Вернись на миг (джен)

Солнце сияло, блестело и отражалось от всего вокруг.

От сверкающих после ночного дождя могильных плит. От горящих золотом пуговиц парадной формы и звезд на погонах. От орденов и медалей, торжественно выложенных на бархатных подушках. От стали автоматов почетного караула. От кокарды фуражки и ножен кортика, лежащих на закрытом гробу. От глаз, переполненных слезами.

В день похорон Бориса Тарасова над Питером светило яркое и даже теплое солнце.

И только ветер — сильный и холодный — напоминал об осени и скорой зиме. Развевал волосы и полы черных шинелей. Трепал цветы и траурные ленты на венках. Лишь тяжелые полотнища двух флагов — Российского и Военно-Морского — ему не поддавались, висели на древках почти спокойно и величественно.

Собравшиеся вокруг вырытой ямы и возвышающегося рядом гроба ветра как будто не замечали.

Рита в который раз посмотрела на стоящую рядом Уму, переживая за свою любимицу чуть больше, чем за остальных. Видела, какими неверящими глазами та смотрела на все происходящее. Да, с Олесей еще нужно будет поговорить...

С другой стороны от Риты, чуть позади нее, стоял Физик, и она точно знала, что он в свою очередь готов поддержать ее в любую секунду. К такому его вниманию она за эти дни даже успела немного привыкнуть. Так действительно было спокойнее. Почему-то переживая за «детей» — Уму, Кота и Муру, она не включала в этот список Серегу. Хотя ему должно быть сейчас гораздо тяжелее. Неосознанно ждала от него помощи — просто больше не от кого...

Привычная для кладбища тишина — шум города слышен, но отдален — прерывается словами сначала Пригова, потом Андрея Ивановича, Бориного отца.

И того, и другого Рита слушала... и почти не слышала. Неизбежные штампы в речи первого тут же вывели ее из себя: «Неужели не мог человеческим языком выразиться?» Потом, правда, под конец Владимир Викторович все-таки сказал несколько слов от себя лично. А Андрея Ивановича слушать не могла вовсе — слишком больно. Чувствовала перед ним — а особенно перед Иришкой! — необъяснимую вину: как будто это она отобрала у них сына и брата.

Такую же вину она чувствовала перед Барсом и Гномом, стоящими рядом со «смерчами». Странно получилось: не сговариваясь, собравшиеся разделились на две группы — боевые товарищи и все остальные. А Пригов, Борин отец и Иришка посередине.

Все это время она мысленно говорила с Борей. Просила прощения, что плачет и не может себя сдержать.

Ей хотелось верить, что теплые ласковые лучи солнца — это Борькина поддержка оттуда — единственная, теперь доступная ему. Что же еще, как не солнце, должно быть его посланником. Передатчиком. Транслятором.

Она сошла бы с ума, если бы сегодня был пасмурный день с дождем. Он вымыл бы из нее последние силы.

Рита даже подняла голову наверх и мысленно сказала: «Спасибо, родной».

Что он еще здесь, вон там, в закрытом гробу, она думать не могла. То Борькой не было. Прав был тысячу раз тот капитан! Думать о том, как какие-то люди собирали по частям то, что сейчас лежит под опущенной крышкой, было невозможно. Это было за гранью. Есть вещи, настолько ужасные для сознания, что мозг просто отказывается их принимать и пресекает любые попытки задуматься о них. Это был как раз такой случай. Рита не думала об этом, не могла думать, и старалась в сторону гроба не смотреть.

Лишь подумала, что даже есть в этом — что гроб закрыт — какая-то польза: видеть его мертвым сейчас она не смогла бы. Тогда, в первый день, когда все случилось — тогда хотела увидеть, убедиться... Сейчас — не смогла бы.

Силилась представить его безжизненное лицо — и не могла. Перед глазами вставала улыбка и сияющий, лучистый взгляд. Прав, прав был капитан!

От мысли, что эту улыбку ей никогда больше не увидеть наяву, она уже не плакала. За прошедшие дни мысль въелась в мозг и уже не поражала. Только вставал вопрос: как она сможет без нее жить?..

Фуражку и кортик убрали, флаг свернули и на широких лентах гроб начали опускать.

Вспомнилось утро. Морг. Зал прощаний... Там были только она, Пригов и «смерчи». И... Боря.

Приглушенный свет, облицованные черным мрамором стены, пустое, просторное помещение и в центре него — гроб. И абсолютная тишина. Они так и стояли в полном молчании, думая каждый о своем.

Потом ушли Пригов, Кот и девочки — очевидно, по знаку генерала. Они с Физиком остались вдвоем, и Рите тут же стало труднее. Оказывается, она держала себя в руках при «детях», а когда они ушли и необходимости сдерживать себя не стало, силы стремительно начали ее покидать.

В груди не хватало воздуха, а сделать вдох мешал спазм, сковавший вдруг горло. Подступившая на секунду паника от невозможности вдохнуть тут же ушла, как только рядом раздалось тихое обеспокоенное «Рита...» и Сережины руки мягко обняли за плечи. Встретившись глазами с его встревоженным взглядом, Рита молча кивнула, мол, «все нормально, спасибо».

— Сережа... дай мне, пожалуйста, побыть... с ним... — в этом страшном тихом месте невозможно было говорить даже в полсилы, да и голос не слушался, получилось только прошептать.

— Ты уверена, что все нормально?

— Да.

Физик еще раз обеспокоено взглянул, но отступил. Повернулся к гробу, постоял, затем, протянув руку, дотронулся до крышки. Рита была уверена, что он сейчас просил у Бори прощения. В другой ситуации она принялась бы уверять Серегу, что тот ни в чем не виноват, но сейчас она сама чувствовала себя виноватой.

Не уберегла. Ее не было рядом.

Сережа еще раз взглянул на нее, Рита кивнула, и он вышел.

Несмело сделала шаг вперед, подойдя вплотную. Несмело протянула руку... Деревянная гладкая поверхность оказалась на удивление теплой. Рита смелее и сильнее прижала руку, чувствуя это тепло. В темном и, казалось, холодном помещении оно было... неправильным.

Его сейчас закопают, и не останется больше ничего. Даже тепла деревянного гроба. Совсем ничего. Только память.

Залп воинского салюта — единый залп девяти автоматов, заряженных холостыми патронами — внезапно разрезал тишину кладбища и всполошил ворон на дальних деревьях. Так, под их карканье раздались еще два залпа. И опять все смолкло.

Лишь тихо-тихо всхлипывала Иришка, прижимаясь к отцу и не отводя взгляда от летящих вниз, на гроб, комьев земли. Андрей Иванович держался стойко, как и подобает боевому генералу. Лишь на глазах блестели слезы, появившиеся, когда Пригов вручил ему ордена, медали, фуражку, кортик и флаг. Наверно, не раз ему приходилось вот так в роли командира хоронить своих бойцов и так же вручать эти вещи их родственникам. Довелось и самому узнать, как это, когда тебе торжественно вручают награды погибшего сына...

Рите вспомнилось, как Борька специально в «парадке» поехал к отцу на выдавшиеся отгулы — порадовать старика недавно полученным орденом Мужества. Она тогда злилась, что он так вырядился, чтобы с девушками в поезде познакомиться. А Бизон лишь смеялся и как обычно отшучивался, обвиняя ее в излишней ревности.

Нет-нет, не плакать! Глубокий вдох... Она не будет плакать. Но слезы уже лились. Без рыданий, без сбитого дыхания, просто текли по щекам. Рита в который раз безуспешно вытерла их ладонью. После чего почувствовала вложенный в руку платок и легкое утешающее прикосновение.

Что она думала совсем недавно? Что успела привыкнуть? Ничего подобного. Обернулась, молча поблагодарив Физика взглядом. Опять, как вчера, пронеслась мысль, что он сделал ровно то, что сделал бы Боря...

Посмотрела на небо.

«Ты же, наверно, видишь это все?.. Не переживай за меня, родной... Видишь, в каких я надежных руках?.. И за Серегу тоже не волнуйся, я присмотрю за ним. Вот с отцом и Иришкой труднее, но я очень постараюсь, Борь, обещаю...»

Над землей уже образовался небольшой холмик, в который установили деревянный крест. По краям могилы уложили венки. Пригов — от КТЦ, Физик и Кот — от Смерча, Барс и Гном — от боевых товарищей.

Рита положила среди остальных цветов свои белые розы, поправила сдуваемую ветром черную ленту на соседнем венке и только тогда подняла глаза на прислоненную к кресту фотографию в траурной рамке.

Это невозможно. Невозможно видеть эти смеющиеся, такие родные, такие теплые глаза. Он не мог умереть. Он должен быть здесь, среди них! Рядом!

Она уже даже не проверяла. Просто знала, чувствовала, что Сережа рядом. Оперлась, поднимаясь, на заботливо протянутую руку, поймала взгляд, почти такой же потерянный, как, наверно, у нее самой сейчас. В свою очередь поддерживая, сжала руку, на которую продолжала опираться. Физик коротко, почти незаметно кивнул. Рите показалось, что он так же, как и она, избегает смотреть на фотографию.

К могиле подошли утирающие слезы Мура и Ума; первая вела вторую за руку, и было совершенно очевидно, что приближаться к могиле Ума не хочет. Напомнив себе обязательно поддержать ее в КТЦ при первой же возможности, Рита обернулась в поисках Иры. Вот кто сейчас гораздо больше нуждается в ее поддержке!

— Иришка...

— Рита... — шаг навстречу, протянутые руки, и вот уже в Ритиных объятиях сестренка Бизона. Сдерживаясь всю церемонию, лишь немного периодически всхлипывая, сейчас девушка позволила себе расплакаться на Ритином плече.

Поглаживая Иришку по сверкающим на солнце рыжим кудрям, Рита смотрела, как к могиле все подходят и подходят люди — кого-то она знала, кого-то нет. Бизона любили очень многие, в этом не было никаких сомнений. Но все же немного удивляли незнакомые люди. Странно понимать, что у Борьки была еще какая-то жизнь, кроме... нее и «Смерча».

Варяг появился неожиданно. Пригов говорил утром, что Бурлак в Питере, но катастрофически занят, как тот объяснил ему вчера по телефону, поэтому Рита не ожидала его увидеть. Он подошел сначала к генералу, затем отыскал в толпе Барса, кивнул Рите и, чуть помедлив и сняв фуражку, подошел к могиле. Даже от его широкой напряженной спины исходила аура неприступности, поэтому рядом с ним никто подойти к могиле не решился. Так и стоял в одиночестве, молча рассматривая фотографию с траурной полосой. Затем положил цветы, выпрямился, надел фуражку и вскинул руку в воинском приветствии. Отступив на шаг, развернулся и подошел к Багире, все еще обнимающей Иру.

Еще один кивок.

— Мои соболезнования.

— Спасибо, Саша.

— А где Батя?

— В командировке.

Варяг кивнул, еще раз посмотрел на Риту, то ли прощаясь, то ли извиняясь, что должен отойти, развернулся, и она увидела, как он подходит к Барсу и Гному. Потом они расскажут, что он, как выяснилось, чудом оказался сегодня в Питере и на кладбище заехал уже по дороге в аэропорт, даже не отпуская такси.

Постепенно народ начал расходиться. Пригов увел Андрея Ивановича и Иру, напомнив остающимся, чтобы не задерживались.

Возле могилы остались только боевые товарищи Бизона — «Смерч» и «Тайфун». Варяг исчез так же незаметно и внезапно, как появился. Но и без Варяга Рите было жаль, что есть все, а Бати нет. Да и ему потом будет обидно.

Из врученного ему генералом пакета Кот достал стакан и бутылку, установил стакан рядом с фотографией, наполнил его, положил сверху кусочек черного хлеба, так же заранее приготовленного в пакете.

— Ну, а мы на базе... — пояснил он, поднимаясь. Рита не сразу поняла, что обращался он к Боре.

Уходить не хотелось, казалось, никому. Это же неправильно: они уйдут, а Бизон останется здесь. Один.

Но пришлось.

* * *

Как же хочется проснуться. Проснуться и понять, что все было просто кошмаром.

Серега с самого начала этого дня решил, что переживет его, только если будет чем-то занят. Поэтому он старательно искал себе занятия. Утром тщательным образом отгладил парадную форму, которая до этого спокойно висела в шкафу и мятой нисколько не была. Потом, сверх внимательно следя за дорогой, добрался до морга, и, наконец, получил возможность заняться действительно важным делом. Он сразу решил, что его главная задача сегодня — Рита. Он готов был быть рядом все время, поддержать и помочь, как бы она себя не чувствовала. Специально для нее в одном кармане лежала пара платков, в другом — успокоительное.

Он и был рядом все время. Только когда уходили с кладбища, Риту обступили с двух сторон Барс и Гном. Серега шел, обнимая прижавшуюся к нему Муру и то и дело поглядывал на Риту — уже по привычке.

Сейчас они все собрались в большой переговорной, где был накрыт стол. Когда приехали, все выпили, закусили — и к еде больше никто не притрагивался. Впрочем, никаких излишеств на столе и не было. Надо отдать генералу должное — он все организовал именно так, как... как надо. И то, что пира какого-то особенного здесь нет, и что не стал снимать отдельное кафе, и что в морге были только они, «смерчи». Он дал им возможность и попрощаться с Бизоном отдельно, и морально подготовиться к похоронам.

Морг... Вспомнилось, как он приехал утром.

Следуя указанию таблички, на которой написано «Зал прощаний» и нарисована стрелочка, Серега нашел нужную дверь и уже начал ее открывать, когда сзади раздались шаги. Обернулся и увидел приближающуюся Риту. Она подошла, поздоровалась и перевела взгляд на надпись на двери.

— Это там?

— Видимо, — ответил Серега и заглянул в приоткрытую дверь.

Очень темное — особенно, после светлого коридора — помещение. Черные стены, почти черный пол, слабое освещение. Пусто. Посередине гроб.

Рита подвинула его, чтобы заглянуть самой. Они так и застыли вдвоем на пороге, не смея зайти внутрь. До начала назначенного часа оставалось еще десять минут. Они приехали первыми.

— А там... точно... он? — спросила Рита.

— Да. Мне сказали, что... он здесь.

— Крышка закрыта... Значит... — Рита не договорила, но и так было понятно, о чем она.

Серега и сам по дороге думал об этом. Рите, конечно, лучше не надо, но он сам хотел увидеть, хотел попрощаться. Каким бы Бизон не был. Разум твердил, что при такой силе взрыва это почти невозможно, но что значит разум, когда главенствуют эмоции?..

— Я сейчас, — сказал он Рите и отправился на поиски санитаров.

Санитар нашелся один, совсем молоденький паренек. На вопрос о закрытом гробе он тут же принялся отнекиваться — мол, родственникам и близким такой информации не сообщаем.

Пришлось пустить в ход удостоверение, принять деланно-безразличный вид и самым небрежным, на какой только смог быть способен, тоном поинтересоваться: «Мне можно. Что, совсем все плохо?» Заметно расслабившись — с представителем правоохранительных органов можно говорить свободно, не подбирая слова, санитар описал то, что представлял собой покойный.

От хорошо работающего воображения перед глазами помутнело. Рука непроизвольно сама по себе дернулась куда-то в область сердца, где что-то сильно сжалось и мешало дышать.

— Эх, вы! А говорите «можно»... Воды вам принести? Корвалол, валерьянку?

— Нет, — испуганно ответил Серега, борясь с эмоциями. — Спасибо. За информацию.

И отвернувшись от сочувствующего взгляда паренька, пошел обратно к дверям служебного помещения.

Рите он не сказал ни слова, лишь покачал отрицательно головой.

Потом, после прощания, на улице, щурясь от яркого солнца после темного зала, Кот отведет его в сторонку от женской половины группы и задаст тот же вопрос, что и он санитару. Серега ответит почти слово в слово, разве что тон будет совсем иным. А потом станет на одно кратчайшее мгновение капельку легче — оттого, что не одному ему больно и трудно.

Гном по просьбе Муры рассказывал о какой-то операции времен «Тайфуна». Серега пытался слушать, но мысли то и дело отвлекались, уносили его в те моменты, когда то во время слежки, то во время вынужденного ожидания чего-либо он сам расспрашивал Бизона о прошлых интересных операциях или, к примеру, о технологиях, применяемых в подготовке боевых пловцов. Его интересовало все, он прекрасно понимал разницу в их подготовке, и что еще важнее — в опыте.

Только вне работы они старались, насколько возможно, отвлечься — говорили в основном «за жизнь», находя тему разговора (и часто — спора) буквально во всем подряд. Частенько жаловались друг другу на сестер — собственно, с них когда-то и началось внерабочее общение. Ира и Аня оказались почти ровесницами, проблемы возникали общие, да и форма общения сестер с братьями и у той, и у другой были примерно одинаковыми, так что братьям было, что обсудить.

Иришку Серега видел только на фотографиях, поэтому сейчас с грустью, интересом и болью на нее посматривал. Ловил похожие черточки, хотя внешне Ира больше напоминала отца. Только цвет волос — мамы и брата, но по-женски куда более насыщенный.

На отца Бизона Серега не мог смотреть без содрогания. Чувство вины затапливало полностью.

Странно, почему именно девушки просят что-нибудь рассказать? Теперь вот Ума попросила, да еще и что-нибудь «хорошее, забавное или веселое».

Барс, Гном и Рита в растерянности переглянулись. Странно, что им так сразу не вспомнить что-то забавное про Бизона, кажется, что таких моментов должно быть много. Хотя и он сам сходу не припомнил бы ничего. Вспоминаются шутки, но они сливаются в один ком, невозможно вспомнить какой-то одной отдельной истории.

— Ну, про поросенка же наверно все знают? — спросил Барс и оглядел собравшихся.

— Какого поросенка?

Серега удивился, что Кот не знает этой истории, он же был тогда уже в отряде. Значит, ему как стажеру не стали рассказывать?

Остальные тоже с довольно непонимающими взглядами ждали, когда Андрей пояснит свои слова.

— Рит, что, никто не знает?

— Это когда мой кортик отмечали? Пожар в гостинице?

— Ну, да... — пожал плечами Барс. — Мне-то Борька тогда рассказывал, когда встретились после того случая…

— Не знаю... При мне рассказов не помню.

— Да расскажите уже... — попросила Олеся. — Андрей Иванович и Ира наверняка же не знают.

Барс еще раз оглядел всех и принялся рассказывать давно известную Сереге историю.

Да... Невозможно не улыбнуться, представляя, как сквозь дым официантка самоотверженно таскает по всей горящей гостинице Борькиного поросенка!.. Улыбнуться, пряча наворачивающиеся слезы. Вон, и Умка пытается сдержаться из последних сил, и Иришка всхлипывает и утирает слезы руками. Вот и второй платок пригодился. А на Серегу извиняясь и с благодарностью посмотрели темные от слез серые глаза в обрамлении рыжих кудрей.

Невольно проведя еще одну параллель с младшей сестрой, Сереге подумалось, что Ира все-таки старше. По характеру, по жизненным испытаниям, по роли мамы. Все это наложило свой отпечаток. В сидящей напротив девушке с трудом угадывалась девчонка, на которую жаловался Боря, когда они с Серегой только познакомились. И теперь не оставалось сомнений, Ира — сильная девушка, и за Бориного отца чуточку спокойнее — он в надежных руках.

— Боря потом этого поросенка не раз вспоминал... — произнесла Рита, и Серега тут же встрепенулся, услышав ее голос, вспомнил о своих сегодняшних обязательствах.

— Или официантку?.. — чуть улыбнулся Гном.

— Поросенка все же чаще, — в ответ так же грустно улыбнулась Багира. Помолчала, будто о чем-то размышляя, и продолжила: — Особенно в Новый год получилось... уместно. У нас же как... сидим мы где-нибудь под кустами, диверсантов ждем... Час сидим, два, три. Сволочей этих все нет, а есть-то хочется. А голодный Бизон молча голодать же не может. Не мог... то есть... — Рита замолчала, перевела дыхание и продолжила: — А после того поросенка о нем чаще всего мечтал, даже любимый борщ с салом уже... не в таком... почете был.

Нет, еще слишком рано. Слишком рано вспоминать так детально. Слишком больно.

Но что делать, если все равно думается только о нем? Вспоминаются эти самые детали?

Поодиночке каждый из них сходил бы сейчас с ума от терзающих душу воспоминаний. Но они вместе. Вместе чуть менее больно. Вместе чуть легче.

Рита справилась с эмоциями и заговорила снова:

— В тот год мы в конце декабря, как водится, оказались очень далеко от дома. Все как обычно — граница, диверсанты... Рассчитывали, что тридцатого дома уже будем, но пошли накладки какие-то... А потом долгое возвращение от границы — пешком, по лесу, по бездорожью, с рюкзаками. И все это тридцать первого декабря...

— И как вы встречали Новый год? В лесу? — подала голос Ира.

— Почти... — Рита слабо улыбнулась. — Это... очень необычный Новый год был... Хотя если так посмотреть, ничего необычного вроде и не было. А ощущение осталось...

* * *

Они шли вторые сутки. Лес и снег, и больше ничего. Лес, который, казалось, никогда не кончится. Снег, который, казалось, везде — под ногами, над головой, за шиворотом. Большие расстояния и нагрузки боевых пловцов не пугали, но всему же есть предел.

— Ба-а-ать, — проныл Бизон, когда командир объявил привал, и они с наслаждением скинули рюкзаки в снег, — ну Новый Год же на носу!

— И что? — невозмутимого Булатова этот факт, видимо, не трогал.

— А то, что в пяти километрах отсюда есть небольшая деревенька... Может, кто приютит нас...

— Ага, и оливье с шампанским накормит, — саркастически заметил командир.

Но все же достал из-за пазухи карту, посветил фонариком и через несколько секунд вынес вердикт:

— Если мы туда пойдем, мы отклонимся от маршрута и задержимся еще больше. Это раз. Не забывайте, что мы не должны светиться перед местными. Это два. Навряд ли в маленькой деревушке найдется возможность поселиться вместе, а разделяться опасно. Это три.

Булатов убрал карту обратно, давая тем самым понять, что продолжать разговор не имеет смысла. Багира была согласна с Бизоном, ей тоже хотелось хоть пару часов отдохнуть, да и Новый Год неплохо бы встретить, если не по-настоящему, то хотя бы не в сугробе. Она понимала, что возражать Бате надо очень осторожно, одно неудачное слово — и командир замкнется на своем решении с упорством, достойным лучшего применения. Коснувшись руки Бизона, она остановила наверняка пламенную речь друга, которую тот уже готов был произнести, и заговорила:

— Если нам что-то не понравится, просто уйдем. Чтобы не палиться, спрячем оружие в лесу неподалеку. Навряд ли местное население в новогоднюю ночь станет рыскать по лесу. Они с утра, небось, уже отмечают. В деревне скажем, что ехали к другу в гости и на охоту, но заблудились. А то, что опаздываем, — сейчас семь вечера, вернемся сюда утром на пару часов раньше подъема, потеряем только часов пять. Нам же необязательно вернуться вовремя, мы сами себе тридцатое ставили, чтобы к Новому Году успеть.

«Сговорились... Когда только успели», — вздохнул Булатов. Он знал, что Бизон и Багира не сговаривались, у них просто не было такой возможности, и прекрасно понимал, что для слаженности и взаимопонимания этим двоим не нужны договоренности, достаточно мышления на одной волне — и положительный результат готов, будь то боевое задание, будь... уговоры командира. Он еще раз вздохнул.

— Черт с вами. Но если мы пройдем эти десять километров зря, я вам это еще припомню!

— Бать, а вдруг случится новогоднее чудо, нам повезет, и у нас будет крыша над головой, теплая постель и оливье с шампанским?

Булатов в ответ только хмыкнул и поднял свой рюкзак. Бизон прошептал на ухо Багире: «Ну, не романтик наш Батя, не романтик». Рита отвечать не стала. Иногда ей казалось, что романтичность в командире есть, только запрятана надежно за семью замками. Или просто она — не та, для которой можно и нужно быть романтиком?

Боря куда веселее, чем до этого, шагал по сугробам и «подбадривал» не менее, чем он сам, голодных друзей: «Эх, вот бы сейчас... поросеночка...» На что Батя пытался остудить его пыл: «Ты смотри, как бы самим... не поджариться. Идем неизвестно куда». Боря привычно отшучивался, мол, «мы еще посмотрим, кто кого». Но Батя от выбранной линии не отступал: «Считай, что нам повезет, если поворачивать обратно не придется».

Им не просто повезло, им сказочно повезло.

Из первого дома, куда они постучались, их отправили в соседний, к «дяде Мише», сказали, что тот, если еще не совсем пьян, сможет им помочь. Дядей Мишей оказался восьмидесятилетний дед, который в другое время, может, и настороженно отнесся бы к незванным и незнакомым гостям, да еще и на ночь глядя, но на то и ночь была необыкновенной. Он, и в правду, был уже далеко нетрезв и весьма воодушевлен тем, что главное веселье еще впереди, и озадачиваться подозрениями ему не хотелось. Да и приличные же вроде люди, и девушка милая и вежливая.

А самым необыкновенным было то, что в распоряжении бойцов оказалась целая времянка, пустующая, старая — рядом стоял большой, новый дом. Времянка использовалась как склад ненужных вещей, была частично захламлена, но в ней имелись стол, кровать и, что самое главное, печка-буржуйка.

Оставшись одни, тайфуновцы принесли дров и затопили печку. Багира, как смогла, прибралась в домике, чтобы можно было ходить и не спотыкаться об хозяйские вещи. Дед снабдил их свечами, так как во времянке не было электричества, и нашел котелок для печки, чтобы можно было согреть воды.

Булатов занялся разбором имеющейся весьма скудной провизии, а Багира, подложив дров и грея руки, размышляла, куда пропал Бизон — его не было уже минут двадцать — и надо ли идти искать его.

— Бать, Бизона долго нет.

Командир пожал плечами:

— Ну, если через пять минут не явится, пойду на разведку.

Они, конечно, уже не в боевых условиях, но все же надо быть осторожными. Мало ли что за люди здесь живут. Граница не так уж и далеко.

Батя подошел к печке и тоже протянул руки к теплу. Вроде и отогрелись уже, но так приятно после долгого пребывания на морозе посидеть у печки, прислушиваясь к огню и треску горящих поленьев. Рита подняла голову и, взглянув на него, улыбнулась:

— А ты не верил.

— А?

— Ты не верил. В новогоднее чудо.

Булатов улыбнулся и посмотрел в серые раскосые глаза:

— А ты веришь в новогоднее чудо?

В полумраке комнаты и неровном свете свечей трудно было понять выражение его лица. Но почему-то Багира была уверена, что он спрашивает о чем-то другом, не о том, как оправдались их весьма смелые ожидания, о чем-то, о чем не скажешь прямым текстом. Или ей очень хочется услышать скрытый смысл?

Ответить помешал звук открывающейся двери, в проеме которой тут же образовался Бизон. С двумя полиэтиленовыми пакетами в руках и хитрой и довольной улыбкой на лице. На вопрос о месте своего пребывания он лишь еще хитрее улыбнулся и водрузил пакеты на стол. В них что-то звякнуло и стукнулось.

— Ну, начнем мы с вот этого, — произнес Борис, доставая из внутренних карманов куртки шесть штук свечей. — В таких потемках жить невозможно.

Вдвоем с Ритой они зажгли свечи, отчего в помещении стало светлее и веселее. Булатов, с самого начала этой, как ему казалось, авантюры, занял позицию нейтралитета, и сидя в сторонке, с полуулыбкой поглядывал на подчиненных.

— Ну, давай уже, не томи, доставай, что там у тебя? — нетерпеливо поторопила друга Багира.

Бизон с видом мага-волшебника, достающего кролика из шляпы, начал выкладывать содержимое пакетов на стол, периодически с довольной ухмылкой поглядывая на друзей. Миска вареной картошки, три отрезанных куска запеченного мяса, банка консервированных огурцов, банка соленых грибов, банка консервированных яблок, полбуханки хлеба и небольшая миска с... оливье.

— Шампанского не было, — улыбался добытчик, глядя на остолбеневших товарищей, — зато было это, — и бережно поставил на стол поллитровую банку с прозрачной жидкостью. — Всю бутылку отдать не могли, конечно, перелили во что было. Это, как сказали, перцовка. Неимоверно вкусная. По местным рецептам.

Последние фразы Бизон договаривал сквозь широкую улыбку, прижимая к себе бросившуюся к нему с объятиями Риту. Конечно, он хотел есть, и удавшийся поиск провианта был полезен для всей группы, но старался-то он в первую очередь ради названной сестренки.

— Ну, ты даешь, — произнес Батя, с предвкушением рассматривающий принесенные богатства. Тут уже было не до нейтралитета.

— Бо-о-орька, я тебя обожаю, — проговорила Багира, обнимая и целуя Бизона в еще холодную с мороза щеку. Затем отстранилась, чтобы заглянуть другу в глаза, и, хитро прищурившись, с полуулыбкой, спросила. — Колись, как ее зовут?

— Кого?! — наигранно удивился Бизон.

— Ту, чье сердце и холодильник ты успел завоевать за двадцать минут.

— Да ну тебя, — состроив обиженную физиономию, Боря отпустил «сестренку», но не нашел поводов для продолжения своей якобы обиды. Они часто друг друга подкалывали и этот Ритин выпад был вполне еще безобиден. И уже с улыбкой ответил: — Олеся.

— Хм… Странно, что мы не в Беларуси, — произнес Булатов, улыбаясь и подмигивая Багире.

На лице Бизона отразилось искреннее непонимание и с вопросом в глазах он переводил взгляд с одного на другого. Рита пропела:

— «Живет в белорусском полесье, кудесница леса — Олеся...»

Нет, они все-таки издеваются. Вот так делай добрые дела после этого. Насупившись уже всерьез, Боря отвернулся от друзей. Тут же на его плечи легли легкие руки и нежный голос за спиной произнес:

— Боцман, не сердись. Мы же любя.

Бизон вздохнул, повернулся, заглянул в насмешливые, но при этом действительно извиняющиеся, глаза («Как ей это удается?») и вздохнул еще раз. Ну не обижаться же в самом деле на ерунду?

— Она дочка хозяина из первого дома, куда мы постучались. А холодильника, кстати, два. Тут еще ее сестра постаралась, она отдельно с мужем живет. Банки с заготовками, это ее все. Посуду сказали тут оставить, они сами у дяди Миши заберут потом. В общем, вы тут разбирайте все, а я ушел, скоро вернусь.

— Боря!.. — прекрасно зная друга, Багира могла бы даже поспорить, что тот отправляется в общество вышеназванной кудесницы. И тут уже сказалась женская солидарность, не ровен час, действительно, завоюет девичье сердце... Этот может, с его-то обаянием да в новогоднюю ночь.

— Не волнуйся, Русалка, — ответил Бизон и скрылся за дверью.

— А чтобы ты не волновалась, у меня для тебя дело есть, — тут же заговорил Булатов. Рита про себя фыркнула: «А это уже мужская солидарность?» — Давай-ка, раз мы в таких отдельных апартаментах обосновались, принесем сюда оружие и оборудование.

Они как раз вернулись с последней партией и грелись у печки, когда ситуация повторилась и в раскрытой двери образовался вернувшийся Бизон. На этот раз в руках у него был небольшой деревянный ящик, на три четверти заполненный землей. Батя с Багирой лишь молча и крайне заинтересованно наблюдали, как Боря занес его в комнату, повертелся из стороны в сторону, будто ища, куда поставить, и почему-то поставил прямо посередине.

— Это что? — не выдержал Булатов.

— Подставка, — исчерпывающе объяснил Бизон и, улыбнувшись Рите, опять вышел за дверь.

Правда, тут же вернулся. Не один. С елкой.

Маленькая лесная красавица была совсем небольшой, чуть больше метра, но, на удивление, очень густой и пушистой. В теплом помещении немедленно запахло новогодним хвойным запахом.

— Бизончик! — воскликнула восхищенно Багира и во второй раз за вечер порывисто обняла друга. И как она могла так плохо о нем думать? — Какой же ты молодец! У нас настоящий Новый Год! Какая она красивая!

— Да, искал долго, жалко было срубать те, что могли вырасти. А над этой кроны сосен так сошлись, что она все равно не выросла бы.

Боря «посадил» елку в ящик, установил, чтобы она держалась и не падала. В тесной комнатке стало абсолютно невозможно передвигаться, но ни Бизона, ни Багиру это, казалось, не смущает. Не смущало их и то, что командир смотрел на их возню со снисхождением взрослого, наблюдающего забавы маленьких детей. Добрым снисхождением. Даже в некоторой степени заинтересованным.

— А мы будем ее украшать? — спросила Багира.

— Будем! Только я не знаю, чем...

— Может, как в «Простоквашино»? Всякими старыми игрушками?.. — Багира задумчиво оглядела помещение.

— Навряд ли они здесь есть. Да и в чужих вещах рыться не хочется.

— Но из наших вещей на елочные игрушки ничто не подходит... Разве что гранаты, — усмехнулась Рита, представив елку, украшенную гранатами с повязанными разноцветными бантиками.

— Пригов бы оценил, — тихо смеясь, произнес Батя, и мгновением спустя дружный хохот заполнил времянку.

Идея вырезать снежинки сначала показалась уж совсем детсадовской, но до полуночи оставалось всего полтора часа, других идей не наблюдалось и Багира задалась вопросом, насколько уместно пойти попросить у дяди Миши бумагу. Если она у него есть.

— Ну уж нет! — возмутился Бизон. — Белые снежинки я не хочу, я этим снегом вот так наелся, — Боря провел рукой по горлу. — Давай они будут разноцветные, вон из тех журналов для растопки. Больше на разноцветные игрушки будет похоже.

Булатов про себя усмехнулся: «Серьезные такие. Как план операции прорабатывают».

Действительно, хозяин принес им стопку макулатуры для растапливания, в основном, там были старые газеты и глянцевые журналы. Наверно, кто-то из детей-внуков привозил. Багира все же сходила к деду — за ножницами и заодно попросила тарелки и вилки.

Процесс почему-то проходил в режиме полного молчания, только в печке потрескивали дрова. Багира и Бизон были поглощены ответственным занятием, а Батя — своими мыслями. Он переводил взгляд с одного на другого, чаще все же останавливаясь на Рите. Девушка с двумя рыжими косичками. Вырезает снежинку с усердием первоклассника. И неважно, что ножницы в этих руках — не предмет обихода, а холодное оружие. Неважно, что на девушке камуфляж. Неважно, что косички — не для красоты, а чтобы волосы в бою не мешали. Неважно, что всего три дня назад она своими руками свернула шеи двум диверсантам, тут же пристрелив третьего, подкрадывавшегося со спины к Бизону. Неважно, что завтра снова в путь, километры пути по занесенному сугробами бездорожью, тяжелый рюкзак, который при всем желании им с Бизоном ни за что не удастся у нее забрать — не отдаст, жалея их, ведь у них по такому же. Важно только одно — сейчас она просто девушка, которой хочется маленького праздника. Праздника, который, как любящий брат, изо всех сил старается устроить ей Бизон.

Иван нахмурился, вспомнив, как счастливая Рита кинулась обнимать принесшего елку друга. Почему он сам все это не сделал? Не поспрашивал в деревне еды, не догадался притащить елку?.. Может, обойти все же деревню в поисках шампанского? Вот уж чего Рита точно не ожидает! Конечно, просто так наверно не отдадут, самим надо, но за деньги-то можно... А за Риткины сияющие глаза он и заплатить готов. Зато как она обрадуется, теперь уже ему! Боцман, правда, обидится, что его инициативу перенял. Обидится, но... поймет. Эх... И уже почти начав подниматься со скамейки, в последнюю секунду Булатов остановился. Нет. Сделает один шаг навстречу — и все полетит к чертям. Где один шаг, там и второй.

— Командир, присоединяйся.

Веселый голос Бизона вывел Ивана из сомнений и раздумий и принес облегчение — его прервали и хорошо, мало ли до чего додумался бы. В следующую секунду до него дошло, к чему его приглашали присоединиться.

— Я?!

Дружный смех подчиненных заставил и Булатова рассмеяться, радуясь этой дружеской и в чем-то действительно праздничной атмосфере. Не часто им такое выпадает.

— Эх, — вздохнул тем временем Боря, — а отец с Иришкой до сих пор наверно ждут, надеются, что я успею приехать.

Багира молча обняла друга за плечи, лишь взглядом выражая свое сочувствие и понимание. От слов «служба у нас такая» и так было тошно, зачем их лишний раз повторять?

Елочку нарядили уже ближе к полуночи. Потом Рита разогрела на печке картошку и мясо, и до наступления нового года они еле успели быстренько проводить старый.

Наступивший год встретили по Батиным часам, хором отсчитав двенадцать ударов, и чувствовали себя при этом... детьми, счастливыми детьми.

Беззаботными детьми, в которых посчастливилось превратиться на эти короткие волшебные часы между одним годом и другим.

Хотелось верить, что примета про встречу Нового года обязательно сбудется: раз они так его встретили, значит, весь наступивший год они будут вместе, им будет хорошо и, может быть даже, они будут счастливы.

* * *

— Вот только примета тогда не сработала... Борьку перевели от нас... — закончила рассказ Рита и грустно замолчала.

Молчали и все остальные. Просто нечего было сказать.

Пока еще слишком больно. Когда-нибудь потом, может быть, получится вспоминать такие моменты с теплом и легкой грустью. Но это будет очень нескоро. А пока... Пока только больно.

Серега слышал, как Ума тихо-тихо проговорила, чуть повернувшись к сидящей рядом Муре: «Не думала, что Бизон такой романтик... Сейчас, кроме «Уманова, стоять», «Уманова, слушать приказ», и не вспоминается ничего...» Олесин голос задрожал, и Женя обняла ее за плечи. «А теперь и ругать-то некому...» — добавила Ума.

— Боюсь, на первой же операции Кот с тобой не согласится, — проговорила Женя, поглаживая подругу по плечу, но та, занятая своими мыслями, намека не поняла.

Серега в который раз обвел взглядом собравшихся. Со временем все так или иначе придут в норму. Андрей Иванович и Ира вернутся к привычной жизни, к внуку, он им точно долго грустить не даст. Барс и Гном вернутся к своей работе, новым коллегам и сослуживцам. Кот… Кот долго еще будет сверять свои решения с вопросом «А как бы поступил Бизон?», но рано или поздно обретет командирскую уверенность. Зная Кота, можно смело предположить, что, скорее, рано. Девчонки еще долго будут горевать, то и дело вспоминая связанные с Бизоном моменты, но дальнейшая жизнь постепенно возьмет свое.

Всем так или иначе когда-нибудь станет легче.

Что же делать им: ему и Багире?..

Серега был абсолютно, стопроцентно уверен, что им не станет легче никогда. Ни ему, ни Рите.

* * *

От дверей подъезда Рита обернулась, помахала рукой Физику и проводила глазами тронувшуюся с места машину с желтым огонечком «taxi» на крыше. Из беспокойства за Серегу предложила ему остаться, но он ответил, что хочет побыть один и что она устала и надо отдохнуть. В этом он, безусловно, прав. Она чудовищно устала.

В зеркале лифта отвела взгляд от собственного отражения. Ничего интересного там не было.

И не будет еще долго. Если вообще когда-нибудь будет.

Закрыв за собой дверь квартиры, отстегнула пояс с кортиком, сняла пальто и сапоги и, стягивая с плеч китель, направилась в комнату. В тишине тихо звякнули ордена. Сняв форму, достала из шкафа халат и полотенце.

Надеялась, что горячие струи воды принесут желаемое облегчение — если не душевное, то хотя бы физическое. Что отпустит хотя бы напряженные мышцы, если уж не напряженные нервы.

Увы. Закутавшись в любимый уютный халат, налив горячего чаю в любимую чашку, Рита сидела на кухонном диванчике и думала о том, что не поможет ничто, не обмануть себя ничем. Вместо теплого, мягкого халата хочется оказаться в теплых, уютных объятиях. Вместо тепла нагретой чаем чашки хочется почувствовать тепло родных рук.

Вместо этого можно только сжимать руки в приступе отчаянной боли. Можно запустить этой чашкой в стену, надеясь, что поможет. Но этого она не сделает — слишком часто он пил из нее.

Он был рядом так много и так близко, что без него жизнь кажется невозможной… Даже слово «необходим» не выразит всей степени ее потребности в нем. Он всегда был рядом. Всегда поддерживал — во всем. Он был ее личным спасением. От всего.

Эту жуткую тоску по нему не заглушить ничем.

Можно только взвыть. Переполненным болью ревом раненного хищника. Навсегда раненного. И не уползти в спасительную пещеру, чтобы зализать там рану. Она не затянется, сколько ни лижи.

Слез уже не было. За последние дни их было предостаточно. Только приступы боли сковывали все внутри, держали в своей железной хватке, потом отпускали... До следующей мысли. Следующего воспоминания.

Отставив остывший недопитый чай, Багира взяла с полки шкафчика пачку сигарет с зажигалкой, встала, подошла к окну и открыла створку. Холодный воздух. Еле слышный, сухой щелчок зажигалки. Поток осенней прохлады напомнил о болезни, в горле тут же что-то запершило — то ли от дыма, то ли от холода. Зато внутри, в груди стало теплее, несмотря на небольшой укол совести по поводу дыма в легких боевого пловца...

В стороне, за домами шумел проспект чуть приглушенным гулом. Лаяла собака где-то в соседнем дворе.

...Да какой она теперь боевой пловец? Когда она последний раз погружалась? Вот была возможность, и то не дали. Хотя... наверно теперь возможность и представится. Выбьет она у Бати и Пригова право выходить с группой в «поля». Никуда они не денутся, группа ослаблена.

Но какой ценой она получит это право!

Струйка дыма от сигареты белела на фоне темноты за окном. Какой смысл был открывать окно, если запах все равно идет внутрь?.. Впрочем, от одной сигареты не страшно, выветрится. Как выветрилось от вчерашних.

Рита стряхнула за окно пепел, серые хлопья исчезли в темноте вне пределов освещенного пространства. Свободной рукой подняла отвороты халата, чтобы защитить от холода открытую шею и горло.

Чернота, кругом одна чернота. Сколько было ее сегодня... Зал прощаний в морге. Черные ленты на венках. Черная полоса на фотографии. Черная форма — привычная, парадная форма, которая в этот день стала траурной. А ведь она всегда гордилась военно-морской формой, считая ее самой красивой!

Вот если бы и в душе была бы эта же чернота, — а значит, пустота — было бы, наверное, чуточку легче. Но внутри не пустота. Внутри боль.

Борька бы сейчас отнял сигарету, сказал бы, что курить вредно, закрыл бы окно, чтобы ее не продуло, и прижал бы к себе. Думать об этом невыносимо, но невозможно перестать. Больше нет сил изводить себя мыслями, но и нет возможности прекратить эту пытку. Мысли не выключишь, как ни старайся.

Наконец закрыв окно, Рита в задумчивости огляделась и присела на стоящий рядом стул. Что ей делать? Что ей делать сейчас? Как заставить себя заснуть? Что ей делать... вообще?

Взгляд упал на лежащий на столе телефон. Нажав пару кнопок, Рита перечитала пришедшее ранним утром сообщение с неизвестного номера. «Держись. Я с тобой. Батя». Отвечать на неизвестный номер не стала, наверно у Бати не было возможности написать со своего телефона и он попросил у кого-то... А этот кто-то может быть уже не рядом.

Где он сейчас? В самолете? Или еще не вылетел? Вдумываться и считать не хотелось. Хотелось, чтобы поскорее оказался рядом. Она уже замучилась одна.

Поднялась, налила в стакан воды и отправилась в комнату пить лекарство — и так половину за день пропустила.

Надо ложиться. Может быть, ей и удастся заснуть, все-таки она действительно очень устала.

На полпути к кровати вдруг остановил звонок в дверь.

Неожиданный и резкий звук отозвался острой тревогой, прошедшейся по натянутым нервам. Пока дошла до двери, перебрала в уме всех «смерчей» и даже уже уехавших Барса и Гнома. Ни один вариант не казался правильным.

Та же тревога и вбитая за годы службы осторожность заставили посмотреть в глазок. И замок Рита открывала, не веря ни глазам, ни уставшим мозгам, в которых увиденное сложилось в привычный позывной.

Отступила, давая возможность зайти. И через секунду оказалась в объятиях. Не тех, но тоже родных.

— Батя...

Уткнулась носом в воротник его холодного пальто. Почему он такой холодный, что даже сквозь толстую ткань халата она чувствует спиной, какие холодные у него руки? Где он был?

Где бы ни был, главное — что теперь рядом.

— Ты же сказал, что прилетишь завтра.

— Это было мое завтра, — его голос доносился откуда-то сверху и сбоку. — А здесь это еще сегодня. Я же на восемь часов назад вернулся.

От последней фразы подумалось, как же она хочет вернуться на четверо суток назад! Исправить. Остановить. Поехать следом. Все, что угодно, лишь бы…

— Вань... — она подняла голову, пытаясь заглянуть в его глаза. Ей хотелось сказать очень многое, слишком многое, чего не выразить и словами, но давний друг и командир понял без слов.

— Т-сссс... — он сильнее прижал ее к себе, поглаживая по вновь склоненной к его плечу голове. — Я знаю, Рит... Знаю...

От его голоса и, особенно, тона — такого давно забытого, «тайфуновского» — накрыла волна острой жалости к себе, к Борьке, к ним ко всем, и снова потекли слезы, а казалось, что их уже нет.

— Маленькая моя... — он прошептал это тихо-тихо, куда-то в ее затылок, слегка покачиваясь вместе с ней, будто баюкая.

Рита закрыла глаза, чувствуя, как чуть-чуть, самую малость, но все же отпускает натянутые нервы. Впервые за эти четыре дня она почувствовала себя защищенной. Ощутила, что теперь не одна.

Нет, Физик очень трогательно ее поддерживал, она бесконечно ему благодарна за его чуткость и такт. Если бы не он, так ненавязчиво, но бережно, хранивший ее в эти дни, она сошла бы с ума от охватившего ее одиночества. Ведь очень просто стать одинокой среди любящих друзей — достаточно потерять самого дорогого. Физик, будто переняв от погибшего друга потребность оберегать, старался изо всех сил хоть чем-то помочь ей. Рядом с ним она могла хоть на чуть-чуть позволить себе побыть слабой — удивительно, может, и правда, он перенял что-то от Бори? Ей становилось спокойнее рядом с ним.

Но только сейчас, в объятиях по-настоящему родного человека она смогла, наконец, вздохнуть полной грудью. Очень больно, страшно и одиноко — без Борьки ей будет одиноко всегда. Но именно сейчас, в кольце родных рук ей стало чуточку легче.

Она больше не одна.

* * *

Стянув с себя форменное пальто и приткнув его на свободный крючок вешалки, Серега вяло подумал о том, что по-хорошему пальто надо повесить в шкаф, и пообещал себе, что завтра обязательно это сделает. Снял ботинки, расстегнул пуговицы надоевшего за день кителя — повседневный камуфляж давно отучил от «парадки» — и с почти наслаждением сорвал душивший галстук.

Надо было это сделать еще раньше, да хотя бы в такси, уж Багира-то поняла бы.

Мысли тут же по привычке обеспокоились насчет Риты — как она там? Вроде сказала, что очень устала и тут же ляжет спать.

Серега даже немного позавидовал. Сам он тоже чувствовал себя безмерно уставшим, но спать не хотелось. Количества выпитого на базе было достаточно, чтобы притормозить реакции, но недостаточно, чтобы отрубиться. А хотелось именно этого.

Он прошел на кухню, стащил с плеч китель и аккуратно повесил его на стул.

В принципе, можно добавить.

Засучив рукава рубашки, Серега помыл руки, достал давешнюю бутылку, рюмку и задумчиво поглядел на сияющее радостным светом нутро холодильника. На полке одиноко стоял привезенный вчера от матери контейнер с едой, но есть он сейчас не был способен точно, несмотря на небольшое чувство голода. Еще имелись хлеб и колбаса, но закуска из них так себе.

Да и пить-то особой потребности нет. Но очень хочется, чтобы наконец отпустило натянутую где-то внутри струну...

«Пару рюмок выпью и все. Спать».

Проглотив первую, почему-то задумался: когда они пили в последний раз?.. Память услужливо напомнила: совсем недавно, двадцать пятого... День рождения Бизона.

Делать этого совсем не стоило, но он, подчиняясь неким мазохистским — «хуже уже все равно некуда!» — порывам, достал из кармана телефон и открыл фотогалерею. Последними снимками как раз и был день рождения. Пролистал их быстро, не задерживаясь ни на одной — рассматривать там нечего, все события еще и так живы в памяти. Дача, шашлыки, Рита и Женька за нарезкой салата, Бизон, конечно, у мангала и Кот с охапкой бутылок, которые он нес из дома во двор. На удивление, не разбил ни одной.

Серега налил вторую и пожалел, что рюмочка маленькая.

Картинки прошлой жизни. А ведь она была рядом совсем только что. Настоящая, веселая, живая, привычная и, как казалось, неизменная. Нет, они знали, что погибнуть может каждый, и каждый сам по себе всегда готов был к своей собственной смерти — так научены. Но никогда их не оставляла надежда, что все закончится хорошо, без потерь.

И вновь это жуткое, противное, надоевшее «почему?», от которого никуда не деться. Ни почему. Просто это жизнь. Она вот такая. В ней, на самом деле, очень редко бывают праздники.

Листая снимки, рука сама остановилась на фотографии Бизона. Привычного, улыбающегося Бизона с шампурами в руках.

Говорят, что когда умирает кто-то близкий, человеку больно не за умершего, а за себя. Потому что он остался без близкого человека.

Сереге в равной степени было жалко троих: Бизона, Риту и себя. Нет. Риту больше.

Бизона — потому что друг при всей своей оптимистичности не был абсолютно счастлив. Боря редко это признавал и не любил об этом говорить, но Серега точно знал, что он жалеет об отсутствии семьи и, особенно, детей. Жалел.

Риту... Потому что с их с Борей уникальными отношениями не представлял, как она справится с такой потерей.

Себя... За себя было обидно.

Почему он во второй раз в жизни потерял друга?.. Вот был рядом человек, свой, годами проверенный, кого знаешь как себя — раз, и его нет. С Олегом, конечно, было все иначе, но чувство наступившего одиночества, чувство потери — такое же.

Будет ли рядом еще когда-нибудь человек, которому он мог бы так же верить, как поверил Бизону?

На заднем плане сознания билась мысль, тщательно загоняемая сегодня в угол, — о том, что это он виноват во всем случившемся. Он для того и решил следить весь день за Ритой, полностью занять себя, чтобы не дать этим мыслям выйти на поверхность. Что с ним было бы, думай он об этом, стоя у гроба в кругу своих и Бориных друзей, представлять не хотелось.

Хорошо, что парадная форма не предусматривает ношения табельного оружия... Впрочем... есть же кортик...

Телефон в руке вдруг ожил, завибрировал — звук так и остался выключенным с самого утра — и вверху экрана появился желтый значок нового сообщения. Серега закрыл фотографию, открыл сообщения и замер, глядя на имя отправителя: Кристина.

«Сережа, как ты?»

Размышляя, что ответить, выпил третью рюмку и на автомате налил четвертую. Налил и пока отставил.

«Не знаю».

Почему-то ответа он ждал без каких-либо мыслей. Вообще ни о чем не думал.

«Мне очень жаль, что не смогла быть на похоронах».

«Работала?»

«Да. Хотела отпроситься и не получилось».

«За кем-то следите?»

«Ты уверен, что об этом стоит по телефону?»

«Извини, не соображаю уже ничего. Хоть успешно?»

«Пока нет».

Он и сам не понял, откуда у него взялись силы и, самое главное, желание спрашивать ее о чем-то… постороннем. Но спрашивал и вполне искренне ждал ответов. Прошло какое-то время, за него Серега успел дойти до спальни и разобрать постель. И начать удивляться молчащему телефону. Очередной сигнал сообщения застал его за расстегиванием неудобных, маленьких пуговиц на манжетах рубашки. Устав бороться с ними, Серега стянул рубашку не расстегивая, и, усевшись на кровать, потянулся к телефону.

«Сереж... я могу тебе чем-то помочь?»

Глаза уже немного слипались, но вопрос заставил встрепенуться. Да, он хотел помощи, он это осознавал. Ему жизненно необходим был человек, который может понять. Он особенно остро это почувствовал сегодня в кругу привычной семьи, привычных друзей-«смерчей». Но он не имел ни малейшего представления о том, как именно Кристина могла бы ему помочь.

Где-то в глубине сознания еще была мысль о том, что ему нужен друг. А Кристина — не друг. Кристина...

Вспышкой в сознании: «Ты хочешь отношений с ней? — Скорее, да, чем нет».

Что-то было такое в том разговоре... Про дружбу, поддержку и будущие отношения. Кажется, они уже были когда-то в такой ситуации. Только роли теперь поменялись.

Он задумался слишком надолго, поэтому пришло еще одно сообщение: «Прости, я, наверно, не вовремя?»

«Нет, это ты прости, задумался. Я не знаю. Правда, не знаю».

И тут же вдогонку: «Наверно, да... Но я не знаю, чем». Не мог же он прямым текстом сказать: «Будь, пожалуйста, рядом». А хотелось. Наверно хотелось. Он уже сам не очень понимал.

«Я рядом, Сереж».

Вот как?..

От ее слов стало теплее.

Сон наваливался на уставшее, измученное и немного пьяное сознание. Сил хватило на то, чтоб стянуть брюки и, не вставая с кровати, швырнуть их в кресло, лениво подумав о том, что они так помнутся. Забравшись под одеяло и уже почти совсем засыпая, Серега успел набрать извинения насчет того, что он вот-вот заснет. Пожелание «спокойной ночи» он уже не увидел.

И где-то на грани реальности и сна мелькнула последняя на сегодня мысль. Он больше не один.