Сестры скорпиона (гет)

Антарес

С юности слетела позолота,

Растворившись в ведьминой крови,

В жизни не хватало мне чего-то.

Что ж, наверно — искренней любви.

Я, в погоне с гордостью, невольно

Чуть не доигралась до костра.

Сердце рвать руками — было больно…

Впрочем, я нашла тебя сестра.

Пусть я в колыбели не качала,

Пусть не заплетала кос твоих,

Но судьбу перепишу сначала -

Сердце, знаешь, бьется за двоих.

Жизнь стремительно закружилась, завертелась — ослепила яркостью красок и кажется, совершенно не собиралась останавливаться в своем бешеном танце. Все менялось с такой невероятной скоростью, что я и удивляться не успевала. Месяц, что прошел со свадьбы Элайв, отныне принадлежавшей к королевскому роду Фернеолов, но зато оставившей мне в наследство — вот ирония! — свою фамилию, отпечатался в памяти лишь своей счастливой круговертью. Все эти приемы, затянувшиеся торжества в честь бракосочетания юного принца (надо пояснить, что и сам Бертран умело подогревал интерес к своему семейному счастью, хвастаясь Элайв перед всеми, как неразумный, но крайне горделивый ребенок… впрочем, почему — «как»?), — так вот, все эти затянувшиеся торжества, несмотря на крайне полезное для меня свойство убивать время, все же достаточно сильно выматывали беднягу Эл, и я не могла этого не замечать. Но на удивление, она справлялась очень хорошо — настолько хорошо, насколько этого вообще можно было ожидать, памятуя о ее происхождении.

Я даже как-то осторожно спросила у нее:

— Элайв, ты никогда не была на воспитании у какой-нибудь благородной особы? Ты на удивление хорошо справляешься со всем этим.

Но та лишь грустно покачала головой:

— Ты льстишь мне, Антарес. Впрочем… сейчас, вспоминая, мне кажется, что моя наставница, Мария, была не простого происхождения, — сестра нахмурилась. — То, как она держалась, как говорила… но… странно все это, честно говоря. Я не хочу, мне сложно вспоминать, прости.

И я деликатно перестала расспрашивать — в конце концов, потеря наставницы для любой из нас становилась тяжелым ударом, от которого невозможно оправиться полностью, никогда. О, я, разумеется, понимала Элайв — моя собственная рана от потери злобной, сварливой, желчной, лживой, но такой родной и понятной Вильгельмины, не заживала столько месяцев… и вряд ли когда-нибудь заживет.

Улыбаться, переваливаться сытой уточкой вслед за всем враз потребовавшейся сестрой по замковым переходам и галереям, часами стоять около трона, закрывая королеву в жаркий день огромной тенью своего живота, суетиться, раздавать указания слугам… да мало ли дел у беременной фрейлины королевы, не знающей, как скоротать свое время?

Между прочим, вскорости Маргери совершила поистине беспрецедентный поступок, назначив меня на должность первой фрейлины — наверное, для того, чтобы у нее освободилось намного больше времени для третирования недостойной Анны Файтер.

На самом деле, несчастная королева, видимо, совсем не мучалась от отсутствия совести, своей достопочтенной особой занимая практически все мое время. Я вынуждена была проводить с ней неотлучно все дни, но, признаться, использовала любую возможность, чтобы сбежать из-под ее монаршего надзора — хорошо, что хотя бы Эл часто меня выручала, с самым честным видом заявляя, что на многочисленных приемах ей без меня ну никак, совершенно никак не обойтись. Видно было, что Маргери злилась, злилась не на шутку, но ничего не могла поделать с устало-просительным выражением на лице Элайв.

Все-таки, что бы там не говорила сама Эл, королева ее отнюдь не ненавидела, в отличие, скажем, от меня самой — более того, можно сказать, что девушка была единственной, — ну, кроме, естественно, Генриха, — кому королева, пусть с неохотой, но уступала. В чем-то. Иногда. Но это все же было очень большим достижением в общении с нею.

К тому же в Ферлиберт наступило время для традиционного турнира, а это значило, что вскоре на сестру должны были обрушиться новые хлопоты. Но кроме меня, это, похоже, никого не волновало — все остальные, включая Бертрана и Беатрис, радовались, точно маленькие дети. Меня же во всем этом радовало только одно — сестра сумела каким-то невероятным способом оговорить для меня право сопровождать ее.

Королева уступила невестке с явной неохотой, и при любом удобном случае старалась заполучить меня обратно — что ж, видимо, издевательства над безропотными слугами не приносили ей такого удовольствия.

Так или иначе, принужденная проводить большую часть своего времени с одной только Маргери или в сумасшедшей, выматывающей суете по замку в тщетных попытках всюду успеть за Эл, я уставала сверх всякой меры и даже была вынуждена отменить обучение сестры магии — теперь уже, похоже, окончательно. Но на самом деле это был довольно ожидаемый исход, ведь помимо того, что заботы, совершенно не касающиеся колдовства, накрыли и меня, и ее с головой — так еще я, похоже, исчерпала тот запас знаний, которые обязана была передать ученице согласно обряду Верности — свитки Вильгельмины в руках Элайв артачились и представали девственно чистыми — им просто-напросто больше нечего было ей рассказать.

А это могло означать только одно — Элайв Файтер, то есть, простите, уже Фернеол, наконец-то готова пройти инициацию — обряд посвящения, благодаря которому она, из когда-то столь презираемого ею статуса простой ученицы, перешла бы в несколько иное положение, и наконец-то стала бы самой настоящей ведьмой.

Когда-то она мечтала об этом, но… Вот только нужно ли это ей сейчас, когда она сменила свободу лесов и долин на дворцовые своды, меч — на веер, лук и стрелы — на украшения, котел с зельем — на расшитое драгоценными камнями платье, а личное счастье — на дурака Бертрана.

Хотя… насчет сестры я все же не сомневалась, более того, я была уверена, что она готова к инициации, да и была готова к ней, еще до встречи со мной… но вот только не была готова я. Не подумайте, что я следовала примеру прочих ведьм, из корыстных побуждений не желавших расставаться со своими удобными служанками, безропотными ученицами, вовсе нет. На самом деле, зря я здесь клевещу на сестрицу — к обряду не готова была именно я, и никто иной. Думаю, не стоит объяснять причину — пока я беременна, а, следовательно, целиком лишена магии, я даже дохлую мышь не способна посвятить в ведьмы, не то что Элайв…

Меня вообще в последнее время все больше и больше тяготила и беременность, и все усиливающееся с каждым днем, ставшее почти болезненным желание колдовать — главным образом, из-за королевы, которая измучила меня совершенно. С каким бы удовольствием я бы уменьшила ее до размеров крохотной фарфоровой статуэтки, так, чтобы она могла бы только пищать тонюсеньким голосочком, да размахивать кулачками, которые были бы не больше булавочной головки.

О, я бы посадила Маргери в карман, целыми днями носила бы ее при себе… кормила бы ее только крошкой сухого хлеба и капелькой родниковой воды в день, и читала бы, читала ей бесконечные нотации, пока она и в самом деле бы не разрыдалась слезами раскаянья, согласившись до конца жизни быть добродетельной женщиной, и не притеснять своих бедных, замученных, и, к слову, несколько беременных придворных дам.

Без иронии можно было сказать, что неистощимой фантазии Маргери стоило позавидовать — мерзостными выдумками касаемо моей биографии — я все не решалась даже подумать о том, откуда королева может меня знать, а самое главное, СКОЛЬКО она может знать о настоящей Анне Эстер, — так вот, этими сплетнями, неизвестно откуда почерпнутыми, она отнюдь не ограничивалась, будто бы вежливо ставя меня в известность: «Я прекрасно знаю, кто ты, милочка, но пока давай притворимся, что это не так. А ты за это будь добра — терпи всю ту грязь, что я милостиво соизволяю на тебя ежедневно выливать».

— Будьте любезны объяснить, милочка, что происходит между вами и моим сыном, — неожиданно протянула Маргери, нарушив мертвую, точно сгустившуюся тишину в маленьком, тесном зальчике, своеобразной камере пыток, где она обычно любила проводить время (из окна открывался чудесный вид на расположенное неподалеку озеро).

Я, склонясь над тканью, опять вышивала какой-то дурацкий узор — это был еще один из методов моего унижения, изобретенных лично королевой лично для меня — этот, например, был известен под названием «почувствуй себя ничтожеством» — не раз я видела, как расшитые мною ткани идут на нужды слуг.

От звуков ее голоса я вздрогнула и поранила иглою палец, пропустив при этом ее вопрос мимо ушей.

Разумеется, это досадное происшествие не укрылось от вечно все подмечающих глаз моей мучительницы:

— Какая вы неловкая, Анна! С иголкой умеет обращаться даже шестилетняя девочка, а вы настолько неловки…

— Простите, ваше величество, — поспешила повиниться я, краем уха дослушивая сожаления в том, что я невероятно рассеянна, крайне вольно веду себя с монаршей особой, и прочее, прочее, прочее…

Право, моментами Маргери всерьез напоминала мне Вильгельмину — иногда я с неким даже суеверным ужасом ловила себя на мысли, что жду, будто она вот-вот достанет из-за пазухи тяжелый фолиант и со вздохом примется вдалбливать в меня основы магического искусства. Наверное, все королевы-матери так сильно похожи друг на друга — избыток власти в юности через много лет превращает неплохих в общем-то, благородных женщин, в самых настоящих ведьм. Причем кого-то в переносном — а кого то и в самом что ни на есть буквальном смысле.

— Я, кажется, задала вам вопрос, — ледяной голос королевы вывел меня из оцепенения и тут же снова вогнал меня в ступор. — Что происходит между вами и моим сыном, принцем Эддардом?

Я постаралась взять себя в руки — в конце концов, сама я не позволила себе почти ничего предосудительного, не винить же меня в том, что принцы, коим она приходится матерью, привыкли позволять себе недопустимые вольности!

— Ваше величество, — пролепетала я, — я, несомненно, глубоко уважаю наследника престола, а также его супругу, леди Беатрис и… — закончить фразу я не успела, Маргери мена перебила, голос ее был жестким:

— Это все, несомненно, делает вам честь — но смотрите, чтобы не переступить ту грань, за которой эта честь может быть потеряна.

Серые, строгие глаза королевы, такие же ледяные, такие же ужасные, как и у ее сына, внимательно изучали меня, будто бы просвечивая насквозь, проникая в самую душу — и кто знает, как много они там видели?

— Ваше величество… что бы вы ни имели в виду…уверяю вас, что вы несколько заблуждаетесь, ведь я не испытываю и не могу испытывать к его высочеству ничего, кроме преданности подданной…

Но она меня не слушала:

— Возможно, в связи со свадьбой вашей сестры, у вас появились какие-то надежды, какие-то планы по поводу кронпринца… Не обольщайтесь, леди Файтер, — она с каким-то особым, желчным выражением произнесла мою фамилию. — Мой сын женат… а вы, при удачном для вас стечении обстоятельств… сможете стать лишь одной из многих.

— Простите, за дерзость, но не думаю, что я давала какой-либо, даже малейший повод так думать о себе, ваше величество, — тихо проговорила я, в этот момент готовая под землю провалиться от стыда и неловкости. Под землю я, однако же, не провалилась, за неимением пропасти ограничившись простым обмороком — в помещении было, мягко говоря, душно: возможно, именно поэтому коварная женщина и выбрала его, а вовсе не из-за прекрасного вида.

Спустя некоторое время, открыв глаза, я наткнулась на изучающий взгляд Маргери, который она, впрочем, тут же попыталась изменить на испуганно-участливый. Получилось у нее, мягко говоря, неважно.

— Ах, дорогая, вы так меня напугали! — по-моему, скорее огорчила. Тем, что не умерла. — Не нужно же настолько близко к сердцу принимать мои слова — поверьте мне, я забочусь лишь о вашем благе и только.

— Да, ваше величество, — пробормотала я, неловко приподнимаясь. Меня все еще мутило. — Я понимаю это, и вы даже представить не можете, как я вам благодарна за такое искреннее ко мне участие. Но прошу вас, ваше величество — позвольте мне покинуть вас — мне необходим… свежий воздух.

Не представляю, как мне удалось выговорить все это и вновь не потерять сознание. Тем не менее, Маргери милостиво кивнула, и я со всей возможной поспешностью покинула ее, всем сердцем мечтая о глотке прохлады.

Ноги сами понесли меня к озеру, но… только не меня одну. Я слишком поздно заметила, что, на пару шагов опережая меня, в том же направлении двигалась и Беатрис со своим родственником Ридвеллом, также прибывшим на турнир. Они были настолько увлечены друг другом, что меня совершенно не замечали.

Движимая любопытством, я потихоньку пошла за ними.

Надо сказать, что меня с самого приезда Дорана Ридвелла меня крайне интересовало отношение к нему Беатрис: девочка буквально сияла, всюду неотлучно следуя за своим вновь обретенным другом, к вящему удовольствию последнего — это было очень и очень заметно. Я вообще подозревала, что разгадала причину похоронного настроения леди Эллиот перед свадьбой — уж не в этом ли благородном юноше было все дело?

Вот мне и представился случай это выяснить — и разве я могла его упустить? Поэтому я, отбросив всякие сомнения, двинулась вслед за парочкой.

Кое-как спрятавшись в густо росшем неподалеку кусте сирени (ветки немилосердно царапали кожу и путались в волосах), я затаила дыхание и прислушалась к разговору.

— Доран, зачем вы меня сюда привели? — прозвучал веселый голос Беатрис. Я осторожно отодвинула мешающие мне листья и увидела, что она улыбается такой счастливой улыбкой… Последние сомнения развеялись, к тому же я слышала, как она называет его по имени… черт, да она даже Эддарда, собственного мужа, называла «его высочеством»! А тут…

Ситуация была понятна. Однако из куста я выбираться не спешила — мне стало по-настоящему интересно, что же будет дальше.

— У меня для вас сюрприз, Беатрис, — точно такая же улыбка появилась и на губах Ридвелла. С этими словами он принялся расстегивать свой камзол.

Мысленно крестясь, готовая в любой момент выскочить из куста и прекратить сие непотребство, я неожиданно заметила, что он достает из-под камзола… белого щенка.

Я не смогла сдержать смеха, и, наверное, была бы в ту же минуту разоблачена, как вдруг окрестности потряс невероятный по громкости радостный вопль Беатрис.

— Георг! О, Доран, как же вам удалось? Ведь моя мать ни за что не разрешала мне взять его с собой…

— Все дело, видимо, в моем обаянии, — хитро улыбнулся он. — Хотя на самом деле я совершил тяжкий грех — я просто украл его из вашего дома. Не представляю, как буду каяться в этом на исповеди своему духовнику.

— Спасибо вам, о, спасибо, я так скучала по Георгу… и вам, — огромные зеленые глазищи Беатрис блестели так ярко! Одной рукой она, точно величайшее сокровище, прижимала к своей груди зверька, другой осторожно обняла Ридвелла, почти уткнувшись носом в его плечо. — Теперь я совсем счастлива, Доран.

Я готова была поспорить, что если бы ее спутник был девицей, он бы сейчас восторгался не менее бурно. Но надо отдать ему честь — на лице он сохранял спокойно-счастливое выражение, и не принимался чуть что, скакать и прыгать… в отличие от того же Бертрана. Видимо, ему больше нравилось обнимать Беатрис — тем более, что из поцелуев, большей частью достававшихся щенку, некоторые, по-видимому, случайно, выпадали и на его долю.

— Какая мерзость, — прокомментировал спокойный голос за моей спиной. Я в страхе обернулась, так, что куст затрещал, очень громко. — Надеюсь, она не притащит эту гадость в мою постель — разумеется, я о собачонке, хотя с леди Эллиот станется…

Передо мной стоял Эддард, с крайне заинтересованным видом наблюдавший за разворачивающимся действом. В его присутствии моя голова решительно отказывалась соображать, так что я в очередной раз не придумала ничего умнее, нежели шепотом спросить:

— Простите, ваше высочество, но… что вы здесь делаете?!

— Да собственно, то же, что и вы — подслушиваю и подглядываю. Только у меня для этого несколько больше оснований, вы не находите?

— Беатрис не виновата, — вяло возразила я, потому что невиновная девчонка в очередной раз по ошибке вместо своего Георга поцеловала отнюдь не своего Дорана.

Эддард тоже это подметил, поэтому с ехидцей заявил:

— Да-да, я вижу. И знаете, мне как-то не хочется оставаться в долгу у собственной жены.

Пока я заторможенно соображала, каким это образом Эддард не собирается «оставаться в долгу», этот несносный человек меня поцеловал — причем самым досадным было то, что я осознала, что именно я делаю, только секунд через пять.

Едва мне удалось вырваться из рук принца — и попутно потревожив еще несколько веток, — и слегка отдышаться, как Беатрис внезапно обернулась.

— Мне казалось, я слышала какой-то шум, — с сомнением поделилась она со своим спутником.

— Наверняка это ветер, — его голос звучал до непозволительности мечтательно.

— Нас едва не обнаружили, — радостно заявил Эддард. — Знаете, мне начинает нравиться эта ваша совершенно неприличная затея подглядывать за моей драгоценной супругой.

— Вы, между прочим, занимаетесь сейчас тем же самым, — заспорила я.

— Разве? Неужели Беатрис тоже ваша жена?

— Мне показалось, я слышала голоса, — внезапно вздрогнула та. — Если нас увидят, Доран…

На сей раз в шуме были уличены совершенно ни в чем не повинные птички, что делало честь воображению сэра Ридвелла — на самом деле я ворочалась в кусте, точно раненая медведица, о чем мне не преминул сообщить невежливый принц Эддард. И что на него нашло? Не иначе, Бертран покусал — сегодня как раз полнолуние.

— Она называет его по имени, — внезапно отметил Эддард и нахмурился.

— И здесь вы тоже не собираетесь оставаться в долгу? — с иронией спросила я.

— Разумеется. Отныне вы тоже обязаны так ко мне обращаться.

— Простите, ваше высочество, но это решительно невозможно, — возразила я.

Принц усмехнулся.

— А если я прикажу вам?

— Но я подчиняюсь не вам, а вашей матери, — справедливо заметила я. — Ради бога…

— Надо же, какой набожной вас сделал этот сиреневый куст…

— Простите?

— Слышал я краем уха, как вы, (Анна, кажется вы все-таки отнюдь не такая вежливая и воспитанная дама, когда думаете, что вас никто не слышит) при всяком удобном случае поминаете господ чертей. Как будто вы — переодетый матрос, право, леди Файтер. А вообще нравится мне ваше семейство — ваша сестра владеет мечом не хуже мужчины, вы сквернословите, как мужчина — это и впрямь необычно…

Такого оскорбления я вынести не смогла. В эту минуту мне было уже все равно, что обо мне подумают — и я, разобиженная на весь мир в целом и на Эддарда в частности, с оглушительным треском начала выбираться из своего убежища. Лучше бы я никуда не ходила, лучше бы, право слово, осталась с Маргери. Подумаешь, умерла бы от духоты, зато не умирала бы от стыда… впрочем, с нею это еще вопрос…

— Там медведь, я же говорила! — взвизгнула Беатрис.

Ну спасибо тебе, милая девочка.

Доран Ридвелл положил дрогнувшую руку на эфес шпаги:

— Не бойтесь, Беатрис, если что, я сумею вас защитить, — судя по виду, у бедняги душа ушла в пятки, но, тем не менее, он, похоже, собрался героически умирать, зашагав по направлению к злополучному кусту — во всяком случае, Эддард его точно убьет.

Но того, видимо, и впрямь покусал Бертран, потому что он внезапно схватил меня за руку, и куда-то потащил, успев только выдохнуть:

— Скорее, нас сейчас заметят!

Либо я сошла с ума, либо он, потому что ожидать такого от Эддарда… лично я склонялась ко второму варианту. Размышлять о душевном здравии кронпринца мне, впрочем, долго не пришлось — бегать с моим животом? Увольте.

Впрочем, за руку меня Эддард тащил довольно-таки быстро, да и сиреневый куст весьма значительно повлиял на мой внешний вид, так что я надеялась, что нам удалось остаться не узнанными.

— Что вы творите, ваше высочество? Что за ребячество? — спросила я, когда мне все же удалось убедить Эддарда остановиться. Из-за шума крови в ушах я почти ничего не слышала, даже собственный голос долетал до меня с трудом. В боку что-то закололо, перед глазами плавали какие-то веселые, разноцветные пятнышки.

— Это вы виноваты, леди Файтер, — безапелляционно заявил Эддард. — Рядом с вами я вечно совершаю необдуманные поступки. Например, сейчас я даже представления не имею, куда я вас притащил.

Я огляделась. Неподалеку была вырыта ужасная на вид яма, наполненная отвратительного вида водой.

— И я, если честно, тоже. Это было в высшей степени неразумно, и…

С приветливым чавканьем мою ногу приняла в объятья жидкая грязь.

— О, черт!

Элайв Фернеол

С каждым днем гостей в столицу прибывало все больше, и я уже не помнила имена тех, кто приехал два дня назад, а мне представляли все новых и новых рыцарей и их дам... В конце концов, все они слились у меня в один сплошной поток, и я начала жалеть, что не веду список. Возможно, будь Ферлиберт моей родиной, пришлось бы проще, ведь я знала многих крупных лордов Терравирис, но увы.

В конце концов, какой смысл во всех этих знакомствах, если я не отличу одного рыцаря от другого? И в итоге я стала сбегать от мужа и от его придворных... Он укорял меня, сердился, но вскоре ему пришлось смириться, у него просто не хватало времени на то, чтобы искать меня или читать мне нотации, чем я нагло пользовалась.

Не думайте, что мне не чем было заняться. Обычно я уходила в самые пустынные уголки замка (а, несмотря на наплыв гостей, такие еще остались) и продолжала там свои тренировки с мечом или луком. То, что я стала благородной леди, вовсе не отменило моей любви к ощущению приятной тяжести стали в руке или к дрожанию тетивы.

Однако Бертран, эта хитрая лиса, нашел выход. Вместо того, чтобы искать меня самому, он посылал своего оруженосца, Оберина. И мальчик, надо отдать ему должное, находил меня, хотя первый раз это стало неожиданностью...

Как обычно, стреляя в цель, которую мне приходилось рисовать углем на стене, я не ждала гостей. В крыле было пустынно и тихо. Пылинки кружились крошечными белыми мошками в лучах света, казалось, что прислушавшись, можно даже услышать их движение. Вот чего мне так не хватало: полной и абсолютной тишины. Я спокойно прицелилась и собиралась уже пустить стрелу, как вдруг услышала взволнованное:

— Миледи!

Надо ли говорить, что рука моя дрогнула от неожиданности, и стрела полетела далеко мимо мишени. Рывком обернувшись, я увидела невысокого мальчика, рыжего, словно осенняя листва... Не требовалось большого ума, чтобы догадаться, кто это.

— Ты, должно быть, Эллиот?

— Точнее, Ридвелл, миледи. Мое имя Оберин. Я оруженосец вашего мужа.

Только этого мне не хватало...

— Его высочество хотел мне передать что-то?

Мальчик заметно смутился:

— Да, миледи... Точнее… Я не решусь этого повторить.

Ого, интересно, что же такого Бертран мог сказать?

— Он сильно сердился?

— О да! Он сказал, что это уже не первый раз, и что он вас уже просил не делать так, и... И еще много вещей.

— Что ж, не хочу расстраивать моего лорда-мужа, но возвращаться к нему я не намерена. Можешь идти по своим делам.

Я отвернулась от оруженосца и продолжила стрельбу, надеясь, что он скоро уйдет. Стрелы достигали цели, но отскакивали от каменной стены, не задерживаясь в ней, а лишь ломая острый кончик. Хорошо бы найти что-то мягкое для стрельбы, только что?.. Я уже успела забыть о мальчике, но тишину вновь нарушил его заинтересованно-ехидный голос:

— А что вы делаете, миледи?

— А ты разве никогда прежде не видел лука? — спросила я, пожалуй, чересчур агрессивно. Спокойно, Эл, это всего лишь ребенок, он не виноват, что нарушает редкие минуты твоего одиночества.

— Видел, но... Вы же леди! Вам не положено...

Я отложила в сторону лук и достала меч из ножен:

— А что ты на это скажешь?

Глаза его удивленно расширились:

— Это настоящий меч?

— Ясное дело, что не игрушечный. Хочешь подержать?

Я чувствовала какую-то неловкость от того, что не знала, как себя вести, но мальчик ничего не замечал: он, не отрываясь, смотрел на оружие жадными глазами и несколько раз быстро кивнул. Я протянула ему клинок. Ох, как хорошо мне был знаком этот взгляд... Когда-то и я смотрела на оружие с не меньшим благоговением. Оберин до смешного осторожно, словно боясь сломать несколько килограммов стали, поднял его перед собой.

— Нравится?

— Еще бы! То есть, да, миледи. Я, конечно, оруженосец, но сам сражаюсь еще недостаточно хорошо — так говорит мой отец. Он обещал мне подарить меч, когда я докажу, что достоин его, — и мальчик нехотя вернул мне оружие.

— А как он определит, достоин ты или нет?

Оберин пожал плечами:

— Об этом он не говорил.

Эти растрепанные рыжие волосы и озадаченный вид... Он кого-то напоминал мне, но я никак не могла вспомнить, кого.

— Так что мне передать его высочеству?

Нехорошо просить ребенка врать, но если он скажет правду, ссоры не избежать... Какая дилемма!

— Если ты не выполнишь поручение, что тогда?

— Его высочество заставит меня лишний раз чистить его доспехи, — безразлично пожал плечами мальчик. И, похоже, он будет делать это не в первый раз. Не самая приятная работа, однако, она входит в его обязанности, жалость тут неуместна. И все же...

— Оберин, ты можешь мне кое-что пообещать?

— Да, миледи.

— Я пойду с тобой, если ты не расскажешь моему мужу о том, что видел. Идет?

Глаза мальчика озорно блеснули:

— А разве он не знает?

— Знает, но не все... Так ты обещаешь?

— Конечно, миледи, — с улыбкой поклонился Оберин и тут я вспомнила! Да и как я могла забыть! Мальчик напоминал мне Ежика... То есть, я называла его Ежиком, для остальных он был Еж. Я так и не узнала, как его звали на самом деле, но когда мы нашли его, он представился именно так. Мы обнаружили его в лесу, умирающего от голода... И что бы вы ни думали о разбойниках, ни у кого и мысли не возникло поднять руку на ребенка. Мы выходили его, накормили, согрели и предложили остаться с нами, на что мальчик с радостью согласился. Вскоре Еж оказался незаменимым для нас: маленький и жилистый, он мог проникнуть куда угодно, и ни у кого не вызывал подозрений. Мы могли поручать ему самые сложные дела, и он всегда справлялся. Ежик стал для меня младшим братом, о котором я могла только мечтать. Этот мальчик был мне так дорог! Я даже хотела открыть ему свою тайну, но не успела. Судьба часто несправедлива к самым беззащитным из своих подопечных — нам так и не удалось выяснить, что именно произошло, и кто ранил нашего любимца. Наверное, какой-нибудь дворянин решил проучить мальчишку за воровство... После того, как мы его похоронили, я ушла от разбойников.

А теперь он, словно живой, стоит предо мной, и яркие лучи играют на его одежде... Сколько лет прошло с того дня, когда я его видела в последний раз!

— Миледи? Все хорошо? — мальчик обеспокоенно наблюдал за мной, пока я погрузилась в воспоминания.

— Конечно, Оберин, конечно... Идем. Обрадуем моего лорда-мужа, — со вздохом закончила я.

Казалось, столица не могла вместить еще больше народу, но ей пришлось. В день открытия яблоку некуда было упасть: горожане, рыцари, дамы и любопытные приезжие сновали по улицам, создавая жуткое столпотворение. Ристалище находилось за городом, что было очень благоразумно, иначе город просто лопнул бы. Через час должно было состояться открытие турнира, и королева любезно предложила нам присоединиться к ней и добраться до назначенного места вместе, в ее карете. Впрочем, это было любезностью для меня и для Беатрис, но не для Антарес, которая и так проводила целые дни вместе с королевой.

— Наши мужчины, должно быть, уже там... Не так ли? — вежливо поинтересовалась Маргери, как только мы отправились в путь.

— Его высочество принц Бертран уехал еще утром, так что полагаю, что да, — с поклоном ответила я.

— А мой старший сын?

— Кронпринц говорил, что будет вместе с братом, — сказала Антарес, но вместо благодарности получила от королевы лишь ледяное:

— Я спрашивала у его жены, а не у вас.

— Леди Файтер сказала все правильно, — кивнула Беатрис, словно не заметив тона свекрови.

Пока королева продолжала молча прожигать взглядом мою сестру, я смотрела на город и удивлялась, как он изменился! Всюду флаги, гербы участников турнира, венки из цветов... Должно быть, казна получает не меньше, чем тратит на это празднество. Достаточно представить, какую прибыль получают хозяева трактиров, кузнецы, кухарки и слуги, чтобы понять, почему все горожане так любят турниры.

Тем временем мы приближались к ристалищу... Вокруг него виднелся ровный строй палаток, пестрящих разноцветными флагами. В них рыцари готовились к выходу на поле боя, а тем, кому не хватило места в городе, там же и жили.

— Как долго продлится церемония открытия?

— Несколько часов, полагаю... В этом году много участников...

Антарес стоило больших усилий не застонать, но это и не потребовалось бы: достаточно было взглянуть на ее лицо, чтобы понять, как неподдельны ее страдания.

— Ваше величество, — перебила я королеву, — не будет ли милостивее отпустить мою сестру раньше? Ей сейчас непросто приходится...

— Это благоразумно, — поддержала меня Беатрис. — Зачем зря рисковать здоровьем леди Файтер и ее ребенка?

Королеве нечего было возразить, но и сдаваться так просто она не собиралась:

— Посмотрим. Если леди Файтер вдруг станет плохо, разумеется, я отправлю ее в замок, если же нет...

Прости, сестра, мы старались тебе помочь.

А церемония открытия, действительно, обещала быть долгой, ведь перед трибунами должны были пройти все участники турнира, а их было почти полсотни. Герольд объявлял дом и имя каждого, после чего рыцарь выезжал на поле под громкое приветствие трибун. День был солнечным, что было большим невезением, как для зрителей, так и для участников, так что, когда число представленных рыцарей перевалило за тридцать, церемония шла уже не так бодро. Рыцари старались отличиться и запомниться: кто-то яркостью герба и богатством вооружения, кто-то поведением. Один из воинов, представленный как Дункан из дома Алистеров, одарил дам, сидящих в первом ряду, красными розами; другой, имя которого я не запомнила, пустил в воздух несколько стрел, с привязанными к ним лентами цвета его герба...

По традиции, Фернеолы шли последними, после Эллиотов, так что зрители уже успели заметно заскучать, когда герольд, наконец, объявил:

— Фернеолы! Сэр Эддард и сэр Бертран!

Ну наконец-то... Мужчины выехали на ристалище в полной амуниции, приветствуя трибуны. Я заметила, что Беатрис довольно спокойно встретила своего мужа, то и дело бросая взгляд в сторону Ридвеллов. Маргери благосклонно кивнула сыновьям, когда они проезжали мимо, я сделала то же в ответ на приветственный жест Бертрана. Анна, очевидно, решила сделать вид, что вообще не принимает участия во всем этом, но все-таки не удержалась и фыркнула, когда несколько горожанок кинули цветы принцам.

После этого небольшого парада король Генрих сказал несколько традиционных слов и представил своих коллег-судей: Меррида Эллиота, лорда южных земель, и его родственника Уолтера Ридвелла. Когда все формальности были соблюдены, рыцари выстроились по всему ристалищу, обратившись лицом к королю. Преисполненный торжественностью от важности момента, король громко вещал:

— Высокие и могущественные принцы, сеньоры, бароны, рыцари и дворяне, каждый из вас, поклянитесь вашей верой, вашей жизнью и вашей честью, что на этом турнире вы не будете умышленно поражать соперника острием вашего меча!

— Клянемся! — грянули рыцари.

— Что никто из вас не начнёт нападать на другого, пока это не будет дозволено!

— Клянемся!

— Если чей-нибудь шлем свалится, — продолжал король, — то никто не прикоснётся к этому рыцарю, пока он не наденет его обратно, и вы согласны с тем, что если вы умышленно сделаете обратное, то вы потеряете своё оружие и коней, и будете изгнаны с турнира!

— Согласны!

— Судьи везде и во всём наблюдают за порядком, и они могут карать все нарушения без разбора!

— Согласны!

— В этом вы клянетесь верой, жизнью и честью!

— Да, да, да!

Последнее \"да\" потонуло в приветственных криках горожан и громких аплодисментах благородных дам.

— Призываю считать турнир открытым!

На сегодня это было все, а вот завтра рыцарей ждало первое испытание: жребий разделит их на два войска, которые, конные, с щитом и мечом, сразятся на ристалище. Довольно опасно, на мой взгляд, но, как все любили мне повторять, \"это же турнир!\".

Вечером весь город пировал. Не было такой таверны или кабака в столице, где бы не собрались хмельные гуляки. В палаточном лагере рыцарей накрыли широкие столы, накрыли их и в королевском замке. На пир нам с мужем полагалось идти вместе, и это было проблемой: он все еще обижался на меня. Наши пререкания длились уже не первый день и порядком вымотали нас обоих.

— Я же пообещала тебе, что такого больше не повторится, — повторила я в очередной раз.

— Да, пообещала, как и много раз до этого, — устало согласился муж.

— В конце концов, что такого страшного я сделала?!

— Ты бросила меня одного принимать гостей!

— А это так сложно? Конечно, куда уж принцу и рыцарю с этим справиться!

— Мы должны делать это вместе, потому что мы теперь супруги. Это обязанность!

— Кто бы говорил об обязанностях, Бертран... Можно подумать, ты выполняешь все, что от тебя требуют!

— Все, или почти все. Но я не сбегаю! Что у тебя за привычка...

Еще чего не хватало! Я же не критикую твои привычки, хотя мне есть что сказать!

— Ну я же извинилась!

— Мне не нужны твои извинения, я должен быть уверен, что этого не повторится!

Помните, я говорила, что мне нравятся эти попытки моего мужа измениться? Забудьте.

— Этого больше не повторится! Доволен?

— Нет. Слов мало.

Ну почему, почему ты так упрям?! Почему тебе всегда нужно добиваться своего? Избаловала тебя Маргери...

— Ну и ладно! Я сделала все, что могла! То, что ты не хочешь мне поверить, уже не мое дело.

Нет ничего паршивей ссор, особенно таких мелких... А мне еще с ним весь вечер сидеть. И еще много-много вечеров... Вот она, проза семейной жизни.

— Идем? — он протянул мне руку, и я со вздохом ее приняла.

— Конечно, ваше высочество.

В зале собрались уже почти все, даже Антарес, хотя я заранее упросила королеву, чтобы она не настаивала на присутствии сестры. Похоже, ведьма сама захотела прийти, вот только спросить ее о причинах мне не удалось: не знаю, кто отвечал за расположение гостей, но он отсадил Анну к прочим фрейлинам, тогда как я сидела с королевской семьей... Боюсь, что я догадываюсь, кто это устроил.

Я думала, что знаю, что такое богатый пир, но, увидев стол, поняла, что ошибалась. Фернеолы, надо отдать им должное, превзошли сами себя: гости ни в чем не нуждались: ни в блюдах, ни в напитках, ни в развлечениях. Несколько музыкантов и певцов наигрывали веселые мелодии, прерываясь лишь затем, чтобы принять милостиво предложенного им вина.

Король, такой серьезный и торжественный днем, сейчас веселился вместе со всеми, и даже королеву, кажется, проняла эта добродушная атмосфера. Самым мрачным, пожалуй, был Эддард, и вскоре я смогла разделить его настроение.

Оказывается, в Ферлиберт существовало несколько традиций, о которых муж забыл упомянуть... Иногда мне кажется, что вся жизнь королевства состоит из одних традиций, и чтобы знать их все, здесь нужно родиться. Некоторые мне нравились, но некоторые... Одним словом, во время пира супружеские пары должны были пить из одного кубка. Точнее даже поить друг друга в знак особого расположения и любви. И если у короля с королевой это выглядело нежно и мило, то на Эддарда и Беатрис тяжело было смотреть без смеха. Мрачный, как грозовая туча, кронпринц выглядел скорее злобным отравителем из страшной сказки, тогда как Беатрис было настолько неуютно, что она несколько раз пролила вино на своего супруга. Мы же с Бертраном, памятуя недавнюю ссору, выглядели не лучше и делали все подчеркнуто вежливо, не более того. Хотя, надо признать, иногда взгляды моего мужа были настолько красноречивы, что я была готова отбросить гордость и попросить прощения еще раз.

Однако это испытание было только началом. После трапезы начались танцы, и, как вы думаете, кто был в авангарде? Об этом мой муженек тоже забыл предупредить... Спасибо ему, что я еще могу сказать!

Учитывая, что никогда прежде мне этого делать не приходилось... То есть, конечно, танцы — это замечательно, но я понятия не имела, как это делают благородные леди! Прекрасно, просто прекрасно! Когда я сказала ему об этом, он почувствовал себя виноватым (и на том спасибо), и пообещал, что поможет мне. Сначала все шло неплохо: первыми начинали танцевать король и королева, потом две наших супружеских пары, а затем к нам присоединились остальные. Это оказалось проще, чем я думала. И вечер вдруг обрел положенные ему яркие краски... Танцевала я в основном с мужем, но он согласился уступить меня своему отцу, брату, паре рыцарей и Дорану, который подозрительно часто спрашивал у кронпринца разрешения потанцевать с Беатрис, а кронпринц подозрительно часто соглашался.

Не прошло и получаса, как я стала входить во вкус! Так приятно было кружиться в танце со своим мужем! Я снова почувствовала себя девятнадцатилетней девушкой, а это последнее время так редко мне удавалось... Бертран заметил мой благодушный настрой и тихо сказал:

— Ну вот, а ты переживала...

— Ты знаешь, я не люблю сюрпризы.

— Знаю, — вздохнул он, и крепче прижав меня к себе, шепнул в самое ухо. — Я не хочу с тобой ссориться, Элайв, тем более по таким мелочам.

— Как и я.

— Тогда давай забудем то, что мы сегодня друг другу наговорили? — с обезоруживающей улыбкой предложил он. И как я могла ему отказать? Да, давайте будем честны, и зададим вопрос правильно: когда это я могла ему отказать?

— Хорошо. И будем сговорчивее.

— Мы постараемся.

— Обязательно, — поцеловала его я.

И больше он меня не отпускал. Остаток вечера мы танцевали, либо же, в минуты редкого отдыха, пользовались этой странной традицией с кубком, которая вдруг перестала быть обременительной и показалась мне даже забавной. В одну из таких пауз я хотела было подойти к сестре, но меня опередили: Эддард, похоже, что-то пытался ей объяснить, а она возмущенно отвергала его доводы... Из-за гремящей музыки я едва могла расслышать, о чем они говорили. Не желая мешать, я вернулась к мужу, а когда вновь посмотрела туда, где сидела сестра, место уже пустовало. Должно быть, отправилась к себе...

Спустя полчаса в зале осталась чуть ли не половина гостей: остальные, поблагодарив короля и королеву за чудесный праздник, отправлялись в свои комнаты. Некоторые гости, злоупотребившие вином, пользовались помощью друзей и родственников, ибо самостоятельно добраться до своих покоев навряд ли сумели бы. Наконец, когда зал совсем опустел, королева подозвала меня к себе:

— Я вижу, вы хорошо провели время.

— Благодарю, ваше величество, все было прекрасно!

— У моего сына талант очаровывать...

Почему-то мне показалось, что она говорила не о Бертране. Я редко видела ее такой задумчивой и... Печальной. Не ехидной, не обозленной, а именно печально-уставшей, как будто на ее плечи вдруг опустилась вся тяжесть мира. Не думала, что когда-нибудь буду сочувствовать Маргери, но...

— Что-то случилось, ваше величество?

Она вздрогнула. Увлекшись своими мыслями, королева, очевидно, забыла про меня.

— Ну что вы, милая, ничего не случилось... Благодарю вас за беспокойство. Вы не останетесь со мной ненадолго?

Бертран, стоявший рядом, кажется, обрадовался такому повороту событий и удивительно быстро ретировался. Я же заняла свободное место рядом с королевой:

— Разумеется, ваше величество.

— Знаете, — она покачивала рукой полупустой кубок, — я так скучаю по своей дочери... Вы видите, как я люблю своих сыновей (надеюсь, вскоре и вы узнаете, что такое материнская любовь), но я столько вложила в мою девочку... И почему мы должны жить порознь?

— Уверена, она навестит вас, как только сможет, или вы могли бы съездить к ней.

— Да-да, конечно... Вы, должно быть, тоже скучаете по вашей матери? — спросила королева, как-то слишком пристально глядя на меня.

Если бы вы знали, насколько, ваше величество! И по матери, и по наставнице... Я не хочу обижать Анну, она многому меня научила, но она все же была для меня сестрой: заботливой и любящей старшей сестрой, а Мария — совсем другое дело.

— Да, ваше величество, разумеется.

У королевы вдруг стал очень довольный вид, точь-в-точь сытая кошка. Вот-вот замурчит. Что за странный день? Или ее величество решила мне показать весь свой тщательно скрываемый эмоциональный диапазон?..

— Знаете, — продолжала она, — я так долго хотела дочь... А у меня родился сначала один сын, затем второй, я уже думала взять на воспитание какую-нибудь девочку, но Катриона стала для меня подарком судьбы. Если бы не она... Многое было бы по-другому.

Я слушала Маргери не без удивления — с чего бы королеве так откровенничать со мной? — но все же я понимала ее и сочувствовала... В зале почти никого не осталось, кроме нескольких пьяных и сонных баронов, да музыкантов, которые продолжали играть, уже скорее для себя, чем для слушателей.

Вдруг зазвучала знакомая мелодия...

— Вы знаете эту песню, Элайв?

— Я слышала ее, ваше величество, но настолько давно, что и не припомню, когда это было...

Королева тепло улыбнулась мне, а сильный голос запел...

Громко пели

Менестрели,

Веселя толпу.

Как на диво

Все смотрели

На потеху ту.

Только вдруг

Одна старуха

Топнула ногой:

Мой хороший,

Мой пригожий,

Потанцуй со мной!

Потанцуй со мной!

Что ты бабка,

Как ты можешь,

Ты еле стоишь!

Возвращайся

В дом свой бедный

Ты толпу смешишь!

А она

В ответ лукаво:

\"Разве ты слепой?

Как ты можешь

Отказать

Красавице такой?\"

Красавице такой!

Все смеются,

А певец

Пустился в пляс за ней.

И старуха

С каждым шагом

Краше и стройней.

От заклятья

Страшного

Дева спасена!

Будет у певца

Теперь

Красавица-жена!

Красавица жена!

Антарес

Сидя в карете рядом с Маргери, я старалась не обращать внимания на ее сердитый вид — даже глупцу было понятно, что если я скажу хоть слово, неминуемо разразится буря. Нет, Маргери обычно и не требовался повод, поводом была я сама, но сейчас от откровенно несправедливых придирок ее все же удерживало присутствие Эл и Беатрис. Поэтому я молчала, вернее, старалась молчать, но разве я властна над собой, когда даже вскользь упоминается имя Эддарда? То-то и оно.

Но моя неосторожная реплика все же возымела некоторый положительный эффект — королева несколько спустила пар, и, за исключением прожигающих взглядов, больше ничего не предпринимала, хотя я уверена, будь мы наедине, раскричалась бы достаточно, напомнив мне о том, что даже мысли об Эддарде — для меня вещь абсолютно непозволительная, и еще раз напомнив, и еще, и еще… пока голова не начнет дико раскалываться и не появится глупое, настойчивое, сумасбродное, истинно ведьминское желание — только лишь в пику Маргери… а может, и нет, — украсть к чертям наследника престола вместе с мечом и конем. Не думаю, чтобы он сопротивлялся…

— У вас такой задумчивый вид, — шепнула мне Маргери с ехидной улыбкой. — О чем же вы думаете, леди Файтер?

Если бы старуха действительно знала, о чем я думаю, вероятно, убила бы на месте. Я вздохнула.

— О предстоящем турнире, ваше величество — наверное, он обещает быть очень интересным, — пробормотав эту фразу, я невежливо отвернулась к окну кареты: дышать уже и в самом деле было нечем — солнце, такое теплое и ласково-неяркое ранним утром, видимо, окончательно проснулось и с большой ответственностью принялось поливать землю жаром.

Глупый веер не спасал, слабое дуновение, создаваемое им, не могло охладить раскаленный воздух — а ведь внутри кареты было не намного жарче, чем снаружи. И после того, как королева приструнила меня, я не могла, не смела даже обратиться к ней с просьбой покинуть это... сборище! Проклятая все предусмотрела, мне оставалось только молча терпеть все это — к тому же, по мере приближения к цели нашей поездки, шум, издаваемый многими сотнями людских глоток, терзал мне слух. Жара, какофония криков, ужасное ощущение постоянной слежки — подозревающий взгляд королевы не отпускал меня ни на секунду, даже когда она якобы не смотрела на меня, я все равно чувствовала ее напряженное, холодное внимание, — все это не давало мне расслабиться и присоединиться к общему веселью. Интересно, когда же все это кончится... хотя ничего еще и не начиналось. Несомненно, такое отношение — дурной знак.

Интересно, если я спрошу у Маргери, она ответит или сразу убьет? Но внезапно Эл меня опередила:

— Как долго продлится церемония открытия?

Я сжалась — меня бы за такую вольность обращения пригвоздили бы к стенке, — но кажется, королева все же и впрямь благоволила невестке, потому что ответила благожелательно:

— Несколько часов, полагаю... В этом году много участников...

Я была готова поспорить, что при этих словах она кинула быстрый насмешливый взгляд на меня, точно зная, как мне сейчас плохо. Сказать, что я была в ужасе от перспективы провести не один час на жаре, в толпе незнакомых мне людей, наблюдая за красующимися, точно девицы перед зеркалом, рыцарями... означало ничего не сказать. Милосердие, как таковое, точно не входило в число добродетелей ее величества, о, и она это прекрасно понимала.

Впрочем, со мной же были мои ангелы-хранители — и белокрылое воинство отнюдь не собиралось сдаваться. Чуть ли не хором, без малейшей тени ужаса, который я испытывала теперь постоянно, две высокородные представительницы королевской фамилии принялись спорить с третьей.

— Ваше величество, не будет ли милостивее отпустить мою сестру раньше? Ей сейчас непросто приходится... — Эл решила давить на жалость — если бы она чуть дольше знала королеву, то поняла бы, что это совершенно бесполезно — чем хуже мне, тем счастливее она.

— Это благоразумно. Зачем зря рисковать здоровьем леди Файтер и ее ребенка? — и Беатрис не побоялась встать на мою защиту, удивительно. Но что-то подсказывало мне, что все их усилия напрасны. И точно, коварная женщина нашла выход:

— Посмотрим. Если леди Файтер вдруг станет плохо, разумеется, я отправлю ее в замок, если же нет...

Если леди Файтер станет плохо и ее величество будет вынуждена отправить ее восвояси, то леди Файтер в следующий раз, очевидно, привяжут к королевиной ноге.

Терпи, Антарес — так любила повторять Вильгельмина, после изнуряющих уроков магии, — Терпи, Антарес, и в один прекрасный момент перед тобой будут склоняться.

Лицо Маргери внезапно исказила легкая гримаса — надо же, жара и на нее, видимо, подействовала. Есть же справедливость в этом мире!

Само действо, происходящее на ристалище, меня нимало не заинтересовало — да я всегда, еще во время жизни в Терравирис, не любила подобное, хоть и скрывала это от вечно восторженного Ричарда:

— Анна, сегодня графа Рендорского посвящают в рыцари! Ты, конечно, захочешь это увидеть!

— Да, Ричард, — ведь я знаю, что ты ценишь его больше, чем родного отца, смотришь на этого прохвоста с восхищением, как я могу не пойти с тобой даже туда, где мне будет смертельно скучно? Как я вообще могу не идти за тобой, куда ты прикажешь, а, Ричард? Разве может быть своя воля у твоей тени, Ри-Ри, Король-на-одной-ножке? Как выяснилось, может.

Да, Король-на-одной-ножке — так я называла его в детстве, после одного старого спора — маленький Ричард утверждал, что способен проскакать на одной ноге через весь тронный зал, который, к слову, был очень длинным — не решусь даже назвать, сколько шагов следовало пройти от дверей, чтобы оказаться около трона.

Надо сказать, что маленький принц Тирион все же в полной мере заслужил это звание, с чистой совестью выполнив условия спора, и тем самым в очередной раз заслужив мое полное и безграничное восхищение.

Иногда мне кажется, что за эти годы, что мы были знакомы, он так к нему привык, что ему теперь тяжело приходится без этого искреннего поклонения. Интересно, а как же называет его дурочка Катриона?..

— Леди Файтер, где вы снова витаете? — послышался обвиняющий голос королевы. И как она меня вычислила? Вроде бы, не отрываясь, наблюдаю за происходящим… вон солнышко на доспехах отражается — жалко, птички не поют — их, похоже, совсем распугали эти дикари.

— Простите, ваше величество, я вас внимательно слушаю, — промямлила я.

— А должны не меня слушать, а смотреть на открытие турнира! — зашипела Маргери.

— Я должна слушать вас всегда, — с почти рабской покорностью, но усмехаясь в душе, смиренно заявила я.

— Вы забываетесь, миледи, — резко оборвала меня она.

— Простите, ваше величество, это моя вина… эта жара чересчур влияет на мои нервы.

— Постарайтесь впредь держать свои нервы в узде, — рявкнула Маргери и отвернулась, тем самым милосердно оставляя меня в покое. От нечего делать я принялась наблюдать за рыцарями и вздрогнула, когда неожиданно прозвучало имя Фернеолов.

Значит, сейчас я увижу Эддарда. Сердце предательски замерло, а потом заколотилось в бешеном темпе, так что вдобавок к жаре на лбу выступили крупные капли пота. Черт побери, как же жарко… так и в обморок снова нетрудно свалиться — меня на самом деле сдерживало только то, что если я посмею ее так опозорить — Маргери точно четвертует свою первую фрейлину. Причем с превеликой радостью и удовольствием.

И был день. И было солнце. И был принц Эддард.

Ему бросали цветы, которые конь равнодушно топтал, а он даже не улыбался, как всегда, оставаясь чудовищно серьезным — хотя я готова была поклясться, что каждая из красавиц, несмотря на то, что он женат на леди Беатрис, втайне надеется, что он поймает хотя бы один хрупкий стебелек и удостоит именно ее одним взглядом. В конце концов, у королей иногда бывают фаворитки, не так ли?

Ох, уж эти наивные мечты…

А что бы было, если бы цветочек принцу бросила я? Ну, исключая то, что Маргери первым делом оторвет мне руки?.. Маргери оторвет мне руки, поэтому не стоит об этом и думать.

— Да… — прозвучал над моим ухом голос королевы. Я вздрогнула. Неужели я проговорила это все вслух и Маргери подтверждает свои намерения оторвать мне все имеющиеся в наличии конечности?

— П-простите, ваше величество, что вы имеете в виду?

— Вы совершенно рассеянны сегодня! Я говорю — да, какое замечательное зрелище, не так ли, миледи? Вы со мной согласны?

— Да, ваше величество, очень занимательное… то есть, я хотела сказать, замечательное зрелище, — поспешила согласиться я.

— Рада, что вы оценили, — лукаво улыбнулась королева.

Интересно, что смешного — какую шутку я упустила?

Пир по случаю начала турнира был презабавным. То ли попросту желая мне насолить, лишний раз указав на мое место… а возможно, что и отдалить от сына (как будто мне это требовалось — я сама неплохо могла держаться от него на расстоянии… по крайней мере, пока.), королева наконец-то изменила своей недавно укоренившейся привычке таскать меня за собой везде и всюду, и велела мне занять место среди прочих придворных дам.

Чего Маргери не учла, так это того, что со своего места мне открывался прекрасный обзор на все три королевские четы, а, под прикрытием щебечущих о чем-то фрейлин, я могла без особого труда, и даже особо не прячась, вдоволь понаблюдать за ними.

Сама королева казалась странно спокойной, и мне бы даже стоило удивиться, если бы я не заметила, что ее глаза по-прежнему настороженно вглядываются в окружающих ее людей. Но почему-то, когда королева смотрела на Элайв, холод из ее глаз куда-то уходил, заменяясь чем-то настоящим и едва ли не тоскливым. Возможно, сестра напоминает ей дочь, Катриону? В конце концов, Маргери не видела ее больше полугода, с самого дня свадьбы. Не мне объяснять, как могут быть тяжелы муки матери, расставшейся со своим ребенком.

От тягостных мыслей меня отвлекло чье-то нерешительное сопение в районе моего локтя. Обернувшись, я увидела рядом с собой маленького мальчика лет десяти, сосредоточенно, и видимо, уже не первую минуту, наблюдавшего за мной.

— Откуда ты взялся, малыш? — поинтересовалась я, внимательно разглядывая мальчика. До него мне не приходилось встречать во дворце детей, да и его самого я видела уж точно впервые. Такого рыжика я бы точно запомнила.

— Я не малыш, я Оберин Ридвелл, — представился ребенок, пожалуй, слегка обиженным тоном. Ах, Антарес, какая ты глупая — совершенно не умеешь обращаться с детьми.

Так вот как объяснялось то, что раньше мы не встречались — похоже, мальчик вместе со своими родными приехал на турнир.

— Я рада познакомиться с вами, сэр Ридвелл — вы, в свою очередь, можете называть меня Анной, — решила я загладить вину за «малыша». Большого труда мне стоило не улыбаться. — Вы, очевидно, потеряли свою мать? Я могу помочь вам ее найти, — предложила я внезапно. Но Рыжик, то есть, простите, Оберин, только упрямо помотал головой.

— Я не потерялся, честное слово.

— Вот как? Тогда зачем ты здесь? Может быть, Беатрис… — я поправилась. — Леди Фернеол хотела мне что-то передать?

Кинув быстрый взгляд на ту часть зала, где восседало королевское семейство, я поняла, что ошиблась — она не могла мне ничего передать с Оберином — бедняга в очередной раз опрокинула кубок на своего драгоценного супруга, и… так, хватит на это смотреть.

— Нет, — пожал плечами Рыжик. — Просто все мои знакомые слишком заняты, они веселятся, и я не хотел им мешать. А увидев вас, я решил, что точно не помешаю. Вам ведь не весело… Ведь не помешаю же? — неожиданно забеспокоился он. Я поспешила его заверить:

— Конечно же, нет, сэр Ридвелл.

Яркая улыбка осветила детское личико, на щечках появились ямочки. Ну как тут можно не улыбаться в ответ?

— Вы такая смешная, Анна! — Точно. Обхохочешься. — Я Оберин… — тут он на секунду задумался. — Вижу, теперь и вам весело… Тогда я… наверно, пойду?

И мне придется провести в ужасной скуке еще несколько часов, ожидая, пока королева хоть немного про меня забудет, и перестанет ежеминутно выискивать меня среди сотен лиц, чтобы убедиться, что я не сбежала.

— Нет-нет, я совершенно уверена, что как только останусь одна, то мне снова станет грустно.

— Тогда я останусь, — удовлетворенно вздохнул мальчик. — Дамы не должны грустить — значит, я развлекать вас буду.







Развлекать малыш и впрямь умел — не знаю, как ему самому, а мне за те несколько часов, что он провел подле меня, ни разу не стало скучно. Посреди шумного пира, веселья и танцев я слушала истории про маленького жеребенка, который со временем ну совершенно точно станет прекрасным конем, достойным самого короля, про старого слугу Теренса, который, как никто, умеет высвистывать целую дюжину различных песенок и способен объездить любого коня…

Наверное, я была хорошим слушателем, а Оберин — хорошим рассказчиком, потому что, когда ему пришло время уходить, мы оба были крайне расстроены.

Я решила, что и мне пора покинуть пиршество, но неожиданно, уже пробираясь к выходу, нос к носу столкнулась с кронпринцем. Очень злым кронпринцем, судя по взгляду, которым он меня одарил. Неужели это Беатрис его до такой степени довела? Ну дрожат у человека руки — между прочим, он сам виноват, — мне кажется, даже у самого смелого в мире человека, взгляни он сейчас на Эддарда, поджилки затряслись бы от страха.

Но на этот раз злился он, похоже, не на Беатрис. О черт, хочу, чтобы меня третировало десять Маргери вместо одного, вот такого, Эддарда.

Хорошего настроения как не бывало.

— Вы снова решили от меня сбежать? — насмешливо поинтересовался он.

— Не понимаю вас, ваше высочество, — и я действительно его не понимала. Ну почему вечно так — сначала какие-то странные обвинения, упреки, потом — бьющее через край высокомерие, ироничные выпады, затем злость…Ну вот в чем я перед ним виновата?! Когда наконец наступит ясность?

Впрочем, тут я слукавила. Прекрасно известно, в чем проблема наших отношений — он принц, а я ведьма, он женат, а у меня будет ребенок, его ждет трон, а меня, в лучшем случае, костер. Но все мои помыслы заняты им одним — и готова поспорить, он это прекрасно понимает.

— Да неужели? Вы сегодня предпочли спрятаться среди прочих придворных дам… Скажите, я вам настолько неприятен, Анна?! Я вам противен настолько, что вы садитесь в противоположном конце зала, лишь бы быть подальше?!

— Не горячитесь, ваше высочество, прошу вас. Я…

Но он не слушал.

— Ну да, это же вы всегда отличаетесь прямо-таки снежной холодностью!

Это я холодна? Я? Да я, как дурочка, наблюдала за ним все это время, украдкой, чтобы не увидела Маргери… я терпела эту жару, эти крики, эти чересчур яркие краски… и все ради кого?!

У меня задрожали руки… и голос тоже:

— Я холодна? О чем вы, ваше высочество?

Он скривился:

— Ваше высочество! Ваше высочество! Вот оно, Анна. Вы сердечны со всеми, кроме меня одного. И чем я, спрашивается, это заслужил?! Тем, что наследник престола?!

— А по-вашему, ваше высочество, я должна, невзирая на все правила… и разум, разум, наконец!.. Прямо здесь!.. да-да, вы же этого хотите!.. Должна прямо здесь объясниться вам в любви, упасть к вашим ногам, так?! Все только для вас, ваше высочество, все, как вы хотите, не так ли?! Вы же привыкли, что все ваши желания исполняются по мановению руки…

— А вы слишком цепляетесь за правила, но вы ими не живете, о нет, вы просто используете их, как предлог… Сколько у вас масок? Ну?! Зачем вам это лицемерие, зачем вы лжете всем и каждому?

— Я не лгала вам!

— Да ну? Значит, не лгут ваши глаза, которые вы все время прячете. Что в них, Анна? Разве не то же, что и в моих?

Я бросилась к выходу.

Любые слезы рано или поздно заканчиваются. Несколько придя в себя, я принялась бродить по своим покоям, иногда останавливаясь и бездумно рассматривая то статуэтку, то узор на потолке, то мягкие тени, отбрасываемые свечами на стены…

Замерла у зеркала. Потрогала резную раму…

Зеркало для ведьмы — предмет особый. В нем скрывается очень много сил, с помощью зеркала можно влиять на судьбы, можно прозревать будущее… А еще за зеркалом живет твой двойник.

Иногда, в детстве, мне казалось, что он тоже живой, он просто существует в мире, который настолько похож на наш, что даже люди там живут одинаковые. Настолько одинаковые, что даже мысли у нас текут одновременно, и из-за этого мы не можем слышать друг друга.

Вздумал ты, к примеру, поправить воротничок — эта же мысль пришла твоему двойнику. А захочешь что-то ему сказать — и в то же самое мгновение и он откроет рот — вы заговорите одновременно, и разговора не выйдет… Глупые детские сказки.

Когда ты настолько устала, не время их вспоминать.

Устала? Но странно, какой счастливой и совсем не утомленной я кажусь в зеркале — даже глаза ярко блестят — ну, да это из-за свечей. Но в самом деле, хотела бы я стать такой же, как и мое отражение, очутиться на его месте, не знать ни бед, ни забот...

Пламя свечи заколебалось, и мне внезапно на миг почудился за зеркальной гладью, вместо собственного неясного силуэта, образ маленькой плачущей девочки.

Я пораженно выдохнула — пламя погасло, и все исчезло.

И чего только не привидится после шумного пира… Наверное, я и впрямь чересчур устала.