Simple steps (джен)

Война — это подвиги и слава.

Так считал Оби-Ван, когда был юнлингом. Добро и зло, джедаи и ситхи, Свет и Тьма сходятся в будоражащей воображение битве. Место вокруг вспыхивает от ярких, как звёзды, взрывов, истребители в вышине пикируют в немыслимых фигурах, дым, огонь, грохот. Световые мечи скрещиваются, осыпая вечных противников искрами, ловкие сальто формы IV, толчки Силы и прыжки; джедай против армии — и джедай победит.

Он помнил детские игры с Гареном, Бент и Рифтом: воображать одного прославленным Мастером-джедаем, другого не менее известным подлым злодеем. Тренировочные палки бьются друг о друга, пока джедай не одерживает героическую победу и не выигрывает войну. Потом, разумеется, победителя Силой несут через весь зал на руках в торжественном параде в честь победы, а когда они наиграются в войнушку, то отправятся на охоту за сладостями, с хихиканьем и неугасимым детским задором придумывая новые приключения.

Жизнь мало что оставила от его наивности. Во время обучения у Квай-Гона он побывал на многих планетах, балансировавших на грани войны. Его энтузиазм быстро угас, когда он понял, что битва всегда значит смерть. Для юнлинга она была слишком абстрактной — пара чисел, выбитых на мраморной колонне. Мелида-Даан жестоко и доходчиво показала, что за числами всегда стояло имя, имя когда-то жившего, как и он, мечтами и надеждами, любившего семью, отчаянно желавшего положить конец войне и просто жить. Восприятие войны — даже боя — изменилось навсегда.

Она перестала быть игрой.

Оби-Ван узнал, что к войне можно относиться с ужасом. Одни избегали её любой ценой, потому что она себя не стоила. Абсолютным доказательством того была Набу. У Падме ушли месяцы на полное восстановление городов и экономики, но самой высокой ценой осады стали жизни, для Оби-Вана одна из самых дорогих: жизнь Квай-Гона. Вот почему он всегда стремился к переговорам и посредничеству — он слишком хорошо узнал, что на самом деле значит война.

Или ему так казалось.

Дождь промочил одежду насквозь, едва он вышел из купола. Ветер швырял в лицо тысячи мелких брызг, трепал волосы и одежду, стегал лицо, капли превращались в легионы и армии, миниатюрными реками маршировавшими по телу. За его спиной сноровисто работали клоны, негромко переговариваясь через коммуникаторы в шлемах, но речь их заглушали дождь и звон в ушах.

Теперь, теперь, всего после двух месяцев, Оби-Ван начал понимать, что такое война.

Она была кошмаром.

Война — это целый день составлять план, потому что дорогой друг Квинлан Вос узнал о намерении сепаратистов напасть на Камино чуть ли не завтра, и планета, выращивавшая армию клонов, перешла под твоё командование. Это рассказать клонам о готовящемся штурме и понять, что ни у одного из них, ни у одного не мелькнуло ни тени беспокойства за родную планету. Это осознать, что дни планирования были потрачены впустую, потому что ничто никогда не шло согласно плану. Это твой падаван, кружащий вокруг и вопящий от адреналина и восторга так, что ты почти проглядел три прицепа на хвосте. Это дезориентация и головокружение от бесконечных бочек и штопоров в попытках либо стряхнуть хвост, либо суметь поймать его в прицел, взрыв за взрывом, встряхивающий твой ещё не объезженный истребитель. Это медленно глохнущие уши, едкий дым, заползающий в нос и лёгкие, ужас от мысли, что тебя подбили, и стыдливое облегчение, что разбили истребитель рядом с тобой, и не ты — неизвестный боец сгорает в атмосфере, стремительно падая в бушующий океан. Это понимание, что всё напрасно, потому что командир сепаратистов проскальзывает через хаос вокруг и умудряется высадиться на Типоке, тупая боль в груди от мысли, что несколько удачно заложенных бомб отправят на дно целый город, война будет проиграна, а абстрактные числа чьих-то оборвавшихся жизней будут вечно стоять перед глазами. Это непередаваемое облегчение от новости, что клонов в стазисе активировали и битву, наконец-то, выиграли.

Оби-Ван помнил игры юнлингов, парады победы с Бент, Гареном и Рифтом. Победа… сейчас не было ни радости, ни праздника. Просто не было времени. После приземления его ждали сотни дел: укрепить оборону вместе с Мастером Шаак Ти, оценить потери клонов, выразить соболезнования выжившим, хоть по ним видно, что им всё равно, и, конечно, математика управления армией.

Этого никогда не рассказывали на уроках истории — что на деле представляет собой военная машина. Это короткие перелёты от битвы к битве, это заказать еду, найти время распределить её и найти время поесть, бесконечная головная боль снабжения и цена пополнения арсенала. Математика была пугающей. Боевые дроиды типа B1 собирались всего за день, высокофункциональный дроид-командир за неделю. Клона требовалось растить десять лет. Жизнь драгоценна сама по себе, но против армии, способной восполнить потери и удвоить свою численность всего за пару дней, она становилась бесценной.

Размышления об этом выворачивали Оби-Вана наизнанку, и, не имея под рукой зала Тысячи Фонтанов, он вышел на улицу под дождь.

Как будто это могло помочь. От войны не было убежища.

Война — выбраться из одного кризиса и тут же попасть в другой. Это тратить все часы бодрствования. Планировать, поддерживать, организовывать, перенаправлять, развёртывать и, худшее, сражаться. Даже в сне не было спасения. Ему Оби-Ван выделял всего несколько часов в ущерб долгу, и когда спал, снился ему всё тот же долг.

Они вели войну уже шесть недель.

И он устал от неё.

Кто-то стоял за спиной, возможно, разделяя его тяжёлые мысли; в Силе ощутимо веяло беспокойством и волнением.

— Ты выглядишь настолько же плохо, насколько я себя чувствую, — произнёс Энакин.

Голос бодрый, но лицо выдаёт падавана. Очень часто его несложно прочитать даже без Силы. Энакин привык воспринимать вещи не по-джедайски остро и ярко, и его эмоции легко просачивались даже за самые крепкие щиты. Источник эмоций же определить нелегко — Энакин прежде всего подвижный, переходящий из крайности в крайность от безобидного слова или взгляда.

Оби-Ван глубоко вдохнул.

— Твои мысли выдают тебя, — сказал он, отворачиваясь от дождя и глядя в лицо своему высокому падавану. — Ты взволнован.

Энакин надулся, словно бы обидевшись, что его раскусили, но недовольство быстро исчезло. Он нервно взглянул на сапоги и опустил голову.

— Может быть. Немного, — тихо признал он, едва слышно за шумом дождя.

Кивнув, Оби-Ван протянул мокрую ладонь и пожал Энакину руку — вымахал мальчик, плеча уже не пожать.

— Тогда пойдём посмотрим, чем тебе можно помочь.

Под куполом было хотя бы сухо.

Внутренние стены города, отделанные чистейшим белым пластиком, изящно изгибались к потолку. Клоны и каминоанцы суетились вокруг, оценивая ущерб, итоги боя, прикидывая сроки необходимого ремонта, чтобы скорее покончить с ним и вернуться к работе — настоящей работе — выращиванию армии. Их деловитость ненадолго привлекла внимание Энакина, он несколько раз заинтересованно повертел головой, прежде чем снова её отпустить, пытаясь абстрагироваться от внешних раздражителей.

Это было одним из многих «незначительных различий» между ними, как называл их про себя Оби-Ван. Сам Рыцарь-джедай, крайне сдержанный, он надевал предельно вежливое, но отстранённое лицо для большинства людей, но если открывался кому-то, то открывался и отдавался весь, без остатка, часто до самопренебрежения, как всегда укоряла его Бент. Но его спасало, что открывался он немногим — единицам. Энакин, напротив, открывался всем. Он позволил бы галактике знать, о чём думает и что чувствует, потому что живёт с душой нараспашку и не хочет видеть причин, по которым так поступать неразумно. Но в душе Энакина чернели уголки, видеть которые он не позволял никому, даже тем, кому готов был абсолютно доверять. Оба скрытные, но каждый по-своему. В своё время Оби-Ван понял это и оставил падавану право на личное пространство, хотя и никогда не чувствовал себя при этом комфортно: их с Квай-Гоном связь почти с самого начала была открыта полностью. Но Мастер ведь когда-то упоминал, что Дуку часто закрывал от падавана часть сознания; было очевидно, что связь между джедаями может быть такой же различной, как и сами джедаи.

Только мысли, что Дуку в итоге перешёл на Тёмную сторону, нужно держать в кулаке.

Чувственная Эйла Сакура, увидев их двоих в коридоре, замедлила шаг, чтобы поздороваться и немного поговорить. Оби-Ван опустил руку Энакина, жёсткую, негнущуюся, но скованную не холодом промокшей одежды, а глубоким душевным напряжением. Он решил не затягивать разговор.

— Вы отлично летали сегодня, — сказала Эйла вместо приветствия. — Быстро освоились с истребителями.

— Да, быстро, — поддержал Оби-Ван. — Но едва ли достаточно, чтобы я чувствовал себя уютно в них.

Энакин, даже увлечённый собственными мыслями, не мог промолчать.

— Боюсь, что тебе не будет хоть когда-нибудь комфортно в них. Мастер, — добавил он с фальшивым сожалением в голосе.

Тви’лечка тепло улыбнулась их личной подколке.

— Куда вы собираетесь теперь? — спросила она.

— В тихое место, немного помедитировать, — ровно сказал Оби-Ван. — Особенно ему после дерзкого замечания, — добавил он.

— Я понимаю. Я предупрежу Мастера Ти, но позову вас, если понадобитесь.

— Договорились, — согласился Оби-Ван, подталкивая вперёд падавана.

Оставляя за собой длинные следы луж, они добрались до выделенных им крошечных комнат. Оби-Ван немедленно скинул с себя ни на что не годные плащ и робу, расстегнул ремень и сложил их на кушетке. Следом пошли сапоги; Оби-Ван перевернул их подошвой вверх, провожая тоскливым взглядом заструившийся из них ручеёк. Его несчастный вид вызвал слабый смешок у Энакина, но веселье скоро угасло, скромные размеры комнаты вернули его беспокойство. Он начал расхаживать взад-вперёд.

Избавившись от самой промокшей одежды, Оби-Ван провёл рукой по слипшимся волосам и слегка взлохматил их, затем опустил босые ноги на пол и искоса взглянул на падавана. Впечатлительный, порывистый, чувствительный даже к мелочам, Энакин сейчас чеканно мерил комнату шагами, его тело не сдерживало переполняющей разум энергии.

Отрицательные эмоции часто вынуждали его так расхаживать, нервно вскидывать ноги, мерно, шаг за шагом, как маятник. Иногда они сопровождались громкими возмущениями, ругательствами или активной жестикуляцией, или, как сейчас, полным молчанием. Когда наступала такая тишина, вместе с ней приходило нехорошее предчувствие, потому что молчание значило, что падаван настолько возбуждён, что не находит слов для выражения мыслей. Единственным ответом на такое явление было отвлечься, думать о чём-то другом и терпеливо ждать. Сейчас в комнате он был чем-то вроде ограничения маятнику Энакина, его осью вращения. Шаги скоро начали становиться короче, пока Энакин, наконец, не остановился, поджал ноги под себя и взглянул на Мастера.

— Мастер, — спросил он, опустив голову, словно опасаясь реакции Оби-Вана. — Тебе… Я никогда от тебя не слышал… Мастер, — Энакин поднял глаза, в которых читалась мольба. — Тебе снятся сны?

Оби-Ван сразу понял — по крайней мере, отчасти — о чём речь.

— У тебя новые сны о матери? — уточнил он.

Лицо Энакина застыло маской, и Оби-Ван почувствовал в связи вспышку боли.

— Мастер… пожалуйста. Просто ответь на вопрос.

Оби-Ван секунду подумал, изучая взглядом ученика.

— И да, и нет, — честно ответил он.

— Мастер… — но Рыцарь останавливающее поднял руку.

— Позволь мне пояснить, Энакин, — сказал он. Когда падаван затих, он продолжил. — Твой вопрос касается не самих снов, а видений, посылаемых Единой Силой. Я не думаю, что может быть джедай — даже вроде Мастера Квай-Гона, тесно связанного с Живой Силой, — которого ни разу не посещали видения. Мастер Квай-Гон говорил мне о своих снах. Он не обращал на них внимания, но я всё же считаю, что видения были даже у него. Ответ на твой прямой вопрос: нет, у меня не бывает подобных снов. Возможно из-за того, что я настолько связан с Единой Силой, что получаю от неё предостережения в несколько иной форме.

— В какой? — медленно спросил Энакин, уже обдумывая услышанное.

Оби-Ван поднял бровь и сухо усмехнулся.

— Я уверен, ты сталкивался с ними — и не однажды. «У меня плохое предчувствие».

Энакин фыркнул, но его глаза округлились, когда он понял, что именно сказал Оби-Ван.

— Ох, — выдавил он

В комнате повисла тишина, и пока Энакин разбирался со своими мыслями, Оби-Ван пытался распознать природу беспокойства юноши. Определённо, не из-за матери: он не вспоминал о тех снах уже несколько недель. Возможно, сны были о прошлом, но, судя по глубине переживаний, вряд ли. Оби-Ван бережно потянулся к связи за подсказкой, но Энакин сейчас представлял собой безумный водоворот эмоций, сунуться в него —  сломать голову; в нём определялось только душевное состояние — боль.

Желая помочь, но не зная даже чем, Оби-Ван осторожно спросил.

— О чём твои видения?

Порывистый падаван в ответ внезапно судорожно обнял его, прижимаясь промокшей одеждой, недавно поставленная механическая рука неуклюже вцепилась в мятую тунику. Забыв про выдающийся рост, Энакин пытался уткнуться лицом в шею Мастера, как делал когда-то ребёнком, и Оби-Ван почувствовал, как юноша содрогается в рыданиях.

Потрясённый Оби-Ван сначала просто позволял себя обнимать, правильная реакция для Энакина в подобной ситуации не сразу всплыла в памяти, но скоро он высвободился из-под хватки рук, обнимая падавана в ответ.

— Энакин, — мягко позвал он несколько минут спустя.

Как бы это ни было тяжело, за долгие годы он научился ждать: когда чувства, вот так, захватывали Энакина с головой, ни одно замечание не могло прорваться сквозь их завесу. Он казался штормом, безумным дождём с глухо рокотавшим громом внутри. Иногда Оби-Ван завидовал способности Энакина показывать так много эмоций, легко улыбаться или интересоваться, или хмуриться, что бы ни привлекало его внимание. Но бывали случаи, как сейчас, когда он больше всего хотел, чтобы Энакин научился себя контролировать, отпускать эмоции, сохранять ясность мыслей и уметь находить решения.

— Энакин, — прошептал он, слегка отстраняясь — только слегка, достаточно, чтобы увидеть его покрасневшее, с дорожками от слёз лицо. Отстраниться чуть дальше — и падаван вцепится в него, а Оби-Ван знал себя слишком хорошо, чтобы не понимать — он не остановит Энакина, не осудит его привязанность. Вместо того он просто избежит опасной ситуации, как всегда избегал выбора, неправильного для джедая, но правильного для Энакина. Он отступал, потому что даже думать не мог об их отчуждении. — Ты хочешь помедитировать? — медленно спросил он. — Это поможет тебе успокоиться, и после мы сможем поговорить.

Это всего лишь уклонение от серьёзного разговора. Нужно, нужно было узнать, что мучает падавана, но прежде всего Оби-Вану хотелось смягчить затравленный, полный боли взгляд Энакина.

Даже если он знает, что поступает неправильно, он не поступит иначе.

Энакин кивнул, слегка качнув мокрой косичкой, и скоро они вместе сидели на коленях, закрыв глаза и выравнивая дыхание.

В начале они всё ещё спотыкались, медитируя совместно всего два месяца, но быстро учились, и сейчас, при необходимости, окунулись в Силу быстрее, чем когда-либо. Оби-Ван провёл их через цветную медитацию, одну из любимых у Энакина, и подвёл к недавно открытой звуковой. Потоки Силы тепло колыхались вокруг, согревая, успокаивая, и Оби-Ван поделился с падаваном своим умиротворением, сглаживая его угловатое, неровное присутствие. Он чувствовал, как Энакин старается принять его, но тёплые волны окутывали и текли мимо него колючего, не касаясь, не смягчая.

Оби-Ван послал вопросительный импульс, спрашивая, чем ещё он может помочь.

Необыкновенную одарённость Энакина в Силе никто не посмел бы отрицать. Его уровень мидихлориан в крови был на световой год дальше, чем у обычного джедая, глубину его связи с Силой немногие могли даже просто постичь. Снова и снова Оби-Ван зачарованно наблюдал за подвигами падавана — невозможных даже по меркам Ордена — и всё благодаря Силе, взвивавшейся вокруг него. Изобретательность падавана только укрепляла её: Энакин решительно всё пытался сделать по-своему, что чаще всего означало смелые, крайне рискованные выходки, которые даже Квай-Гона Джинна заставили бы в восхищении осесть и молча записывать.

Так что не должно было быть ничего удивительного в том, что Энакин сделал невозможное.

Снова.

Без предупреждения Оби-Ван внезапно оказался в темноте — в космосе, скоро узнал он. Верхние слои атмосферы Камино. Новые дельта-истребители кружили повсюду, и он-Энакин был за рулём одного из них. Всё вокруг бешено вращалось, влево, вправо, вверх, вниз, тошнота от мельтешения подступала даже в медитации, и тогда всего его чувства обострились, вдруг сосредоточившись на одном красно-белом истребителе — его собственном. И через секунду тот взорвался осколками от случайного выстрела одного из сепаратистских кораблей.

Следом пришла агония, потеря; всё ломалось вокруг, целый мир рушился. Видение задрожало и рассыпалось, открыв Энакина на коленях перед могилой в пустыне.

— Мне снилось, что ты умираешь.

Энакин поднял глаза от могилы; чьё-то тело неподвижно лежало в его руках.

— Со мной такое уже было. Тогда я опоздал.

Оби-Ван вдруг в точности понял, где он находится и почему Энакину больше не снятся кошмары про мать.

 — Ох, Энакин, — его глаза распахнулись, оставляя чувство лёгкой дезориентации от резкого обрыва. На секунду голова закружилась, но Оби-Ван встряхнулся и горячо обнял падавана. — Мне жаль, — забормотал он. — Мне очень, очень жаль.

Энакин прижался к нему, снова схватившись за его мятую тунику. Скоро так придётся и её снимать.

Оби-Ван не знал, с чего даже начать. Он часто гадал, что занесло Энакина на Татуин, а когда спрашивал во время их поспешного лечения после Джеонозиса, падаван никогда не давал прямого ответа. Оби-Ван тогда мог только надеяться, что он заговорит первым, когда сам будет готов. Сейчас он жалел, что не настоял, потому что понял: целых два месяца Энакин тонул в кошмарах один.

Это, возможно, и были видения, на которые намекал Энакин. Оби-Вану вдруг пришла в голову мысль, что Энакину могут приходить настоящие видения, не просто бессвязные обрывки будущего, вспышки разговоров или эмоций, а абсолютное прозрение того, что случится. Он понятия не имел, что с этим делать, что сказать, что просто подумать.

— Сконцентрируйся на настоящем, — сказал бы Квай-Гон. Оби-Ван глубоко вдохнул: он должен быть сильным. Ради Энакина.

— Расскажи мне, что случилось, — сказал он мягко, пододвигаясь ближе.

Энакин кивнул, всхлипывая и потирая виски. Внезапное окончание медитации наградило их обоих головной болью; Оби-Ван никак не мог стряхнуть ощущение нереальности происходящего. Рассказывать было немного: сны приходили несколько раз ещё даже до миссии с покушениями на жизнь сенатора Амидалы, но частота и внезапность возросли за время, проведённое на Набу. Падме понимала и поддерживала его, и поэтому они полетели на Татуин за Шми Скайуокер.

— Клигг, — надломлено произнёс Энакин. — Он сказал, что она пропала месяц назад. Всё так, как мне снилось… — Энакин ушёл за ней, следуя по сохранившейся с детства связи. И нашёл. Как раз вовремя, чтобы она умерла у него на руках.

— Энакин, мне очень жаль, — коснулся его руки Оби-Ван. Если бы он только знал… Но что бы он сделал? Сны — опасны для джедаев, знаки они или метафоры, или хуже — побуждение воплотить сон в жизнь. Что бы он сказал Энакину, если бы знал, что сон — пророческое видение?

Плечи падавана неожиданно затряслись, нервозность снова показывала себя.

— Это уже неважно, — безэмоционально сказал он. — Она умерла, и я ничего не могу исправить. Я не могу исправить, что сделал. Я не могу исправить этого… — он потёр руки, замерзшие в мокрой одежде.

Оби-Ван снова вздохнул.

— Мы не можем изменить прошлое, — медленно сказал он, — мы можем только жить настоящим. Мы не можем проводить время в «что если», это не избавит нас от боли, а в конце принесёт только больше страданий. Не вини себя за волю Силы.

— Волю Силы? Волю Силы? — Энакин вскочил на ноги, связь обожгло гневом. — Так это была воля Силы, чтобы она умерла? Она хотела её смерти в моих руках? Чтобы я опоздал? Чтобы я… — он внезапно оборвал себя, но Оби-Ван уловил в связи что-то страшное.

Окровавленный песок. Окровавленные тела.

— Энакин, — отпрянул он, стараясь не допустить ужас в голос. Нереальность, полурасслабленность медитации исчезли, но он уже не мог развидеть картины. — Что ты сделал?

Глаза Энакина расширились, и Оби-Ван уже смотрел не на двадцатилетнего парня, почти мужчину, а на десятилетнего мальчишку, застуканного за кражей сладостей из буфета.

— Ничего! — выкрикнул он в мгновенном, бессмысленном отрицании.

— Энакин, — надавил Оби-Ван. Ему нужно было убедиться, что то, что он увидел в связи действительно произошло, а не было каким-то сюрреалистичным постэффектом резкого прекращения медитации; чистая рационализация, Оби-Ван отчаянно хотел верить в неё, не хотел слышать, что говорил рассудок.

— Неважно, — ответил Энакин, разворачиваясь на каблуках, спиной к Мастеру. Теперь он был двенадцатилним, скрывавшимся от наказания, которое, как знал, должен понести.

Оби-Ван встал на ноги, выпрямляясь во весь рост. Даже сейчас ему хотелось оставить разговор, подождать, пока Энакин будет готов к нему, но если то, что ему показалось, было правдой — и он леденел от ужаса, что это могло быть правдой, — тогда он, они должны разобраться с этим сейчас.

— Энакин, что ты сделал?

— Они убили мою мать! Это была справедливость!

Звёзды в вышине, благая Сила, это было правдой.

— Не смотри на меня так! — зарычал Энакин, вскинув механическую руку перед лицом Оби-Вана. Его лицо исказилось, красивые черты выглядели чужими, страшными. Тёмными. — Не смотри на меня так! Они убили её! Они пытали её! Избивали! Они были как животные! Дикари! Они получили по заслугам!

— Ты веришь в это? — тихо спросил Оби-Ван.

— Конечно верю!

— Ты правда веришь в это? — спросил он снова.

— Тебя не было там, ты не видел её! У тебя не было родителей! Ты не понимаешь!

Что-то взорвалось внутри Оби-Вана, что-то, что он думал, похоронил годы назад, что-то, что он думал, давно отпустил в Силу; и он неожиданно шагнул вперёд. Лицо его осталось бесстрастным, но такой огонь полыхнул в серых глазах, что даже неукротимый во вспышках Энакин затих.

— Нет, конечно, я не понимаю, — ровно ответил Оби-Ван. Тон его был бы почти дружелюбным, если бы не прорывавшаяся в нём ярость. — Проводить годы и годы с кем-то, кто учит тебя, воспитывает, делает для тебя всё возможное и желает только лучшего. Видеть его в бою, чувствовать его в бою, отчаянно торопиться спасти его. Смотреть за последним ударом, видеть как он бледнеет, видеть как он падает, как он умирает. Я — конечно — не переживал ничего подобного. Я — конечно — не поддавался гневу, желая, чтобы убийца умер вместе с ним. Я — конечно — не желал силы, отомстить за то, что он сделал со мной. Сделал с моим Мастером.

Оби-Ван спокойно смотрел, как осознание падает на Энакина; его подбородок сжимается, глаза распахиваются.

Но он ещё не закончил.

— Но ты понимаешь? — потребовал он. — Ты понимаешь, что это: видеть, как почти отец доживает последние минуты, слышать его последние слова, и что они о ком-то другом? Ты понимаешь, что это: что твой падаван повторяет твои же ошибки, даже после того, как ты показал, что они натворили с тобой? Ты понимаешь, что это: мысли, что твой падаван не доверяет тебе настолько, что даже не скажет тебе?

— Мастер… Я…

— Ты хоть что-нибудь видишь кроме себя?

Последний вопрос почти шёпотом, но он — как удар под дых, и Энакин вздрогнул.

Оби-Ван глубоко вдохнул и отпустил гнев в Силу. Как же он устал. И замёрз. Но больше устал. Он поёжился, поглаживая рукой бороду и закрывая глаза. Головная боль нарастала. Ладонь переместилась на лоб.

— Прости, — просто сказал он. — Мне не стоило этого говорить.

Всё ещё в шоке, Энакин издал невнятное мычание и качнул головой. Что он отрицал, Оби-Ван не мог сказать. Он начал снимать с себя остатки мокрой одежды.

— Завтра я проведу тебя через медитацию и помогу отпустить эти чувства. Я знаю, как может цепляться и липнуть Тьма, а ты вынашивал её в себе месяцы. Мы будем работать над ней. Надеюсь, скоро всё установится, мы вернёмся в Храм и найдём в Архивах всю информацию о снах и как джедаи переживают их. В то же время, если у тебя хоть когда-нибудь снова будут сны, я хочу, чтобы ты рассказал мне о них немедленно; неважно, какой сейчас час ночи. Ты меня понял?

Энакин что-то неразборчиво пробормотал.

— Энакин, я спрашиваю, ты меня понял?

— Д-да, Мастер, — прошептал он, подавленный. Силы оставили его. Он поднял глаза, только чтобы встретиться с взглядом Мастера и опустить их снова. — Что… Что насчёт Совета?

— А что насчёт него?

— Ты… ты скажешь им?

…

— Учитывая моё прошлое, не мне тебя судить, Энакин, — всё, что Оби-Ван позволил себе сказать, потому что он не знал, как вообще можно ответить.

Нет, знал. Он знал, что не скажет ни слова. Что он не знал, так это как оправдаться перед собой, почему не скажет. Это тревожило его.

Это пугало.