Принц Полукровка: Изменённый рецепт | Детство (джен)

В воздухе витал праздничный аромат выпечки, мандаринов и индейки, стол ломился от всевозможных блюд, но Лили, сидевшая рядом с сестрой, не ощущала рождественского настроения. Еда казалась безвкусной. В сердце зияла пустота, точно повторяющая форму пустого стула по левую руку от неё. Она лениво ковыряла вилкой пюре и думала о своём лучшем друге. Северус не пришёл. Это не было неожиданностью — он предупредил заранее, но всё равно было пусто и... одиноко. Одиноко в кругу семьи.

Когда Лили попросила его аргументировать свой отказ, Северус напомнил ей о том, что Рождество — семейный праздник. Если бы речь шла о ком-нибудь другом, можно было бы подумать, что этот мальчик хочет праздновать с родителями, но это был Северус. Лили вспомнила, как Туни ровно год назад говорила ему то же самое. Какой же он всё-таки безмозглый гордец!

Неужели он из-за слов Туни, сказанных так давно, готов праздновать с отцом? А будут ли они вообще праздновать? Вдруг Северус просто будет лежать у себя на кровати с очередной книжкой? Но... зачем? Неужели он готов променять праздник, которых у него и так в жизни немного, на чтение в холодном доме? Северус, конечно, любит читать, но не до такой же степени!

«Какой же он дурак! И какая же Петунья вредина! Была вредина...»

Мама заметила её полный огня взгляд и спросила, настороженно откладывая вилку:

— Лили, что такое?

Девочка перевела глаза на маму и чуть-чуть успокоилась.

— Всё хорошо, мам, — выдавила из себя Лили. — Я пожалуй пойду спать. — Поднявшись на ноги, она еле слышно прошипела сквозь зубы: — Или я сейчас кого-нибудь прибью.

Глава семейства услышал это.

— Лили, сядь, — спокойно велел он. — На кого ты злишься?

— На... Сева, — выпалила Лили, избегая взгляда сестры — вдруг и на нее рассердится ненароком, этого еще не хватало.

— Милая, мы тоже надеялись, что он к нам присоединится. Но у Северуса наверняка были свои причины на отказ. Наверное... они тоже празднуют.

Неловкое молчание повисло над столом. Никто не верил в последние слова миссис Эванс, даже она сама.

— Я понимаю, мам. Всё нормально, — Лили попыталась взять себя в руки. — Мы с ним даже договорились завтра встретиться, обменяться подарками, но...

— Лили, — перебил её мистер Эванс. — Мы понимаем, что он твой лучший друг и тебе хочется делить с ним радость. Но у него есть и своя жизнь. Завтра утром встретитесь. Иди всё-таки спать, чем быстрее уснёшь, тем быстрее встретишься с Северусом. Спокойной ночи, солнышко.

— Спокойной ночи, мама, папа, Туни, — пожелала Лили и, встав из-за стола, пошла в свою комнату. Закутавшись в одеяло, она продолжала думать о Северусе. Последней её мыслью, прежде чем она погрузилась в сон, было мысленное обращение к другу, находящемуся, как она надеялась, тоже в кровати, хоть и на другом конце Коукворта: «До завтра, Сев!».

Двадцать пятое декабря в Коукворте выдалось не по-праздничному серым. С утра моросил ледяной дождь, к обеду сменившийся мокрым снегом, который тут же таял, превращая тротуары в грязные потоки. Воздух звенел не от предпраздничного оживления, а от пронзительного, злого ветра, выстукивающего свою унылую мелодию по облупившейся крыше дома на конце Паучьего Тупика.

Тобиас, получив аванс к праздникам — скудный, но все же — ушел в запой с утра. Он исчез в местном пабе "Паук", оставив после себя только тяжелый запах дешевого алкоголя и пустую бутылку из-под виски на кухонном столе.

Северус стоял у запотевшего окна в своей комнате и смотрел на затянутое тучами небо. Пальцы бесцельно теребили дырку на колене слишком коротких, выцветших брюк. Он прокручивал в голове события вчерашнего дня. Вчера они договорились с Лили встретиться на Пятне в день подарков. Но это будет завтра. А сегодня... Сегодня он один в своей комнате и, кажется, один в доме, несмотря на присутствие мамы. И он сам выбрал себе такую судьбу. Сам отказался от тепла дома Эвансов, от их улыбок, от самого вкусного, наверное, рождественского ужина в мире. Но он поступил правильно. Рождество — для семьи.

Эвансы очень милые, добрые люди и не заслуживают, чтобы их праздник был испорчен нищим заморышем. Да. И Лили так будет лучше, а то он постоянно ей навязывается.

Но почему же тогда так больно? Откуда эта ледяная пустота внутри? Почему так отчаянно хочется тепла?

К слову, дом в этом году отапливался, так что Северус даже ходил по дому босиком, чтобы не затаскивать носки лишний раз. Да и вообще, одет был весьма легко. Тонкая футболка, да брюки. Относительно его обычной зимней домашней экипировки это было весьма и весьма необычно.

Измученный дурацкими мыслями, которые почему-то никак не мог разогнать, Северус спустился на первый этаж. Может, мама...? Может они поговорят?

Эйлин сидела в гостиной, вернее, в той комнатке, что с натяжкой можно было так назвать. Она не смотрела в окно, как обычно. В ее худых, почти прозрачных руках была книга. Старая, в потрепанном кожаном переплете — "Сто трав и их свойства". Северус знал ее почти наизусть. Мать листала страницы медленно, скользила по ним как будто невидящим взглядом, но сам факт был невероятен. Она читала. Не пряталась в спальне, не сидела, окаменев, а читала.

— Мам? — осторожно позвал Северус, замирая на пороге. Сердце колотилось глухо. Эта тишина, это подобие нормальности были пугающими.

Эйлин подняла голову. Черные глаза, обычно пустые или колючие, смотрели на него… устало. Невероятно устало.

— Северус.

— Да, мам.

— Садись, — она махнула рукой к единственному свободному стулу напротив. — Холодно, наверное, да? — ее взгляд скользнул по его тонким брюкам и босым ногам.

Северус сел, ошеломленный. Мама спросила, не замёрз ли он? Он не ответил, просто молча смотрел, как ее тонкие пальцы водили по пожелтевшей от времени странице.

Год прошел. Год их осторожного, едва заметного сближения. Она стала чаще делать что-то, реже смотрела в окно.. Иногда — очень редко — они обсуждали что-нибудь, однажды даже спокойно поговорили о Лили. А ещё она даже дала ему старую, но теплую шаль, чтобы он «не простудился, идя к своей маглорожденной». Фраза была колючей, но шаль… шаль была мягкой и пахла чем-то давно забытым, домашним. Он хранил ее как реликвию.

— Ты... знаешь, что такое Кровавоцвет Полуночный? — неожиданно спросила Эйлин, не поднимая глаз от книги. Голос ее был тихим, хрипловатым.

— Да, мам, — быстро ответил Северус. — Это растение, что цветёт раз в году, в полночь одного из полнолуний. Его сок — сильнодействующий нейротоксин.

— Умница, — прошептала она. И это слово, сказанное без привычной язвительности, без ледяного отстранения, прозвучало как гром среди ясного неба. Северус замер, боясь пошевелиться, боясь спугнуть этот миг. — Его сок... в чистом виде яд. Но лепесток, растворённый в... — она замолчала, будто собираясь с мыслями. Потом подняла глаза и посмотрела на него прямо. И в этом взгляде было что-то новое. Что-то теплое и... печальное. — Ты у меня умный, Северус. Очень. И... сильный. Сильнее, чем я думала.

Он не дышал. Мир сузился до лица матери, до ее черных глаз, в которых вдруг отразилось что-то похожее на гордость. На... любовь? Нет, он, наверное, ослышался. Придумал.

— Я... — начал он, голос сорвался.

— Я знаю, как тебе тяжело, — перебила она его, еще тише. Ее рука неловко потянулась через стол, коснулась его костяшки. Прикосновение было легким, как крыло бабочки, и обжигающе теплым. — С Тобиасом... со всем этим. Я вижу. И... — Она сделала глубокий вдох, будто набираясь смелости. — И я... я люблю тебя, Северус. Ты мой хороший мальчик.

Тишина повисла густая, звенящая. Северус почувствовал, как по щекам катятся горячие слезы. Он не мог их сдержать. Эти слова... Эти слова он ждал всю жизнь. Они заполнили пустоту внутри, растопили лед недоверия и страха. Он хотел броситься к ней, обнять, зарыться лицом в ее платье, как делал это в младенчестве, о котором остались лишь смутные обрывки воспоминаний. Он открыл рот, чтобы сказать что-то в ответ, что-то важное, настоящее...

Дверь с грохотом распахнулась.

— Хороший мальчик?! — проревел хриплый, перекошенный яростью голос. Тобиас Снейп стоял на пороге, шатаясь. От него несло перегаром и потом. Лицо было багровым, глаза — мутными щелочками безумия. Он слышал. Слышал последние слова. — ЕГО любишь?! — Он с силой ткнул пальцем в сторону Северуса, едва не теряя равновесия. — ЭТОГО ублюдка-колдуна?! А МЕНЯ?! Я — твой муж! Я — кормилец! Я тащу эту прогнившую развалюху, пока вы тут... тут сюсюкаетесь?!

Эйлин вскочила, лицо ее побелело, как мел. Пустота и страх мгновенно вернулись в ее глаза, вытеснив то редкое тепло.

— Тоби, ты пьян... — начала она, голос дрожал. — Успокойся, прошу...

— Заткнись, ведьма! — Тобиас рванулся вперед, смахнув со стола книгу и пустую кружку. Они с грохотом полетели на пол. — Ты его ЛЮБИШЬ?! Больше меня?! Да?! — Он оказался перед ней за миг. Его огромная, грязная рука впилась в ее тонкое плечо, тряся. — Отвечай, стерва!

— Нет! Отпусти ее! — Крик, дикий, не свойственный ему, вырвался у Северуса прежде, чем он осознал это. Инстинкт защиты матери был сильнее страха. Он вскочил, втиснулся между ними, пытаясь оттолкнуть отца от Эйлин. — Отпусти маму!

Это было ошибкой. Роковой.

Тобиас взревел, как раненый зверь. Его безумие нашло фокус.

— ААА! Защищаешь ее?! От МЕНЯ?! — Он разжал хватку на Эйлин и швырнул ее в сторону. Она с глухим стоном ударилась о стену и съехала на пол, прикрыв голову руками. Все внимание Тобиаса было теперь приковано к сыну. Ярость, ревность, ненависть к его магии, к его связи с матерью, к самому его существованию — все слилось в один сокрушительный импульс. — Я тебе покажу, щенок!

Он не бил кулаком. Он толкнул. Со всей силы пьяной ярости и ненависти. Лапища Тобиаса врезалась в грудь Северуса, отбрасывая его назад, как тряпичную куклу.

Северус полетел. Мир превратился в мелькание теней и света. Потом — удар. Жестокий, оглушающий. Виском обо что-то невероятно твердое и холодное. Каменный выступ камина. Из глаз посыпались искры, боль пронзила череп насквозь. Он рухнул навзничь на холодный, линолеумный пол.

Тишина. Гул в ушах, нарастающий, как прибой. Потом — звук. Глухой, тихий, маленький стук. Что-то твердое и белое, покрытое алым, выпало у него изо рта, покатилось по полу и замерло в пыли у стены. Его верхний, давно шатающийся клык. Молочный. Крошечный, жалкий кусочек сломанного детства.

Боль накрыла волной, горячей и липкой. Голова раскалывалась. Из разбитого об пол носа хлестала горячая, соленая кровь, заливая рот, забивая горло. Он попытался вдохнуть — и захлебнулся. Кровь и слюна пошли пузырями. Изо рта, с разбитой губы, тоже текла кровь, смешиваясь с носовой, стекая по подбородку на шею, пропитывая воротник футболки. Он чувствовал липкую теплоту и на виске, где волосы слипались. Мир плыл, распадался на куски. В глазах двоилось.

Северус услышал хриплый, довольный смех Тобиаса где-то над собой.

— Вот тебе и твой хороший мальчик, Эйлин! Полюбуйся! Думаешь, ты умнее меня?! — Тобиас хрипел, нависая над ним. Слюна брызгала изо рта. — Думаешь, ты лучше?! Колдуй! Ну, колдуй, ублюдок! Покажи свою дьявольскую силу! — Удар сапогом по животу выгнул Северуса дугой, выбив остатки воздуха.

Северус не пытался колдовать. Любое проявление магии сейчас было бы смертным приговором для них обоих — для него и для матери. Да и не мог он колдовать, не в таком состоянии. Никогда раньше ему не было так плохо. Он только стонал, сдавленно, как раненный зверек, пытаясь вжаться в липкий от крови пол.

— Надоел! Выметайся к чертовой матери! — Тобиас наклонился. Его ручищи впились в ворот футболки на затылке Северуса — схватили за шкирку. — И сдохни там!

С нечеловеческой силой пьяного безумия Тобиас приподнял сына и потащил к двери. Северус, полуоглушенный, с подкашивающимися ногами, болтался, как тряпичная кукла. Его спина и ноги бились о косяки. Последний рывок — и Тобиас вышвырнул его на крыльцо. Северус полетел вниз по двум ступенькам, сильно приложившись затылком. В глазах взорвались новые искры, горячая струйка крови потекла по шее из-под волос. Он неуклюже приземлился на бок в грязный, подтаявший снег. Дверь захлопнулась за его спиной с оглушительным, финальным аккордом.

На секунду боль перекрыл леденящий холод. Но лишь на секунду. Тошнота ударила в горло. Он едва успел повернуть голову, как его вырвало — скудным желудочным соком и алой кровью. Боль в голове взорвалась с новой силой. В глазах потемнело, перед ними поплыли черные пятна.

Больше всего Северусу хотелось, чтобы боль прекратилась. Больше всего хотелось умереть. Но в то же время, Мерлин, как же он хотел жить! Не хотел сдаваться! Не хотел дать Тобиасу его победить! Не хотел, чтобы Лили...

Встать. Надо встать. Он уперся локтями в липкий от крови и рвоты тротуар. Подтянул колени. Каждое движение отзывалось гулкой болью в затылке, прострелами в челюсти. Мир качался, как на волнах во время шторма. Силой воли, сжав зубы, он заставил себя встать на четвереньки. Голова налилась свинцом, потянула вниз. Кровь капала с лица на снег, образуя темные, быстро растекающиеся лужицы. Он видел их расплывчато, как сквозь мутное, алое стекло.

Инстинкт самосохранения, закаленный годами выживания в этом аду, проснулся сквозь боль и шок. Парк. Пятно... Лили... Она ждет. Она будет искать, если он не придет. Эта мысль стала спасательным кругом. Он пополз. По заснеженной, грязной улице Паучьего тупика. Оставляя за собой неровный, кровавый след на грязно-белом снегу. Холод земли проникал сквозь тонкую ткань брюк, но он почти не чувствовал его — тело горело изнутри от боли и адреналина. Дома по сторонам казались безликими, враждебными монолитами. Окна темные. Ни души. Весь мир вымер.

Каждое перемещение руки, каждое подтягивание тела вперед требовало невероятных усилий. Тошнота не отпускала, горло сжимал новый спазм. В ушах звенело невыносимо. Время потеряло смысл. Минута? Час? Вечность?

Пятно... Лили... Он попытался встать. Ноги, предательски слабые, подкосились. Голова закружилась с такой силой, что он снова рухнул на колени, едва не теряя сознание. Ползком. Только ползком.

Северус полз. Останавливаясь, чтобы выплюнуть кровь и желчь, или когда новая волна тошноты прижимала его лицо к холодной, мерзлой земле. Он терял ориентацию. Где парк? Какая улица? Лили... Пятно... Это имя и это место были единственными маяками в кромешной тьме боли и страха. В помутневших видениях он видел ее — рыжие волосы, как пламя, зеленые глаза, полные тревоги.

«Она ждет. Она будет искать. Надо добраться». Эта мысль, как кнут, заставляла его двигаться дальше, сквозь физический ад, сквозь ледяной ужас. Он полз к спасению. К единственному свету в его жизни.

Лили проснулась рано. За окнами была едва лишь начинавшая рассеиваться темнота. В доме царила праздничная сонная тишина. Петунья еще посапывала. Родители отдыхали после позднего праздничного ужина. Но Лили не терпелось. Она тихонько оделась, накинула теплое пальто, шапку и варежки. Северус ждал ее на Пятне! Он не пришел вчера, но сегодня они обязательно встретятся.

Она шла по еще пустынным утренним улицам, вдыхая морозный воздух. Снег искрился на солнце, пусть и подтаявший снизу. Настроение было приподнятым.

Она свернула в парк, легко перепрыгивая через лужи. Под ногами хрустел наст. Она уже представляла, как Северус, нахмурившись, расскажет ей что-нибудь новое о магии, как они, может быть, попробуют что-нибудь, у него ведь всегда столько идей…

Ее шаги замедлились, когда она подошла к зарослям, скрывавшим Пятно. Что-то было не так. Тишина. Слишком тихо. И… запах? Медный, резкий запах, знакомый по порезанному пальцу, но в тысячу раз сильнее. Запах крови.

Сердце Лили бешено заколотилось. Она отодвинула ветви.

И замерла.

На промерзшей земле, у корней их дуба, лежала темная, неподвижная фигура. Волосы встали дыбом под шапкой. Это был Северус. Но не тот Северус, которого она знала.

Он лежал ничком, в одних футболке и брюках. Его голова лежала на боку, вся левая сторона лица и шея были залиты запекшейся и свежей кровью, образующей темную, блестящую маску, волосы на виске слиплись в страшный багровый комок, из носа сочилась алая струйка... Но самое страшное — его рот. Он был приоткрыт, и в просвете между бледными губами Лили увидела пустую, темную лунку на месте клыка. Кровь пузырилась на разбитых губах.

— С-Сев? — выдохнула Лили, голос сорвался на шепоте. Она бросилась к нему, забыв про осторожность, про холод, про все. — Сев! Сев!

Он не шевелился. Не дышал? Нет, слабый парок вырывался из его рта. Лили опустилась на колени рядом, трясущимися руками попыталась приподнять его голову. Она коснулась его щеки — ледяной. Кровь на ее пальцах была липкой и холодной.

— О нет, нет, нет, Сев! — запричитала она, слезы хлынули градом, смешиваясь со снегом на ее щеках. — Что он с тобой сделал? Проснись! Пожалуйста!

Он не просыпался. Лишь слабо застонал, когда она попыталась его перевернуть. Его тело было безвольным, тяжелым. Страшно тяжелым. Паника сдавила Лили горло. Надо помочь! В больницу! Нет… он не любит больницы… Но он умирает! Мысль пронзила ее, как нож. Он выглядел мертвым. Весь в крови. Лицо изуродовано.

Она попыталась поднять его под мышки. Не тут-то было. Она была сильной для своих лет, но друг был без сознания, тело не слушалось, а ее собственные руки дрожали от ужаса и холода. Лили попыталась помочь себе магией, но и эти старания были тщетны — она не могла сконцентрироваться. Да и если смогла бы — ей всё равно не хватило бы таланта, она даже рюкзак не могла поднять, не говоря о человеке. Она смогла лишь перевернуть его на спину. Северус застонал снова, слабее. Кровь из разбитого виска заструилась по щеке на землю. Лили в ужасе прижала к ране край своего шарфа. Ткань мгновенно пропиталась алым.

Она, не медля не секунды, сняла с себя куртку и шапку, оставшись в свитере. Осторожно приподнимая Северуса, она натянула на него одежду. Затем обмотала шарф вокруг окоченевших ступней, перед этим тщательно их прогрев с помощью магии. Чуть подумав, приложила пальцы к чудовищной ране на виске и сделала их холодными, надеясь, что это поможет хотя бы замедлить струящуюся оттуда кровь.

Что делать дальше Лили не знала. Знала только, что ее трясло от страха.

— Помогите! — закричала она что есть мочи, ее голос сорвался в истерический визг. — Кто-нибудь! Помогите!

Эхо разнеслось по пустому парку. Никого. Утро после рождества. Все спали или были дома.

Лили рыдала, бессильно тряся плечо Северуса.

— Пожалуйста, Сев, держись! Я не дам тебе умереть! Я не дам!

Вдруг, на тропинке, ведущей к Пятну, показалась маленькая фигурка. Мальчик лет восьми-девяти, в рваной куртке нараспашку поверх тонкой футболки, с острым, хищным лицом и грязными руками. Лили узнала его — Дирк, один из местных пацанят с самой окраины, известный жестокостью. Он остановился, уставившись на сцену с тупым любопытством.

— Эй! Мальчик! — крикнула Лили, вскакивая, надежда вспыхнула на миг. — Помоги! Ему плохо! Очень плохо! Помоги донести! До дома!

Дирк не спеша подошел ближе, его глазенки блеснули нездоровым азартом. Он узнал Северуса.

— О, Снейп? — хмыкнул он, плюнув на землю рядом с окровавленной головой. — Чего это его так разукрасили? Папаша, что ль, постарался? Ну и вмазал же! — Он пнул ногой валявшуюся рядом ветку, чуть не задев ногу Северуса. На его лице не было ни капли сочувствия, только тупое любопытство и злорадство. — Слабак. Всегда был слабаком.

— Помоги же! — взмолилась Лили, слезы текли по ее лицу ручьями. — Пожалуйста! Он умирает! Посмотри на него!

Дирк посмотрел на нее, потом на окровавленного, бездыханного Северуса, и плюнул снова, на этот раз чуть дальше.

— Сам виноват. Нашлись ему друзья из богатого квартала. Пусть ваши богатые и помогают, — Он развернулся и, насвистывая похабную песенку, зашагал прочь, даже не оглянувшись. — Сдохни, Снупи! — бросил он через плечо.

Лили смотрела ему вслед, охваченная ледяным ужасом и бессильной яростью, такой сильной, что ей самой захотелось бежать за ним и бить. Чудовище! Маленькое чудовище! Северус говорил, что дети в его районе черствеют, ожесточаются, но... так? Нет, сейчас нельзя об этом думать, не время! Она снова опустилась на колени рядом с Северусом. Его дыхание стало еще тише, поверхностнее. Лицо под слоем крови и грязи было мертвенно-серым. Умирает. Он умирает. А я не могу…

И тут ее осенило. Дом! Она не донесет его одна. Но она может привести помощь! Самую лучшую помощь! Самую быструю!

— Держись, Сев! — прошептала она ему в ухо, нежно коснувшись непораженной щеки, чувствуя под пальцами ледяную кожу. — Я скоро! Обещаю! Я приведу помощь! Только держись!

Она вскочила и помчалась. Бежала так, как никогда не бегала. Снежная каша летела из-под ее сапог. Она спотыкалась о корни, падала, срывая колени о ледяную корку, вскакивала и бежала снова. Легкие горели огнем, горло сдавило, она вся дрожала от холода, но мчалась. Дом. Папа. Мама. Скорее!

Она ворвалась в дом, едва не сорвав дверь с петель.

— МАМА! ПАПА! — ее истошный, душераздирающий крик разнесся по тихому дому.

Ричард и Маргарет Эванс выскочили из гостиной, бледные от испуга, в домашних халатах. Петунья выглянула с верхнего этажа, испуганная.

— Лили?! Что случилось?! — воскликнул Ричард, хватая дочь за плечи. — Ты цела?

Она задыхалась, не в силах сказать ни слова, тыча пальцем в сторону парка.

— С-Сев... Там... Парк... Пятно... — она глотнула воздух. — Кровь... Очень много крови... Он умирает! Северус! Папа, он умирает! — вырвалось наконец, и она разрыдалась.

Лица родителей исказились ужасом и пониманием одновременно. Никаких лишних вопросов. Ричард быстро оделся и схватил Лили, накинувшую на себя запасной комплект уличной одежды, за руку. Маргарет взяла огромный плед и маленькую аптечку, которая всегда была под рукой.

— Показывай! Быстро! — приказал Ричард, уже выбегая на улицу.

Они бежали за Лили по ее следам на снегу. Она привела их к Пятну. Вид Северуса заставил Маргарет вскрикнуть и прикрыть рот рукой. Ричард побледнел как полотно, его лицо стало каменным.

— Господи помилуй... — прошептала Маргарет, опускаясь на колени в снег.

Ричард, не теряя времени, опустился рядом с мальчиком. Он осторожно, двумя пальцами, прижался к шее под челюстью, ища пульс. Нашел — слабый, частый, нитевидный, как у пойманной птицы.

— Жив, — выдохнул он, снимая с себя теплую куртку. — Но едва. Маргарет, помоги перевернуть его. Осторожно! Голова! Главное — голова!

Вместе, с невероятной осторожностью, словно перемещая хрустальную вазу, они перевернули успевшего за время отсутствия Лили снова лечь на бок Северуса на спину. Маргарет ахнула, увидев во всей красе разбитый, опухший нос, окровавленную лунку во рту и главное — глубокую, зияющую рваную рану на виске, из которой сочилась алая жижа и что-то темное. Казалось, видна кость. Весь левый висок был одним сплошным ужасом.

— Скорая, — тихо, но с отчаянием в голосе сказала Маргарет, роясь в аптечке дрожащими руками. — Ричард, надо вызывать скорую! Сейчас же! Он умрет! Посмотри на него!

— Нет... — хриплый, едва слышный, пугающе слабый шепот заставил их вздрогнуть. Северус открыл глаза. Чёрные, огромные от ужаса и невыносимой боли, они уставились на миссис Эванс. — Н-нет... больницы... пожалуйста... — выдохнул он. Слюна с кровью потекла по его подбородку. — Узн-нают... заберут... мама... умоляю... я... — Его глаза закатились, сознание снова начало уплывать, но он боролся, цепляясь за их взгляды.

Ричард и Маргарет переглянулись. Взгляды их говорили больше слов. Животный страх в глазах Северуса был настоящим. Страх не боли, а системы. Страх, что его заберут, что Эйлин обвинят, что все станет еще хуже. Ричард Эванс сжал кулаки. Он знал репутацию Тобиаса Снейпа. Вызов скорой неминуемо повлечет вызов полиции. Соцслужбы. Приют. Суд над Эйлин за недосмотр.

Но не везти его, находящегося в чудовищом состоянии, в больницу казалось безумием. Решать нужно было немедленно.

— Домой, — тихо, но с железной решимостью сказал Ричард, глядя на жену. Он уже заворачивал окровавленную голову Северуса в свою куртку. — Везём его домой. К нам. Сейчас. Маргарет, ты же сможешь?

Маргарет побледнела ещё сильнее, но кивнула.

— Лили, беги домой, приготовь диван в гостиной! Расстели клеенку и старые простыни! Таз с теплой водой, все чистые полотенца, что есть! Аптечку мою большую — на кухне, на верхней полке! Быстро! — крикнул Ричард.

Лили рванула с места, не чувствуя ног под собой. Она летела, как ветер, молясь всем богам, которых знала.

Ричард осторожно, как самое хрупкое сокровище, закутал Северуса в собственную куртку вторым слоем и поднял на руки. Тело мальчика безвольно обвисло. Ричард почувствовал, как сквозь одежду проступает липкая, холодная кровь. Он быстрым, но осторожным шагом, понес его к дому. Маргарет шла рядом, прижимая пучок чистой марли из аптечки к страшной ране на виске, стараясь не смотреть на окровавленное лицо. Северус бредил в полузабытьи: «Нет... мама... прости... я виноват... мама...».

В доме Эвансов царила тишина. Северуса уложили на застеленный клеенкой и старыми простынями диван в гостиной. Лили принесла все, что просили. Петунья, бледная и напуганная до слез, молча помогала, подавая бинты, вату, теплую воду, сменяя холодные компрессы.

Миссис Эванс, закусив губу, взяла на себя самое страшное. Ее руки дрожали лишь вначале, потом стали твердыми и точными — сработал материнский инстинкт и опыт ухода за больными детьми. Она осторожно промыла рану на виску теплой кипяченой водой. Вода в тазу быстро стала розовой, потом мутно-красной. Рана была глубокой, рваной, с размозженными краями. Виден кусочек белого — череп? Маргарет сглотнула ком в горле, чувствуя, как подкатывает тошнота. Она аккуратно обработала края раны перекисью водорода — она шипела и пенилась кровавой пеной. Потом смыла грязь и засыпала порошком из растолченной кровоостанавливающей таблетки, наложила тугую, давящую повязку. То же самое проделала с раной на затылке. Разбитый нос был просто зажат чистыми ватными тампонами. Слава Богу, он вроде был не сломан. Рот… Рот она промыла осторожно кипяченой водой, стараясь не трогать лунку. Кровотечение из разбитой губы постепенно прекратилось.

Северус все это время был в полубреду. Он стонал, глухо, как раненый зверь, когда прикосновения причиняли особенно сильную боль. Иногда открывал глаза, полные непонимания и паники, что-то бессвязно бормотал о Тобиасе, о маме, о больнице, о том, что он виноват, что его любовь к матери стала ей погибелью. Его тошнило — они еле успевали подставить таз. Рвота была скудной, желчью с прожилками темной крови. Мистер Эванс сидел рядом, менял холодные компрессы на лоб, гладил его по руке, говорил тихие, успокаивающие слова, которые, казалось, Северус не слышал сквозь боль и звон.

Прошло несколько часов. Солнце уже клонилось к закату, бросая косые лучи в гостиную, где пахло лекарствами, кровью и страхом. Повязка на виске Северуса пропиталась сукровицей, но кровотечение, кажется, остановилось. Дыхание стало чуть ровнее, но все еще поверхностным. Он лежал неподвижно, лишь изредка вздрагивая всем телом. Лили сидела на полу у дивана, не отрывая от него глаз, ее ладонь осторожно лежала на его руке. Петунья молча убрала все окровавленные материалы, принесла чай родителям.

Вдруг Северус зашевелился. Сильнее, чем прежде. Он попытался приподнять голову, застонав от боли. Его глаза метнулись по комнате, невидящие сначала, потом зацепились за знакомый абажур, за полку с книгами.

— Г-где..? — хрипло выдохнул он, голос был едва слышен, изуродован отсутствием зуба и отеком. — Мама..?

— Ты в безопасности, Северус, — тихо, но очень четко сказала миссис Эванс, подходя к дивану и садясь рядом с Лили. Она взяла его холодную руку в свои теплые. — Ты у нас дома. У Эвансов. В гостиной. Помнишь?

Его взгляд медленно, очень медленно, сфокусировался на ней. Паника сменилась мучительным непониманием, а потом — осознанием.

— Э... Эвансы? — он попытался повернуть голову, но боль заставила его застонать. — Поч... почему? Больница... вы вызвали?

— Нет, милый, — мягко, но твердо ответила Маргарет. — Ты дома. У нас. Мы не вызвали никого. Ни врачей, ни полицию. Ты в безопасности.

Он долго смотрел на нее, словно не веря. Потом его взгляд скользнул по знакомой гостиной, по лицу Лили, полному слез и ужаса, по бледной, испуганной Петунье, стоявшей в дверях. По лицу мистера Эванса, усталого, но твердого, как скала. Понимание, медленное и горькое, начало пробиваться сквозь туман боли, лекарств и звона. Слезы, смешанные с сукровицей, выступили у него на глазах, покатившись по щеке, проделав чистый путь сквозь запекшуюся кровь и грязь.

— Он... он хотел убить меня? — прошептал Северус, и в его голосе было не столько страха, сколько страшного, ледяного, окончательного осознания.

Тишина в комнате стала густой, как смоль. Никто не нашелся что ответить. Ответ был написан на его изуродованном лице, в пустой лунке во рту, в страшной ране под повязкой. Ответ был в его полумертвом виде на их диване. Ответ был — да.

Северус закрыл глаза. Еще одна слеза скатилась по его щеке. Он сжал руку Лили — слабо, но с отчаянной силой утопающего, цепляющегося за соломинку. И тихо, так тихо, что услышали только Лили и миссис Эванс, сидевшая рядом, прошептал:

— Лили, не плачь, пожалуйста.

Лили не успела ничего ответить. Он вновь провалился в сон. Молча, она вытерла слёзы и опустила подбородок ему на руку, всматриваясь в изуродованное родное лицо.

В воздухе витал страх и... стыд. У мистера и миссис Эванс в голове была только одна мысль: «Мы могли это предотвратить. Рассказать кому-нибудь, уберечь. Но мы каждый раз отпускали его обратно».