Тайны Малого двора (гет)

— Твою мать! — раздалось в пустой комнате с пожелтевшими, местами отслоившимися от времени обоями и регулярно падающей штукатуркой. — Блин, блин!

Алина соскользнула со второго яруса кровати, чудом не зацепившись за прут от железного решетчатого дна, на котором вялой килькой развалился одутловатый матрас со сбитой простынью.

— Мал, я тебя грохну! — зевнула она, попутно натягивая разноцветный носок на левую ногу и пытаясь сообразить, успеет ли чего-нибудь слопать.

Мал, в общем-то, был не виноват, но сейчас Алине было жизненно необходимо поорать в пространство. Она опаздывала на второй день конференции. Вчера Мал в последний момент перед началом успел притащить Алину на регистрацию. Идея выслушивать кучу научной лабуды не была блестящей, но у Алины горели сроки по чертежам. Конференция же была легальным способом еще немножко пофилонить, попутно откосив от нескольких пар.

Так что вчера Алина поставила свою размашистую закорючку на какой-то бумаге с печатью для отказников. Такая же печать была и в ее паспорте: «Второй Армии не подлежит, гришом не является». Тогда Алина ещё мысленно скривилась: значит, будут и эти. Гриши не любили отказников, а они платили им тем же. Этакая затяжная холодная война, похожая на бурю в пластиковом стаканчике местной шараги — или на дряблый холодец, готовый желейно затрястись от малейшего тычка вилкой.

Пленарное заседание было назначено на полдень. Алина быстро взглянула на мобильник: без пятнадцати. Нет, поесть ей точно не удастся. Она наскоро расчесалась, перехватив темные волосы шишкой, и показала язык своему отражению.

Под глазами явно шуханского разреза намечались очертания кругов. Смена в «Камине» официально заканчивалась в два, но убирать зал, стойку и кухонные помещения за лишний косарь как-то уже вошло у Алины в привычку, и вот теперь давало свои плоды. Начальник козел, конечно, но жить на что-то надо. Хвала святым, в керамзинской богадельне была программа по адаптации: гуляли слухи, что иные блаженные сироты после выпуска брали займы, считая все деньги льготными.

Ей повезло: общага шла за символическую плату. Жрать, правда, всё равно нормально не выходило: перебивались с макарон на гречку. Тушняк, молочка или овощи — хорошо, если раз в неделю. Мал, ясен красен, тоже скидывался. Брал подработки, ночами развозил заказы. В общем, как-то жили — и ничего.

— Сука, даже кофе не попьешь! — выразив этим всю скорбь от несправедливости мира, Алина запихнула в рюкзак бутылку с водой (вчера так и не допила), сожрала шмат хлеба с кетчупом за минуту — и так же быстро сполоснула зубы пастой, набрав в рот воды.

Желтая водолазка на белый топ, джинсы «гуляй-рванина» («Что на распродаже было, то и взяла, харэ лыбиться!») натягивались уже суетливо. Алина выскочила из комнаты в наполовину застегнутой куртке, хватая мобилку и наушники. Ключ, падла, тоже был против нее — но, после возни секунд на тридцать, все-таки соизволил закрыть эту чертову скрипучую дверь.

Два пролета по лестнице, беглый кивок вахтерше, и вот она уже выскочила на улицу, подставляя и без того смуглое лицо редкому октябрьскому солнцу. Десять минут!

…Она опоздала совсем ненадолго, когда тяжело плюхнулась на заднюю парту поточной аудитории рядом с Малом. Та больше походила на амфитеатр. «Займемте места плебса», — фыркнула Алина про себя. Дежурная, так сказать, шутка.

— Какого хрена ты мне не звонил? — прохрипела она Малу, как только голос стал восстанавливаться. Тот молча показал телефон: пять исходящих. Алина пожала плечами. Ей не хотелось признавать, что именно она вчера поставила мобильник на беззвучный.

— Проехали.

Внизу уже давно кипела какая-то возня: куча людей в униформе, десятки кефт разных орденов и снующие туда-сюда организаторы с затравленным взглядом чихуахуа. Судя по количеству белых воротничков ряда так до четвертого, ждали каких-то министерских шишек — и боялись их до трясучки.

Алина показательно зевнула.

— Интересно, какой паноптикум они на этот раз притащат? — она кивнула на натянутый белый стенд, кафедру со специально встроенным микрофоном, которую использовали раз в пятилетку, и длинный стол из четырех поставленных друг с другом парт.

За столом сидели несколько мужчин и женщин в парадных кефтах с вышивками. В основном — в синем и фиолетовом. От простых смертных эти мажоры отличались очень изящными, до омерзения смазливыми лицами. Вид у некоторых был такой, словно им в нос бил очень неприятный запах. Двое на первом ряду оживленно переговаривались по-новоземски.

— Гриши, — выплюнула Алина, как ругательство. — Чего стоят, кого ждут?

Мал посмотрел на нее так, будто она спросила про дважды два. В вопросах должностей он всегда чувствовал себя как рыба в воде, в то время как Алина с тоской вздыхала, что учить иерархию проклятых буржуинов выше ее сил.

— Так министра же. Без него не начинают. Ну этот, генерал Кириган который, блин!

Последнее междометие было явно обращено к алининой совести. Алина в ответ пробурчала что-то невразумительное и с совестью в таком тоне беседовать отказалась. Фамилия ей не говорила ровным счетом ничего, кроме пары непристойных анекдотов, но озвучивать такое при Мале значило бы свести на нет четверку в зачетке по страноведению.

«Вот сто пудов какой-нибудь жирный хряк с семью подбородками и парой дворцов в Эзстаде!» — досадливо подумала она.

Надо сказать, у Алины насчет монархии была своя позиция. Позавчера, например, они с соседкой еле сбежали от ментов. Граффити на гараже в виде заплывшего царя с ёмким словом «хуйлуша» вышло отменное, но почему-то не понравилось стражам порядка.

Дверь внизу распахнулась, и вошел угрюмый человек во всем черном.

«О! Смотрю, у кого-то день тоже не задался!» — мстительно улыбнулась Алина, глядя на резкость движений фигуры. Тот небрежно — или недовольно? — стягивал пальто и черные перчатки, аккуратно повесив их потом на крючок для гостей.

В аудитории разом воцарилась тишина. А спустя секунду на организаторов накатило такое яростное сиропное оживление, что при взгляде на них делалось тошно.

Министру было где-то за тридцать. За стол гришей он опустился нервно, словно недоумевая, какого черта еще ничего не начато. Слово взял старенький ректор и долго шамкал в микрофон, пока его не сменила лучащаяся акульей улыбкой и безвкусными красными бусами завкафедра. Ее слишком бодрый голос напоминал трели дисковой пилы, и Алине немедленно захотелось закрыть уши.

Потом, слава святым, полегчало. Гриши за столом обменивались встречными любезностями — до тех пор, пока человек в черном не поднял руку. Снова стало тихо, как на кладбище.

Генерал Кириган, кто бы он ни был, скупо ронял слова, не желая затягивать и без того растекшееся мыслию по древу приветствие. Наконец он ленинским энергичным жестом обратился к организаторше. Та, отчего-то покраснев, начала поспешно представлять докладчиков. Алина возвела глаза к потолку и улеглась на парту. Слушать выступления ноунеймов у нее не было никакого желания.

— Меня не будить, не складировать и не кантовать, — отдала она ценные указания Малу, — до перерыва. А там хоть до столовки дойду.

Она зевнула еще раз и сладко положила щеку на локоть, как на подушку. У нее было два часа, и она собиралась провести их с максимальной пользой.

Спустя некоторое время солнце, повинуясь оборотам вокруг планеты, направило свои лучи в аудиторию. Один из них лег прямо на лицо Алины, и та с коротким недовольным звуком отмахнулась, отодвигая его сквозь сон, словно случайно севшую муху.

Луч послушно отполз, нарушив все законы оптики, и устроился на краю парты.

Алина безмятежно спала под мерный бубнеж докладчиков. Ей снился то приют Керамзина, то какие-то солнечные зайчики. Она тихонько посапывала на задней парте предпоследнего ряда, ещё не зная, что черный человек теперь смотрит прямо на нее.

* * *

Ничто не предвещало беды. Соседка Настя, в очередной раз громко посетовала на алинину безалаберность («ты можешь не разбрасывать свои вещи на мой стол?») и ушла в магазин за хлебом, хлопнув дверью. Чертежи неотвратимо нависли над Алиной, несмотря на все отсрочки. Словом, были самые, что ни на есть, обычные семь часов пополудни с хвостиком, когда в комнату неожиданно и громко постучали.

— Откройте! — приказал требовательный мужской голос.

Алина накинула кофту. Бесшумно подошла к двери, осторожно повернула замок. На пороге стояли два рослых амбала в чёрной форме. Один из них привычным отточенным жестом протянул удостоверение.

«Майор В. И. Голицын» — прочла Алина.

— Государево слово и дело, — улыбнулся он. — Нам бы хотелось увидеть Алину Старкову. Четвёртый курс, группа…

Что-то в его доброжелательном тоне отталкивало настолько, что хотелось отмыться с хлоркой

— Я за нее! — попробовала было отшутиться Алина, но в ответ ее смерили таким рентгеновским взором, что на всякий случай пришлось добавить, — могу паспорт показать.

Амбалы не шелохнулись, только кивнули. Низкорослый опер, по-прежнему улыбаясь, придерживал дверь.

«Точно не сантехники. Криков и выстрелов с первого этажа не было. Значит, боевик отменяется», — фыркнула Алина про себя, с подспудным страхом пытаясь понять, что привело сюда этих психов. Чувствуя себя последней идиоткой, она нашарила в папке с документами паспорт. Мелькнула обложка с Цветаевой.

— Вот, — Алина показала фотографию и запоздало спросила, — а вы, собственно, ко мне зачем?

Ей вдруг отчетливо вспомнился один яркий исторический период, когда люди ночами исчезали из своих квартир, оставив все деньги и вещи на растерзание родному государству. Некстати подумалось про весенние оппозиционные митинги против монархического режима, на парочку которых успела сходить и сама Алина, граффити с лицом царя и каждый лайк под неблагонадежными мемами.

— Мы подождем вас внизу. Не волнуйтесь, — мягко произнес опричник, — И собирайтесь-собирайтесь.

— Я никуда не поеду, — нетвердо сказала она, отступая вглубь комнаты. — На каком основании меня задерживают?

Алина испуганно взглянула на окно. Третий этаж, внизу асфальт и пожизненная инвалидность, если повезет. Если не повезет, будет живописное пятно. «Значит, совсем без шансов», — вспыхнуло внутри неожиданной яростью. Алина вдруг вспомнила, что недавно вскипятила чайник, и начала медленно пробираться к нему.

Опер заметил это и недовольно поцокал языком.

— Не надо. Это не арест.

Второй возвел глаза к потолку, как бы сетуя, почему же все при их появлении думают одинаково. Алина даже порадовалась, что в доме закончилось молоко: от такой угрюмой рожи оно бы точно скисло.

— Да ничего с тобой не случится. Ехать пару часов. Один разговор, потом, скорее всего, вернешься, — голос у него был куда грубее, чем у майора Голицына. При виде паники, постепенно проступающей на алинином лице, он устало закончил, — обычно всех возвращают.

Второй поддержал его кивком.

— Мы ведь не изверги, чтобы плохо обращаться с дамой, верно? — миролюбиво обратился он ко второму амбалу. — У вас вполне есть десять минут, чтобы припудрить носик. И, пожалуйста, моя личная просьба: без фокусов.

Затем оба ушли.

«Без фокусов, нахуй! Это что вообще такое?!» — вертелось в голове у Алины, пока она на всякий случай рассовывала по карманам куртки мобильник, паспорт, кошелек и — тут вообще не сомневалась, — удачно приобретенный в свое время складешок на кнопке. «Будет, что предъявить этим гадам при случае», — мысли скакали зло и пьяняще-весело. Уже закрыв дверь, оставила ключ под ковриком: в реальной схватке он был практически бесполезен.

На улице было пасмурно и отчетливо тянуло сыростью. Возле порога, во всю длину ступенек раскинулась глубокая лужа. Кто-то из местных приколистов положил здесь доску: под лужей была яма в асфальте, сантиметров на десять. Коварная доска позволяла пройти по ней два шага, после чего с печальным хлюпаньем топла в пучинах вод, а незадачливый новичок, не оценив прикола, возвращался в общагу злой и с промокшими ботинками.

Алина обошла лужу по периметру — пришлось пройти до самого бордюра, куда еще не могла добраться вода, — и старательно замедленным шагом подошла к черному логану. На боку логана были маскирующие шашечки такси.

«Удачно поставили, гады! Сбокушку, мордой к дороге, чтобы время на разворот не тратить!» — она с ненавистью сплюнула на асфальт.

Вышибалы не отреагировали на это ровным счетом никак. Алина напоследок обвела глазами двор. Раскидистый тополь, встряхивая золотой гривой, чуть покачивался на ветру, словно пританцовывая. Смеркалось. Оранжевые лучи заливали дворик.

— Какая красота, — тихо сказала Алина, обращаясь сама к себе, — и почему я раньше этого не замечала?

Она не ожидала ответа, но вдруг услышала веселый, очень успокаивающий голос из-за тонированных стекол.

— Не каждый день тебя забирают, — дверь машины открылась, и девушка нехотя залезла внутрь.

Рено отъехал почти сразу же, как только амбал захлопнул дверь.

— Я Федор, — представился улыбчивый мужчина в красной кефте, — а это Иван и Влад. Ты на них не обижайся, работа такая. Воды?

Алина нервно мотнула головой и оглядела салон. За рулем был тот самый скользкий тип, который протягивал удостоверение. Второй же детина поспешно натягивал на плечи алую кефту.

«Сердцебиты! Ну нихуя!»

— Ты тоже держи, — Федор извлек откуда-то третью и протянул ее Алине. — Мера предосторожности.

— Интересно, — недоуменно заметила Алина, но кефту все же взяла и даже надела, — вы так и не сказали, куда меня везете.

— В Диснейленд, конечно, — Фёдор подмигнул Ивану. Однако тот, казалось, имел врожденный иммунитет к чувству юмора.

На смену страху пришло странное раздражение. Судя по петляющему навигатору, она едет в какие-то ебеня с тремя мужиками. Двое из них смотрят на нее, как грузчики «Почты Равки» на очередную коробку, а у третьего стенд ап, открытый микрофон. Замечательно! Просто, блядь, прекрасно!

— Все ясно, — резко выдохнула Алина, — я ценный груз. Меня не кантовать!

Она презрительно фыркнула, но никто не обратил внимания, и Алина почувствовала себя глупо. Всегда обидно, когда играешь на публику без выхлопа.

Угрюмый сердцебит, сидевший слева от нее, достал мобильник и что-то неразборчиво сказал в трубку. На том конце линии бросили пару слов приказным тоном, и сердцебит убрал телефон под кефту.

— Оружие с собой? — тем временем, буднично осведомился Фёдор, словно речь шла о какой-нибудь ничего не значащей ерунде. — Ключи, осколки, жвачка-шокер?

— Нет, — чересчур быстро выпалила Алина, мысленно уговаривая себя, что нож — это кулинарный инструмент.

— Врёт.

Федор вздохнул, все так же улыбаясь. В его лице промелькнуло что-то, отдаленно похожее на одобрение.

— А что, отбирать будете? — ощетинилась она. Ответом ей стал смех.

— Нет, — произнес Иван, — но если попытаешься что-то вытащить, тебе остановят сердце.

Алина хмыкнула, оценив честность. Вроде как насильно ее никуда не тащат, но на улице потихоньку темнеет, автомобиль затонирован, и она сидит рядом с сердцебитом. Но оружие можешь оставить при себе, деточка! Никакого насилия!

По улицам они неслись, как ужаленные, не останавливаясь даже на светофорах. За окном все казалось размытым в вечернем свете. Мелькали первые фонари, буднично загорались желтые глаза пятиэтажек. Когда выехали из пригорода, Иван — или Влад, она не запомнила, кто из них кто, — отчитался кому-то по мобильнику.

Впереди густел лес.

Еще около получаса они ехали почти молча, по богом забытой лесной тропинке. На все вопросы о месте назначения Федор то смеялся, то таинственно отмалчивался — мол, погоди, все сама увидишь. Машина теперь шла очень плавно, не подскакивая на камнях, ухабах и рытвинках. За окном почти стемнело, и Алину стало клонить в сон. Она уже начала клевать носом, как вдруг они остановились.

— Дорога перекрыта, — с досадой и испугом доложил кому-то водитель.

Он хотел добавить что-то еще, но впереди послышался странный свист, а через секунду лобовое стекло покрылось трещинами.

«Спецборт из Мацейска вылетел в Ос-Альту. Представители Палаты будут в Малом через 4 часа. Удачных переговоров, генерал Кириган», — во всплывшем окошке сообщения показался короткий отчет Зои.

Дарклинг заблокировал экран телефона и машинально взял кофе из подстаканника. Чертовы литславцы, скользкие, как речные ужи, до последнего тянули время. Он должен был выехать из Малого дворца на десять минут раньше, но вместо этого вел сдержанную переписку с посольством Равки в Мацейске.

С легкой досадой генерал Кириган откинулся на мягкое кожаное сидение представительского авто. Эспрессо (вместо завтрака) горчил на кончике языка, заставляя и без того хмурого генерала поморщиться и сглотнуть.

За тонированным пуленепробиваемым стеклом мелькали серые призраки панельных домов, первые этажи которых были занавешены аляповатыми, но удивительно бесцветными вывесками супермаркетов, парикмахерских и аптек. Дарклинг смотрел на них таким же пустым, ничего не выражающим взглядом. От его правого уха тянулся черный закрученный проводок наушника для экстренной связи.

На вид ему можно было дать лет тридцать пять — сорок. В короткую черную бороду и у висков закрались седые нити. Меж густых бровей, над большим, как у сулийца, носом пролегала не то тревожная, не то усталая морщинка. Под мертвыми глазами синели круги, выдававшие, что генерал Второй Армии и по совместительству министр обороны страдал от частых приступов бессонницы.

На одном сидении с ним, по правую руку, сидел опричник в деловом костюме, прячущий под черным пиджаком пистолет. Спереди было еще двое: шофер и сам директор опричнины, Влад Голицын. Все они этим утром сопровождали генерала Киригана в ИМОР, — Институт Министерства обороны Равки, — на международную конференцию, посвященную Малой Науке.

Оторвавшись от меланхоличных городских панелек, Дарклинг поставил стаканчик обратно в подстаканник. Достал из черного делового портфеля папку, еще раз пробегаясь взглядом по своему вступительному слову.

Переговоры с Литславой занимали его тяжелую от недосыпа голову не в пример больше. Конференция для студентов и прессы носила характер красивого жеста. Одного из многих, благодаря которым Дарклинг за последние тридцать лет взрастил вокруг себя ореол миротворца. За этот ореол его любили новоземские газеты, и над ним же ядовито потешались керчийские. Но Литслава — совсем другое дело. Литслава — это второй фронт, наступление. Может, даже мир, которого Равка не знала вот уже два десятилетия.

Солдаты вернутся домой, на крибирской границе заглохнет канонада. Изрытая снарядами земля зарастет травой.

Ближе к центру панельки сменились историческими зданиями, узорчатыми малоэтажками, усадьбами, странноприимными домами. Дарклинг был единственным человеком в Ос-Альте, кто прекрасно мог разобраться в них без экскурсовода. Он помнил их хозяев и постояльцев.

Наконец, за окном начали мелькать составленные в ряд за решетчатым забором гаубицы и танки времен Второй Фьерданской.

— Как дети малые, — раздраженно пробормотал генерал, — Игрушки это им, что ли?

— Vae victis, — Влад Голицин на переднем сидении пожал плечами, — Подъехали, шеф.

Беспрепятственно минуя ворота, машина с черными номерами остановилась у аллеи, ведущей к центральному входу в Институт Министерства обороны Равки. Шофер-опричник вышел из машины, чтобы открыть Дарклингу дверь.

Представителя Совета Министров ожидали несколько человек из ректората и заведующая кафедрой. Крашенная блондинка лет сорока, с отвратительно огромными красными бусами на шее. Генерал нацепил безукоризненно вежливую улыбку и пожал ей руку.

Затем, взметнув полами черной кефты, он зашагал по аллее. За ним, ровно в пяти шагах, следовали Влад и телохранители. У входа в институт Дарклинг не глядя бросил в урну стаканчик из-под кофе и вошел в любезно открытую для него дверь. На ходу он нетерпеливо глянул на наручные часы и снова нахмурился. Конференция должна была начаться уже через пять минут, а пунктуальный министр ненавидел приходить впритык.

«Чтоб их волькры подрали! Литславские паны-господари никогда не умели ценить чужое время».

Под восторженные комментарии заведующей о том, насколько богата история ВУЗа («А то я не знаю!» — подумал раздраженный генерал) и как они все гордятся своими выпускниками, Дарклинг поднялся на третий этаж и вихрем ворвался в аудиторию, где его уже ждали преподаватели, спикеры, гриши и студенты-отказники. Отдав портфель Голицыну, Дарклинг, погруженный в мысли о переговорах, сел за стол гришей рядом с Фёдором и, нацепив, как панцирь, улыбку, окинул взглядом умолкнувшую аудиторию.

Ректор, увидев Дарклинга, пригладил лысину и, прокашлявшись, поприветствовал в микрофон всех участников XI Международной конференции, посвященной борьбе с дискриминацией Малой Науки. Затем его сменила уже знакомая Дарклингу завкафедрой. Защелкали камеры, мигнули вспышки. Несмотря на то, что выступала заведующая, Кириган чувствовал, что взгляды гришей, спикеров и журналистов предсказуемо были прикованы к нему.

В одном из докладчиков он узнал новоземского президента Сообщества Малой Науки, с которым переписывался пару дней назад. Увидев Дарклинга, тот вежливо кивнул, достал телефон и быстро что-то напечатал. Телефон в кармане Дарклинга коротко провибрировал. На экране всплыло сообщение на новоземском керчийском:

«Большая честь видеть вас, генерал Дарклинг. Вы должны быть примером для всех мировых политиков».

Дарклинг быстро напечатал ответ:

«Спасибо за ваши слова, Джеф. Я тоже рад вас видеть. Надеюсь, однажды Малой Науке больше не понадобятся спикеры и заступники».

Наконец, слово предоставили и самому Дарклингу. Еще раз взглянув на часы, он поднялся на кафедру.

* * *

Дарклинг вполуха слушал спикера, возвращаясь мыслями к спецборту, летящему из Мацейска. Через полчаса он рассчитывал сесть в машину и отправиться в Гальчин — военный аэродром, — чтобы встретить представителей Литславы. Врученную ему благодарственную грамоту он благополучно всучил Владу Голицыну, и теперь его пустой взгляд бездумно скользил по аудитории.

Выделенный для конференции зал походил на амфитеатр. Первые ряды, за которыми сидели гриши, — Дарклинг едва заметно кивнул улыбчивому Фёдору, — спикеры и преподаватели, находились на одном уровне с кафедрой и экраном. Окна занавесили плотными черными шторами, чтобы тусклое осеннее солнце не перебивало проектор.

Студенты на первых рядах что-то черкали в тетрадях под увлеченное выступление Джеффри Янга. Те, что сидели на последних партах, листали ленты в телефонах. Какая-то девчонка, кажется, вообще спала. Из-под плотных жалюзи выбивались редкие лучи солнца. Дарклинг снова проверил сообщения. Ничего. Значит, все точно в силе.

Убрав телефон, генерал поднял голову и замер. Для верности он даже потер веки, рассеянно думая о том, что бессонница однажды его доконает. Лучше бы все-таки не воротить нос от таблеток, которые приносит Зоя.

Этого совершенно точно не могло быть. И все же солнечный луч, падающий на лицо уснувшей на последней парте девчонки вдруг подвинулся, словно луч проектора. Дарклинг быстро посмотрел по сторонам, пытаясь понять, видел ли это кто-нибудь еще. Спикер спокойно продолжал выступление, студенты по-прежнему дремали, журналисты все так же стояли за камерами.

«Мне показалось, — с сомнением подумал нахмурившийся Дарклинг, не прекращая высматривать лицо девчонки на заднем ряду. — Ты через это уже проходил, Кириган. Гоняясь за легендами, поймаешь разочарование. Если заклинателя теней я вижу в зеркале, то заклинателей солнца не видел никто».

Не зря самыми ярыми атеистами Кириган полагал не тех, кто никогда не верил в бога, а тех, чья вера была сильна, но угасла, как свеча под стаканом. И все же прагматизм подсказывал: даже крохотная вероятность существования заклинательницы заслуживает проверки. Хотя бы затем, чтобы снова разочароваться — и выкинуть из головы бесполезные иррациональные глупости.

Дарклинг наклонился к заведующей и негромко спросил:

— Вон та спящая Аврора с задней парты — кто она?

— Она? — удивленно переспросила завкафедрой, но увидев требовательный взгляд Дарклинга, ответила. — Алина Старкова, четвертый курс.

Объявили перерыв, и студенты зашевелились. Часы на руке Дарклинга показывали половину двенадцатого. Он бросил еще один короткий взгляд на задние парты и проследовал к выходу. Уже садясь в машину, Дарклинг небрежным жестом подозвал к себе директора опричнины.

— Влад, здесь на четвертом курсе должна учиться некая Алина Старкова. Привезете ее в Малый сегодня вечером. Только не давите, это не арест. Тихо, мирно, без истерик. И досье мне собери на нее по-быстрому.

* * *

Из небольшого частного боинга, без логотипов авиакомпаний на корпусе, по трапу спускались три дипломата из парламентских партий, существующих затем, чтобы ограничивать власть монарха. В Равке их роль выполнял Совет Министров, членом которого являлся Дарклинг, как министр обороны, и уже немолодая Елена Каминская — министр иностранных дел. Ее Кириган заменял, когда дело касалось военной дипломатии.

Отчет Назяленской, который Дарклинг посмотрел по пути из института, сообщал: строгая пожилая женщина (Ангелина Витовская) в красном пиджаке, спускающаяся первой — демократка. Шедший за ней худой, нелепо плечистый и долговязый джентльмен (Ольгерд Можайский) был лейбористом. Последний, энергичный и подвижный тип с круглыми очками на носу (Марк Тротцев) — монархист.

Вежливая улыбка у Дарклинга была одна на все случаи: и для конференций, и для царской семьи, и для дипломатов. Он по очереди пожал им руки, цепко вглядываясь в каждого из них. Демократка, монархист, лейборист, — как начало плохого анекдота, — и каждый из них смотрел на генерала с подозрением, будто опасаясь, что он обчистит их, как ярмарочный карманник.

«Как представители разных партий, они друг друга на дух не переносят», — предупреждали пометки Зои.

«Спасибо, Зоя. Тебя действительно трудно заменить», — ответил Дарклинг, сев в машину. Высшая степень похвалы от человека, которому приходится подчистую менять окружение каждые пару-тройку десятков лет. — «Судя по всему, я им тоже не нравлюсь».

Елена Каминская предпочла бы видеть в роли секретаря минобороны своего сына, Фёдора. Однако наметанный взгляд Дарклинга видел: смешливому сердцебиту пока недостает хватки и целеустремленности. Он здорово умел улыбаться журналистам и царской семье вместо хмурого начальника. Увы, для того, чтобы вести политические дела, нужно было обладать совсем иным набором компетенций.

И Кириган был рад, что однажды в Новокрибирске, на местном оборонном предприятии он заметил Зою Назяленскую.

Вскоре из Гальчина в сторону Малого Дворца двинулись четыре представительские машины, вывозящие министра обороны и его гостей. Дарклинг, поправив воротник кефты, сделал первый ход на мысленной шахматной доске.

* * *

В зале заседаний уже битый час продолжалась война литславских партий. Представители Литславы вежливо попросили Дарклинга дать им время и возможность обсудить договоренности. Дарклинг не возражал, зная, что зал все равно прослушивается, так что ни одно слово в конечном итоге не пройдет мимо его ушей.

Генерал сидел на скамье во внутреннем дворике с ноутбуком на коленях и кружкой кофе в руке. Голицыну понадобилось четыре часа, чтобы отыскать все, что связано со Старковой Алиной — бывшей сиротой из керамзинского приюта, а ныне студенткой ИМОРа, учащейся на картографа.

Ее досье Дарклинг пролистал по диагонали, не слишком интересуясь жизнью какой-то незнакомой девчонки. Приют, интернат, подработки в кафе, интернет-подружки и долги по учебе — все по Егору Летову, как у людей.

Подробнее министр остановился только на результатах школьного теста на способности. На скане справки с синей печатью было подчеркнуто «Способностей не имеет». В паспорте то же самое: «Второй Армии не подлежит, гришом не является».

«Пустая трата времени», — с досадой подумал Дарклинг и закрыл ноутбук. Его мысли тут же снова заняли переговоры. Анжей Лешек, литславский король, явно не горел желанием встревать в чужой конфликт, однако приличия обязывали его хотя бы выразить озабоченность, посылая своему брату дипломатов.

Понять его было можно. Для монархии теперь время тяжелое: восстание Гальего у резиденции Сан-Пабло ещё слишком свежо в памяти людей. Когда кучка бандитов с пулеметами Томпсона могут разграбить королевский дворец, невольно задумаешься, так ли хорошо сидят короны на монарших головах?

Судя по тревожным донесениям Нины Зеник из Западной Равки, генерал Златан охотно увлекался эзстадской историей. Дарклинг потер виски: еще этого не хватало. Фронт и так растянулся на всю фьерданскую тайгу.

В кармане беззвучно вздрогнул телефон. Дарклинг нажал на кнопку в наушнике. Глуховатый голос Ивана отчитался:

— Сделано, господин генерал. Будем через час.

— Как приедете, сразу на проверку, — распорядился Дарклинг. — Не тяните с этим.

Засунув ноутбук обратно в портфель и залпом допив остатки кофе, министр обороны снова направился в зал заседаний.

* * *

— У Литславской короны нет и, в последние тридцать лет, не было претензий к Гертруде Гримьер и ее политике. Будет глупо и нецелесообразно портить отношения сейчас, — на каждом слове долговязый лейборист Можайский для убедительности тыкал пальцем в полированную столешницу.

Дарклинг подавил полный терпения вздох. Он стоял, заложив руки за спину, возле экрана проектора, стараясь ни одним движением случайно не выдать свою усталость или, хуже того, раздражение.

— Пакт о капитуляции, подписанный после Второй Фьерданской, гарантирует литславским судам проход через северное Истинноморе, а также независимые от Фьерды порты на островах Кенст Хьерте, — ровно произнес он в ответ, игнорируя направленные на него взгляды, — Я правильно помню?

— Не понимаю, к чему вы клоните? — пан Можайский пожал своими широкими, как вешалка, плечами, — Право прохода — липовая бумажка. Всем понятно, что Фьерда перекроет море, как только решит, что Литслава представляет угрозу.

Пан Тротцев согласно покачал головой.

— Исключительно верная мысль! — заметил он, подняв палец, а затем снова вернулся подслеповатыми глазами к генералу.

«Еще минута среди этих господ, и здесь появится второй Каньон» — в пустом, как у мертвеца, взгляде Дарклинга не отразилось ни слова из этой мысли, однако пан Тротцев почему-то передумал смотреть ему в лицо.

— Именно поэтому равская корона дает вам право, в случае поражения Фьерды, присоединить один из островов к своей территории, — спокойно продолжил генерал, — Прорубить окно в открытое море, к безопасным торговым путям, к своим военным базам.

— В случае поражения, вот именно, — встрял монархист Тротцев, — А что, если никакого поражения не случится?

На министра он больше не смотрел, зато, судя по беспокойно подрагивающим рукам, вполне отчетливо ощущал на себе его немигающий черный взгляд.

— Ресурсы для военных действий имеют свойство быть конечными, — Дарклинг чеканил слова, бросая их, как монеты на дно сундука, да так, что в воздухе был слышен звон.

— При условии, что их никто не подкидывает, — Ангелина Витовская выступила голосом разума, — Но мы все прекрасно знаем, что Керчия и Эзстада лишатся крупных источников неофициального дохода, если Фьерда проиграет. Вы думаете, Гальего и Штадхолл допустят это?

Крупными источниками неофициального дохода Керчии и Эзстады литславская дипломатка тактично называла трупы его солдат. Дрюскели растаскивали тела, как стервятники, чтобы подороже продать содержимое, пока оно еще не протухло.

— Я думаю, что ни Аарон Гальего, ни керчийская королева не родят фьерданской канцлерше новых солдат. Для того, чтобы винтовка выстрелила, нужны руки, которые будут ее держать, а Фьерда и так скачет от одной демографической ямы к другой.

— А что касается ваших потерь, господин министр? — снова подал голос пан Можайский, сцепляя руки в замок.

— Вот вам факты, пан, — немигающий пустой взгляд Дарклинга переместился на лейбориста. Можайский поежился, но глаза не опустил, — На одного убитого равского солдата приходится десять фьерданских трупов. Фьерданская тайга — общая могила, но именно мы засыплем ее землей . С вашей помощью или без нее, Равка одержит победу. Разница в том, что в случае вашего отказа в Истинноморе вы по-прежнему будете выходить с разрешения Гримьеров.

В зале заседаний повисла тишина. Ее нарушил неловко кашлянувший Тротцев. Для человека его мужества это было завидное упрямство, и все же он, поправив очки, произнес:

— У Литславской короны нет ни одной причины ввязываться в вашу войну, генерал Кириган.

«Эта песня хороша. Начинай сначала».

— Равка борется с террористическими режимами уже несколько десятков лет, — терпеливо напомнил Дарклинг, — Количество наших жертв давно перевалило за сотни тысяч…

— Ваших жертв, — Можайский снова ткнул пальцем в стол, придавая веса своим словам, в надежде добиться того, на что Дарклингу хватало взгляда. — При всем сожалении, нас они мало касаются. На территории Литславы власти уже давно не преследуют гришей.

— Однако фьерданцы не соблюдают ни чужих законов, ни чужих границ, похищая гришей, ваших граждан, на территории вашей страны. И если Литслава позволяет это им, не дает ли она повод думать, что это же позволено и другим? Что литславская корона не в состоянии защитить своих подданных?

Будь у Дарклинга с собой бумажник, он поставил бы тысячу крюге на то, что у каждого литславца в зале в ту минуту вертелась в голове одна мысль на всех. Эзстада — плаха для королей.

— Я думаю, — медленно произнесла Ангела, поднимаясь из-за стола, — Что нам понадобится время, чтобы как следует обдумать ваши слова, генерал Дарклинг.

Едва она договорила, у генерала Киригана в кармане снова завибрировал телефон. Коротко извинившись, он отвернулся и включил наушник.

— Дорога перекрыта! — послышался напряженный голос директора опричнины, а за ним звук удара пули о стекло. Дарклинг мысленно выругался.

К счастью, дипломаты были заняты: они шепотом спорили друг с другом. Поэтому никто из них не заметил, как на лице Дарклинга промелькнуло жесткое беспокойное выражение. Коротко вздохнув, он взял себя в руки и обернулся.

— К сожалению, я буду вынужден вас покинуть. Если вы не против, на сегодня мы закончим.

Распрощавшись с литславской делегацией, он вышел из зала. Едва за ним закрыли дверь, он сорвался по коридору в сторону холла, на ходу включая наушник и приказывая собрать отряд.

Через десять минут у дворцовых ворот генерала ждал черный тяжелый броневик. Едва Дарклинг вскочил внутрь, он сорвался с места, разбрасывая колесами щебенку. Кроме генерала, в тесном кузове были еще шестеро опричников в полной амуниции, с винтовками между колен.

Броневик трясло на лесной дороге. Дарклинг попытался дозвониться хоть до кого-то из тех, кого он послал за девчонкой. Иван и Влад, как назло, молчали. Спустя минут пять тщетных попыток ему ответил сиплый, борющийся с одышкой, голос Фёдора:

— Генерал, дрюскели! Двадцать минут езды от Малого. Пришлите кого-нибудь. Влад ранен... — снова послышался свист пули и связь оборвалась.

— Дьявольщина! — сквозь зубы выругался Дарклинг и нетерпеливо постучал ладонью в окошко водительской кабины. — Давай поживее!

«И как только эти черти оказались так близко к Малому дворцу?».

Ехать и впрямь оказалось тревожно недолго. Об кузов броневика гулко ударила пуля, оставляя вмятину.

Опричники выскакивали по очереди из задней двери — и сразу занимали боевые позиции. Дарклинг спрыгнул последним. Неподалеку от них, съехав на обочину, носом в кусты стоял черный «логан». Его заднее стекло, попорченное винтовкой, было похоже на карту ос-альтского метро. Двери — распахнуты настежь.

Сложив пальцы, Дарклинг осторожно подошел ближе и заглянул в салон. Внутри было пусто, только накидка на заднем сидении была стянута. Будто кто-то изо всех сил цеплялся за нее, пока его за ноги выволакивали из машины.

«Из моей, черт возьми, машины!» — эта мысль уязвила его гордость, как худшее из оскорблений.

Он жестом подозвал двух опричников, и велел следовать за ним в гущу леса. Осенью стемнело рано, и его людям пришлось включить фонари. Дарклинг ступал осторожно, чутко вслушиваясь в лесную темноту. Далеко позади тонул во мгле гул редких автоматных очередей. Едва слышно скрипела амуниция черных солдат. Над лесом каркали потревоженные стаи птиц.

Голые колючие кустарники цеплялись за одежду. Кириган выискивал сломанные ветки и потревоженный слой опавших листьев. Приглушенные лучи налобных фонарей выхватывали тусклыми кругами стволы деревьев.

Вскоре его отряд вышел на небольшую поляну.

— Не двигаться! — крикнул один из опричников, вскинув автомат.

Дарклинг приостановил его жестом. Лучи фонариков скрестились на огромной медвежьей фигуре. Увешанный камуфляжной сеткой дрюскель-фьерданец, дернувшись от испуга, обернулся. Он замер в пяти шагах от них. У его ног, на земле, лежала девичья фигура, завернутая в грязную кефту.

— Демжин! — вскрикнул он, хватаясь за винтовку, но было уже поздно.

Руки заклинателя теней разошлись в стороны машинальным жестом. Тьма заклубилась вокруг него, формируя темный клинок, похожий на бумеранг. Дарклинг послал его фьерданцу. Послышался легкий свист, как от хлыста, и огромный дрюскель развалился на куски, точно пирамидка из кубиков.

Не глядя, Дарклинг перешагнул через то, что от него осталось. Протянул руку девушке, лежащей на земле. Ее волосы были спутаны, одежда перепачкана в грязи, а лицо побледнело от испуга. Она медлила несколько секунд, с недоверием глядя на его ладонь, прежде чем взяться.

В следующий миг Дарклинг мог бы поклясться, что ослеп. Свет, бивший ему в глаза, был так ярок, словно он от небольшого ума заглянул в прожектор. Опричники согнулись, закрывая глаза тыльной стороной перчаток. Налобные фонари на их шлемах треснули и рассыпались искрами.

Пораженный и испуганный, генерал шарахнулся назад, спотыкаясь и расцепляя руки. А затем все пропало. Кругом воцарилась тьма, похожая на тишину, после напалма.

Опричники помогли Дарклингу подняться. Он часто моргал, пытаясь после слепящей вспышки вновь привыкнуть к лесному мраку.

— Что это, нахрен, за цыганские фокусы?! — панически крикнула девчонка. — Я у вас спрашиваю!

Дарклинг смотрел на нее, не в силах поверить в то, что увидел. В мозгу, как крошечный фитилёк пищали, вспыхивали далекие, почти забытые блики свечей на лице иконописной отроковицы. Как наяву, из глубин памяти доносился переливчатый колокольный звон, и застилающий глаза дым от кадила пах монастырским ладаном.

Тьма прожитых веков, гулкий шепот лихорадочных молитв под сводами храма. Кровь, стекающая вязкими ручьями с жертвенного алтаря. Всё это Дарклинг узнал в ту короткую секунду, когда смотрел на перепуганную девчонку, совсем не понимавшую, кто она такая.

— Санкта! — враз охрипший голос дрогнул от совершенно чуждого генералу трепета.

Первым от шока отошел министр.

— Ранена? — Дарклинг протянул к ней руки, словно намереваясь взять ее за плечи, но передумал. — Кости целы?

Алина с неприязнью покосилась на него, потирая ушибленный бок. Затылок гудел, точно рой рассерженных пчёл. Неприятный комок в горле подступал ближе, стоило ей закрыть глаза. «Ничего с тобой не случится, говорили они», — сморщилась Алина про себя, ковыляя до машины.

— Угум. Дайте аспирин и с… стакан воды, короче.

— Потерпите до Малого. Аспирин усложнит целителям работу.

«Что еще за? Нашли дуру, под нож к этим коновалам! Нет уж, я как-нибудь сама потом до районной больнички доползу. Не надо нам ваших хилеров».

— Хуителям, — вполголоса буркнула Алина. После всего, что случилось, министр вел себя так, словно только что вышел со светского раута. И это, блин, неимоверно бесило. — Дайте аспирин, банкетку на поспать и от… пустите с миром.

— Не выражайтесь, — генерал даже не обернулся.

Вдалеке снова послышалось тарахтение автоматов. Генерал нажал на наушник.

— Фёдор, что там у вас?

Что ответили в наушнике, оставалось загадкой, на которую Алине совсем не хотелось знать ответ.

— Одного оставьте, — распорядился министр.

Когда они вернулись к машине, один из амбалов открыл ей дверь. Министр сел за руль и еще секунду недовольно разглядывал кучу кнопок и индикаторов на приборной панели. Затем буркнул в ее сторону:

— Пристегнись.

Оглянулся через сиденье, сдал назад и выехал из кустов на асфальт. Неуклюже развернувшись, машина покатила прочь от места засады. Где-то гулко протарахтела автоматная очередь. Потом все стихло. Дарклинг включил фары, но работала только одна. Рассеянным жестом покрутил колесико радиоприемника: за городом стабильно ловился белый шум — да пара каких-то хрипящих песенок из дачных каналов.

Алина беззвучно фыркнула носом.

Черный «рено» набрал неприличную скорость. Алина сжала ручку двери ледяными пальцами: она уже несколько раз успела вручить себе воображаемую шоколадку за пристегнутый ремень. Видя следы пуль на стеклах — отводила глаза. От мелькающих фонарей плясали мушки.

Из приоткрытого окна тянуло холодком: министр спустил стекло на сантиметр. Достал зубами из портсигара сигарету без фильтра. Неверным пальцем, дважды промахнувшись, мазнул по колесику зажигалки с откидной крышкой. Запахло ядреным табаком.

— Лес рубят — щепки летят, — сумрачно пояснил он. Вероятно, генерал ждал хоть какой-то реакции, но Алину подмывало только сплюнуть в окно. — Дрюскели наверняка хотели сорвать переговоры с Литславой, а ты попала под горячую руку. Добро пожаловать в политику, Алина Старкова.

Та закашлялась.

«Чтоб тебе эта политика ночью икалась, сукин сын!» — зло подумала она в ответ на генераловы объяснения, совершенно забыв, что про министров так думать не положено.

Если бы не паршивый цирк с дрюскелями, Алина бы точно спросила у генерала две вещи: откуда этот демон ночи знает ее имя, и не он ли велел дернуть ее из уютной обшарпанной общаги, как Гэндальф хоббита.

— Гримьерша сточит ножки своего кресла, когда поймет, что упустила.

Лицо Алины не выражало никакой радости по этому поводу.

На самом деле, ехать с министром непонятно куда после нападения и той странной вспышки ей вообще не хотелось. Хотелось вернуться в общагу и бодаться с соседкой из-за разбросанных вещей. Алина сглотнула. Она старалась не думать, что будет, когда та придет из магазина и обнаружит, что все вещи на месте, ее самой нет, а мобильник, посеянный в лесу, — ясен красен! — не отвечает.

— Черт! — процедил министр с сигаретой в зубах, морщась, как от головной боли. — Весь мой чертов график по…

Он осекся, покосившись на нее. Затем вытащил изо рта сигарету. Опять уставился на дорогу. Выглядел Дарклинг озадаченно, как пыльный шахтер, который выиграл билет на кругосветку и изо всех сил думает теперь, что с ним делать.

Память услужливо подкинула Алине широкоскулое лицо Мала. Да он с ума сойдет, пока она тут катается! А уж если узнает, что случилось… К горлу подкатил ком, но Алина подавила его: не хватало еще разреветься при этом… министре. Она отвернулась к окну, даже не стараясь отвечать генералу.

Одинокая фара мазнула кругом света по черно-белому дорожному указателю. «Тарковка», — успела прочесть Алина. Мозг, слишком уставший для бдительности, подкидывал обрывки анекдотов про новых равских и сердитые шепотки керамзинских нянек.

Лес остался позади. Машина сбавила скорость, въезжая в поселок. Ровную, как скатерть, центральную дорогу освещал ряд фонарных столбов. Приглядевшись, Алина заметила, что они обвешаны камерами, и на всякий случай отодвинулась подальше от окна.

Вдоль дороги теперь мелькали то стриженый газон, то высокие узорные заборы. Казалось, эта часть города сплошь состояла из пустых велосипедных дорожек, стриженых деревьев и аккуратно вычищенных тротуаров. Кругом возвышались вторые и третьи этажи неприлично богатых домов. Со всеми шишечками на воротах, со львами и амурами, с вензелями, флюгерами и балкончиками район виделся Алине не то каким-то марципановым, не то музейным экспонатом.

— Ты что-нибудь знаешь о Малом дворце? — вдруг спросил министр. Он воспаленным взглядом смотрел на дорогу, не обращая ни малейшего внимания на пасторальный Беверли-Хиллз.

Алина пожала плечами. Малый дворец для нее был еще одним домиком для богатых буратинок, золотящих на досуге ёршики.

— Вот молодёжь, — министр сердито постучал пальцами по рулю. — И чему вас только учат?

Затянувшись еще раз, он высунул пальцы на улицу, затушил окурок о стекло и бросил его на дорогу.

— Малый дворец — это убежище. Для таких, как ты, от таких, как дрюскели. Ты хоть про дрюскелей-то знаешь?

Алина угрюмо кивнула. Нашел, блин, о чем спросить!

Когда поселок остался позади, их снова окружил лес. Вскоре мигающий круг от единственной фары осветил огромные, метра на три, решетчатые ворота с двуглавым белым орлом посередине.

Из будки вышел одетый в черную форму часовой с автоматом наперевес. Увидев министра, он резво отдал честь и хотел было пропустить их, но Дарклинг взъелся:

— Устав для красоты написан, сержант? Я что велел?

— Действовать по протоколу, товарищ генерал.

— Так выполняйте!

— Есть выполнять протокол, товарищ генерал! — Бедолага вытянулся в струнку. — Предъявите ваши документы!

Раздраженный министр вытащил из внутреннего кармана кефты какую-то ксиву. Раскрыл ее часовому. Тот еще раз отдал честь и, наконец, махнул кому-то рукой.

Ворота распахнулись, и они въехали внутрь. Снова мимо проносились фигурно обчекрыженные деревья, но все пряничные домики Тарковки сдохли бы от зависти перед зданием, что возвышалось слева от дороги.

Алина приникла к покрытому трещинами стеклу.

— Большой дворец, правое крыло, — презрительно бросил ее спутник, — самое уродливое место в мире.

Уличные фонари освещали колонны, фронтоны и узорную лепнину под крышей. Не будь дворец таким огромным, он тоже казался бы кукольным. На секунду позабыв про лес и фьерданских гадов, Алина по-детски открыла рот.

«Ну нихуясе! Шутит он так, что ли? С другой стороны, лепнины тут действительно многовато».

Все же Большой даже в свете фонарей был вычурней, чем любое здание, которое она когда-либо видела: террасы полнились статуями, блестящие окна шли ряд за рядом в три этажа, и каждое было украшено тем, что, как Алина подозревала, не просто позолота.

Ей вдруг ярко вспомнилась бетонная коробка универа, продуваемая всеми ветрами зимой, — с единственно красивым главкорпусом, — и сказочный налет как рукой сняло.

«Буржуи!»

Миновав кукольный, нарочито аккуратный керчийский мостик, они снова остановились рядом с будкой. Теперь, вместо дворца, слева, возвышалось другое здание из красного кирпича с белыми узорами. Он нависал над гравиевой дорогой, отбрасывая длинную темную тень. Несмотря на то, что этот краснокирпичный терем был раза в три меньше дворцового крыла, впечатление он создавал неприятное, почти гнетущее. Алине невольно вспомнился безликий майор Голицын и, — непонятно почему, — рассказы про Тайную канцелярию в книжках из православных лавочек.

Генерал во второй раз показал кому-то пропуск, и машина снова тронулась черепашьим ходом.

«Интересно, а по верхушкам местных заборов пускают ток?» — внезапно прорезалась совсем непохожая на весь здешний пафос, мысль, и Алина запоздало обрадовалась ей. Ком все еще был где-то внутри, как завонявший в кастрюле суп, но пока он был прикрыт крышкой. С губ сорвался легкий смешок.

Алина тут же неприязненно покосилась на генерала — не заметил ли? Она вдруг подумала, что он и так видел больше, чем следовало. Давать же слабину при чужих было не в ее правилах.

Машина катилась дальше по дорожке, удаляясь вглубь парка — мимо живой изгороди лабиринта, мимо круглой лужайки и огромной теплицы с запотевшими стеклами. Они нырнули под кроны небольшой рощицы, достаточно густой для длинной арки. Через крышу сплетенных ветвей мерцали звезды.

Когда внедорожник, свернув еще раз, остановился на парковке, волоски на Алининой руке поднялись дыбом: ее охватило странное предчувствие. Будто она находится на границе двух миров, и скоро будет что-то совершенно особенное.

— О, — выдохнула она, выходя из машины. — А Малый он, потому что царь комплексует?

Прямо перед ними возвышались стены высокого, в три этажа, каменного терема с резными окнами, башенками и куполами. Глаза разбегались от цветов и узоров. Среди керчийского лоска аккуратных дорожек, стриженых газонов, фонтанов и клумб, Малый дворец был похож на застывший осколок чужой эпохи.

Его стенам нужны были не фонарные блики и объективы камер, а песни опричников, вино в старинных кубках, лай собак и песня охотничьего рога.

Дарклинг хлопнул дверью следом. Желтоватый свет фонарей лежал на изможденном лице министра, накидывая ему лет десять. Уголок его губ подозрительно дернулся, но на свой дворец он смотрел с такой гордостью, будто лично строгал узоры наличников и красил ромбики у шатров.

— Поаккуратней с языком, у нас не демократия, — вполголоса произнес Дарклинг, чуть наклонившись к ней. От него пахло табаком и порохом.

И они поднялись по каменным ступенькам крыльца, окруженного массивными резными столбами. У полукруглой двери стояли навытяжку двое опричников в черной форме. Алина приняла бы их за обычную охрану, если бы не единое на двоих, подчеркнуто профессиональное, выражение лиц.

Несмотря на явно потрепанную куртку и видавшие виды джинсы, пренебрежения эти бугаи не выдали.

«Стопроц насмотрелись на всяких додиков и похлеще!» — метко определила она.

Внутри Малый оказался еще красивее, чем снаружи: чего стоили например, одни бирюзовые двери с перламутровыми вставками! Алина украдкой коснулась их рукой.

«Охренеть! Сколько лет и рук понадобилось, чтобы создать такое место?»

— Отведите ее в Звездные покои, — бесстрастно скомандовал рядом с Алиной генерал, даже не взглянув на нее. Он достал телефон, что-то проверяя на дисплее. Два вооруженных до зубов охранника в местной униформе, косо посмотрев на ее грязные ботинки, шустро повели ее куда-то по коридору.

Алина презрительно фыркнула и, показательно не снимая обуви, захлюпала по ковру, оставляя мокрые следы. Спина в черном даже не обернулась.

«Ну и ладно! Подумаешь!»

— Эй, вы! — громко сказала Алина спине. Дарклинг замер, подняв голову. Поняв, что ее слушают, Алина продолжила уже обычным тоном. — Типа… Спасибо, что спасли мне жизнь.

Слова давались тяжело. Бок немилосердно болел после лестницы, а голова… Алина от всей души понадеялась, что дотерпит, куда бы ее не вели.

Лучше уж там где-нибудь сдохнуть, чем еще раз устроить прожектор перисхилтон, беспомощно вцепившись в руку министра.

— Ну, че встали? Не вдовы! — окрикнула Алина подозрительно молчаливых охранников и резко, игнорируя боль, зашагала дальше по коридору. Она держалась из последних сил, чтобы дожать несколько шагов до белой, как у Джейн Остин, двери.

* * *

Когда ее завели в неслыханных размеров комнату, Алина выждала, пока закроются двери, и только тогда мешком осела на пол. Комната — нет, это действительно гребаные покои! — словно сошла с картинок о графинях и маркизах. Повсюду обретались пастельные тона, высокие потолки и полупрозрачные шторы, изогнутые кресла и пуфики всех сортов.

Посреди всего этого безобразия в духе мадам Помпадур на белоснежном ковре стоял промышленных масштабов траходром.

«Простите нахуй, но это единственное, что можно делать на этом старомодном кошмаре! Еще и с кокетливым балдахином», — приподняла брови Алина.

Она вдруг остро ощутила свое несоответствие этому месту. Драные джинсы, куртка с пустыми карманами, из которых торчал синтепоновый подклад, расхлябанные уродливые боты. Вдобавок ребро ныло до сих пор, да и умыться бы с дороги не мешало.

«Хороша царевна!» — едко подумала Алина, стаскивая с себя все, кроме белья.

Осмотревшись как следует, она доковыляла к еще одним белым дверям, попроще и с кокетливой белой ширмой. За ними оказалось странное помещение с ванной в винтажном стиле. Даже подставка для душевого шланга казалась ей чем-то смахивающей на позолоченные рожки телефона тридцатых годов.

В помпадурской удачно нашелся шкаф с разномастными халатами. Прикинув, что раз спрашиваться не у кого, а хата теперь ее, Алина стрельнула ближайший, дымчато-мышиного цвета — и уже в полуджазовом будуарчике откопала шкаф со всякого рода банными прибабахами.

Понежившись вволю в пахнущей духами ванной («Кайф!»), Алина нырнула в бархатный халат. Распаренная, она доползла до кровати и как-то совсем незаметно для себя, даже не откидывая одеяла, уснула.

Она спала так крепко, что не слышала ни чужих шагов, ни озабоченного женского цоканья. Она даже не поняла, когда ее, точно ребенка, уложили уже на расстеленную простынь и заботливо накрыли пуховым одеялом.

Шаги удалились и затихли в коридорах дворца.

* * *

— Засада, — мрачно сказал Федор и повернулся к Алине. — Сиди здесь.

Он выскочил из машины вместе с другим сердцебитом.

Немного погодя снаружи послышались выстрелы, крики и отчетливый металлический запах. Алина беззвучно сползла на пол, натянув кефту на голову и сворачиваясь калачиком, чтобы занимать меньше места.

«Господи боже, блять, куда я вляпалась?»

Она даже не вскрикнула, когда через лобовое, покрытое трещинами стекло туда, где она только что сидела, врезалась вторая пуля. Снаружи донеслась досадливая брань на фьерданском, и у Алины похолодели руки.

«Дрюскели!»

Она лежала на полу, напрочь забыв, что меньше часа назад ее пугали три амбала в машине. Сейчас она предпочла бы ехать с ними в любом неизвестном направлении, чем попасться кому-то из этих экстремистов с винтовками. Мир сузился до комочка страха, и Алина молилась всем святым, чтобы ее не заметили.

Долго, впрочем, отлежаться не получилось: ее грубо выволокли из машины за ноги.

В перебранке двух дрюскелей она успела уловить разочарованные нотки. Потом ее пнули под ребра — так, для профилактики, чтобы не вставала, — и Алина поняла, что на нее косо смотрят из-за треклятой сердцебитской кефты.

— Я не гриш! — только и успела она крикнуть.

А затем послышался глухой стук. Наступила ночь. В черепном домике Алины погасили свет.

..Когда она открыла глаза, то непробиваемая кефта уже успела пропасть, да и карманы ее собственной куртки были блаженно пустыми. Над ней возвышался тот самый дрюскель. Над дрюскелем ярко-ярко, совсем не так, как в городе, горели звезды. Алина лежала на холодной земле, окруженная деревьями. Голова отвратительно болела.

К толстым, похожим на двух червяков, губам фьерданца прилипла мерзкая ухмылочка.

— Дрюсьи-дрюсьи, — нехорошо осклабился он.

То ли он совсем не собирался ее убивать, то ли…По спине пробежала дрожь.

«Нет-нет-нет! — мысленно запротестовала Алина. — Все ведь не может быть так плохо! Суки!»

Однако в неторопливых шагах дрюскеля угадывалось, что еще как может. Вот только с каждым его шагом воздух вокруг сгущался, а лес становился все темнее.

«Наверное, так и бывает перед самым отвратительным», — успела подумать Алина.

А потом послышался окрик. Тоненько свистнуло лезвие, и на ее лицо брызнула теплая кровь.

Отскочив, Алина завизжала, что было сил, — и проснулась. Села рывком на кровати. Ком в горле подозрительно разросся. Быть может, потому что не было ни привычного гудка будильника, ни куда-то исчезнувшей боли в ребрах и затылке.

Взгляд ее упал на распетрошенную* курточку на ручке двери. Это стало последней каплей. Алина подтянула к себе колени и закрыла лицо руками. Она пыталась дышать ровно и медленно, но почему-то все выдохи получались у нее с завываниями.

— Ни-ничего не слу-учится, го-оворили они, — ее мелко трясло, и вместо глумления получалось только совсем жалобно, взахлеб всхлипывать, уткнувшись лицом в колени, — т-туда, б-блядь, и обратно, говорили они.

Изнутри ее выжигало мерзкое, чудовищное одиночество. Соленым потоком прорывалась обида: на себя, на амбалов и на этого дебильного генерала. Сама не до конца осознавшая, с чего это ее вообще так развезло, Алина даже не делала попыток остановить эту лавину.

Едва она утихла с последним надрывным вздохом, как тотчас распахнулась дверь.

— Отведите ее в Звёздные покои, — приказал Дарклинг двум опричникам и глянул на дисплей телефона. Одно сообщение от Зои.

«Я распорядилась, чтобы делегатов разместили в гостевых покоях. Они взволнованы, но мне удалось убедить их, что у вас срочный вызов в Большой по поводу переговоров. Сердцебиты и шквальные патрулируют территорию дворца», — отчиталась заместительница.

«Славная работа, Зоя. Минус одна головная боль», — сумрачно ответил Дарклинг и убрал телефон в карман штанов.

Оставалось выяснить, каким образом дрюскели попали в окрестности Ос Альты и смогли устроить засаду в двух шагах от Малого.

«Диверсионная группа пробирается через линию фронта и тащится через всю Равку. Ох и взмылю я Златана за этот цирк!»

— Эй... вы! — Дарклинг, отвыкший от неуставных обращений, не сразу сообразил, что девчонка обращается к нему. — Типа… Спасибо, что спасли мне жизнь.

Кашлянув, министр обернулся через плечо и смерил Старкову недовольным взглядом. Она держалась рукой за перила, слегка пошатываясь.

«Больно хлипкая для заклинательницы», — подумал Дарклинг, глядя, как та плетется по лестнице. — «Ни силёнок, ни воспитания. И чего я с этим счастьем делать буду, скажите на милость?»

Его хмурые размышления оборвало жужжание телефона. Бросив последний взгляд на девчонку, Дарклинг отвернулся и включил наушник.

— У нас все, генерал Дарклинг, — бодро отрапортовал Федор. — Опричники прибираются. Мы с Ваней везем фьерданца на ужин.

— Неплохо, — скупо похвалил Дарклинг, жестом приказав опричникам следовать за ним. — Я бы поговорил с этим Гансом по душам.

* * *

Прикованный к столу дрюскель сидел под лучом длинной линейной лампы, бросающей блики на каменные стены. Его лицо было разукрашено засохшими кровавыми разводами — до слипшейся, грязной бороды. Бритая же голова была забита синими татуировками, вроде рун.

Фьерданец щурился от света, утирал о плечо разбитую губу и колючими глазами следил за генералом.

Дарклинг стоял напротив, сложив руки на спинку железного стула. В уголке его рта тлел широкий кончик «Lucky Strike» без фильтра. Небольшое, с паршивой вентиляцией помещение вмиг заволокло запахом крепкого табачного дыма.

— Ты знаешь, где находишься? — на грубоватом фьерданском наречии поинтересовался Дарклинг и обвел взглядом комнату для допросов.

Подвалы Малого дворца были самым удивительным местом во всей Равке. А может, и в мире. Убежденные антимонархисты выясняли, что согласны стать вернейшими подданными царя. Дрюскели, попавшие сюда, обнаруживали, что с гришами вполне можно разговаривать, а керчийцы… Торговались, как никаким биржам не снилось.

Сколько еще было таких открытий? Спросить некого.

— В застенках у палача, — дрюскель, не отрывая взгляда от генерала, сплюнул в сторону красным сгустком.

Вопреки гуляющим по миру слухам, Дарклинг не испытывал удовольствия, пытая тех, кто попадал сюда. Другое дело, что и совесть его уже давно не мучила. Хороший заплечный мастер как хороший хирург: у него не дрожат руки.

— Само собой, — не возражал Дарклинг. Лицо его расплывалось за едким сизым дымом, от которого дрюскель жмурился и кашлял. — Такое случается, когда приходишь с оружием в чужой дом.

— Будешь меня пытать, гриш?

Все сидевшие в этой комнате, на этом стуле, фьерданцы храбрились. Диверсант, напавший на министерскую машину, не был исключением. Вера дрюскелей запрещала им показывать страх перед врагами. В глубине души Дарклинг почти уважал их за это… Где-то очень глубоко.

Черный генерал обошел стул и сел. Взял в руку карандаш, открыл папку.

Каждый следующий подобный разговор был похож на предыдущий, точно подъезд на парадную. Дарклинг мог бы закрыть глаза и по памяти перечислить все варианты ответов, ругательств, сальных шуток, к которым из раза в раз прибегали его гости.

Все же он никогда не упускал возможности начать разговор с прямого вопроса. Иной раз даже получал ответ.

— Это будет зависеть от тебя, — произнес генерал, выдохнув последнюю струю дыма. Неторопливо потушил окурок об железную столешницу. — Каким образом ваш отряд сумел пересечь границу и добраться до Ос-Альты? Откуда вашим командирам известно о переговорах с Литславой? Расскажи мне об этом, и будет не больно.

— Не больно? — дрюскель хохотнул, обнажая желтоватые окровавленные зубы, но следом закашлялся от дыма. — Ты дерьмовый… Поехавший… Сукин сын.

Дарклинг молча поднял голову, разглядывая кашляющего фьерданца. Взгляд у главы царской армии был остекленевшим, точно у трупа.

— Это правда, — согласился генерал после недолгого молчания. — Дерьмовые люди нужны этому миру, чтобы отгонять тех, кто еще хуже.

Он поставил кончик карандаша на чистый бумажный лист.

— Итак?

Дрюскель снова сплюнул кровь.

— Я ничего тебе не скажу, — твердо ответил он, подняв подбородок. — Хоть устрой шабаш со всеми своими ведьмами. Джель видит правду, он примет меня в своих чертогах как героя.

Дарклинг вздохнул, едва удержавшись от того, чтобы закатить глаза к потолку. Иногда генерал Кириган, грешным делом, подумывал, что у них один коллективный разум, как у пчёл.

— Ваш бог видел десятки молодчиков. Они, как ты, сидели здесь, передо мной. И что-то он ни разу не поразил меня молнией. Ему стоило бы взять у меня пару уроков, как обходиться с врагами...

— Ну да, — скривился дрюскель, подаваясь вперед. Цепь его наручников со скрежетом натянулась. — Все знают, что у таких, как ты, на пытки хрен встает. Но от меня, гриш, ты узнаешь только про свою мать.

Знала бы Багра Ильинична, сколько солдатни каждый день шутит про нее… Дарклинг отложил карандаш и сцепил руки в замок, неотрывно глядя на дрюскеля. Взгляд его был спокоен, но тепла в нем было меньше, чем в мистралях островов Кенст Хьерте.

— Ты меня не совсем понял, сынок, — ровно, не повышая голоса, ответил генерал. — Мне правда плевать, когда именно ты скажешь мне все, что необходимо. Сейчас или завтра, с паяльником или без.

Чёрный генерал полагал себя терпеливым человеком, но терпение его заканчивалось там, где его спокойствие принимали за слабость.

— Ты будешь пускать кровавые сопли себе на колени, пока мои сердцебиты ломают тебе грудину. Плакать, звать маму, папу и своего Джеля, — перечислял Дарклинг. — Пока я, наконец, не получу на свой стол отчет с твоими показаниями. Бумажки в две-три, не больше. И хрен у меня даже не потеплеет… Зато тебе будет так горячо, как захочется моим инфернам. Подумай об этом, прежде чем изображать Соломаху.

— Пшел на хер.

Дарклинг медленно закрыл папку и встал, со скрежетом отодвигая железный стул. В горле першило от сигарет, но он все равно достал портсигар.

— Что ж, я уважаю принципиальность, — генерал щелкнул зажигалкой и закурил. — До завтра.

«Храбрый партизан в штабе врага умрет за свои идеалы, но не сдастся». Каждому солдату в мире с детства забивают голову этим дерьмом. Словно можно не сломаться под пытками, если быть достаточно стойким. Увы, статистика Дарклинга была безжалостна к романтикам.

На одного храбреца шли десятки тех, кто ходил под себя и плакал с недоумением на лице. Мол, как же так вышло, что одной сломанной плоскогубцами фаланги пальца хватило, чтобы развязать язык такому смелому мне? Каждый раз, как в первый.

Дарклинг постучался в железную дверь. Загромыхал тяжелый замок. За порогом, как верный пёс, ждал чуть помятый Голицын с лиловым подтеком на скуле.

Едва министр кивнул, оставляя безмолвный приказ, как вдогонку ему раздался хриплый голос.

— Я знаю, что сдохну, но я хотя бы сдохну за людей, в которых верю, — бросил фьерданец. — За которых не жаль умереть! А ты, гриш? Ваш плешивый недомерок ссыт вам на голову, пока вы поете гимны. Боже, царя храни!

Дарклинг не обернулся. Полумрак, царивший в подземельях, скрыл мелькнувшее на его лице странное выражение, словно отблеск потаенной злости.

* * *

Покои генерала занимали добрую половину третьего этажа в жилом крыле. Лишь добравшись до них и заперев двустворчатые двери, он смог выдохнуть. Бросить ключи на комод, стянуть сапоги. По пути в ванную скинуть кефту на стул.

Пусть Малый дворец — тот же террариум, что и Большой. Но это его террариум. И единственное место в мире, которое он мог бы назвать домом. За порогом остались начальство, подчиненные, журналисты, опричники и вся чертова Равка, храни ее… Дарклинг.

На Бога надеяться не приходилось.

Коридор был увешан полотнами эзстадских художников. Краска на многих пожелтела и потрескалась от времени, но генерал скорее удавился бы, чем отдал хоть одну из них музейщикам.

В ванной Кириган вытащил из уха наушник и бросил его на корзину для белья. Снял с себя кафтан и рубаху. Открыл воду в раковине. Сунул голову под прохладную струю. Бугристые ветви рубцов шли внахлест по сгорбленной спине, расцветали насечками пуль и осколков.

Стоило закрыть глаза, как на темной внутренней стороне век полыхнула заря — как сверхновая. Киригану казалось, она могла бы выжечь лес на версту кругом и заодно спалить его самого, словно угли.

— И да покропит от крови за грех на стену алтаря, останок же крови да исцедит на стояло алтаря...

Лезвие кинжала, сверкнув в руке Димитрия, холодным поцелуем впилось в шею. На белые одежды Святой брызнула кровь. Своего «жертвенного агнца» он крепко держал за волосы, откидывая ему голову и открывая рану над каменным алтарем. Тот дергался в предсмертных судорогах, но руки Димитрия, привычные к тяжелой сабле, были сильны.

— …И вторым да сотворит всесожжение, якоже подобает, и да помолится о нем жрец греха ради его, имже согреши, и оставится ему.

Пан Воронецкий жадно смотрел на фреску: не оживет ли? Но Санкта-Алина была безмолвна, точно камни, на которых эзстадец написал ее лик.

Дарклинг выкрутил воду, уже ставшую ледяной. Сплюнул в раковину и поднял голову. В зеркале застыли два зрачка, не то лишенные любых чувств, не то переполненные ими сверх меры. Во рту горчил привкус табака. По спине, огибая шрамы, сбегали капли, заставляя генерала ежиться от холода.

Гул колоколов, пан Димитрий, ультрафиолетовые всполохи под веками, плевки фьерданца — все кипело в черепной коробке. Будущее, давно расфасованное по строчкам еженедельников, таблиц и графиков, стало вдруг пугающе неопределенным. Разогналось, сколько ни дергай рычаг, словно перед резким поворотом лязгающий поезд. Вдобавок премерзко заныл висок.

Из ванной хмурый Дарклинг вышел в одних штанах и с черным махровым полотенцем на шее. Старинные часы на каминной полке показывали без пятнадцати девять. Плеснув на дно стакана золотистый ньюземский виски, генерал подошел к патефону — поставить пластинку.

Давид, дважды чинивший его пару лет назад, упрямо величал аппарат проигрывателем. Дарклинг пожимал плечами: не видя смысла менять привычек, он продолжал звать по-своему.

Коробки с пластинками громоздились одна на другой, рядом с коротконогим столиком. Еще парочка ютилась под ним — из тех незамысловатых фабричных коробок, что таскают туда-сюда в переезд.

Сев на ковер, Дарклинг поставил стакан рядом с патефоном и подтащил к себе одну из них. Внутри теснились Цой, Летов, Шклярский, Гребенщиков. В мерцающий, ненадежный век слишком мало осталось хорошего винила. Поэтому пластинки для генерала делали на заказ.

Дарклинг вытащил одну из них. Потертый, подклеенный скотчем синий конверт с лицом молодого Бутусова, а внутри… Один из первых глотков, как думалось тогда многим, горькой свободы на сломе эпох.

«Всесоюзная фирма грампластинок

МЕЛОДИЯ.

Мацейский завод грампластинок.

Князь Тишины. Группа «NAUTILUS POMPILIUS».

«Доктор твоего тела», «Я хочу быть с тобой», «Казанова», «Шар цвета хаки»

Кажется, их записывала некая дива экрана с хриплым голосом… Году этак в восемьдесят шестом? Девятом? В датах Дарклинг путался не меньше, чем в именах.

Он поднялся, склонившись над столиком. Щелчок патефонной крышки — прозрачной, из глянцевитого пластика, — звучал резковато в тишине комнат. Бутусов укоризненно смотрел с ковра. А как иначе? Проклятая кампания длилась столько, словно причудой Петра было побросать в скудельню всех сопляков от Карьева до дальних рубежей Хьерте.

Наконец пластинка легла на платтер, и, поставив на нее иголку, Дарклинг нажал стертую, без опознавательных знаков кнопку в углу.

«...Кто вечно рвёт в атаку,

Приказал наступать на лето

И втоптал меня в хаки».

Граненый стакан неприятно стукнулся о зубы. Черный генерал поморщился: крепкий виски — так себе способ быть недовольным. Вопросы внутренних изломов требуют прямоты и времени… Страшные слова для обоих дворцов. Хотя, пожалуй, на стезе самоистязаний ему не будет равных. Боль и кумар оглушают надежно. Достаточно, чтоб не слышать ночью тихие, чужие голоса…

Экран телефона, лежавшего на полу рядом с коробками, засветился. Дарклинг чертыхнулся, снял иглу с пластинки и подобрал его. Смахнул в сторону зеленый кружок.

— Внемлю, — отозвался он.

— Я зайду к вам, генерал Кириган? — послышался в трубке голос Зои.

Положа руку на сердце, Дарклинг никого не хотел видеть, — этот проклятый день и так был похож на волькрово колесо, — и все же, глотнув виски, бросил в ответ короткое: «Зайди».

Спустя минуту его заместительница и впрямь вошла в полутемную гостиную с папкой в руках. Дарклинг, похрустывая коленями, поднялся с пола. Мазнул рассеянным взглядом по узорам Зоиного кафтана.

Большинство гришей во дворце не носили форму, ограничиваясь цветом с нашивкой. Кафтан был только для спецзаданий, парадов или эфиров на TV. Сказать по правде, так вообще никто не делал, кроме архаичного генерала и… Зои Назяленской.

— Принесла протокол сегодняшних переговоров. — Дарклинг протянул свободную руку, и Зоя поспешила отдать ему папку.

Генерал опустился на диван, поставил стакан на одно колено. Раскрыл папку на другом.

— Что еще? — он медленно перевернул страницу и сделал крошечный глоток бурбона.

— Отправила организаторам конференции благодарность за приглашение.

— Дьявол... — не поднимая головы, пробормотал Дарклинг. — Я и забыл, что утром был в ИМОРе.

— Дипломаты расположились в покоях для гостей, — продолжала Зоя. — Завтра они готовы продолжить переговоры.

— Недурственно, — заключил Дарклинг. — Хоть что-то сегодня идет по плану.

Закрыв папку, он отложил ее на диван. Запрокинул голову, долил в себя алкоголь. Вечерние отчеты были делом привычным, и Дарклинг выслушивал их не реже раза в неделю. Бессонница, приступы меланхолии, усталость и желание застрелиться в расчет не принимались. Дисциплина начальника воспитывает дисциплину подчиненных, так он считал. Пьяным, например, Дарклинга не видела даже Зоя, хотя ближе нее к нему за последние десять лет никто не подобрался. Он напивался исключительно по ночам и заперевшись на все засовы, а к утру снова был в строю.

Вот и сейчас, глянув в пустой стакан, он поднялся и подошел к тумбочке с патефоном, чтобы налить себе еще. Предложил Зое, но та покачала головой. Не любила виски. Ну и зря.

— Не боишься, что переговоры затянутся? Ни один из делегатов не выглядит уверенным, — с сомнением размышляла она.

— Не моя печаль, как они выглядят, — Дарклинг пожал плечами, разглядывая коробку с пластинками. Давно пора было обзавестись нормальным ящиком, а он все тянул.

— Зато мнение Керчии должно быть твоей печалью, — отозвалась шквальная, — Литславцы явно боятся давления Кеттердама. Альма Рейн запросто устроит Литславе торговую блокаду, если, например, повлияет на Шухан.

Дарклинг вздохнул и заставил себя вернуться к работе.

— От чего, по-твоему, больше всего зависит Керчия? — спросил он, покачивая стаканом.

— От нелегальной торговли консервированными гришами?

Цинизм заразен, как холера. В Малом дворце его подцепляли быстро и болели им до тех пор, пока к циникам не приходили снимать мерки для деревянного кафтана.

— И где, по-твоему, проходят торговые пути?

— По Истинноморю?

— Именно, — Дарклинг снова глотнул. Хороший виски не драл горло, а мягко таял, оставляя на нёбе ореховый хересный оттенок, — Керчия слишком зависит от морской торговли, чтобы отказывать себе в потенциальном партнере. И потом, даже если Шухан и впрямь наложит эмбарго на литславские товары, то с приобретением Литславой портов на севере, оно потеряет всякий смысл.

— Зато ты приобретешь рычаг влияния сразу на три стороны конфликта.

— На четыре. Фьерда, Литслава и Керчия — это само собой. Но не списывай со счетов Шухан. Им тоже придется считаться с тем, что у Литславы появится флот.

На его лице, впервые за сутки, мелькнула тень улыбки. Он вернулся обратно на диван, снова поставил стакан на колено, но на этот раз откинулся на спинку и прикрыл воспаленные глаза. Зоя присела рядом. Нос Киригана защекотал слабый шлейф ее лавандовых духов.

— Мы еще не выиграли войну, — она наверняка покачала головой.

— Ее никто никогда не выиграет. Кругом будут одни проигравшие.

— Странно слышать это от того, кто публично ненавидит фьерданцев.

— Не льсти фьерданцам. Мне никто особо не нравится.

— Ни один рычаг давления не сдержит Гримьер и Рейн навсегда. Отберем у них Кенст Хьерте, разорим Фьерду, заставим платить репарации, но что толку? Рано или кто-нибудь два раза пальнет в воздух на границе… И все начнется по новой.

Воцарилось долгое молчание. Открыв глаза, генерал уставился на стоящий в углу черный вымпел с вышитым на нем серебряным затмением. Лучи солнца пробивались из-за темного круга.

— Не начнется.

В следующий миг Дарклинг почувствовал ее прохладные пальцы на висках.

— Федя сказал, на их машину напали. Тебя пытались убить, Кириган.

— М-м? А, да… В этот раз финдихе фрау подобралась куда ближе, чем обычно.

— Ты не выглядишь сильно обеспокоенным.

Дарклинг и впрямь не был обеспокоен. Сегодня в лесу, в двадцати минутах езды от Малого, произошли вещи куда более значимые, чем очередная эпистола от фьерданки. Не волноваться же, право, от всякого покушения.

— Она сама не знала, куда бьет, — Дарклинг пожал плечами, покручивая в руке пустой стакан.

Зоя убрала руку и с подозрением, будто чувствуя неладное, спросила:

— Что случилось в лесу на самом деле?

— Кое-что поважнее литславцев, фьерданцев и нас с тобой, — Дарклинг, мигом посерьезнев, поднялся и пошел к столу. Черканул пару строк и протянул бумагу Зое. — С утра я должен быть у царя, и чтоб рядом даже мухи не пролетало.

— Я проинформирую Большой, — Зоя аккуратно сложила листок наманикюренными пальцами и спрятала под кефтой.

— И передай Сафиной, что для нее есть работа.

Проснулась Алина от ощущения, что ей подозрительно хорошо. Не было привычного гудка будильника, ребра не ломило от боли, затылок, которым она вчера приложилась о землю, тоже не ныл. Даже царапины на ладошках и коленках пропали.

Не успела она обрадоваться как следует, как в комнату вихрем влетела девушка с решительным взглядом и пышными огненными волосами, изящно перехваченными золоченой лентой. Белый расшитый кафтан (такого Алина еще ни у кого не видела!) с высоким воротником удивительно подчеркивал ее личико сердечком и точеную, точно из кости вырезанную фигурку. Вид у нее был деятельный, как у хорошей хозяйки во время большой уборки.

— Подъем! — мелодично скомандовала эта Венера, не давая сонной Алине опомниться. — Меня зовут Женя, и у нас ровно час на подготовку к императорскому приему.

— О, — только и смогла выдавить из себя Алина. Где-то в горле в панике колотилось сердце.

— О, — ехидно подтвердила Женя и несколько раз хлопнула в ладоши.

В помпадурную, словно стайка белых горлиц, влетели несколько очень аккуратных девушек одинакового роста. Даже их лица — приветливые, но несколько отстраненные, — были удивительно похожи.

— Так, — вздохнула Женя. — Её помыть, выдать бельё, и сюда ко мне. Живо, живо!

Алина попыталась было запротестовать, что она мылась. Та только наморщила носик и сделала жест горлицам. Алину окружили улещивающим щебетом и бесцеремонно, под белы рученьки, повели в будуар.

Сначала ее наскоро обтерли жесткой губкой, содрав при этом слоя три кожи, посетовали над обгрызенными ногтями, ровняя ножничками то, что осталось. И, что было хуже всего, полосками убрали лишние волосы. С ног, с рук, с туловища, из подмышек. Даже брови наполовину вырвали.

Матерящаяся во время всего процесса Алина чувствовала себя как ощипанная курица, которую через час подадут на стол. Затем ее сполоснули, по меньшей мере, тонной воды. Какая-то из девочек, не обращая внимания на протесты, легко растерла по её коже быстро впитывающийся крем, замотала в халат и едва не вытолкнула обратно в помпадурную.

— Сойдёт, — оценивающе оглядела ее Женя. Потом обернулась и щелчком подозвала одну из горлиц. Рукава кефты у той были со странными нашивками, похожими на то, как дети рисуют порывы ветра.

— Шквальная? — с сомнением спросила Алина. Девочка отчего-то потупилась и провела рукой над ее волосами. Когда она закончила, волосы были уже абсолютно сухими.

— Умоляю, — Женя закатила глаза, — всего лишь просушка.

И добавила с неожиданной энергичностью:

— Не все, знаешь ли, достаточно сильны для целителей или шквальных. Да и фронт тоже не для всех. Работа пыльная, ненормированный график и высокая смертность.

Алине показалось, что та пытается скорее убедить в этом саму себя, но смолчала. Женя же, словно опомнившись, всплеснула руками и достала откуда-то старинную шкатулку, больше похожую на инкрустированную камнями косметичку.

— Все вон! — хлопнула она в ладоши, и горлицы, похватав банные принадлежности, скрылись за дверью. — Мой тебе совет: не разговаривай с ними. Это не худшая часть твоего статуса, и тебе придется к ней привыкнуть.

Тон ее был настолько безапелляционным, словно речь шла о том, что знают даже дети. Алина пожала плечами: наверное, тут так принято?

Тем временем Женя откинула крышку резной шкатулки. Изнутри та напоминала огромную выдвижную палитру, которую она придирчиво разглядывала.

— Это не то, это тоже не то, — перебирала Женя глазами цвета, то и дело осматривая Алину, точно чистый кусок холста. — Шуханка?

— Наполовину, — честно ответила та, и осторожно добавила, — будешь осветлять мне кожу тоналкой?

Рыжеволосая Венера подняла брови так, словно Алина только что оскорбила ее до глубины души.

— Не думаю, что я, — она вздернула подбородок и улыбнулась очень снисходительно, — нуждаюсь в косметике. И тебе не советую стыдиться своей внешности. Смотри!

Она подошла ближе, и Алина ахнула. Прелестный румянец на щеках, огненный цвет волос, нежная кожа — все это было совершенно, непостижимо естественно, без следа даже лёгкого мейка.

— Я портная. Не целительница, но визажистка. Меняю, улучшая.

Она взмахнула тонкими пальцами над Алининым лицом, будто снимая с него паутину, и повернула ту к зеркалу.

— Что ты видишь?

— Ничего, — честно призналась Алина, и только потом до нее дошло. На коже действительно ничего не было! Ни шрамиков, ни неровностей, никаких следов прививок, царапин или розовых прыщиков. Кожа выглядела идеальной.

— Офигеть!

Портная небрежно, но с явным самодовольством отмахнулась.

— На самом деле моя обязанность — следить, чтобы, хм, царский фарфор трещинками не покрылся, — лукаво сообщила она Алине, одновременно распуская ее волосы.

Та хихикнула, охотно позволяя Жене колдовать над собой.

Спустя десять минут, портная с удовлетворенным видом вложила в Алинины руки маленькое изящное зеркальце.

— Ну-ка, полюбуйся.

Алина с каким-то трепетом взглянула на отражение. Она разом и узнавала, и не узнавала себя: красавица в зеркале имела точно те же черты, но неуловимо изменились прихотливо изогнутые брови и ресницы. Черные волосы были собраны в пучок, увитый тонкими косицами, похожий разом и на бутон, и на обычную небрежную шишку. Губы и щеки едва уловимо розовели. Словом, девушка в зеркале была чудо как хороша.

— Нравится? — тепло улыбнулась Женя.

— «Я — она, кто, думать смею, во сто крат меня милее», — процитировала по памяти Алина, не сводя глаз с отражения.

— Смотри, не влюбись! — хмыкнула портная и с ложной скромностью добавила: — И это у меня были всего десять минут.

Она снова хлопнула в ладоши, и горлицы вернулись в комнату. Первые шли с серой стопкой какой-то ткани, которая оказалась деловыми брюками, выглаженными до уголков, и таким же пиджаком. Другие девушки занесли тщательно вычищенные туфли и вешалку, на которой обреталась белая, простенькая блузка. Пачку же с баснословно дорогим капроном (на этот ценник Алина могла бы припеваючи жить месяц) вскрыли прямо при ней с ужасно виноватым видом. На видном месте у вещей красовались крошечные брендовые логотипы.

После всех переодеваний Женя ещё раз посмотрела на часы и довольно кивнула.

— Молодец! Даже пара минут в запасе есть.

Горлицам было велено прибрать комнату.

— Слушай, я выгляжу как мажорка, которая приперлась понтоваться на первое в жизни собеседование, — Алина неловко подергала свой пиджак за рукав, будто от этого он выглядел не как Austin Reed за двенадцать косарей. Не то чтобы ей не нравился ее новый вид, но… Алине казалось, что она нацепила на себя чужую личину, которую будет выдавать за свою, и это её пугало.

— Привыкай! Так, по мнению начальства, выглядит типичная студентка, — отрезала Женя.

Если начальство обитало в том барочном кошмаре, которое мрачный министр окрестил «самым уродливым местом в мире», то не стоило даже удивляться.

* * *

Они пересекли несколько галерей, прошли мимо огромной, величественной библиотеки, куда Алине не позволили пока (даже на минуточку!) зайти. Паника стучала в ушах, отзывалась гулким эхом при каждом шаге. Сафина вела ее чередой павильонов, незримо соединяющих дворцы: идти на улицу с риском опоздать на прием и запачкать обувь было неразумно.

— Можно подумать, я тут под конвоем, — фыркнула Алина, — ещё и заборы эти на въезде.

— Не терпится убежать? — послышался знакомый, чуть хрипловатый от сигарет, голос.

Алина прикусила язычок. Портная же, словно растворившись в воздухе, куда-то пропала.

«Вот же! Мистер-твистер, обороны министр! Резкий, как понос!»

— День добрый, — осторожно поздоровалась она.

— Для кого добрый, а для кого, может, и последний, — невозмутимо ответствовал генерал, обгоняя ее на пару шагов. Алина моргнула и непонимающе уставилась на черную спину. Повисла неловкая пауза. Министр обернулся, смерил Алину взглядом и, вздохнув, пояснил: — Шутка.

«Угу. Покажите пальчиком, где смеяться».

В отличие от Алины, черного министра наряжаться не заставляли. Как и вчера, на нем была похожая на мундир черная кефта. Черные с серебряной крапинкой узоры змеились по плотной ткани, вплоть до стоячего воротника. Возможно, он и спал прямо в ней, кто его знает.

— Надеюсь, вы заметили вчера, помимо забора, несколько постов охраны и терем опричнины? — вежливо поинтересовался он.

— Надеюсь, вы заметили, что я не рвусь на волю, как желтый мустанг, под песню Элтона Джона? — она задумалась. — Или там был Брайн Адамс?..

Дарклинг вежливо кашлянул, и Алина, спохватившись, вернулась к теме.

— Кхм, ну так вот. Я, конечно, подкопы рыть не начинала, но вообще-то у меня сегодня смена, а деньги сами на карточку не лягут. Полторы тыщи рублей, ю ноу. Начальник сто процентов обзвонился уже… На телефон, который я в лесу с теми маньяками посеяла, — мрачно заключила она.

Выглядел министр так, будто ему старательно рассказывали анекдот, которого он не понимал. Что ему полторы тыщи, если он разбитой машины вчера не заметил? Буржуй!

— Начальник, значит, — зачем-то уточнил он. — А с одногруппниками вы общались?

— Не особо. Типа про зачеты спросить или домашку и… Блин!

— М?

— Мне ж еще чертежи сдавать! Не то, чтоб я вообще пары не прогуливала, но тут как бы присутствовать надо, понимаете?

Наступило неловкое молчание. Едва ли министр хоть раз в жизни слышал что-то про пары и низкие зарплаты. Каменной роже этого небритого индивида не хватало только треугольников с логарифмами, как у женщины из мема.

— Значит, друзей у вас не было? — продолжал он.

Это «не было» Алине остро не понравилось. Оно будто бы ненавязчиво и без участия самой Алины делило ее жизнь на до и после. Она остановилась посреди коридора и в упор посмотрела на конвоира.

— Так, стоп. Минуточку. Когда мне ждать обратно это ваше опричное такси?

Похожий на черного грифа генерал обернулся.

— Никогда, — после недолгого молчания спокойно ответил он, не утруждая себя никакими пояснениями.

Алина закатила глаза. «Как будто слова платные, ей-богу!»

— В смысле никогда?

— Это значит: ни в какой момент времени, ни при каких обстоятельствах и ни при каких условиях, — охотно пояснил Дарклинг.

На постной роже этого хмыря показалась тень ухмылки. Видимо, он надеялся на бурные аплодисменты. Не будь Алина так зла, она точно поинтересовалась бы, не слышал ли он о творчестве Понасенкова.

Она скрестила руки на груди.

— Зашибись рубашка в клетку! Вы же понимаете, что это похищение? Или вы мне объясните, что я здесь забыла, или я никуда не иду. Типа, ни при каких условиях.

Сначала на лице генерала показалось вежливое недоумение человека, не привыкшего к возражениям. Затем он посерьезнел и медленно подошел к ней.

— Вы еще не понимаете, где оказались, — Дарклинг не спрашивал, а утверждал. — На всякий случай, советую вам не ставить условия в присутствии Его Величества. А на будущее уточню, что и при мне не стоит.

Произнесено это было спокойно, без угрозы или бравады, как факт, но в хрипловатом голосе таилось что-то… неуютное. Алина из вредности пожала плечами. Два генеральских глаза сверлили её, точно чёрные ледяные буравчики. Хотелось не то спрятаться, не то заехать ему по лицу.

— Ответьте на мой вопрос. Почему я здесь?

— Если вы умная особа, то и без меня сообразите.

— А если не соображу? — возразила она.

— Тогда не очень умная, — небрежно отмахнулся тот. — Пойдемте. У меня нет времени, чтобы тратить его на глупости.

У Алины сделался разом такой вид, точно из нее клещами тянут ответ на какую-то формальную дичь. Она демонстративно развернулась и даже успела сделать пару шагов в обратном направлении, пока ее не сцапали под локоть.

— Я, кажется, только что предупреждал вас насчет условий, — министр склонился к ней, не слишком заботясь о мелочах вроде личного пространства. — Пытаясь отпираться, вы лжете либо мне, либо себе. Вы прекрасно знаете, почему вы здесь, Санкта-Алина, Заклинательница Солнца.

Раздался терпеливый вздох. Так двоечник, напирая на абсурдность решения в учебнике, готовится произнести несусветную чушь, выдавая его за плод многочасовых раздумий.

— Оке-ей, — недовольно протянула она. — Допустим, я гриш, что вообще вряд ли. Это еще не значит, что я какая-то там дурацкая заклинательница. Тем более, еще и важная шишка.

— Рад, что вы не отказываетесь хотя бы от своих сил, — с облегчением произнес Дарклинг. Лицо у него, впрочем, довольнее не стало. — Гриши, выросшие среди отказников, похожи на детей, вскормленных волками, — изрек он с видом Диогена.

«Ауф».

Алина попыталась напустить на себя беспечный вид. Ей вовсе не хотелось рассказывать о тех мелочах, которые тихо скрашивали дни ее неброской жизни.

О лучах, тянувшихся к рукам в самые гадские минуты несданного экзамена. Об экране мобильника, яркость которого можно было настроить, не касаясь. О том, что пускать зайчиков на переменках, перемигиваясь с Малом, у нее отлично получалось и без зеркала.

Одна мысль, что всё это может стать достоянием мрачного хмыря, вызывала досаду.

— Слушайте, ну вы же взрослый, на скептика в профиль смахиваете, вот вы мне скажите: похожа я на дурацкий оживший миф?

Министр ритуальных услуг смерил ее таким недовольным взглядом, словно задавать вопросы в местной богадельне считалось смертным грехом.

— Вы похожи на головную боль. Что ни капли не мешает вам быть ожившим мифом.

«Головная боль! Пффф! Можно подумать, я просила тащить меня сюда!»

Алина запальчиво вскинула голову.

— Это вы так из-за вчерашнего говорите. Может, это вообще было случайно! На той поляне, вы помните, всё произошло вообще как-то... Ну, стрёмно, короче. Вдруг вы ошиблись? Поторопились там с выводами, например? Это могли быть и фары…

Она нахально врала, и, судя по лицу Дарклинга, они оба это знали. Когда тот всё же заговорил негромким, но твердым голосом, у нее по спине пробежал неприятный холодок.

— Поверьте, я похож на скептика не только в профиль, но и в анфас. То, что я имел счастье видеть вчера, я бы не перепутал ни с чем. И потом, неужели вы считаете, будто я хочу выглядеть идиотом в глазах царя?

— Нет, наверное, — нехотя согласилась Алина, поняв, что отступление провалилось по всем фронтам.

Дарклинг не закатил глаза, но было заметно, сколько усилий ему это стоило.

— Вам нечего бояться. Я все сделаю сам. От вас требуется только присутствие. Договорились?

Наверное, этот кальмар призвал на помощь все свое обаяние, чтобы не звучать, как надменный солдафон. Получалось таксебенно: протянутая им ладонь плохо сочеталась с жуткими пустыми глазами и привычкой рубить слова, как топором. Засунув руки в карманы, Алина отвернулась и с таким видом, будто сделала громадное одолжение, зашагала на шаг впереди него.

«Тоже мне, нашел запинательницу за четыре сольдо», — мысленно скривилась она.

Едва оказавшись в Большом дворце, Алина поняла, что ошибалась насчет роскоши Малого. В сравнении с одним только коридором, ее комната с личным будуарчиком выглядела бедной родственницей у неприлично зажравшейся семьи.

Выложенный узорами паркет блестел, точно отмытое стекло. Во всю стену цвета розового мрамора шли золоченые зеркала. Огромные, до самого потолка, окна, увешанные штофными портьерами с шелковыми кистями, освещали потолки с херувимской лепниной по углам. Краем глаза можно было заметить сюжеты из мифов в той причудливой манере, когда лица, точно окутанные живым сиянием, неотрывно следят за зрителем.

Как бы ни сердилась Алина на Дарклинга, но красота прошлого захватывала дух. Наверное, где-то по земле гуляли прапраправнуки тех, кто когда-то вытачивал в мраморе узоры, расписывал потолки, возводил стены.

«Построен эзстадским архитектором в XVIII веке», — отрывки из школьных учебников и передач на канале «Культура» возникали из памяти сами собой. Вроде бы Малый был построен раньше Большого дворца на добрую сотню лет, но тёзка нынешнего царя, будучи реформатором, не любил равскую старину, и велел тогдашнему графу Дарклингу переделать обиталище гришей хотя бы изнутри. Может, именно поэтому внешний вид Малого дворца с расписными стенами так скверно сочетался со внутренним барокко ее помпадурной.

«Интересно, — Алина тайком взглянула на генерала, — а местный Вейдер, типа, всамделишный родственник тому графу или просто примазался?»

Спросить она не решилась.

Они проходили мимо дверей, украшенных резьбой, затейливых настенных подсвечников и окон, сохранивших старинные витражи, без безликого стеклопакета. Чтобы постоянно жить в такой помпезной обстановке, пожалуй, нужно иметь самооценку не ниже, чем у черного министра. Хотя, надо сказать, убранство Малого теперь представлялось Алине прямо-таки монастырской аскезой.

«А мне ещё иморский корпус казался лакшерным», — почему-то с грустью подумала она.

Наконец, приблизилась большая двустворчатая дверь, возле которой их ждал пожилой человек в смокинге, словно из сериалов про керчийскую знать. Он чинно кивнул Дарклингу, попросил подождать и исчез за дверью.

«…Прибыли и ожидают аудиенции», — донеслось из зала.

Вдруг Алина почувствовала, как ее руку стиснули. Дарклинг склонился к ней. От него, как вчера, исходил терпкий запах табака и морозной хвои.

— И еще кое-что, Старкова, — он вполголоса обратился по фамилии, как препод в институте, — держитесь за моей спиной.

— Прикрою тыл, — слегка нервно фыркнула Алина. На удивление, страха в ней почти не осталось.

Она дулась на министра всю дорогу, и только когда за ними закрылась дверь малого обеденного зала, до нее дошло. После дурацких острот и сухого, как черствая корка, объяснения Дарклинга, ей хотелось отплатить ему той же монетой. Паника отступила, оставив место для личной неприязни.

Интересно, это тактика у него была, или он просто такой гад?

* * *

Обеденный зал был таким же малым, как дворец Дарклинга. Пасмурный осенний свет лился из полукруглых окон. Полупустой стол, накрытый на две персоны, был способен вместить человек десять, не меньше. Огромные, в человеческий рост, часы с маятником пугающе громоздились возле потухшего камина.

Алина поежилась.

Бежевая скатерть ниспадала до самого пола, а мягкие стулья в тон словно бы пытались изобразить домашний уют. Но даже цветы в вазонах показались Алине слегка увядшими, как школьный гербарий.

— ...В настолько откровенном платье! Это просто немыслимо! — воскликнула женщина, в которой с трудом можно было узнать царицу Татьяну. На экранах она всегда выглядела благородной, счастливой в браке матроной. — Яромире стоило бы поучиться вести себя не как потаскуха.

Алина непонимающе взглянула на Дарклинга, но тот молчал.

— Сидеть! Сидеть! — вторил нетвердый мужской голос, старающийся казаться внушительным, — Вот молодчина, держи!

Петр Ланцов сидел во главе стола, спиной к угасшему камину. Он едва походил на того представительного монарха, каким его показывал маленький пузатый телевизор вахтёрши в ИМОРе. Рыхлый старик с красным лицом и пледом на коленях едва помещался на золоченом стуле. Жидкие седые волосы не столько прикрывали залысины, сколько подчеркивали. Домашние брюки были закатаны до колен, обнажая мясистые, изъеденные варикозными шишками, икры.

У его ног подобострастно вертелись три откормленные равские борзые, выпрашивая подачку, едва не сшибая пустые стулья. Выгнутые спины, тонкие лапы и длинные узкие морды, несколько глуповатые на вид.

Свою жену Его Величество слушал вполуха. Собаки занимали его куда больше.

— Это видели, по меньшей мере, четыре королевских двора! — не унималась царица. — А ведь она могла бы одеться поскромнее. Нам и так хватает слухов… Она еще и в первой десятке претендентов на равский... Боже милостивый, Дарклинг! Вечно вы подкрадываетесь. Разве вы не видите, что ваш царь занят?

Похоже, что увлеченная разговорами о платье какой-то Яромиры, царица попросту не обратила внимания на дворецкого, доложившего об их прибытии.

Неохотно подняв голову, царь бросил раздраженный взгляд на генерала. Глаза у него были водянистые, как у мёрзлой селёдки, а подбородков можно было насчитать не меньше трех. Закрома родины, как выразилась бы Анна Николаевна, их с Малом воспитка из Керамзина.

— Это твой особенный гриш, Дарклинг? — услышали они вместо приветствия.

«И вам доброе утро».

Только сейчас Алина заметила: что-то в фигуре Дарклинга неуловимо изменилось. Он стоял неподвижно, опустив руки по швам, как на плацу, и смотрел прямо на царя.

— Так точно, Ваше Величество, — он механически кивнул, его хриплый голос стал отстраненным и подчеркнуто вежливым.

Спохватившись, Алина повторила этот жест, чем невольно вызвала внимание царицы. Татьяна Ланцова взглянула на нее, сморщив точеный нос, словно в столовой запахло сельским сортиром. Затем она плавно перевела взгляд с гостьи на грузного мужа.

Тот снова занялся собаками, бормоча под нос что-то про уток и охоту.

— Вас теперь лично знакомят со всей дворцовой прислугой? — в ее голосе было нечто резкое, вроде звука ножа по фарфору.

Алину передернуло. И прежде чем она успела брякнуть хоть одну матерную фразочку, генерал ненавязчиво задвинул ее за спину. Безжизненный голос даже не дрогнул, когда он ответил царице:

— Прошу прощения, Ваша Милость. Эта девушка не прислуга.

В воздухе зазвенело напряжение.

— Помолчите оба, — рассердился царь. — От вашей трескотни у меня болит голова.

Он небрежно махнул рукой в сторону жены.

— Татьяна, выйдите вон. Займитесь вашими женскими штучками.

Царица шумно выдохнула, крылья ее точеного носа затрепетали, словно она едва могла сдерживаться. Затем Ее Величество быстрым рваным движением промокнула губы льняной салфеткой, отбросила ее на стол и поднялась.

— Приятно было провести с вами утро, дорогой супруг.

Стук каблуков еще долго отдавался эхом. Царь подал лакею знак и тот, выйдя из зала, закрыл за собой резные двустворчатые двери. На миг Алине показалось, будто несколько расфокусированный взгляд генерала скользнул по мягким пустующим стульям.

— Зоя говорила, у тебя важное дело.

Дарклинг вздрогнул, услышав голос Петра. Не встреть Алина раньше мрачную генеральскую собранность, она бы решила, что тот непозволительно отвлекся.

— Так точно, Ваше Величество, — Дарклинг опять кивнул, повторив титул как мантру. — Эта девица, Алина Старкова, не просто особенный гриш. Она Заклинательница Солнца.

В огромной столовой снова стало тихо. Царь медленно переводил взгляд с генерала на девушку. Собаки вяньгали и скулили у его ног, недовольные тем, что их больше не кормят со стола и не треплют за ухом.

— Вижу, твои гришовские тесты запоздали с результатами лет на десять, — слезящиеся глазки остановились на Алине.

— Статистическая погрешность, Ваше Величество.

Бледные стариковские глаза вновь вернулись к министру. Тяжелая мясистая рука легла на тонкую холку одной из борзых, перебирая шерсть.

— Знаешь, зачем я держу возле себя этих тварей?

Генерал молчал.

— Затем, что они послушны и делают то, что им велят. От тебя я жду того же, Дарклинг. Не длинных умных слов, — ими ты можешь пичкать моего младшего щенка, если он вернется из Кеттердама, — а результат.

— Так точно, Ваше Величество.

Алине почудилось, что министр на секунду сжал и разжал кулаки.

— Покажи, что она умеет, — царь небрежно махнул узловатой рукой.

Не было ни лишнего шума, ни спецэффектов. Столовую окутало тьмой. Солнечные лучи не могли пробиться из высоких окон. В мгновение ока исчезли очертания предметов, стерлись контуры человеческих фигур, словно глаза занавесили плотной лентой. Но не успела Алина вздохнуть, как чьи-то пальцы крепко обхватили ее запястье.

В следующий же миг залу озарило белым сиянием — словно кто-то дёрнул рубильник и зажег тысячи лампочек. От непроглядной тьмы не осталось и следа. Разом проявились и Дарклинг, и длинный стол, накрытый скатертью, и расписанные херувимами стены, и зажмурившийся старичок с августейшей лысиной, и беспокойно вертящиеся собаки.

Алина с удивлением обнаружила, что светится она сама.

Ей вдруг стало так хорошо, что она с облегчением рассмеялась — и новые снопы света, точно волны, затопили унылую при всей своей роскоши столовую. В ней пела невиданная прежде радость, и ничто в мире не могло сравниться с ней. Эта радость была ближе, чем собственная кожа, и сильнее, чем весь мировой океан. Казалось, стоит раскинуть руки — и можно нырнуть в небо, под самые облака, и оттуда, сверху, смотреть на весь мир и всех людей, таких невероятно смешных и нелепых в своей серьезности.

Где-то невообразимо далеко, словно за толщей воды, ей слышался беспокойный собачий визг. Лицо ее пристально изучали чьи-то, похожие на два сияющих черных стеклышка, глаза.

А потом генерал отпустил её, и все исчезло. Свет, идущий из нее, будто из раскаленных глубин огромной звезды, рассеялся как мираж. Скрылся так, что достать его теперь, без руки генерала, она не могла. Алине пришлось как следует проморгаться, чтобы обратно привыкнуть к залу.

На сей раз и царь, и черный генерал смотрели на нее так, словно она только что подарила им миллиард крюге, вечность и пару коньков в придачу. Алине даже показалось, что в глазах у министра стояли слезы.

«Еще бы! — подумала она, — Он даже не зажмурился!»

— Заклинательница Солнца, — покашливал царь, промокая веки платком. — Значит, она уничтожит Каньон?

Министр помедлил с ответом, прежде чем не слишком охотно отвел от заклинательницы взгляд.

— Необходимо время для ее обучения, мой царь. На это уйдут месяцы. Возможно, годы.

Его Величество нетерпеливо отмахнулся:

— Соберем Совет Безопасности, будет пресс-конференция, там и обсудите.

— Если позволите… — осторожно начал Дарклинг.

— Ну что еще?

— Я бы сохранил информацию о ней в тайне. Каждый из наших партнеров захочет себе пару заголовков о живой Святой. Кто знает, сколько обвинений или притязаний можно сделать легитимными с ее помощью? К нам будет приковано слишком много внимания.

Царь прикрыл синеватые веки. Рука его снова потянулась к собакам.

— Учи ее как-нибудь побыстрее.

Генерал коротко, по-военному поклонился и вышел. Алина зачем-то повторила этот кивок и юркнула за ним.

* * *

— Я, типа, справилась! — воодушевленно сообщила она Дарклингу едва они снова пересекли зеркальный коридор. Из окна желтел вычищенный дворик с подстриженными кустарничками.

Тот, кажется, был погружен в свои мысли и ничего не сказал.

Из всего, что она поняла за короткую встречу, Алина уловила одно: теперь чертежи можно вообще не сдавать. Начинается новая жизнь, имеющая столько же отношения к предыдущей, сколько бабочка имеет к пустому кокону. Отзвук силы еще гудел во всем теле, и вытеснить эту пьянящую радость не могла даже мрачная физиономия министра.

— Эй! Как слышно? — Алина в шутку сложила руки рупором. — Инфузории-туфельки вытеснили амеб из первичных болот и на радостях эволюционировали!

Поморщившись, словно его оторвали от чего-то ужасно важного, Дарклинг наконец обратил на нее внимание. Вид у него был такой, будто он мысленно заполнял какую-нибудь монструозную экселевскую таблицу. Алина даже попыталась представить его в офисной рубашке, но воображение подвело. Планктонам полагался белый верх, а министр, похоже, не выносил никаких цветов, кроме оттенков черного.

— Коллектив, говорю, у вас — мама дорогая!

— Воздержитесь от комментариев, — с прохладцей попросил министр. — Будьте добры.

И они последовали обратно, мимо росписей и лепнины, в неуютной тишине. Длительное молчание Алина не выносила физически. Паузы казались ей застывшими и неприятными, как круги на вчерашнем бульоне. Она ляпнула первое попавшее в голову:

— Значит, я, типа… Остаюсь?

— Иного я бы не допустил. Сегодня с вас снимут мерки для кефты, а завтра вы приступите к обучению. В курс дела вас введут постепенно.

Он остановился посреди коридора, упер руки в бока и, глядя в пол, выдохнул. Затем медленно провел рукой по лицу, достал из кармана кефты портсигар, щелкнул зажигалкой и закурил.

На секунду Алине даже стало его жаль. Министр, конечно, был на редкость неприятным типом, но царская чета его переплюнула. И, по-видимому, морально раскатала. Предприимчивая же Алина на сей раз решила взять смысловую паузу и сойти за умную.

— Учиться будете со всеми, под видом студентки по обмену. Командный состав я насчет вас проинформирую, но всем остальным знать не обязательно. Надеюсь, вы сообразительней, чем кажетесь, и не станете нарушать правила из любопытства или… Дьявол знает, что там у вас в голове.

Возникшее было сочувствие испарилось, как не бывало.

— Багра Ильинишна порядком развлечется, — с кислым выражением лица добавил он, затянувшись еще пару раз. Затем он кивнул подбородком в сторону, приглашая идти за ним, и зашагал вперед.

Непонятно, кем была эта загадочная Багра Ильинишна, но Алина с удовольствием отправила бы ей цветы и конфеты исключительно за то, что она не нравилась Дарклингу. Скорчив гримаску, она засеменила за ним.

Постепенно солнечная эйфория отпускала ее, а угрюмость генерала стала заразительней. Свет, падавший в коридор из огромных окон показался тусклым, а роскошное убранство коридоров Большого — пустынным и душным разом.

Тяжесть новых, не до конца понятных решений, давила на Алину. Если уж её потащили к царю, то скоро на голову свалится что-то посерьёзнее чертежей. Разгадывать, что именно, Алина не имела ни малейшего желания. Как и вливаться в тусовку местных понторезов в кефтах.

Знал бы этот вышагивающий павлин, как они с Оретцевым сигали по подворотням от мусоров, когда их застукали за рисованием усов на лице министра обороны!

— Да не тряситесь вы так, — внезапно и раздраженно бросил Дарклинг.

— Ничего я не трясусь. Дубак у вас, блин, как в ИМОРе, даром что хоромы, — Алина обхватила себя за плечи для пущей убедительности, но противный министр не отставал.

— Неужели?

— Правда.

Дарклинг раскрошил в пальцах окурок, роняя сушеную табачную крошку прямо на пол, и выдавил невеселое подобие улыбки:

— Оба дворца набиты лжецами, и каждый лжет лучше вас. Даже такой солдафон, как я. Дворцы оснащены отоплением как внутри стен, так и в полу.

— Подумаешь! — ворчливо отозвалась Алина.

Ей крайне не нравилось, когда кто-то пытался искать и находить в ее словах смысл. Вот Мал, например, считал, что её следует слушать как подкаст: безоценочно и фоном.

Алина потерла рукой кончик носа и решилась:

— Я понимаю, отступать некуда, позади Ос Альта и все такое, а городу нужен новый герой…

— Но…?

— Но я… Ну, не из того типа, понимаете? Не оп-героиня.

Смотрел Дарклинг неодобрительно. Возможно, просто не привык к жаргону: во времена палеозоя еще не изобрели интернет. Алина продолжала:

— Типа…Офигеть, вся королевская рать будет считать меня той самой Заклинательницей из детских сказок. А я тупо не знаю, что вообще тут делаю.

— Вы категорически невнимательны, Старкова. Или снова лжете. Не удивлюсь, если все сразу.

Давая понять, что разговор окончен, генерал нетерпеливо отвернулся и зашагал дальше. Интуитивно Алина понимала так же отчетливо, как еще недавно видела свет на своих ладонях: на сегодня он уже сказал всё, что считал нужным. Дела какой-то вчерашней студентки не интересовали его ни на йоту.

«Ать-два! — Алина наблюдала за тем, как он вышагивает по паркету своей нелепой строевой походкой. — А как я буду свои проблемы решать, ему побоку».

Внезапно на душе у нее противно засвербило. На ее памяти она ни разу не оставалась одна — кроме разве что первых дней после крушения поезда. Тогда стены Керамзинского приюта зияли провалами окон и едва натопленных комнат. Ей пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы взять себя в руки. Мал бы никогда не оставил ее вот так.

Мал отмазывал ее в деканате, когда она тянула с долгами. Давал скатать домашку. Приносил ей в ладошках живого мыша, которого он умудрился поймать в школьной столовой, спасая от сотни ног. А сейчас он почти наверняка пишет во все чаты, пытаясь понять, куда она пропала.

В два прыжка нагнав генерала, Алина встала на его пути.

— Слушайте, я прошу прощения, — начала она совсем другим, почти заискивающим тоном, — насколько я понимаю, это дофига охраняемый объект, так что фиг я отсюда что и кому пошлю. Но мне, типа, другу написать надо. Где у вас кабинет с компами? Или мобильник мне верните, не знаю.

— Друзей у вас вроде еще час назад не было, — скептически припомнил министр. — Обзаводиться ими не стоило, это лишнее.

Алина не сдвинулась с места. С одной стороны ее охватило предчувствие сурового напильника жизни, а с другое — упрямство уже не позволяло отступить.

Брови генерала недоуменно поднялись. Еще бы, ее тут отмыли-одели, да так, что модные дома перегрызли бы друг другу глотки за право пошить для Алины осеннюю коллекцию, а она просит за какого-то отказника!

— Нет, вы не поняли, — настойчиво продолжала Алина. — Я знаю его всю жизнь. Он, блин, единственный, кто у меня вообще есть! Не абстрактно или на другом конце Равки, а рядом! И если мне не дадут хотя бы сказать, что я в порядке…

— Условия, Старкова, тут ставлю я. И, кажется, вам уже говорили об этом, — процедил он, выделяя голосом каждое слово. — Дважды.

Голоса министр не повысил, зато в коридоре будто и впрямь похолодало. Беспокойно шевельнулась мысль, что рассказывать Дарклингу о Мале не стоило, но было уже поздно. Черный генерал снова полез рукой в карман. Сперва Алина подумала, что за сигами, но на сей раз он выудил записную книжку, вроде тех, в которых раньше записывали телефонные номера. Черканул пару строк перьевой («Кошмарище!») ручкой.

— Я распоряжусь, чтобы вашему бывшему, — это слово он тоже подчеркнул, — другу передали, что с вами все в порядке. Но не более того.

Ручка и книжка снова исчезли в кармане кефты.

— Попытку связаться с кем-либо извне без моего ведома я буду расценивать как выдачу государственной тайны. С соответствующими последствиями как для вас, так и для ваших адресатов.

«Что-то на старперском, не могу понять», — подумала Алина из чистого упрямства, но продолжать спор не решилась. Едва ли этот двинутый прятал за горой канцелярита что-то хорошее.

Холодный взгляд министра скользнул куда-то над ее головой. Обернувшись, она вздрогнула от неожиданности. Совсем близко оказалась ее недавняя знакомая, Женя Сафина. Смотрела портная почему-то в пол, на начищенные генеральские сапоги.

— Сафина, под твою ответственность, — быстро сказал Дарклинг с облегчением в голосе.

В павильоне, соединяющем оба дворца, было светло и пахло хлоркой — кажется, здесь прибирались совсем недавно. Женя, в присутствии генерала побледневшая и выцветшая, как моль, покорно кивнула и потянула Алину за локоть.

Та с недоумением воззрилась на притихшую красавицу. По коридору удалялись чеканные шаги черного генерала. Не успела Алина и глазом моргнуть, как он уже прошагал дальше, явно ускоряясь.

«Охренеть! Он что, ее запугивал, что ли?» — гневно подумала Алина, и, прежде чем Женя успела ее затормозить, громко выпалила в уходящую спину:

— Кстати, очень советую аспирин! Говорят, хорошо помогает от головы!

Сафина округлила глаза и закрыла рот рукой, но Алина уже сама схватила ее под локоть и бодрым гандикапом зашагала по павильону. Уж что-что, а дорогу она умела запоминать с первого раза — в отличие от тех же экзаменационных билетов.

«Государево слово и дело», — официальный девиз опричнины. Владлен Игоревич Голицын ценил этот девиз, питая к нему самую нежную из всех деловых любовей. Стучишь так в чью-нибудь дверцу, а на пороге стоит заспанный хозяин. Видит удостоверение с черной корочкой, помаленечку начинает трястись. Говоришь ему: «Слово и дело» — и готов, лебезный. Глазки бегают, рученьки дрожат. Знает, подлец, кто к нему в гости пришел.

«Проходите, товарищ майор. Не разувайтесь. Счас-счас, жена только чайку поставит. Может, договоримся как-нибудь?»

Хороший девиз, правильный.

Но есть и другой, неофициальный. Пошел он, поди, от керчийцев из Штадхолла, — те ещё торгаши, — да как-то прижился. Упоминали его только в стенах Красного Терема, и куда реже — за его пределами. Люди, носящие черную форму без эмблем, нашивок и знаков, жевали его как лакрицу за зубами, будто силясь унять холодок по хребту от того, что по рукам и ногам уже опутаны им, родимым.

«Вход крюге — выход два».

Чтобы попасть в Первую Армию, нужно быть парубком годков осьмнадцати от роду. Хочешь не хочешь, а в резерве окажешься. Съездишь пожить в казарме двенадцать месяцев, строевым шагом походишь, картошку почистишь. Лепота! Только пока не заглохнет канонада на крибирской границе, сам знаешь, куда потом направят.

Чтобы оказаться во Второй, нужно, чтобы тест показал у тебя наличие способностей. Делают каждый год детишкам укольчик, прижимают ваткой, смотрят результаты. Подходишь? Дорога тебе в колледж со спец. уклоном. За Малым дворцом как раз один такой стоит, военный: жратва как на убой, плюс на каждого штат персонала. Кадры генерал готовит, элиту.

Но кем нужно быть, чтобы постучаться в двери опричнины? Да и в какие двери стучать? Если какой-нибудь ответственный гражданин умудрится распознать опричника, подойти к нему, если ему хватит глупости сказать «возьмите меня к себе на службу», то… Придется гражданину на вопросики отвечать.

Кто тебе на нашего указал? Кто сдал, где его найти? Выдал кто? Отвечай, сука!

Одного разговорят, возьмутся за другого. Потом за третьего. До тех пор, пока не найдут, у кого из своих язык без костей. И язычок этот — под корень, вместе с головой.

Сам Голицын считал, что в опричнину не уходят. Выбрать ее нельзя: она сама, родимая, тебя выбирает. Вносит в нее, как волной. Из Первой армии кто выплывет, из милиции (Голицын сам оттуда), а кого и в криминале подберут. Прихватишь оружейничка-нелегала, расскажешь ему, в каком лагере отдыхают его детишки, в каком салоне женушка ногти красит, — и он твой. Наш.

А вот выйти — другое дельце-с. Вперед ногами — это завсегда можно. Исчезают опричники в черных мешках, растворяются в кислоте, разлетаются по асфальту.

«Вход крюге — выход два». Жуткий второй девиз, но полезный. Попервой смеются с него зелёные, а потом на гробик-другой посмотрят — подуспокоятся. Глядишь, и соображать кой-чего начнут.

…По внешности опричников не запоминают. Годы службы стирают лица, словно раскаленный металл — отпечаток пальца. Опричнику может быть тридцать, сорок и, если доживет, даже пятьдесят. Вот только черты каждого из них нарочно унифицированы, будто размыты. Вспомнить лицо опричника так же трудно, как вспомнить лицо человека из сна.

У фьерданцев другой подход. Парни крепкие, откормленные. Одним ударом дух вышибут. В городе такие — как бельмо на глазу, но в тайге проще муху подстрелить, чем дрюскеля заметить. Защитка у них грязно-белая, в тон снега. Со стороны — сугроб сугробом. А как такой сугроб ручки заломит, под рёбра двинет, уже не рыпнешься.

А уж гришей ловят… Залюбуешься! Много ли, в сущности, генеральские щенки умеют? Ухлопает сердцебит, допустим, пятёрик, а фьерданцев-то десять, а то и двадцать. Свяжут — и мордой в снег. По пальцам р-р-раз хорошей дубинкой — и все. Отбегались, гриш-камрад. Дальше вас порешает рыночек. Определит, так сказать, бетраг вашего содержимого.

Одного ребятки из десантного корпуса не смекнут: их фарш для своих командиров стоит куда дешевле гришовского мясца.

* * *

«Ты ж моя говядинка, — с улыбкой размышлял сидящий в камере допросов Голицын, разглядывая северного коллегу. — А Брум-то не дурак. Знал, что в Равке ваших перешьют».

Эх, не везет фьерданскому брату на юге!

У стены, прислонившись, стоял Иван Арнольдович Гейбель с видом хмурым и безучастным. Руки скрестил на груди. В отличие от Голицына, сердцебит свое дело не любил и делал без огонька. Дали бы этого Ганса голицынским ребятам, он бы через две минуты взвыл. Выложил бы все как миленький: и про гримьершу, и про диверсию, и про то, о чем говорили отец Варлаам с Гришкой-самозванцем на литславской границе.

А Ванька… Сразу видно, что с Каминским шашни крутит. Чтобы знать, и опричником быть не надо, весь Малый в курсе. Рожа у Ванюши недобрая, а нутро бабье. Мягкое, изнеженное. Ох и много генерал Дарклинг своим выкормышам позволяет. Балует, видят святые, как детей.

Вспомнишь тут… Загрохотал замок, открылась железная дверь, и генерал Кириган переступил порог. И будто какая-то неведомая сила заставила Голицына встать со стула, а Ивана — оттолкнуться от стены и выпрямиться.

— Докладывайте, — потребовал он.

Дрюскель был без сознания. Его огромное безвольное тело развалилось на стуле, как тряпичная кукла с окровавленной бородой.

Даже гришовское колдовство Ивана подняло фьерданца не сразу. Сердцебит по негласному приказу сложил пальцы. Дрюскель задергался, задыхаясь и кашляя кровью.

Наконец Иван рывком, за воротник, посадил его прямо. Голицын открыл папку с протоколом допроса, прочистил горло и прочел:

— Допрос проведен Голицыным Владленом Игоревичем, майором опричнины. Начат 7 октября в 20:10 по Ос-Альтскому времени, окончен 8 октября в 06:22.

Гриш-белоручка провозился всю ночь. Без Федьки Каминского, видно, никак не заводился.

Голицын тайком бросил взгляд на Ивана и едва заметно ухмыльнулся. При генерале тот принял вид собранный и малость отстраненный. Гриши перенимали повадки своего кумира, как выводок, повторяющий за папенькой бранные словечки.

Еще бы Ивашка Гейбель работать умел, как Дарклинг. То, что дрюскель мог сидеть и даже умудрялся иногда бросать на них взгляды, Голицын считал верхом дилетантства. В Красном Тереме его отделали бы так, что тот срал бы через трубочку.

— Рольф Вальстрём, тридцать восемь лет, не женат. Сержант фьерданского десантного корпуса, далее именуемых «дрюскели».

Перед тем, как отправить отряд на задание, командиры отняли у них жетоны и документы. Вероятно, размышлял Голицын, и похоронки контора Ярла Брума напечатала заранее.

Фьерданские командиры были удивительно похожи на равских, когда дело доходило до мастерства превращать своих людей в фарш. Сколько бы ни выли, ни плакали и ни грозили кулаками маменькины гуманисты, война списывала и не такое.

— Задержанный Вальстрём утверждает следующее: в ночь на 28 сентября 20… года группа дрюскелей под командованием капитана Балгруфа пересекла равско-фьерданскую границу в районе города Богдановска Аркеской области.

— Капитан мёртв? — уточнил Дарклинг по-фьердански.

— Да, — еле слышно прохрипел дрюскель, глядя на черного генерала исподлобья.

Гейбелю приходилось держать его за воротник, чтобы тот сидел прямо. Изо рта по грязной бороде прямо к столу тянулась вязкая красная ниточка. Заглядевшись и едва не пропустив безмолвный приказ Дарклинга, Голицын прокашлялся и поспешно продолжил:

— Числа 31—1 с лидером группы, капитаном Балгруфом, связался осведомитель. Лицо, никому из членов группы, кроме капитана, неизвестное.

Дарклинг снова поднял руку, перебивая Голицына и обращаясь к фьерданцу:

— На осведомителя вашему капитану указал Брум?

— Ярл Брум обкашливал с капитаном дело. Я только это знаю.

— Ясно. Продолжай, Голицын.

О Бруме черный генерал знал не понаслышке. Голицын тайком глянул на генерала, надеясь застать, как у того хотя бы щека дернется, но тот нисколько не переменился в лице.

Лет этак двадцать назад Дарклинг бывал в гостях у фьерданских коллег. В те далекие времена Владлен Игоревич только школу милиции закончил. Знаменитая была история. Говорят, генерал даже с аппаратом илизаровским лежал.

Редкое это дело — палач, который может выдержать на себе свое ремесло. По всем неписаным законам, которые Голицын знал, как Отче Наш, генерал не должен был выжить. Может, поэтому от него будто тянуло могильным холодом.

— Упомянутый осведомитель 2 октября прислал проводника, — Голицын вернулся к протоколу. — Позывной «Харон». Имя проводника неизвестно. Предположительно, ранее тот служил в Первой Армии.

— Сделай себе пометку пробить по базе всех отставных военных, проживающих сейчас в Западной Равке. Дальше.

Пометив на полях протокола карандашом, майор продолжил:

— Харон предоставил отряду дрюскелей списанный военный грузовик. Модель: Крибирь-4320, номер: 0749 ВА. В ночь с 3 на 4 октября отряд, вместе с проводником, пересек Тенистый Каньон и въехал на территорию Восточной Равки в районе Уленска.

Номера наверняка были поддельными, но их пробить тоже стоило. Голицын, не дожидаясь приказа, сделал еще одну пометку.

— После Каньона капитан дал задание замаскировать военный грузовик под сельский. До Ос-Альты добирались два дня, в основном проселочными дорогами, чтобы не наткнуться на посты дорожной инспекции. На границе Раевостской и Ос-Альтской областей грузовик оставили. Еще день добирались по лесу пешком.

Дарклинг снова поднял ладонь, Голицын запнулся. В тесной полутемной камере, похожей на каменную конуру, наступило молчание.

— Цель вашей диверсии, сержант Вальстрём? — прозвучал в тишине каменной конуры тихий вопрос.

Дрюскель безвольно смотрел в стол, едва шевеля губами:

— В вашей сраной бумажке все написано.

Господин генерал обошел стол, прихватил сержанта за бороду и заставил смотреть себе в лицо. Кровь, прежде бежавшая вниз, стала затекать фьерданцу в нос.

— Отвечайте по уставу, сержант, — все также негромко приказал Дарклинг, пока Вальстрём хрипел и захлебывался. — И соблюдайте субординацию, когда говорите с офицером.

Рубашка под черным форменным пиджаком Голицына противно прилипла к спине.

— Есть отвечать по уставу, — выдавил дрюскель.

— Господин генерал, — напомнил Дарклинг.

— Господин генерал, — послушно повторил сержант, и генеральская хватка ослабла.

Дрюскель надсадно закашлялся во всю оставшуюся силу своих потрепанных легких.

Голицын смотрел почти с благоговением. В отличие от Ваньки, Дарклинг белоручкой не был. Сразу видно, что мужик, хоть и гриш. Дело сделал и руки об дрюскеля спокойнехонько вытер. Красота.

— Целью был срыв переговоров. Наша группа должна была заложить С-4 как можно ближе к территории обоих дворцов, чтобы… Капитан говорил, чтобы послание было заметней.

— Заметней, значит, — Дарклинг неотрывно смотрел на окровавленного дрюскеля, заложив руки за спину. — Это все, что ты знаешь?

— Да, — прохрипел тот. — Капитан Балгруф знал больше, но вы его убили.

— Досадно, — отметил Дарклинг, впрочем, без особого сожаления в голосе.

Голицын и Гейбель ждали распоряжений насчет пленного, но генерал молчал, обдумывая услышанное. Затем глянул на наручные часы (успевает ли к литславцам?) и достал из кармана кефты портсигар. Старинный, трофейный, времен второй фьерданской. Голицын не в первый раз отмечал странную тягу товарища генерала к антиквариату. Но не закурил сам, а сунул сигарету в зубы фьерданцу.

— Она проклята? — с подозрением спросил дрюскель. Его веки слиплись от крови и почти не открывались.

Генерал пожал плечами и щелкнул зажигалкой, давая прикурить.

— Можно подумать, для вас есть разница, сержант Вальстрём.

Разницы для сержанта и впрямь не было. Спустя десять минут Иван Арнольдович разорвал ему сердце.

Факт казни Голицын зафиксировал в 12:45.

* * *

Когда Владлен Игоревич покинул камеру для допросов, оказалось, что черный министр ждал его в коридоре за дверью.

— Господин генерал?

Голицын ждал, что генерал заговорит о Западной Равке, дрюскелях или Ярле Бруме, но Дарклинг, очевидно, не считал его достойным подобных обсуждений. Мавр сделал свое дело, мавр может уйти.

— Сафина наверняка что-то докладывала про нашу… гостью сегодня? — неожиданно спросил он.

Глазки у Голицына сверкнули.

— Так точно-с. Перед протоколом я как раз отправил Сафину обратно.

— Ну? — нетерпеливо потребовал Дарклинг, — Что тебе известно?

— Ничего особенного-с. Девочка встала, умылась, отправилась к вам.

— Какие-то имена? Знакомые? Друзья?

— За сегодня точно ничего такого. Но вчера, извольте-с вспомнить, я составлял для вас досье. Прелюбопытное, надо сказать, учитывая несколько неблагонадежную позицию Алины Старковой по вопросам…

— Я помню про досье, — перебил Дарклинг.

Голицын замолк, прикусив щеку. Отношение гришей к опричникам было притчей во языцех, но даже с дрюскелем генерал обращался как с офицером. По крайней мере не затыкал и помнил о воинском звании.

У опричника это вызывало лишь желание снисходительно улыбнуться: как бы господин министр не воротил свой сулийский нос, без царевых собак ему пришлось бы туго. Слишком он любил своих выкормышей в кефтах, чтобы позволять им марать ручонки. Меж тем, сведения сами себя не соберут и враги государства сами собой из окна не выйдут. На опричном горбу все равское государство держится.

— Вот что, Голицын. Приберись-ка сегодня в городе, но без шума. Институт, работа, школа — нигде не должно остаться даже упоминания Старковой. Наши по возможности почистят сети. Милиции спустишь разнарядку, чтоб не искали, и пусть информируют о тех, кто подает заявления о пропаже. И вот еще что. Этот… — из внутреннего кармана министр выудил записную книжку, перелистал, вырвал страничку и протянул ее Голицыну, — Мальен Оретцев. Придумай с ним что-нибудь.

На листочке из книжки и впрямь было записано всего два слова: имя и фамилия. Видимо, Дарклинг боялся, что не запомнит.

— Вас понял, господин генерал. Слово и дело.

* * *

По длинному обшарпанному коридору ИМОРского общежития катилось эхо шагов. Шли трое мужчин в деловых костюмах и с механически доброжелательными лицами. У двери в конце коридора, прямо возле пожарного выхода, они остановились. Один из них вежливо постучал.

Через минуту послышался скрип щеколды, и в проеме показалась кучерявая ушастая голова. Это был студент лет двадцати, с немного сонным лицом. Он недоуменно оглядел всех троих.

— Добрый… А вы кто?

— Владлен Игоревич Голицын, — стучавший достал удостоверение с черной обложкой. Затем ровным, доброжелательным тоном пояснил: — Майор опричнины. Государево слово и дело.

Он без приглашения, не вытирая ноги, шагнул через порог. Жестом велел одному из сопровождающих остаться у двери, а сам медленно, по-хозяйски, огляделся.

Росту майор был невысокого, худой и костлявый. В чертах лица его угадывалось что-то обезьянье. Такие лица, попадись они в толпе, инстинктивно заставят отвести взгляд с легкой неприязнью. Майору Голицыну, впрочем, это и было нужно: легче всего наблюдать за теми, кто сам не смотрит. В его пустых, с чуть нависшими веками, глазах не было ни тоски, ни злобы. Злоба даёт горечь и пламя, а печаль облагораживает. Но такие непрактичные вещи опричнику были чужды.

— Мальен Чиледулович Оретцев, верно? Друг Алины Старковой? — поинтересовался он.

— Да-да, эт я, — оживился Мал. — Вы знаете, где Алина? Не могу до нее дозвониться. С работы тоже не отвечают. Уже всех наших на уши поднял, думал писать в милицию и... Что происходит?

Другой спутник майора Голицына, оказавшись в комнате следом за начальником, взял со стула рюкзак Мала и вывалил на стол тетрадки. Открыв шкафы и выдвинув все ящики, какие нашел в комнате, опричник принялся выкидывать из него вещи. Документы отправлялись в рюкзак, а книги, учебники и одежда — на пол.

— Ничего особенного, работаем, — скромно улыбнулся Голицын. — Вы тут, я вижу, не один живете. Вместе с керамзинскими, да?

Мал в смятении взглянул на опричника с его рюкзаком в руках, затем на товарища майора.

— Да вроде того. Ну типа, кто из наших еще на курсе остался. Многие вылетают после первой сессии.

В комнате, кроме кровати Оретцева, и впрямь было еще две других. Опричник зачем-то перевернул на них матрасы, как будто под ними могли прятаться керчийские шпионы. Вещи с полок тоже выгребли.

— А вы у нас отличник, — тонкие бескровные губы Голицына приподнялись, будто он вспомнил о чем-то исключительно приятном. — Заскочил в интернатец ваш по дороге, физию вашу лицезрел на доске почета. Наши лучшие выпускники! Чего не скажешь, конечно, о вашей подружке. Охламонка она у вас.

Мал невольно сделал шаг назад.

— Зачем вы были в интернате? — быстро спросил он.

На сей раз Голицын расплылся в улыбочке, глаза под нависшими веками заблестели.

— Проводите нас до выхода, молодой человек?

— Меня арестовывают? — Оретцев снова отступил, оглядывая всех троих. — Почему вы спрашивали про Алину?

Тот показательно поцокал языком.

— Это не арест, — спокойно ответил майор, игнорируя второй вопрос. — Мы же не милиция.

Опричник с рюкзаком кинул Малу вещи прямо на стол, поверх горы тетрадей. Где-то среди них лежала Алинина, по цифровой картографии. Люди в черных деловых костюмах невозмутимо подождали, пока он натянет деревянными руками джинсы и накинет куртку. Затем выпроводили его в коридор и тихо прикрыли за собой дверь.

Мал шел рядом с обезьяньим майором, периодически оборачиваясь через плечо и встревоженно глядя на конвой.

С лестничной клетки тянуло прохладой. В молчании они спустились на первый этаж. У выхода из общежития Мал заметил необычно бледного вахтера Петровича. Тот отвернулся и еще старательней сгорбился над толстым сборником кроссвордов. Карандаш в его руке подрагивал.

Все происходящее вдруг показалось Малу чем-то неестественным, как плохой сон.

Первое, на что наткнулся взгляд Оретцева, когда его вывели за ворота, — грузовик с крышей из зеленого брезента, в котором сидели молодые парни в солдатской форме. Опричник прошел мимо Мала и закинул внутрь рюкзак. Мал похолодел. Как сквозь толщу стекла, он ощутил, что Голицын положил руку ему на плечо и склонился к уху.

— По поводу Старковой, Мальен, — услышал он негромкий голос, растягивающий гласные. — Ею сейчас занимаются большие и важные дяди. А наше дело маленькое: делать, что говорят. Тебе, например, говорят забыть имя Старковой и не пытаться с ней связываться, если не хочешь с десяток лет завтракать баландой.

Опричник вынул из внутреннего кармана пиджака небольшой листок с печатью и сунул его в ледяные руки Мала.

— А чтобы было проще развеяться и ни о чем не думать, мы тебя записали добровольцем. Добро пожаловать в Первую Армию, рядовой.

Взглянув на безликих людей в черном, Мал медленно, как в тумане, направился к грузовику. Несколько крепких ребят помогли ему забраться внутрь. Голицын дал добро шоферу, и грузовик завелся. Под сбивчивое тарахтение мотора Мал в последний раз взглянул на серую коробку общежития — и с тревогой подумал об Алине.

Когда грузовик отъехал и скрылся в сумраке, к Голицыну и его людям подошли еще двое опричников. В руках одного была папка с документами, а в руках другого — спортивная сумка с вещами.

— Все собрали? — спросил Голицын.

— Так точно.

Когда черный, без номеров, джип опричнины выехал со стоянки и направился за город, Голицын набрал начальство.

— Итак? — в наушнике послышался хрипловатый голос генерала Дарклинга, заставивший матерого опричника внутренне подобраться.

— Сделано, шеф.

— Надеюсь, без полония, майор? Учти, если эта история станет достоянием журналистов, я отправлю тебя исследовать состав ила на дне озера. Без акваланга.

— Мы собрали вещи и документы Старковой и Оретцева. Ректорат получил ваши указания насчет Старковой. Оретцев отправлен на северный фронт.

Трубку на том конце провода положили, не удостоив майора ответом.

«Если бы генерал был здесь, он бы и Оретцеву предложил сигарету», — внезапно подумал Голицын, пряча телефон под пиджак.