Личный мир (гет)

Драко открыл глаза и уставился на сероватый потолок, покрытый витиеватой слюдяной мозаикой. Прямо над кроватью была выложена огромная зеленая змея с коричневыми глазами. Малфой вздрогнул, когда взглянул прямо в эти глаза. Они навеяли ему воспоминания о вчерашнем вечере.

Слизеринец никогда в жизни еще не чувствовал себя так плохо. Так мерзко. Так отвратительно…

Какой ты придурок, Драко Малфой…

Перед внутренним взором Драко мелькали лица обкуренных друзей, учителей, случайных учеников. Их было много-много, они появлялись и исчезали с каждой секундой все быстрее и быстрее, и вдруг все остановилось… На лицах двух девушек: одной смуглой, с серьезными карими глазами и непослушными волосами; и второй — аристократически-бледной, с нежным взглядом голубых глаз и легкими светлой шевелюрой.

Твою мать, Драко!..

Малфой резко сел в постели и коснулся кончиками пальцев губ. Он до сих пор ощущал на них вкус губ Гермионы. Немного сладкий, но не приторный, свежий, но не отталкивающий. Девушка словно выпила холодный фруктовый сок за секунду до поцелуя, и, как Драко не убеждал себя в противоположном, ему понравилось. Более того — у него голова пошла кругом, он был пьян и совершенно уверен, что не от алкоголя. Внезапно все нотации отца о том, что грязнокровки — ничто, что они подобны животным, а также все нравоучения Темного Лорда о том, как прекрасно чистокровное происхождение, померкли. Драко был человеком. Простым подростком, который, несмотря на неправильное воспитание и собственную самовлюбленность, был подвластен эмоциям, умел чувствовать и поддаваться этим чувствам. И поэтому в момент, когда идеология, внушаемая как серьезный фактор, отключилась под действием курева, Драко среагировал не на оболочку, которую создавал для Гермионы все эти годы, а на то, что он почувствовал, поцеловав красивую и влюбленную в него девушку. За острыми словечками и сложившейся репутацией заучки Драко не замечал, что Грейнджер стала красивой. Ему и сейчас было сложно это признать, но факт оставался фактом, и вчерашний бал был тому подтверждением. И дело даже не в том, что он ее поцеловал — Драко ведь и правда был уверен, что целует Астерию, — а в том, что у нее милая улыбка, стройная фигурка, она красиво смеется. Подружка Поттера изменилась, и Драко осознавал это. И вчера… те слова, что он бросил ей в лицо… они были скорей защитной реакцией, защитой от того, что ОН сделал, а пострадала из-за этого она. В момент, когда мир дрогнул, что-то произошло в нем, Драко попытался ухватиться за привычное, старое, такое, что могло удержать его на плаву. И этим «что-то» оказалось страшное «грязнокровка».

Что-то изменилось и в нем самом. Парень чувствовал вину. Вчера он обидел красивую девушку на глазах у всей школы. Обидел так, что будь он на ее месте, то ударил бы себя сильнее. Гордость и совесть боролись в нем, заставляя сорваться с кровати и почти час стоять в душе, не ощущая никакого облегчения от воды, стекающей по лицу и телу.

Драко почему-то не интересовало, что подумали остальные (т.е. вся школа), зато его грызла мысль, что подумала Астерия. Он ведь так хотел провести вчерашний вечер с ней, с ней одной! А все пошло коту под хвост, ведь стоило ей только отойти, как он поцеловал другую. Мерлин, Драко не знал, как все объяснить! Какой-нибудь другой девчонке, которая просто запала на него, он бы наплел десять мешков гречки, вышел бы сухим из воды, и все были бы довольны. Но ведь все было не так, ведь это он добивался Астерии. Он чувствовал, что она не такая, как другие, что нельзя ей врать. Но как можно выдать за правду то, что он поцеловал другую по ошибке?.. Это ведь звучало как бред, да и было бредом!

Выйдя из душа, парень оделся и решил прямо сейчас найти Астерию, все ей объяснить, хотя бы попытаться исправить собственную глупость, попробовать наладить отношения. Попытка не пытка, вряд ли станет еще хуже, чем есть сейчас.

* * *

Гермиона всю ночь глядела в потолок. В душе она была настолько опустошена, что ей казалось, будто еще секунда — и она просто умрет. Умрет от этой пустоты, потому что не может человек существовать в таком состоянии. Просто не может. Это противоестественно.

Гермиона неожиданно подумала, что вот она, правда: человек в ней уже действительно умер. Умер в тот самый момент, когда от стен зала эхом отразилось проклятое: «Я поцеловал грязнокровку!» А дышит она еще, мыслит, смотрит только потому, что в теле еще живет волчья сущность. Гермиона была в этом уверена, ведь никакая людская девушка не смогла бы выдержать такого удара словами, как выдержала она. Посреди ночи Гармиона закрылась в ванной, ее долго рвало. Ей было настолько больно, что уместить всю эту боль в себе было невозможно. И когда казалось, что она сейчас выплюнет все свои внутренности, то на смену боли внезапно пришла пустота. Пустота страшная, невероятная, словно Черная дыра, о которой она слышала в детстве из фантастических фильмов, вдруг открылась у нее внутри и поглотила все: человечность, боль, чувства, все-все. Осталось только тело, глупое, пустое тело, не способное полноценно жить. И поэтому, когда в дверь ванной осторожно постучалась Парвати, Гермиона встала с пола, где до этого сидела, открыла дверь и спокойно сказала, что она в порядке. Просто съела что-то не то за ужином или на балу. Она уточнила, что не помнит, что именно. Парвати что-то спросила, Гермиона что-то ответила, хотя и не могла вспомнить что. Девушка просто закрылась от мира, огородив свой личный мир еще одной стеной. Стеной из пустоты, которая была страшней всех стен на свете. Страшней стены любви, страшней стены ненависти. Пустота была страшной, потому что в ней не было ничего. Не было чувств. Не было слез. Не было жизни.

Гермиона коснулась пальцами губ. Он ее поцеловал. Черт побери! Она не понимала, зачем он это сделал! Она чувствовала, что в поцелуе, в самом поцелуе не было подвоха. Драко в тот момент был нежен, искренен, такой, каким она часто видела его во снах, но и не мечтала увидеть наяву. Но тогда почему, ПОЧЕМУ он так поступил с ней?

Гермионе было плевать, что вся школа видела то, что он сделал. Девушка почему-то и так была уверена, что большинство учеников в этом происшествии на ее стороне. Но даже если бы все происходило без свидетелей, пусть даже в пустой закрытой комнате, Гермионе не было бы легче. Из-за показухи переживают только те, кто не любит того, кто их обижает. Такие люди волнуются из-за уязвленного самолюбия, не больше. И они могут, готовы дать отпор. Обидеть в ответ. А Гермиона не была к этому готова.

Так тяжело ей не было никогда. Никакое превращение в оборотня не могло бы причинить столько боли. Боль душевная всегда превышает боль телесную, ведь ее невозможно излечить, нет таких лекарств, нет обезболивающего средства. Конечно, есть время, но оно не лечит, как говорят. Оно просто набрасывает на плечи еще больше проблем, еще больше событий, и прошлое всего лишь немного теряется в этом хламе. Но не исчезает. Не заживает. Не зарубцовывается.

Оно есть. Оно всегда с нами.

Кем бы мы не стали в будущем, все мы родом из прошлого.

На рассвете Гермиона встала и начала собираться. Все в спальне спали. Парвати скрутилась клубочком, ее платье, аккуратно сложенное, лежало на стуле. Платье же Лаванды, равно как и туфли, валялось у ее кровати, потому что девушка вернулась поздно, разбросав вещи, как попало. Переступив через них, Гермиона подошла к двери, открыла ее и вышла из спальни.

Замок еще спал, нигде никого не было. Хорошо хоть, что парадную дверь уже открыли. Гриффиндорка вышла на улицу, где падал густой снег. Девушка забыла зимнюю мантию, она была в простых джинсах и свитере, поэтому совсем скоро промокла и замерзла насквозь. Но ей было все равно. Внутренний ступор был настолько силен, что даже холод не чувствовался так сильно. Гермиона долго бродила в пурге, пока не дошла до квиддичного поля. Там она села на одну из трибун и закрыла глаза. Холод медленно проходил, на его место приходило нежное тепло. Девушка не чувствовала ни пронзительного ветра, ни своих пальцев. Мысли вдруг стали спокойными и медленными.

«Может быть, я замерзну, и все закончится», — сонно подумала Гермиона, облокачиваясь на спинку трибуны. Раньше гриффиндорка никогда не думала о суициде, да и сейчас это слово не пришло ей на ум. Если бы ее хорошенько встряхнули, она бы поняла, чем все закончится, если она сейчас же не встанет с трибуны. И вернулась бы в замок. Но никого рядом не было. Никого.

Только ветер играл с её запорошенными снегом волосами.

* * *

Первым чувством, которое пришло к Гермионе сквозь приятную темноту, была страшная боль в руках и ногах. Спустя секунду к этой боли прибавилась еще одна — теперь ей было подвержено еще и лицо, особенно нос, который казался неестественно тяжелым. Девушке было трудно дышать. Она попыталась вдохнуть через рот, но воздух обжег гортань.

— Тише, тише… — кто-то ласково убрал с ее лица волосы.

Гермиона открыла глаза, хотя они нещадно пекли. Свет поначалу ослепил ее, но вскоре девушка увидела белый потолок. Она в Больничном крыле. Как мило. Интересно, кто принес ее в замок?..

— Проснулась?

— Джинни?.. — прохрипела Гермиона. Губы не слушались.

— Это я, — тихо сказала рыжая. — Гарри и Рону не разрешили войти, но мадам Помфри сказала, что я могу за тобой приглядывать.

В ее голосе слышались слезы.

— Ты едва не умерла, я…

— Кто принес меня? — все так же хрипло спросила Гермиона.

— Хагрид! Он полшколы на ноги поднял своими криками!

— Мерлин… — Гермиона слегка повернула голову к подруге.

— Гермиона, что ты там делала?

— Я просто гуляла, а потом, кажется, уснула…

Джинни не поверила.

— Гермиона, зачем?.. — из глаз девушки потекли слезы.

«Как странно, — подумала Гермиона. — Когда говоришь людям правду, они не хотят верить…»

— Это из-за того, что вчера Малфой сделал? — всхлипнув, спросила Джинни.

— Стала бы я из-за него мерзнуть. Правда, я просто гуляла.

— Без теплой мантии? В кроссовках?

— Мне было лень возвращаться в баш… — Гермиона сильно закашлялась, ощутив ужасное жжение в горле.

— Ты была как ледышка. Почти не дышала. Руки и ноги обморожены, лицо синее… Я думала…

— Но я ведь жива, — Гермиона, скривившись, поднесла руку к глазам и увидела толстый шар бинта. Прикоснулась пальцами к лицу и не ощутила прикосновения. — У меня лицо перемотано?

— Да, мадам Помфри пытается спасти твою кожу.

Гермиона опять уставилась в потолок. Ей сейчас было все равно, как она выглядит и что будет с ее лицом. Друзья и родители примут ее в любом виде. А полюбить... Все равно ее никто не любит, да и не полюбит. Так даже легче. Ее внешность будет отвечать ее внутреннему состоянию. Раз жизнь к ней так жестока, то и она будет жестокой. К себе и окружающему миру. Ну, кроме ее близких, естественно, они этого не заслужили.

Джинни больше ничего ей не говорила, только время от времени всхлипывала и держала ее за руку. Через пару минут пришла мадам Помфри, задала несколько вопросов о самочувствии и напоила Гермиону каким-то теплым зельем. Девушка провалилась в сон.

* * *

Друзья не узнавали ее. Гарри и Рон, Джинни, другие гриффиндорцы — все заметили, как Гермиона вдруг изменилась. Она перестала вести себя как обычно. Она не улыбалась. Да, она отвечала на все вопросы, но ответы были официальными, звучали сухо, как горох, ударившийся о стену. Кто-то связал это с тем, что произошло на балу, кто-то поверил ее объяснениям, что у нее нет настроения после того, как она чуть не замерзла, кто-то все еще терялся в догадках. Среди последних были Гарри, Рон, Джинни и, что неожиданно, Парвати. В последнее время она все больше времени стала проводить у койки Гермионы, и все меньше с Лавандой, которая была увлечена Роном. Пару раз они даже поругались, ведь Рон тоже предпочитал пребывать в Больничном крыле, а не выслушивать постоянную пустую болтовню Браун.

Гермиона пробыла в Больничном крыле неделю, пока кожа на лице не стала нормальной (хотя и была непривычно бледной), лишь тогда ее выписали. Правда, руки у нее все еще были перемотаны бинтами, поэтому девушку освободили от письменных заданий.

Гермиона вышла из Больничного крыла все с той же пустотой внутри и с непонятной уверенностью, что жизнь теперь не та, что раньше.

Если такое еще было возможно.

* * *

Драко смог поймать Астерию перед завтраком, когда она входила в Зал.

— Астерия! — парень подскочил к ней, растолкав пуффендуйских второкурсников. — Можно с тобой поговорить?

— Драко, у меня нет времени, — холодно ответила девушка, продолжая идти дальше.

— Пожалуйста, дай мне две минуты! Или я сяду за ваш стол! — Драко умоляюще уставился на нее. Девушка вздохнула и кивнула на выход из Зала.

Когда они очутились в холле, Астерия выжидающе уставилась на парня. Под ее прямым взглядом тот немного сник.

— Астерия, я вас перепутал! У вас были одинаковые воротники! — выпалил Драко и только тогда понял, ЧТО он только что сказал.

— Да ну? — Астерия скептически выгнула брови.

— Серьезно… я вчера… был немного… невменяем, — Драко нервно потеребил застежку мантии.

— Я это заметила.

— Правда, я хотел поцеловать тебя!

— Какая честь.

— Правда, извини, я даже… я даже не знаю, что сказать. Я сегодня утром проснулся с таким ощущением, словно наступил Армагеддон. У меня все из рук валится. Я вчера такого натворил, что, кажется, и за год не расхлебаю. Вся школа видела, какой Драко Малфой придурок! Если еще и ты не простишь меня, я…

— Драко, то, что ты вчера сказал Гермионе…

— Я знаю, что я сказал! И знаю, что меня полшколы или даже вся школа презирает за это! Но ведь она мне врезала, верно? Значит, отомстила! К тому же мы с первого класса препираемся, уверен, что это сильно ее не задело! Наверняка вчера Гриффиндор весь вечер с меня смеялся!

Астерия посмотрела на него с сомнением и, пожалуй, сожалением.

— Драко, просто я шла за Гермионой. И мех на моем воротнике тоже было отлично видно. Но ты заметил ее. Не меня. ЕЕ.

Драко открыл рот и снова закрыл, не найдя, что сказать. Он понял. Понял, что ничто из вышесказанного не оправдывало его, а делало все только хуже. Астерия была права. Он увидел воротник Гермионы, а не ее, хотя они были недалеко друг от друга. И он не знал, почему. Не знал. И не мог придумать, что ответить на это. Как объяснить то, чего сам не понимал? Не понимал и не хотел принять. Ведь это было… странно, страшно, неестественно… он не знал даже, каким словом это назвать.

Девушка словно выпила холодный фруктовый сок за секунду до поцелуя, и, как Драко не убеждал себя в противоположном, ему понравилось. Более того — у него голова пошла кругом, он был пьян, и был совершенно уверен, что не от алкоголя.

— Видишь, — Астерия горько усмехнулась. — Я права.

— Прошу тебя… — Драко готов был на колени сейчас встать, лишь бы она не ушла. Не отвергла его. — Прошу… дай мне еще один шанс. Последний шанс.

Астерия сомневалась. Драко видел это, и от этого было больно, невыносимо больно. Он не ожидал, что будет способен на такие чувства, на то, что так привяжется. Но так случилось, и Драко не знал, что с этим делать. Не знал, что вообще ему делать. Без нее.

— Я… — Астерия замялась. Ее лицо разгладилось, что показалось Драко, пристально наблюдавшему за любой ее реакцией, хорошим знаком. — Думаю, мы…

И тут…

— Врача! Она не дышит! — парадная дверь с оглушающим грохотом распахнулось, и на пороге в облаке густого снега появился Хагрид. Его темная огромная фигура сильно выделялась на фоне белой пурги. А на руках он кого-то держал… кого-то такого беззащитного, хрупкого… с копной вьющихся волос…

У Драко в груди похолодело. Гермиона Грейнджер.

Словно в замедленной съемке он перевел взгляд с замерзшей девушки на руках у великана, к которым уже с криками бежала мадам Помфри, завтракающая до того в Зале, на Астерию. Та огромными от ужаса глазами смотрела на разыгравшуюся сцену. Потом моргнула и посмотрела на Малфоя.

И он скорее догадался по тому, как шевельнулись ее губы, что она сказала, ведь самого слова он не услышал:

— Чудовище.

И исчезла. Исчезла в толпе, которая набежала из Большого Зала.

А Драко все стоял.

Стоял.

И чувствовал, что все потерял. Все.

Все.

* * *

К вечеру Хогвартс почти полностью опустел: большинство учеников на Рождество уехали домой. Уехала и Астерия. Драко издали, из окна замка, наблюдал, как исчезает ее тонкая фигурка во мгле. Он прижался лбом к оконному стеклу и закрыл глаза. Если он думал утром, что хуже не будет, то он очень сильно ошибался. Вот теперь точно не будет. Ну, или Грейнджер умрет от переохлаждения... Малфой не понимал, зачем она это сделала. Он ведь ничего для нее не значит! Они враги! Ну обидел он ее, ну врезала она ему — это же естественно, вполне нормально для их отношений! Так, может, она не из-за него оказалась там, на холоде? Какое-то чутье подсказывало, что все-таки из-за него. Но почему?..

Драко едва сдержал порыв помчаться в Больничное крыло и узнать, как она. Он никогда не желал смерти Гермионе Грейнджер. Ни ей, ни Поттеру, ни Уизли. Они его раздражали, злили, местами он их даже ненавидел и презирал, но смерти не желал никогда. И то, что случилось... Если это действительно из-за него, то Драко чувствовал себя так, словно это он там, на холоде, замерз. И так и не оттаял.

— Драко? — прозвучал рядом тихий, неуверенный голос. Словно человек, который обращался к Малфою, не был уверен, поступил ли он правильно, заговорив с ним, или же надо было незаметно пройти мимо?

— Это полная задница, Блейз, — буркнул Малфой, не меняя позы.

— Думаешь, это из-за того, что ты вчера?.. — Блейз не договорил. Он подошел и встал возле Драко, опершись руками на подоконник.

— Думаю, да.

— А с Астерией ты помирился?

— Еще хуже поругался. Вернее, мы даже не ругались. Она назвала меня чудовищем и ушла.

— Ты прав. Это задница, друг, — согласился Забини.

— Я ее понимаю.

— М-да, Драко, ты попал. Какая муха тебя вчера укусила?

— У Астерии и Грейнджер были одинаковые воротники вчера. А ты же помнишь, в каком я был состоянии, вот и перепутал.

— Ааа…

— Ага. И мне так хреново еще в жизни не было.

— Да ладно тебе, это же Грейнджер, выкарабкается, она сильная.

— Все равно. Она хоть и грязнокровка, но вчера я, кажется, переборщил.

— Ты только в гостиной это не ляпни. Там тебя героем считают.

Драко скривился, как от зубной боли. Слизеринцы…

— Ну, думаю, при тебе я такое ляпать могу? — Малфой повернул голову и посмотрел Блейзу в глаза. Тот не смутился и не отвел взгляд.

— Да, можешь.

— Хоть это радует.

Они немного помолчали.

— Слушай, раз тебя это так мучит, то пойди и узнай, как она.

— Ты что, больной? Как это будет выглядеть? Да меня ее гриффиндорцы в порошок сотрут, к тому же их там полфакультета осталось на каникулы.

— О, правда, сотрут... — Забини задумался. — Хочешь, я узнаю?

— Да нет. Все равно сейчас вся школа об этом говорит. Так что, думаю, мы будем в курсе, идет она на поправку или нет.

— Ты изменился, Драко, — вдруг сказал Блейз.

— Серьезно?

— Да. Гриффидорцы бы сказали, что в лучшую сторону.

— Ага, вчера я это доказал.

— Да нет, ты это только что доказал.

— Все может быть.

— Твоя мать бы обрадовалась.

— Сомневаюсь.

* * *

Хогвартс издалека был похож на замок с обложки для книжки детских сказок: весь белый от снега, окруженный скалами и лесом, с замерзшим озером у высоких сводов. Он был похож на часть сказки, и только обитатели этого замка понимали: даже в сказках есть боль, страх и отчаяние. Но ведь не зря они жили в таком красивом месте, значит, у всех еще был шанс.

Ну а пока… снег все кружил и кружил.