Tied for Last / Нити привязанностей (гет)

Гермиона устало брела обратно в комнату Риддла. Ставшая вдруг невыносимо тяжелой книга с Руническими заклинаниями оттягивала ей руку. Когда она вошла в покои старост, Риддл нахмурился.

— Что случилось? — но она лишь утомленно покачала головой. — Что случилось? — повторил он.

Опустившись в кресло, она странно на него посмотрела. Он в свою очередь тоже не сводил с нее глаз. На его лице все явственнее проступало беспокойство. Гермиона перевела взгляд на подаренную Дамблдором книгу, а затем — в окно. Все происходящее казалось смутно знакомым, точно она в сотый раз прочитывала один и тот же сценарий. Как будто она уже делала это раньше. Как будто она уже говорила тихим дрожащим голосом, невольно выдавая все свои переживания, которые надеялась скрыть:

— Мина ушла.

— Нет, — выдохнул Риддл. Казалось, он искренне не мог в это поверить, хоть Гермиона и не понимала почему. В его голосе не было ни сарказма, ни злорадства. Впрочем, как и сочувствия. Гермиона пристально разглядывала свои ладони, не в силах осознать, что они действительно принадлежат ей… Она ощущала себя отстраненной, оторванной от собственного тела. Она не могла лечить в таком состоянии.

— Я не могу сейчас заняться твоим лечением, — прошептала Гермиона.

Флегматично наколдовав прохладный тягучий гель, который запечатал рану, она накрыла торс Риддла одеялом, а затем мягко высвободила обе его руки и положила их поверх темной ткани. Снова сев, она сунула «РУНИЧЕСКИЕ ЗАКЛИНАНИЯ» под кресло и уставилась куда-то перед собой. Во взгляде ее широко распахнутых глаз смешались безнадежность и неуемная жажда жизни. Она ощущала себя сломленной, словно у нее внезапно выбили почву из-под ног, и теперь она лежала без сил в грязи не в силах подняться.

Наконец она еле слышно выдавила без всякого выражения:

— Ты наверняка думаешь, что я уже должна была к этому привыкнуть.

Он повернул к ней лицо, и в его чертах проступило что-то отдаленно напоминающее озабоченность.

— Ты никогда не сможешь к этому привыкнуть.

Гермиона сглотнула. Его слова не прозвучали зло. Это не было ни попыткой задеть, ни приободрить. Это была простая констатация факта.

— Нет, — ответила она, — не смогу.

— Только люди вроде меня могут привыкнуть к этому, — мягко прибавил Риддл, — но коль скоро мы с тобой настолько разные, насколько это только возможно, в твоем случае это, к счастью, маловероятно.

— Ты вообще когда-нибудь терял кого-то, кто был тебе дорог? — спросила у него Гермиона. Имел ли он хотя бы отдаленное представление о том, каково это? Ведь все убитые им родственники были ему глубоко безразличны.

— Три недели назад, — холодно ответил он.

Гермионе показалось, что у нее из легких разом выбило весь воздух. Ее дыхание сбилось, а кровь резко прилила к щекам.

— Что… что?

— Ты прекрасно поняла, что я имел в виду, — сказал Риддл, — но прямо сейчас мы говорим не обо мне.

— Нет-нет, поговорим лучше о тебе, — пробормотала Гермиона. — Это поможет мне отвлечься, потому что, когда речь идет о чем-то, чего я не понимаю, то я, по крайней мере, вынуждена думать.

Тот факт, что она дорога ему, никак не укладывался у нее в голове. Какое-то время они хранили молчание, пока она пыталась это осознать.

— Конечно, в моем случае, — тихим и смиренным голосом задумчиво продолжил он, — это произошло исключительно по моей вине. Так что, полагаю, сравнение с твоей нынешней ситуацией не совсем уместно.

Сглотнув, Гермиона подняла на него глаза. Он на нее не смотрел.

— Полагаю, что так, — прошептала она. — Я не знаю, как это передать… — она запнулась, не будучи до конца уверенной, что ее объяснения что-либо изменят. Затем все же вздохнула и продолжила, — это ощущение упущенных возможностей. Все, что я могла попробовать сделать, теперь невозможно. Все, что она могла сделать… невозможно. Узнать, как изменились бы наши с ней отношения, теперь тоже невозможно. И все это случилось в одночасье. Словно тем, кто выдернул ее из этого мира, было глубоко плевать. Они просто решили, что сейчас подходящее время, забрали ее и тем самым изменили все.

Она говорила все быстрее и все более разгоряченно, не в силах сдержать рвущиеся наружу всхлипы.

— Прости, — пробормотала Гермиона и прикрыла глаза. — Но… в нашем случае все иначе. Мы еще можем измениться, а образ Мины в моем сознании навсегда останется прежним. Я навсегда запомню ее такой, какой была в момент своего исчезновения, навсегда… У нее уже никогда не будет возможности стать кем-то или чем-то бóльшим для кого бы то ни было.

Она опять сглотнула.

— Наверное, все это звучит глупо.

— Это звучит не глупо, — тихо возразил Риддл. — Это звучит честно.

Ее карие глаза, наверное, в тысячный раз встретились с его непроницаемо черными. Однако глядя в них сейчас, Гермиона почувствовала, что что-то изменилось. Какая-то неуловимая перемена произошла в Риддле с момента их последнего разговора. Гермиона не могла сказать, что именно было по-другому, но это слегка ее настораживало, потому что это таинственное преображение, казалось, перечеркнуло все то немногое, что было ей известно о его личности.

— Ты изменился.

— Мне пришлось, — ответил Риддл. — Я… повысил свое самосознание.

Гермиона закрыла глаза.

— Чего-чего, а самосознания у тебя и так было предостаточно, — буркнула она. — А вот немного замешательства бы точно не повредило.

— О, поверь, я был в замешательстве, — быстро сказал Риддл. — В таком, что даже признаться неловко, но я думаю, что, прочитав письмо… ты же… прочла его до конца, да?

Она невесело усмехнулась.

— Извини. Просто… да. Да, я однозначно прочла его до конца.

— Ну, в таком случае, ты уже знаешь, что я столкнулся с переживаниями, которые остаются для меня полной загадкой, — сказал он, выразительно выгнув одну бровь и глядя на нее. Гермиона была поражена этим многозначительным взглядом, поражена тем, как она, оказывается, скучала по тому, как он вскидывал бровь, скучала по этому выражению на его красивом лице, с которым он смотрел на нее, как бы не сомневаясь, что она его понимает.

Риддл вздохнул и поморщился от пронзившей его живот боли. «Неужели опять?» — с отчаянием подумал он. На лице Гермионы мелькнуло беспокойство, на смену которому, однако, быстро вернулось прежнее несчастное и усталое выражение. Поразмыслив пару секунд, Риддл прибавил:

— Вообще-то, я даже подумывал о том, чтобы начать вести список чувств, природа которых мне неясна, но решил, что ты сочтешь эту идею абсурдной, и потому не стал.

Губы Гермионы дрогнули, и на ее лице появилась широкая улыбка. Риддл ощутил, как у него в груди разливается удовлетворение. Он надеялся, что это признание поможет ее развеселить, видя, в какую бессмысленную меланхолию она погружается из-за исчезновения своей подруги. При воспоминании о ее словах об упущенных возможностях внутри у него шевельнулось еще одно непонятное чувство: разве в конечном итоге это была не его вина, что они с Миной перестали общаться? Хотя он не думал, что дело примет такой оборот… нет, он не ожидал, что Годрик и Мина начнут избегать ее, и совершенно точно не хотел создавать ей дополнительные проблемы. Ему и в голову не могло прийти, что они могут разорвать с ней отношения из-за того, что он проклял Мину. Это казалось нелогичным, только если они не думали, что Гермиона не захочет знать об этом инциденте.

Риддл нахмурился. Если честно, об этом он еще не успел подумать. Почему Годрик и Мина просто не рассказали ей о Круциатусе? Они же хотели, чтобы Гермиона прекратила с ним общаться, и в их глазах это был бы просто идеальный довод. Или же они опасались, что она по какой-то причине им не поверит? Да уж, тайна, покрытая мраком. Решив, что сейчас ломать над ней голову уже бессмысленно, Риддл с просветлевшим лицом снова посмотрел на Гермиону. Она сидела, обернувшись к окну, через которое пробивались закатные лучи, мягко очерчивающие ее профиль. Глаза Гермионы были закрыты, и ресницы отбрасывали на щеки длинные тени.

— Гермиона, — тихо позвал Риддл. Она как-то удивленно на него посмотрела, и вместо того, чтобы закончить то, что он изначально планировал сказать, он спросил:

— Что такое?

— А, ничего, — ответила она. — Просто… кажется, это в первый раз, когда ты обратился ко мне по имени, — она на секунду задумалась. — Во всяком случае, не считая того раза, когда я билась в истерике, пытаясь избить тебя до полусмерти.

Риддл моргнул.

— Ааа.

— Но… хм, что ты хотел сказать?

Он слегка пошевелил пальцами правой руки.

— Я хотел попросить тебя дать мне мою палочку, — сказал он.

— Ты думаешь, что способен колдовать в таком состоянии? — словно не веря своим ушам, уточнила Гермиона.

— Вот увидишь, — уверенно сказал он, и на его губах появилась самодовольная ухмылка. Она только покачала головой и, перегнувшись через него, достала тисовую палочку, которую вложила ему в правую руку. От ее движения его обдало волной воздуха, ее запаха, и Риддл почти неосознанно потянул носом, сделав небольшой вдох. Затем его пальцы сжали волшебную палочку, и он с облегчением вздохнул, ощущая знакомое прохладное древко и разливающуюся по всему телу силу, это дивное, утонченное ощущение, что для него нет ничего невозможного…

Риддл аккуратно приподнял правое предплечье, держа весь вес руки на локте, и, прищурившись, сделал ловкое движение кистью. В ответ на это кончик его волшебной палочки мгновенно вспыхнул, и струя темно-синего пламени устремилась к камину, заставив уже почти потухший огонь вспыхнуть с новой силой.

— Кажется, я в норме, — обратился он к Гермионе с еще более самодовольным видом, чем обычно.

— Как же ты меня бесишь, — буркнула она, не в силах скрыть свое изумление, — где, спрашивается, справедливость.

Риддл только беспечно пожал плечами, но тут же зашипел:

— Твою мать…

— За языком следи, — одернула его Гермиона. Теперь настал ее черед ухмыляться при виде того, как палочка Риддла падает на покрывало рядом с ним. Однако, судя по выражению его лица, легче ему не становилось, и насмешливый взгляд Гермионы быстро сменился обеспокоенным.

От боли у Риддла заслезились глаза. Он взглянул на Гермиону, и от ее озабоченного выражения ему вдруг стало не по себе.

— Ты как? — спросила она, пододвигаясь к нему ближе и доставая свою волшебную палочку. Его лицо исказило страдание. Колющая боль прямо над его грудиной не утихала, но Риддла больше беспокоил ее до странности встревоженный вид. Это был всего лишь небольшой приступ боли, почему она так взволнована?

— Прямо посередине, — с трудом выдавил Риддл. Откинув с его тела покрывало, Гермиона взмахом палочки заставила гель исчезнуть и сосредоточенно вгляделась в центр раны на его груди. Сам он, к своему раздражению, под этим углом ничего разглядеть не мог.

Она потянулась палочкой к его грудной клетке, и Риддл вздрогнул, почувствовав прикосновение кончика древка к своим оголенным внутренностям. Он ощутил жжение, обжигающий жар, а сразу за этим как будто к тому месту приложили лед. Боль исчезла. Полностью.

— Да, — выдохнул он, расслабленно прикрыв глаза. Гермиона снова наколдовала гель, холодком разлившийся по его обнаженной груди, и помогла уложить его руки поверх одеяла. Ощущать прикосновения ее прохладных ладоней было приятно.

Она присела на край его постели, и тело Риддла слегка сместилось в сторону просевшего под ней матраса.

— Пожалуйста, — с легкой иронией сказала она, глядя на него.

— Спасибо, — невозмутимо отозвался он и, облизнув губы, посмотрел по сторонам. — Есть вода?

Гермиона подняла свою палочку, и Риддл чуть приоткрыл рот. На некоторое время в комнате воцарилась уютная, безмятежная тишина, пока он жадно пил воду, тонкой струйкой появляющуюся прямо из воздуха.

— Спасибо, — наконец сказал он. На этот раз подсказка ему не потребовалась.

— Не за что.

Она не смотрела на него.

— Тебе, наверное, пора возвращаться к своим друзьям, — тихо заметил Риддл. — Гриффиндорцам, должно быть, сейчас нелегко.

— Особенно после Ар-Джея, — прошептала Гермиона, и в ее глазах отразилось страдание. При упоминании этого загадочного, тихого и вечно ее опекающего парня внутри Риддла шевельнулось чувство неприязни: эдакий высокий темноволосый красавчик, что, похоже, было как раз в ее вкусе.

С другой стороны, как здраво рассудил Риддл, он и сам вполне подпадал под этот типаж. Хотя в данный момент его привлекательность в ее глазах и была несколько подорвана тем, что он был не способен двигать чем-либо кроме шеи… Стоп. Какое ему дело до того, какие парни ей нравятся? Думать об этом было неразумно. Если он собирался на этот раз начать выстраивать с ней по-настоящему дружеские отношения, ему следовало перестать вести себя так, будто она была его собственностью и не имела права дружить с другими парнями.

С другими людьми.

С другими парнями? Откуда это вообще взялось?

Так, не важно.

И тем не менее обладание определенным человеком было для него чем-то до боли привычным, прямо как для Слизнорта, когда Риддл у него учился. Это жажда доминировать над другими, владеть ими, заставить их присягнуть себе… хотя, возможно, это было вызвано тем, что к этому времени ему уже удалось добиться клятвы верности практически от всех, кто так или иначе смог его заинтересовать. Однако Гермиона никогда до такого не опустится. Тем более что она, по-видимому, была решительно настроена возродить их некогда дружеские отношения, держась с ним тепло и приветливо.

— Меня там никто не ждет, — обронила она, отворачиваясь от него и глядя на языки пламени в камине, а на Риддла снова накатило раздражение из-за его неспособности встать с кровати, пройтись и сесть у огня. Вот же гадство.

— Уверен, что Дамблдор ждет, — сказал он, безуспешно пытаясь скрыть недовольство в голосе. В ответ она лишь издала саркастичное мычание, чем изрядно его удивила.

— Нет, кто-кто, но точно не Альбус.

Услышав это, Риддл ощутил, как внутри него разгорается торжество. Но это было неправильно — он больше не собирался вносить разлад в ее отношения с друзьями, так какая ему разница, что у нее там произошло с Дамблдором? И все же, сам не понимая, что им движет, он спросил:

— Почему?

— Каждый раз, когда ты задаешь мне подобный вопрос, — задумчиво протянула Гермиона, — ответ всегда оказывается «из-за тебя».

Обернувшись, она посмотрела на него, но взгляд ее не был обвиняющим. Она не казалась даже рассерженной.

— Но… я же был неделю без сознания, — возразил Риддл. — Чем я мог ему не угодить?

— Я просто не… просто Альбус не знает, что я здесь. Он всегда давал мне понять, что мне следовало бы держаться от тебя подальше.

На его лице промелькнула тень возмущения, и взгляд Гермионы смягчился.

— Можешь не переживать из-за этого, — прибавила она.

— Я и не переживаю, — выпалил Риддл. — Просто, Альбус Дамблдор… Я… я… — он сглотнул. — Учитывая, что он умер от моей руки, кажется, у меня больше нет морального права злиться на него из-за подобного пустяка.

Он произнес эти слова тихо и с какой-то непонятной интонацией. Как-то задумчиво. Гермиона удивленно воззрилась на него. Разве он был не рад тому, что убил Дамблдора? Она считала, что он задумал это еще во времена их дурацких конфликтов в Хогвартсе.

— В этом ты прав, — мягко ответила она.

Риддл посмотрел на нее каким-то пустым взглядом, и Гермиона задумалась, была ли она по отношению к нему не совсем справедлива. В конце концов, он не убивал Дамблдора… во всяком случае, не в реальной жизни… этот Том Риддл был не причастен к его смерти. Так должен ли он был терзаться чувством вины, или каким-то ее подобием, за преступление, которого на самом деле никогда не совершал?

Откуда взялось его стремление убить Дамблдора? Было ли оно следствием его душевных порывов и личностных качеств, которые присутствовали в нем и теперь, или же так просто сложились обстоятельства? Природа против воспитания. Гермиона читала об этом, когда на пятом курсе маггловедения они во втором семестре изучали философию. Магглы задавались множеством интересных вопросов, в том числе и этим. Было ли желание убить Альбуса Дамблдора чистым проявлением натуры Тома Риддла, или же результатом череды совершенно случайных событий?

— Почему ты ненавидишь Альбуса? — спросила она.

Риддл бесстрастно посмотрел на нее, и Гермионе показалось, что он разгадал ее уловку, что ему уже откуда-то было известно, что она знала об их с Альбусом школьных разногласиях… но она ошиблась.

— Прежде чем стать директором Хогвартса, он преподавал трансфигурацию, — сказал Риддл, — что, я думаю, тебе уже и так известно. Он преподавал ее и у меня. И я ему никогда не нравился, как и он — мне. Для него я не был идеальным Томом Риддлом. По сути, Дамблдор все время делал вид, что меня не существует, — Риддл нахмурился. — Он либо игнорировал меня, либо косился с каким-то подозрением. Как будто знал больше, чем ему следовало. Так или иначе, я всегда чувствовал, что Дамблдор прекрасно понимал, насколько я был лучше всех остальных учеников, но сам он этого мне никогда не говорил. Он ни разу не похвалил меня в классе. Даже когда доходило до оценок, он всякий раз точно с неохотой ставил мне «Превосходно»… И за это я его ненавидел.

Из-за ожесточившихся черт красивое лицо Риддла теперь казалось отталкивающим. Он прикрыл глаза, отгоняя нахлынувшие на него чувства, и сделал глубокий вдох, отчего немедленно вздрогнул. Гермиона сидела, откинувшись на спинку кресла, и просто смотрела на него. Он сказал ей правду. Это уже был прогресс. Правда — это всегда хороший знак. К тому же разве сама она не пришла бы в ярость оттого, что кто-нибудь из учителей, точнее, лучший учитель в школе, никогда бы не отмечал ее успехи, никогда бы не хвалил, как остальные? Да она была бы вне себя. Собственно, так уже один раз и получилось. С Трелони.

Но в той фразе, что он обронил: «Как будто он знал больше, чем ему следовало», явно скрывалось нечто большее.

Ну, конечно. Тайная комната. Гермиона почти забыла, что Плакса Миртл была убита как раз, когда Риддл учился в Хогвартсе, и что одной из главных причин, по которой Дамблдор всегда недолюбливал Риддла, было то, что он подставил Хагрида.

Внезапно ощутив к Риддлу острую неприязнь, Гермиона решила не упускать свой шанс:

— Что ты имеешь в виду, говоря, что он знал больше, чем ему следовало?

Риддл мрачно на нее посмотрел.

— Во время моей учебы в Хогвартсе произошло… несколько подозрительных событий, — сказал он, — в результате которых погибла одна из студенток. Тебе… знакома легенда о Тайной комнате? — его лицо вдруг стало настороженным, а взгляд — острым и пронизывающим. — О, да, Гермиона, вижу, что знакома. Думаю, ты уже и так знаешь, что тогда случилось, — она отвернулась от него, тем самым лишь подтвердив его подозрения. — Я не люблю, когда мной пытаются манипулировать.

Гермиона прикусила язык, чтобы удержаться от резкого ответа. Его темные глаза буравили ее лицо.

— Хорошо. Ты меня подловил. Но за что ты так обошелся с Хагридом? За что поступил так с Миртл?

— Ее смерть была непреднамеренной, — негодующе возразил Риддл. — Я наследник Слизерина. Я отвечал на призыв. Она просто оказалась в туалете не в то время. Если бы она меня увидела… если бы кому-нибудь рассказала… этого нельзя было допустить.

Подняв брови, он перевел взгляд на полог над собой и продолжил:

— А по поводу Хагрида… Он всегда меня ненавидел за то, что я был во всем лучше него. Я же ненавидел его за то, что он ненавидел меня. Вдобавок, Хагрид все время возился с всякими жуткими и опасными тварями. Одним словом, идеальный кандидат, на которого можно было все повесить, чтобы самому остаться в Хогвартсе, а я… я должен был остаться в Хогвартсе, — на этих словах его голос еле заметно изменился, стал тише. Риддл заговорил быстрее, как будто страх перед исключением вновь овладел им. — И я знал, знал, что, если меня за это исключат… Я знал, что для меня Дамблдор палец о палец не ударит, но если исключат его любимчика полувеликана, то он, конечно, тут же бросится хлопотать за него. Хотя бы в силу того, что сам Хагрид был слишком туп и бездарен, чтобы позаботиться о себе само…

— Том, — оборвала его Гермиона. Их пылающие взгляды скрестились. Губы Гермионы были плотно сжаты, подбородок Риддла ­— упрямо вздернут.

— Что? Он и правда полувеликан. Едва ли для кого-то это тайна, — отрезал Риддл, как нечто само собой разумеющееся.

Внезапно перед его внутренним взором вспыхнуло воспоминание.

Мощный, хриплый рев, и земля сотрясается от падения чего-то тяжелого.

— Хагрид! — кричит лежащая на полу Гермиона, из глаз которой безостановочно текут слезы. — Прекрати, ты ужасная, злобная…

— Почему бы тебе, грязнокровка, не взять минутную паузу, — шипит женщина, та безумная на вид женщина. Взмах палочки, и Гермиона задыхается, страдая от невербального Круцио, бьется в конвульсиях, но не отрывает взгляд от Хагрида, который стоит на коленях посреди комнаты, а трое человек в масках вокруг него раз за разом пытаются пробить Круциатусами защиту его толстой кожи. Рядом с Гермионой подвешенная за щиколотки девушка с пепельно-светлыми волосами и широко распахнутыми глазами безвольно раскачивается взад и вперед… Пытка прекращается.

Внимание женщины сосредоточено сейчас на Хагриде. Гермиона изо всех сил пытается высвободить руки из старинных причудливых кандалов, приковывающих ее к стене и оказавшихся слишком большими для ее тонких запястий. Отчаянно дернув и содрав кожу, Гермиона мгновение неверящим взглядом смотрит на свою дрожащую, но свободную от оков руку. Потом закрывает глаза и, сжав зубы, выдергивает вторую.

Она ползет к столу, на котором лежат две волшебные палочки, и хватает их обе одной рукой. Гремят два сильнейших взрыва, но безумная женщина не обращает на них никакого внимания и, развернувшись к Гермионе, с яростным выражением лица начинает ее атаковать. Гермиона, всхлипывая, как может отбивает ее заклятия, бросая полные отчаяния взгляды на блондинку, хотя дверь комнаты позади нее распахнута, и до нее всего лишь пара шагов…

Лицо Гермионы искажает боль, когда заклятие женщины распарывает кожу на ее плече. Бросив последний несчастный взгляд на подругу, Гермиона пятится и исчезает в дверном проеме.

А затем темнота коридоров и ее громкое дыхание…

— Риддл?

Он распахнул глаза.

— А? Что?

— Ты как будто немного завис, — сказала Гермиона, разглядывая его с каким-то непонятным выражением. — Если хочешь отдохнуть, я могу дать тебе снотворное.

Риддл отвел взгляд.

— Просто… кое-что вспомнил, — пробормотал он, чувствуя себя неловко и для успокоения крепче сжимая рукоять своей палочки.

— Что за воспоминание?

Он поднял на нее глаза и неторопливо моргнул, пытаясь понять, захочет ли она это услышать.

— Оно не моё, — сказал он.

— О, — тихо выдохнула она, проваливаясь в темноту его взгляда. Что он видел? Какое из ее воспоминаний могло прийти ему на ум при упоминании Хагрида? Может быть, одно из ранних, счастливых, например, их чаепития в его хижине. А может, та ночь на Астрономической башне во время сдачи С.О.В., когда Хагрид был вынужден бежать из Хогвартса, а вспышки атакующих заклятий, точно в каком-то световом шоу, прорезали тьму и отскакивали от него. Или же последний раз, когда Гермиона видела его поникшим перед камином, окруженным Долоховым, Ноттом и Эйвери с направленными на него волшебными палочками, в ту ночь, когда ей наконец удалось сбежать от Лестрейндж… и после, когда она мчалась по коридорам, не разбирая дороги, и пряталась, как последняя трусиха, бросив Полумну, которая была без сознания, а, может, уже…

Это было одно из самых страшных ее воспоминаний, потому что Гермиона знала, что все это было на самом деле. Все они точно не были боггартами. Каждая секунда боли была мучительно реальна.

— Гермиона, — тихий голос Риддла вывел ее из размышлений, и она снова поразилась, с какой мягкой, почти робкой интонацией, он обращался к ней по имени.

— Что?

Его взгляд вновь стал пристальным и пронзительным.

— Я хотел узнать, как тебе удалось… остаться собой после всего, через что ты прошла.

И это он еще не знал худшего, не знал о тех семидесяти трех часах ее предсмертной агонии. К горлу Гермионы подкатила легкая тошнота. Она не знала, как ей удалось не утратить свою человечность. Действительно, разве не странно, что она вновь смогла вернуться к нормальному существованию после всего, что с ней было? Или же это просто свидетельствовало о том, что у нее отлично получалось отрицать и игнорировать свое прошлое?

— Я не знаю, — тихо ответила она. — Я просто пытаюсь не думать об этом.

Глаза Риддла потемнели. Он отвернулся.

— Я ожидал чего-то подобного, но один из вопросов, которые последние три недели не дают мне покоя… ну, или, точнее, две недели, что я был в сознании. Это… Как ты смогла не разочароваться в человечестве после всего того, что те люди с тобой сделали?

В глазах Гермионы полыхнул огонь. Он должен это узнать. Это было важно. Если он сможет понять это, то есть шанс, что рано или поздно он придет к пониманию базовых принципов человеческого сострадания.

— Всякий раз, когда мне делали больно, — медленно начала она. — Я не понимала, как люди были на это способны. Я знала, что, для того чтобы заклятие Круциатус подействовало в полную силу, человек должен наслаждаться причиняемыми страданиями… и для меня было просто непостижимо, как Пожиратели смерти могли…

— Кто? — прервал ее Риддл. Он уже слышал это сочетание в ее воспоминаниях, но никогда раньше не задумывался о его значении.

Гермиона взглянула на него, и в глазах у нее появился стальной блеск.

— Пожиратели смерти, — она выплюнула эти слова так, словно у них был отвратительный привкус, — это твои последователи.

— Чу́дное прозвище, — проворчал Риддл, закатив глаза. — Неужели я не смог придумать что-то более оригинальное...

— В общем, — продолжила Гермиона, — все они мастерски владели Круциатусом и просто обожали пускать его в ход. И каждый раз, когда я с этим сталкивалась, я просто не понимала. Как они могли считать, что это нормально? Как они могли получать удовольствие, пытая меня и моих друзей без малейшей на то причины?

На какое-то время Гермиона умолкла, неосознанно облизывая свои ставшие сухими губы.

— Но я никогда не теряла веру в людей, — сказала она, снова посмотрев Риддлу в глаза, — потому что всегда напоминала себе, что эти люди были на самом деле ущербными. Эти люди навсегда останутся в истории как горстка злобных чокнутых садистов. Вопреки всем утверждениям циников, параноиков и твоим собственным, в мире гораздо больше добра, чем зла. Это совершенно очевидно, даже если просто взглянуть на ход истории. По-настоящему плохие люди неизменно остаются в памяти потомков. Они точно белые вороны на фоне остальных, потому что они не… нормальные. Я привыкла говорить себе, что на каждого Пожирателя смерти в мире приходятся тысячи людей, как я, Дамблдор, как Гарри, Римус и Тонкс, как Билл, как Фред и Джордж и… и Рон; что в ту самую секунду, когда я кричу от боли, тысячи других людей испытывают счастье и любовь…

Ее голос стал приглушенным. Поняв, что начинает распаляться, Гермиона медленно сделала вдох и выдох.

— Я никогда не перестану в это верить, — произнесла она с глубокой убежденностью в голосе. — Вера — это все, что у нас есть.

В комнате воцарилось молчание. Риддл молчал и с непроницаемым лицом изучающе ее разглядывал. Гермиона снова вздохнула.

— Ты понимаешь, о чем я? — спросила она.

Риддлу безумно хотелось ответить «да», сказать, что он понял каждое ее слово, что теперь ему было ясно, как она смогла остаться такой сильной… но это была бы ложь. Он не понимал. Абсолютно. Надежда была хрупка. Надежда была слаба. Вера — еще слабее. Как она могла так рисковать своим душевным равновесием, полагаясь на них?

— Нет, — прошептал он, видя, как на ее лице проступает разочарование. О, как он желал хотя бы на секунду оказаться с ней на одной волне. — Я не понимаю, как ты можешь так сильно полагаться на что-то, что даже не реально. Надежду всегда можно отнять.

— Надежду никогда нельзя отнять, — резко возразила Гермиона, и Риддл даже слегка растерялся при виде вспыхнувшего в ее глазах гнева. — Она с нами, пока жив Гарри. Пока живы все, кто готов бороться, — внезапно ее взгляд смягчился. — Но я не понимаю тебя, — сказала она. — Если ты отрицаешь надежду, то как вышло, что ты на Слизерине? Ведь амбиции — это не что иное как разновидность надежды.

— Амбиции заточены на конкретные цели, — коротко ответил Риддл, — а надежда — всего лишь сон, не ставший явью.

Если надежда — пустой звук, то почему из нас двоих именно меня нельзя назвать эмоциональным калекой? Эти жестокие слова уже были готовы сорваться с языка Гермионы, однако ей удалось сдержаться.

— Когда-нибудь ты поймешь, — прикусив губу, пробормотала Гермиона. — Когда-нибудь до тебя дойдет то, о чем я тебе говорю. Боже… Наступит день, и ты наконец осознаешь, чего был лишен все это время.

Она не хотела, чтобы эти слова прозвучали столь снисходительно, как-то само получилось. Она с опаской взглянула на Риддла, но, к своему удивлению, не нашла в его лице признаков обиды или гнева. Он выглядел немного грустным и усталым, а затем прошептал:

— Очень сомневаюсь.

Гермиона еще никогда не видела его таким подавленным. Если бы он хорошенько постарался, если бы по-настоящему захотел понять, у него бы обязательно получилось. Разве понимание всего этого не было чем-то естественным для любого человеческого существа? Откуда эта горечь, словно он ввязался в войну и потерпел поражение?

— Как много тебе известно о моих крестражах, Гермиона? — вдруг спросил Риддл бесцветным, на этот раз лишенным каких-либо эмоций голосом.

Его взгляд был прикован к ее лицу. Гермиона уставилась на него, прикидывая, стоит ли ей разыгрывать удивление от множественного числа крестражей, или же Риддл как-то уже выяснил, что она знает о всех семи… точнее, всех восьми осколках его души. Сам он на этом этапе имел представление лишь о двух из них, кольце и дневнике, однако полной уверенности в этом у нее не было.

— Достаточно, — ответила она.

— Почему бы тебе не рассказать мне?

— Потому что тебе не понравится то, что ты услышишь.

Риддл почувствовал, что его сердце забилось быстрее. Что могло быть хуже того, что он и так знал: что целых два его крестража уничтожены? Максимум, что ей могло быть известно — это их количество, что, впрочем, уже само по себе было немало…

— Почему? — медленно спросил он.

— Потому что мне известно о них гораздо больше, чем тебе, — ответила она, и Риддл мысленно выругался, не сумев прочесть на ее лице ничего, кроме разве что легкой взволнованности в упрямом взгляде карих глаз.

Тем не менее, неожиданно для себя самой, Гермиона осознала, что хочет ему рассказать. К тому же сейчас для этого был самый подходящий момент. Во-первых, раненый и прикованный к кровати он в случае чего не мог ей навредить. А во-вторых, у него будет предостаточно времени, чтобы все обстоятельно обдумать и принять, что было крайне маловероятно, находись он в добром здравии… Но, с другой стороны, действительно ли она хотела, чтобы он узнал? Новость о том, что труды всей его жизни уничтожены, причинит ему сильнейшую боль. Хотя, он и так уже узнал многое, еще пара подробностей навряд ли что-то изменят…

— Ну, пожалуйста, — настойчиво попросил он. Казалось, сам факт, что ему приходится кого-то о чем-то просить, причиняет ему физическую боль.

— Ладно, — сдалась Гермиона, — но только пообещай держать себя в руках.

Сердце Риддла забилось еще быстрее. С ее стороны было почти бессердечно так нагнетать…

— Они уничтожены. Все, кроме одного.

Она сказала это таким спокойным, безразличным тоном, словно говорила о погоде, а не о крахе всех его задумок и мечтаний стать Хозяином Смерти, чтобы никогда не познать тот первобытный ужас, который каждый испытывает перед своей кончиной. Страх, что медленно разливался сейчас у него в животе.

— О… о… — с трудом выдавил он, точно задыхаясь. Ему еще никогда не было так страшно. При мысли, что на Земле его в любую секунду могут убить, и он сорвется в бездонную пропасть Смерти, Риддла охватила настоящая паника.

Все, кроме одного? Все, кроме одного? Все, кроме одного?

Судя по ее лицу, Гермиона ожидала от него подобной реакции. Она как будто знала, что от этих слов ужасное, отвратительное, невыразимо скверное чувство распространится по всему его телу, накатывая волнами боли и тошноты.

— Ты уверена? — спросил он.

— Абсолютно.

Никаких сомнений. Никаких колебаний. Более того, теперь взгляд ее глаз стал жестким, что слегка озадачило Риддла.

— Почему ты так в этом уверена?

Гермиона открыла было рот, чтобы ответить, но остановилась. По ее лицу скользнула тень страха, и Риддл понял, что уже знает ответ. Он обессиленно покачал головой и отвернулся от нее. Единственное, что он когда-либо хотел — это не умирать. И он был так близок к достижению этой цели, так близок… а она все испортила. Словно со стороны он услышал собственные слова:

— Как ты могла? — тихо всхлипнул он вместо своей обычно уверенной и властной манеры спрашивать.

— Как я могла? — переспросила она, и голос ее задрожал от неистовой, еле сдерживаемой ярости, какую Риддлу еще никогда не доводилось в ней наблюдать. Он смотрел на нее, но с пояснениями не спешил, точно был не в состоянии подобрать нужные слова. — Как я могла? — повторила Гермиона дрожащими от бешенства губами. — Как я могла попытаться остановить единственным доступным мне способом человека, который пытался убить всех моих родных и близких? О, я прошу прощения за то, что пыталась спасти свою собственную жизнь! За то, что пыталась сделать хоть что-то, чтобы помочь другим людям! За то, что пыталась вырвать волшебный мир из твоих когтей, чтобы иметь возможность в будущем устроиться на работу, иметь основные права и свободы, а не пасть жертвой твоей отвратительной дискриминации!

Гермиона дрожала. Все ее тело было напряжено, словно сжатая пружина. Она презрительно изогнула губы:

— И все из-за твоего непомерного тщеславия, из-за твоего иррационального страха перед смертью…

— Перестань, — прошептал Риддл, закрывая глаза.

— Никогда не смей забывать, что я делала то, что должна была. — прошипела она. — А вот тебе я ничего не должна!

От ее слов он весь как будто съежился. Глаза его были крепко зажмурены, тело била дрожь. Но столь плачевный вид ничуть не умерил гнев Гермионы. Как я могла… да как он смеет?! Он знал все, через что ей пришлось пройти, чтобы попытаться спасти от него остальной мир, так что ему было прекрасно известно, почему она так поступила. Ярость клокотала в ней, и она с трудом сдерживалась, чтобы не вскочить и со всей силы ему не врезать. К счастью, умение даже в критическую минуту не терять ясность рассудка не подвело Гермиону и на этот раз. «Сердце в огне, голова в холоде», — внезапно вспомнила она свою старую мантру, которая всегда помогала ей держать себя в руках.

— Так, ладно, — она выдохнула, пытаясь вместе с воздухом вытолкнуть всё накопившееся в ней раздражение. — Хорошо.

На лице Риддла читался ничем не прикрытый испуг. Глядя на него, Гермиона испытала мрачное удовлетворение от того, что и он наконец вкусил того страха, что владел ей весь последний месяц ее жизни. Он это заслужил. Почувствовать, каков страх на вкус. Ощутить, как ужас проникает в кровь и растекается по всему телу.

И Риддл чувствовал. О, да. Он сполна ощутил всё это.

Гермионе показалось, что прошла вечность, прежде чем она отвела от него глаза, но для Тома все длилось лишь пару мгновений, хотя и очень странных… В эти секунды его сердце точно замерло, дыхание стало частым и поверхностным, во рту пересохло, а ощущения всех органов, всех конечностей, всего того, что с ног до головы делало его смертным, обострилось.

— Том, — ее голос вырвал его из сосредоточенного самосозерцания, и он поднял на нее глаза. Она больше не выглядела разгневанной. — Все умирают, — тихо сказала она, и от этих слов Риддлу захотелось разрыдаться, потому… потому что…

— Я не как все, — ответил он надломленным голосом.

Гермиона вздохнула. Как же упорно он игнорировал реальность. Она медленно наклонилась и утешающе накрыла его руку своей:

— Перед смертью все равны.

Рано или поздно он должен был это осознать, но она не ожидала, что это вызовет у него такую реакцию.

В одном из уголков его глаз блеснула слеза. Риддл яростно дернул головой, словно пытаясь от нее избавиться, но она неумолимо скользнула вниз, скатившись к впадинке между его мочкой и линией челюсти, а оттуда — на подушку. Лицо его являло собой непроницаемую маску, но глаза были полны непрошеных слез, что, очевидно, приводило Риддла в бессильное бешенство.

Еще одна слеза. Прежде чем ему наконец удалось овладеть собой.

Сердце Гермионы дрогнуло. Наблюдать за его слезами казалось неправильным, бестактным. Если бы он только мог, то непременно бы вытер их.

Гермиона медленно склонилась над ним и большим пальцем аккуратно смахнула еще одну соленую каплю, по себе зная, насколько это мучительно, плакать против собственной воли. Кожа его лица была мягкой и теплой. Внезапно она ощутила его пальцы на своей руке. Риддл вцепился в нее так, будто она была его последним оплотом, единственным, что еще продолжало удерживать его на земле.

— Почему ты сотворил это с собой? — прошептала она, придвигая свое кресло вплотную к его постели.

— Мне страшно, — ответил он так тихо, что Гермиона едва смогла расслышать. — Мне так страшно. Все время.

Риддл зажмурился, закусил губу, и из его глаз хлынули уже не сдерживаемые слезы, а Гермиона, воздев глаза к потолку, мысленно попросила небо ниспослать ей сил и терпения. Его сотрясали самые настоящие рыдания, рыдания, которым не было места в теле Тома Риддла, рыдания, напомнившие ей о том вечере, когда он велел ей уйти, убраться, и о его тогдашнем выражении лица, которое она так отчетливо помнила и которое он сейчас явно старался скрыть. Однако сейчас… сейчас… теплые пальцы Риддла крепко сжимали ее, так что мышцы руки отчетливо проступили под его бледной кожей. Его хватка стала еще сильнее, и Гермиона могла поклясться, что видела, как его черты исказились от боли, но не могла точно сказать, была ли эта боль вызвана раной в груди или же захлестнувшими его чувствами.

— Почему ты так стараешься откреститься от того, что ты смертен? — негромко спросила она. — Ведь это то, что присуще каждому человеку. Разве тебе не хотелось бы обладать тем, что есть абсолютно у всех…

Риддл издал рычащий стон, и Гермиона умолкла.

— Том…

При звуке этого имени он резко оторвал голову от подушки и тут же протяжно вскрикнул от боли. Одной рукой Гермиона сдернула с него одеяло, а другой схватила волшебную палочку. Склонившись над раной и внимательно ее осмотрев, она обнаружила, что два только-только сросшихся мышечных волокна снова порвались. Вздохнув, она успокаивающе сжала руку Риддла и направила на место повреждения из кончика своей палочки луч света, чем-то напоминающий лунный. Спустя какое-то время под усиленным голубоватым свечением так и норовившие опять разойтись волокна все же срослись.

Гермиона снова наложила на них гель и укрыла Риддла одеялом. Он уже перестал дрожать и теперь лежал, отвернув от нее лицо, но все так же крепко сжимая ее руку.

— Поверь, то, что ты сделал с собственной душой — совсем не повод для гордости.

— Какое это теперь имеет значение? — прорычал он.

Гермиона сглотнула. Ей вспомнился отрывок из книги о теории нитей, в котором говорилось, что те, кто изуродовали свою душу настолько, что преступили все мыслимые и немыслимые границы, никогда не смогут перейти в Смерть, поскольку уже фактически были не живы на момент смерти своей физической оболочки.

— Большое, —сказала она, — потому что ты можешь застрять в этом месте навсегда.

Риддл по-прежнему не смотрел на нее, но, услышав это, весь будто окаменел.

— Но ты можешь это исправить, — тихо прибавила она.

— Как?

Гермиона не спешила с ответом, заведомо зная, что он ему придется не по нраву.

— Раскаявшись.

К ее удивлению, в ответ на это Риддл громко фыркнул.

— Я не верю, что кто-то из нас всерьёз допускает такую возможность, — буркнул он. — Рискну также предположить, что, даже если раскаяние меня все-таки настигнет, мне навряд ли удастся его распознать.

С этими словами он обернулся и устремил на нее вновь ставший непроницаемым взгляд темных глаз, от которых вниз по скулам спускались поблескивавшие, словно выложенные кристаллами, дорожки слез. Протянув руку, Гермиона снова медленно вытерла их. Однако на этот раз Риддл выглядел недовольным и даже оскорбленным этим жестом.

— Откуда ты знаешь про раскаяние? — неожиданно спросил он, будто в глубине души надеялся, что это не единственный способ. Как будто не мог поверить в то, что обычное человеческое переживание может быть ключом к чему-то важному и имеющему отношение к магии.

— Мне это Ар-Джей рассказал, — ответила Гермиона, — а он посвятил изучению крестражей всю свою жизнь, — с ее точки зрения, это утверждение было не так уж далеко от истины, ведь появление крестража оказало на жизнь Ар-Джея огромное влияние.

— А… — протянул Риддл. — Я… понятно, — он уставился на темно-зеленый полог своей кровати с таким видом, словно ожидал отыскать в его складках ответы на все тайны мироздания. — Как я пойму, если это случится?

Гермиона прикусила губу.

— Ты поймешь. Если это и правда будет раскаяние, то… ты поймешь.

В эту самую минуту Риддл выглядел по-детски наивным и беззащитным перед лицом открывающейся ему истины. Истины, переворачивающей все его существование с ног на голову. Истины, что всё в его жизни шло совсем не так, как он планировал, и что даже то, чего ему уже удалось добиться, не делало его счастливым. Риддл слегка опустил веки, от с силой сжатых челюстей на его щеках проступили желваки.

— Ну вот, я даже сейчас ухитрился перевести разговор на себя.

— К этой твоей особенности я уже давно привыкла, — откликнулась Гермиона с легкой улыбкой.

— Кстати, что ты там прячешь под креслом? — спросил Риддл, скосив взгляд на ее заметки. — Я сегодня целый день пытался разглядеть получше, но пока не слишком преуспел.

— Просто заметки.

— О чем?

— Просто… о всяком разном.

— Как всегда полный исчерпывающей конкретики ответ, — закатил глаза Риддл. — Мы вроде собирались быть друг с другом честными.

Гермиона смерила его скептическим взглядом.

— Что-то не припомню, чтобы мы об этом договаривались.

— Это кажется закономерным и необходимым шагом для возвращения утраченного доверия, — тихо произнес Риддл, чуть улыбнувшись.

Можно подумать, ты знаешь, что такое доверие. Подумав так, Гермиона сразу же испытала угрызения совести.

— Если тебе так интересно, — вздохнула она, — это мои заметки об этом месте. О существующих теориях о Жизни и Смерти.

Риддл выгнул бровь.

— Это то, что ты так отчаянно искала с момента своего появления здесь?

— Ну… в общем, да, — призналась она. — Но я… я не знаю. Я в некотором смысле… в тупике.

— Не смогла найти то, что нужно?

— Нет, — покачала головой Гермиона, — найти-то я нашла. Я просто… не знаю, что мне… с этим делать.

Во взгляде Риддла блеснуло любопытство.

— А ты собиралась что-то с этим «делать»?

Разговор начинал принимать нежелательный оборот, становясь чересчур личным. С одной стороны, Гермионе хотелось осадить Риддла, чтобы не лез куда не надо, но с другой — какой смысл был от него утаивать? Основная причина, по которой она могла не хотеть, чтобы он узнал это, был риск, что он вернется на Землю… но ведь он очутился здесь именно из-за своих крестражей, а не потому, что наделил чертами своего характера какой-то предмет. Значит, в сущности, он ничего не мог сделать для укрепления своей магической привязки к Жизни. К тому же душа Риддла была, в принципе, уже столь безнадежно истерзана, что он едва ли мог как-то это исправить. Следовательно, говорить о его хотя бы гипотетически возможном возвращении на Землю можно было бы только после того, как он раскается.

Но опять же, с какой стати ей ему об этом рассказывать? Эти знания были ее сокровищем. Сокровищем, которое она долго и упорно искала. Разве желание сохранить в секрете сведения, добытые с таким трудом, не было естественным? Разве это не был ее долг перед самой собой и перед всеми, кому она не рассказала?

Но в таком случае почему ей хотелось ему рассказать?

Наверное, потому что ей всегда нравилось делиться приобретенными знаниями с другими. Да, скорее всего, дело было в этом. Вычитав в каком-нибудь старом фолианте очередное полезное заклинание, Гермиона всегда спешила поделиться своей находкой с Гарри, Роном или преподавателями, и сейчас ощущала похожий порыв.

— Ну, — сдавшись, со вздохом начала она. — Я обнаружила в Запретной секции книгу некого Дрю Чес… Цез… тьфу, ну и фамилия… ладно, неважно. Пару лет назад я случайно наткнулась на маленький отрывок из его теории, которая получила название теории нитей… Собственно, ее суть состоит в том, что некоторые души способны образовывать нечто вроде нити, привязывающей их к Жизни. Если такая нить формируется, человек застревает на полпути к Смерти и попадает… сюда к нам.

Риддл заинтересованно поднял брови.

— И ты пыталась разузнать об этом побольше?

— Да, в книге Це… или как его там, было все подробно описано, — воскликнула Гермиона с азартным блеском в глазах. — Почти все его догадки об этом месте попали точно в цель. Я сделала множество полезных пометок. Согласно одной из его гипотез, есть несколько способов выбраться отсюда, либо вернувшись к Жизни, либо скатившись к Смерти. Хотя для этого перехода душа человека должна быть более-менее цельной…

Гермионе показалось, что в глазах Риддла промелькнуло разочарование, но продолжила:

— Проблема в том, что, поскольку это не более чем предположение, многое остается неясным, а если точнее — почти все, и я… я немного опасаюсь пробовать что-то на себе, потому что, как по мне, так от всего этого разит темной магией…

— Ну, возможно, вместе мы могли бы придумать, как тебе помочь, — предложил Риддл, чем несказанно ее удивил. — Раз для меня это в любом случае невозможно, — быстро прибавил он, явно опасаясь, как бы его часом не заподозрили в проявлении участия. Бросив украдкой взгляд на Гермиону, он вернулся к разглядыванию полога кровати. — Кроме того… я должен тебе твою жизнь.

На мгновение Гермиону сковал ужас, потому что это прозвучало так, словно он каким-то образом выяснил обстоятельства ее смерти. Но нет, Риддл просто чувствовал себя ответственным за захват Хогвартса и атаки темных волшебников, в ходе одной из которых, как он, вероятно, предполагал, Гермиона и погибла. Ее секрет пока что был в безопасности.

— Ммм… да, — пробормотала она. — Пожалуй, могли бы.

Она слегка ему улыбнулась, и в наступившей тишине внезапно осознала, что все это время он продолжал держать ее за руку. Как бы желая приободрить, Риддл чуть сжал ее пальцы, отчего вверх по руке, а затем и по всему телу Гермионы распространился странный покалывающий жар. Их взгляды встретились, и она поняла, что краснеет. Ее пальцы вспотели и наверняка стали неприятными на ощупь, и Гермиона не знала, почему он не спешит отпускать ее руку, почему сама она не спешит отпускать его руку, но знала, что в глубине души ей почему-то совсем не хочется этого делать…