Сестры скорпиона (гет)

Антарес

Человек, так или иначе, живет в мире своих иллюзий. Все, к чему он стремится, все его мечты, его мысли, желания, цели — все подчинено его величеству иллюзии. В конце концов, все, что мы не можем потрогать руками, ощутить на запах, на вкус, на цвет — номинально не существует. Но позвольте, скажете вы — мир не может состоять из одного материального… он же в таком случае, уподобится скотному двору возле хижины беднейшего крестьянина, ведь даже самый последний из людей низшего сословия редко когда совершенно уподобляется животному.

Мысли, чувства, желания, цели… мы запутались в несуществующем, собственном мирке, где мы одни властители и господа, и нет, и не будет из него выхода, потому что без него — куда страшней.

Иногда я задумываюсь, а куда же, в таком случае, мы идем — по определенной ли, выверенной дороге, к единственной правильной цели, или в хаотичном метании прихотей и капризов. Не один ли это путь, ведущий в пропасть, где копошатся, точно черви в гробу, дожелавшиеся, достигшие невероятной ценой своей неизвестной цели?

Как избежать этой пропасти — и можно ли вообще ее избежать? Может быть, и в самом деле — удастся ее обойти, попросту не стремясь к своим иллюзиям, но напротив, выполняя чужие, бескорыстно, с мягкой, полубезумной улыбкой? Тогда впору заказывать шутовской колпак с аляповатыми звездочками, да волшебную палочку:

«Здравствуйте, детишки, я добрая фея. Как в сказке, могу быть вашей крестной! Желайте, пожалуйста, все исполню — для разнообразия можете не сжигать меня на костре, а повесить на шею табличку с надписью «Добрая ведьма» и водить по ярмаркам на потеху толпе».

Ведьма по определению не может быть доброй, как ни крути — это неоспоримый факт. И если в обычных людях таится малое зернышко зла, то в колдуньях оно цветет пышным цветом, разрастается, тянет свои мягкие щупальца, оплетает. Вырваться? О, почти невозможно. Разве что Элайв, наверное, еще в колыбели спавшая с мечом в обнимку, только она умеет рассекать эти страшные нити.

Мне же это недоступно. Я мечусь в темноте, натыкаюсь на стены, но не вижу, в общем-то, очевидного пути — вытянуть руки и идти на ощупь, прямо. Слишком страшно отделить от тела прижатые в страхе руки, слишком страшно их протянуть в поисках помощи — темнота, — а ну как откусят?

Вот и кружусь на месте в непроглядном мраке, размышляя, какая из ядовитых змей краше — Ричард или Эддард? Одна уже укусила, и от яда я едва излечилась, а другая уже нацеливает ядовитый клык. Странно, вместо того, чтобы стремглав бежать в темноту, где можно, в теории, найти выход, а возможно даже и свет, я в немом любопытстве жду, когда острые зубы снова раскусят меня до самого сердца, исследуют все его закоулки, а потом так же равнодушно бросят умирать, истекая кровью и горьким змеиным ядом.

Ах, как же я люблю себя жалеть, в самом-то деле (самосожаление — вот еще одна яркая черта настоящей эгоистки — им, к слову, не гнушался и Ричард: стоит только вспомнить его картинные страдания на глазах у лицемерных придворных.)!

Хотя, я, конечно же, несправедлива к Эддарду. Кое-кто другой может быть змеей, о да, мне ли не знать… змеей может быть Ричард Тирион, но отнюдь не Эддард Фернеол. Кронпринц не сделал мне совершенно никакого зла, он просто привык с легкостью получать все то, на что изволит упасть его царственный взор. Он просто не знает моей истинной природы. Получается, что именно я, и никто иной — жестокая отравительница?

Что ж, кажется, это закономерный вывод. Кем же еще может быть колдунья, не невинной же жертвой, в самом деле?

Но вот только я не змея. Я скорпион, как нарекла меня Вильгельмина — и убиваю я куда медленней, отравляю незаметно, капля за каплей…О нет, вокруг меня не тьма, не мрак — вокруг меня бесплодная, мертвая пустыня, которую я создала сама — с небольшой помощью моей наставницы, — ее не стоило винить, ей достаточно было лишь

легонько меня толкнуть, чтобы я покатилась вниз, оставляя за собой, вместо цветущего разнотравья, голый, выжженный песок.

Но в каждой пустыне, как известно, есть оазисы — таким глотком воды в пустыне стала, уже стала для меня дочь. Ее я должна уберечь, хотя другим причиняю столько боли — будь со мной, маленькая моя девочка, будь со мной. Я жду тебя уже много месяцев — холодное озеро в пустыне осталось специально для тебя. Та частичка меня прежней — и я отдам ее тебе без остатка.

Но дочь — это совершенно другое.

Всякий, кто встретится мне на пути, все равно рассыплется прахом — так хочу ли я для Эддарда такой участи? Хочу ли я и его погубить, как и Ричарда, однажды увидев в глазах его такую же ужасную пустоту? Глупый вопрос. Не знаю как, но…

Если скорпион любит свою жертву, он должен ее оставить.

— Элайв, ты и в самом деле так плохо себя чувствуешь? — встревоженно спросила я, зайдя к сестре перед очередной поездкой на турнир, и застав ее лежащей, более того, укрытой одеялом до самого носа, несмотря на изнуряющую жару. Солнце уже много дней изливало свои неимоверно горячие лучи на город, так что даже камни, казалось, вот-вот расплавятся.

А Элайв лежит, укрывшись одеялом, лежит в постели, перед самым турниром — Элайв, никогда не жаловавшаяся на здоровье. О, я так и знала, что этот обморок не пройдет для бедняжки даром, я говорила королеве… Почему Маргери никогда меня не слушает? Ах да, я всего лишь глупая Анна, и не более, но свести в могилу сестру я не позволю!

— Тебя что, знобит, Элайв? — поинтересовалась я, внимательно ее разглядывая. — Почему ты укрылась одеялом, когда так жарко?

— Нет… то есть да, Антарес, мне совсем холодно, — Эл застучала зубами. — Совершенно не могу понять, что со мной происходит. Наверное, я все же заболела, и мне придется пропустить турнир… но ты же мне все расскажешь, правда?

— Наверное, мне все же стоит остаться с тобой Эл, — еще более уверенно заявила я, присаживаясь у ее изголовья. — Ведь это может быть лихорадка.

— Но, Антарес…

— И не спорь, пожалуйста — я не могу тебя оставить. Если вдруг что-то случится, а меня не будет рядом…

— Ничего страшного не случится — оставь свою мнительность, Анна, это просто легкое недомогание! Но, к тому же, остаться тебе вряд ли позволит королева, — все же заспорила сестра. — Правда, Антарес, я не хочу для тебя неприятностей.

Я отмахнулась:

— Предоставь это мне, сестрица. В конце концов, не убьет же она меня за это. Подумаешь, накричит — поверь мне, для нее это только в радость.

Повисла пауза — казалось, Элайв что-то обдумывает. Я уж было обрадовалась, что она сдалась — но радость моя была преждевременной — впрочем, как и всегда.

— Мне бы так хотелось узнать, что я сегодня пропущу на турнире — ты же знаешь, раньше я никогда не участвовала… в качестве зрителя… в подобном, — быстро и взволнованно забормотала Эл. — Если бы ты поехала…

— Ну как я могу тебя бросить, одну, в лихорадке — ты предлагаешь мне тебя оставить и ехать развлекаться, рассматривая глупых рыцарей и их беготню, когда ты вот так… разболелась? — от беспомощности я почти взвыла. — Нет, Элайв Файтер… то есть Фернеол, даже и не проси. Я конечно, ведьма, — добавила я приглушенным голосом, — но отнюдь не бездушный человек!

Эл вздохнула:

— Я в этом и не сомневаюсь, но…

Я как можно мягче принялась ее уговаривать:

— Ты же сама прекрасно знаешь, что на турнир из замка норовит сбежать даже прислуга!..

— Знаю. Но я не буду одна! — горячо воскликнула сестра.

Я скептически подняла брови:

— А с кем же ты будешь… Если с этим дураком-Бе…

— Здравствуйте, леди Элайв, леди Анна, — послышался веселый детский голосок. О, как я была рада каждый раз его слышать, ведь был момент, когда я всерьез думала, что мальчик не выживет.

— Неважно, Оберин! — сказали мы хором. В самом деле, зачем раскрывать мальчику великую тайну, которая известна любому здравомыслящему человеку (кроме Элайв), что его господин — самый настоящий дурак.

— Вот! — крайне довольным тоном заявила из-под одеяла Элайв. — Оберин со мной и останется, так что можешь не переживать.

Я недоверчиво взглянула на мальчика:

— А ты справишься, малыш? То есть, простите, сэр Ридвелл? — поправилась я торопливо, вспомнив, что он не любит это обращение.

— Справится, — подала голос из-под одеяла сестра.

— Справлюсь, — подтвердил Оберин. — Помните, леди Анна, я же выхаживал жеребенка!

— Вам кажется, сэр Ридвелл, что моя сестра похожа на жеребенка?

Мальчик покачал головой:

— Нет! Она — лучше.

Послышался приглушенный смех. Я с подозрением обернулась.

— И как, жеребенок — выжил? — недоверчиво спросила Эл. — Мне крайне важно это знать, Оберин, поверь.

— Еще как, — похвастался ребенок. — Сейчас он вырос в такого коня… — поистине, о своей лошади юный оруженосец рассуждать мог вечно — она и сгубила все мои аргументы.

— Вот видишь, Анна — Оберин справился с жеребенком, значит, справится и со мной, — торжествующе заключила Эл. — Ты можешь спокойно отправляться на турнир, с Оберином мне будет спокойно.

Ну и что я могла возразить, когда меня столь очевидно прогоняли?

Поездка к ристалищу, очевидно, не удалась — без Элайв мне пришлось ехать в компании язвительной Маргери, которая готова была меня обвинить в чем угодно, и даже в болезни сестры; и все еще обиженной за мою отповедь, а потому молчаливой Беатрис.

Словом, на турнир мы прибыли, изрядно раздраженные друг другом, и оставалось только надеяться, что зрелище — сегодня должны были сражаться молодые, недавно посвященные в рыцари юноши, — нас немного развлечет.

Впрочем — лично мне оставалось надеяться только на то, что это немного отвлечет Маргери, потому как лично для меня турниры — невероятная скука. Что же до Беатрис — девочка, очевидно, снова высматривала среди сотен лиц благородный профиль Дорана Ридвелла, и от этого настроение ее, как обычно, значительно улучшилось. Забывшись, она даже, как и раньше, уселась рядом со мной, спохватилась, недовольно поджала губы… но внезапно снова расплылась в счастливейшей из улыбок, украдкой пожав мне руку — как бы то ни было, это означало мир, хоть и поговорить мы сможем несколько позже.

Царила невыносимая жара, и мне большого труда стоило не начать неистово размахивать веером, уподобившись ветряной мельнице. Зато в горячем мареве необыкновенно четко и ясно разносились голоса герольдов, выкликающих имена рыцарей.

И на каждое имя часть трибун реагировала приветственными криками — видимо, у каждого из участников были свои поклонники среди зрителей:

— Рыцарь Лесного Братства! — с небольшой заминкой провозгласил герольд.

И тишина. Против ожиданий, люди никак не отреагировали, разве что пронесся по рядам недоуменно-заинтересованный шепоток.

Я даже оторвалась на секунду от созерцания узоров на своем веере, чтобы взглянуть, что именно вызвало такую необычную реакцию — неужели на поле боя вышел какой-нибудь великан? Или, напротив, карлик?

Против ожиданий, это был совершенно обычнейший рыцарь — разве что, в отличие от его соперников, по этому юноше было сразу видно, что его только недавно произвели из оруженосцев в рыцари. Я вгляделась — рыцарь пресловутого Лесного Братства на вид казался более хрупким и слабым, нежели другие — возможно, это просто казалось из-за слишком тяжелых доспехов; да и держался он, на мой взгляд, не очень уверенно — вот, пожалуй, и все его отличия от остальных. Тогда почему его не приветствовали, как других?

Я обратилась к единственному человеку, который мог бы хоть что-то мне прояснить (во всяком случае, без язвительности):

— Беатрис, скажите — почему трибуны молчат?

— Судя по всему, никто не понимает, откуда этот рыцарь взялся, — ответила Беатрис, чем еще больше меня озадачила.

— Как такое возможно?

— Сама не понимаю, Анна — впрочем, я могу и ошибаться, — неопределенно пожала плечами девушка. — Взгляните сами на его герб — что вы видите?

Честнее всего было ответить, что я ничего не вижу, потому что проклятое солнце слепит мне глаза, но, тем не менее, я послушно вгляделась… Какие-то линии… зеленые пятна… Похоже на…

— Какое-то дерево, — вынесла я свой неуверенный вердикт.

Беатрис кивнула.

— Да, дерево — судя по всему, дуб.

— И что?

— А то, что ни один рыцарь в Ферлиберт или в южных землях не носит такого герба. А что насчет Терравирис? Ведь вы, леди Анна, родом оттуда? Может быть, это гость наших северных соседей?

Я невесело усмехнулась:

— Беатрис, по правде говоря, я совершенно точно знаю, что король Тирион слишком горд, чтобы посылать своих рыцарей на ежегодный турнир в Ферлиберт, и кроме того, я что-то и у его вассалов не припомню такого герба, — вынуждена была констатировать я.

— Тут явно кроется какая-то загадка.

— Несомненно, — кивнула я, и вопреки обыкновению, принялась внимательно наблюдать за происходящим на ристалище — в конце концов, Элайв ведь просила меня рассказать ей все, что она пропустит.

А зрелище и впрямь было занимательным. Рыцарь Лесного Братства, по сложению самый маленький из всех, вызвал на бой самого устрашающего из зачинщиков — я готова была поклясться, что тот был раза в полтора его шире, и выше, наверное, на полфута.

Но малютка рыцарь, до боли напоминая очень злобного и кусачего комара рядом с неповоротливой лошадью, и не думал сдаваться. Его меч был, казалось, сразу в тысяче мест одновременно, совершенно не давая сделать верзиле ни одного ненужного движения.

Естественно, исход был закономерен — образно говоря, комарик загнал лошадь в угол, прижав к ограждению. А комарик-то и правда кусач!

Трибуны восхищенно взревели — видимо, никто не ожидал от незнакомца такой прыти.

— Жаль, леди Элайв этого не видит, — аплодируя, с улыбкой сказала Беатрис. — Мне кажется, ей бы очень понравился этот юноша. Удивительно, как он справился — ведь его противник, по-моему, был гораздо сильнее его?

Мне внезапно отчего-то вспомнился Хаген, и, несмотря на жару, я зябко поежилась:

— Наверное, все дело в ловкости, — пожала я плечами, и снова перевела взгляд на ристалище, однако, к моему большому удивлению, комарика там не обнаружила.

Послышался удивленный вздох:

— Взгляните правее, — странным тоном велела Беатрис.

— Да что?.. — но вопрос замер у меня на губах — прямо передо мной стоял тот самый рыцарь, и мне даже на мгновенье показалось, что сквозь опущенное забрало его шлема я различаю улыбку. На колени мне упала белая роза.

Секунд десять я с глупым видом рассматривала цветок, не в силах понять, что этот жест, собственно, означает. Из ступора меня вывел, пожалуй, слегка ехидный голосок девочки:

— Вы и сейчас будете утверждать, что не знаете этого рыцаря Лесного Братства?

Я отмахнулась:

— Разумеется. И вообще, я думаю, что он просто промахнулся — хотел преподнести цветок вам… или королеве.

В глазах у Беатрис запрыгали смешинки:

— Что ж, посмотрим. Во всяком случае, это был очень рыцарственный жест с его стороны. Вы польщены, Анна?

— Скорее уж, удивлена до крайности, — заметила я хмуро. — Впрочем, странно ведущий себя странный рыцарь на странном турнире — это вовсе не странно, — попыталась я пошутить.

И зря. К концу дня рядом со мной лежали три белые розы — по числу побед рыцаря Лесного Братства, победителя этого дня, который, впрочем, внезапно куда-то исчез, несмотря на огромное впечатление, которое он произвел на зрителей — он заслужил дамскую милость, и прошел в финал турнира.

Беатрис по дороге в замок вовсю потихоньку потешалась над юным поклонником леди Анны, называя его Золушкой, и предлагая мне, за неимением хрустальной туфельки, побродить по королевству с букетом; Маргери была непривычно спокойна, а у меня было стойкое ощущение, что что-то обязательно произойдет.

Следует ли говорить, что оно меня не обмануло?

Надо сказать, что развеселившаяся Беатрис не позволила мне оставить розы на трибунах, со смехом чуть ли не силой впихнув букет мне в руки. Машинально, выходя из кареты, я подхватила цветы — честно говоря, уже забыв об их существовании, просто как привычный руке предмет.

Я шла к Элайв, намереваясь убедиться, что Оберин не подвел, и сестра себя хорошо чувствует, как дорогу мне кто-то преградил.

Я испуганно шарахнулась в сторону, но упасть мне не позволили.

— Добрый вечер, леди Анна, рад вас видеть, — саркастично заметил кронпринц.

Помни, Антарес, скорпион должен… должен… впрочем, никому он ничего не должен.

— Здравствуйте, ваше высочество, — кивнула я — кланяться мне было уже очень затруднительно.

Как бы сбежать?

— Как вам сегодняшний день турнира? — продолжил Эддард учтивую беседу. — Было ли что-то любопытное?

— День турнира? З-замечательно, — промямлила я.

Неожиданно, что-то как тисками сжало мои плечи. Ух, что-то? Вернее было бы сказать — «кто-то».

— Я сам вижу, что замечательно! — проорал над моим ухом Эддард. Я, сжавшись, попыталась отвернуться, но не тут-то было: — Откуда, скажите мне, у вас эти отвратительные цветы?! И не лгите, я и без вас все знаю!

— Тогда зачем вам мой ответ? — справедливо поинтересовалась я, но Эддард не слушал. Эддард предпочитал громко ругать рыцарей, турниры, белые розы и ветреных женщин, ах, да — еще и легонько, видимо, для пущего эффекта, трясти меня за плечи — хорошо, что не сильно: иначе я бы, честное слово, родила прямо там.

Цветы полетели на пол и были безжалостно растоптаны.

— Запомните, Анна — вам никто не имеет права дарить цветы! — шипел кронпринц.

— Почему? — глупо улыбаясь, спросила я.

— Потому что я вам запрещаю! — окончательно взвился Эддард. — Слышите? Запрещаю!

Я хмыкнула:

— Простите, конечно, ваше высочество, но вы не можете мне ничего запретить.

— Я все могу! Отныне вы не…

— Уж простите, ваше высочество, — крайне невежливо перебила я его, — я вам не жена, и даже пока не подданная, поскольку вы еще не король, поэтому приказаний ваших я могу и не слушать. Правда, вы, разумеется, можете покричать на Беатрис, но сомневаюсь, что бедняжка этого заслуживает. И да, может быть, вы все-таки соизволите отпустить мои руки — прошу вас, ваше высочество!

— Не смейте мне указывать! — прорычал Эддард, однако же руки все-таки не убрал. Видимо, специально, чтобы невзначай не послушаться какой-то там женщины.

— Спасибо, ваше высочество, — я не удержалась и позволила себе тихий смешок. — Буду вам очень признательна, если вы (при условии, что нас кто-то увидит) объясните сами свое поведение. Хотя, если вы скажете ее величеству о том, что планировали меня убить на месте… не думаю, что она стала бы возражать.

Хотя, по логике вещей, я, как и ранее, должна была ощущать смертельный ужас, на что и рассчитывал Эддард, меня прямо-таки распирало от смеха, так что я абсолютно ничего не могла с собой поделать. Судите сами — двое, кронпринц и ведьма, посреди коридора ведут глупейший диалог, причем мужчина вне себя от ярости вцепился в плечи беременной женщины, да еще и кричит так, что эхо в каменных коридорах уже запуталось и забыло, что повторять; и, кажется, сейчас оторвет свою жертву от земли и куда-нибудь утащит (наверное, понесет топить — от греха подальше) — а посреди всего этого великолепия, будто на надгробии нормальным человеческим отношениям, горделиво возлежат три растоптанные белые розы…

Влюбленный скорпион — потешается над жертвой.

Бертран Фернеол

Как не вовремя заболела Элайв! Мне нравилось наблюдать за сражением вместе с ней, отпуская комментарии и слушая ее критические замечания. Вместо этого я сижу рядом с братом, который и словом не обмолвился с самого начала: ничего удивительного, ведь он внимательно наблюдает за участниками, запоминая имена и особенности каждого... Конечно, завтра нам сражаться с одним из них, но зачем же так усердствовать?

— Брат, прекрати так внимательно смотреть на ристалище, или ты скучаешь по нему?

— Нет, — отмахнулся он. — Что за вопросы? Мы же завтра сами будем там.

Неужели ему неизвестны такие понятия как шутка? Сарказм? Все еще хуже, чем я думал.

Но вдруг трибуны непривычно стихли.

— Рыцарь Лесного Братства! — объявил герольд.

Лесное Братство? Иными словами, у нас рыцарь, не желающий называть свое имя...

— Еще один романтик, который наслушался песен и возомнил себя воином, — язвительно заметил брат. — Должно быть, один из твоих друзей.

Смотрите-ка, а он знает, что такое сарказм.

— Впервые слышу о Лесном Братстве... Посмотри на него, он же совсем мальчик!

— Уверен, он и одного сражения не выстоит.

— Посмотрим, — неопределенно ответил я, не желая спорить с Эддардом, но мысленно желая незнакомцу удачи.

То ли сегодня мои желания волшебным образом сбывались, то ли пареньку сказочно везло, но он победил! Зрители удивленно приветствовали героя, а тот, нимало не смущаясь, направился к трибунам, где сидели женщины.

— Ну конечно, — улыбнулся брат, — разумеется, у таинственного рыцаря должна быть дама сердца, какая... — но он осекся, увидев, кому рыцарь преподнес цветок.

Признаться, незнакомец удивил и меня:

— Анна! Ты видел брат, он выбрал Анну!

— Леди Анну, — зло поправил меня Эддард. — Видел. К несчастью для мальчишки, я все видел!

— К несчастью... О чем это ты?

Брат не ответил, а незнакомец тем временем сражался со следующим противником и снова одерживал победу!

— А ты говорил, что он не справится! Да его смело можно прочить в победители сегодняшнего дня!

— Очень на это надеюсь.

— Неужели он и тебя, наконец, склонил на свою сторону?

— Нет, просто хочу встретиться с ним на поле боя.

Брат был крайне сердит, но выяснять причины... Увольте, иначе и мне перепадет.

Когда и этот враг был повержен, Анна получила еще одну розу.

— Каков нахал! — вскрикнул Эддард. — Да как он смеет!

— В чем дело, брат? Анна незамужняя женщина, любой мужчина имеет право оказывать ей знаки внимания.

— Разумеется, любой. Но это же мальчишка! Нет, ты посмотри, как она на него взглянула!

— Да что такое? — я с удивлением посмотрел на Эддарда. — Тебя так волнует честь леди Файтер?

— Тебя бы тоже должна волновать, она твоя близкая родственница, — пробурчал брат.

Еще чего не хватало! Попробовал бы я заикнуться о чести Анны... О, представляю, каким громом насмешек она бы меня наградила. И это в лучшем случае! В худшем бы отчитала и посоветовала внимательнее приглядывать за женой, а не за ней.

Пока я думал об этом, таинственный рыцарь вел последний на сегодня бой, от которого зависела победа или проигрыш Лесного Братства. Все без исключения с напряжением следили за происходящим на ристалище: люди любят отчаянных храбрецов. Может, потому что сами никогда не решатся повторить их подвиги? А рыцарь, несмотря на все сложности, побеждал.

— Мне кажется, или он ранен? — тихо спросил брат.

— Мне кажется, или у тебя злорадство в голосе?

— Ты не можешь просто ответить на вопрос?!

— Конечно, милорд. Кажется, ему сильно пришибли руку, но меч он держит крепко. Полагаю, ранение не сыграет роли.

И я оказался прав, и снова белая роза отправилась в руки Анны Файтер!

— Наглец, — прошипел Эддард. — Он мне заплатит за каждый лепесток этих отвратительных цветов...

— Брат! Что ты такое говоришь!

— Я не потерплю такой вольности, Бертран!

— Вольности? В чем ты видишь вольность? Постой... — два и два, наконец, сложились в голове, но цифра четыре показалась мне невозможной. — Только не говори, что... Нет, ты не мог! Анна и... Анна и ты?!

— Говори тише, я же женат, в конце концов!

— Ты очень вовремя об этом вспомнил.

— Прекрати свои глупые шуточки! Хорошо, что тебе хватило ума догадаться: не придется ничего объяснять, но если ты... — он угрожающе направил мне в грудь указательный палец.

— Конечно, я никому не скажу! Кроме Эл.

— Никому, Бертран!

— Но они же сестры...

— Ладно, — смилостивился брат. — Впрочем, твоя жена уже наверняка знает.

Ох, вот это новости! Мой брат... Влюблен? Нет, нельзя поставить рядом слово \"любить\" и имя кронпринца. А что тогда? Желание, силой которого печально известен мой брат? Ха, наконец, кто-то дал Эддарду достойный отпор, которого он никогда не получал. Не думал, что скажу это, но стоическое сопротивление Анны достойно восхищения. Несмотря даже на ее отношение ко мне, я готов признать, что она ведет себя более чем достойно. Но какая ирония, что именно Анна заставила его испытывать это чувство! Впрочем, они стоят друг друга! И все это было бы очень хорошо, если бы не одно \"но\":

— Прости, брат, но как же Беатрис?

— О, поверь мне, она не скучает.

— Как это понимать?

— У каждого из нас свои сердечные привязанности.

— И ты позволяешь это?!

— Я сам нечист на руку, почему же я должен ограничивать ее?

— И ты знаешь, кто он?

— Ну, разумеется. Твой друг, Доран Ридвелл.

— Что? Не может быть!

— Может, — с мрачным удовлетворением ответил Эддард. — Или ты считаешь Дорана слишком честным для этого?

— Я никогда не думал...

— А вот это правда, — усмехнулся он, но, заметив мое выражение лица, продолжил. — Тут нечему удивляться, брат. Не всем так везет в браке, как тебе, так что... Кстати, — сощурился он, — до сих пор не понимаю, как тебе удалось все так удачно провернуть.

— О чем это ты?

— Я знаю тебя с рождения, и знаю твои вкусы. Как ты, всю жизнь бегавший за крестьянками, умудрился жениться на благородной девушке?

Ох, братец, ты даже не подозреваешь, насколько хороший вопрос задал.

— Просто везение. Но я все равно не понимаю, как ты можешь позволять жене...

— А я и не рассчитывал, что ты поймешь.

В комнате было сумрачно и прохладно: приятное разнообразие после уличной жары. Элайв выглядела гораздо здоровее и веселее, чем утром, и с удовольствием слушала мой рассказ о произошедшем на ристалище...

— А что было дальше?

— Он победил. Более того, рыцарь настолько впечатлил зрителей, что дамы единодушно пожаловали ему \"дамскую милость\"!

— Что это?

— Ах да, все время забываю, что ты не... Это право участвовать в финале, минуя несколько сражений. В нашем случае это значит, что он будет сражаться с победителями завтрашнего дня.

— И с тобой? — спросила она, слегка бледнея.

— Если я завтра хорошо выступлю, то да. Не переживай, я видел, как он сражается — ему меня не победить.

Жена весело усмехнулась:

— Ну, это мы еще посмотрим. То есть, конечно, я верю в тебя, — быстро исправилась она, — просто не хочу, чтобы ты был излишне самоуверен.

— Победа будет за мной, вот увидишь.

— Увы, не увижу... — мягко улыбнулась Эл.

— Как это?

— Я еще слишком слаба, чтобы завтра присутствовать на сражении.

— Но Эл! — разочарованно воскликнул я. — Завтра же финал!

— Прости, дорогой. Надеюсь, это не последний турнир в нашей жизни.

— Конечно, но...

Но мне жаль, Элайв, если бы ты знала, насколько! Какой смысл мне сражаться на этом турнире, если тебя там не будет?.. \"Ради чести семьи, разумеется\" — услышал я назидательный голос у себя в сознании. Голос, конечно, принадлежавший брату, кто же еще мог сказать такие слова.

— Я не буду тебя уговаривать, но объясни хотя бы, что с тобой происходит?

— Оберин сегодня приводил лекаря, — охотно ответила жена, — тот сказал, что это влияние жары. Как видишь, беспокоиться не о чем.

— Очень надеюсь, — вдруг мне пришла в голову одна мысль. — А может ты... Ну...

— Что?

— Поможешь себе магией?

— Не думаю, что это необходимо.

— Хорошо, Эл, ты можешь не приходить завтра, но сегодняшний вечер ты не пропустишь!

— А что будет сегодня вечером?

— Состязание лучниц, — глаза жены сразу загорелись тем блеском, который появлялся, когда она смотрела на свое оружие или на сильную лошадь. — Да-да, я вижу, что ты хочешь пойти! Я же знаю, что ты тренируешься каждую неделю.

— Откуда?

— Оберин рассказал. Только не сердись на него, это было не так-то просто из него вытащить.

Честно говоря, совсем не просто. Мне пришлось пожаловать ему коня и поклясться, что я не буду использовать эту тайну во вред Эл, только тогда он стал говорить.

— Хорошо, я с удовольствием приму участие.

— Я знал! — воскликнул я, поцеловав жену. Даже жаль, что турнир скоро закончится: придется вернуться к обычной жизни. Уверен, на меня опять взвалят кучу работы... Хорошо хоть не заставят подсчитывать доходы: после того случая, когда я ошибся на двести монет, чем вызвал переполох в казначействе, мне больше не доверяют. И хотя это было давно, брат до сих пор любит мне припоминать, что я оказался неспособен даже к этому.

Стоило мне подумать о брате, как в комнату вошла Анна:

— Позволите?

— Сестра! — радостно воскликнула Эл, и лукаво добавила. — А где же твои цветы?

Я ждал трагичного заламывания рук или хотя бы гордой отстраненности, но вместо этого женщина весело ответила:

— Кронпринц счел их слишком неподходящими к моему платью, разве я могу оспаривать его вкус?

Умеет Анна завуалировать. Иными словами, брат нагнал ее где-то в замке и высказал все, что он думает о ней и о случившемся. Иногда его честность бывает окружающим поперек горла, хотя женщина не выглядит расстроенной.

— А что ты думаешь об этом рыцаре? Ты не знаешь, кто бы это мог быть?

— К сожалению, нет, потому что мне есть, что ему сказать...

— Вы всегда знаете, что сказать, не так ли? — спросил я и тут же пожалел о том, что напомнил о себе.

— Бертран! Вы ведь завтра участвуете в сражении, не нужно ли вам готовиться?

— Нет, миледи, это ждет. Но если вас интересуют сражения, мы как раз говорили о вечернем состязании лучниц. Не желаете принять участие?

— Очень неуместная шутка, ваше высочество!

— А я не шутил. Кто знает, какие скрытые таланты в вас таятся?

Судя по тому, как сузились глаза ведьмы, она пыталась разгадать тайный смысл моих слов, но я ничего такого не имел в виду, честное слово!

Ситуацию спасла Эл:

— В любом случае, мы будем рады тебя там видеть, сестра.

— Мы?

— Я собираюсь участвовать.

— А ты уже достаточно хорошо себя чувствуешь?

— Для стрельбы из лука? Разумеется!

Однако, как и следовало ожидать, Анна не поверила и с упреком посмотрела на меня. Ее взгляд словно говорил: \"Если с Элайв что-то случится, виноват в этом будешь ты\". Конечно, кто же еще?

Вечер выдался теплым и безветренным: идеальная погода для стрельбы. На ристалище были выставлены в ряд мишени, напротив которых стояли дамы нашего королевства. Нужно сказать, что такой вид состязания традиционен для Ферлиберт, ведь наши женщины обучаются стрельбе из лука так же тщательно, как шитью. Однако в этом году участниц было не очень много.

Я снова, как и утром, сидел с Эддардом, который сразу заявил, что не пришел бы сюда, если бы приличия не обязывали его поддержать Беатрис. Интересно, как ей удалось уговорить мужа на это? Она выглядела весьма беззаботно, болтая о чем-то с Элайв на ристалище, пока не началось состязание, кронпринц же был мрачнее тучи, периодически бросая суровые взгляды в сторону Анны, которая, лишившись подруг на сегодняшний вечер, довольствовалась обществом королевы.

Наконец, герольды протрубили сигнал к началу состязания. Леди выстроились перед мишенями и подняли луки, прицеливаясь... Прекрасное зрелище. По сигналу судьи облако стрел взвилось в воздух. Не все достигли цели, но многие. Несколько дам покинули поле под благосклонные аплодисменты зрителей. И Элайв, и Беатрис попали в мишень и продолжали соревнование, правда, я заметил, что жена с трудом сгибает правую руку и часто встряхивает ей, словно обжегшись. Где она могла ее поранить?..

Пока герольды объявляли имена выбывших, я обернулся к брату:

— Объясни мне одну вещь…

— Я только этим и занимаюсь, сколько тебя знаю: объясняю, растолковываю...

Я предпочел пропустить колкость мимо ушей и продолжил:

— Почему ты так злишься?

— То есть?

— Почему ты разозлился на рыцаря Лесного Братства? Он ведь ничего не сделал! Всего лишь подарил ей цветы...

— Всего лишь? Всего лишь?! — воскликнул Эддард, но тут же понизил голос, вспомнив об окружающих. — Даже я не смею дарить ей цветы, чтобы не скомпрометировать, а он... Кто он? Мы ничего не знаем о нем! А она принимает от него дары! Почему ему позволено то, что не позволено мне?

— Ты слишком...

Но кронпринца было не так легко перебить:

— Нет, вот скажи, если бы он подарил эти несчастные розы твоей жене, что бы ты сделал?

— Что ж... — я попытался это представить, однако не увидел катастрофы. — Ты сам сказал, это всего лишь романтик, возомнивший себя воином. Кто бы ни дарил ей цветы, она остается моей женой.

— Но Анна не моя жена! Нет, ты не можешь меня понять...

— Могу. Но думаю, что тебе стоит быть осторожнее. Если твоя тайна будет раскрыта...

— То что? Что они мне сделают?

— Ты говоришь, как король, Эддард, но ты пока только кронпринц. Тебе нужно искать союзников, и чем больше их будет, тем лучше.

— Я не нуждаюсь в твоих советах.

— Как всегда.

От неприятного окончания разговора нас спас внезапно подсевший ко мне Доран:

— Я ничего не пропустил?

После того, что выяснилось утром, я смотрел на Дорана другими глазами. Хоть Эддард и спокойно относился к измене своей жены, но все-таки это было бесчестно. И сэр Ридвелл, которого я считал одним из лучших рыцарей королевства, благородный и смелый, он участвовал в этом!

Однако я не мог высказать все это ему и ответил, словно ничего не случилось:

— Нет, друг, вы пришли вовремя.

— Друг? Ха, посмотрим, как вы будете обращаться ко мне после финала!

— А почему я должен хуже относиться к проигравшему?

— Вы себе льстите, принц!

— Представьте, я вынужден льстить сам себе, потому что больше никто этого не делает.

Доран в ответ лишь рассмеялся, но был прерван Эддардом:

— Позвольте узнать, сэр Ридвелл, за кого вы болеете? — спросил он, кивком указав на ристалище. Доран сразу как-то сжался:

— За Беатрис Фернеол, ведь она наша будущая королева, — не сразу ответил он.

— Как и я. Приятно осознавать, что вы в этом не одиноки, не так ли? — спросил он, многозначительно и в упор посмотрев на рыцаря.

Я чувствовал себя неуютно, сидя между этими двумя. Брат пользовался робостью рыцаря и его чувством вины, чтобы откровенно потешаться над ним, а я предпочел наблюдать за состязанием. Участниц становилось все меньше и меньше, но Эл и Беатрис держались.

— Боюсь, благородные сэры, что моя жена возьмет приз, и Беатрис придется довольствоваться вторым местом, — сказал я обоим.

— Не торопите события, Бертран! — запальчиво ответил Доран. — Леди Беатрис очень метко стреляет, и я...

— О да, чрезвычайно метко, — перебил его брат, с мрачным удовольствием глядя на ристалище.

Доран никак не мог решить, то ли ему рассердиться, то ли смутиться, и выбрал промежуточный вариант — он покраснел, но продолжил:

— Так вот, я знаю ее с детства, и знаю, что она уступит в своем искусстве разве что мужчине.

— Несмотря на мою искреннюю любовь к жене, — вмешался Эддард, — вынужден признать, что леди Элайв довольно хорошо владеет оружием. Для женщины, разумеется. Так что интрига сохраняется.

— Вот увидите, господа, что вы ошиблись, — упрямо продолжал гнуть свое Доран.

— Главное, не ошибитесь вы завтра на ристалище, — почти отеческим тоном заметил брат, но звучало это угрожающе.

Рыцарь предпочел не отвечать и сосредоточился на лучницах. Беатрис и Элайв продолжали побеждать других, тем не менее, не обходя друг друга. На ристалище оставалось не более пяти человек, однако для всех уже было очевидным, что главная борьба развернется между супругами принцев. И это не мои слова, а одного из наших соседей, какого-то малознакомого лорда.

— Хорошо, что это состязание неопасно, не хватало еще, чтобы мы допускали ранения среди женщин, — внезапно сказал Доран.

— Не переживайте, сэр, ничего с нашей, — кронпринц сделал акцент на этом слове, — Беатрис не случится.

Рыцарь ничего не ответил, но я заметил, что он положил руку на рукоять меча. Плохой знак.

Однако пока мужчины препирались, на ристалище остались только Элайв и Беатрис. Они улыбались друг другу и о чем-то шутили вполголоса, но настроены были серьезно. Судьи оставили только одну мишень, которую поставили как можно дальше. Кто попадет в центр, тот и победил. Трибуны затихли, даже с лица Эддарда пропало это насмешливо-скучающее выражение... Интересно, на чьей он стороне на самом деле?

Первой стреляла Беатрис. Она долго прицеливалась, и даже нам, с трибун, было видно, что у нее дрожат руки. Наконец, выстрел — стрела вонзилась чуть правее центра, обозначенного черной точкой. Раздались громкие аплодисменты, зрители поддерживали будущую королеву. Теперь пришла очередь Элайв. Она около минуты разминала руку, прежде чем поднять лук. Жена почти не целилась: не прошло и секунды, между тем, как она взяла стрелу и выпустила ее. Острие вонзилось точно в черную точку. Люди разразились приветственными криками. Эл неловко обернулась на трибуны и смущенно улыбнулась, словно забыла о существовании зрителей. Герольд выкрикивал имя победительницы, а я повернулся к Дорану:

— Ну, что я говорил?

— Да, Бертран, вы оказались правы, зря я сомневался...

Но Эддард благодушно заметил:

— Нет, вы были по-своему правы. Кем бы вы были, если бы предали свою даму?

— Вам лучше знать, — впервые за вечер смело ответил Доран.

Маргери Фернеол

Поистине, день закрытия турнира причинил мне много хлопот, чего я совершенно не ожидала — обычно этот день являет собой само воплощение мира, веселья и отдыха. По крайней мере, каждый из ежегодных турниров Ферлиберт, которые я видела (а их насчитывается не менее двух десятков), был таким. Кроме этого.

Да и обычной радости от грандиозного празднества я не испытывала, да и неудивительно — в этом году трое моих детей в одночасье меня покинули, обзаведясь собственными семьями, и я чувствовала себя… это не описать словами, но, скажем так, — опустошенно. Не сказать, что одиноко, о нет, но кто опишет чувства матери, внезапно понявшей, что ее маленькие дети — уже не маленькие, уж точно не дети, и даже не совсем ее — а принадлежат новоприобретенным супругам.

Впрочем, сыновья… сыновья были рядом, да и не следует женщине печалиться об их взрослении — это в порядке вещей, когда юноша становится мужчиной, а вот дочь…

О дочери я тосковала, так сильно, что и сказать нельзя — до слез, до зубовного скрежета. Как она там, одна, в чужом королевстве?

Недавно я побывала в Терравирис — но не смогла увидеть ее. Думала перехитрить девчонку Эстер, но она оказалась настолько коварной, что, сама того не ведая, перехитрила меня саму, заявив, что они с сестрой в королевстве персоны нон-грата, и нельзя даже словом выдавать наше присутствие королю. Так мне не удалось повидаться с дочерью, ради которой, я собственно, и затеяла эту «проверку».

Уж не думаете ли вы, что я и впрямь хотела получить подтверждения дворянскому титулу сестер Файтер? Ничуть. Я прекрасно знала, что они не сестры, более того, я знала и то, что так называемая Анна Файтер — на самом деле графиня Эстер… но это совершенно неважно. Так или иначе, хитрая бестия вольно или невольно нарушила мои планы, не позволив мне увидеться с Катрионой. К тому же, отправляясь в Терравирис, я лелеяла надежду уладить отношения с королем Тирионом. Ведь был такой повод!

Возможно, если бы все сложилось иначе, король и королева еще недавно враждебного государства наконец-то нарушили бы негласное правило, и явились на наш турнир… все было бы, как раньше, Катриона была со мной, а я не мучилась от тоски и одиночества, точно старая волчица, у которой охотники для забавы отобрали ее последнего волчонка, не в силах ничего изменить.

Но и сама Катриона тоже хороша — неужели было так сложно уговорить своего супруга, чтобы он позволил ей приехать к матери? Неужели тоска — это все, чего я заслуживаю, после всего, что я для нее сделала?

Впрочем, ничего не поделать — и этот турнир я впервые за десять лет провела без моей Катрионы. Тягостное, скажу я вам, впечатление. Я поминутно принималась искать ее глазами — а не находя, чувствовала странный холод и отстраненность — как скупец, у которого украли его величайшее сокровище. Впрочем, как говорила одна умная женщина — у сильных духом нет места сентиментальности, но тут я была склонна с нею не согласиться — если для того, чтобы быть сильной, мне нужно вычеркнуть из сердца мою девочку… позвольте, в таком случае я лучше буду слабой. Тем более, я и так осознанно сделала все для того, чтобы она была от меня далеко — и вот, дочь добилась желаемого, выйдя замуж за короля Тириона не без моего потворства. Она, наверное, счастлива, а я отчего-то виню себя за это — глупо и нелогично, но я бы предпочла быть рядом с ней. Да кто же мне позволит?

Наверное, это все пресловутый материнский эгоизм, но я принципиально не желала делить мою дочь, мою любимицу, с кем бы то ни было.

Нет, умом-то я все понимала, что дети не могут быть с нами вечно, что дети вырастают — у них, в конце концов, есть собственная жизнь, и мать не может, попросту не имеет права прицепить дитя к собственной юбке. А, откровенно говоря, хотелось бы.

Но я желаю своим детям только лучшего — и будущее двоих из них не внушает мне опасений.

Катриона уже королева, Эддард когда-нибудь станет королем (но я стараюсь об этом не думать — не хочу терять Генриха… если о беде не вспоминать, может, и она о нас забудет? Нет, и думать не желаю!) — словом, двое моих детей уж точно будут счастливы, хотя не мне объяснять, как тяжела ноша монарха. Но власть дает силу, а сильный человек способен на все — или хотя бы на большее, чем другие.

За старшего сына и младшую дочь я относительно спокойна… а вот средний сын — это другое. Слишком мягок, слишком беспечен, чтобы держать в руках реальную власть — однако же и слишком горд, чтобы склоняться. Что-то из него выйдет в будущем?

Бертран не оправдал моих надежд — он вообще в последнее время живет исключительно по велению своей излишне легкой головы, принимая совершенно сумасбродные решения. Я милостиво закрываю на них глаза, — сын все-таки! — а он, видимо, вообразил, что может творить все, что захочет.

И в кого он такой?

Лукавить не стоит — иногда в Бертране я с ужасом узнавала себя — такой, какой я была раньше. И мне это категорически не нравилось — ведь в свое время мне пришлось круто измениться, и не сказать, чтоб это было так уж приятно. Бертран пугал меня — я не хотела, чтобы и ему пришлось, как и мне однажды, себя сломать.

Впрочем, время покажет.

Ах да, о чем это я? Окончание турнира меня неприятно удивило, и это еще мягко сказано — а точнее, не столько само окончание, как мой собственный сын, наследник престола, человек, на которого я, а вместе со мной и все королевство, возлагало столько надежд! Мой собственный сын, однако же, повел себя совершенно неожиданным образом — он не проиграл сражение, о нет, (хотя, я теперь думаю, что это было бы и к лучшему), нет, он совершил нечто, во много раз худшее, он...

Зря я, наверное, винила Бертрана в своеволии — оказывается, отнюдь не он один этим отличается, по правде говоря.

Но обо всем по порядку.

Отличительной чертой моего старшего сына была способность педантично следовать правилам, что я в нем, признаться, ценила больше всего остального. Эддард имел врожденное чувство справедливости и всегда неукоснительно следовал своему долгу, делая все, что от него требовалось, как от будущего короля. Много лет я была уверена в нем, зная, что если мой сын что-то должен сделать — он выполнит это любой ценой. Эддард был спокоен, выдержан — а если временами и жесток, то это только оттого, что он предъявлял к другим столь же высокие требования, как и к себе самому.

Но все изменилось, как только он встретил эту девчонку — о нет, что вы, я не о Беатрис, я об Анне. Именно ее, и никого другого, стоило винить в том, что Эддард стал поистине непредсказуем, да что там, он переменился настолько, что в этом человеке было сложно узнать моего прежнего сына. Нет, он остался таким же прямолинейным и упрямым, таким же требовательным к себе и другим, таким же сильным, но порывистым мальчиком, гордым, благородным… да вот, кажется, чувство долга в нем несколько изменилось, сместившись в совершенно другую сторону — разумеется, в сторону этой брюхатой девчонки Эстер. Я бы сказала, что она его приворожила… но к чему лгать? Мой сын, следовало признать, и сам с этим неплохо справился.

И я ничего с этим поделать не могла. Выкинуть девчонку из дворца — пыталась, отдалить ее от сына — пыталась, даже для этого сделала ее своей приближенной, занимая по мере сил все ее время — чтобы на интрижки и минуты не оставалось. Я даже женила сына на очаровательнейшей дочери лорда южных земель, кроме политической подоплеки, надеясь, что семейная жизнь заставит его взяться за ум. А ведь был вариант женитьбы на принцессе Августине, более выгодный, кстати, — но на нее же без страха не взглянешь, а я ведь надеялась, что Эддард сможет полюбить свою будущую жену!

Но все мои попытки пошли прахом.

Несмотря на то, что мне частенько хочется ее отравить, девчонка Анна все еще во дворце, и до меня доходят слухи, что она смеет иногда встречаться с Эддардом, а сам сыночек даже и смотреть в сторону собственной жены не желает.

И это будущий король, который должен своим поведением подавать пример своим подданным — но как на него влиять, я совершенно не представляла.

Да мне, по сути, этого и не требовалось никогда — мой сын всегда был послушен, и навязывать ему свою волю мне и вовсе не было смысла — то, чего ждала от него я, автоматически становилось и желанием моего мальчика. Он в этом плане был идеальным ребенком.

Но теперь вышло так, что впервые наши желания разошлись, и я совершенно не представляла, что мне с этим делать — Генрих, правда, советовал закрыть мне на все глаза, и ждать, когда мальчик сам остынет… Но я понимала, что все ожидания будут напрасны — о нет, Эддард не остынет, ни за что и никогда, он в своем упрямстве способен идти до конца.

Как жаль, что я слишком хорошо знаю собственного сына и не могу слепо довериться надежде, что все когда-нибудь образуется.

А ведь девчонка когда-нибудь его погубит — разве могу я это допустить? Смотреть, как гибнет собственный сын, от рук какой-то чертовки, я не намерена. Должен, обязательно должен быть какой-то выход, стоит лишь внимательней присмотреться — и, кажется, я его обнаружила.

Радует только то, что сама Анна, видимо, не растеряла последний скудный умишко, и не очень-то рвется в объятия Эддарда, не знаю уж, по каким соображениям — может, сугубо меркантильным? Хотя… не думаю, что ей нужны титулы и деньги — благодаря моему глупому сыну, женившемуся на ее «сестричке», та ни в чем не нуждается. Я и в самом деле плохо понимала Эстер, но думаю, не приходилось сомневаться, что она прекрасно сознает, что может вертеть моим сыном, как хочет — но почему она не воспользуется им? Возможно, ждет, пока в его руках окажется реальная власть?

Раньше я думала, что дело всего лишь в глупости девчонки, но, как выяснилось, я плохо знала, потому что сегодня ей удалось меня удивить, не меньше, чем Эддарду, выказав неплохую способность соображать — а по виду и не скажешь, что она способна на мыслительные действия. Я вообще-то была уверена, что прекрасно разбираюсь в людях, да и неудивительно… но сегодня оказалось, что люди иногда способны раскрываться для меня с неожиданной стороны.

После ожидаемой победы на турнире Эддарда, в которой я, собственно, и не сомневалась, (о том, как и кого он победил в финальном сражении, и вспоминать не хочется — до сих пор успокоиться не могу от такого «сюрприза») трибуны замерли, ожидая самого интересного события — выбора королевы любви и красоты, которой, разумеется, должна была стать Беатрис.

Каково же было общее потрясение, когда он сложил оружие… к ногам Анны Эстер!

Перед моими глазами в одно мгновение пронеслись все возможные варианты такого позора — с лорда Эллиота станется после такого развязать войну — оскорбления единственной дочери он явно не потерпит, а еще… тысячи образов, один ужаснее другого, услужливо нарисовало мне мое воображение, и я схватилась за сердце.

Но, к моему удивлению, девчонка, и сама немало потрясенная, не растерялась. Вскочила, начала что-то лопотать о том, что это сама Беатрис из жалости к ней, несчастной, заставляла (надо же придумать такое) Эддарда отдать титул бедной вдове, поскольку у той нет никаких радостей в жизни. Но поскольку она недостойна, то не может принять такой смелый подарок.

С неожиданной стороны пришла помощь, нечего сказать!

На трибунах облегченно заголосили, приветствуя великодушие новой королевы, а картинка перед моими глазами понемногу прояснилась — сейчас главное, чтобы лорд Эллиот оказался столь же доверчив. В любом случае, мне предстоял с ним нелегкий разговор, и, тяжело вздохнув, я, как только смогла, тут же поспешила к нему.

— Приветствую вас, ваше величество, — произнес мужчина, и я перевела дыхание — он чуть улыбался.

— Добрый день, лорд Эллиот. Мне нужно с вами поговорить об этом... Происшествии.

— Ваше величество, не надо слов — я еще раз убедился, что доброта моей дочери не имеет границ! — рассмеялся он.

— Я всего лишь хотела выразить вам свое восхищение ее душевными качествами — это целиком и полностью ваша заслуга, — натянуто улыбнулась я. — Вы прекрасно воспитали Беатрис.

Все обошлось, неужели?

— Но все же я удивлен, что ваш сын пошел у нее на поводу — все же не следует забывать, что именно мужчина должен быть главой в семье.

Я кивнула:

— О, конечно. Просто Эддард так любит нашу девочку, что готов исполнять любые ее прихоти.

Лорд Эллиот притворно огорчился:

— Боюсь, таким образом, она станет совершенно изнеженной.

— Как и положено настоящей будущей королеве, — заключила я.

Очевидно, эта беседа удалась мне легче, чем я ожидала. А вот с Эддардом мне придется разговаривать откровенно, и, боюсь, что на повышенных тонах. На самом деле мне от всей души хотелось бы избежать неприятной беседы с сыном, но кто поручится, что позже он не приведет свою пассию и не скажет, что завел вторую жену, как какой-нибудь султан!

— Я хочу знать, сын мой, что сегодня произошло? — попыталась я начать разговор как можно спокойней. Однако Эддард промолчал, а я, совершенно не представляя, как с ним говорить, с сыном, совершенно чужим, молчаливым сыном, сорвалась на крик:

— Эддард, я прошу... нет, я требую, наконец, объяснить, что вы творите?!

— Что именно вы желаете узнать, Ваше величество? — произнес он медленно и словно бы с усилием.

— О, не притворяйтесь глупцом! Я говорю о сегодняшнем инциденте на турнире!

— А что случилось на турнире?

Я растерялась. Это не мой сын. Это совершенно определенно не мой сын. Его подменили.

— Ваш позор едва удалось замять — такая глупость недостойна будущего короля! — предприняла я еще одну попытку увещевать его. — Вы хоть представляете, чем это могло закончиться? Вы должны думать об интересах государства, а не о собственных интрижках! Вы — будущий король, и…

— Тогда… я не желаю быть королем, матушка.

Эддард с непроницаемым лицом коротко поклонился и вышел.

Я определенно теряла сына.