Не меньше, чем барон (гет)

Те несколько дней, что лежат между выступлением на сцене и шестым балом, Софика Траммо практически целиком проводит вне не слишком гостеприимного дома мачехиной кузины — она просыпается утром (весьма рано на скромный взгляд средней из сестёр Траммо), почти тут же, спешно ответив на цветы (записка Тобиасу однажды отходит с весьма уродливой кляксой), бежит переодеваться (чаще всего — в жёлтое платье для пикников), чтобы отправиться вместе с другими пансионерками на одно из запланированных кем-то мероприятий, а, вернувшись оттуда, меняет наряд на синее платье для театра или красное платье для музыкальных вечеров и уносится на мероприятие совсем иного толка (чаще всего, вместе со своими сёстрами, Руфиной и Амальей, которым мачехина кузина доверяет сопровождать её).

У Софики нет ни единой возможности остановиться и задуматься о чём-то важнее цвета лент в волосах или банта на новеньких туфельках, подаренных очередным из кавалеров!

Во всяком случае, она горячо утверждает именно это, стоит только кому-то из учителей или, что бывает гораздо чаще, Руфине, озаботиться тем, как Софика проводит несколько свободных часов между пикником и театром (и этих свободных часов на взгляд Софики катастрофически не хватает).

Нет, по правде говоря, у Софики вполне есть возможность заняться чем-нибудь полезным днём — так поступают обе её сестры (Руфина читает свои нудные книжки, а Амалья корпит над новыми нотами, стараясь разучить очередную пьеску). Но Софика предпочитает днём валяться в постели (предварительно, наевшись досыта или даже до отвала), лелея свои сладкие сны, а вовсе не заниматься всякой ерундой, от которой клонит в сон ещё сильнее.

Не сидеть же, действительно, за фортепиано или учебниками!..

Если Софика и читает в эти дни, то исключительно переданные Жюли детективы — про всяких сыщиков, преступления и захватывающие приключения, не все из которых кажутся Софике реалистичными, но каждое представляется просто восхитительно впечатляющим и невероятно увлекательным, что хочется брать книгу за книгой, чтобы узнать, в какие ещё приключения ввяжется обаятельный сыщик.

Руфина порой кривится на это чтение, если замечает Софику с подобной книгой, и всякий раз грозится рассказать всё мачехиной кузине, на что Софика каждый раз кривится, словно лимон проглотила, и грозит сестре в ответ всякими пакостями, придумывать которые всякий раз — одно удовольствие. Тем более, что иногда Софика в шутку жалуется своим кавалерам на пикниках на зануду-сестру, и те всякий раз рады ей подсобить с идеями для вполне невинного, пусть и довольно-таки оскорбительного розыгрыша.

Уже за два дня до назначенной даты шестого бала у Софики оказываются расписаны все-все танцы (и обожающая танцевать Софика надеется, что количество желающих потанцевать с ней джентльменов не уменьшится катастрофически, стоит им увидеть придуманное ей платье — впрочем, она тут же утешает себя мыслью, что в таком случае, конечно же, упросит Тобиаса, которого не отпугнуло даже пение в мужском костюме на сцене какого-то сомнительного заведения, приглашать её на все освободившиеся танцы), хотя это и несколько не соответствует (вообще никак не соответствует, если верить Руфине и мачехиной кузине) правилам приличия, о которых то и дело упоминает мачехина кузина.

Впрочем, Софика ведь и не собирается рассказывать этой мымре об истинном количестве своих расписанных танцев — после обеда Софика с самым невинным видом отвечает, что таковых танцев у неё десять (в конце концов, едва ли это возможно проверить), и мачехина кузина довольно кивает головой и поворачивается к Амалье, стоящей рядом, чтобы спросить о том же.

У Амальи расписано семь танцев (и это определённо меньше половины, что, как кажется Софике, расстраивает Амалью несколько сильнее, чем та стремится всем показать), что мачехина кузина находит весьма удовлетворительным и даже многообещающим.

У Констанции расписанных танцев целых десять (это ровно половина, напоминает всем Констанция, то есть, всё вполне соответствует приличиям), хотя решившая немножко схитрить Софика не уверена, что Констанция не могла решить так же, расписав тайком все-все танцы.

У Арабеллы и Жюли — по девять танцев. У остальных девочек меньше. В основном — по три или четыре, что кажется Софике весьма скромным и даже чуточку оскорбительным. Но в пансионе мачехиной кузины — та даже несколько раз подчёркивает, какая это редкость — в этом году нет ни одной девушки, которая осталась бы вовсе без расписанных танцев.

Пусть даже у одной из тройняшек такой танец только один — кажется, у Камиллы, если Софика правильно их различает.

— Я собираюсь танцевать каждый танец на этом балу! — с некоторой долей хвастовства шепчет Констанция Арабелле, и глаза у обеих хитро сверкают. — Не буду присаживаться ни на минутку!

Софика думает, что, наверное, на подобный исход надеется каждая девушка в пансионе. Никому не хочется сидеть или стоять где-то в стороне вместо того, чтобы кружиться в танце с каким-нибудь приятным на вид молодым — или же не очень — человеком. Софика в справедливости этой мысли вполне убеждена. Как и в то, что с ней окажется согласна (пусть и едва ли согласится вслух) даже Руфина, на которую в последнее время всё чаще нападает какая-то меланхолия.

Платье Констанции для шестого бала известно всем в пансионе мачехиной кузины — Констанция решает выбрать нежно-сиреневый бархат, и, стоит заметить, он ей определённо к лицу. Софика почти уверена — всё произойдёт именно так, как Констанция говорит. Констанция будет чудо как хороша в своём сиреневом платье, украшенном разноцветными фиалками и бисером (которого, по правде говоря, на платье дебютантки на шестой бал быть не должно).

У Арабеллы платье светло-жёлтое с розовыми и оранжевыми бутонами роз — об этом знает гораздо меньше народу, чем о платье Констанции, но этот факт всё же известен Амалье (а потому и Софике). Ещё у платья Арабеллы чуточку более глубокий вырез, чем следует — правда, это отличает почти любое из платьев Арабеллы. Впрочем, в этот раз декольте Арабеллы даже будет чуточку прикрыто цветами — что уже сделает наряд немножко пристойнее.

— Как будто я собираюсь пропустить хотя бы один танец! — смеётся Арабелла, возвращая прядь волос, упавшую на лоб, обратно за ухо. — Это наш первый бал, на котором нам официально разрешено танцевать — и я точно не хочу пропустить всё веселье!

При слове «официально» Арабелла кидает то ли хитрый, то ли высокомерный взгляд на Софику (а, может, и хитрый, и высокомерный), и та успевает подумать, что определённо стоило бы вернуть ей эту маленькую колкость. Успевает подумать — прежде чем оказывается снова под зорким оком мачехиной кузины, обращающей всё внимание на Софику даже раньше, чем та успевает ляпнуть ответную грубость, которая вполне могла бы снова на неопределённый срок лишить её десертов за ужином.

— Я надеюсь, что вы, Софика, в этот раз обойдётесь без недоразумений и совершенно неуместных для взрослой барышни, дебютантки, шалостей! — мачехина кузина смотрит на Софику весьма сурово, точно на нашкодившего ребёнка, что, на скромный взгляд Софики Траммо, не слишком-то вяжется с речью о её взрослости. — Вас, Жюли Клермонт, Доротея Домирре и Руфина Траммо, это тоже касается!

К оправданию резкости мачехиной кузины — оба столичных бала, на которых Софика Траммо присутствовала, заканчивались небольшим (впрочем, кто же знает столичных сплетников и сплетниц?) скандалом. К оправданию вопиющей дерзости Софики на обоих балах — как минимум первого скандала вполне можно было бы избежать, напомни кто Софике перед выходом из дому навестить уборную.

Руфина вспыхивает под пристальным взглядом мачехиной кузины и гордо вскидывает голову. Софике становится почти совестно за то, что всегда стремившаяся быть хорошей, прилежной девушкой Руфина, опять удостаивается не вполне справедливых нравоучений (собственно, из-за Софики, потому как самостоятельно Руфина заслужила бы скорее репутацию безупречной зануды, а вовсе не шалуньи). Долли и Жюли, кажется, и вовсе не обращают внимания на ставшие привычными слова порицания.

— Например, не стоит задирать юбку! — шепчет Арабелла Констанции, явно намекая на тот случай, когда Софика скакала по лужам в обнимку с Джеком, которого так удачно приняли за Гесима.

Шепчет Арабелла определённо несколько громче, чем нужно, если уж рассчитывает, что стоящая неподалёку Софика этого не услышит — впрочем, уверенности в том, что Констанция умеет хоть что-нибудь рассчитывать никакой. Софика, пользуясь тем, что внимание мачехиной кузины несколько смещается в сторону сверкающей весьма жирным пятном на платье Джакетте, делает пару маленьких шажков и подбирается совсем близко к сплетницам.

— Или, например, не стоит обнажать грудь настолько, что она вот-вот вывалится из платья прямо в середине танца! — шепчет Софика прямо на ухо Арабелле.

Арабелла вмиг бледнеет и кидает на Софику взгляд, полный такой искренней ярости (а может даже и почти что ненависти), что та едва не пускается в пляс от восторга. Другие девушки — Софика в этом почти уверена — видят только то, как исказилось лицо Арабеллы, но не знают, что вызвало такую бурю. Даже стоящая рядом Констанция, вид у которой весьма недоумённый.

Арабелла даже не находится, что ответить, а потому лишь пытается испепелить Софику взглядом. Что определённо не может увенчаться успехом — в конце концов, кто только не глядел на Софику с праведным или не очень гневом! Прожечь в Софике дыру не удавалось даже Гесиму, который в их деревне только на памяти Софики трижды являлся виновником пожаров в расположенных неподалёку сараях (дважды — соседских).

Мачехина кузина поворачивается, но Софике удаётся придать своему лицу вполне невинный вид (не настолько, впрочем, чтобы притворство стало бы слишком очевидным). Арабелле везёт чуточку меньше — но и она старается сделаться внешне как можно более равнодушной.

— Я прошу вас, барышни, взять маскировочные плащи и подняться в свои комнаты! — словно чеканит мачехина кузина, и неожиданность звучания её голоса заставляет Софику вздрогнуть. — Вам следует переодеться в свои приготовленные платья, а затем накинуть плащ — он скроет ваш наряд и причёску от посторонних глаз до тех пор, пока бал не объявят открытым.

В следующие слова Софика не особенно вслушивается — мачехина кузина что-то (снова) говорит о том, как важно не ударить в грязь лицом, насколько необходимо тщательно уложить волосы, оправить платье, почему не стоит путать кавалеров (и то, какой танец с каким из них), о каких темах можно говорить с молодыми людьми (а главное — о каких темах даже думать не стоит), напоминает о важности манер и лёгкого, ненавязчивого обаяния...

Софику это интересует слишком мало. Её едва дрожь не бьёт от предчувствия удивлённых, шокированных даже — а может, и восторженных, если повезёт — взглядов. Её почти трясёт от предвкушения танцев с Тобиасом, Уильямом, очаровательным мальчишкой Чарльзом, что всё-таки решился к ней подойти (танец с ним — предпоследний в листе расписанных танцев Софики)...

Софика приходит в себя, когда девушки из пансиона мачехиной кузины уже покорно разбирают маскировочные плащи — по сути, обычные белые тряпки, напитанные какой-то магией, что позволяет, если набросить их на плечи, показать совсем другой наряд вместо того, что надет сейчас. Софика с досадой думает — как же некстати, что здесь нет Гесима. Вот он мог бы объяснить поподробнее о магии этих плащей!

В случае с шестым балом (и вроде как подобное работает и с большинством маскарадов, на которые, к печали Софики, вход незамужним леди строго-настрого запрещён) маскировочные плащи к тому же имеют определённый срок службы (они растворятся как раз в секунду начала бала, явив миру те шестобальные платья, которые для себя выбрали дебютантки), а до того какой-то сложной иллюзией показывают платья для первых пяти балов.

Как только все плащи оказываются разобраны, воспитанницы пансиона тут же торопливо делают книксены.

Ох, как же сильно Софике надоели все эти вечные приседания! Им в пансионе просто нет конца! И ведь не запутаться ещё нужно — что сделать, реверанс или книксен! И Софике безумно жаль становится Жюли и тройняшек, которым и дома никак не избавиться от этих постоянных ненужных реверансов и раскланиваний! Софика хоть дома, когда вернётся в родную деревню, сможет позабыть обо всей этой ерунде с бесчисленным множеством правил, норм, приличий и традиций.

Впрочем, Софика, если уж говорить начистоту, всё же не может не согласиться с тем, что в некоторых традициях всё-таки, пожалуй, есть кое-какой толк.

Только изредка, разумеется.

И не сказать, что достаточно серьёзный, чтобы перекрыть все неудобства от следования им.

Глупая традиция появляться на шестом балу, закутанными в плащи, например, как раз поможет Софике скрыть от мачехиной кузины до поры до времени свою маленькую шалость. В конце концов, шестобальные платья — Софика не уверена, что грамотно так их называть, но никак не может удержаться — можно никому не показывать до самого бала, и никто, даже мачехина кузина, не решится этой традиции изменять.

А ещё одна глупая традиция после шестого бала на несколько ночей подряд запирать спальни воспитанниц может позволить Софике почаще бегать ночами к Гесиму, которого Софика теперь отчего-то больше, чем прежде, не желает оставлять надолго одного. Или даже в компании Джека.

Не тогда, когда Софике показалось, что она заметила в глазах Гесима что-то, что заставило её несколько беспокоиться.

Не после вытянутого из Софики странного обещания.

Так что, Софика Траммо всё-таки — пусть и несколько нехотя — вынуждена согласиться с тем, что некоторые традиции и порядки бывают иногда весьма полезны — хотя и не совсем в том смысле, которого придерживаются главные сторонники правил и приличий.

Как раз после того, как каждая из девушек подходит к мачехиной кузине и приседает в, так сказать, индивидуальном книксене, воспитанницы направляются — или скорее разбредаются — по своим комнатам, в которых, насколько знает Софика по восторженному шёпоту, сегодня утром возникли ширмы, позволяющие переодеваться в некотором подобии одиночества, чтобы сохранить внешний вид платья в секрете.

Софика решает чуточку отстать от остальных — как раз настолько, чтобы Арабелла уже оказалась в своей комнате и не успела устроить (если уже успела придумать) какой-нибудь подлянки, которая теперь кажется Софике вполне ожидаемой, но весьма (о, очень даже) нежелательной. Во всяком случае, в преддверии бала.

Руфина и несколько смущённая и растерянная Амалья, что определённо нельзя считать нормальным, почему-то оказываются рядом, как и Софика, дождавшись, когда другие девушки поднимутся к себе.

Сверху слышатся звуки захлопывающихся дверей, и Софика поворачивается к сёстрам.

Растерянность Амальи Софику, конечно же, настораживает и даже чуточку пугает. Несколько больше, чем хочется быть настороженной и испуганной в преддверии, может быть, самого важного из балов в жизни юных дебютанток в Мейлге.

О, Амалья-то уж точно не должна казаться растерянной и смущённой! И уж конечно же на лице её не должно быть такой чудовищной неуверенности! Это у Амальи-то! Той чудесной маленькой куколки, которую с самого детства наряжали наряднее сестёр и других девочек в деревне, и которая никогда не выказывала и тени каких-либо забот на хорошеньком личике. Амалья может не быть образцом крепости моральных принципов, но она крайне редко в чём-либо сомневается и поразительно редко смущается!

Руфина, конечно же, совсем другое дело.

Софика вообще давно замечает какую-то странную, необъяснимую даже взаимосвязь между наличием ума и способности смущаться и сомневаться. Вот Гесим и Руфина — самые умные в семье Траммо. Так их головы всегда полны каких-то ненужных сомнений!

Себя Софика не считает, конечно, столь же бестолковой, фарфоровоголовой куколкой, как Амалью, но, впрочем, и к мыслителям причислить никак не может. Пожалуй, собственный ум Софика причисляет к весьма многообразной категории «серединка на половинку». Потому и сомнений в голове Софики не так уж и много. Да и появляются они далеко не из-за всякой идеи.

Так что Софике остаётся только бросить на Руфину удивлённый взгляд и получить в ответ какое-то неопределённое подёргиванием плечом (кажется — мачехина кузина могла бы счесть подобное дурным тоном, если бы заметила), а вовсе не многочисленные объяснения странного состояния их младшей сестрёнки. Софика даже замирает и чуть наклоняет на бок голову, вглядываясь в неестественно бледное личико Амальи повнимательнее.

— Быть может, мне не идти на этот бал? — неуверенно бормочет Амалья, будто бы стараясь не поднимать взгляд на своих старших сестёр. — Мне кажется, у меня немного болит горло, а это...

Амалья никогда не избегает смотреть собеседнику в глаза — как и любое очаровательное и бессовестное существо, которое обыкновенно никогда ничего не стыдится. И, возможно, будь Софика чуточку умнее, а Руфина несколько внимательнее к сестре, они бы это заметили.

— Да брось! — смеясь перебивает Амалью Софика, взбираясь по лестнице почти что бегом. — У тебя целых семь танцев — это, может, и меньше, чем половина, но зато больше, чем у многих!

На одной из последних ступенек Софика едва не спотыкается, но, чудом удержавшись на ногах, всё-таки оказывается на втором этаже без особенных потерь и увечий, которые могли бы оказаться перед шестым балом весьма и весьма прискорбными. Не появляться же на шестом балу с расквашенным носом или подбородком! Подобное даже мачеха сочла бы не самой хорошей идеей!

Но, слава леди создательнице, обходится без этого — и Софика на пятках разворачивается, чтобы видеть поднимающихся по лестнице сестёр.

— При чём тут количество расписанных танцев? — тут же обижается Амалья, даже останавливаясь на какое-то мгновенье. — Как ты вообще могла подумать, что я не хочу идти на бал по такой глупой причине?

Софика в удивлении чуть приподнимает бровь и, сделав инстинктивно шаг навстречу сёстрам, едва не спотыкается снова. Выходит, должно быть, весьма красноречиво, если глянуть на искренне возмущённое личико Амальи и на её загоревшиеся гневом глаза.

— Прости, Амалья, но о причине твоего дурного настроения так подумала не только Софика! — качает головой Руфина, и голос у неё довольно-таки строгий, как и полагается старшей сестре. — И я уверена, что она права. После спектакля твоё тщеславие выросло до небес! Мне показалось, ты была крайне недовольна тем, что нашлось четыре девушки, у которых расписанных танцев оказалось больше, чем у тебя!

Как будто в тщеславии есть что-то дурное, приходит в голову Софики крамольная, вероятно, мысль. Да и не Руфина ли всячески старается обыкновенно понравиться всем вокруг, пытаясь изобразить из своих волос подобие модных причёсок?.. Разве не Руфина жаждет внимания куда больше любого из детей семьи Траммо?..

Да и разве не каждая из воспитанниц пансиона стремится показать себя с наилучшей стороны и понравиться наибольшему числу кавалеров? Разве, в конце концов, не к этому подталкивает их мачехина кузина, заставляющая так старательно думать об аккуратности причёсок, соответствии платьев случаю и приятных манерах?

— О, да я вас терпеть не могу с вашими вечными нравоучениями и подколками! — капризно тянет Амалья, надувая щёки, и становясь от этого похожей скорее на маленькую девочку, чем на дебютантку. — И чего вы ко мне прицепились? Быть может, речь идёт о моей сценической карьере!..

Эти слова, кажется, злят Руфину, потому что дыхание у неё становится гораздо более прерывистым, а лицо покрывается красными пятнами. Софика шагает назад — тоже, почти что инстинктивно. По давней привычке отходить подальше, когда у Руфины становится такое лицо.

Софика почти что ждёт нотаций на повышенных тонах, но Руфина тяжело вздыхает, останавливается ненадолго на лестнице, заставляет себя чуть-чуть отдышаться и только после этого начинает говорить:

— Даже думать об этом не смей! — голос у Руфины оказывается даже не строгий — суровый, а на удивлённый взгляд Софики Руфина раздражённо всплёскивает руками и снова вся покрывается красными пятнами. — О, я не могу поверить, что ты этого не понимаешь! Ты из приличной семьи, Амалья Траммо, как тебе вообще в голову могла прийти мысль о карьере певички?!

Они как раз уже минуют последнюю ступеньку, и оказываются на втором этаже, в коридоре дортуаров.

Софика не совсем понимает, чем карьера певички (Амалья ведь не собирается петь в том ужасном месте, куда Софику притащил как-то Джек) так противоречит происхождению девушки из приличной семьи. У Амальи весьма неплохой голос, и она вполне бы могла выступать на сцене королевского театра. И она, пожалуй, того заслуживает.

В конце концов, Софика в общих чертах знает, что существует гораздо более дурная работа (о ней Софику когда-то весьма любезно просветил Гесим, и когда Софика со свойственной ей долей непосредственности поделилась с мачехой и отцом, что определённо не желает себе такой карьеры, мачеха схватилась за сердце, а отец взревел и бросился к Гесиму).

О, леди Серенна, это ведь Амалья! Об Амалье с её-то умением почти всё на свете оборачивать себе во благо не подумают дурно, даже если она, как говорит мачехина кузина, принесёт в подоле!

— Ну погоди же, Руфинка! — рассерженно топает ножкой Амалья, а потом всё-таки берёт себя в руки и самым елейным голоском тихонько цедит: — Я надеюсь, что твои кавалеры на сегодняшнем бале не сбегут сразу и как можно лучше разглядят, какая ты дурнушка в розовом! Зная тебя, ты ведь выбрала самое классическое розовое платье для шестого бала, насколько это только возможно! А ведь из нас троих розовый идёт только мне, в то время как ты в платьях такого оттенка смотришься как бультерьер с ленточкой на шее!

Лицо у Руфины становится шокированным и обиженным. И Софика краем сознания улавливает мысль, что слова Амальи — настоящее оскорбление. Ведь розовый — цвет невест. Цвет благоразумия, чистоты, непорочности и кучи вещей, в которые Руфина всем сердцем верит.

А Амалья ловко — и весьма эффектно, Софика способная это признать — разворачивается, словно ни в чём ни бывало, легонько цокает каблучками домашних туфель и проворно шагает к двери в нужную из спален.

Дверью в их общую с Руфиной спальню Амалья, разумеется, не хлопает — это могло бы привлечь к её дурному настроению не самое нужное внимание мачехиной кузины. Да и это совсем не в духе Амальи, что в глазах большинства людей стремится казаться очаровательной послушной барышней — такой, какой надлежит быть любой юной дебютантке. Кроткой, ласковой и чуточку кокетливой.

Софика решает не испытывать судьбу и почти что бежит в собственную комнатку — с Руфины станется после ссоры попытаться упросить Софику дать ей переодеться в этой комнатке, лишь бы не сталкиваться лишний раз с Амальей. А Софика определённо не готова приносить в жертву сестринской любви своих маленьких планов с некоторой долей эпатажа.

Дверь в свою комнату Софика предусмотрительно закрывает на замок — не хватает ещё, чтобы Руфина вошла в комнату! О, тогда всё неминуемо обернётся полным крахом! Руфина обязательно расскажет обо всём мачехиной кузине, и та сумеет привести шестобальное платье Софики в порядок — например, магией изменив его цвет на тот же жёлтый или какой-нибудь ещё.

Шестобальное платье Софики, пышное, как и следует любому шестобальному платью — такой широкой юбки Софика отроду не надевала — висит в чехле рядом со шкафом. Софика снимает его с вешалки, сдёргивает почти что небрежно чехол и хитро-хитро улыбается — платье сшито из чёрного шёлка, отделанное лишь тонким красным пояском да того же цвета лентой — таковым платью дебютантки быть определённо не следует.

Софика бросает маскировочный плащ на кровать и торопливо распускает свои косы и, взяв в руку гребень, почти со злостью укладывает волосы пышным пучком высоко на затылке или даже почти что на макушке, зачёсывая волосы со лба как можно более гладко.

Своё повседневное платье на шестобальное Софика меняет только после этого — клетчатое платьице летит в сторону кровати. Как и чулки, и домашние туфли. Шёлковые чулки для бала Софика находит рядом с платьем. Как и приготовленные специально для этого события туфли.

Чулки и туфли Софика надевает прежде платья — проделать это со столь пышной юбкой Софика не видит никакой, даже самой маленькой возможности, не прибегая к помощи слуг. А это, учитывая, все обстоятельства дела, несколько не отвечает её, Софики, интересам.

Магическим образом сделанное платье, конечно же, садится на Софику идеально — она глядит на себя в зеркало и с присущей ей долей самолюбования отмечает, что и в этом чёрном платье она будет совершенно очаровательно смотреться на бале. А если кто-то и не сочтёт её таковой... О, Софика с радостью упрекнёт его в отсутствии какого-либо вкуса!

Затем идёт в дело венок из красных и чёрных лилий — его Софика не без некоторых трудностей закрепляет у себя на голове. О, этот венок долго не хочет нормально держаться! Софике даже приходит на долю секунды мысль, что стоит к кому-нибудь обратиться за помощью. Мысль эта, конечно же, тут же отметается как самоубийственная и по глупости достойная разве что трёхлетней малышки.

Маскировочный плащ Софика накидывает на себя только после этого, и с удивлением отмечает, что её платье действительно мгновенно скрывается под иллюзией в виде платья для первых пяти балов. И причёска тоже моментально приобретает соответствующий вид (и из неё мигом исчезает венок).

Вниз Софика спускается лишь тогда, когда раздаётся звонок. Около дверей уже стоят Жюли, тройняшки и ещё несколько девчонок. Софика подбегает к Жюли, и та хватает её за руки.

— Волнуешься? — улыбается Жюли, и в вопросе этом, как кажется Софике, куда больше не участия, а веселья. — А ведь ты единственная, кто прежде танцевал с мужчинами!

Софике хочется сказать, что на балах — о, она не знает теперь, можно ли их так называть — в родной деревеньке танцевали все сёстры Траммо (ну, разумеется, кроме недавно родившейся Фиалочки, но та и ходить ведь ещё не умеет). И на балах в родной деревеньке у Софики всегда находились кавалеры. Как и у Амальи. У Руфины, правда, иногда существовал некоторый недостаток пылких поклонников. По мнению Софики — всё из-за недостаточно лёгкого нрава.

Софика оборачивается, и видит, что Амалья уже спустилась и болтает теперь со своими подружками, а у стоящей около лестницы Руфины заплаканное лицо и дрожат губы. Сердце Софики тут же пронзает жалость, а в голове клубится мысль, что Амалье, пусть Руфина и была совершенно не права, не стоило говорить таких грубых, жестоких слов!..

Но мысли, жалость и какие-то волнения исчезают из груди Софики почти мгновенно — её тормошит Жюли. Милая, очаровательная, весёлая Жюли с чертенятами в тёмных глазах и самой широкой и радостной улыбкой на свете. Софика втайне вздыхает, что ни одна из её сестёр не похожа на эту озорницу и выдумщицу (а если и будет похожа Фиалочка, Софике, должно быть, придётся долго ждать, чтобы всерьёз заговорить с ней). От скольких забот это Софику избавило бы!

— Барышни! — серьёзно обращается к своим воспитанницам мачехина кузина. — Вот и настал час первого из серьёзных взрослых балов в вашей жизни!

Взрослых балов!.. О, Софика не вполне уверена, что это действительно серьёзный взрослый бал — таковой состоится только в том случае, если она, как и предсказывала мачеха, выскочит замуж за дворянина. Ведь только в этом случае Софика сохранит возможность появляться на столичных балах и получит право приходить на них без надоедливой наставницы.

Далее, после торжественного обращения мачехиной кузины, как водится, следуют нудные нравоучения, которые Софика пропускает, потому что Жюли шепчет ей на ухо премилую шутку. В шутке определённо есть доля чего-то неприличного, только вот Софика, с её слабым знанием традиций и порядков столицы Мейлге, не слишком понимает, что именно.

Но Софика покорно хихикает и зажимает рот ладонью — о, ей и без понимания всех тонкостей шуток всегда хотелось хохотать и смеяться.

Всю дорогу до особняка, где пройдёт шестой бал, Жюли и Софика шушукаются и тихонько посмеиваются — и иногда получают в награду суровый взгляд мачехиной кузины, отчего-то сейчас не опускающейся до окрика. Иногда Софике кажется, что у Долли взгляд тоже суровый и весьма обиженный.

Двор особняка стройная — ну почти — колонна юных барышень-дебютанток минует довольно быстро. Так же быстро минует и холл — даже не задержавшись отвесить книксен встречающему их слуге.

На устланной серо-золотым ковром лестнице в особняке мачехина кузина заставляет своих воспитанниц перестроиться — согласно успехам в обучении, как успевает тихонько шепнуть испуганным голосом Долли удивлённой Софике.

В первом ряду оказываются Констанция, Амалья (о, и как только она сумела нахватать на экзаменах в деревенской школе хороших оценок с её-то хорошенькой пустой головкой?..), Татьяна и Руфина (мачехина кузина с неудовольствием замечает, что Руфина оказалась в первом ряду только по результатам школьных экзаменов в родной деревеньке, а вовсе не по успехам в пансионе, которые у неё оказались весьма и весьма скромными).

Софику ставят почти в самой серединке — между Джакеттой и Камиллой. Не в последнюю очередь благодаря успехам в арифметике и музыке, которые у Софики «гораздо удовлетворительнее, чем манеры и нрав». Арабелла — к некоторому злорадству Софики — стоит едва ли не в самом конце. Рядом с подмигнувшей Софике Жюли и какой-то маленькой невзрачной девочкой с робким выражением на худеньком личике.

Мачехина кузина подобно надсмотрщице неторопливо ходит между рядами, расставляя воспитанниц так, чтобы, когда маскировочные плащи спадут, девушки не касались подолами платьев друг друга. Только после того, как мачехина кузина решает, что ей всё нравится, они идут в бальный зал.

В зале... В огромном бальном зале, равных которому Софика ещё не видела, оказываются только хозяин дома да другие начальницы пансионов и их пансионерки — и девочек ещё раз расставляют по местам, чтобы прилежность и способности каждой были понятны любому присутствующему. И чтобы шестобальное платье каждой можно было легко увидеть, когда...

Софика не успевает задуматься толком, зачем мачехиной кузине потребовалось расставлять их по порядку, раз эта процедура повторяется сейчас, когда её дёргают — несколько грубо — за локоть, вынуждая встать на определённое место. А потом дёргают снова, переставляя обратно.

Процедура эта оказывается крайне утомительной — начальницы пансионов долго-долго что-то обсуждают, девушек дёргают порой за руки, заставляя встать на то или иное место, подвинуться, шагнуть вправо, шагнуть вперёд, шагнуть назад...И несколько неожиданной, вероятно, потому, что Софика некоторое время назад снова умудрилась прослушать, как всё будет проходить. Другие девочки не кажутся такими удивлёнными. Они кажутся скорее раздосадованными или наоборот — горделивыми.

Вот Амалья точно горда собой. На её хорошеньком кукольном личике впервые за сегодняшний день отражается полное удовлетворение сложившейся ситуацией.

Амалья стоит рядом с лучшими из дебютанток. В самом первом ряду. Даже после многочисленных перестановок. Это означает, что на балу, на котором появится королева, она получит из её рук отделанный сапфирами вензель — одну из почётнейших наград, которую только может получить дебютантка. Насколько помнит Софика — а помнит она весьма смутно — на том балу будут вручены пять видов вензелей.

После окончания процедуры «расстановки позиций» стоящая почти в самом центре зала Софика впервые за этот день ощущает весьма сильное волнение из-за своего поступка — у неё даже едва не начинают трястись коленки, что весьма некстати для той, что твёрдо намерена танцевать без устали весь вечер. Софика злится на себя, одёргивает и вовсю называется мысленно трусихой.

О, Софика будет танцевать на сегодняшнем балу! Любой ценой!

Будет улыбаться, хихикать и кокетничать напропалую. Будет сиять. Даже если её эпатажная выходка будет воспринята несколько менее благоприятно, чем Софика надеется — то есть, почти что все кавалеры откажутся от танцев. И даже если по взгляду мачехиной кузины Софика сообразит, что ещё долго не выйдет за стены пансиона, а Руфина никогда больше не заговорит с ней и будет всю оставшуюся вечность презрительно поджимать губы. Софика не даст страху или дурному настроению испортить все, о чём она так мечтала!

А расхаживающие между рядами воспитанниц наставницы всё шепчут свои бесчисленные наставления, вызывая в груди Софики новую волну досады... И как только в их головы влезает столько ненужных мыслей?..

Проходит никак не меньше четверти часа после того, как все пансионерки оказываются расставлены по своим местам в огромном бальном зале, словно крошечные фарфоровые статуэтки на каминной полке, прежде чем в бальном зале появляется кто-то ещё — пока что лишь дамы в возрасте со своими мужьями. Или братьями — Софика в этом не разбирается.

Софика не особенно на них глядит — вовсе не из-за наставлений мачехиной кузины, конечно же. Какая-то дрожь пронзает её сердце, заставляя трепетать, словно у маленькой пташки. И Софика лишь усилием воли способна заставить себя улыбаться. Как она надеется — не слишком натужно.

Прежде чем в зале появляется кто-то ещё, проходит времени ещё больше. И вот — словно очнувшаяся от своих мыслей Софика замечает Уильяма, заговорщически ей подмигнувшего. Мгновение — и в зале оказываются Тобиас (вместе с сестрой и с сыном). Ещё немного — и Софика видит юношу, которого Жюли совсем недавно представила как своего брата. А потом...

Потом Софика уже по сторонам не смотрит. Волнение затапливает её сознание, сжимает холодными пальцами её сердце. Она и злится на свою внезапную трусость, и то и дело напоминает себе, что обратного пути уже нет.

Она тратит все силы на старания держать спину как можно ровнее, подбородок — как можно выше, а глаза — открытыми. И улыбаться — весело-весело, словно происходящее нисколько её не тревожит, не волнует. И медленно считает про себя, стараясь не сбивать дыхание — только это помогает ей успокоиться.

Двести пятьдесят четыре — и чей-то едва знакомый голос (кажется, хозяина особняка) начинает свою долгую-долгую речь о чём-то. Слова сливаются в сознании Софики в какой-то сплошной, раздражающий гул, и она старается лишь улыбнуться ещё веселее, ещё радостнее...

Триста девяносто пять — и вокруг слышится чей-то смех (Софика от волнения не может сообразить даже, один ли это голос или сотни голосов), а затем сквозь гул раздаются аплодисменты. Софика не знает наверняка, не стоит ли ей самой захлопать в ладоши. Решает, что не следует. Она словно оглушена царящим вокруг гамом. И чувствует себя ужасно беззащитной.

Триста девяносто девять — и хлопать перестают.

Четыреста пятнадцать — и дебютантки вокруг Софики начинают медленно присаживаться в реверансе. Только вот у Софики ноги оказываются словно деревянными и определённо отказываются сгибаться! И она просто стоит. Прямо и деланно уверенно, со слишком ровной спиной и высоко задранным подбородком, не в силах от волнения даже пошевелиться.

Четыреста тридцать — и маскировочные плащи рассыпаются на дебютантках тысячами крошечных разноцветных бабочек, резво взмывающих под самый потолок и растворяющихся в воздухе, а Софике словно возвращаются слух и сознание. Рассыпаются — являя свету множество разноцветных роскошных платьев с пышными юбками и открытыми плечами.

А вместе с маскировочными плащами исчезает словно по волшебству и волнение Софики.

Мгновенье — и она снова чувствует себя уверенной, забавной и неотразимой. Не настолько, впрочем, как героини в любимых романах Амальи, чтобы забыть обо всём остальном. Но вполне достаточно, чтобы в один миг почувствовать себя едва ли не центральной фигурой сегодняшнего бала.

По залу расходится, словно круги на воде, шёпот. Софика кожей чувствует обращённые на неё взгляды — неодобрительные, недовольные, восхищённые... Оглядываются, почуяв что-то неладное, другие дебютантки. И Софика ловит на себе ещё одну волну возмущения и восторга. Амалья вот и Руфина смотрят почти одинаково недовольно — только вот Амалья, одетая в светлое платье, сплошь вышитое ромашками, как кажется Софике, недовольна не столько проступком сестры, сколько тем, что та перетягивает внимание на себя.

В большинстве своём на дебютантках платья розового цвета, как и предписывают некие традиции, которым, впрочем, совсем не обязательно полностью следовать. Софика не разглядывает — у кого. Розовый — цвет невинности, смирения и добродетели, напоминает себе Софика. Для первого «взрослого» бала дебютанток — самое оно. Эти платья отдалённо напоминают свадебные.

Кажется, есть в Мейлге какая-то традиция, объясняющая духовную взаимосвязь между шестым балом и свадьбой. Софика не особенно разбирается в традициях и видит взаимосвязь скорее в том, что многие девушки находят на этом балу своего жениха — если его, конечно, прежде не нашли им родители. Ну и в розовых платьях, разумеется. Таких противно розовых, что Софика клянётся себе, что, если когда-нибудь и выйдет замуж, ни за что не наденет подобного цвета.

Есть так же голубые наряды — их тоже немало. От светлых-светлых до вполне ярких. Есть бежевые. Палевые. Жёлтые. Жёлтые большинству своих обладательниц не вполне идут. Сиреневые. Оранжевые. На всех этих платьях приколота россыпь цветов — тех, что, должно быть, больше всего нравятся их обладательницам.

Но едва ли хоть кто-то, помимо Софики, стоит в чёрном.

Софика не позволяет себе оглядываться (пусть лучше оглядываются на неё) — так что видеть она может платья лишь девушек, делающих большие успехи, чем она сама. И всё же она почти уверена, что, даже если обернётся, не найдёт ни одной девушки в платье такого же цвета, что и она сама.

Никому на такое не хватит ни выдумки, ни смелости, с гордостью думает Софика. Другие девчонки — кроме, может быть, Жюли и Арабеллы, за которой Софика нехотя способна заметить некоторое подобие дерзости — такие трусихи, что никогда не пойдут на что-то подобное. Они уж скорее будут кусать себе локти от зависти, как насупившаяся Амалья, или читать долгие нудные проповеди о недопустимости подобного поведения, как выглядящая предсказуемо невнятно в своём розовом платье Руфина!

А на Софику, кажется, смотрят вообще все, кто есть в этом огромном бальном зале. Софика ловит на себе удивлённые взгляды одних, возмущённые — других, и весьма доброжелательные и даже восхищённые — третьих. Третьих, к удивлению Софики, оказывается немало.

— Вижу, господа, мне не наврали про то, что в этом году в свет выходит по-настоящему особенная дебютантка! — наконец, приходит в себя хозяин особняка, и слова его звучат почти одобрительно.

Звенящая тишина сменяется хохотом, а Софика проворно приседает в реверансе, ни на секунду не переставая улыбаться. В конце концов, думает она, нет ничего дурного в том, что они смеются. Разве её выходка не была направлена в том числе на то, чтобы повеселиться?

А если уж смеются именно над ней, Софика как-нибудь придумает, что с этим сделать.

Дебютантки начинают выходить из своего своеобразного строя — разбредаются потихоньку по разным концам зала, шушукаясь между собой (кажется, о выходке Софики, если судить по их взглядам), ожидая приглашения на первый танец или появления кавалера, получившего расписанный танец.

— Да ты с ума сошла! — с чистым восторгом шепчет подобравшаяся совсем близко к Софике Жюли. — Наша мымра тебя убьёт!

— Не убьёт! — легкомысленно хихикает Софика, ни на секунду не переставая улыбаться. — Где ж ещё она найдёт столь «особенную дебютантку»?..

Впрочем, Софика уверена — слова Жюли недалеки от истины. Мачехина кузина будет в ярости. О, да она и сейчас в ярости! Просто стоит вместе с другими начальницы пансионов чуть отдельно от остальных гостей бала. Сейчас при мысли об этом Софику уже не бросает в дрожь. Что бояться и переживать, если всё равно уже ничего не изменить?

От надвигающейся в сторону Софики поистине возмущённой происходящем Руфины спасает лишь то, что хозяин особняка — как-то это называлось на уроках иначе, но нужные слова вылетают из головы средней из барышень Траммо — объявляет о начале полонеза.

К Софике подходит её «расписанный» кавалер. В этот танец Софика вступает с человеком по имени Фредерик. По сути, его имя — всё, что Софика о нём знает. Ну кроме, разве что, того, что он пригласил её танцевать полонез, что до этого она его ни разу не видела и что от него пахнет каким-то парфюмом (пахнет, пожалуй, приятно, но слишком уж сильно, словно он, как малое дитя вылил на себя не меньше четверти флакона).

Фредерик оказывается в высшей мере вежлив, галантен и красив. Впрочем, Софика не уверена, что можно оценить его способности танцора в этом-то танце. Говорит Фредерик, правда, либо о погоде, либо о привезённом недавно из Ибере гормлэйтском шёлке. Обе темы Софике одинаково неинтересны, но она всё-таки заставляет себя поулыбаться и изредка покивать — почти в той манере, как и подобает приличной барышне, желающей, всё-таки, удержать около себя хоть каких-то кавалеров.

Выходит самую малость издевательски. Впрочем, Фредерик оказывается либо слишком глуп, либо слишком сосредоточен на себе самом (а, может, и всё сразу), что этого не замечает.

Под конец танца Софика мысленно отмечает, что больше никогда не согласится станцевать с ним. Что-что — а танцы просто обязаны быть приятными. Иначе какой в них вообще смысл?

— Погода в ближайшее время обещается солнечная и тёплая, мадемуазель, — вкрадчиво говорит Фредерик, когда полонез близится к завершению, — отличное время для пикника, вы так не считаете? Хочу пригласить вас в парк Сагоруве послезавтра, если вы не возражаете.

Софика даже не знает, где это — в парках столицы она до сих пор ориентируется не слишком хорошо. И, по правде говоря, она с гораздо большим удовольствием поинтересуется о расположении этого парка и его красотах у кого-нибудь более привлекательного.

— Главное, чтобы не возражала моя наставница! — хихикает Софика, когда её ладошка высказывает из его тёплых пальцев. — Боюсь, она может пожелать запереть меня в моей комнате до следующего бала!

Второго из сегодняшних кавалеров Софики зовут Томас. С ним она танцует каскарду (из уроков истории Софика припоминает, что, кажется, этот несколько странный танец популярен у многих дворянских семей Ибере). Томас, насколько Софика знает, служит в одном из отрядов королевской охраны Мейлге — в том, что охраняет кронпринцессу Эденлию. Томас моложе Фредерика и знает гораздо больше забавных тем. Он очаровательно желчен и между делом вываливает на Софику столько весьма любопытных наблюдений над людьми в бальном зале, что та в какой-то момент чуть злится, что не может записать всех его острот.

Томас проходится и по Фредерику — и Софика узнаёт, что тот является камергером принца Микалона и считает его весьма несносным и несговорчивым юношей, хотя, конечно же, никогда не осмелится сказать этого вслух, — и по графу Уильяму (кажется, на счёт пары не вполне законных предприятий и едва ли не самой подмоченной репутации в Мейлге), и по его высочеству принцу Микалону (который на балу не присутствует, но которого многие из присутствующих знают в лицо), и по Тобиасу, и по павшему на дуэли с ним (с Тобиасом, а не с Томасом) юному герцогу, и...

Ой, да к концу танца внимавшая каждому слову Томаса Софика знает едва ли не всех присутствующих в зале мужчин!

— Вы злой человек! — хихикает Софика почти ласково, делая положенный после танца реверанс. — Пригласите меня как-нибудь ещё!

В свою первую кадриль Софика вступает с Ролландом Харнли, помощником адвоката и весьма славным малым, судя по тому, насколько Софика знает его по столичным пикникам, на которых бывала.

— Если вам сегодня понадобится моя помощь, обращайтесь без стеснения! — весело подмигивает ей Харнли. — Думаю, если потребуется, я сумею убедить вашу наставницу сменить гнев на милость!

Кадриль Софике нравится едва ли не больше прочих танцев. О, если бы можно было выбросить из бала полонез, менуэты, гавоты и прочие медленные танцы, оставив лишь кадрили, вальс, мазурку да котильон!..

Краковяк Софика танцует с высоким чуть нескладным юношей с обаятельной улыбкой — кажется, того зовут Гидеон. Астарнский вальс — с герцогом Синдриллоном, в доме которого Софика несколько дней назад блистала на сцене в роли Леди Осени. Менуэт — с Людвигом Хорнтелем, женихом Констанции, что кидает сейчас на них обоих обиженные взгляды.

Георгу — он по совместительству один из старших братьев Жюли — достаётся вторая кадриль. Софика, шутя, находит, что Георг весьма хорош в танцах, красив и забавен. У него такая же щербинка между зубами, что и у сестры — единственный крошечный недостаток во внешности, делающий его, как ни странно, даже чуточку более привлекательным.

Сама Жюли в это время танцует с Гидеоном. А Амалью Софика замечает с герцогом Синдриллоном, чему, пожалуй, не слишком-то радуется. Герцог Синдриллон не кажется Софике человеком, в полной мере заслуживающим её сестры. Впрочем, Софика вдруг ловит себя на мысль, что, быть может, она не найдёт такого человека вовсе — слишком уж переживая о судьбе своих сестёр.

— Сестрица передавала, что вы с ней неплохо сдружились! — смеётся Георг, весьма ловко выделывая очередное па. — Слышал, вам тоже понравились книги про того сыщика? Ими сейчас зачитываются в свете!

Софика, хихикая, отвечает ему, что в их ненаглядном пансионе это самое интересное, что только можно представить. И что Жюли — настоящее золото, разумеется. Не только по тому, что одолжила почитать истории о сыщике, конечно же.

— Шепните ей, что следующую книжку я спрячу в дупло старого дерева рядом с вашим пансионом! — говорит Георг напоследок, удерживая ладонь Софики в своей чуточку дольше, чем позволяют приличия. — Я, к сожалению, некоторое время не смогу встретиться с ней лично.

Софика лишь кивает и продолжает танцевать.

После второй кадрили идут гормлэйтский менуэт, аллеманда и завершающая первую половину бала гальярда — кавалеры, с которыми Софика их танцует, пожалуй, чересчур легко забываются, чтобы о них говорить. Впрочем, гальярда, пожалуй, Софике даже приходится по вкусу. Гальярда — очередной популярный в дворянских кругах Ибере танец. Быстрый, резвый, задорный.

И Софику удивляет несколько тот факт, что именно этот танец почти не танцуют на балу воспитанницы пансиона мачехиной кузины — кроме, разве что, Арабеллы да Жюли. Эти две девушки, как и Софика, радостно отплясывают гальярду, не щадя бальных туфелек.

А вот остальные отчего-то не танцуют. Даже Амалья тихонько стоит в сторонке — а уж от неё Софика ожидает подобного в последнюю очередь. Да и Констанция тоже. Не говоря уже о тройняшках и Руфине.

А когда гальярда заканчивается, объявляется перерыв, и гостей провожают в отдельные залы с накрытыми уже столами. Для дебютанток предназначается отдельный зал — там накрыты столы прямо как в тот раз в доме герцога Синдриллона. Только в этот раз в зале ни одного мужчины, а у другой стены стоят диванчики и лавочки.

Кто-то из девочек-дебютанток тут же плюхается посидеть, кто-то набрасывается на еду, а кто-то принимается трещать подружке на ухо столь энергично, будто бы с последнего разговора прошло не менее года. Начальницы пансионов призывают своих воспитанниц к тишине и порядку — хотя некоторые из них, кажется, и сами не прочь поесть или посидеть на диванчике, перешёптываясь с подружкой.

— Ты была прекрасна! — буркает слева от Софики Жюли с набитым ртом и тут же ставит себе на платье жирное пятно. — Все глядели только на тебя и хотели с тобой танцевать!

Софика осознаёт, что это, пожалуй, преувеличение (хотя, мысль о том, что подобное может быть правдой, подогревает её тщеславие), но слова Жюли всё равно ложатся на её сердце тёплой волной.

— Неотразима! Очаровательна! — улыбается рядом с Жюли Джакетта.

Долли отчего-то стоит в сторонке, рядом со своими сёстрами, и кидает на Софику и Жюли чуть обиженные взгляды — и Софика никак не может сообразить, в чём же дело.

— Это было очень дерзко! — шепчет чуть испуганно темнокожая Марианна, волосы у которой уложены в три косы, завершающихся лентами, на которых прикреплены бутоны роз.

— И весьма неприлично! — замечает Арабелла с несколько злорадной улыбкой. — Мадам Шенно определённо напишет об этом твоим родителям, и тебе влетит даже дважды!

Софика хмыкает, отмечая про себя, что это, пожалуй, может быть и правдой. Впрочем, Софика почти уверена, что сможет как-нибудь объяснить и отцу, и мачехе сегодняшнее происшествие. В конце концов, никто ведь и не упоминал при Софике, что нельзя использовать какой-то цвет, помимо зелёного!..

В любом случае, влетит Софике вечером или нет — это ведь не повод отказываться от ещё десяти танцев!.. А для этого, Софика думает, нужно несколько подкрепиться — выпить стакан воды да съесть хотя бы парочку канапе.

Так что Софика, отвесив шутливый неправильный реверанс, отправляется к столу, где набирает себе в тарелку понравившиеся ей канапе и тарталетки — с рыбой, например, с курицей и с запечёнными под сыром овощами. Подают и оплатки — с вишней, с малиной и с яблоком. Софика кладёт себе в тарелку те, что с малиной. И думает, что было бы неплохо как-нибудь намекнуть Гесиму купить нечто подобное.

За выбором вкусностей Софика и не замечает, что рядом с ней оказывается Амалья. У Амальи вид оскорблённого идеала красоты по меркам Мейлге — щёчки чуть порозовели, губы немного надуты и дрожат, а из глаз вот-вот польются слёзы. Учитывая то, что Амалья, в отличие от Софики и Руфины, вполне способна плакать так, чтобы это было красиво — Амалье не скажут и слова, даже если она разрыдается в середине своего шестого бала.

— Ты выставила себя на посмешище, дорогая! — вздыхает Амалья с деланной скорбью, явно помня о присутствии неподалёку мачехиной кузины, что может одёрнуть её за излишнюю резкость. — И меня с Руфиной заодно.

— Мне кажется, за шестнадцать лет бытности моей сестрой ты могла бы к этому привыкнуть! — бодро отвечает Софика, отправляя к себе на тарелку ещё парочку тарталеток. — По-моему, я почти всегда выставляю себя на посмешище. Не всегда намеренно, между прочим!

Лицо у Амальи стремительно бледнеет, и она с оскорблённым видом тут же отходит в сторону, забрав с собой только стакан воды. Софика недолго смотрит ей вслед. Она берёт с собой стакан воды, выпивает его залпом, ставит на поднос для грязной посуды и торопливо шагает к свободной лавочке.

Дорогу ей, разумеется, весьма не вовремя преграждает мачехина кузина. Вид у неё весьма воинственный, и Софика судорожно пытается собраться с мыслями и решить, как лучше выкрутиться в этот раз.

— Что это с вашим платьем, мадемуазель? — спрашивает мачехина кузина столь сурово, что Софика невольно вспоминает, как на предыдущем балу скакала вместе с Джеком по лужам.

— Разве платье для шестого бала не может быть любого цвета? — с самым невинным видом спрашивает мачехину кузину Софика, не придумав ничего лучше, а затем округляет рот, словно в удивлении. — О... Я выбрала бы другой цвет, если бы только знала, что какой-то ещё цвет, помимо зелёного, считается неподобающим!

Мачехина кузина ей, кажется, даже почти верит. Во всяком случае, её лицо несколько смягчается. Взгляд тут же становится скорее безумно уставшим, чем злым, и Софика чувствует крошечный укол совести. Впрочем, настолько невесомый, что едва ли следует обращать на него какое-нибудь внимание.

— О перчатках тоже не говорилось? — на этот раз голос мачехиной кузины не звучит сурово, а скорее просто строго.

— Перчатки? — Софика тут же бросает взгляд на свои руки и словно удивляется тому, что перчаток на них не оказывается. — Кажется, на мне их сегодня нет... Почему-то... Вероятно, я про них совсем забыла!

Мачехина кузина охает, всплёскивает руками и тяжело вздыхает. На лице её вдруг появляется то раздосадованное выражение, которое иногда появлялось на лице мачехи, когда Софика рвала очередное платье, пачкала в чем-то не отстирывающимся передник и чулки или совершала нечто-то такое, что уж точно нельзя было считать хорошим не только для благовоспитанной барышни, но и для мальчишки-сорванца.

— Ближайший месяц в пансионе вы будете надевать короткое детское платье с передником! — заключает мачехина кузина весьма строго. — Коль уж вы забывчивы, словно маленькая девочка, вам стоит и носить платья, приличествующие маленькой девочке, а не дебютантке! Может быть, это отучит вас от забывчивости и невнимательности!

Софика едва удерживается от того, чтобы не упомянуть, что носить детские платья гораздо приятнее взрослых — гораздо меньше шансов запутаться в юбках и грохнуться, расквасив себе нос. Впрочем, удерживается. И, кажется, даже не позволяет себе слишком уж счастливо улыбнуться.

— Да, мадам! — отвечает Софика с реверансом, искренне стараясь придать своему голосу самые грустные нотки. Кажется, даже удаётся.

Затем мачехина кузина отвлекается на Жюли с её жирным пятном на оранжевом платье, а Софика успевает занять свободную скамеечку и положить тарелку рядом с собой. Одна из тарталеток — та, что с запечёнными под сыром овощами тут же отправляется Софике в рот.

— Позволь узнать — что ты себе позволяешь? — хмуро интересуется Руфина, весьма удивительным образом очутившаяся рядом, и Софика чудом не роняет себе на платье вторую тарталетку, вздрогнув от неожиданности.

Но всё обходится. Вторая тарталетка — с креветками и каким-то соусом — благополучно оказывается во рту Софики, а не на юбке её чёрного платья. Софика принимается усиленно жевать, не позволяя себе заговорить, пока не проглотит всё угощение. В конце концов, думается Софике, её заставят сменить платье к следующему балу, и, должно быть, позволят оставить это. И Софике до ужаса хочется оставить именно это платье в наиболее удобоваримом состоянии. В конце концов, оно позволило ей сегодня испытать целую гамму самых разных эмоций!

— О, Руфина! — всплёскивает руками Софика с наигранной досадой. — Мне нужно протанцевать ещё десять танцев! Если я съем слишком много, еда полезет обратно, а если слишком мало — я боюсь, что силы оставят меня где-нибудь на четвёртой кадрили! Так что, будь добра, отойди! Я пытаюсь рассчитать, сколько еды мне необходимо, чтобы завершить сегодняшний бал! И, к тому же, ты опоздала — меня уже наказали!

По правде говоря, это стоило сказать Амалье, а не в тот момент, когда Софика уже с удовольствием уминает всё, что оказалось у неё на тарелке. В рот отправляется канапе с кусочками запечённой курицы и овощей.

— Недостаточно сурово, как я вижу! — бурчит Руфина. — На твоём лице — ни тени раскаяния!

Софика с удовольствием придумала бы, что ответить, но сейчас она с гораздо большим удовольствием жуёт тарталетку с икрой и сливочным сыром (и раздумывает, не стоит ли сходить к столу и взять ещё парочку, пока они не закончились). Так что рот и голова её слишком заняты, чтобы придумывать остроты, что могут заставить Руфину обидеться и отойти в сторону.

— Ты их расписала! — вдруг упавшим голосом констатирует Руфина. — Все танцы на свой шестой бал.

Софика равнодушно пожимает плечами, соглашаясь с сестринским обвинением, и с жадностью, словно не ела пару сотен лет, откусывает кусочек от оплатки с малиной. Оказывается очень вкусно — почти так же вкусно, как и у мачехи. Жаль, что в пансионе мачехиной кузины их почти не готовят!..

— Ты невозможна! — восклицает Руфина чуточку громче, чем полагается благовоспитанным барышням.

Софика больше не слушает. Она отходит в сторону, чтобы выпить ещё один стакан воды — тарталеток, канапе и оплаток, хоть они и кажутся ей божественно вкусными, она больше не берёт, решив, что, если уж она, Софика, так твёрдо намерена протанцевать до конца бала, ей не стоит есть сегодня лишнего.

Когда приходит время возвращаться в бальный зал, Софика проворно становится в пару с Жюли — та уж, как минимум, не станет читать ей проповедей сейчас, когда голова Софики гораздо больше забита тем, с кем она протанцует остаток бала. Впрочем, справедливости ради, нравоучения, читаемые Софике, крайне редко достигают цели, в какое бы время ни были сказаны.

Вторую половину бала открывает ахортонская кадриль — её Софика танцует с каким-то офицером, имени которого не знает. Это — третья из четырёх кадрилей, что запланированы на сегодняшний вечер. После неё пролетают, словно нечто мимолётное (и оттого — волшебное) подкупающий своей простотой па-де-грас, чакона (танец этот, как видит Софика, крайне нравится Амалье и не совсем по душе Констанции) и не слишком нравящаяся Софике павана.

К четвёртой кадрили Софика может только мысленно благодарить Уильяма за очередные удобные туфли, в которых она чувствует себя настолько комфортно, словно и не бьёт то и дело каблучком по полу, не подпрыгивает и не кружится. Этот бал много дольше того, первого, который Софика протанцевала с Тобиасом. И она видит, что некоторые из девушек уже кажутся уставшими.

Свою любимую мазурку Софика танцует с Юджином Савенгрео. Тем самым, что намедни прислал ей шикарный букет и коробку шоколадных конфет, а до того всё стремился на пикниках держаться к Софике поближе. Юджин нравится Софике внешне. Да и голос у него тоже, пожалуй, неплох. Как и способности к танцам — мазурку он пляшет превосходно.

Мазурка пролетает так быстро, что Софика не успевает и опомниться, как наступает пора вальса — самого первого из обещанных Софикой танцев. Ещё тогда — на музыкальном вечере, на котором она была в красном платье и ужасно неудобной обуви!.. Этот танец обещан графу Уильяму.

— Выглядите чудесно и в высшей мере замечательно! — улыбается Уильям, подавая Софике руку. — Знаете ли, ни разу в жизни ещё не видел, чтобы на дебютантку было обращено столько взглядов! О вас будут говорить!

Одна рука Уильяма мягко ложится Софике на талию, вторая — сжимает ласково её ладонь. И Софика вдруг чувствует некий не вполне приличествующий приличной девушке восторг. Она почти любуется им — его глазами, проседью в каштановых волосах и замечательной, тёплой улыбкой.

Софика не может не улыбнуться ему в ответ. Уильям смотрит на неё тепло, ласково и насмешливо. Почти неподобающе. И Софика знает, что ей следует рассердиться на него за этот взгляд. Определённо следует. Только вот сердиться на Уильяма она совсем не может!..

— Судя по взглядам мы... начальницы пансиона, не все из этих взглядов несут мне что-то хорошее! — Софика едва может сдержать смех. — Должно быть, я вконец очернила свою — и её — репутацию! В буквальном смысле — очернила.

Уильям тоже смеётся. Кажется, даже не из вежливости. Слова Софики, вероятно, кажутся ему вполне остроумными. И весьма забавными. Или же ему кажется забавной она сама. Софика ничего не имеет против того, чтобы казаться забавной.

О своей репутации на деле Софика не слишком-то беспокоится. К репутации она относится как к чему-то едва ли объяснимому, зато весьма обременительному. Но насмешливые разговоры про испорченность этой самой репутации несколько поднимают Софике настроение и успокаивают нервы.

О том, что все вопросы, касательно мачехиной кузины, кажется, решены, Софика и вовсе не упоминает. Уильяму незачем об этом знать — пусть уж лучше считает, что в поступке Софики было куда больше смелости. И что даже сейчас она немало переживает о предстоящей ей в пансионе трёпки.

— Да что в репутации проку? — весело вопрошает Уильям. — У сегодняшних дебютанток — среди них немало весьма хорошеньких, к слову — могут быть прекрасные манеры и самая лучшая репутация, только вот смотрят все на вас!

Софика, пожалуй, с ним согласна. Это ведь действительно так — с самого первого бала в столице Софика, часто даже не вполне осознанно, умудряется привлекать к себе море не всегда нужного внимания. Чего стоит только та её ошибка на первом балу, что она протанцевала с Тобиасом?..

— Вы говорите ужасные вещи! — хихикает Софика. — Право слово, совершенно ужасные!

Эти ужасные, чудовищные слова заставили бы Амалью грохнуться в обморок (конечно же, не совсем всерьёз — Амалью было сложно довести до настоящего обморока), а Руфину побледнеть и отказаться от танца. Но Софика только хихикает и позволяет Уильяму сжать её ладонь чуть крепче, чем прилично.

Улыбка Уильяма становится шире. Он кажется вполне довольным и собой, и партнёршей по танцу. И Софика думает вдруг, что танцевать с ним почти столь же приятно и хорошо, как с Тобиасом и Джеком (хотя, с этими двумя, всё же, намного приятнее).

— Только ведь вы со мной вполне согласны! Признайтесь же в этом! — в глазах Уильяма зажигаются не по возрасту озорные огоньки.

И Софика, смеясь, признаётся. По правде говоря, ей начинает казаться, что сейчас она готова соглашаться с любыми его словами. И признаваться в чём угодно. У неё перехватывает дыхание и кружится голова. Она чувствует себя ужасно счастливой и весёлой.

И ещё один тур вальса заставляет её пообещать Уильяму вальс и на следующем балу — если Софику, конечно же, до него допустят. Она хихикает, хитренько улыбается, жеманничает и обещает всё, что угодно.

— Держите спину ровнее и не позволяйте никому влиять на ваше настроение — прямо как сегодня! — подмигивает ей Уильям напоследок, когда приходит пора раскланяться друг другу. — О людях, которые заслуживают того, чтобы о них говорили, обыкновенно говорят дурное. А вы определённо заслуживаете.

От Уильяма у Софики чуточку кружится голова. И от танца, быть может. Или от его слов. Или от него самого. Софика не знает. Да и не хочет знать. Ей слишком хорошо, чтобы хоть о чём-то задумываться (например, о Руфине, что, кажется, отчего-то посылает ей ещё один укоризненный взгляд). Софика хочет танцевать ещё и ещё. И желательно — именно с Уильямом. Или с Тобиасом.

С Тобиасом!..

А ведь вальс — семнадцатый из двадцати танцев! Остаётся ещё целых три — включая обещанный весь бал стоящему в отдалении Тобиасу котильон. Котильона Софика ждёт больше всего и даже жалеет, что не предложила тогда Тобиасу пригласить её на одну из кадрилей.

Проносится, словно ветер, весёлая форлана — Софика успевает разве что пожалеть, что этому танцу в пансионе мачехиной кузины уделяется не слишком-то много внимания. Жюли форлану танцует с Юджином, а Амалья — с Томасом. Руфину и Долли Софика в числе танцующих не замечает.

А Тобиас всё стоит в стороне, рядом с сестрой, которая в своём старомодном синем платье кажется несколько неуместной здесь. Он не приглашает на танец ни одну девушку, и это кажется Софике даже почти приятным, но в то же время и несколько волнительным. Быть может, он повредил ногу и вовсе не будет танцевать сегодня?.. Эта мысль причиняет Софике нешуточное беспокойство. Выйдет крайне некстати, если окажется, что он сегодня не сможет с ней танцевать!..

Дальше идёт полька — та самая, что обещана младшему из троих братьев (какой там была их фамилия?), Чарльзу. Это предпоследний танец — следующим будет заключительный, котильон, которого Софика уже никак не может дождаться!

Танцевать с Чарльзом оказывается далеко не так приятно, как с тем же Уильямом, Томасом, Георгом или (Софика помнит свой первый бал) с Тобиасом — Чарльз танцует, впрочем, весьма сносно, и руки его касаются Софики с каким-то трепетом, но Софика отчего-то не видит в этих танцах чего-то чарующего и увлекательного. По правде говоря, этот трепет её даже раздражает.

Софика, впрочем, изо всех сил старается вести себя вполне учтиво — нет никакой вины Чарльза в том, что он нравится ей гораздо меньше Тобиаса, Джека или Уильяма. И ещё десятка кавалеров, что кажутся Софике гораздо более приятными в общении (пусть, Софика и не уверена, что все из них достойнее Чарльза). Стоит быть любезной с этим мальчиком — иначе Софика едва ли когда-нибудь простит себе грубость.

— Какие цветы вам по нраву, мадемуазель Траммо? — интересуется Чарльз чуть неуверенно, глядя на Софику столь восторженным, влюблённым даже взглядом, что та всерьёз думает сослать этого мальчишку, например, к той же Руфине, лишь бы видеть его пореже.

Впрочем, Софике в тот же миг приходит в голову мысль, что и Руфине-то Чарльз не будет особенно нужен. О, сколько Софика знает свою сестру, она всегда стремилась заслужить восхищение более... умных мужчин. Один из прошедших танцев Руфина танцевала со старшим братом Чарльза, Стивеном, который не успел подойти к Софике раньше своего брата. Ох! Подойти он к ней хотя бы на мгновенье раньше!..

— Красные лилии! — отвечает Софика, вероятно, несколько более сухо, чем нужно. — И одуванчики. Когда они ещё жёлтые. И... меня все зовут просто Софикой. Зовите меня так.

Глаза у Чарльза загораются таким восторгом, что Софике даже хочется окатить его холодной водой. О, и почему же к Софике не подошёл один из его старших братьев, а лучше и вовсе кто-то совершенно посторонний! Сейчас Софика изо всех сил корит себя за то, что не додумалась тогда отказать Чарльзу, сославшись на то, что все танцы у неё уже расписаны!..

Ох, как Софику это раздражает! Она и сама не знает — отчего. Но от Чарльза ей хочется как-то отстраниться — даже пуще, чем от зануды Фредерика. И Софика едва может дотерпеть до конца польки, чтобы отстраниться. С улыбкой, разумеется. Которая не сходит с её лица ни на мгновенье за сегодняшний вечер.

— Вы не танцевали на этом балу ни одного танца! — замечает Софика Траммо то ли несколько удовлетворённо, то ли с долей ласкового упрёка, когда Тобиас оказывается рядом с ней перед самым-самым началом котильона. — Вы весь бал стояли рядом со своей сестрой, не пригласили на танец ни одну из девушек и только и делали, что сверлили меня взглядом!

Софика вдруг думает, что слова эти, должно быть, прозвучали несколько неподобающим с её стороны. Но долго задумываться над этим не получается. Восторг от котильона, завершающего этот бал, захлёстывает её с головой. Она одна из немногих сегодняшних дебютанток, которые вступают в этот танец — Софика из знакомых себе девушек может насчитать лишь Арабеллу, Амалью и Констанцию. Остальные уже стоят рядом с мачехиной кузиной.

Софика не знает, отчего это вызывает в её душе волну какой-то почти неприличной в данной ситуации гордости. Она и Арабелла — вот единственные две девушки пансиона мачехиной кузины, которые оттанцевали все двадцать танцев своего шестого бала. Это, вероятно, заслуживает кое-какого уважения.

— Да, боюсь, что смотреть на кого-то, кроме вас, Софика, в этот вечер было выше моих сил! — смеётся Тобиас, выполняя положенный по танцу изящный поклон. — Право слово, я почти изнываю от ревности при мысли, со сколькими кавалерами вы сегодня танцевали!

Софике приятно держать его за руку. Приятно чувствовать рядом с собой. И очень комфортно. Не так, как должно быть девушке рядом с посторонним, в общем-то, мужчиной.

— В таком случае, наверное, хорошо, что я не стану вашей женой, — в голосе улыбающейся Софики отчего-то оказывается куда меньше веселья и озорства, чем она рассчитывала, — потому что я обожаю танцевать, обожаю быть в центре внимания и не готова от этого отказываться в угоду кому-либо.

Тобиас долго ничего не говорит. Лишь смотрит во время танца на Софику таким взглядом, что ей даже становится чуточку неловко из-за слетевших с её губ слов. Впрочем, пока каблучки её танцевальных туфель стучат по гладкому полу бального зала, Софика не может задумываться об этом слишком долго.

Даже если слова её кажутся Тобиасу грубыми или оскорбительными (или жалкими, что ещё хуже), Софика не может перестать получать удовольствие от танца, которого ждала, наверное, с самого полонеза. О, да она никому на свете не позволит себя всерьёз расстроить во время бала!..

— А если я пообещаю вам поумерить свою ревность, захотите ли вы стать моей женой? — слова эти, сказанные в шутливой манере, почему-то заставляют сердце Софики сжаться.

В танце Софика поворачивается к Тобиасу слишком резко, слишком поспешно, должно быть, мгновенно выдавая то, что происходит у неё на сердце. Ей кажется, что лицо у неё горит от произнесённых им слов, а сердце бьётся сильнее, чем нужно. От самой мысли о втором предложении...

— Если вы пообещаете мне это, я пообещаю вам подумать! — улыбается Софика несколько менее кокетливо, чем ей хочется.

Остаток котильона проходит в молчании, но Софику это почти не тревожит. Её сердце трепещет совсем от другого — вовсе не от мыслей о сегодняшнем бале. Софика старается следовать совету Уильяма. Но это, должно быть, получается не слишком-то убедительно.

Котильон заканчивается взаимными поклонами, после которых, насколько Софика припоминает уроки из пансиона, кавалер обязуется довести даму либо до её наставницы, либо до мужа, либо до любого человека, что за неё отвечает. Тобиас подаёт Софике руку — как и положено приличиями.

Они неторопливо идут — можно даже сказать, шествуют — по залу, неспешно кланяясь другим проходящим мимо парам и отвечая им на поклоны (второе отчего-то происходит чаще). Партнёры по котильону Арабеллы и Амальи, тоже склоняются в поклоне первыми. Вместе с Арабеллой и Амальей, конечно же.

К мачехиной кузине и Тобиаса, и Софику, пропускают первыми. Обе пары выстраиваются за ними.

— Я обещаю вам не выказывать более ревности, — говорит Тобиас тихо, наклонившись едва ли не к уху Софики, прежде, чем окончательно передать на руки мачехиной кузине, и Софика Траммо не может сдержать чересчур уж довольной улыбки, как ни пытается.