Аргус (джен)

Разведку в логове «Гарпий» Дедал не доверил никому. Забросил меня в замковую кухню, мигнул, как в телевизоре, явился снова уже в свежей наволочке. Это чтоб я одобрил внешний вид. Растрогал, мерзавец.

— С богом, прапорщик! — сказал я.

Напутствие вышло куцым, но обещания считать его коммунистом или не оставить детей без помощи Дедал не понял бы, хотя и по разным причинам.

Исчез. А мне уж столик накрывают, поварята в накрахмаленных полотенцах вереницей несут десертные тарелочки, на каждой листик салата, на листике где свернутый кульком филейчик форели с лимончиком, где поленница толстых стеблей сельдерея, кокетливо украшенная веточкой базилика, где композиция из кружочков вареного яйца и кружочков подобранной под калибр яйца помидорки. В центр столика водружают подносик с одиноким ломтиком отрубного хлеба, заставляющим вспомнить приютскую стряпуху, виртуозно делившую фунтовую буханку на тридцать ртов... Ба, да это мне сэндвичи подали! По рецепту мадам Хуч: одна трапеза — один кусочек хлеба, меньше мяса, больше клетчатки.

Поварята стоят, ждут оценки проделанной работы. Заворачиваю форельку в салатик, употребляю в два укуса и провозглашаю, что хорошие эльфы готовили. Хорошие эльфы в задумчивости крутят уши: слова хозяина не подвергаются сомнению, но и степень моего уныния от эмпатов не скрыть... Так, ушки на макушке, рты буквой «О» — совещаются.

Сколько раз я видел эту картину, за восемьдесят-то лет... Сколько раз, натаскивая Дедала по английскому, слышал угрюмое: «В нашем языке этого нет». Артиклей, дифтонгов, герундия... Составь я полный список, оказалось бы, что у эльфийского нет ничего общего с английским, а может, и языка в общепринятом значении у эльфов нет. Но кто в одиннадцать лет заморачивается такими вопросами? Понимают друг дружку, значит, есть язык, а что мне их не слышно, так это магия. В мирке волшебников все, что не нельзя услышать, увидеть или пощупать руками, это магия, и точка. Покажи нашим профессорам, как собака реагирует на «бесшумный» свисток, они будут искать чары на собаке или пилить свисток в надежде обнаружить внутри руны... В Мунго я был уже другой и раскрыл секрет, не особо ломая голову. Топтался по мне орудийный расчет питающей трубы и отдельная ушезнаменная утконосная бригада. Старший тыкал указующим пальчиком, личный состав шуршал, не хватало звукоряда: «Куда понес, чурка нерусская?!». Я и сопоставил большие уши и вечно приоткрытые рты, делающие эльфов похожими на удивленных детей. Есть звукоряд, просто слишком высокий для человеческого слуха...

Кстати, отсюда нетрудно понять, что «эльфийские» клички, все эти Динки, Пинки, не имеют ничего общего с настоящими именами и больше характеризуют людей, которые видят в эльфах домашних питомцев вроде хомячков. Эльфам по барабану, для них это вроде рабочего псевдонима. Когда я предложил своим бандитам самим выбрать себе имена, меняли в основном неблагозвучные: Навуходоносор стал Юпитером, Буби⁽¹⁾ — Ласточкой. Многие оставили прежние погоняла — привыкли, — а вот новых динки-пинки не появилось.

Ага, до чего-то досовещались поварята. Бережно, под руки приводят задыхающуюся от жира кондитершу, похожую на разъевшуюся бабушку Лошарика. Глобусные груди подвязаны перекрученной посередине наволочкой, лев и змея на гербе недвусмысленно заглядывают в декольте; вторая наволочка стянута узлом на бедре, излишек длины волочится королевским шлейфом, а ширины хватило впритык, при каждом шаге нога выглядывает до ягодицы. Подойдя к столику, красотка решительно отталкивает помощников, шлепает себя по заколыхавшейся ляжке и заводит низким, с трещинкой голосом:

— А я институтка, я дочь камергера,

Я черная моль, я летучая мышь!

И в этот момент нелегкая приносит Праудфута...

* * *

— А у тебя весело, — не дрогнув лицом, констатирует Праудфут, нелегкая лупает глазищами: «Ведь Сони хороший эльф, ведь правда?! Не молчи, хозяин!».

— Вино и мущщины моя атмосфэ-эра, — жеманно сообщает бабушка Лошарика.

— Это по-какому, по-сербски? — щурится аврор, и видно, что знает: не по-сербски.

— Хозяин Ворюга, сэр, приказал Сони, эльфу, доставить мистера Праудфута, сэра, как только мистер Праудфут, сэр, освободится, — аргументирует нелегкая.

Поварята молчат. За них говорит муза.

Муза говорит:

— ...Я сказала полковнику: нате, берите...

— Хозяин Ворюга, сэр, должен сказать Сони, эльфу, что Сони сделал не так...

— ...Вы мне фунтами, сэр, за любовь заплатите...

— ...Потому что если Сони не будет знать свою ошибку...

Заставляю себя вспомнить, как мы с Асси шли по Лондону, белые, ослепительные, отражаясь в полированном боку автобуса. Настроение взмывает свечой! Как вольно дышит грудь, как бодро движутся члены...⁽²⁾ Аж оторопь взяла. Ощущение, словно меня разжаловали в граммофоны — сменил пластинку и запел по-другому. А где мой богатый внутренний мир? Рефлексия где?.. А главное-то, главное, я ли сменил пластинку?! Насколько помню, весь мой арсенал управления эмоциями состоит из одного приема: считаю до десяти, а уже потом бью морды, если охота не прошла. Насколько помню.

Между тем поварята расправляют поникшие уши, Сонька перестает ныть, бабушка Лошарика по-цыгански трясет бюстом, явно выказывая одобрение. Осознаю, что за восемьдесят лет среди эмпатов я научился сам менять свои пластинки. Наверняка помог Дедал, куда ж без него. Но меняю сам.

Объявляю общее спасибо и отдельную благодарность мадам Брийош за душевное исполнение песни. Имя кондитерши само падает на язык, как только возникает необходимость, я уже привык и не удивляюсь. Жалко ее, но эльфам не объяснишь, среди них жирная баба уникальная редкость, любуются, как богиней.

— А мадам Брийош, — осеняет меня, — поручаю подготовить себе помощников и в интересах производства запрещаю ей пробовать сырое тесто и готовую выпечку. Пускай сами барахтаются!

Мадам напоминает щенка овчарки: одно ухо поникло (как же без мучного?!), второе торчком (в интересах производства! Помощники!).

— Все будет хорошо, — подбадриваю ее. — До заезда две недели, они успеют набить руку.

— С живых не слезу, — обещает кондитерша и аппарирует.

Забытый Праудфут стоит, как памятник Муравьеву-Амурскому — гордый взор и руки на груди. Обижается, что не приглашаю за стол.

— А ты чего не садишься? — удивляюсь.

Догадливый Сонька исчезает, Праудфут, нарушив монументальную неподвижность, поводит рукой, мол, куда садиться-то?.. И натыкается на спинку стула, беззвучно подставленного Сонькой. Кровь ударяет в аврорскую головушку, на покрасневшем лице проявляются белесые следы заживших шрамов.

— Смеш-шно, — шипит Праудфут сквозь зубы, — я почти повелся.

Седлает стул, повернув его задом наперед, и щурится на меня поверх высокой спинки, как из-за щитка пулемета.

— А скажите мне, мистер Ворюга, в каких отношениях вы состояли с осужденным Долоховым?!

* * *

Раз, два, три, четыре, пять... Нет, зайчик не выйдет, это я считаю про себя, чтобы не сорваться на Праудфута. ...Шесть, семь, восемь... Не отпускает ни хрена, так бы и перетянул шваброй поперек неблагодарной рожи. Переключаться на умиротворяющую прогулку с Асси не хочу, мне нужен нынешний злой адреналин, чтобы соображать ясно и быстро... Повторяю, раз, два, три, четыре... Как все запуталось в последние пять минут. Было прозрачно: сорокалетний военный пенсионер, ни кола ни двора — стереотип со времен Римской империи, я сам его чуть ли не за уши притащил в замок. А теперь сомневаюсь, вдруг его ко мне подвели? Технически это было несложно: о моей выписке из Мунго писали в газете, уточни время и сажай раненого аврора...

Зачем?

По крайней мере часть ответа у меня есть: пора уже министерству хотя бы формально проявить озабоченность тем, что молодежь не идет в мракоборцы. После войны это всех устраивало — Аврорат сокращали до штатов мирного времени, конкуренция шла меж бойцами лишь ненамного старше выпускников Хога, куда тут набирать пополнение. А сейчас уходят по возрасту праудфуты, слишком огрузневшие для уличных схваток и не дослужившиеся до личных кабинетов. Где их смена молодая гибкая? А смена зелья не сдала или ЗОТИ завалила... Натуральный саботаж в Хогвартсе, а Дамблдору не предъявишь: посверкает очечками, погудит шмелем про всеобщее благо. Отбрешется. Уровень преподавания вообще дело туманное. У Диппета магловедение вел чистокровный волшебник, знавший предмет в рамках учебников, по которым сам сдавал ЖАБА в начале девятнадцатого века. На Лондон падали Фау-два, а он талдычил про смертоносные ракеты Конгрива в наполеоновских войнах. И никаких нареканий, старичье из министерской комиссии только хвалило его учников за детальное знание предмета.

Ладно. Вроде улеглись мои подростковые гормоны, с ходу в драку не полезу. Праудфут, вон, пучит глаза, ждет ответа. Работаем.

— Мистер Праудфут, если вы меня допрашиваете как аврор, то сообщите, по какому делу, а также свидетель я или обвиняемый, в последнем случае предъявите обвинение. А если спрашивает Питер Праудфут, с которым я пока еще надеюсь сохранить добрые отношения, то иди ты в задницу, Пит! Ведь знаешь, что Дамби опоил меня Забвением, так зачем спрашиваешь?! Или услышал русскую песню, и крышу снесло от ненависти к Долохову?

— Снесло, — легко признается Праудфут. — Сколько лет прошло, а я жалею, что не мне он попался. Была б ему не камера в Азкабане, а ямка в навозной куче.

— Или тебе. Он же первейший боевик был у Лорда.

— Ты называешь эту тварь Лордом, как Гвардеец.

— Сам не знаю, почему. По ощущениям, я им жопы не лизал.

Праудфут брезгливо топырит губу:

— Это как — по ощущениям?

— К примеру, сейчас у меня нет планов на афедрон Люциуса Малфоя. Хотя он с этого года войдет в Попечительский совет и мог бы облегчить мне решение кое-каких проблем в замке. Смею предположить, что и перед меченым старшекурсником Малфоем я не прогибался.

— Не факт. За меченым старшекурсником Малфоем стоял его Лорд.

— Вот и ты называешь эту тварь Лордом, как Гвардеец... Ладно, вернется Дедал, спросим.

— Но ты прикажешь ему говорить правду, — добавляет условие Праудфут. Личность Дедки у него вопросов не вызывает. Барсук! Подальше от начальства, поближе к кухне.

— Разумеется, правду, только правду и ничего, кроме правды. Мне самому интересно, почему меня не заавадили.

— Да, — вздыхает Праудфут, — времечко было такое, что хоть носа не высовывай из гостиной. В коридорах — бух, бух, слизни толпой, бух, бух, грифы, наставили палочки, разошлись на встречных курсах... Когда у них обострение, мы под кроватями спали. Цокольный же этаж, могли Бомбардой в окно зафитилить. А слизней, кто принял метку, сразу было видно: их в лагерях поили зельями для мышечной массы... Мы все ждали, понимаешь, барсучьё безродное, что вот Дамблдор что-то сделает. Профессор Спраут с ее росточком ночевала в гостиной на диване, чтобы нас защитить, а этот пидер светлых сил красовался на троне... И мы поняли: никто нас не собирается спасать. Либо мы разъедемся по домам и будем спать под кроватью, а меченые убивать нас по одному, либо мы сами их зароем. И — в мракоборцы всем выпуском... Троих девчонок потом отчислили по беременности, мы ведь жили одним днем, кого подгребешь... И не было чувства, что тешим похоть. Мы не падали, а воспаряли. Дарили себя другу другу... Девчонок наших накрыли в кафе в семьдесят шестом году. Они решили все вместе отметить двадцатипятилетие, вот всех и... Командовал Долохов.

Молчу, сказать нечего. Хотя...

— Водки нашему гостю!

Сони, как ждал, появляется со стаканом и огурчиком на вилке. Стакан граненый, водка почему-то зеленая.

— На смородиновых почках!⁽³⁾ — с видом гурмана объявляет Сони.

Ой, палимся! Сейчас Праудфут спросит, кто научил... Но Праудфут спрашивает:

— А себе?

— Вечером. Я ведь после Мунго банку не держу, а мне еще работать.

Праудфут пожимает плечами и отпивает глоток. Без поминальных слов — у англичан не принято, что ли?

— Так не годится, — говорю. — Выдохнул и до дна, залпом.

Послушался, пьет.

— Занюхал огурцом, задержал дыхание и закусывай.

Праудфут выполняет инструкцию и прислушивается к себе.

— А хорошо зашла. Хотя объем пугает... Так пьют русские?

— Русские пьют по-всякому. Когда душа болит, главное ужраться в дрова, чтобы с утра болела голова.

— А душа?

— А душа в летаргии. Ты будешь чисто одноклеточный организм, без души и даже без половой принадлежности.

— В этом что-то есть, — Праудфут кивает и, теряя равновесие, хватается за спинку стула. — Расскажи о русских.

— У нас каменная цивилизация, у них деревянная. Мы двести семьдесят два года строили Йорк Минстер, русские за месяцы поднимали сожженные города. А жгли их регулярно и со всех сторон. С запада европейцы, с востока монголы, с юга то крымские татары, то их покровители турки. Вот с севера их не жгли, потому что севернее русских живут только маленькие племена далеко на востоке.

— Жгли, да не дожгли, — бурчит Праудфут, пытаясь удержать на мне поплывший взгляд.

— Они старались. Во время Второй мировой, которую наши недоумки называют войной с Гриндевальдом, русских целыми деревнями загоняли в сараи побольше и сжигали живьем. Женщин, детей, стариков — комбатантов там практически не было... А русские, когда взяли Берлин, стали кормить мирное население из солдатских кухонь.

— Гонишь! Берлин взяли наши!

— Вернется Дедал, сам спросишь, он там был.

Праудфут, наконец, собрал в кучку разбегавшиеся глаза. Теперь молчит и дышит через раз, боясь порушить свое достижение... Опа, не удержал, разбежались.

— Эльф-фы невъ... не въюют!

— А Дедал и не воевал, он девчонок набирал себе в общину. У эльфов не встает на родную кровь.

— Дык... Ды какого колена?

— Спроси, я не интересовался. До нужного, чтоб уродов не плодить.

Договариваю я уже в макушку Праудфуту: аврор тихо спит, уронив голову на руки. Сони является без зова, я же поручил ему приглядывать за гостем. Деловито осматривает объект, прикидывая, со стулом его аппарировать или так.

— Сони, — спрашиваю, — мистера Праудфута приняли на работу?

— О, да! Миссис и мисс профессоры очень обрадовались! А директор Дамблдор, сэр, не очень. Но принял... Зачем люди улыбаются, когда не рады?

— Чтобы не поссориться.

— Значит, профессор Снейп хотел поссориться, — заключает Сонька. — И профессор Праудфут хотел поссориться с профессором Снейпом. А профессор Макгонагалл угостила всех скотчем и велела целоваться, называется похоже на бутерброд.

— На брудершафт, это по-немецки братство.

Однако, досталось вождю Гордая Нога. Тут есть предмет для спора, что противнее — братание со Снейпом или Маккошкин скотч. Она привозит национальное бухло с каникул от отца-проповедника, а того снабжает какой-то любящий каяться грешник. Сивухой от его продукции не просто разит, она плавает пленкой с нефтяными переливами и оседает на стенках опустошенного стакана. Старые хоговцы пьют и не морщатся, украдкой от Макгонагалл бросая очищающее, но вряд ли они предупредили новичка, скорее наоборот, смаковали его реакцию. Отчетливо представляю скотское послевкусие во рту и тянущиеся ко мне тонкие губы Снейпа, и рухнувшее было уважение к Праудфуту начинает восстанавливаться.

— Сони отнесет профессора Праудфута, сэра, в гостевые покои? — напоминает о себе хороший эльф.

Не помню таковых, но вряд ли они без ущерба перенесут ночевку аврора, надравшегося дрянного виски с водкой.

— Сэр перебьется. Уложи его на мой матрас и присматривай, чтобы не захлебнулся рвотой.

Сонька мнется, глазищи блестят, еще чуть и заплачет.

— Что не так?

— Чикади, Густав и Мятлик в гостях у человеческой девочки Салли. И мы там плиту разобрали, надо собрать, работу не бросают.

— Ну так установи дежурство! Ты эльф хозяина или кто?! Держи шишку!

Сонька оглядывается — шишки не видать, но доверчиво протягивает лапку: хозяин сказал, значит, даст.

— Это фигуральное выражение. Кто держит шишку, тот главный. Уложишь мистера Праудфута, позовешь Густава или Мятлика, и можешь отправляться в гости.

— Густава или Мятлика?

— Решай сам, ты босс. Если трудно решить, назначай по алфавиту. Или брось монетку, только не при них. Подчиненные не должны видеть твоих сомнений, это главное, когда держишь шишку. Сони сказал, значит, всё! Без вариантов! Густав и Мятлик могут только исполнять!

Сонька впитывает, глазищи горят. Мерлин всемогущий, не создаю ли я УшастНого Властелина?!

* * *

Ланч по рецепту квиддичистки оставил космическое ощущение: бесконечный вакуум в желудке с редкими точками чего-то сразу забытого. Плевать бы на запреты мадам Хуч, но для эльфов они исходят от Дедки. Если по таким пустяковым поводам разрушать авторитет старейшины, это по мне же и ударит. Делать нечего, прошу чаю, надеясь, что хоть выпечку подадут, но куда там! Исполнительные бандиты и чай приносят без сахара, мне он тоже запрещен.

Заливаю вакуум подкрашенным кипятком, не чувствуя букета, который должен ценить каждый истинный англичанин. Настроение при всем том благостное, только сейчас осознаю, какое великое дело — пропихнуть под бок директору Дамблдору, сэру, аврора из очень злых на него барсуков. Был бы он гриффиндорцем... Пожалуй, нет, «гриффиндорец» не синоним «Дамблдорец». Подозреваю, что и людей Макгонагалл среди львят раз-два и обчелся, при ее-то характере и занятости делами директора. Управленческая ситуация требует, чтобы эти «раз-два» были на каждом курсе — любимчики, которым уделяется время, отнятое у других детей, само собой, стукачки, через них Макги контролирует факультет. Что-то я читал утром о такой компании, но бросил, показалось обычной трескотней по поводу...

Дергаю Соньку, он является в пыли и саже, по пояс голый, с подвязанными тряпкой чреслами (вот так эльфы ходят в гости). Приносит газеты и смывается, весь в делах. Статью помню визуально, там в шапке гравюрка — редкость для «Пророка», видно, не нашли колдографию. Неплохо нарисовано, с драйвом: смазанные движением тени бойцов, молнии заклинаний и на первом плане, резко, личико ребенка. «Последние жертвы Неназываемого». О котором десять лет ни слуху ни духу, потому я и не дочитал утром, мне б сегодняшние проблемы разгрести... Ищу место, на котором остановился, и натыкаюсь: «...с юношеским задором называвшие свою компанию Мародеры».

Накатывает из прошлой жизни: развороченная осколком грудь, видны опавшие легкие, трепещущие в попытках вдохнуть воздуха, а в лицо я не смотрю. Он мой сослуживец, по звездочкам — капитан, может, сосед справа, и мы вчера болтали перед сном через брезентовую занавеску. Я не хочу это знать. Не сейчас. Сказать он все равно ничего не скажет, умереть все равно умрет, а мне нужно достать документы из пропитанной кровью афганки, чтоб не «без вести». Оторвать вместе с внутренним карманом и ходу, ходу, потому что обстрел продолжается. Стоп, какой обстрел, я же тыловик? Так тылы и обстреливали. С гор, из минометов китайского производства, а вот нефиг было лысому ссориться с Мао.

Кухню накрывает тишина, и только тогда замечаю, что стучали ножи по разделочным доскам, звякала посуда, плескалась вода в мойке. Удрали поварята от моих эмоций. Сердце колотится в горле, заталкиваю его на место, глотая пустой чай.

Да уж, мародеры. Только с юношеским задором и можно так назваться. Но Макгонагал, что, не знала? Не могла объяснить, дочка пастора?!

Читаю дальше — до чего ж предсказуемо: «выдумщики искрометных розыгрышей». А также огнеметных и драконьенавозометных, мне ли не знать. Не помню автора болотометного розыгрыша (или его не раскрыли?), но сам факт записан у меня на подкорку с пометкой «вызывать колдомедиков и авроров». У входа в подземелья гранитный камень в полу был превращен в портал, и каждый ступивший на него забрасывал под дверь слизеринцев тридцать кубических футов жижи из кишащего гадами болота в Запретном лесу. Шуточка воняла провокацией сильнее, чем сероводородом. Слизеринцы во все времена неласковые существа, а тогда был разгар волдемортовщины, половина парней получала метку еще до выпуска из школы. Если бы сорвались, то в Хогвартсе не стало бы факультета Гриффиндор. Вместе с башней. Никакие бы Мародеры...

Так, а кто у нас Мародеры?.. Петтигрю, Люпин... Не помню. Сириус Блэк... предатель?! Кого он предал, Блэки всегда были за темных... И душа компании Джеймс Поттер!? Я мог бы сразу сообразить: он с Лилли и есть последние жертвы Неназываемого. Но в моем представлении Поттеры были тихие мирные молодожены. Карамельный образ. Прочный, даже Забвение не взяло. Видно, крепко его втирали тогда, в восемьдесят первом: голубки воркуют, ребеночек топочет пухлыми ножонками, и вдруг на эту милоту Черный Властелин, враг всего Светлого на земле... А в реальности акценты расставлены иначе, поскольку Мародеры еще в школе «бросили вызов Тьме» и «встали в ряды пламенных борцов». Бросили, Волдеморт принял, и в глазах многих волшебников он далеко не воплощение Абсолютного Зла ради Зла. Фашист как фашист. Как все. Не хуже тех джентльменов, которые в Бенгалии собирали налоги, пытая детей на глазах у родителей. Ну, заморили голодом десяток миллионов в один прием, в переводе на наши реалии «они же только маглы», Его Величество шлепает мечом новоявленных сэров, Волдеморт — дитя, как, впрочем, и все волшебники перед мощью и цинизмом простецов.

Так, а зачем я полез в эти дебри? Затем, что ветру, и орлу, и сердцу девы нет закона!.. Ох, моя головушка замусоренная.

* * *

Дедал возвращается из логова «Гарпий» с домовиками, братом и сестрой. Девочка Винки — пет, игрушка для тисканья и наряжания, относится к этому как к работе, и я ее понимаю. Навались на меня команда квиддичисток, счастье было бы недолгим... Парень, естественно, Вилли.⁽⁴⁾ Уникум, единственный в Британии, а скорее в мире эльф — мастер метел.

К моему столику ставят маленький, под рост гостей. Поварята несут чай и выпечку, с любопытством поглядывая на новеньких, Винки стреляет глазками, мои бандиты прядают ушами. Нацеливаюсь стащить кренделек, но рывком с моего места не взять, а Дедка бдит.

Освоившись, Винки демонстрирует милоту: перемазывается джемом, болтает ногами и с детской непосредственностью пищит:

— От нас с Вилькой ждут приплода!

— Метел хоть забор городи, — добавляет Вилька. — Но детям они не подойдут.

Проблемы обозначены, решаем. Винки обещаю поговорить с «Гарпиями», чтобы отпустили ее на время в нашу общину, у Вилли прошу объяснений. Тот начинает чертить пальцем на столе, мне и не видно, и непонятно. Разошедшийся мастер забирается ко мне на колени и требует перо и пергамент.

— Это «Блиц», — рисует. — Не наша ублюдочная «Молния», а германо-швейцарская конфетка, триста километров в час. Я дорабатываю ее вот так и получаю еще сорок кэмэ. На таких скоростях энергозатраты возрастают по экспоненте, чар хватает от силы на десять минут, потом игрок подзаряжает их от себя. На самом деле десять минут форсажа это много, хватает кому на час игры, кому на три, в зависимости от места в команде и личного темперамента. Но есть опасность, что игрок увлечется, истощит силы, и тогда первыми упадут защитные чары как самые энергозатратные. Остаточная энергия щитов уйдет в полетные чары, и будет вот что...

Перо в мягких пальчиках рисует летящего кувырком человечка, сбитого с метлы встречным потоком воздуха, решительно перечеркивает картинку, и Вилли заключает:

— Все это не годится для любителей и тем более для детей.

Беру перо и рисую тормозные решетки. Мастер схватывает идею раньше, чем я провожу последнюю линию, и ровным тоном сообщает:

— Аргус гений.

— Юнкерс гений. А может, и раньше него были изобретатели. Такие решетки ставили на пикирующие бомбардировщики, чтоб не слишком быстро пикировали. Скорость можно регулировать отклонением.

— Решетки расположить ромашкой вокруг древка, угол отклонения и, соответственно, предел скорости установить чарами...

— И сирену.

— Зачем?

На язык просится: «Чтобы летчик мог не отвлекаться на спидометр», пропускаю этот момент и резюмирую:

— Контролировать скорость. А решетки должны работать в двух режимах: для учебных полетов и для игры. Без чар, на чистой механике, и чтобы ключ был у тренера.

— Все-таки Аргус гений.

— Вилли тоже гений. Хочешь, посадим между нами Винки?

— Ей не поможет!

Хохочем, неунывающая Винки показывает нам язык.

* * *

Без предупреждения вваливаемся в кабинет Гвеног Джонс — Вилли-Винки сказали, что у них запросто. Кабинет оказывается по совместительству раздевалкой, капитан «Гарпий» стоит в панталонах и, заламывая руку, ковыряет на спине завязку игрового доспеха. Первое, что слышу от несконфуженной дамы:

— Аргус, не уходи! Тесемка оборвалась, развяжи.

Действительно, у них запросто!

Воспаряю. Я пет несравненной Гвеног, я кисель в ее кружке и несокрушимое древко ее трехсотсорокакилометровой метлы. Узел с оборванными кончиками тесемки вылущиваю ногтями, как занозу, приподнимаю доспех за негнущиеся наплечники (тяжелые. Из чего их делают?). Дама сердца моего выскальзывает и поворачивается ко мне лицом, но что там лицо, когда стоит опустить взгляд, и... Снова увидеть спину. Ей бы повернуться секундой позже, а так только растравила воображение. Но я пытлив. Я опускаю взгляд еще ниже! Увы, панталоны кроил мастер, обшивающий фольклорный ансамбль запорожских казаков. Шаровары шароварами, только покороче. Несравненная нагибается... Нагибается. Несравненная-а!!! А у меня руки заняты, держу доспех.

Оглядываюсь, куда бы положить, эльфы пялятся, будто колхозники на статую Давида, а сами-то! Община их большая и очень горячо любящая семья.

Теперь Гвен разгибается — куда, зачем?! У нас еще столько всего впереди... И вдруг словно кинжал в сердце! Она ловко продергивает в дырочку новую тесемку, подныривает в доспех и высовывает голову между наплечников.

— Помогай, Аргус! До игры восемнадцать минут, а я еще хочу посмотреть на твои мышцы!

Завязываю тесемку, Гвен в темпе ткачихи-ударницы завязывает остальные пять и влезает в уродливые, жесткие, как мокрая простыня на морозе, квиддичные портки.

— Майку сними! Что ты как старая дева у целителя... Повернись кругом.

Помня острую коленку мадам Хуч, прикрываю руками солнечное сплетение, а Гвен бьет раскрытой ладонью и на два фута ниже.

— Ниче так... Ты что хотел-то? Не стой, не стой, идем, по пути расскажешь.

Рука у нее — сталь в каучуке, выталкивает могучего меня за дверь мягким пасом, как волейбольный мяч. Идем по узкому и высокому коридору без окон, освещенному магическими факелами, со всех строн доносится невнятный шум, словно мы на плоту посреди неспокойного океана. Ба, мы под трибунами! Гвен балансирует метлой, поставив ее на ладонь кверху прутьями, озабоченно бросает:

— Эксцентриситет.

— Четверть фунта всего, — выскакивает вперед Вилли. — Надо было сразу перебрать метлу, но ты сказала сточить прутья. Теперь и перебрать нельзя, всё подогнано по месту, и стачивать дальше опасно. Принести новую?

— На тренировку принесешь, а этот матч отыграю на старой, я к ней привыкла.

Нас обгоняют квиддичистки, задевая жесткими плечами. Оборачиваются, узнают меня и требуют снять майку. В конце концов я перестаю ее надевать. Тогда меня начинают шлепать по голой спине, чтобы обернулся. Мордред гнилокровный, да сколько их?! По правилам в команде семь игроков, а прошло не меньше десятка.

Миниатюрная ловчиха, вертлявая, как макака резус, промыливается у меня под мышкой и дальше идет задом наперед, лупая глазами в стиле Винки.

— МужЪчина, я б вам отдалась на метле! — выносит вердикт и запускает палец в рот, поганка.

— А уж я бы как тебе отдался! — мечтаю. — Но не судьба. Я сквиб, нас метлы не держат.

— Профессиональная удержит, — интригует макака резус. — У нее допустимая нагрузка сто десять при двух «же». Килограммов, не фунтов.

— А вот я Колину скажу! — пугает мелочь Гвен.

— Так я этого и добиваюсь!

И макака уносится вперед, маленькая со своей метлой, как ежик под фонарным столбом.

— Не принимай всерьез, она бережет себя для жениха, — говорит Гвен.

— Который узнает о ее болтовне и уйдет к другой.

— Пускай. Лучше сейчас, чем после свадьбы. Если ревнивый, женись на фермерше и держи ее в маслобойне. А супруг звезды должен жить, осознавая, что в эту самую минуту сотня юнцов онанирует на ее колдографию, и, мало того, она должна время от времени давать им пищу для фантазий... Так ты что хотел-то?

— Отпусти Винки ко мне в общину.

— Не могу, она талисман команды, — отрезает Гвен. — Дальше.

— А жить талисману надо? Детей надо?

— Для детей у нее муж. Только старается плохо.

— Он хорошо старается. С метлами. Потому что он ее брат!

— Фортцеаршбешиссен! — останавливается главгарпия (заметно, что загонщица Гвеног Джонс училась у загонщицы Роланды Хуч). — Ну, не знала я! Нам их подарили болельщики, а в команде никто не разводил эльфов и не знает, как за ними ухаживать. Живут и живут.

— У эльфов не бывает мужей и жен, у них ячейка общества — община. Эльфов не разводят. Их дети остаются в общине, и хозяева о них чаще всего даже не знают. За эльфами не ухаживают, это они ухаживают за нами. Если тебе что-то непонятно насчет эльфов, спрашивай у эльфов и ни в коем случае не читай книг про уход и разведение.

— Вилька! А ты сам не мог сказать, что Винки твоя сестра? — пытается перевести стрелки Гвен.

Мастер метел сопит и чертит ножкой по полу.

— Не мог, — вмешиваюсь. — Условия жизни не обсуждают с хозяевами. У разных волшебников разные финансовые возможности и закидоны. Одна ведьма устроит «своей деточке» детскую с игрушками, другая будет эльфа в ноги класть для тепла, а у большинства эльф вроде кошки на ферме: где-то ночует, что-то ест — не мое дело, лишь бы мышей ловил. Ты, когда поселила Вилли вместе с сестрой, сказала: «Будете жить здесь» или «Вот ваша комната». Для прислуги из людей это момент, когда можно высказывать встречные пожелания, а для эльфов — приказ!

— Будуар, — с убитым видом уточняет Гвен. — Мы им будуарчик обставили с атласными подушечками.

— Так отпустишь Винки? На весь срок — полгода, а то вы ее затискаете, беременную.

— Вот так вот ровно на полгода? А выбрать жениха, проверить чувства...

— Добавь месяц на конфетно-букетный период, — говорю, чтобы окончательно не рвать поехавшие шаблоны. — Я вам двух девчонок пришлю на замену. А Винки научим, чему ей захочется. Стрижки делать, печенье печь...

— Стрижки, печенье и торт «Наполеон»! — заключает сделку Гвен и устремляется вперед.

Океанский шум накатывает волнами, там игроки уже выходят, то открывая, то закрывая дверь на стадион. Этак я останусь без метел! Вот проиграют «Гарпии», Гвен будет в дурном настроении...

— А мы вам полотенца привезли с гербом Хога, — подлизываюсь. — Махровые! Банные, можно вдвоем закутаться!

— За какие заслуги?

А вот не скажу, что у меня их еще полторы тысячи. Одна из дурацких историй нашего мира: они же магловские, о ужас! Целый лорд возбудился, когда внучка похвасталась полотенчиком, и протащил запрет через Попечительский совет.

— Так любим вас, Гвеног! Болеем!

— Закиньте ко мне. Девочки будут рады, что школа их помнит, — равнодушно говорит Гвен, она уже в игре. — Извини, Аргус, мне надо собраться. Проводишь меня?

— На руках отнесу.

— А давай!

Несу. В доспехе несравненная Гвеног становится сравненной с деревянным болваном, который таскала за собой юница Твилфитт. Нарядная форма цвета бильярдного сукна с золотыми птичьими лапками напоминает вблизи театральный костюм для массовки, сшитый вкривь и вкось из крашеной дерюжки. Ткань протерлась по углам, а углы всюду, как будто твердую основу доспеха тяпал топором сельский мастер на все кривые руки. Мои подростковые гормоны рыщут, на что бы сделать стойку. Соглашусь на щечку в том месте под ухом, где почти у всех женщин персиковый пушок, но у Гвен там боцманская обветренная шкура.

Меня накрывает жалость, сочувствие, уважение, сопли в сиропе и перец в горчице. Похожий коктейль я испытывал, когда помогал мадам Розмерте, и считал его отцовским инстинктом. Но это было легко с артритом, а с гормонами фокус не проходит.

— Гвен, — говорю, — а давай как-нибудь при случае сходим в магазин матрасов.

— Лучше я тебе так дам, — отвечает деревянный боцман. — А серьезные отношения со сквибом я себе позволить не могу. С одной стороны, интересно было бы посмотреть, как это поднимет рейтинг команды среди протестной части общества. Но там в основном маглорожденные, а они не любят квиддич. А с другой стороны, мы с гарантией потеряли бы пять-шесть постоянных спонсоров, которые сочтут сквиба в моей койке личным оскорблением. Не то, чтобы все они фанаты чистокровности, а просто подбивают клинья к моим девочкам, а мы решили — но пасаран!⁽⁵⁾ Показательно, чтоб никто не путал команду с борделем. Помощь спорту отдельно, любовь отдельно, как-то так. Но ты заходи. Разок можно, если тихо, как герильерос в засаде. Был в Латинской Америке?

— Я вообще не был в отпуске с одиннадцатого года.

— Ах, да, ты же старичок. Старый ворчун Аргус... Знаешь, от тебя тепло под ложечкой. Человек из детства...

До выхода на стадион два шага; двустворчатая дверь, обведенная слепящей рамкой солнечного света, легко пропустит две шеренги с метлами на плечах, и они уже вышли, не дожидаясь капитана. Комментатор представляет игроков, человеческий океан встречает каждое имя ревом.

— ...И капитан очаровательных «Гарпий»... — тянет комментатор, Гвен соскальзывает с моих рук и поудобнее перехватывает метлу.

— Несравненная...

Надо же как совпадают мысли незнакомых людей.

— Гвеног...

Гвен толкает дверные створки и делает шаг на свет.

— Джонс! — выкрикивает комментатор, стадион беснуется.

Поворачиваюсь, чтобы уйти, как вдруг меня хватают за пояс и с поворотом, как спортивный молот, выбрасывают под тысячи жадных взглядов. Полуголого, с майкой в руке.

* * *

В первый свой хогвартский год я установил, что если подпрыгнуть с метлой между ног, то вернешься за землю чуть позже, чем если подпрыгнуть без метлы. Хотя не могу ручаться, что миг полета дарила моя цыплячья магия, а не воображение.

Продолжая стремиться в небо, я за бутылку огденского нанял извозчиком старшекурсника с Райвенкло. Едва мы оторвались от земли, как выяснилось, что парень даже не собирается сохранять равновесие. Мы были как два придурка, решивших поплавать верхом на бревне, только ему не давали опрокинуться чары, а я пребывал во власти законов Ньютоновой механики. Некоторое время мне удавалось балансировать, как на велосипеде, но извозчик почувствовал, что метла непонятно ерзает, и заложил вираж. Наверное, это замечательный способ стабилизировать полет, но только без мешка картошки за спиной. Нас положило набок. Обеспокоенный пилотяга решил посмотреть, как поживает мелочь. Повертел головой, не увидел, я ж только-только до лопаток доставал ему макушкой. Тогда пытливый ворон не нашел ничего лучше, чем заглянуть себе под мышку, скрючившись и перегнувшись в сторону заваливания. Метла завершила переворот, и дальше мы летели вверх тормашками.

Вообще, полный оборот вокруг оси — первый из трюков, разучиваемых квиддичистами. Извозчик владел им в совершенстве, я ж не кого попало взял, я мог выбирать за ту немаленькую цену, которую приобретает в замке спиртное с надбавкой за контрабанду. Но трюк выполняется без мешка и с использованием инерции, а мы ее потеряли.

Система пришла в устойчивое равновесие: центр масс ниже точки опоры. Недолго думая — стандартная же ситуация, — пилотяга стал раскачиваться, как маятник. На метле он сидел, будто приклеенный, даром что вверх ногами (а может, и впрямь бросил приклеивающее — мне было не видно). А я еще в момент переворота вылетел из седла, если так можно назвать врезающуюся в самые укромные места палку. Успел скрестить ноги и не свалился, но чувствовал себя охотничьим трофеем, несомым на шесте. Ворон раскачивается, висящий я гашу колебания. Он снова, а я и не прекращал. Спохватился — ба, мы давно над Лесом! Ельник внизу вековой, черный, и мчится за нами, раскачивая ветки, какая-то хищная мелочь (не белки же, те шишки грызут, а не метлопилотов). Кричу: «Поворачивай!», а ворон не слышит. Наверное, расчеты делает с применением высшей арифмантики, сволочь. Пришлось оторвать руку от древка, чтобы толкнуть его в спину. А ладони потные от ужаса, вторая рука и соскользнула. Дальше я летел, держась одними ногами. Зацепился коленными сгибами, надежно и даже не очень утомительно. Извозчик опомнился и повернул к замку, я перекрестился по приютской привычке — считай, спаслись! Долетим до стадиона, а там он зависнет на месте и мягонько нас опустит.

Но ворон был не таков, чтобы возвращатся в позе колбасы в коптильне. Он спортсмен! Он звезда факультета! Ему невместно! Перехватил древко, занес ногу и попытался сделать подъем переворотом, как на турнике. Хищная мелюзга возбудилась до крайности. Твари из Леса вообще обладают даром предвиденья насчет пожрать. Может, они через комаров получили по эритроцитику из крови Трелони?.. Насколько хватало глаз, по вершинам деревьев пошли волны, как пущенная задом наперед запись кругов от брошенного в воду камня. Центр кругов смещался следом за нами. Ворон кряхтел, метлу мотало то вниз, то вверх, то поперек.

Тогда я и свалился. Волны в вершинах разбились на серые точки, точки увеличились в блошек, блошки в мышек, мышки раззявили крокодильи пасти, я заорал «Деда-а!!!», успев понадеяться, что эльфы хотя бы косточки соберут и прихоронят в могилу старшего кладовщика. Дедал материализовался прямо в воздухе, голый, Мерлин знает, откуда или с кого я его выдернул. Поймал, вернул на квиддичное поле, сунул в руки швабру и пропал.

Все заняло секунды, у меня еще не прошло ощущение врезавшегося древка метлы под коленками. Ворон мельтешил над лесом бешеным комариком. Подъем переворотом ему не удался, так и прилетел, раскачиваясь на одной ноге. Плюхнулся на траву, облегченно раскинул руки и сказал: «Вот ты где! А я не могу понять, куда ты запропастился!».

Не сказать, что с тех пор я боюсь метел. Я могу даже остаться с ними наедине, хоть с десятком, но для душевного комфорта лучше, чтобы это было в закрытом помещении с низкими потолками. Открытые пространства я просто люблю, было б время, мог бы часами валяться на тех немногоих полянках в окрестностях замка, где только ты и небо без лезущих в глаза подробностей пейзажа. Но метла и открытое пространство — сочетание тревожное, как подросток и пустая квартира. По отдельности их можно оставлять, а если вместе, то неизвестно, к чему вернешься.

— Хай, Британия! — включает сонорус Гвен.

Подставила меня, деревянный боцман. Делать нечего, буду держать лицо. Толпа ревет, но капитанше «Гарпий» мало.

— А ну, вместе: хай, Гвен!

Глас толпы тянется, как тормозящая запись:

— У-у-уа, у-у-уэ!

— Еще раз!

— А-ай, Хээн!

Оглядываюсь — ух ты, интересный жизненный опыт!⁽⁶⁾ Толпа не пугает, это просто еще один зверь из Леса, если не сумею поладить, успею смыться на Дедке. А метлы — это серьезно. Четырнадцать угроз! (Зачем-то вывели на поле второй состав, хотя он даже на замену не сыграет — не предусмотрена она правилами). Да семь метелок у соперников, те сравнительно далеко, но упускать из виду не стоит.

Божечки, как Гвен разжигает толпу! Бензин в костер!

— Ones more!

— Hi, Gven!!!

— Ребята, а кого я сегодня привела! Настройте свои омнинокли! Это же... Ну!

Неуверенный ропот, одинокий свист...

— Кошмар нашего детства... АРГУС ВОРЮГА!

Теперь свистят все. А Гвен седлает метлу и этак пальчиком манит, улыбаясь. А я что, я тоже скалюсь до судорог в губах, чтоб улыбка была заметна с трибун.

— Еня етла не дейжит, — говорю, стараясь не шевелить губами.

— Знаю.

— Надо дейжать яйноесие.

— Знаю, садись!

В глазах стоят мышки с крокодильими пастями. Я потом видел их скелетики в коконах акромантулов — по всему белки-летяги, только хайло один в один щучье, с подвижными зубами. В бестиарии их нет, вывел какой-то параноик — Лес, он ведь помимо прочего засечная полоса от маглов.

Сажусь. Что главное в танке?⁽⁷⁾ Сейчас, вот сейчас метла врежется в пах, не прищемить бы важное... Маленькие какие, макака резус смешная, плечи доспехов шириной в ее рост... Это что, уже летим?! И не врезается ничего, под задницей мягко и упруго. Поерзал, Гвен оборачивается со злым оскалом, на лбу капли пота. Не все так просто, как выглядит.

Летим по коробочке, как первые авиаторы, не наклоняясь на виражах. Толпа беснуется, вокруг нас порхают трансфигурированные канарейки, попугайчики, фейри в откровенных платьицах. Ворон! Большой, клювастый, Гвен сбивает его заклинанием, метла рыскает... Удержались. Вот и кольца другой команды, впервые вижу их так близко. Разворот... Мягкое под задницей — фишка профессиональной метлы или забота Гвен? А может, подушка возникает по умолчанию, только извозчик убрал заднюю половинку, желая постебаться над сквибярой? А-а, восемьдесят лет прошло, пора забыть.

Сели. Камень с души. Улыбаемся и машем.

— Я тя поцелую. Потом. Если захочешь, — обещаю Гвен, копируя какую-то пухлощекую тетку из прошлой жизни.

— И я. Потом. Не при спонсорах же.

— Да, это не при папе с мамой... Дай на меня сонорус.

— Я тебя для того и вытащила. Скажи, что мне говорил, мол, Хог болеет за «Гарпий», только покрасивее.

Палочка Гвен целится мне в горло, трясу над головой сцепленными руками:

— Хай, «старые галстуки» вечного Хога!

Ух, заревели! Засвистали ух!

— Ребята, а в Шотландии уж листики желтеют на терновнике, и единороги счесывают о колючки летнюю шерсть.

Умолкают. Свистнул какой-то неадекват и подавился — дали по шеям. Вот так легко я их утихомирил одной фразой! Хотя фраза-то о Хоге, он такой.

— Вчера всплывал Кальмар, — привираю, не вчера, — и птицы склевывали с него ракушки. Толпа была, как в курятнике, галдеж, свары...

— А Хагрид? — кричит кто-то.

— Хагрид надрался с кентавром и пел с ним хором, директор Дамблдор заслушался...

Смеются. Верчу ими не хуже, чем Гвен, и это нетрудно! Говори о близком и понятном, тогда нетрудно же совсем.

— Я чего напросился в гости к «Гарпиям»? На вас посмотреть, какие вы стали, ну и себя показать.

Смех добродушный, никогда я не был любимцем публики, это наш Хог их растрогал.

— А главное, старый замок помнит о своих птенцах, об изящных и могучих, прекрасных и непобедимых «Холихедских гарпиях»!

— Ух, заревели!

— Хогвартс не знал и не знает питомцев более благодарных, чем эти задорные и милые девчонки! Ну какая еще команда думает об успехе не только в текущем сезоне, а с неиссякаемым оптимизмом заглядывает далеко вперед! Кто, кроме «Гарпий» направил свою лучшую загонщицу на тренерскую работу в Хогвартс, готовить будущих Гвендолин Морган и Гвеног Джонс?! — В пояс кланяюсь Гвен, стадион отзывается таким акустическим ударом, что хочется присесть. — Какая еще спортсменка на пике карьеры великодушно сменяет вашу любовь и признание на далеко не всегда благодарную работу с детьми?! Да-да, я говорю о тренере, у которого многие из вас брали уроки полетов, вечно молодой Роланде Хуч!

— ...И вечно пьяной! — добавляет сонорус с трибуны.

Вступать в перепалку нельзя, кто-то поддержит меня, кто-то тролля, и рассыплется прекрасное, хотя и заведомо недолгое единство трибун.

— Роланда работает над собой, — говорю, а в ответ:

— Ну и дурак! Это ты должен поработать над Роландой!

Ржут и болельщики, и «Гарпии», и их соперники, какие-то фиолетовые в сиреневую каемочку, голландцы? Я еще собирался сказать, что ученики «гарпии» тоже могут считать себя «гарпиями» (ну, или гарпунами), но тему пора менять, а то тролль уже перетягивает одеяло на себя.

— Скажу вам по секрету... — разумеется, стадион болельщиков — идеальный хранитель секретов, — что буквально только что, перед выходом на поле, несравненный стратег воздушных битв, великодушнейшая из великодушных, Гвеног Джонс сделала беспрецедентное вложение в будущее «Холихэдских гарпий». Она подарила Хогу великолепные метлы! — успеваю поймать дернувшуюся было руку с палочкой и заканчиваю: — С автографами всех игроков!

Стадион взрывается, хотя казалось, что громче уже некуда. Есть куда! Врубай сонорус и ори! Гвен во все стороны делает реверансы в негнущихся доспешных портках.

— Скотина! — кричит, нагнув голову, чтоб не прочитали по губам. — Ты хоть представляешь, сколько стоит десяток метел ручной сборки?!

Упс! Об этом я и не подумал, Вилли тем более.

— Два десятка, — кричу. — Продашь пару своих, купишь двадцать обычных.

— Все равно дорого!

— Не дороже рекламы! И необязательно продавать новые. Толкнешь свою, с эксцентриситетом.

— Кому она нужна?!

— Кому нужна метла Гвеног Джонс?! Молчи, несчастная! Мужчина все сделает сам, а ты иди, гоняй мячики!

Гвеног одаряет меня суровым взглядом деревянного боцмана и оправляется гонять мячики. А я, раскланиваясь, пячусь назад, в полумрак коридора.

Жди меня, Роланда. Мойся в турецкий бане и разминайся у массажиста. За эти метлы я тебя замучаю, как Пол Пот Кампучию!

* * *

Просыпаюсь, и кажется, что сон только начался. Прямо напротив меня витражное окно с плосколицыми пейзанками, собирающими персики. На улице темень, витраж в свете ночника выглядит бледным, так что, может быть, персики утром окажутся апельсинами. Рядом со сборщицами крестьянские парни забивают цепами дракона с куцыми крылышками. Пейзанкам хоть бы хны.

Поворачиваюсь на спину, матрас подо мной послушно принимает форму тела, чуть хрустнув необмятыми волокнами кокосовой копры. А запах! Я вспомнил его, так пахло в магазине матрасов. Выходит, я побывал в этом раю незадолго до того, как принял Забвение! И спальня — моя, не настолько же я мазохист, чтобы купить матрас неизвестно для кого и не взять второй для себя. Старая спальня с покойницким топчаном кладовщика просто заброшена... А тот, кто положил меня туда, об этом не знал! Потом обдумаю, сейчас — вперед! В чертоги!

Гостиная не задевает струн. Мягкие кресла удобнее викторианских пыточных аппаратов, а так она мне вообще не нужна — если придется, приму гостя в кабинете, а компаний у меня не бывает. Столовой не было и нет, я не столуюсь, а снимаю пробы на кухне. Гардеробная — пустая, не успел перенести барахло из старой и уже не перенесу, у меня теперь другой размерчик. Унылое зеркало с облупленной амальгамой, под стать субъекту, который в нем отражался... Поставлю сюда тренажеры — мышцы обязывают.

С замиранием сердца вхожу в святая святых. Я, помнится, сравнивал свой старый унитаз с «поршем». Так вот, новый — шаттл!

Первая треть моей жизни прошла в страданиях из-за невозможности избавиться от ночного горшка под кроватью и мыться в ванне, а не в тазике из кувшина. Все вокруг не замечали никаких неудобств, горшок мисс Крыс отличался от моего только цветочками. Может, я провел в комфорте забытые ранние годы?

Осознаю, что такие вещи не должны становиться содержанием жизни. Сэр Исаак Ньютон ходил на горшок и не жаловался. Сунь Цзы вообще на грядки гадил, как Хагрид, а трактат написал на все времена! А я?! Вытащил из грязи несколько поколений девочек и мальчиков. Не Всеобщее Благо, но по мне, если хоть один мужчина из пяти вместо того, чтобы увеличивать продажи, обеспечивать избирательные кампании, случать ручных собачек, неспособных по немощности попасть пипиркой, проведет водопровод, построит дорогу, даст по зубам агрессору, то Всеобщее Благо приблизится, насколько вообще достижимо на практике. Его из окон будет видать. Что там валяется, пьяное, сытое, с баблом и петушками на палочке в каждом кармане? Это же Всеобщее Благо! Хватай мешки, тащи ведра, звони соседям — его всем хватит, Всеобщее же!

А какая ванная у меня! За матовой перегородкой притулился шаттленок, душевая кабина блестит форсунками для гидромассажа, беломраморная глыба с чашей внутри — Грааль Мойдодыра, а не ванна! Встаю в кабину, на стекле загораются пиктограммы, Дедка гений! (А то неудобно: я гений, Вилли гений, а старейшина погулять вышел?). Синяя стрелка, красная стрелка — очевидно, а вот рядом целый ряд движков вверх-вниз, как пульт эквалайзера. Пускаю тепленькую, эквалайзер на высокие тона... Уй! Правда, высокие, до визга. Резануло струями со всех сторон, в том числе снизу, как только хозяйство уберег... Отрегулировал напор, дал горяченькой, прибавил, и, когда стало невмочь терпеть, шарахнул ледяной. Хо-ро-шшо! Хорошо же, и жалко тех, кто не понимает.

Возвращаюсь в спальню, искря физиологическим счастьем, без единой заботы в голове. Пока меня не было, в углу появилась метла с тормозными решетками, сейчас они сложены розеткой вдоль прутьев и выглядят как элемент декора. Вилли сделал свою часть работы и передал летательный аппарат моим бандитам для тонкой отделки. Вижу, они закончили: метла теперь в цветах «Гарпий», зеленая с золотом, на древке инструкции с картинками, как на военной технике, и взрыв красоты — навершие с портретами макаки резус. Мальвина Морган, не внучка ли знаменитой капитанши. Взяли для отработки технологии ее позапрошлогоднюю метелку, игроку первого состава летать на такой уже невместно, так что ни одна макака не пострадала.

Вообще, с профессиональными метлами строго, как с самолетами: ведут учет ресурса, каждый вылет записан в паспорт. По записям установили матчи, в которых применялась метла, и тоже нанесли на древко с забавными комментариями, которыми фонтанировала Винки: «12 мая 1989, матч с «Пушки Педдлз». Красавица Мальвина поймала снитч на второй минуте. И для этого надо было смывать макияж?». Не будь я Аргус Ворюга, если метелка не уйдет с аукциона дороже, чем стоила новой!

Падаю на кровать поверх одеяла, от окна тянет ночным холодом, но я горяч! И могуч. При мысли о шустрой макаке щекочет в паху... И мне это не нравится. Мое профессиональное табу на школьниц зацепило и миниатюрных женщин. Не далее как сегодня, нет, уже вчера утром мои подростковые гормоны не заметили девочку Салли, как морская мина плоскодонку, и дело не в том, что я старше на семьдесят с хвостиком лет. Гормон ровесников не ищет. Но мой стариковский хромой обучил пополнение, что маленькие вертлявые — некомбатанты. Реакция на макаку говорит, что пополнение отлынивало от учебы. А у меня через две недели заезд. Разумеется, нет и речи, что подросток во мне сломает управляющего замком и начнет мутить со старшекурсницами. Опасность в том, что если на каждую пару сисек я начну реагировать выбросом тестостерона, то сбудется предупреждение целителя Сметвика — сгорю, как лампочка.

Увы, подростковые гормоны игнорируют мои благоразумные рассуждения с упорством, достойным премии Дарвина. Результат их подрывной деятельности вздымается, как минарет над посрамленной Айя Софией.

И это — на метлу?!

Мерлин всемогущий, Господи Иисусе, Великое Синее Небо Тенгри, пошлите мне бабу, а то ведь так и сдохну с не утвержденным бюджетом!

Дверь отворяется и входит Макгонагалл со знакомыми кружавчиками из-под мантии.

---

1) Boobie — дурочка, но можно понимать и как сисястая.

Вернуться к тексту

2) «...как крепнет весь человек, охваченный свежим дыханием весны». Эту смахивающую на описание групповухи цитату из не самого класного классика Дитмар Эльмарович Розенталь впихнул в учебник, да для пубертатного периода, да надо не тупо прочесть, а разобрать по членам предложения. Сколько не лет уже, а десятилетий помню: мальчишки хихикают, девочки целомудренно алеют ушами... Сейчас погуглил — все дословно процитировал, не ошибся. Только попало это упражнение в 10-11 классы. А мы заканчивали изучение русского в восьмом.

Вернуться к тексту

3) Почки брать с куста, живые, настаивать в темноте. Тогда хлорофилл в настойке даст красивый зеленый цвет. На свету он быстро окисляется до легкого палевого оттенка, смородиновый привкус остается.

Вернуться к тексту

4) Вилли Винки — английский Оле Лукойе. Крошка Вилли Винки ходит и глядит: кто не снял ботинки, кто еще не спит?

Вернуться к тексту

5) «Не пройдут!» — девиз республиканцев во время гражданской войны в Испании, ставший крылатыми словами в европейских языках. Но пасаран! — говорила мне гордая полячка. А я и не особо посягал — за ручку бы подержаться. Пятнадцать лет, советское воспитание...

Вернуться к тексту

6) Напомню, что Аргус по характеру службы не публичный человек. Хозработы выполняются ночью, не гонять же детей из туалетов, чтобы заменить прокладки в кранах и прочистить толчки. Кстати, отсюда школярский миф, будто Ворюга-Зверюга караулит нарушителей режима, причем наводчиком работает кошка (попасться ночному мини-хищнику все ж не так обидно, как больному старику). Делать ему больше нечего. Следилки в коридорах разбрасывают эльфы, опять же не с целью выследить, а чтобы дети не сунулись туда, где меняют подгнившую балку или вскрыт канализационный колодец — вы представьте, ТЫСЯЧЕЛЕТНИЙ жилой фонд! Какие ни чары, а мелкий ремонт нужен постоянно. С пяти утра до четырех пополудни Аргус отпускает продукты для завтрака, обеда и ужина, в промежутках пытается выспаться. (Однако не забудем о Дамблдоре, с детской простотой требующем внимания, и желчном Снейпе, которого сводит с ума мысль, что жалкий сквибяра дрыхнет, когда великий и ужасный он вынужден кривляться перед стадом баранов в школьных мантиях. Аргус, выдай, Аргус, прибери, Аргус, подотри мне сопли). При таком режиме он чаще видит эльфов, чем людей. Идеальный школьник (сферический в вакууме), не нарушающий режим, имеет шанс лицезреть Ворюгу-Зверюгу разве что на Рождественских каникулах, когда работы у Аргуса поменьше, и он выходит погулять по снежку.

Вернуться к тексту

7) — Бойцы, кто мне скажет, что главное в танке?

— Пушка, тащ прапорщик!

— Нет!

— Броня, тащ прапорщик!

— Нет. Главное в танке — не бздеть!

Нюанс: сентенцию прапорщика надо понимать в буквальном смысле. Тесно в танке и душно, а если еще и экипаж начнет газовать...

Вернуться к тексту