука лежала на рукояти револьвера, а на вторую был надет чёрный, без шнуровки, сапог. Видимо, ещё до стука он услышал шаги или звук дверного щелчка и был готов встретить гостя.

— Сафина, — раздражённо бросил Дарклинг. Убрав руку с револьвера, он подобрал щётку. — Вы опоздали на пять минут. 

Он сидел на низком табурете, одетый в свободную, закатанную до локтей косоворотку. Широкое запястье левой руки перехватывали чёрные с серебром механические часы. Пол под его ногами был застелен старыми газетами: Зоя приносила их пачками, едва выходили свежие номера. На газетах стоял медный таз с мутной водой, лежали две щётки и сухая тряпка, вся в пятнах от гуталина. Чуть поодаль стоял уже начищенный сапог. Его голенище блестело от каминного огня.

— Прошу прощения.

В полутемном кабинете терялись очертания тесно прижавшейся друг к другу мебели. Тёплый свет плясал на корешках книг, бросал блики на дверцы шкафов, выхватывал угол массивного рабочего стола с кипой бумаг. Узоры на резной спинке кресла под бликами камина казались зловещими.

Лицо генерала, сидевшего к камину боком, было освещено лишь наполовину. Тени очерчивали на нем морщины, делая Дарклинга старше лет на десять, и всё же портная заметила, что генерал чуть подровнял бороду, а воздух в кабинете пах морозным одеколоном, перебивающим даже маслянистый запах гуталина. 

Женя подняла брови. На её памяти Дарклинг нечасто что-то менял в своей внешности. 

Сцепив руки, она ждала, что Дарклинг заговорит о дерзостях Алины в библиотеке. «Никаких жалоб», — напомнила себе портная. Даже если после этого разговора её отправят соседствовать с призраками из пыточных подвалов. Женя это переживёт, она была в передрягах и похуже, а вот Алина… Её наивную, по-детски беззаботную душу хотелось сохранить от кошмаров обоих дворцов. 

Генерал медленно скрёб щёткой каблук надетого на руку сапога. Затем, к удивлению портной, недовольно произнёс:

— У Георгия Ахматова друзья в Торговом Совете, его раз пять видели в керчийских борделях в компании шлюх, а вы позволяете его сыну отираться возле Алины Старковой. 

Женя проморгалась. Про подковёрные игрища Совета министров она мало что знала. Самыми большими знатоками того, кто с кем спит, были Федя Каминский и царевич Василий. Некоторые вещи знала Зоя: обязывала должность заместительницы. Про Лёшу Ахматова — что в лицее, что в Малом — знали только, что он готовился к службе в целительском корпусе и таскался за Сафиной последние два года. 

— Ваше Превосходительство полагает, что он шпион? — попыталась угадать портная. 

Это звучало чересчур даже по меркам такого параноика, как Дарклинг. Возможно, поэтому в ответ он лишь поморщился:

— Я полагаю, что он идиот, а это гораздо хуже.

В камине щёлкнуло обугленное полено. Вздохнув, Дарклинг поставил сапог на газету, поднялся с табурета и снял с резного крючка кочергу. 

— Из всех своих людей, которых я мог бы приставить к Заклинательнице, я выбрал вас. — Генерал подтянул рукава, наклонился и поворошил поленья в камине, разбрызгивая красноватые искры. Затем выпрямился, вытер ладонью взмокшее от жара лицо и бросил на портную взгляд. —  Если вы подведёте меня, я верну вас в Большой дворец. И мне плевать, что с вами будет. Вам это понятно? 

«Как будто до этого вам не было плевать», — подумала Женя, но промолчала. Страх снова оказаться во власти царя был в ней куда сильнее гордости. 

Повесив кочергу обратно, Дарклинг присел на табурет, опустил руку в сапог, поднял и принялся натирать его промасленной тряпкой. Не поднимая головы, он отдал распоряжение:

— Отрапортуйте гражданке Старковой, чтоб утром была во дворе.

Но осень придет, мы дождемся и в бой

Мы спасем человеческое в человеке

А сейчас наш последний герой

Вдоволь наполнит реки

Лампабикт — Закройте

Пламя, охватившее монастырскую церковь, вырывалось из окон, поднималось по почерневшим бревенчатым стенам. Горел, горел Остафьевский монастырь.

Огонь, взмывший по деревянной крыше, взялся за шатёр, облизал алыми языками подножие купола. В чёрное беззвёздное небо валил густой, выжигающий глаза дым. От страшного жара трескались стёкла, брызгали снопы искр. 

Кони ржали и вставали на дыбы.

— Жги! Жги! Жги! — выли опричники, как дикие звери, бросали факелы к пристройкам в охватившем их бесновании.

Вскоре занялись хлев, баня и трапезная. В воздухе стояли крики, вздувалась и лопалась краска на иконах, плавилась старинная позолота. Ветер порывами разносил огонь, что щедро сеяли вокруг царские черноризцы — со смехом проходясь саблями по спинам убегавших монахов.

Горела надвратная церковь, горела изба настоятеля, горели братские избы и подножие звонницы. 

Монахи метались по двору, хватаясь за вилы и колуны. Отчаянно, в последний раз, бил в колокола обессилевший звонарь, стоявший на вершине горящей колокольни. 

— Нешто совсем Бога позабыл, Сашенька?  —  Дрогнувший голос настоятеля силился перекричать вой опричников, бой колоколов и рёв огня.

— Нет больше инока твоего, — нечеловеческим голосом прохрипел воевода Морозов. Он удерживал в одной руке поводья, а в другой сжимал саблю, усмиряя пятками вороного коня. Крыша церкви с чудовищным треском рухнула, конь попятился назад, и в чёрных, полных слёз глазах Морозова отразился взметнувшийся в ночное небо огонь. — Лютый зверь домой воротился. 

Тяжёлой рукой молодой опричник поднял саблю над головой настоятеля. Где-то за рекой заголосили петухи.

* * *

«Если я подарю ей свои часы, это будет достаточно доходчивым намёком?»

Гравий хрустел под сапогами черного генерала, ходящего взад-вперед по внутреннему двору Малого дворца и то и дело бросающего раздражённые взгляды на каменное крыльцо. Одетые в чёрную форму опричники у дверей на всякий случай стояли по стойке смирно. Холодный осенний ветер трепал полы застегнутого, опоясанного ремнём кожаного плаща, проходился по воротнику из волчьего меха. 

Широкая площадь, укрытая тенью Малого дворца, была окружена ровно остриженными кустами и голыми деревьями. Пожухлый газон за ночь покрылся белёсым инеем, кругом стоял туман. Утреннюю тишину нарушал лишь скрип генеральского плаща и шорох метел, которыми садовники сгоняли осенние листья. 

Наконец двери скрипнули и тяжело распахнулись.

— Явление Санкты народу! — язвительно произнёс генерал. — Вы время видели?

— Видела,  — Старкова зевала и промаргивалась, спускаясь по ступеням. —  Зачем вставать в такую рань? Лишение сна — это пытка вообще-то.

Дарклинг взглянул на неё с долей невесёлой снисходительности, как на человека, который понятия не имеет, о чём говорит. 

Лет двадцать назад ныне покойный генерал Хаген и его приятель Брум, заполучившие Дарклинга во время обмена пленными, подвешивали его к потолку цепями, чтоб он не мог уснуть. Было это в начале блистательной карьеры Гертруды Гримьер. 

Когда его всё-таки начинало рубить, обливали ледяной водой, заставляя проснуться. С тех пор каждый приступ затяжной бессонницы Дарклинг сравнивал с этими чудными днями в гостях у коллег: голова тяжёлая, тело ломит от усталости, но что-то насильно держит в состоянии возбуждения, похожего на нервный кокаиновый приход.

Сегодня, например, Дарклингу снился крайне паршивый и чертовски подробный сон. Генерал просыпался, пил воду, ходил отлить, падал на постель и засыпал заново, а сон всё преследовал его, как будто чья-то невидимая рука держала за шиворот и заставляла смотреть.

— Кто рано встает, тому Бог подаёт, — отмахнулся Дарклинг. И не без ехидства напомнил: — Если бы вы пореже хамили мне в присутствии моих подчинённых, мне бы не пришлось вести вас на улицу, чтобы поговорить.

То ли генералу удалось достучаться до её совести, то ли она наконец осознала, что у слов бывают последствия, — но, возможно, впервые в жизни Старкова прикусила язычок. Начавшийся со скверных воспоминаний день показался Дарклингу чуточку сноснее.

— Ваша кефта ещё не готова? — Генерал оглядел девицу с ног до головы. 

Как и вчера, она была одета в серое пальто, потёртые джинсы и глупую оранжевую шапку с игрушечным рыбьим скелетом. Упрямство, с которым она отвергала всё, что ей полагалось по праву, могло бы восхитить даже фьерданских идеалистов. 

Заметив его выжидающий взгляд, она отвела глаза в сторону и как-то невнятно буркнула:

— Нет, не готова.

«В эту игру могут играть двое», — подумал генерал и, припомнив вчерашние проповеди от Санкты, пожал плечами:

— Ну раз такое дело, придётся казнить весь пошивочный цех… 

Заклинательница вздрогнула и медленно подняла голову, не веря в услышанное. Она смотрела на Дарклинга ошеломлённым взглядом, будто ждала, что он вот-вот объявит сказанное шуткой. Это стоило ему больших усилий, но генерал продолжал держать самый серьезный вид. 

— Что, блять?! 

— Не выражайтесь, — спокойно попросил он. 

Старкова замерла, постепенно краснея от гнева. Дарклинг не улыбался, однако чувствовал, как его лицо становится подозрительно довольным.

— Вы! — яростно ахнула она, не веря тому, как легко её оказалось провести. — А ещё делаете вид, типа взрослый… Я чуть инфаркт не словила. Очень смешно!

— Не менее забавно, чем ваши попытки меня надуть. Помните, что я говорил вам? Лицейские щенки — и те мозги канифолят лучше, чем вы. 

Несносная девица, не глядя на него, фыркнула. Жестом он пригласил её прогуляться вверх по площади, до садовой дорожки, ведущей в парк, и, сложив руки за спину, неспешно зашагал сам.

— Ну так и почему вы не в кефте?

— Вы сказали, мол, вы будете записаны во Вторую армию, как только мне её выдадут, — нехотя ответила Старкова.

— И вы решили избежать этой участи. — Дарклинг возвёл очи горе. — Оригинально.

Постепенно отдаляясь от дворца, они пересекли площадь и вышли на дорожку. Кожаный плащ генерала поскрипывал при ходьбе. Холодное осеннее солнце медленно разгоняло утренний сумрак. Над обнажёнными кронами садовых деревьев виднелся шпиль лицея. Ведущий к нему поворот охраняли  бронзовые статуи святых — одна из них изображала могучего плечистого бородатого кузнеца [1], руки которого были обмотаны тяжёлыми цепями. Другая фигура изображала облачённого в кольчугу воина [2] с ниспадающим до постамента меховым плащом. На плече воина сидел ястреб, а чело его было увенчано шапкой Мономаха. 

Дарклинг взглянул на обоих, как человек, знающий тайну, известную ему одному. По дороге он говорил:

— Вы можете ни разу в жизни не надеть кефту или переселиться жить в пещеру, куда не проникает ни один луч солнечного света, но не перестанете быть Заклинательницей Солнца. 

Конечно, Дарклинг лукавил. Он бы не позволил Старковой и шагу из дворца ступить. Для начала, первый же встречный сделает из неё живое оружие против него и его людей, а во-вторых… Девчонка была бессмертна, и этот пункт волновал Дарклинга куда больше, чем он сам того хотел.

Ничего не подозревающая Старкова, шагающая чуть поодаль,  отмахивалась:

— Все говорят, что я Заклинательница Солнца, но никто толком не объясняет, что это значит. Даже само слово «Заклинательница» дурацкое, как не знаю что. Будто я должна стоять на вершине холма и бить в бубен.

Терпеливо, как несмышленому ребенку, Дарклинг обяснил:

— Пять сотен лет назад появились легенды о приходе Святой, а люди стали называть её Заклинательницей, потому что помнили о Заклинателях Теней. О могучем Илье Морозове и его потомках.

— А Заклинатели теней били в бубен, стоя на холме? — перебила его Старкова. 

Дарклинг же в который раз подумал, что проклятые большевики, отменившие порку в школах, ничего не смыслили в оздоровительных и профилактических мерах воспитания. Наличие розги значительно упростило бы учебный процесс.

— Нет, — раздражённо бросил он. 

— Играли на дудочке? — Она обернулась и поиграла пальцами возле рта, как на дудке. — Ну типа как заклинатели змей?

— Да что вы так к слову привязались? — непонимающе нахмурился генерал. — Так принято называть редких эфириалов, если вы слушали, Старкова.

— А вы не любите задаваться вопросами, да? — Старкова вернула ему недавнюю язвительность. 

— Не люблю, — отрезал генерал. — В армии такое не принято.

— Оно и видно, — хмыкнула наглая девица, пнув лежащий на дороге камешек.

С широкой дорожки кривой линией уходила усыпанная листьями тропинка. Серый и бесприютный осенний лес обступил их. Вскоре меж деревьев, впереди, показалась темная изба с закрытыми ставнями.  Дарклинг задержал взгляд на её покосившемся крыльце, чувствуя, как удушье ночного кошмара снова охватывает его.

— Здесь живёт Багра Ильинична, у которой вы будете учиться, — севшим голосом произнес он. — Из всех учителей лицея она единственная знает, кто вы такая.

Усилием воли он отвернулся и решительно шагнул прочь, перекатывая привкус горечи на языке. Всякий раз, стоило ему приблизиться к обиталищу матери, его охватывало смятение. Столько лет живут бок о бок, а он всё никак не наберется смелости ступить на ее порог!

Едва возникшее благодушие испарилось, как не бывало. Неверной рукой генерал нащупал в кармане плаща портсигар. На серебряной крышке был выгравирован волк — священный фьерданский зверь — и полустёртая надпись:

«Дан Хаген 1937».

Офицерский — дешевые сигареты в таких не носят. Однако Дарклинг начал курить ещё сто лет назад, когда сигареты поставляли солдатам ящиками, вместе со спиртом, и с тех пор так и не приучил себя к элитному табаку.

Щелкнула откидная крышка зажигалки, чиркнуло ребристое колесико. Дарклинг закурил и еще пару секунд глядел рассеянным взглядом на пламя. 

— Что вообще нужно от Заклинательницы, если все со мной так носятся? — подала излишне звонкий голос Старкова.

Вообще-то список обязанностей солнечной Санкты разнился от места к месту. Эзстадцы считали, что Заклинательница должна победить черного дьявола, а в деревушках Западной Равки говорили, будто после ее явления из мира исчезнет падеж скота и смерть младенцев. Даже у его деда, если верить слухам, было свое пророчество на ее счет, однако точное его содержание так и осталось для генерала тайной. 

Дарклинг не стал нагружать Старкову этими теологическими тонкостями и перешел сразу к главному: 

— От вас ждут, что вы уничтожите Каньон. Ну знаете, такая большая некрасивая черная залу… — Дарклинг прочистил горло и отвернулся, чтобы ветер не донес до девушки сигаретный дым, — штука посреди равской карты. 

Шутки Заклинательница не оценила. Скрестив руки на груди, она без капли веселья произнесла:

— Очень смешно. Каньон тянется на две тысячи триста… пятьдесят пять километров от фьерданской тайги. Пересекает крибирскую равнину, и хуярит, простите, до сиркузойских холмов. В самом широком месте от одного берега до другого — пять сотен километров. Его общая площадь способна покрыть все керчийские острова и еще останется на малый эзстадский.

— Вы полны сюрпризов, — ответил генерал, снова взглянув на Старкову, но на этот раз удивлённо.

— Я на картографа училась так-то. География была в списке экзаменов для поступления. Между прочим, я сдала её на 90 баллов и без всяких репетиторов! И, чесслово, вообще не представляю, как можно убрать Тенистый, блин, Каньон! Встать и фонарики ладошками поделать? Солнечных зайчиков попускать? Миссия невыполнима, блин.

На чуть побледневшем лице Заклинательницы генералу показалась тень глубинного страха — то ли вспомнила что, то ли воображение разыгралось.

Как ни странно, Дарклинг полностью разделял её скепсис. На своём веку он слышал много идей, одна другой нелепее, как уничтожить Тенистый Каньон. 

Сначала находились фанатики, которые верили, что если пройти сквозь долину теней крестным ходом с молитвой, то тьма рассеется по воле Господа. Стоит ли говорить, что, как только эти блаженные толпы входили в Каньон, то исчезли там навсегда? Затем люди думали, что можно войти в Каньон с пушками, предлагали распылить хлор, чтобы убить всех волькр. Когда изобрели танки, казалось, что вот оно, решение: въехать на бронированных чудищах и передавить гусеницами все, что шевелится. Стоило открыть мирный атом, как посыпались предложения послать несколько бомбардировщиков и сбросить в Каньон десятки ядерных бомб. 

В прошлом веке проекты сыпались один за другим. Для фабрикаторов уничтожение Каньона стало чем-то вроде изобретения вечного двигателя. Мы же построили транскрибирскую магистраль и пустили через Каньон бронированные поезда, так что нам этот теневой закуток не помеха. Давайте, рабочие, соберемся и засыплем теневую стену землёй, чтобы вырастить на ее месте горы!

Ничто из перечисленного не было технически невозможным, но Дарклинг все равно никогда не разделял этого энтузиазма: во-первых, он был уверен, что Каньон может быть полезен, как всякая в хозяйстве вещь, если найти ей должное применение. А во-вторых, все эти безумные проекты стоили в перспективе таких же безумных денег при результате, который никто не мог гарантировать.

За всю историю грёбаного мира был лишь один до недавних пор гипотетический человек, способный в перспективе справиться с Каньоном. Не забросать волькр бомбами или перетравить хлором. Эта ожившая легенда откровенно не понимала (и не желала понимать) собственную значимость. И ему, видит дьявол, предстояло тащить её за шкирку, как брыкающуюся уличную кошку.

— Для начала научитесь пользоваться своей силой, — Дарклинг выдохнул последнюю струю дыма, покручивая в руках тлеющий окурок. — По этой части у вас будет целых два инструктора, один лучше другого. Избушку Багры Ильиничны вы уже видели. С ней самой познакомитесь завтра.

— А второй кто?

— Я, — просто ответил генерал и, заметив выражение лица Старковой, добавил: — Только не падайте в обморок от счастья. 

По её глазам было видно всё, что она об этом думает, и цензурного в этих мыслях было мало. 

— Опции отказаться, как обычно, мне не предоставят, — нарочито шумно вздохнула девица.

— Нет. 

Несмотря на долю иронии в его тоне, Дарклинг был честен настолько, насколько мог себе позволить. 

Старкова в шапке с рыбкой, угрюмо кивнув, присела на примятую пожухлую траву, усыпанную влажными опавшими листьями, и подняла один листок. Кленовый, ярко-красный. Она вертела его в пальцах, и оттого он стал походить на огонек. Вдруг генерал, впервые за всё их знакомство, отчетливо осознал, насколько она в сущности своей ребёнок. Откинув полы кожаного плаща, он присел рядом и посмотрел в ее потускневшее лицо. 

— Некоторые, как мы с вами, рождаются без права выбора, — негромко произнес он. — У нас есть сила, и за ней следуют люди, которые верят в нас. Это большая ответственность, и выносить её тяжело, однако таков наш долг. Мы не имеем права отказаться, потому что иначе на нашей совести будут тысячи жизней, которых мы не спасли, тысячи людей, утративших надежду. Будут рабы, будут узники, запертые в лабораториях, будут торговцы органами, будут дрюскели, готовые вырезать всех — от детей до стариков — просто за то, что они гриши. 

Старкова молча кивнула, разглядывая лист. Дарклинг вздохнул и, испытав на миг чувство, смутно похожее на сожаление, протянул ей руку:

— Если это вас утешит, вы не будете одиноки. 

— Да ну? — неожиданно и зло вскинулась она. — Среди гришей, которые смотрят на меня, как на чужачку? С уникальной суперсилой, которую никто даже понять не сможет, в том числе я сама?  Чудачка-сиротка из Керамзина в хреновой лакшери-хате с царями и сыновьями министров, как в гребаном телешоу?

— Не сквернословьте, — снова поморщился генерал, и возникшее было сочувствие испарилось, как не бывало. — Поверьте, Старкова, я понимаю, что вы чувствуете.

— Нет, не понимаете, — отрезала она.

В ее взгляде ясно читалось, что Дарклинга она причисляет к той же категории, что и всех обеспеченных, оторванных от реальности богатеев в мире, и это вызвало в нем злость. Протянутая им ладонь превратилась в кулак.

— Послушайте, я не вылез из матери с манифестом, дворцом и личной армией, — произнес он, высекая каждое слово, как искру из камня. — И я от всей души желаю вам никогда не узнать того, через что я прошел, чтобы осознать все то, что говорю вам сейчас. Хотите считать себя трагически непонятой личностью в чужом обществе — ваше право. Но откройте глаза, Алина Старкова, когда в следующий раз посетите лицей. Возможно, вы обнаружите, что Заклинателей Теней там тоже не особенно много.

Некоторое время они сверлили друг друга упрямыми взглядами. Затем Старкова нехотя отвела глаза и подняла с травы еще несколько кленовых листьев. 

— Почему вас так мало?

— Плохо размножаемся.

Старкова фыркнула носом, и витавшая в воздухе взаимная неприязнь поутихла. Дарклинг тоже подхватил с земли лист и покрутил в руке, пытаясь понять, зачем они ей понадобились. Подул ветер, раскачивая кроны деревьев над их головами. 

Глядя на то, как девчонка ползает, роясь в траве и собирая листья, Дарклинг пытался представить, что будет делать. Не в следующие несколько часов, где у него по расписанию закрытие конференции, и не в ближайшие дни, в которые ему нужно будет прийти с Литславой к окончательным взаимным договорённостям. Его вопрос не имел ничего общего с вереницей рабочих графиков, таблиц и отчётов.

Сотни лет прошли с тех пор, как один монастырский мальчишка верил в то, что Заклинательница Солнца предназначена ему самим Богом. Думал об этом юный дурак Сашка Морозов, этой мыслью был фанатично болен жестокий пан Воронецкий, а сейчас это ставило в тупик генерала Дарклинга. Уставшего, постаревшего и не желающего ничего, кроме покоя, человека, в душе которого не осталось места для коринфских мудростей апостола Павла — ни веры, ни надежды, ни любви.

Но об этих отголосках давно угасших бурь Старкова не подозревала. 

— Погодите, ща! Я мигом!

Пока генерал размышлял о бренном, она облазила все кусты, изгваздала колени, расцарапала руки  ветками, но с блестящими глазами собрала букет из огромных, ярких кленовых листьев — последних в этом году. Чёрт знает почему, но этот нелепый вид заставил Дарклинга вырваться из трясины размышлений и даже чуть повеселеть.

«Морда в листьях, в жопе ветка — так работает разведка».

— В баню собрались? — поинтересовался генерал, поднимаясь на ноги.

— Не-а. Венок сделаю, или гербарий. — Она встала следом, отряхивая колени. — Не придумала ещё.

Повинуясь странному порыву, Дарклинг протянул руку и, пока она не видела, снял с её шапки веточку. 

— Понятно, — с оттенком ехидства ответил он, отбрасывая веточку. — Надеюсь, хотя бы щебёнку вы оставите на дороге, а то она денег стоит.

— Вы ужасно скучный человек. — Старкова выпрямилась, одёрнула пальто и посмотрела на него с видом врача, ставящего диагноз. — Неужели вы никогда ничего не собирали? Ну не знаю там, фотки плачущих детей? 

На миг генерал ощутил искушение рассказать ей про то, что имеет привычку собирать трофеи с тел убитых им врагов, но, поразмыслив, решил, что Алина Старкова слишком… нормальна для этого знания. Как она там говорила? Нельзя бить людей? Думает ли она о том, что фьерданцы, которые рвались порешить её в лесу несколько дней назад, мертвы? Глядя в её необремененное заботами лицо, Дарклинг откровенно в этом сомневался.

«Видит Бог, молодость — это лучшее украшение, — философски подумал Дарклинг. — Для всего, кроме извилин».

Пока его тревожило всё — от погоды до того, что фьерданская канцлерша ела на завтрак, — Алине Старковой, кажется, вовсе было чуждо понятие тревоги.

— Кое-что у меня действительно есть, — он встретил её взгляд, и уголок его губ дернулся сам собой. — Но о таких вещах с юной девицей говорить не положено. Иначе она будет плохо спать по ночам и не сможет делать уроки. 

На обратной дороге Старкова не умолкала. Вероятно, чтобы поговорить, ей и собеседник был не нужен. Говорила она про то, что нужно высушить листья и где-то раздобыть альбом. Или всё-таки лучше сделать венок? На Хэллоуин?

— Боюсь, он не доживет до Дня всех Святых, — скептически заметил Дарклинг, прерывая этот полёт мыслей. — Рассыплется. 

Старкова покосилась на него слегка удивлённо. Похоже, она была уверена, что генерал её не слушает. Или просто не привыкла к тому, чтобы её словам придавали значение.

Постепенно усыпанная листьями тропа снова превратилась в ухоженную широкую дорожку. Увидев за поворотом  скамейку, Заклинательница устремилась к ней, прижимая к себе листья. Дарклинг недовольно глянул на наручные часы: прогулка слегка затягивалась.

— Можно было просто выбросить. Не обязательно организовывать выставку.

—  Для вас это просто мусор, —  вздохнула Алина, раскладывая листья на скамейке, — а я никогда не видела такие огромные, только на картинках. У вас замечательный лес, господин генерал. 

К удивлению Дарклинга, в этом обращении было только одно сплошное почтение и ни капли дерзости. Однако что-то, раньше неуловимо-открытое, на сей раз спряталось в юной Святой, когда она сосредоточенно, но как бы сквозь него, посмотрела на министра. Он стоял напротив скамейки, выпрямившись и убрав руки за спину.

— Жаль. Ну тогда я сплету себе венок, глупый и непрактичный. Он засохнет через пару дней. Но пока я его плету, я буду счастлива, а потом, хоть и ненадолго, у меня будет этот венок. 

Она на минуту замолчала, но тут же нахально фыркнула:

— Лучше уж любоваться рассыпающимся венком, чем, имея все на свете, ходить с кислой миной.

Дарклинг издал резкий лающий смешок, пробежавший эхом по пустынной холодной улице. 

— Поговорим, когда вам будет столько же лет, сколько мне сейчас.

Подул ветер. На гравиевую дорожку, окружённую облетевшими кустами и пожухлыми газонами, падал первый в этом году снег. Он оседал и тут же таял на чёрном меховом воротнике генерала, на оранжевой шапке Заклинательницы, на примятой инеем траве. В руках у Алины Старковой горел красно-жёлтый костёр кленовых листьев.

[1] Санкт Илья, Костяной Кузнец, Илья Морозов. Дед Александа Морозова и отец Багры.

[2] Статуя Яромира Решительного, первого царя из династии Ланцовых.

Мой друг поддержал бы любой диалог, мы могли проболтать до утра

Я помню, как он улыбался и, кажется, видел его вчера

Хотя, уже несколько лет от него нет открыток на Новый год

Я нечаянно стёр его номер и даже не знаю, где он живёт

Дайте Танк (!) — Друг

Только сегодня Алина заметила, что вообще-то в обеденном зале Малого дворца народу было не так много — даже полсотни не наберётся.

Когда Алина была в столовой в первый раз, местные гриши слились для неё в один шумный фон, как помехи на старом телевизоре. Однако нынче утром, спустя три дня в Малом, она начала различать некоторые знакомые лица.

Ивана и Фёдора не было, зато Мария, заметив её, приветственно помахала пухлой ладонью.

Ахматов сидел в окружении поклонников и поклонниц, как и полагалось поэту. «Или сыну министра», — подумала Алина. За столом напротив сидели старосты и несколько гришей постарше, видимо, преподаватели.

Другие недавние знакомые — близнецы — сидели посреди стороны старост, но оба стула возле них пустовали, а окружающие их гриши делали вид, будто не замечают их. Ещё раз взглянув на томного Алёшу и его свиту, Алина решила выбрать меньшее из зол и присоединиться к двум инфернам.

Стоило ей приблизиться, как Полина, закатив глаза, стала рыться в кармане кефты, выложила на стол пятихатку и подвинула её довольному брату.

— Гутен таг, — расплылся тот, отодвигая для Алины стул и пряча купюру в карман. — Как только ты вошла, я поставил на то, что ты сядешь с нами.

— Не от хорошей жизни, — Алина села за стол с кислым лицом.

— Ну лично моя жизнь похорошела ровно на пятихатку. Икру будешь?

Алина бездумно кивнула, бросив взгляд на пустующее черное кресло в левом углу П-образного стола. Кажется, министр никогда не появлялся в общем обеденном зале. Вчерашняя прогулка закончилась как-то странно. Генералу кто-то позвонил — видимо, по работе — и он, бросив что-то вроде «Я вам вышлю расписание», ушел. Ни здрасте, ни до свидания.

После этого весь вчерашний день Женечка водила её по кабинетам морозовского лицея: Алине предстояло познакомиться с учительским составом, заполнить кучу тестов, узнать, где располагаются аудитории и какая у неё будет учебная программа. Первым делом, стоило им войти в одну из трёх массивных дверей, ведущих в лицейское здание с гербом и шпилем, Алина увидела стену с фотографиями молодых гришей.

«Наши лучшие выпускники».

Самые старые фотографии были чёрно-белыми, это был выпуск столетней давности. Фотографий за период с 37-го по 50-й вообще не было. Затем фотографии резко стали цветными. На фотографиях за последние десять лет Алина увидела знакомые лица.

Ивана Гейбеля было почти не узнать. Вместо хмурого амбала с намёком на залысины с фотографии гордо глядел юноша с длинным лицом и слегка вьющимися волосами. А вот Фёдор почти не переменился: он сияюще улыбался даже на официальной фотографии, разве что волосы у него были длиннее.

— Да-а уж. Десять лет прошло, подумать только, — задумчиво протянула Женька.

— Странно, что здесь нет министра, — заметила Алина, не сразу поняв, что сказала это вслух.

Глаза Алину не подводили: ни на одной из фотографий за последние лет тридцать не значилось никого с именем Кириган Дарклинг. Ни одного смурного юноши с густыми черными прядями, большим носом и требовательным лицом. Зачем она его искала, ей и самой было не совсем понятно.

Женечка, в свою очередь, не нашла ничего удивительного:

— Вероятно, он учился за границей или у каких-нибудь частных преподавателей. Многие гриши из тех, чьи семьи могут себе это позволить, учатся в Нью-Земе.

Ещё вчера Алина подумала бы точно так же, а теперь не могла избавиться от ощущения, будто в слова портной закрался какой-то изъян.

«Я не вылез из матери с манифестом, дворцом и личной армией», — вспомнились брошенные им слова, жесткие и горькие, как степная трава. При всём своем упрямстве, Алине пришлось признать, что на изнеженное дворцовое насекомое генерал Дарклинг не походил совершенно. Худое обросшее лицо, выправка, нелепые начищенные сапоги. Скорее напротив: на фоне лысеющего холёного царя и его женушки, обсуждающей платья, министр выглядел чужеродно, как приблудившийся среди откормленных борзых дикий медведь. Поглядев ещё немного на лица выпускников, Женя и Алина двинулись дальше.

Изнутри лицей оказался облицован большими каменными плитами под мрамор, как старые станции Ос-Альтского метро, а на полу лежал старинный паркет. В аудиториях, отделанных потемневшим деревом, где пахло старым лаком для мебели, их ждали преподаватели. Как оказалось, у них были насчёт Алины отдельные распоряжения.

Алине выдали бланки с тестами, лист офисной бумаги в качестве черновика и ручку.

— А если я их завалю, меня исключат? — спросила Алина с надеждой.

— Это распределительные тесты. Завалить их будет крайне трудно. По крайней мере, ни у кого за всю историю школы этого не получалось.

Учебных направления в лицее было два — военное дело и политика. На них ученики распределялись в конце 9-го класса. На военке готовили офицерский состав для различных корпусов Второй армии. Изучались там, соответственно, управление личным составом, стратегия, история, иностранные языки и… Алина даже дослушивать не стала и поставила галочку напротив «Политики».

Хрен оказался едва ли слаще редьки. Список предметов для изучения состоял из теории международных отношений, риторики, истории, философии, литературы и нескольких иностранных языков. Из всего перечисленного на приемлемом уровне (спасибо Елене Николаевне из Керамзина) Алина знала только литературу.

Кроме тестов распределительных, пришлось сдавать еще тесты для определения уровня подготовки. Пришлось побегать по всем трём этажам лицея и заскочить не меньше чем в семь аудиторий, чтобы в каждой из них проставить галочки в случайных местах тестовых бланков. Преподаватели морщились, читая Алинины ответы и делали помарки красной ручкой.

— Не успела поступить, как уже нахватала колов.

— Не нахватала, — успокоила её Женька. — Здесь оценок не ставят. В баллах только итоговый оценивается, а за эти ты получишь разве что ссылку на сокращенный курс лекций и список литературы, чтобы подтянуть знания.

Так и оказалось. После всех экзекуций с тестами завуч лицея дал ей в руки бумажку с печатью и направил в библиотеку. Алине с Женей пришлось спуститься с третьего этажа, миновать стену с выпускниками и шлёпать по мокрому подтаявшему снегу через весь двор, мимо статуй, до Малого. В библиотечном центре их уже ждала библиотекарша, жизнерадостная пожилая женщина, которая учила эзстадский и слушала какие-то простенькие песенки, от которых Алине, несмотря на усталость, хотелось улыбаться.

От неё Алина получила под роспись пропускную карточку на стандартной синей ленточке. Оказалось, что ее надо прикладывать не только к двери, но и специальному считывателю под экраном компьютера. Считыватель был плоский и проводком уходил под стол. Как только Алина положила на него карту, на экране появилась свеженькая, без фотографии, учетная запись на её имя.

На рабочем столе было только две иконки: корзина и чёрный значок в виде ёмкой буквы «Г».

— Гришанет, — объяснила библиотекарша. — Здесь свои социальные сети, поисковик, сайты, электронный архив знаний о Малой науке. В общем, всё то же, что есть в обычном интернете, но эта сеть создана исключительно для гришей. Закрытая, как у вас в Шухане. Сейчас к вам подойдет староста вашего класса и объяснит, где и как нужно зарегистрироваться.

Старостой школьников-политиканов, к удивлению Алины, оказалась Полина, недавняя знакомая. Алина узнала её, как только та вошла в библиотеку. Полина была высокая, с широкими для девушки плечами и толстой пшеничной косой. Сказать честно, инферна куда больше походила на боевую и безжалостную Сару Коннор, чем на отличницу по философии или международным отношениям.

— Значит, ты к нам решила, к политиканам, — не церемонясь, без особых приветствий, прокомментировала Полина, подойдя к компьютерным столам. — Мы с Пашей будем твоими старостами. Учётку тебе сделали уже? Щас кину ссылку на чат старшей группы и наш отдельный, где тринадцатые тусуются.

Чат старшей группы, в которую входили классы с 10-го по 14-й, так и назывался — «Старшая группа», а вот чат тринадцатиклассников какой-то гений назвал «Банька-парилка». Гением, конечно же, оказался Полинин брат.

«Хотя бы всратые учебные чаты на месте», — эта мысль показалась Алине успокаивающей.

Если не считать тестов и системы оценивания, поступление в морозовский лицей оказалось вполне похожим на поступление в ИМОР три года назад. Разве что программа у Алины была индивидуальная.

Не отходя далеко, Полина переслала ей сообщение от завуча, в котором был список литературы по каждому из предметов и ссылка на архив лекций.

— Можно вопрос… нескромный?

Полина приподняла белёсые брови.

— Почему вы с Павлом на политике, а не на военке?

— Мордой не вышли.

— Вы-то? Насчет Паши не знаю, но тебе сам бог велел командовать.

— Порода не та.

Алине показался в её словах какой-то намёк, однако уловить, в чём он заключается, ей не удалось. Увидев выражение её лица, Полина вздохнула и, сжалившись над её извилинами, пояснила:

— На военке учат командиров. Никто в равской армии не даст фьерданцам командовать.

— Оу! Извини… Погодите, но ты же говорила, что вы из хорошей семьи. У вас же имена-то…

— Пауль и Паулина Рихтеры. А семья у нас действительно хорошая. Нашим родителям хватило денег на взятку конторе Ярла Брума, чтобы нас не загребли в дрюскели. А на такие вещи расценки ого-го какие — что здесь, что во Фьерде. Богатые задницы не рвутся отмораживать придатки, сидя по уши в снегу, сама понимаешь.

Алина припомнила Ахматова, но Полина лишь отмахнулась.

— Да ну? Отец отправит его в Керчию, как только ему выдадут сертификат. Поверь мне, Лёшка не совсем дурак, и сам это прекрасно понимает. Что не мешает ему изображать героя перед теми, кто готов впечатлиться.

Странно было ждать чего-то другого от сынка министра, но Алина всё равно с досадой поморщилась. Припомнилось, что где-то в интернете пару лет назад как раз крутился срач про то, что у Георгия Ахматова нашли виллу в престижном районе Кеттердама.

Словно догадываясь, о чём она думает, Полина задумчиво произнесла:

— Нынешние гриши страшно измельчали, вот что я тебе скажу.

* * *

Теперь же, сидя за столом на завтраке, Алина в одной руке держала бутерброд с икрой, а в другой — новенький телефон, сверкающий заводской чистотой. Женька выдала его сегодня утром для учёбы. Алина поразвлекалась, тыкая на разные иконки, чтобы выяснить, как быстро он начнёт лагать, но шуханская шайтан-машина так и не сдалась. У собственного телефона Алины, который та посеяла в лесу, экран треснул еще два года назад, чехол заменяла куча наклеек, а приложение Рав-банка открывалось минуты три.

Судя по расписанию, которое ей скинула Полина, сегодня её ожидали история, сдвоенный фьерданский и факультатив с некой Багрой Ильиничной.

— У неё учатся только… м-м, особенные, — пояснила Полина, разглядывая Алину с долей то ли досады, то ли сопернического любопытства. — Обычно один-два гриша со всего лицея.

— Угу, — кивнула Алина, жуя бутерброд.

Как и прежде, ей было всё равно, какие там у гришей статусы, кефты и почётные грамоты.

— Ну хер его знает, — с сомнением отозвался Паша. — Валька с Никитосом говорили, бабка такой треш творит, что хоть вешайся.

Однако фьерданка лишь скривилась. В её голосе отчётливо слышалось презрение:

— Нежные какие. Не по силе слабаки, так по духу. Ну, здесь других и нет.

* * *

Начиналось все хорошо — на лекциях преподавали интересно, с интерактивными моделями и объемными проекциями. Школьная история увлекала Алину где-то до эзстадского Возрождения, а затем, по её отнюдь не скромному мнению, становилась ужасно скучной. Но в лицейской аудитории Алина едва успевала записывать, высунув от усердия язык. Историк был лыс и напоминал Пифагора, постигающего вселенские тайны, и оттого его заразная воодушевленность, как по цепочке, передавалась по партам.

Темой урока оказалось объединение Равки после возникновения Каньона в конце XVI века. Высокая чёрная стена живой тьмы, выросшая в один миг от Фьерды до Шухана, отрезала Западную Равку от Восточной. Грозный царь, много лет державший в страхе как своих бояр, так и литславских шляхтичей, умер бездетным, и в стране началась Смута. Среди претендентов на равский трон оказались и фьерданские герцоги, и литславские принцы, и равские князья. Ещё нашелся предприимчивый, хотя и не совсем законный, сын равской княгини и литславского шляхтича — Яромир Ланцов.

Про похождения этого Остапа Бендера Алину слушала уже с чуть меньшим вниманием. Её взгляд зацепился за картинку в учебнике. С напечатанной на странице картины Сурикова «Воевода Морозов под Раевостью» звал за собой молодой, похожий на резвого сокола, опричник на вороном коне. За ним обнажили свои сабли другие воины в чёрных одеждах.

Алина провела пальцем по странице, задевая чёрный кафтан отчаянного воеводы и собачью голову, пристёгнутую к его седлу. В детстве Алина воображала его злобным стариком со скрюченными пальцами, вроде Распутина из мультика про Анастасию. Но человек, создавший Каньон и отнявший у неё семью, выглядел немногим старше Наденьки — безусый мальчишка с саблей в половину его роста. Такой мог бы сидеть с ней за одной партой, а после уроков побежать на стадион гонять мяч.

Ещё страннее было то, что он, создав Каньон, не сбежал.

— Как и полагается противоречивой исторической фигуре, — вещал Пифагор, — Морозов собрал вокруг себя всю царскую опричнину и пришёл с этой армией на помощь князю Яромиру. В 1602 году, под Раевским острогом, эта объединённая армия обратила в бегство литславские полки…

Учебники, казалось, и вовсе были ему не нужны — Пифагор вдохновенно воскуривал дым с алтаря своих знаний. Алина была в полном восторге и почему-то даже разочаровалась, когда узнала, что у этого римского мыслителя с залысинами Клода Фролло самые заурядные имя и отчество — Семён Андреевич.

* * *

Домик этот со стороны напоминал не то избушку Бабы Яги, не то сказочный терем посреди леса, только покосившийся.

— Тебе туда, — с извиняющейся улыбкой сказала Женя. — Багра Ильинишна не жалует опоздавших.

Алина кивнула и как-то робко постучала в дверь. Когда она обернулась, портная уже исчезла.

Окна в избе, как с опаской заметила Алина, были закрыты ставнями. Она постучалась снова, но никто ей не открыл, и Алина, плюнув на пробежавший по спине холодок, просто толкнула дверь и вошла. В лицо ей ударил горячий и душный воздух. Алина мигом сбросила пальто, повесив его на гвоздик, и осталась в синей узорчатой кефте.

Когда глаза привыкли к полумраку, она увидела комнату, отдалённо напоминавшую приемную или кабинет. Старинная полинявшая софа, которая могла бы лет сто назад принадлежать графине, чуть поодаль письменный стол с чернильницей и перьями — и выцветшее от времени зеркало над ним.

Напротив — комод, словно из музея боярского быта древней Равки, расписанный красной краской. Над ним — запечатанный ключом такой же дубовый сервант (другого слова Алина не могла подобрать), но не с посудой, а с ветхими массивными книгами. Буквы на них были золотые, но стёртые временем.

— Ну, чего в проходе расщеперилась? — раздался скрипучий, точно дверная петля, голос. Вздрогнув, Алина оглянулась и никого не увидела. Только знала, что её заметили, и почти физически ощущала на себе чужой препарирующий взгляд. — Ишшо и незрячая, — вынес вердикт женский голос.

В центре непроглядно темной комнаты, рядом с печкой, стояли два стула. Печка была железная, круглая. Буржуйка. От неё тянуло невыносимо горячим воздухом, и неверные отсветы огня, еле-еле пробивающиеся сквозь железную дверцу, были единственным источником света.

— Здравствуйте? — неопределённо протянула Алина в темноту. Она вдруг вспомнила, как, будучи мелкой, боялась выходить из комнаты девочек в Керамзине по ночам. Коридоры интерната казались такими же тёмными и страшными, как эта избушка. Только теперь темнота была повсюду, и бежать было некуда.

— Ты опоздала, — раздался хриплый голос позади нее.

Какая-то тень пришла в движение, и Алина вскрикнула.

— Поди-ка к огню, — заворожённая, точно Маугли перед Каа, она сделала несколько шагов вперёд и остановилась прямо у двух стульев: туда падали блики от языков пламени. — Тьфу ты, ни кожи, ни рожи. И гдей-то таку тщедушную на мою голову ирод повыискал?

Больше всего на свете Алине хотелось развернуться и побежать в противоположную сторону, но она приказала себе не глупить.

Из-за печи выступила сухонькая старушка с прямой спиной и орлиным взором. Честно говоря, потом, лёжа вечером в своей постели, Алина долго не могла понять, почему при одном взгляде на неё изнутри сам собой пробивался отчётливый панический страх. Старушка была облачена в старорежимное чёрное платье с буфами на рукавах. Высокая причёска её из седых волос была затянута в пучок, точно у графини. В руках Багра Ильинишна держала чёрную трость с костяным полукруглым набалдашником.

Алина отчего-то никак не могла заставить себя поднять глаза. Что-то древнее, могучее и не вполне человеческое было в этой старушке.

«Она даже выглядит не старой, а старинной, как золотые кубки в музее», — содрогнулась про себя Алина.

На вид той было лет шестьдесят, может, больше, — и всё же что-то неправильное угадывалось в её чертах. Лицо Багры напоминало череп, обтянутый кожей и сухожилиями лишь для того, чтобы поджимать тонкие аристократичные губы. Но самым жутким были глаза. Молодые и лучистые, они казались чужими на этом нечеловеческом лице. В глубине их то вспыхивала, то гасла угольная искорка.

— Ишь ты, красно солнышко, — раздался едкий каркающий смешок, — спасительница ты наша. Каньон-от, поди, с овчинку покажется.

Алина мучительно покраснела, желая провалиться сквозь землю. В детских религиозных книжках, которые жертвовала библиотеке интерната местная воскресная школа, Заклинательницу Солнца рисовали с золотыми волосами и мягкой материнской улыбкой. Всепрощающая, всемилостивая дева, всех скорбящих радость и утешение. Однако ничего из этого в Алине — уж она это наверняка знала! — не было, и от того едкие слова старухи кололи, как терновые шипы.

— Вы понимаете, я только недавно приехала… — Она вдруг глупо начала оправдываться, словно была и в самом деле виновата.

Раздался глухой стук, и Алина вскрикнула от боли. На левой руке вспыхнула красным кожа, а Багра деловито убрала трость.

— Цыц! — она снова оглядела Алину с ног до головы, и явно осталась недовольна тем, что увидела. — Ты, девка, дело пытать аль от дела лытать явилась? Коли второе, то и пшла отсель!

Алина совсем растерялась. Министр о таком не предупреждал.

— Я… от генерала Дарклинга, — зачем-то сказала она, присаживаясь на холодный деревянный стул и надеясь, что это сработает.

Смех старухи был похож на шелест сухих листьев. Однако в чёрных глазах не прибавилось ни страха, ни жалости.

— На-адо же! Помазанница его милости, — язвительно протянула Багра Ильинишна и усмехнулась. — Какая честь для моей скромной обители! Ну да он-то барин, так и я не фьерданин.

Она обманчиво-мягко посмотрела на Алину, и той стало ещё неуютней.

— Лучинки-то нет. Посвети-тко мне, девица, не откажи старухе.

Угольки-глаза глядели на Алину приглашающе. Та напряглась изо всех сил и даже зажмурилась, вспомнив, какой яркой была вспышка в царской обеденной зале — но ничего не произошло.

Это была полная катастрофа. Сколько бы Алина ни взывала к своему внутреннему свету, тот не появлялся. Взгляд старухи стал откровенно холодным.

— А ну, девка, сказывай, что про силу свою ведаешь, — приказала Багра, и что-то знакомое было в этом властном тоне.

Алина пристыженно молчала, пытаясь вспомнить хоть что-то из того, о чём генерал говорил ей на недавней утренней прогулке, однако незнакомые слова вылетели из головы, как не бывало. Речи о том, чтобы прочитать хоть пару страниц из учебника истории или поспрашивать Женьку, даже не шло.

Багра Ильинишна выпытывала её еще минут пять, задавая вопросы про историю гришей (на которых Алина позорно засыпалась), а затем махнула рукой.

— Делай, шо хошь, ума ни на грош, — пробормотала она, хмуря брови. — Да… По сусекам, что ль, поскрести?

Она прищурилась, разом став похожей на хищную птицу, и схватила Алину за запястье. Хлынул яркий, испепеляющий свет, и Алину накрыла непередаваемая радость — она и сама не знала, насколько тосковала по своей силе.

Спустя пару мгновений Багра отпустила её руку. Черты лица её стали острыми и резкими, глаза блестели.

— Ох и лень же ты, дева красная!

Тёмная душная комната поплыла перед глазами, уменьшилась, съёжилась. Алина пошатнулась, пытаясь вдохнуть, и едва не упала со стула. Она была как рыба, которую окунули в воду и тут же дёрнули обратно: сила, едва приходя, отступала, и это было хуже всякой пытки.

До этого ей и в голову не приходило, насколько генерал на самом деле щадил её: прикосновение на приёме царя показалось Алине теперь мягким, точно пёрышко.

Старуха вздохнула.

— Но-о, каши с тобой не сваришь, — поднялась она и подошла к буржуйке. — Эдак и вовсе окочурисся. Чаи нам с тобой, что ль, погонять?

Позже, покидая избушку, Алина осознала: пить травяной настой у милых старушек можно только на пороге обезвоживания. И то не факт.

* * *

Первый же глоток отозвался тупой иглой у виска. Старуха же, напротив, выглядела сосредоточенной и почти довольной.

— Глянем-ка, чегой там у тебя, — послышалось эхо зловещего шепота Багры, но его тотчас заглушил протяжный приближающийся гудок. Где-то разбилась чашка. Мир размылся, словно в тумане, и опять собрался — точно из дурного сна.

…Она шла по дороге, сжимая в руках изорванный розовый рюкзачок. Откуда-то Алина знала, что на нём была нарисована принцесса. Вместе с дорогой пришёл и страх: вокруг было темно, и Алина была твёрдо уверена, что надо идти быстрее.

Вдруг луч света выхватил и её, и пожухлую траву под ногами. Алина увидела, что её колготки порваны на коленках, а джинсовая курточка с бахромушками — в пыли.

Скрипнули тормоза. Взвизгнули стирающиеся об асфальт шины.

«Не могу вспомнить: что это за за место? Аж жуть пробирает».

Алина обернулась в сторону звука и замерла. Слепящая стена света остановилась, и девочка наконец смогла различить за ней огромную кабину грузовика. Дверь открылась, и с подножки соскочил ругающийся дальнобойщик.

— Ты какого хрена здесь забыла?! — он схватил маленькую Алину за плечи огромными руками, дыша в лицо перегаром. — Родители твои где?

«Трагедия на бронепоезде», — вспомнились ей чьи-то сочувствующие слова. До Алины начинало доходить, где именно она находится. Хотелось проснуться, но до жути правдоподобный сон всё не кончался. Приходилось смотреть.

Только сейчас она заметила, что шофёр огромный, как бык. Да и грузовик его казался размером с дом. Губы девочки задрожали, и дальнобойщик стал дрожать и размываться в её глазах, а потом две горячие капли потекли по щекам, оставляя грязные разводы. Не говоря ни слова, девочка указала головой в сторону.

Дальнобойщик отпустил её, открыв рот. Каждый, кто крутил баранку в Крибири, знал, где пролегает гострасса М5 «Каньон».

— А ты как там…? — дальнобойщик провел рукой по лицу, матюкнулся и махнул рукой.

Достав из кармана мятую пачку, он сунул в зубы сигарету и закурил. Затем принялся расхаживать по обочине. Кругом стояла беззвёздная тихая ночь. Дорога была пуста. Впереди поднималась заря, а через поле живой чёрной стеной шевелился Каньон. Описать его было нельзя, но от него мутило.

Если приглядеться, можно было заметить далёкие-далёкие огоньки рассыпавшихся деревенских домов. Местные, как и снующие по трассе водители, делали вид, будто не замечают Каньона. Наверное, черная неосязаемая стена казалась им привычной, знакомой. Железные дороги, бронированные поезда, пулемёты и гусеничные вездеходы давно покорили его, как покоряет хорошая плеть дикую лошадь.

Взрослые думали именно так, но малышка с розовым рюкзачком была живым свидетельством того, что ошибались. Взрослым не снились кошмары о липкой густой черноте, о тысяче глаз и тысяче рук, окружающих слабый мерцающий огонёк в ладошках маленькой девочки.

Алина дрожала от холода, наблюдая за беспокойным незнакомцем. Её руки были исцарапаны жесткой степной травой, через которую она продиралась, чтобы выбраться на дорогу.

— Так и мать-отец твои?.. Каюк им?

Девочка молчала.

Сигаретный огонёк то вспыхивал, то гас. Дым вился в свете фар. Рокотал огромный незаглушённый мотор. Наконец мужичок бросил недокуренную сигарету на землю и растоптал протёртым тапком.

— Полезай в кабину. Подкину тебя до Керамзина, а там пусть менты разбираются.

Свет от фар вспыхнул ярким солнечным светом, заполняя собой весь мир, а затем съёжился до размеров квадратной лампы в белом, в крапинку, потолке. Снова заныл висок.

«Куда меня занесло на этот раз?»

Весь потолок был расчерчен на квадраты, но кабинет был небольшой, и ламп в него помещалось всего две штуки. Квадраты на потолке Алина тоже подсчитала: их было пять с одной стороны стены и четыре с другой. А если считать всё вместе, это получалось...

Из-за лакированной двери, из коридора, послышались голоса двух женщин. Алина слезла с деревянного стула, подкралась и прислонилась ухом, чтобы лучше разобрать.

— Тесты показывают абсолютно нормальный уровень развития для её возраста. Аппетит пока снижен, но это тоже объяснимо.

— Но она всё время молчит! Наши её заклюют, как пить дать: те ещё трещотки. Была б поразговорчивей…

— Результат стресса, только и всего. Сами посудите, Тамара Васильевна, ребёнок такое пережил.

— Родителей так и не нашли?

— В Каньоне-то? — горько переспросил второй женский голос. Послышался шумный вздох.

— Да уж, Господи помилуй. Натерпелась, поди, пока к людям вышла.

— Вы как хотите, а надо бы определить её в класс, к ребятам. Друзей себе найдёт, социализируется. А там, глядишь, и заговорит.

Мерзкий сон всё крутился, цеплялся ледяной хваткой старушкиных пальцев. Точно сидишь в кино, а на экранчике крутят уже знакомый, не особо любимый фильм.

Сцена переменилась. Теперь Алина сидела на потускневшей и облупленной разноцветной лавочке, старательно вставляя ветки в вязаную жёлтую шапочку. Почему-то ей ужасно хотелось поиграть в оленя. К её ногам подскочил красный с зелёной полоской мячик, весь в пыли. За ним подбежала девочка.

— Ты новенькая? Меня Ксана зовут, Ксана Бумажникова. Пойдем играть?

Алина нацепила на голову шапку с веточками и соскочила со скамейки. Под детским ботинком хрустнул и раскрошился опавший осенний лист.

Картинки менялись быстрее. Сентябрьское небо вспыхнуло усталым солнцем, и Алина снова оказалась в другом месте. На этот раз в спальне для девочек. Находилась она в левом крыле, на третьем этаже. Некоторые из девчонок рассказывали даже, будто из местного коридора можно выбраться на крышу.

Стояла ночь, на стене замерло пятно света, в котором колыхались тени ветвей от тополя за окном. Другие девочки спали, но Ксана сидела на постели, обхватив худые коленки.

— У меня папа хороший вообще-то, — говорила она. — Он случайно сбил, он не хотел. Но милицейские сказали, что специально. Типа какое-то нетрезвое состояние. Он в тюрьме теперь, представляешь?

Она замолчала и положила подбородок на колени. Затем вздохнула и продолжила:

— Анна Николаевна передаёт ему всё от меня. Я ему рисую, пишу письма, стихотворения переписываю из книжки. В тюрьме, наверное, ему совсем нечего делать. Знаешь, когда он выйдет, мы снова вернёмся в квартиру. У меня там целый ящик игрушек, представляешь? И сто, нет, двести платьев! Я и тебя буду в гости звать, вот увидишь.

Алина сидела, прислонившись к железной спинке своей кровати, и не говорила ни слова, но верила безоговорочно. Даже немножко завидовала: её собственные родители исчезли в тёмной пустоте Каньона, а про игрушки даже речи не шло.

Моргнула. Оказалась в классе, стоя возле парты, по другую сторону которой находилась Ксана. Теперь она выглядела лет на двенадцать.

Плечи Анны Николаевны были закутаны в чёрный платок, а на столе рядом с классным журналом стояла фотография в рамке, развёрнутая к учительскому стулу. Откуда-то Алина знала, что там фото её сына, который уехал во Фьерду.

У доски с надписью «Классная работа. Упражнение 32», стоял, прижимая к груди книжку, худой мальчик с вьющимися волосами.

— Дети, это Мальен Оретцев, — негромко произнесла Анна Николаевна, положив руку на плечо Мала. — Он теперь будет учиться с нами.

Анна Николаевна подтолкнула мальчика в спину и он неуверенным шагом, оглядываясь кругом, как в лесу, пошел к задним партам. Алина проводила его долгим внимательным взглядом. Кто-то из мальчиков, глядя на новенького, прыснул, кто-то покрутил пальцем у виска.

Когда все дети сели, Ксана наклонилась к ней.

— Какой-то он странненький, да?

Алина не знала, почему некоторых детей называют странными. Ей Мальен показался самым обыкновенным мальчиком, только вместо футбола он обожал книжки про охотников и зверей. Он всегда играл один, ползая по маленькому парку на заднем дворе интерната. На шнурок от кроссовка, с двух концов, он привязал палку, надевал её через плечо и воображал, что это ружьё. С его уст то и дело слетали удивительные имена — Белый Клык, Казан, Неева, Балто.

«А я и забыла, что он так делал», — виновато вкралась мысль. Насколько же давно это было?

— А олени тебе нравятся? — это был первый вопрос, который Алина ему задала с тех пор, как Мальен появился в их классе.

— Олени? — мальчик задумался. — На Эльбьене их считают благородными животными. Тамошние оленеводы говорят, что их рога похожи на солнечные лучи. Я в «Языке шипов» читал!

Алина улыбнулась.

— Тогда я буду солнечным оленем, а ты…

— Одичавшей собакой в волчьей стае! — подхватил мальчик. Его глаза сияли, как солнечные искорки на мартовском снегу.

Сцена переменилась, и Алина снова услышала голос своей подруги. Вокруг пахло щами, белым хлебом и чаем. Гремели ложки, в столовой стоял гомон. Кто-то просил добавки, кто-то качался на стуле, кто-то просил списать по-братски, пока матеша не началась.

— Он тебе что, нравится, что ли? — кривилась Ксана, сидя напротив неё с тарелкой супа.

— Нравится, — отвечала Алина, не особо задумываясь над тем, какое значение в это слово вкладывала её подружка. Она смотрела в окно. Там, на улице, мальчик, уже лет пятнадцати, вешал на дерево кормушку.

«Ой, не-не-не. Нафиг! А можно это уже промотать как-нибудь?» — нехорошее предчувствие сдавило внутри. Впрочем, предчувствие ли? Ведь Алина наверняка знала, что будет дальше — ничего хорошего.

У Ксаны округлились глаза.

— Он же… чокнутый! Странненький!

— Да нормальный он, блин. Это вы все чокнулись! Зачем было разрисовывать его книжку херами?

— Алина, это что ещё за слова такие?! — возмутилась проходящая мимо Анна Николаевна.

Дети за соседним столом расхохотались. Ксана тоже улыбалась, едва сдерживая смех, пока Алина была готова провалиться сквозь землю.

— Затем, что это смешно, дурочка. Пусть скажет спасибо, что теперь она у него с картинками!

С нескрываемым удовлетворением, явно довольная своей шуткой, она отпила чай.

— Ты, кстати, второе будешь?

Алина отодвинула тарелку и встала.

…Ксана сидела на парте в окружении девочек. Многие из них уже начали краситься, но Ксана всё равно считалась самой красивой в классе. Она была худенькая, с каштановыми волосами и румяными щёчками. Розовый блеск для губ, бежевая футболка с космосом и нян-кэт, резинка для волос на запястье и матовый лак на ногтях.

Воспоминания, как-то говорил Мал, это когда ты заперт в теле человека, раз за разом совершающего одну и ту же ошибку. Теперь Алина его поняла. Она ничего не могла поделать, её губы сами собой произнесли глупые слова:

— Ксан… Давай мириться?

Девочки оглянулись на неё, и Алина почувствовала себя ужасно глупо, словно нищенка на пороге у богатых родственников.

— О, чудилка! А ты рил со странненьким мутишь, или Ксанка прикалывается? — спросила одна из девчонок.

Это была Варя или Лиза — Алина уже не помнила. Главное затаилось в другом: они учились в параллельном классе. Ксана Бумажникова рассказала всем, кому могла, о том, что Алине нравился Мал.

Алину накрыло удушающей волной стыда. Она метнула в Лизу гневный взгляд. Посмотрела на Ксану и, кажется, поняла: подругами они уже не были.

— Предательница.

— Сделай лицо попроще. Или тоже книжек начиталась?

— Я тебя подругой считала.

— Пересчитай. Такая же странненькая, как и твой жених. Я, может, с тобой дружила только потому, что мне тебя было жалко.

— А теперь не жалко?

— Неа. Жалко у пчёлки, пчёлка на ёлке, ёлка в укропе, а вы в глубокой жопе. Иди повой со своим дружочком на луну, только ко мне не приставай.

Сцена опять переменилась. Алина сидела на той самой скамейке, к которой когда-то подкатился резиновый мячик с зелёной полосой по кругу. По площадке, визжа, носились дети, скрипели качелями, продавали друг друг куличи из песка в обмен на листья.

Пробегавшие мимо пятиклассники то и дело дразнились:

— Тили-тили тесто, жених и невеста, поехали купаться — стали целоваться!

Алина наклонилась и, загребая пальцами землю, подняла склизкий и обросший мхом кирпич. Подбросила, поймала двумя руками. Мальчишек как ветром сдуло, только слышались отголоски смеха и глупой песни про жениха и невесту.

* * *

Закончилось всё так же внезапно, только ныла голова.

Что бы Багра ни искала в её прошлом, она явно была разочарована. Детские трагедии маленькой школьницы волновали её не больше, чем погода в Шухане.

— Прочь поди, — сказала она жёстко. — Приходи, как подрастёшь. Я не нянька, чтоб с дитятей сидеть.

Из избушки Багры Алина вышла, пошатываясь. Свежий и холодный осенний воздух, ударивший в лицо, казался, после тесной и душной избы, глотком воды. В конце тропинки её встретила, беспокойно заламывая руки, Женька. На неё Алина тоже теперь сердилась — заочно.

«Разобрали меня до косточек, а теперь ждут нобелевских открытий?»

Всю дорогу до Малого Алина шла молча. Боль и обида жалили ее изнутри. Свою расшитую золотом кефту она почти ненавидела. Водолазка противно липла к телу, но самым отвратительным было такое же липкое ощущение в груди, и как ни старалась Женя разговорить Алину, та не могла от него избавиться.

Она почти уже успокоилась — пока не заметила в одном из дворцовых коридоров Дарклинга. То ли он направлялся на очередное совещание, то ли еще куда-то — но обида при виде него вспыхнула с новой силой.

«Мог бы предупредить, кальмар штопаный!»

Алина прошла мимо него молча и почтительно, как ей показалось, кивнула, даже не подняв глаз.

— Не пускай сюда никого, — приказала она Женьке, когда они зашли в помпадурную.

Та, явно обеспокоенная ее состоянием, начала щебетать что-то утешительное, но Алина была непреклонна.

В ванной она обтёрлась быстро, по-спартански, орудуя жёсткой щёткой так энергично, что Сафиной стало её жалко.

— Алина, ты вся красная!

— А какая должна быть? Белая? — съязвила та, демонстрируя свои явно смуглые шуханские ладони. — Хватит. Я и так слишком много времени просидела, сложа руки.

— Мне тоже уйти? — обиженно уточнила Женька. Алина запоздало вспомнила, что цвет Сафиной — белый.

— Как пожелаешь, — равнодушно пожала плечами Алина, хотя и знала, что та не виновата.

Когда Женька скрылась за дверями, ей стало совсем погано.

Она села на ковёр, поджала колени и тихонечко заскулила. Плакала она неумело и долго. Чувство собственной острой покинутости и ненужности затопило Алину с головой. Ей вспомнились слова Мала, сказанные, когда они оба были ещё слишком юны, чтобы полностью осознать их смысл. А теперь этот смысл накатил на Алину удушливой волной, придавил, как бетонный блок.

— Это потому что ты не похожа на всех девочек в классе, а я не похож на всех мальчиков. Мы с тобой вообще ни на кого не похожи. Может быть, мы не только для Ксаны будем странненькими, а вообще для всех. Всегда. Где бы мы ни были.

— А вот и неправда! То, что Ксана дура, ещё не значит, что все вокруг дураки. Я просто заведу себе новую подругу. Много новых подруг! И никто больше не скажет мне, что я какая-то... не такая!

Мал молчал, похоже, не желая — или не умея — спорить.

— Мог бы и сделать хоть что-нибудь, — не утихала Алина, злясь теперь ещё и на него. — Втащил бы как следует.

— Ксане? — уточнил Мал, ненавязчиво намекая на абсурд этой просьбы.

— Тем пацанам. — Алина ткнула в сторону, куда смылись пятиклашки. — Придурок.

С тех пор Мал вырос, поступил в институт, нашёл свою компанию среди одногруппников, его любили преподаватели, на него заглядывались девчонки. Детская мечта о покорении дикого северного Нью-Зема превратилась в желание стать картографом. Мал Оретцев был усердным, усидчивым, добрым и сходился с людьми удивительно легко для мальчика, которому приходилось отбиваться от одноклассников.

А вот насчёт Алины он, сам того не желая, оказался прав. С того дня, как Алина перестала дружить с Ксаной, она так и не нашла в Керамзине подруг. В ИМОР Алина поступила только потому, что туда шёл Мал — единственный близкий ей человек, готовый вечерами сидеть вместе с ней над контурными картами и объяснять, где в Равке находится нефть, где газ, а где железо.

Алина Старкова была чужой в Керамзине, чужой в ИМОРе, а теперь стала чужой в морозовском лицее.

Утерев красное опухшее лицо ладонью и пошмыгав носом, она переползла с ковра на кровать, где лежал оставленный ею макбук. Открыв серебристую крышку с яблоком, Алина щелкнула стрелочкой по пустому вордовскому документу. На белой странице развернулось незаконченное ею письмо.

«Многоуважаемый Мал,

Спешу сообщить, что ты жопа, потому что не пишешь. Нет, ты, конечно, всё равно сюда не достучишься (у меня удалили все странички), но надо же мне на тебя как-то сердиться, раз ты далеко!

Если бы ты только знал, что со мной произошло. Ну ты и знаешь, наверное: я же просила передать, что со мной всё в порядке. Ну как в порядке? Я жива и с меня сдувают пылинки, но на этом всё.

Малый дворец — душнейшее место на свете! Наш Керамзин на его фоне панк-нефор, ей-богу. Здесь выбешивают все: ученики-мажоры (ей-богу, здесь все как наша Ксана, помнишь её?), бесцеремонные горничные, истуканы-опричники, эта поганая лакшери-семейка по соседству (иф ю ноу). Из адекватов здесь только Женька. Ну и, может, ещё Наденька и Маша, окей. Как-нибудь расскажу о них побольше, но они норм.

Преподы не в счёт: чё они, виноваты, что ли, что они преподы?

Хуже всех — министр. Приезжал к нам на конфу пару дней назад. Рожа надменная (так бы и плюнула!), вышагивает как деревянный солдат Урфина Джюса, сам весь какой-то стрёмный. На всех вокруг смотрит, как на насекомых. Сегодня вон в библиотеке…»

Алина вздохнула. После Багриной избушки эти жалобы казались каким-то детским лепетом. Во-первых, Малый дворец бесил её в целом, министр лишь был ложкой бензина в этой пороховой бочке, а во-вторых… Мал точно не решит все её проблемы. Женьке вон сегодня уже нагрубила, как будто она была виновата.

Исподволь, мельком проклюнулась мысль:

«Ты давно не в седьмом классе, чтобы ныть, что никто тебя не понимает. Да и три норм девчонки рядом — это втрое больше, чем было в Керамзине. Может, и прорвёмся».

В конце концов, сколько раз сам Мал находил для неё ободряющие слова?

«Ладно, фиг с ним. Знаешь, Мал, на самом деле ты рил охуенный друг. Типа я всегда это знала, но как-то фоново, а тут мне словно глаза открыли. Спасибо за то, что терпишь мои закидоны, и за то, что прочитаешь мои излияния. Да вообще там за всё.

Жалко, что здесь даже позвонить не дадут. Я правда очень надеюсь, что с тобой всё хорошо. И ужасно скучаю.

Твоя Алина».

Я открою дверь — и тебя там нет

Этот дом холодный без тебя.

IC3PEAK — Где мой дом?

«Привет, Алина.

Я жив. Хотя тот, кто отправил меня сюда, явно рассчитывал на другое. Сегодня я выберусь отсюда, найду тебя, и мы сбежим».

Мал вырвал тетрадный листок, на котором писал эти слова, и чиркнул зажигалкой с уголка. Полупрозрачное танцующее пламя медленно поползло вверх по клеточкам, подбираясь к серым графитным буквам, выжигая чёрный полукруг. Наконец слова исчезли, и Мал, отряхнув, уронил обгоревший уголок на землю.

Фьерданский пригород окутала ночь, однако ни темноты, ни тишины в ней не было. Километрах в пяти на западе небо красили вспышки работающей артиллерии, доносившейся до их батальона раскатами грома.

Убедившись, что сослуживцы спят, Мал осторожно свернул спальник, перетянул ремнями и забросил себе за спину — рядом с рюкзаком. Сегодня он, Чирок и их товарищи спали на полу в зале ожидания велесхолмского вокзала. Дуб, их сержант, сегодня стоял на часах.

Осторожно, стараясь не шуметь, Мал прокрался к окну, выходящему на перрон, и выглянул. На улице было темно. Фонари отрубили, чтобы не превратить спящую роту в одну большую мишень, но Мал не видел даже тлеющей в темноте сигареты старшего сержанта.

В последний раз Мал оглянулся на Чирка, товарищей и подумал о том, что больше не увидит никого из них. Артобстрелы, растяжки, мины, пули, сепсис — на войне было столько способов умереть, и каждый раз эта смерть была отвратительна.

* * *

В детстве Мал часто представлял себя отважным первопроходцем, у которого в целом мире нет ничего, кроме ружья, рюкзака и верного пса. Задний двор интерната превращался в непроходимую тайгу, полную рысей, медведей и волков.Теперь же иная тайга окружала его — чёрная, густая и неприветливая. В жизни она казалась даже страшнее Каньона: к Каньону выросший в Равке Мал привык, а вот настолько густой лес видел только на иллюстрациях к романам Кёрвуда.

Да и сам Мал теперь казался себе не путешественником, а домашним псом Казаном, что попал в волчью стаю. И ему предстояло найти свою волчицу.

С тех пор, как его забросили в грузовик и вывезли из Ос-Альты, прошло около двух недель. Сначала их три дня везли до границы. Один раз Мал безуспешно попытался сказать шофёру, что оказался среди контрактников не по своей воле.

— Начальство разберётся, — ответил тот.

Из всех солдат, а в кузове их насчитывалось двадцать пять душ, Мал был единственным, у кого с собой не было ни котелка, ни спальника. Одна потёртая джинсовка с чужого плеча, значок ГТО на груди и старый школьный рюкзак с аккуратно подшитыми лямками. Внутри лежали две пары скатанных чёрных носков, купленное летом на рынке бельё, майка и алинина тетрадь по страноведению, которую Мал взял, чтобы дописать ей конспект.

Стоило Малу понять, что обратно его никто не повезёт и даже на обочине не высадит, как он принялся зарисовывать в тетрадь дорожные указатели, записывать названия городков, сёл и деревень. Под Раевостью он даже успел зарисовать номер междугороднего автобуса. На расспросы Чирка только отмахивался.

— Рисовать люблю.

— Талант, — с завистью протянул Чирок. — А меня нарисуешь? Я те пюрешку дам.

— Нарисую, — кивнул Мал, ощутив лёгкий укол вины.

Чирок явно считал Мала своим приятелем, в то время как он сам думал только о том, как вернуться в Ос-Альту и найти Алину.

Если уж быть откровенным, Малу пришлось бы совсем худо, если бы он не познакомился в дороге с Мишей Чирковым, которого называли просто Чирок. Родом он был откуда-то из-под Ос-Керво, из деревни Нижняя Кервь, по образованию повар-кондитер. Чирок делился с ним колбасой и ролтоном в стаканчиках. Набив щёки, принимался рассказывать про старушку-мать и отчима, который тоже уезжал во Фьерду.

— В Кервах у нас ловить нечего — даром что море недалеко. Мать вон за двадцать пять тыщ горбатится, пенсионерка. Ей как за отчима деньги пришли, она хоть в санаторий нормально съездила. Впервые лет за тридцать, прикинь?

— А я сирота, — признался Мал. — В интернате жил, в Керамзине.

— Чего так? Старики померли?

Простота и откровенность Чирка обязывала ответить тем же. Мал опустил взгляд на свои руки.

— Вроде того. — чуть сбившись, ответил он. — Мне когда двенадцать было, дед газ на кухне открыл. Шизофрения у него была, а родители присматривали. Ну, в общем, возвращаюсь я как-то летом с кружка по природоведению, а под окном нашей пятиэтажки пожарные и газовая служба.

— Мда-а, братишка. Помотало нас с тобой, — Миша Чирок достал из нагрудного кармана помятую пачку «Петра», открыл и протянул Малу. — Курить будешь?

— Не курю.

— Ну, куришь не куришь, а пачку себе заведи. Сижки в армейке первое дело. Дед-то у тебя под старость двинулся?

— Не, ещё до меня такой был. Помню, мать рассказывала, он в милиции работал. Приехал как-то по вызову в одну квартиру, а там притон. Ему кто-то в висок ударил самодельным кастетом, пробил череп. Девяностые это были. Из милиции его на пенсию сразу отправили, он запил, ну и…

Он махнул рукой, мол, сам понимаешь.

Ближе к границе всё чаще стали попадаться другие грузовики с солдатами. Однажды они на целых пятнадцать минут встали перед железнодорожным составом. Ребята выскочили покурить, а Мал молча разглядывал вереницу мерно грохочущих вагонов с танками, БТРами, ракетами, топливом. Промозглый ветер забирался под джинсовку, заставляя вжимать голову в меховой воротник.

Поезд всё не кончался. Малу даже показалось, что во Фьерду везут вообще всё вооружение, которое имелось на службе у равской короны.

«А ведь все эти вагоны не остаются там, — вдруг подумал он, прогнав задумчивую полудрёму. — Их отправляют назад, за оружием и новым топливом».

— Че задумался? — Чирок толкнул его локтем в бок.

Мал вздрогнул от неожиданности, от души надеясь, что выражение лица его не выдало.

— Да так… Слушай, я как-то курсовую писал по железным дорогам Равки. Вот эта — она же от Раевости идёт?

Чирок пожал плечами и сплюнул в сторону, затягиваясь сигаретой.

— Хер её знает. Я про Восточную Равку только в новостях по ящику смотрел. Ну знаешь, типа Его Величество подписал какой-то указ, жена Его Величества пожертвовала что-нибудь в детский дом и всякая такая муть.

Мал невольно подумал, что Алина могла бы сказать то же самое и в тех же выражениях.

— А нас ведь, я слышал, до Велесхома повезут? — продолжал допытываться Мал.

— Да вроде. Важный какой-то город, опорный пункт гансов. Мясорубка, говорят. А че спрашиваешь? Боишься?

Мал покачал головой. Отвечать не хотелось — дышал на руки. Когда бесконечный состав умчался, шофёр свистнул из кабины, и парни запрыгнули обратно в грузовик.

О Велесхолме писали на последних страницах учебника Новейшей истории за одиннадцатый класс, но Мал о нём подумал не сразу. Ему вспомнилось, как однажды Анна Николаевна пришла на урок в чёрном платке и с опухшим заплаканным лицом. Она ничего не сказала, но к вечеру весь интернат перешептывался, что её сын попал в окружение где-то во Фьерде. Вспомнились старые кадры, мелькающие в новостях по телевизору. На них были грязные уставшие военные с отрешенными глазами. То и дело слышались слова, которые Мал тогда понимал плохо, но чувствовал, что за ними крылось что-то ужасное — окружение, ошибка командования, Велесхолмский котёл, чудовищные потери, прорыв, генерал Крыгин, генерал Дарклинг, генерал Хаген, трибунал, высшая мера.

Но главное, что сын Анны Николаевны так и не вернулся.

Границу пересекали ночью. Задремавший на плече у Чирка Мал проснулся от лая собак и окрика часовых. Шофёр постучал в окошко, собрал документы в потрёпанной папке и выскочил из кабины, хлопнув дверью. Тут же в глаза ударил свет фонарика.

— Щас буду называть фамилии, — хрипло проорал голос за фонариком. — Вы — на улицу по одному. Просыпаемся все! Бегом! Аксёнов!..

Один из солдатиков, неуклюже спотыкаясь о берцы сослуживцев, прополз, нагнувшись, к выходу и выпрыгнул из кузова. Пограничник с фонариком, глядя на отданную шофёром папку, проорал следующую фамилию:

— Беляев!

— Я, — подскочил сосед Мала.

— Головка от хуя! На выход!

«Сейчас! — Мал беспокойно подобрался. — Сейчас я скажу проверяющему, что оказался здесь по беспределу, и меня отправят обратно».

Беляев неуклюже вылез на улицу. Пограничник продолжал перечислять фамилии. «Дулин! Дикушин! Ерохин!» Молодые парни один за другим подхватывали вещмешки и шагали в зябкую фьерданскую ночь.

«Кевролятин! Иванец! Игумнов!»

Служебные овчарки срывали голоса и лаяли так же хрипло, как офицер с фонариком и папкой. Возле их морд вились клубы пара. Они рвались с поводков, разрывая лапами хрупкий, едва выпавший снег.

«Нуралиев! Ольхов!»

— Оретцев!

Мал подскочил. Он выходил одним из последних, а потому даже не споткнулся о чужие берцы, когда шел к выходу.

— Товарищ… офицер! — Голос Мала споткнулся о звание.

— Чирков!

— Товарищ…!

— Чухнов!

— Това…

Пограничник повернулся к нему лицом, и Мал тотчас пожалел, что вообще открыл рот.

— Извините, товарищ офицер. Дело в том, что я оказался в этом списке нечестным образом. Меня не должно здесь бы…

Пограничник скривился:

— Детский сад, сука.

Последний солдатик выскочил из кузова, проверка документов кончилась, и им велели забираться обратно. Грузовик с рокотом двинулся с места, солдат в кузове тряхнуло, и их повезли дальше. Мал корил себя за то, что ему не хватило духу настоять. А что теперь толку? Оставалась надежда, что хоть на месте к нему кто-то прислушается.

Привезли их, когда на улице начало светать. Мал выскочил из грузовика в числе последних с рюкзаком на плече. Вместе с прохладным осенним воздухом в нос ударил какой-то ещё странноватый запах — сладковатый, гнилостный.

Неподалеку, прямо на снегу был расстелены брезентовые полотна, а на нем лежали рассыпанные… Мал замер, как оглушенный, и не мог оторвать от них взгляда. Человеческие кости. В земле, в обрывках посеревшей ткани, с остатками иссохшей кожи. Черепа с провалившимися открытыми ртами и остатками волос.

Словно сквозь сон, Мал услышал, как рядом рвёт Чирка.

— Освободили? — послышался окрик.

К новобранцам подошел офицер. Лицо его было скрыто балаклавой, видны были только глаза — и Мала они поразили. Настолько тяжёлый неуютный взгляд просто не мог принадлежать человеку. Тот смерил взглядом каждого. Не успевший прийти в себя Мал опустил глаза и увидел, что на бронежилете командира рядом с парой автоматных рожков было прикреплено украшение — цепочка из человеческих зубов.

— Ты, — он ткнул пальцем в остолбеневшего Мала и ещё в нескольких, — Ноги в руки и бегом загружать.

Хлопнула дверь. Подошел шофер с сигаретой в зубах, чиркнул зажигалкой, хлопнул офицера по ладони.

— Здарова, Дуб. Двухсотых насобирали?

— Прошлогодние. Этот сраный пригород по рукам ходит, как керчийская шлюха. Гансы, гриши, наши. Всех понемножку.

— Говорят, скоро и литы здесь лежать будут.

— Жаль только, жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе. Пять лет воюю, и столько же про литов байки ходят.

Перекурив с шофёром, Дуб подошел к Малу и толкнул его в бок.

«Не стой, солдат! Берись вон за тот край брезента, а я за этот возьмусь. Это несложно, как одеяло хлопать».

Мал, отдав рюкзак Чирку, наклонился и взялся за самые уголки, суеверно боясь задеть голыми останки руками. Кости со стуком скатились в провисшую середину.

— А где гробы? — Мал вдруг осознал, что не видел поблизости ни крестов, ни гробов, ни могил.

— Гробы свежим полагаются. Или тем, у кого имя со званием есть. А этих теперь только там разберут, — Дуб бросил взгляд в мутно-серое фьерданское небо.

Как вера в бога уживалась в нём с брелком из человеческих зубов, Мал спрашивать не решился.

Мёртвых грузили туда же, откуда пятнадцать минут назад сошли живые. Шофёр заскочил в кабину, принял брезент из рук Дуба и подтянул внутрь. Ткань чуть наклонилась, и Мал с ужасом увидел, как лужица чуть подтаявшей воды из-под человеческих костей течёт ручейком и выливается ему на куртку и штаны.

К горлу подступила тошнота. Шофёр успел рывком подтянуть брезент в кузов прежде, чем Мал отпустил его, однако лежащий с краю ботинок с куском ноги примерно до колена всё же вывалился и упал в рыхлый снег. Дуб спокойно поднял его и закинул обратно в кузов на брезент. Затем хлопнул этой же рукой по спине Мала.

— Отмирай. Гражданский шмот тебе один хрен больше не пригодится. Пойдём остальных тащить.

«Остальных» набралось ещё на пять брезентовых плащей. Некоторые тела не успели совсем мумифицироваться. На таких сохранялась форма, полевые кефты, ремни и ботинки. Лица и руки у них были объедены птицами и собаками. Как понял Мал, останки было решено вывезти в лес и закопать где-нибудь в овраге, подальше от расположения. Делалось это в первую очередь затем, чтобы не привечать зверьё и не разносить заразу.

Когда заполненный костями грузовик поехал прочь, прибывших солдат наконец сверили со списками, а затем отправили на санобработку и за сухпайком с боекомплектом. Все принялись расходиться, а Мал остался на месте, не чувствуя, как Чирок тянет его за рукав.

— Пойдём, — уговаривал он. — Горячего поешь, отмоешься.

Солдату, воюющему в суровых условиях фьерданской лесополосы, полагалось иметь: автомат, пять магазинов, четыре гранаты, нож, бронежилет, шлем, спальник и сухпаёк. Мал, Чирок и остальные честно отстояли очередь в полуразрушенной и обгоревшей фьерданской церкви, которую временно превратили в склад. Со стен на пришельцев из чужой страны смотрели волки, валькирии, герои фьерданских легенд и сам Джель — яростный и неумолимый бог вечной войны.

Получив боекомплект, новобранцы отправились на санобработку — или, говоря проще, в баню. Под неё приспособили брезентовую палатку. Из окошечка торчала жестяная труба, валил дым. Мал одеревеневшими руками стащил с себя одежду и оставил на рюкзаке.

— Ты потом прачкам отдай, — подсказал ему Чирок. — Они с хлоркой отстирают. Как новенькое будет.

Мал поднял на Чирка опустевший взгляд. Он сомневался, что когда-нибудь сможет воспринимать «как новые» вещи, в которых он грузил человеческие кости.

Ночью никто из них уснуть. Ему, Чирку, Аксёнову, Кевролятину и Иванцу отвели место в бревенчатом доме. Работала артиллерия. Бомбили по центру Велесхолма. Лежащие в спальниках солдаты вздрагивали от каждого далёкого раскатистого взрыва. Свист, летящий по небу всполох, вспышка, грохот, вой сирены. Чирок вцепился пальцами в свой автомат, будто надеялся, если что, отстреляться им от бомб.

— Наши, наверное, в пыль всё разворотили, — шепотом произнёс Аксёнов. — Неужели хоть один фьерданец там может выжить?

«Выживет ли здесь хоть один из нас?» — спросил про себя Мал, но ничего не сказал. Он скребся в бане щёткой чуть ли не до крови, но ему казалось, будто вода из-под мертвецов просочилась ему под кожу и впиталась в него, как в губку. Что теперь от него самого пахнет землёй и мертвецкой гнилью.

Мал не смотрел телевизор и не читал новостей. Он мог бы куда больше рассказать о том, какие животные водятся во Фьерде или как называются местные горы, чем о войне, которая шла здесь последние лет десять. В армии он не служил — и воевать никогда не хотел.

В Керамзин на уроки к ним иногда приходили ветераны — гриши и отказники. Пели песни под гитару и рассказывали о погибших сослуживцах. Раз в год керамзинских детей водили класть цветы на памятники, посвященные «героям, доблестно защищавшим северные границы». Мальчики в фуражках и девочки в бантиках с выражением читали стихи про войну. Их снимали рядом с губернатором Керамзина для газет и показывали по местному телеканалу.

Утром их поднял Дуб. На деле Дауленов Уржан Байметович, уроженец южных тенгрийских степей, по званию старший сержант. При встрече ему полагалось отдать честь, но каждому, кто вытворит такое гадство, Уржан Байметович пообещал отстрелить руку. Фьерданские снайперы уложили десятки офицеров, просто глядя, перед кем солдаты прикладывают руку к голове. За завтраком, пока новенькие ложками глотали горячую гречку с тушенкой, Дуб сообщил, что их всех зачислили в 3-ю стрелковую роту 111-го батальона «Крибирь».

Затем сказал следующее:

— Три месяца назад поступил приказ закрепиться в Велесхолме. Гансы вцепились в этот кусок земли, как блохи в собаку.Так что готовьтесь. Из вас будут набирать разведывательно-штурмовые группы.

Встав, Уржан Байметович, усмехнулся и прокричал:

— Вам выпала великая честь, шнурки. Вы умрете там, где умирали герои Велесхолмкой мясорубки. И поскольку среди вас нет гришей, Дарклинг даже не почешется, чтобы прикрыть ваши жопы.

«Бежать», — подумал Мал, сдавив в кулаке алюминиевую ложку, и на этот раз мысль даже не была связана с Алиной.

Велесхолм — Мал помнил это ещё по керамзинским урокам географии — не слишком большой город, всего на 100-200 тысяч жителей. Железная дорога из Раевости, построенная еще в староцарские времена, как раз проходила через него. В ЕГЭ, в 12-м варианте, вопрос про это был. На картинках в учебниках и тестовых заданиях Мал видел фотографии старинных, мощёных булыжником средневековых улочек.

Настоящий город оказался иным. Солдаты шли по его улицам вслед за медленно ползущим танком. До сих пор Мал не видел ни одного уцелевшего здания: всё было разрушено и черно от копоти. Под ногами валялись осколки стёкол, ветки, битый кирпич, консервные банки и прочий мусор. Во дворах на детских площадках ржавели и рассыпались брошенная военная техника, гильзы от снарядов, автомобили без хозяев.

Дуб говорил, что город нельзя считать взятым до тех пор, пока равский солдат не сможет пройти по его главной улице на своих двоих, не словив пулю.

— В центре, в каждом здании выше трёх этажей сидит по десятку гансов. У них — винтовки, автоматы и РПГ, у нас — танки, артиллерия и покоцанный батальон. Они воюют на своей земле, где знают каждый двор, а мы даже ссать ходим, озираясь.

После ночных бомбардировок в воздухе пахло гарью. Некоторые дома горели до сих пор. По земле стелился дым. На шагающих солдат оглядывались местные, смотрели с ненавистью и презрением. Слышался вой. Мал оглянулся, думая что воет собака, но это оказалась пожилая женщина. Она сидела на ступенях у подъездной двери и выла, раскачиваясь. Большие руки старухи были красными от ожогов.

Увидев равских солдат, она закричала сорванным голосом и бросилась на них, сжав руки в кулаки. Оцепеневший Мал даже не подумал отскочить. Женщина осыпала его ударами и проклятиями на фьерданском. Мал не знал языка, просто боли и ярости в ее голосе было столько, сколько ни одна живая душа не способна вынести.

Дуб ударил ее прикладом в лицо, и она упала, оставшись лежать на дороге.

— У неё ожоги, — нетвердо произнёс Мал. — Ей нужен целитель.

— Последний целитель из нашего батальона подорвался на растяжке. Кишки вдоль дороги растянуло, как праздничные флажки. Гансы — упрямые уроды. Не вздумай их жалеть, или закончишь, как он.

— А что она говорила?

Дуб не ответил, шел молча. Мал уже было подумал, что так и не узнает, как тот сказал:

— Мать её в хате была, неходячая. Сгорела заживо.

К вечеру их рота добралась до зачищенного здания ЖД-станции. Солдатам наконец позволили набить животы. После целого дня на ногах в полном боевом разгрузе Малу ужасно хотелось двух вещей: наесться до отвала и лечь спать. Скинув с плеча рюкзак и автомат, он сел на скамейку в зале ожидания. Чирок повалился рядом и с блаженным видом закурил.

Ночевать решили там же, на каменном полу. Соорудили костерки из сломанной мебели, наскоро раскидали вокруг спальники, уселись жрать. Дуб вызвался быть первым часовым — не доверял необстрелянным новичкам.

Мал лёг спать вместе со всеми остальными, но запрещал себе закрывать глаза.

«Закрою глаза, усну, а завтра меня отправят штурмовать центр. Нет уж, обезьяний майор, я тебя ещё найду и в лицо скажу всё, что о тебе думаю».

Мысль об ухмыляющейся морде майора Голицына заставила Мала сжать кулаки. Он не дрался никогда в жизни, но если бы прямо сейчас увидел майора…

Когда со стороны Чирка послышалось знакомое ровное похрапывание, Мал выбрался из спального мешка, расстегнул рюкзак и достал тетрадь с вложенным в неё огрызком карандаша.

«Привет, Алина.

Я жив. Хотя тот, кто отправил меня сюда, явно рассчитывал на другое. Сегодня я выберусь отсюда, найду тебя и мы сбежим».

Мал уже закрыл тетрадь, как вдруг подумал: если его поймают, то обязательно обыщут, увидят записку, и тогда он отсюда точно не выберется.

Украв из-под спальника Чирка зажигалку, Мал сжёг своё короткое письмо. Зажигалку с виноватым видом сунул к себе в карман.

— Прости, Миш, но мне пора, — пробормотал он и принялся сворачивать спальник.

* * *

Фонари возле платформ не горели: их выключили на случай обстрела. Мал с рюкзаком на спине быстро глянул по сторонам — никого. Затем гуськом пополз к замершим в темноте вагонам.

Услышав от Чирка, что везут их в Велесхолм и увидев мчащийся к границе состав с вооружением, Мал быстро прикинул про себя, как именно выберется обратно. План, конечно, тяп-ляп, но на другой времени не было.

Мал втиснулся под колёса, переполз под вагоном на другую сторону, чтобы его не было видно с вокзала, поднялся-отряхнулся — и замер, чувствуя, что земля уходит у него из-под ног. В лицо ударил свет карманного фонарика. Его засекли.

— Далёко собрался? — послышался голос сержанта Дауленова.

Мал, опустив руки, молчал. Дуб подошёл к нему вплотную, нависая. В живот Мала упёрлось дуло автомата.

— Под статью захотел, дебил малолетний? Знаешь, что я с тобой по закону сделать должен? — Дуб отошел на шаг назад, держа его на прицеле. — Значит так, оружие на землю, быстро.

Мал послушно сбросил с плеча автомат. Следом на укрытую снежком щебенку легли гранаты, нож и магазины с патронами.

— От-тпустите меня, — Мал поднял руки. В горле стоял ком, улицу размыло от подступающих к глазам слёз. — Я должен вернуться в Ос-Альту. Алину похитили, а меня… с-силком!..

— Херню не мели. Я твою подпись на контракте лично видел.

— Я… — сорванный голос дрогнул, и Мал, собрав всё свое стремительно исчезающее мужество, сказал, насколько мог, четко: — Я её не ставил.

Дуб ему не верил. Мал видел это по его нечеловеческим глазам, и чувство неизбежно приближающейся смерти вонзилось в тело ещё глубже. Сдавило, стиснуло, сомнкуло зубы на горле — ни пошевелиться, ни вздохнуть. Только глядеть на дуло автомата и ждать, что вот-вот из него вырвется пуля.

И Мал уже видел, что случается с теми, кто умирает во Фьерде.

— Знаешь, на что это похоже, Оретцев? — зло цедил Дуб. — На то, что ты подписал бумажку, надеясь подзаработать, потом повидал дерьма, обосрался и теперь хочешь свалить, на ходу сочиняя мне басни.

— Я не трус! — крикнул Мал, нервным движением размазывая слёзы по лицу, — Я… даже доучиться не успел! У меня последний курс был. Д-диплом. А меня сунули в эту скотобойню. К-кости, об-бстрелы…

Истерика захлестнула Мала. Давясь словами, он упал на колени. Холод колол влажные щеки.

— Не убивайте меня. — умолял он. — Я устал. Я хочу домой. К Алине.

Он едва слышал, как Дуб подошёл к нему, и всё повторял, что хочет домой, домой, домой. К Алине.

Дуб хлопнул его по щеке. Мал поднял голову и увидел, как тот протягивает ему сигарету.

— На.

Дрожащими пальцами Мал взял её и зажал зубами. Оказалось, не с того конца. Пришлось вытащить и повернуть фильтром к себе.

— Херней не занимайся, Оретцев. У тебя контракт бессрочный.

Дуб чиркнул зажигалкой, Мал судорожно затянулся и подавился едким дымом.

Неизвестно сколько он просидел вот так, на коленях. В горле першило, руки немели от холода. Дуб не говорил ни слова. Автомат он опустил, но и руку с приклада не убрал. Дёрнешься — убью, что называется.

Мал выкурил половину и затушил сигарету о снег.

— Не могу я здесь оставаться, — пробормотал он, едва истерика затихла. — Я оружие в руках держал, только когда мы с Алинкой в тире по банкам стреляли. И людей я убивать не хочу.

— Здесь никто не хочет, — отозвался Дуб, — приходится. Так что давай подымайся и кончай сопли размазывать.

После срыва осталась только пустота. Мал шмыгнул носом и принялся поднимать оружие, которое до этого бросил на землю. Автомат, несколько магазинов, гранаты.

Думать о том, что он всерьёз думал отстреливаться, если за ним отправят погоню, сейчас было почти смешно. На губах Мала даже улыбка сама собой вылезла. Глупая, нервная и неуместная — как он сам на гребаном фронте.

Затем он встал, отряхнул колени и выпрямился. Ползти обратно под поездом Дуб его не заставил: шли в обход вагонов. Под солдатскими ботинками хрустел снег. Мал ничего не ждал и ничего не спрашивал, — слишком устал для этого, — но Дуб всё равно сказал:

— Я тебе такой совет дам, Оретцев. Держись товарищей, учись и выживай. Месяц-другой продержишься, глядишь, какую-нибудь бирюльку на грудь заработаешь. У нас их обычно большие начальники лично навешивают для телевизоров, чтоб народ героев видел. Там попробуешь достучаться. А про дезертирство даже не думай, это только в один конец дорога. Поймают фьерданцы — яйца выкрутят, поймают наши — выкрутят, подтянут и заставят жрать. Понял меня?

Мал понял всё. Лишь один вопрос не давал ему покоя: как грёбаная жизнь может быть настолько несправедлива?

Мужчинам свойственно делать вид, как будто у них ничего не болит

Ведь самых сильных и смелых самых мужчин пугает больничный запах

А после какого-нибудь недуга мужчины закапывают друг друга

Был человек — и нет, в поле торчит портрет

Дайте танк(!) — М

— Все ученики Багры терпеть не могут занятия с ней, — утешила Алину Женя, похлопывая её по спине.

Алина тайком утёрла слёзы. Говорить о Багре или тем более о Керамзине с кем-то, кроме Мала, не хотелось. Если бы только было возможно ему позвонить или написать… Подавив знакомое покалывание в носу — еще не хватало, разныться снова, — она упрямо спросила Женьку, можно ли восстановить доступ к старым соцсеткам.

Женька без колебаний покачала головой.

— Слежка во дворце, зайчонок, это что-то на уровне базы макияжа: выданный тебе твиттер-аккаунт будут просматривать так же буднично, как Её Величество делает трёхступенчатый уход перед сном. Если ты, конечно, не забыла.

Пришлось смириться.

Вечером, после ужина, Алина села за уроки. Не то чтобы ей очень уж хотелось их учить (совсем наоборот), но колкие слова сухонькой старушки преследовали её.

«Ох и лень же ты, дева красная», — шелестел насмешливый голос.

Алину передёрнуло. Перспектива выдержать еще один тет-а-тет с милой пенсионеркой, не выучив историю гришей, казалась настолько же взвешенной, как лезть на дно без акваланга.

«Брр! Как вспомню, так вздрогну».

Учебник по истории гришей был открыт на пятом параграфе, на картинке с Морозовым на коне. Лицо у Морозова было героическое: будто его бьют током, а он терпит. Старательно конспектируя учебник, Алина то и дело поглядывала на часы: шесть вечера! У себя в ИМОРе она в такую рань даже готовые лекции от Мала не открывала.

Вздохнув о прежней беззаботной жизни, Алина тоскливо выписала результаты поражения литславских войск под Раевостью.

Судя по нуднейшим абзацам из учебника, когда Яромир стал первым царём династии Ланцовых, Морозов сформировал первый «гришовский полк» для царской службы, публичные наказания за «ведовство» отменили, а также впервые был канонизирован гриш — мученица и целительница Людмила из Раевости. Канонизированных до этого Святых церковь гришами как не признавала, так и до сих пор отнекивается.

«Надо признать, нам и правда этого не читали», — про себя отметила Алина. На уроках истории в Керамзине про гришей говорили мало. Можно было и вовсе подумать, будто вся их роль сводится к тому, что один из них создал Каньон.

Она снова уткнулась в учебник. Вместе с уроком историка буковки абзаца почему-то обретали смысл. Хотя Семён Андреич, ясен красен, вещал куда лучше. Автор учебника же сухо подчёркивал, что во всём остальном мире охота на ведьм длилась вплоть до XX века.

«Слава богу, сейчас ничего такого нет», — с иронией подумала Алина, вспомнив дрюскеля, который волочил её по лесу, как мешок картошки. Кажется, она начинала понимать, что имели в виду Багра и Дарклинг. Глянула на год выпуска: странно, три года назад. Либо автор — погруженный в раннюю деменцию академик, не вылезающий из пропёрженного кабинета, либо… А, ну да.

Надпись на титульном листе гласила:

«Под ред. Дж. Янга, перевод с керчийского Назяленская Н. И.»

Нью-земец. Судя по году выпуска, переиздание. Видно, подразумевалось, что учебник будет соответствовать международным стандартам, но равский минобраз в очередной раз выдал лажу. Про что бы не писал нью-земец, у него всегда получится Нью-Зем, где у людей из проблем только слишком узкая улица для парада в День гласности.

Сколько копий в интернет-срачах было об это сломано?

Про себя Алина решила на досуге заглянуть в библиотеку: поискать старые равские учебники. Как минимум, там не напишут подобной херни.

Пощелкав минуты две автоматической ручкой, она не без труда вернулась дочитать параграф.

Во времена Александра Морозова никто не делил гришей на ордена, однако было понятно, что он — Заклинатель теней. Первый задокументированный и первый на царской службе. Черноволосый хмурый юноша, напоминающий Алине того, кого она искала среди лучших учеников лицея.

Взгляд Алины опустился ниже, на голубую сноску:

«Современники писали о Морозове, что «нравом он был буен, аки молодой медведь, страху Божьего не ведал, а от меча и стрелы заговорён волшбой. От диавола в нём вся сила была» [Керамзин, «История государства Равскаго», т 2, с. 26].

«Александр Морозов погиб в 22 года при пожаре в Астафьевском монастыре неподалёку от Керамзина» [Там же, с. 28].

Мэр Керамзина, выступавший главным спонсором приюта, при любом удобном случае, на любой школьной линейке охотно вспоминал, что его предок был автором монументального труда по истории Равки. Огромные тома этого опуса в библиотеке под стеклом каждый год протирали.

Однако что-то не давало ей покоя. Если верить Дарклингу, Заклинатели Теней встречались реже краснокнижных барсов. И надо бы спросить у генерала при случае, не этот ли Морозов его предок.

«Товарищ генерал, а ваш прапрапра случайно пол-Равки не сносил? А то так вышло, что я из-за него сиротой осталась. Мне, товарищ генерал, материальная компенсация положена и всё такое».

* * *

Дни потянулись за днями. Учёба в супер-пупер лицее оказалась такой же, как и в любой шараге мира. Если не считать, что Алина отправлялась по вечерам не в общагу, а в Малый. Те же доклады, рефераты, конспекты, ответы у доски и домашние задания.

Иногда, фоном, Алина листала ленту гришанета, но и там попадались вещи, теперь окружавшие её отовсюду.

«Союзные обязательства Равки и Литславы…»

«Ярл Брум заявил, что…»

«Эммет Росс, глава керчийской разведки, указал на…»

«Лошадь царевича Василия выиграла забег в…»

Странно: в ИМОРе у неё лучше получалось их игнорировать. Может, потому что Мал был рядом.

Утро всегда начиналось с того, что в спальню врывалась Женя и будила Алину на завтрак. Кое-как Алина чистила зубы, умывалась и натягивала безразмерные шмотки под привычный вздох Сафиной, чтобы спуститься в таком виде в столовую. Там её окружали кефты старост, учителей, иногда — кого-то из Второй армии. Алина ловила осуждающие взгляды. Удивительного в этом было мало: она по-прежнему не носила форму.

«Как думаешь, она из Шухана?» — слышались шепотки со стороны красных кефт.

«Может, внебрачная дочь какого-нибудь посла или олигарха», — отвечали им синие.

Всё это до зубовного скрежета походило на обед в столовке Керамзина, после того как Ксана наплела всем, что Алина и Мал встречаются. Знали бы эти холёные морды, как они похожи на обычных беспородных детишек из городка с населением в сто тысяч человек!

Казалось, вот-вот кто-нибудь из старост обронит:

«Смотри! Вон там эта странненькая идёт».

Алина дёрнула себя за рукав Маловой клетчатой рубашки, прогоняя мысли о Керамзине, и плюхнулась на свободное место рядом с Пашей и Полиной в углу столовой.

— Заняли места плебса?

Близнецы недоумённо переглянулись. Алина только махнула рукой:

— Проехали.

Еда, к слову, была подозрительно простой. Никаких вам фондю из лосося: гречка с тушёнкой и хлеб с маслом.

— Экономит он, что ли?

— Кто? — не понял Паша.

— Дарклинг, — Алина кивнула в сторону тарелок. — Кефты все из себя крутые, местные пальцы гнут, шарага элитная, а хавка как в МБОУ СОШ.

— Как в армии. — поправила Полина. — Чтоб те, кто гнут пальцы, не забывали, кому обязаны крутыми кефтами и элитной шарагой.

Алина взглянула на мажоров, сидящих за столом напротив. Те, позабыв про неё, говорили о том, что в керчийских школах в это время подают горячий шоколад, выращенный в сулийских колониях.

— Кажется, на них это не особо действует.

Алина отвернулась и уткнулась в тарелку. В новостях показывали гришей-беженцев на границе Равки и Фьерды, в учебниках писали о гришах-героях, мучениках и политиках, а в морозовском лицее тем временем сидели холёные детишки богатых родителей.

— Очередная вермишель на уши, — объяснила она близнецам. — В янговском учебнике Морозов ради гришей сдох, а тут…

Близнецы синхронно фыркнули.

— Привыкай.

«За право находиться здесь гриши платят жизнями», — говорил Дарклинг, и сейчас Алина могла бы с ним поспорить, потому что местные герои платили исключительно деньгами.

— Интересно, как давно сам Дарклинг был в лицее?

Она ожидала услышать Полину, и даже повернулась к ней, но, к её удивлению, ответил Паша:

— Не спрашивай. Лет десять как не. По слухам, когда в лицее ещё сильные ученики водились, ну и типа тебя кто-то был, с индивидуальным учебным. Нина Зеник типа, Каминский, ну и ещё по мелочи.

Алина невольно оглянулась на каменную рожу Ивана. С тех пор, как Фёдор, после того самого разговора в библиотеке, уехал куда-то в Западную Равку, Гейбель выглядел особенно угрюмым.

* * *

После завтрака Алина вместе со старостами и учителями шла к лицею по гравийным дорожкам мимо облетевших, укрытых снегом кустов и позеленевших медных статуй.

Расписание было стабильным. Теория международных отношений и языки стояли каждый день, заставляя Алину стабильно закатывать глаза. На большой часовой перемене, толкая ногой качельку, она ныла.

— Суки, вот я так матешу не хейтила в своё время! Фьерданский — это не просто пытка, начиная с произношения и заканчивая грамматикой, это первый звоночек к логопеду! И, возможно, кукухологу, если я это переживу.

— Не переживешь, — задорно отвечал Пашка, за что был тут же послан.

Полина, хмыкнув, покивала и пообещала помочь с домашкой. Алина даже испытала лёгкий укол зависти: им-то, блин, что! Билингвы, сволочи. Остальное расписание было не легче.

— Право, история и литература по три дня в неделю! Поля, я повешусь на лампочке!

— Ты забыла. У нас еще риторика, дипломатия и философия — по вторникам, четвергам и пятницам, — безжалостно напомнила инферна.

Алина возопила в небо и кинула в неё перчаткой. Кашемировой, кстати.

Без Мала, у которого всегда можно было скатать, Алине приходилось тяжело. Женька помогала, как могла, по тем предметам, которые хоть как-то помнила, но на уроках приходилось выкручиваться самой.

На обед Алина уходила вместе с Наденькой в столовку для обычных учеников. Там было куда веселее, чем у старост. Вместо чинных сплетен обеденной залы кругом стоял обыкновенный школьный галдёж. «Дай списать? Есть сиги? Математичка спалила, что я скатала домашку с ГДЗ».

— Тоже индивидуальное расписание? — спросила Наденька, ломко улыбнувшись и поправив замочки от энергетиков на шее. Ей пришлось наклониться близко-близко, чтобы её голосок не потерялся в хаосе звуков. Стрекозьи глаза в огромных очках внимательно смотрели сквозь Алину. — Я здесь, потому что была на домашнем обучении. А в моём классе я отстану по программе.

— А как ты узнала? — спросила Алина.

Наденька воззрилась на неё удивлённо.

— Ты приехала на месяц позже, чем надо, и, по слухам, запорола половину тестов. Учителя не делают тебе замечаний. При этом ни известной родни, ни спонсоров или опекунов у тебя нет.

Вот тебе и «одуванчик». То ли у всех местных детишек развита эта чуйка на чужаков, то ли Алину хорошенько так полощут за спиной. Здесь подсирают не плохие мальчики и дрянные девчонки, а благовоспитанные выходцы из хороших семей, или как там говорила фьерданка?

— Это большой секрет.

На ум сами собой пришли слова Дамблдора, продолжающие сказанное: «Неудивительно, что об этом знает вся школа».

Со злополучного урока у Багры Ильиничны прошло около двух недель. В расписании она так и не появилась, видимо, решив, что от Заклинательницы не будет никакого толка. Мысль об этом вызывала у Алины какое-то постыдное, трусоватое облегчение.

Кто знает, что ещё бабка могла вытащить из её головы? Картинку с папой, который вместе с ней роет ямку на песчаном берегу Истинноморя? Неловкий поцелуй с Малом после танца на выпускном? Слёзы бессилия в подсобке паршивой кафешки, когда Алине вдруг показалось, что именно так и пройдёт вся её жизнь? Удушающую черноту Каньона, похожую на ночной кошмар?

«Нет уж, спасибо».

Теперь же, в третий понедельник октября, Алина вместе с другими тринадцатыми просиживала штаны на последнем сдвоенном уроке фьерданского, который вела худенькая и курчавая Генриетта Ивановна.

С улицы за окном доносились крики, ругательства и звуки ударов по обшарпанному мячу — освободившиеся младшеклассники гоняли в футбол. Если чуть приподняться со стула и вытянуть шею, заглядывая за заросли классных цветов, то можно было увидеть, как дети с красными лицами и соплями до подбородка носятся в лицейском дворе в расстёгнутых пальто и кефтах.

В классе фьерданского языка стояли три ряда парт. Алина сидела на предпоследней парте первого ряда, возле окна. Стена напротив была увешана огромными цветными таблицами «Спряжение глаголов», «Падежи», «Времена». На доске был написан какой-то фьерданский глагол, который употреблялся в вопросительных предложениях прошедшего времени.

«Мда, — вздыхала Алина, конспектируя правила из сокращённого учебника, — керчийский как-то попроще будет».

На керчийском в прошлую пятницу Алина даже умудрилась заработать похвалу от препода за короткий ознакомительный рассказ о себе.

«Меня зовут Алина. Мне 20 лет. Я родилась и выросла в городе Керамзин в Крибирской области. Никому из вас не советую там бывать. У меня есть друг по имени Мал и нет домашних животных. Я люблю разную музыку, разные фильмы и разные книги, то есть смотрю, слушаю и читаю всё подряд. О своих родителях я вам ничего не скажу».

Паша с Полиной на задней парте за её спиной играли в карты. Могли себе позволить: на фьерданском они шпарили, что называется, как на родном. Гансы, что с них взять.

На передней парте над тетрадкой сгорбился Ахматов. На уроках керчийского и литературы он был куда уверенней. Он учился на военном направлении, но на совпадающих уроках обе параллели могли сидеть вместе.

После того, что о нём сказала Полина, Алина предпочитала Ахматова игнорировать. Может, фьерданка и была резка, но она хотя бы не тусовалась среди мажоров, обсасывающих Алинино происхождение у неё за спиной.

Из других знакомых Алина узнала Машу Игнатьеву и проливного с синим ирокезом, которого звали то ли Валя, то ли Валера. Он качался на стуле, пожёвывая резинку на конце карандаша.

— Пс-с! — Алина почувствовала, как ей тычут в спину ручкой.

Она обернулась.

— Тут распис кинули на тебя, — объяснила Полина, кивнув на телефон. — В чат зайди.

И впрямь. В гришовском мессенджере висело непрочитанное сообщение от старосты. В обновлённом расписании на сегодня, в самом низу, появилась строчка «доп. занятие (Малый)».

Ну, ебли козла, а тут ты приползла.

— Это с Багрой? — обречённо спросила Алина.

Последнее, чего ей хотелось, это идти унижаться в душную избушку в компании чокнутой старушенции.

— Багра в Малый не ходит, — Полина бросила взгляд исподлобья, тасуя потёртую колоду. — Так что это ты мне скажи.

И тут Алина припомнила, что ей пару недель назад, на прогулке, в учителя набивался ещё кое-то.

«Только не падайте в обморок от счастья».

Да уж. Занятие стояло в нечеловеческие десять вечера, когда все нормальные люди ложатся спать.

После фьерданского в школьном коридоре её ждала Наденька. Едва увидев, как Алина выходит из класса, та соскочила со скамейки.

— Гутен таг, мелочь, — бросил ей проходящий мимо Паша, засовывающий колоду карт в карман кефты.

Толпы старшеклассников покидали кабинеты. Мальчики с грохотом переворачивали стулья и ставили на парты.

Алина с Наденькой отошли к стене, под ламинированную табличку с планом эвакуации.

Наденька что-то произнесла, но за грохотом, хохотом и шарканьем ног её было не разобрать. Алина наклонилась пониже.

— Я говорю, ты не против немного погулять?

* * *

— Занятие с генералом Дарклингом будет проходить в его покоях, — сообщила побледневшая от усталости Женька, едва Алина вернулась с прогулки.

На самом деле, они с Наденькой посидели всего ничего. Поднялся ветер, закапал противный дождь, и девчонкам пришлось сворачивать скетчбук и разбегаться по домам.

Лиловых кругов под её глазами не было, но Алину это не обмануло. Где-то жутко зачесалась совесть. Не настолько, конечно, чтобы надеть кефту этих мажоров завтра, но всё же шальная мысль мелькнула.

Алина кинула рюкзак у двери.

— Что, вот так сразу? И без «Рафаэлло»? — хрюкнула Алина, придирчиво осматривая ногти. Те были обкусаны в мясо: перспектива особых занятий изрядно мотала нервы.

Она остро посмотрела на Женьку.

— От кальмара приказов больше не поступало?

— Только проводить, — развела руками та. — Алина, очень тебя прошу, не нарывайся! Твоё поведение и так в последнее время кажется демонстративным…

И тут же прикусила губу, точно сболтнула лишнее.

— Кому кажется? — резко спросила Алина, скрестив руки на груди. — Да ты не стесняйся. Я же странненькая

Женька потёрла веки кончиками пальцев. По всему было видно: она пыталась отсрочить разговор.

— Завтра надень, пожалуйста, кефту, — раздражённо сказала она и на вопросы больше не отвечала.

Алине ничего не оставалось, кроме как ждать.

Когда время на новеньком телефоне замерло на отметке 21:50, пришлось собираться. Угрюмо доев йогурт с овсянкой, занесённый горлицами, Алина решительно накинула футболку с КиШом.

«Врёшь, не возьмёшь! — Она придирчиво оглядела себя в зеркало. — Вот так должна выглядеть та, кто завалила все тесты. К сожалению, здесь за такое не исключают».

В покои генерала этажом выше вела двойная чёрная дверь. Вокруг потёртых ручек красовался символ затмения.

«Интересно, на двери в сортир у него такой же?»

Алина толкнула дверь.

— Са-амбади ванс толд ми!..

Но было тихо. В тесном полумраке пахло стариной, как в музее. Откуда-то тянуло сигаретами и слабым запахом хвойного мужского одеколона.

— Ау? — позвала Алина, вглядываясь в даль коридора. — Эм… Господин генерал?

Ответа не последовало, и Алине пришлось пробираться на ощупь, поминая нехорошим словом генеральскую скупость.

«Что Багра, что этот! Заклинатели, блин, теней! Ходят по своим сычевальням, видимо, используя эхолокацию, как летучие мыши».

Как назло, под руку попадалось всё, кроме выключателя — кожаный плащ, пыльная рамка от картины, оленьи рога, тумбочка, дверца от шкафа. Наконец попалась дверь.

— Да ёбаный в рот! — сказала Алина, вваливаясь в проём и чудом не грохнувшись на пол.

— И вам добрый вечер, Старкова.

На другом конце кабинета стоял Дарклинг, подпирая косяк причудливой арки. В одной руке у него была папка с загнутым под оборот титульником, а в другой он держал стакан с янтарной жидкостью, издалека похожей на яблочный сок.

Алина огляделась. Помещение, в котором Дарклинг, по-видимому, работал, было бы довольно просторным, если бы не тёмные стены и тяжёлые шторы. Добрую половину кабинета занимал круглый деревянный стол, застеленный военными картами. Похожие она видела в ИМОРе на парах по военной картографии.

«В качестве музейных экспонатов», — подумалось Алине. Что-то из истории равско-фьерданской войны.

Ещё на столе были стопками навалены газеты на керчийском и фьерданском и какие-то документы, в которых Алина ничего не понимала.

На стенах — несколько блёклых светильников-бра, будто бы сошедших с журналов из XIX века, но работал всего один.

— Вы б хоть свет включили. Там темно, как у нью-земца в жопе.

— Проводка в коридоре перегорела, — бесцветно объяснил он. — Завтра починю. Кстати… как поживает ваш гербарий?

Подняв голову, Дарклинг наконец взглянул на Алину.

«Опа. А чё это рожа красная?» — недоумённо заметила она.

Мигом вспомнились ночные смены: в неоново-синих тонах и окрики: «Эй, дэушка!». В «Камин», который был больше пивнушкой, чем кафе, приходили не поесть, а нажраться. Туда приходили таксисты, курьеры, дальнобойщики, плиточники и прочие работяги после двенадцатичасовых смен. Забегавшие порой студенты были не лучше.

Там же она научилась безошибочно определять пьяных посетителей. Ей хватило одного взгляда на Дарклинга, чтобы понять: он пьян.

— Э-э, неплохо, спасибо, — Алина засунула руки в карманы и принялась усиленно разглядывать кабинет.

За две недели Алина и сама успела подзабыть, как ползала под деревьями по первому снегу, выискивая кленовые листья. Казалось странным, почти неправильным то, что генерал Дарклинг это запомнил. У него же миллион важных дел на каждый день, разве нет?

В тот вечер она позвала Женьку с Наденькой, чтобы вместе по туториалам собрать что-то вроде хэллоуинского венка или ловца снов, но получилось только развести на столе грязь из сухих раскрошенных листьев.

Впрочем, самый красивый лист Алина и впрямь припрятала в один из учебников, где тот теперь и находился.

«Надо сматываться», — подумала Алина, глядя, как Дарклинг вертит в пальцах стакан.

— Что читаете? — спросила она с преувеличенным энтузиазмом, чтобы перевести тему.

— Отчёт о потерях среди личного состава.

— Оу, — Алина ощутила некоторую неловкость. — Блин, большой.

— Второй армии.

Алина застыла. Неловкость можно было черпать поварёшками. Дарклинг оттолкнулся от косяка и слегка неровной походкой дошёл до стола. Отбросив папку, он взялся за бутылку и налил себе ещё, едва не расплескав мимо стакана.

— Вы ведь ничего не знаете о том, что творится вокруг, да? — негромко и как-то печально спросил он.

Алина сдержала вздох, ожидая очередной лекции или отчитывания.

— Куда уж мне, я девочка тёмная, — бросила она, не переставая наблюдать за нетвёрдыми движениями.

Дарклинг обернулся. В его улыбке не было ни капли веселья. Общество его, и без того не самое приятное, сделалось ещё неуютнее, будто Алина, сама того не зная, стала соучастницей неизвестного ей преступления.

— Счастливый вы человек. Говорят, для счастья нужно мало знать, но это не совсем правда. Для счастья надо быть равнодушным. Мне вот не всё равно, поэтому и так паршиво.

Если бы это сказал кто угодно другой, Алина бы вставила, что он переигрывает. Но при Дарклинге почему-то не хотелось.

— А что именно случилось? — осторожно уточнила она.

— Голицын нарыл кое-что про моих литславских гостей. Марк Тротцев, литславский монархист, оказывается, около четырёх месяцев назад побывал в керчийской клинике по пересадке органов. В этом лживом, трусливом, поганом уроде бьётся сердце кого-то из этих ребят.

Дарклинг зло ткнул пальцем в сторону лежащей на столе папки.

— А я должен жать ему руку и умолять открыть литславский фронт. Посмотрите на меня хорошенько, Алина. Перед вами человек, который не добился ни хрена.

Алина подошла ближе и раскрыла папку. Что говорить? Она не знала никого из этих людей, и всё же не ответить Дарклингу было бы… грубо? Жестоко? Она и сама не знала.

— Пиздец, — ёмко подытожила Алина. В мозгу коротко вспыхнуло воспоминание о Тарковском лесе.

Она и раньше слышала, что фьерданцы те ещё мрази. Что они убивают гришей, а Керчия с радостью торгует их органами. Но всё это было в воздухе, как-то абстрактно. Никто из ИМОРа не знал и не видел такого лично. А после сухих, как протокол, слов Дарклинга ей стало не по себе.

— Но ведь он же не один приехал. Этот ваш… как его? Наверняка среди литславцев есть и нормальные люди, а не гондоны.

Голос у Алины, казалось, тоже стал тише. Дарклинг кивнул, глядя в пол.

— Есть. Но это один чёрт выбор между жабой и гадюкой.

Алина нашла ближайшее кресло и забралась на него, поджав ноги.

— Ну… жабы хотя бы не ядовитые. Не все, по крайней мере.

Дарклинг задумался, прикидывая что-то в уме. А затем снова поднял на неё глаза и одобрительно заметил:

— Далеко пойдёте, Старикова.

— Меня так ещё не посылали, — с улыбкой заметила Алина. Тишина комнаты больше не давила. — А вам бы таблеточку и на бочок. Я могу и в другой день прийти. Ну, знаете, когда пробки заменят. И вообще, что за манера ставить занятия так поздно? Вы устали, я устала. Пробкам так вообще пиздец…

Или ей показалось, или Дарклинг улыбнулся чуть теплее.

— В лексиконе мужчины не должно быть слова «усталость».

— Угум. Не бывает слова «усталость», бывает инсульт в тридцатничек, — невинно поддакнула Алина, слезая с кресла.

Дарклинг с укором посмотрел на неё. Тем не менее, он обошёл стол и приблизился к ней, вежливо предложив локоть.

— Пройдёмте? А то темно, как у нью-земца в жопе-с.

Алина едва не подавилась воздухом, но за локоть всё же взялась.

— А я думала, пласт анекдотов миновал ваше бытие и сознание, — беззлобно отфыркалась Алина, пока Дарклинг придерживал дверь.

По коридору тот вёл её на удивление резво. Ясен красен, подумала Алина, он запомнил весь этот лабиринт, именуемый покоями, за столько-то лет. Ну или просто хорошо видел в темноте.

— Так когда поставим следующее занятие? Если в десять вам уже поздно? Я-то сам в двенадцать ложусь.

— Я тоже, — сказала Алина. — Тиктоки с котятами сами себя не посмотрят. Но мозг напрягать в такое время — трэш, конечно. Не надо так.

Или ей показалось, или на слове «трэш» Дарклинг немного завис, будто переводя его на керчийский и обратно.

— Э-э, а причем тут мусор? — он даже остановился.

Алина едва подавила в голове слова песни про машинку зингера, заставив себя вернуться к теме занятий.

— Я вообще о том, что ничё у нас с вами не выйдет. Я уже была у Багры и не горю желанием позориться во второй раз. Хз, может, я и не заклинательница вовсе. Или заклинательница, но с мизерными силами… Что смешного?

В темноте она почувствовала его взгляд.

— Вот бы такое упорство — и на общественно полезное дело. Цены бы вам не было.

По мнению Алины, стоило раз взглянуть на генерала, чтобы желание заниматься полезными делами отпало сразу и на всю жизнь. Опущенные плечи, тени под глазами, седина в бороде и у висков. Угрюмый затворник, живущий на складе антиквариата, лакающий алкашку и воняющий дешевыми сижками.

«Пациент пропадает на работе до двенадцати ночи, чистит свои идиотские сапоги и забывает побриться третий месяц подряд. Просто ходячая иллюстрация к картине: «Кризис среднего возраста».

— Уже бежу, волосы назад, — проворчала Алина. — Дайте лопату дворника.

— Не дам, — безжалостно-спокойно отвечал Дарклинг, почему-то отступая на шаг. По голосу было слышно, что ухмылка так и не стёрлась с его лица. — Поднимите руки перед собой.

— Что?

— По расписанию занятие до одиннадцати, Старкова. Руки перед собой, говорю.

Вовремя: если бы она этого не сделала, то точно ударилась бы носом в дверь, коварно возникшую в темноте коридора. Щёлкнул выключатель, и Алине пришлось поморщиться от света.

— Фига вы Плюшкин! — заявила она, когда глаза привыкли, оглядывая просторный зал с низким потолком.

Холодная комната была достаточно приличных размеров, чтобы в ней умещался узорчатый камин. Сейчас он был потушен и зиял чернотой: видимо, в комнату заходили нечасто. По стенам, внутри тёмных витрин, сколько хватало глаз, были развешаны мечи, сабли, старинные ружья и пистолеты.

Дарклинг прошёл вперёд, развернулся и поднял руки в приглашающем жесте.

Возле камина, в той же узорчатой раме к стене прислонялось потемневшее от времени зеркало. Дарклинг снял с каминной полки неприметную свечу на подставке и чиркнул зажигалкой.

Затем… Не было ни театральных жестов, ни щелчка пальцами: просто в комнате потемнело, и в центре этой тьмы стоял Дарклинг. Пламя свечи освещало его лицо и отражалось в блестящих чёрных глазах.

— Предлагаю начать с того, что вы точно умеете. — Он поднёс свечу к зеркалу, и луч упал на соседнюю стену. — Попробуйте сдвинуть этого зайчика.

— Это свеча, а не солнце. И вообще, как это, блин, работает?

— Первостепенен свет, а не его источник. Вы уже это делали, иначе бы не стояли здесь. Попробуйте.

Мысленно матюкнув злополучную конференцию, Алина вытянула руки так, будто собиралась заслониться от свечи.

— Локти согните, — приказал Дарклинг. — Левую чуть вперёд и расслабьте пальцы. Теперь посмотрите на луч и медленно двигайте руки.

К удивлению Алины, блик на стене подвинулся так же легко, как солнечный лучик. На короткий миг Алина ощутила… нет, не прилив счастья, а лишь его тень. Далёкий отголосок той эйфории, что окружала её в столовой царя и в избушке старой ведьмы. Так можно порадоваться, скажем, стакану кофе в дождливый день.

Она обернулась к Дарклингу, ожидая от него скупого удовлетворённого кивка, но была совершенно не готова увидеть странное зачарованное выражение на его лице.

— Можете ещё раз? — это была просьба, а не приказ.

— Да как два пальца.

Алина чуть шевельнула пальцами, и блик на стене послушно съехал в сторону. Дарклинг, не отрывая глаз, поставил свечу на пол. Поднявшись, он подошёл к стене. Затем медленно, точно в трансе, погладил светлое пятно. Не удержавшись от мелкого хулиганства, Алина отправила блик ему на затылок.

— Честное слово, я думала, вы потребуете от меня файер-шоу, как в лесу, а вы удивляетесь зайчикам.

Теперь она гоняла луч взад-вперед, заставляя его носиться по комнате, как кота под валерьянкой. Луч под руками Алины был похож на конвульсии, но послушно прыгал по стенам в том ритме, который она задавала.

— Архимеду этого хватило, чтобы сжечь целый флот, — Дарклинг покачал головой, глядя теперь на неё.

Руки Алины дрогнули и опустились.

— Я не хочу никого жечь, — упрямо заявила она.

— Хотелось бы надеяться, что вам и не придётся, — мягко произнёс Дарклинг. — Для этого у вас есть я.

Остаток занятия прошёл на удивление мирно. Генерал принёс из кладовой ещё одно зеркало и десяток свечей, зажигал по три штуки разом, просил сдвинуть с места сразу два блика, затем три. Сбросив кефту и закатав рукава, он ходил вокруг Алины.

— Господин генерал, только вы ещё не бликуйте. А то я отвлекаюсь.

Под конец, когда Алина совсем разошлась, она даже сдвинула все лучи вместе. В комнате стало совсем светло. Тени неестественно забились под мебель и висящее в витринах оружие.

— Вы тени убрали, что ли?

— Ни в коем случае, — отвечал Дарклинг.

Несколько мгновений Алина потрясённо разглядывала потолок. Опустив голову, она столкнулась взглядом с генералом и тотчас смутилась. Дарклинг улыбался, глядя на неё почти с гордостью. От улыбки и от взгляда веяло какой-то обезоруживающей пронзительной искренность.

— Вы неплохо постарались сегодня.

«Ого! Это что, похвала?! Снег пойдёт сегодня, наверное».

Ирония не помогла. Алина чувствовала, что у неё от его улыбки вот-вот лицо треснет. Она отвела глаза, но улыбаться не перестала. Хуже всего была предательская, ударившая исподтишка мысль:

«А ведь он красивый».

— А у вас, типа, здорово получается преподавать. Честно говоря, я думала, что вы будете кем-то вроде той бабки-затейницы.

Улыбка Дарклинга потускнела. Он подошел к выключателю и включил в комнате свет. Затем задул свечи и принялся собирать их по одной. Алина присела рядом, тоже собирая свечи. Её не покидало ощущение, что она сейчас ляпнула что-то не то.

— У Багры Ильиничны многому можно научиться, если к ней притереться. Приятного мало, знаю, но вы постарайтесь, — негромко, но как-то безрадостно заметил Дарклинг.

— Вы тоже у неё занимались? — попыталась угадать Алина.

Полина говорила, что к Багре попадают только исключительные ученики. Дарклинга среди лучших выпускников лицея точно не было — но, может, у него тоже была особая программа?

— Она — моя мать. — Дарклинг прервал её размышления, прислоняя зеркала один к другому. Затем подобрал кефту с каминной полки и закинул себе на плечо.

— Оу… Это… — вероятно, впервые в жизни Алина попыталась подобрать слова. Возникло ощущение, будто она узнала нечто личное и крайне болезненное.

— Многое объясняет? — иронически закончил Дарклинг.

На выходе из комнаты он придержал спиной дверь.

«Я бы и сама могла», — подумала Алина, но в её голове будто что-то щёлкнуло.

Стало понятно, почему Дарклинг в семь часов утра уже на ногах, а в двенадцать ещё даже не собирается ложиться. Почему требует соблюдать сто всевозможных правил и соблюдает их сам. Откуда на его столе стопки бумаг, отчётов, газет, планов, приказов, проектов приказов. Почему его сапоги начищены до идеального блеска, а кефта безупречно выглажена. Даже походка генерала была такой, будто он мысленно отмерял длину каждого шага. И уж точно ясно, почему от него пахнет алкоголем и сигаретами.

Когда Алина подумала об этом, по спине пробежал холодок.

«Страшно представить, что он видит, когда пьёт старушкин чай».

Дело было даже не Багре, а в том, что всё в этот вечер как будто встало на свои места.

«Сошёлся, блин, паззл, — вздохнула Алина. — А я-то думала, он просто немного с припиздью».

Припиздь в голове Дарклинга была, оказывается, огромна. Размером с Каньон, не иначе. И теперь имела конкретное жуткое имя.

Алине вспомнилась и поездка в Малый, когда Дарклинг вёз её на разбитой машине, попросив пристегнуться, и подаренный неизвестно кем макбук. Цветастая кефта, висящая в её шкафу, и разговор на прогулке, после которого, спустя две недели, Дарклинг вспомнил про грёбаный гербарий.

«Это он что, типа заботился, что ли? Умереть не встать», — подумала Алина с каким-то странным, защемившим в груди чувством. Протянула Дарклингу свечи и на миг удивилась, какие у него горячие руки.

— Давайте я вам, ну, с зеркалами помогу?

Однако в ответ был лишь усталый снисходительный взгляд.

— Свет выключите, Старкова. Вам ближе.

Щёлкнул выключатель. Дарклинг присел возле дверей ванной комнаты и прислонил оба зеркала к стене. Затем поднялся и машинально отряхнул руки.

— Время позднее. Я провожу вас до ваших покоев.

Целует утро в спину, твой лоб упёрся мне в ладонь

Скорей умру, чем двинусь, если только осторожно

Рассыпались по мне пряди твоих волос

Я не могу понять: когда, зачем и как

Ты стала, ты стала, ты стала мне близка?

Женя Меркель, Электрофорез — По разбитым зеркалам

Государево слово и дело этим вечером требовало от Владлена Игоревича Голицына сверхурочной работы. Сидя в офисе на последнем этаже Красного терема, он старательно перебирал пришедшие со всех уголков света материалы. 

Его стол был завален папками, снимками со скрытых камер и распечатками. Там же умещались два монитора, клавиатура с полустёртыми клавишами, кружка с надписью «Ос-Керво 2009» с кофейными подтёками на боку, чёрный канцелярский органайзер и наушники с микрофоном. 

Рамочка красного квадратика на настенном календаре с изображением царя Петра на фоне равского флага обводила собой цифру 21 месяца октября. Другой царский портрет висел рядом с дверью в соседнюю комнату, но уже в деревянной рамке и под стеклом. Кажется, его оттуда лет двадцать не снимали. Во всяком случае, Голицын ни разу его не менял, а он в Красном тереме примерно столько и работает. 

Несмотря на то, что кабинет принадлежал исключительно директору, рабочих стола в нём было два, и стояли они вдоль стены, у окон, друг перед другом.

За другом столом, чуть подальше, сидела, забравшись с ногами на стул, девушка в мешковатой одежде с чужого плеча. Экран компьютера отсвечивал бледно-голубым на её оливковой коже и отражался прямоугольниками в зрачках тёмных глаз. Положив подбородок на колено и громко похрустывая читосом, она вела запись прослушки из трёх гостевых покоев литславских дипломатов. 

Иногда Голицын отрывался от бумаг и подолгу смотрел на неё. Подмечал детали. Мелкие крошки на пальцах, угольно-чёрные курчавые пряди у лица, свою затасканную ветровку с закатанными до локтей рукавами. Приглядевшись, можно было заметить некоторую странность: необычайно подвижное лицо. Она будто жевала с помощью щёк. 

Заметив его взгляд, она приподняла наушник. Голицын подмигнул и вернулся к бумагам. 

Папка с надписью «П» обозначала сведения, присланные из Керчии от агента по прозвищу Помещик. За его внедрение около пятнадцати лет назад Голицын и получил билет в руководство опричниной.

Царевич Василий, старший наследник, ставил на скачки в гостях у суллийских шейхов. Даже умудрился выиграть один из заездов лично, если верить суллийским телеканалам и интернет-изданиям. 

Царевич Николай, его младший и не вполне законный брат, просаживал государственные деньги в керчийских игорных клубах Пекки Роллинза. На фото из инстаграма он улыбался, сидя в компании пятнадцатилетнего Алби, «молодого льва», сына Пекки, и Энрике Гальего, владевшего сетью донорских клиник «Секондо Вита». 

«Вторая жизнь», — Голицын улыбнулся. Эзстадцам было не отказать в чувстве юмора. Для содержимого гришей, которое пересаживали в этих клиниках, жизнь и впрямь была второй. Как переезд в новую квартиру, да-да.

До чего же приятно-с иногда новостьишку-другую подсмотреть у соседей. Глядишь, и собственная грязь роднее покажется. Всё ведь в это и умещается: дрянцо делать при всём честном народе-с, да за чистенькое выдавать. Кто ловчее, тот и молодец. Тому трибуну выделят и значок партийный. Судят-то только тех, кого за руку поймали.

Голицын зевнул. Дремать хотелось страшно, да Ташеньке не спалось. Вот и работали потихоньку, человечек за человечком.

Из Штадхолла новостей не поступало. Досадно, но подобраться к Эммету Россу у Голицына за все прошедшие годы так и не получилось: оба завербованных опричниной агента, работавших в керчийском СНБ, исчезли при загадочных обстоятельствах. Вход крюге, выход — два. С тех пор в Красном тереме могли рассчитывать только на Помещика — криминального авторитета среднего пошиба, держащего где-то в Кеттердаме бойцовский клуб. 

Стрелка настенных часов с гербом ГУ МВД Равки по Крибирской области медленно ползла к полуночи.

Голицын подтянул к себе другую папку, с литерой «М» на обложке. Сообщения от портного-перевёртыша Морару. 

«За центр Велесхолма идут ожесточённые бои», — писал какой-то фьерданский военный канал. Надо бы поинтересоваться, как там этот мальчик, которого министр сплавил во Фьерду? Голицын черканул себе заметку на жёлтую самоклейку и приклеил её на второй монитор. 

«Ярл Брум, глава специального военного подразделения «Дрюскеле», покинул…» А вот это уже интересно! Голицын умильно потёр руки и пробежался глазками по нескольким сводкам. Ярл Брум на частном самолёте вылетел из Фьерды. Если сопоставить с фотографиями из Галлатии… Точно такой же самолёт видели на частном аэродроме на дозаправке. Куда собрались, любезнейший?

Размышления Голицына прервал неуверенный стук в дверь. Владлен Игоревич, сняв очки, потёр переносицу и пригласил:

— Входите, пожалуйста. 

В кабинет неслышно скользнула Сафина. Видно, Старкову сегодня таки сплавили до генеральских комнат.

Глядя на портную, Владлен Игоревич невольно подумал, до чего страх меняет людей. Красивая, в общем-то, Сафина поблекла, как моль, в присутствии старшего опричника. Сладко улыбнувшись, Голицын указал рукой на черный офисный стул:

— Присаживайтесь, Евгения Владимировна. Кофе? — Сафина присела, и, боясь поднимать глаза, принялась разглядывать свои колени. Владлен почти по-отечески, но с усмешкой, добавил: — Вы только не шугайтесь, я ведь не изверг. У меня тоже работа. Начальник у нас с вами один, сами понимаете.

Губы Сафины дрогнули, словно она попыталась улыбнуться, но вышло нервно и запуганно. Похоже, слава ручного палача генерала Дарклинга не давала ей покоя.

— Понимаю, Владлен Игоревич, — тихо произнесла она, не поднимая глаз. — Спасибо, кофе не нужно.

Пожав плечами, Владлен Игоревич отхлебнул из своей кружки и с удовольствием перекатил на языке горько-сахарный привкус. Очень уж любил послаще. 

— А зря. Кофе хороший, шуханский сорт. Прямо как наша с вами подопечная. — Влад улыбнулся своей же шутке, а потом, словно невзначай, спросил: — Кстати, как у нее дела? 

Евгения Владимировна сцепила руки, будто ища, обо что их вытереть. Видно было, что ей, обитательнице дворцов, в кабинете Голицына было так же неуютно, как золотошвейке при виде скотобойщика. А уж фальшивое «кстати» и вовсе резануло ей слух. Рябь пробежала по её красивому личику, но Сафина ничего не сказала.

Голицын щёлкнул на левом экране по иконке гришанета. Чудное изобретеньице. Сначала задумывался, как реестр гришей, потом, для них же, как безопасная возможность получить убежище в Равке или Нью-Земе без возни с документами, а теперь превратился в закрытую сеть. 

В гришанете Алину Старкову знали как «кринжа 2 жаха» с диснеевской принцессой на аватарке и надписью «кумыс для сис» в описании профиля. 

Пост от 8 октября: 

«Я была настолько спокойна в этом году что у меня отросли обгрызенные ногти».

Сразу же под ним продолжение:

«Сегодня был настолько нервный день, что две штуки куда-то делись».

Ей отвечал «ЛОРД НАГИБАТОР 3000», в миру известный, как Павел Рихтер:

«люди, не верящие в гномов-ногтекрадов такие типа: наверное мои ногти спиздила наука»

Ему, в свою очередь, отвечала сестра Полина под псевдонимом «Вы все больные и не лечитесь»:

«Пиздуй делать риторику. Я за тебя завтра отдуваться не буду!»

Другие посты на страничке Старковой были в таком же духе.

«все персонажи в чёрном это пубертатные королевы драмы»

«Не с того персонажа вы начали, Алина Сергеевна», — поцокал Голицын, со значением поглядев на Евгению Владимировну. Та даже бровью не повела.

«жить надо так чтобы каждый кто с тобой общался потом жалел»

«А вот с этим вы справляетесь на отлично. Не так ли, Сафина?»

«Понятия не имею, о чем вы», — равнодушно отвечала портная.

«разносторонняя личность это когда в одном браузере ранние редакции онегина, геолокация кладбища, фото дацанов, советский фильм про русалочку, гей-порно и песня про вет-асс пусси» 

Учитывая специфику его работы, Голицын мог бы подтвердить, что это абсолютная правда. Никто никогда не узнает, сколько сомнительных кинематографических и литературных произведений он высмотрел, пока шерстил чужие соцсети. Есть такие слова и такие дела, о которых госудям не докладывают.

Иногда под публикациями Старковой появлялся «Юноша бледный» (Алексей Ахматов) и просил ставить запятые, но в ответ получал лишь смайлики со средними пальцами.

«Люди суть тараканишки», — думал порой Голицын.— «Где бы ни оказался человечек, он волей-неволей впитывает обстановку».

Вот и привезённая керамзинская охламонка обжилась. 

На страницу Ахматова Голицын перешёл из чистого любопытства. Тот был подписан на каналы со стихами и старательно ставил лайки под каждым постом пользователя «Труффальдино» (Евгения Сафина). 

Из рассказа Сафиной ничего сверх увиденного Голицын не узнал. Как и прежде, Старкова казалась настолько заурядной, что даже подглядывать за ней было скучно. Всё, что творится в её бедовой голове, можно было бы уместить в пару-тройку громких, но не имеющих смысла лозунгов. Государство это плохо, война с Фьердой это плохо, любая элита — угадайте что? — тоже плохо. Гуманистка маменькина. Или папенькина, учитывая, как шеф с нею возится

«Народовольчики-с, помнится, тоже с гуманизьма начинали-с».

— Быть может у неё остались какие-нибудь старые знакомые, с которыми она хочет связаться? — предположил Голицын с намёком. — Мальен Оретцев, например?

Не принесёшь же, право слово, в отчёте министру обороны обзоры на прочитанные ею порнографические произведения про Шерлока Холмса и доктора Ватсона. Часть из которых она, собственно, и написала. В соавторстве с астматичкой Жабиной из восьмого класса.

— А на вид такие приличные девочки! — Владлен Игоревич с притворным удивлением всплеснул руками. — И Рихтерша с ними.

Сафина покраснела, но скорее от досады. Пару откровенных рисунков из общего чата Голицын нарочно открыл на весь экран. Внизу рисунка стыдливо значился вензель «Ж. С.»

Однако никого из своих старых знакомых, друзей, однокурсников и коллег по работе в кафешке Старкова не упоминала. Даже в личных сообщениях, которые Голицын тоже листал. Может потому, что у неё не было близких, а может — кто-то надоумил её держать язык за зубами.

— Нет, Владлен Игоревич. — Руки Сафиной сжались чуть сильнее, хотя лицо оставалось бесстрастным. Грешно, во дворцах работая, иметь настолько честные ручки-с. — Она ничего о нём не говорила.

«Значит, второе».

— Что ж, ступайте, Сафина. Доброй вам ночи. 

Как только портная вышла, Голицын откинулся на спинке стула и принялся протирать очки краем форменной чёрной рубашки. Заметив, что девушка за столом напротив спустила наушники на шею, он спросил:

— Что думаете-с, Талья Соломоновна?

Строго говоря, ни Соломоновной, ни Тальей она не была. Отчество Голицын придумал, когда стряпал для неё равские документы, а Тальей она назвалась сама, исковеркав от незнания языка где-то услышанное имя Наталья. Как её звали по-настоящему, не знал даже Голицын, а он (уж поверьте) пытался выяснить. Посылал запросы в Суллийское и Эзстадское консульство, дёргал агентов, даже в шутку погрозил утюгом, но всё безрезультатно. 

Отряхнув руки от читоса, она сняла с шеи наушники и слезла со стула. Затем подошла к директорскому столу и села на освобождённый стул. На бумажке-самоклейке Таша написала корявым прыгающим почерком всего два слова: 

«ана лгёт?».

Голицын, подтянув в себе самоклейку, переписал её слова правильно чёткими печатными буквами.

— Лжёт, — он развернул к ней бумажку и подчеркнул буквы. — И «она» через «о».

Таша кивнула.

Для девочки, которая пять лет назад не могла сказать на равском ни слова, это был большой прорыв. 

В традиционной суллийской семье мелочи вроде женского образования вообще считались лишними. Талью, например, в девять лет готовили к замужеству с соседом — обеспеченным мужчиной лет пятидесяти со стадом коз. Выгодная сделка: вы мне жену, а я вам три козы.

Голицын сложил очки и убрал их в замызганный чехол.

— Лжёт, несомненно, — задумчиво протянул опричник. — Но вот вопрос: лжёт от чистого сердца или по чужой указке? 

Стоило Сафиной исчезнуть, как он переменился в лице. Испарилась приклеенная к лицу сиропная улыбочка, чуть потускнел маслянный взгляд.

Талья, придерживаясь за стол, покручивалась на стуле. 

— Глянуть бы хоть глазком, чем там Алин Сергеевна с шефом занимаются. — продолжал Голицын размышлять вслух, постукивая пальцами. 

Всех старательно расставленных завербованными горничными жучков, Дарклинг передавил и смыл в унитазе. Своё личное пространство он явно ценил выше, чем личное пространство Старковой или литславских гостей. Голицын для приличия предпринял ещё пару попыток, но после этого получил столь явный намёк от Дарклинга, что предпочёл остаться живым и нелюбопытным.

Прекратив крутиться, Талья приподняла брови. 

Ну да, конечно. В её картине мира наедине с молодой девушкой мог остаться только муж, брат или отец. 

Иногда Голицыну было любопытно, кого она видела в нём самом?

— А вы, оказывается, сплетница, Ташенька. — Беззлобно пожурил Владлен Игоревич, погрозив пальцем.

За это он и ценил юную суллийскую опричницу: за возможность поговорить о чём угодно, не опасаясь чужого длинного языка. У Тальи Соломоновны он попросту отсутствовал. 

— Ну и задачка, если так прикинуть. Генерал не пускает горничных, а к Багре Ильинишне идти только за смертью. Вот Ивашка Гейбель что-то знает, но от того не легче.

Проще было разговорить дубовый стол, чем Гейбеля. Фёдор Дмитрич, поговаривают, умел, но то личное дело Фёдора Дмитрича.

— Зоя Маратовна, Каминский. — перечислял Голицын. — Та же Сафина.

Зоя Маратовна смотрела на опричников, как на насекомых, а Фёдор Дмитрич, несмотря на репутацию легкомысленного сплетника, умел помалкивать не хуже своего ухажёра.

Разговорить-то их возможно. Любого возможно, ключик только дай. Однако привычные грубые методы тут были недоступны, шеф поедом съест за своих гришей, а втираться в доверие долго и затратно.

Но вот Сафина… Особых причин любить Дарклинга у неё не было, это Голицын знал наверняка. Дворцовых гришей генерал не чтил, только окопных. Гейбель с Каминским попали в его окружение после истории с Велесхолмом, Назяленской он в качестве боевого крещения велел убрать директора новокрибирского завода тяжёлого машиностроения за родство оного с Владимиром Крыгиным, бывшим генералом Первой армии. Давид Костюк — блестящий военный инженер, да и техник на все руки, Нина Зеник — исключительная разведчица. 

«Золотые стандарты, высокие требования», — писали восторженные биографы и гриши-радикалы. На взгляд Голицына всё было куда прозаичнее. Ему вспоминались матери, оставлявшие младенцев под деревьями на съедение волкам, чтоб увести из леса старшего ребёнка. Сафиной была отведена незавидная участь прикорма. 

При должном подходе из неё можно было бы выудить что-нибудь интересное. Жаль, времени маловато-с. 

Голицын приклеил на монитор ещё одну жёлтую самоклейку и заставил себя вернуться к работе. Сейчас было важно другое.

Раскрыв папку с литерой «К», опричник пробежался глазами по материалам. Агент по прозвищу Кот писал из Западной Равки:

«зена королева воинов в родном амфиполисе тчк арес велел приглядывать за ней тчк вероятно надеется переманить»

Сообщение было приправлено десятком смайликов. Опричник выругался одними губами. Работать с молодыми порой просто невыносимо. 

В папке были приложены фотографии. Зоя Маратовна в порту выходит из бронепоезда. Вместо кефты на ней распахнутое пальто, рубашка и брюки, но не узнать её невозможно. А вот она же, прижимая телефон плечом к уху, садится в присланный за ней чёрный автомобиль.

К сообщению Кота была прикреплена аудиозапись её разговора с бабушкой, Надеждой Ивановной. На телефон пожилой Назяленской по указанию Златана Кот установил прослушку.

Надежда: Аллёй, Зайчона! Как добралась?

Зоя: Нормально, бабуль. Как ты там?

Надежда: Да что мне старой сделается? Ждать тебя хоть сегодня-то?

Зоя: Я по работе, ба. 

Надежда: Ну поперёшница! Совести у твоего генерала нет. Сначала увозит в Ос-Альту на полгода, а потом ещё и к родным не пускает.

Зоя: Его совесть непоколебима, как скалы Фьерды. Слушай, если получится, то я заскочу обязательно. Обними кота за меня.

Надежда: Ладно, Заяц. Набирай, если что.

Зоя: Пока, бабуль! Люблю-целую.

Как сентиментально. Не поставить ли Назяленской на стол открытку с зайчиками? 

Послышался грохот колёсиков. Рывками, отталкиваясь ногами от пола, Таша с упрямым выражением лица объехала угол стола, оказавшись рядом с опричником, и отняла у него мышку. На девичьей руке мелькнул ожог от пороха. Эти пальчики-с могли за минуту сделать девяносто выстрелов. Владлен Игоревич лично обучил.

Талья подняла наушники, приложила к уху и щёлкнула по записи.

«заяц?» — нахмурилась она, прослушав. — «эта такой шифр».

Голицын, закусив щёку, кивнул.

«што он азначает?».

Вырвав ещё одну самоклейку, Голицын, сохраняя самое серьёзное выражение лица, нарисовал на жёлтом листочке: кружок-голова, большие овальные уши, огромные задние лапы и крошечный хвостик. 

Затем показал Таше. Не оценив шутки, та вырвала рисунок из его руки, написала поверх зайца слово:

«идиот».

(«Без единой ошибки!» — умилился Голицын.)

А потом скомкала его и бросила директору опричнины в голову. В эту минуту Голицын почти пожалел, что не умеет смеяться. Отбросив наушники, Таша поднялась со стула и направилась обратно к своему столу.

— Ложитесь спать. — Голицын вдогонку повысил голос. — Я выключу. 

Немного помешкав, она смягчилась, кивнула ему с намёком на благодарность и скрылась за дверью.

«Н-да, — потёр переносицу Голицын. — Казус с ней, конечно, вышел-с».

Нелегалы, преступники, предатели, солдаты, милиционеры, проститутки — Голицын всегда старался находить особенных. Людей, привычных к крови. И тех, кому было что терять.

Таша вполне вписывалась в эту картину: её Голицын поймал среди эзстадских нелегалов, с полкило белого порошка в зашитом пакете из-под молока. Ей было пятнадцать, она сбежала от мужа и прибилась к Гальего. У девицы её положения выбор невелик: на трассу или в разнос закладок. Таша выбрала второе.

Прикрыв воспалённые веки, опричник словно вживую увидел светлую комнатку в паршивом тараканнике старого дома. Диван, прикрытый засаленным пледом, липкую ленту, свисающую с потолка и усеянную жирными мухами. Старый сервант с покосившимися дверцами и треснувшим стеклом. Из коридора доносились крики, приказы и удары дубинками: опричники выволакивали из квартиры барыг. 

На диване, зажав руки между коленями, сидела девочка-подросток и смотрела на него глазами волчонка. Голицын подошёл и присел перед ней на корточки. 

Она спросила у него что-то по-суллийски, но Голицын только покачал головой. Он не знал языка. 

Органы опеки разводили руками. Бывшие коллеги из МВД тоже. Депортировать было слишком затратно, оставались детдом или колония для несовершеннолетних. 

Целитель при беглом осмотре сказал, что девочка рожала как минимум дважды. 

К хорошим людям Голицын себя отнюдь не причислял, но так случается. Солдаты, бравшие толпой женщину, шлют друзьям фото с котятами; диктаторы, сгноившие миллионы душ, кормят с рук белочек в парках возле загородных вилл; Пётр Ланцов, перебравший всех пятнадцатилетних горничных в Большом дворце, искренне добр к своим тупоголовым собакам.

Вот и Голицын, поддавшись неясному порыву, сделал нечто подобное. Завёл себе, как Пётр, щенка. Му-му, если угодно. 

«Поживёте у меня немного, а там решим» растянулось сначала на год. Потом на два. Шёл третий. 

Допив давно остывший кофе из кружки «Ос-Керво 2009», Голицын напечатал Коту ответ:

«Дайте знать, если Арес и Зена о чём-нибудь договорятся. И посмотрите уже какой-нибудь другой сериал».

Точки и запятые Владлен Игоревич соблюл безукоризненно. И никаких смайликов.

Затем, размяв ноющую шею, поднялся с просиженного кресла и с наслаждением потянулся. Поставив оба компьютера в спящий режим, Голицын взял со стола грязную кружку, зажав пальцем ложку, чтоб не гремела, и направился к соседней комнате. Дверь открыл осторожно, заглянул внутрь, убедился, что Таша лежит на раздвинутом кресле, залипая в телефон, и только потом зашёл.

В комнате слабо горел воткнутый в розетку ночник в виде божьей коровки. 

Голицын не стал задерживаться и прошёл дальше, в санузел. Оставил в раковине кружку, умыл лицо холодной водой и переоделся в домашние трико и футболку. Всё-таки юная барышня в доме, не ходить же в дырявых семейниках. 

Когда он, тихо щёлкнув выключателем, вернулся в комнату, Ташенька уже спала. Голицын прикрыл одеялом её раскрытые ноги. Поставил на зарядку телефон в розовом чехле с наклейками. 

«Вот и прожит ещё один чудный день на моей любимой работе с ненормированным графиком», — подумал Голицын, ложась на диван и накрываясь пледом. Следом была другая мысль, уже полусонная: — «Читосы кончаются, надо купить».