Tied for Last / Нити привязанностей (гет)

— Гермиона!

Обнимая подругу, Гермиона не могла сдержать слезы.

— Как же я рада, что ты наконец очнулась, — шмыгнула она, вытирая глаза. — Мне тебя так сильно недоставало.

Все еще слабыми руками Миранда едва ощутимо прижала Гермиону к себе.

— Мне тоже… многого недостает, — сказала Миранда, и Гермиона увидела явственно проступившее на ее лице горестное выражение.

— Мне очень жаль, — прошептала Гермиона. — Ты только пришла в себя, а тут такое…

— Все как… в д-рном сне, — призналась Миранда. — Я, конечно, сама жутко сглупила… но… я д-лжна была узнать… для следующей части моей работы, п-нимаешь…?

Гермиона вздохнула.

— Если бы ты знала, как мы все ужасно за тебя испугались.

— Расскажи мне что-нибудь, Гермиона, погов-ри со мной, — слегка невнятно произнесла Миранда. — Плох- соображаю… из-за зелий и прочего… но я соскучилась по твоему голосу.

Гермиона провела рукой по волосам, убирая их с лица.

— Ну… Альбус и Годрик не разговаривают со мной.

Миранда нахмурилась.

— Почему? …н-пхоже на Альбуса…

— Ну, я… я лечу Тома Риддла, ­— тихо сказала Гермиона, ощущая облегчение, оттого что этот секрет больше не лежит у нее на сердце тяжким грузом. — Он, как и ты, должен был умереть, но я почти сумела вновь поставить его на ноги. Альбус ненавидит Тома, поэтому мне не хватило духу ему рассказать.

Миранда на это чуть вскинула брови.

Гермиона кивнула:

— Я знаю. Просто я… я знаю, что вы с Альбусом очень близки, — вздохнула она. — Но я… пожалуйста, не говори им. Альбусу… ну, и, да, Годрику тоже… потому что Годрик, как и следовало ожидать, крайне тяжело переживает исчезновение Мины, а он и Мина никогда особенно не любили Риддла… и я знаю, что он со мной не разговаривает, но, думаю, он все равно сильно взбесится, если узнает, что я игнорирую его из-за кого-то со Слизерина.

Миранда понимающе склонила голову.

— Мн-жаль, что ты оказ-лась в тком пложении, Гермиона…

— Как бы мне хотелось, чтобы все мои друзья могли между собой поладить, — горько усмехнувшись, ответила Гермиона, однако лицо ее тут же просветлело, — но я очень-очень рада, что ты снова с нами. И смотри, что я нашла, — Гермиона вытащила из кармана своей мантии книгу и аккуратно раскрыла ее на месте закладки. Половину страницы занимало изображение гигантской совы, сидящей рядом с человеком и ростом достигающей по меньшей мере метр. — Ты была права насчет шмакодявных орлов.

Миранда улыбнулась.

— А я тебе говорила, — удовлетворенно выдохнув это, она задремала. С нежной улыбкой на губах Гермиона положила книгу на кровать.

— Спасибо вам, — обратилась она к Мунго и Джареду. Те в ответ лишь кивнули.

Их общение с Гермионой так и не вернулось в прежнюю дружескую колею после того случая, когда она накричала на них из-за Риддла. При этом ее искренне удивляло то, что Джаред Пиппин, бывший тем еще балаболом, все же как-то нашел в себе силы помалкивать о случившемся. Очевидно, дело здесь не обошлось без помощи Мунго.

Когда Гермиона вошла в покои старост, то застала там Абраксаса, Герпия и Ревеленда, восхищающихся идеальной заново отросшей кожей на груди Риддла.

— Гермиона, — с глубоким чувством в голосе произнес Абраксас, завидев ее, — у тебя просто золотые руки! — с этими словами он крепко ее обнял и взъерошил волосы.

— Пусти меня, злодей, задушишь, — сдавленно прохрипела Гермиона, и Абраксас со смехом выпустил ее из своих объятий. — И дело не в том, что у меня золотые руки, а в том, что я тружусь не покладая рук. Важное такое различие.

К ней подошел Ревеленд. Взгляд его ярко-зеленых глаз был серьезен. Он торжественно протянул ей руку, и Гермиона, с трудом подавив в себе смешок, ее пожала. Ревеленду всегда была присуща ужасно пафосная и неприступная манера держать себя — маска, которая исчезала лишь во время его дуракаваляния с Герпием.

— Означает ли это, что он теперь может ходить? — спросил Герпий.

— Он вообще-то находится прямо за тобой, Герпий, — раздался с кровати голос Риддла, заставив Герпия обернуться с некоторой опаской на лице. — И нет. Гермиона сказала, что я пока еще не могу ходить, по каким-то мутным причинам, связанным с анатомией, в существование которых я не совсем верю.

Гермиона пожала плечами.

— Да пожалуйста, Том. Давай вставай и вперед. Если только тебя не смутит последующая за этим невыносимая боль.

Он вздохнул, задумчиво разглядывая свои ногти.

— Я просто не понимаю, почему мне по-прежнему больно двигаться, а ты не способна дать мне по этому поводу какие бы то ни было внятные объяснения.

— Ой, ну хватит уже ныть. Я, на самом деле, и сама не до конца понимаю, в чем там дело, — терпеливо пояснила Гермиона, — но, возможно, это как-то связано с твоей нервной системой, восстановление которой, думаю, нет нужды тебе напоминать, мы еще даже не начинали, а, значит, на это уйдет еще несколько дней. Плюс, необходимо очистить рану от оставшихся струпьев и дождаться, пока комки загустевшей крови рассосутся естественным путем, что тоже, вероятно, повлияет на твое состояние.

— Ну, лично я уже рад и тому, что эта чертова дыра в его груди исчезла, — сказал Абраксас.

— Как и я, — откликнулась Гермиона. — Кстати, Абраксас, хочешь посмотреть, как Риддл принимает самое отвратительное на вкус зелье? Оно нужно для регенерации нервных окончаний, — с коварной улыбкой предложила она.

— Я бы с удовольствием, — сказал Малфой, — но нам уже пора идти. Я назначил сегодня тренировку по квиддичу, раз уж когтевранцы в кои-то веки освободили поле.

Гермиона кивнула.

— Тогда увидимся позже, — сказала она, и трое слизеринцев ушли, весело помахав ей на прощание.

— Ты опоздала, — сказал Риддл.

— То, что меня не было в комнате, когда ты проснулся, еще не означает, что я опоздала. Но даже если бы мне требовалось оправдание, в котором я не нуждаюсь… Миранда пришла в себя.

Брови Риддла взлетели вверх.

— Правда? Вот это новость.

— Мы успели с ней поговорить. Она еще слаба, и у нее заплетается язык, но, полагаю, в ее положении это вполне естественно.

Риддл кивнул.

— Были ли у нее за этот месяц какие-нибудь особенные извращенные сны или видения?

— С тебя станется спросить такое, — фыркнула от смеха Гермиона. — Нет, ничего такого у нее не было. — Она открыла девятое издание «Целительного ремесла» и отыскала раздел, посвященный нервной системе, чтобы еще раз на всякий случай перечитать. — Тут написано, что нервные клетки главным образом восстанавливают при помощи специального зелья. Мне просто нужно давать тебе его раз в день, и на этом всё. Собственно, вот оно, — она указала на флакон на прикроватном столике с медленно пузырящейся внутри оранжевой жижей, по консистенции напоминающей комковатую овсянку. — Хотя, пожалуй, я побуду с тобой еще, чтобы скрасить твое одиночество, — осторожно прибавила она.

Губы Риддла тронула улыбка.

— Я буду весьма признателен.

Гермиона пересела на край кровати, поднесла склянку к его губам и аккуратно наклонила. На лице Риддла проступило выражение глубочайшего отвращения, но он выпил все зелье до капли.

— Это самая большая гадость, которую я имел несчастье попробовать в своей жизни. Что ты туда намешала? Грязь с концентратом из мертвой лягушки?

— Именно. Рада, что твои познания в зельеварении столь обширны, — он мстительно зыркнул в ее сторону, но затем его лицо снова приняло несчастное выражение. Гермиона поставила флакон на столик. — Не переживай, тебе придется это пить еще только дважды. Раз в сутки следующие два дня. Во всяком случае, за это время должно произойти разжижение крови и растворение тромбов, твоя нервная система регенерируется, и ты сможешь наконец встать на ноги.

Риддл по-детски чуть выпятил нижнюю губу.

— Ладно, — сказал он.

Гермиона улыбнулась.

— Не может быть, чтобы Тома Риддла было так легко сломить.

Вернув себе прежний серьезный вид, он слегка откинул голову назад и пристально на нее посмотрел.

— Тебе прекрасно известно, что ничто и никогда не может сломить Тома Риддла.

Гермиона вздохнула.

— Ты даже не представляешь, какое это облегчение, больше часами не любоваться на твою развороченную грудь.

— Да уж, — сказал Риддл с усмешкой. — Хотя готов поспорить, что ты была бы не прочь любоваться на нее сейчас.

Столь откровенный выпад с его стороны застал Гермиону врасплох, и она залилась краской. Риддл, разумеется, был прав, однако, легче ей от этого осознания не стало.

— Твоя самоуверенность не знает границ.

Он вздохнул.

— Послушай. Кажется, я придумал, как тебе вернуться на Землю, и, думаю, что на этот раз все может получиться.

Гермиона сглотнула и, пересев обратно в свое кресло, небрежно откинулась на спинку.

— И как же? — спросила она, про себя отмечая, что почему-то не испытывает ни малейшего желания слушать его объяснения.

— Ты ведь была Хранителем Тайны, верно? — уточнил у нее Риддл. В ее воспоминаниях он видел, как она дважды накладывала чары Фиделиуса, хоть и проскочил тогда те эпизоды слишком быстро, чтобы понять, о каких именно секретах шла речь.

Она кивнула.

— Но тебе же неизвестно, что это был за секрет, правда? — содрогнувшись от страха, спросила она.

— Нет. Я собирался предложить тебе записать этот секрет у себя где-нибудь на теле, а затем стереть его из своей памяти Обливиэйтом.

Гермиона непонимающе на него уставилась.

— Ч-что?

— Ну, я подумал, что если ты наложишь на себя заклятие Забвения, то избавишься от этого знания окончательно. Тем самым ты обеспечишь еще более надежную сохранность секрета, а значит, укрепишь связь с Землей, образованную чарами Фиделиуса, — размышлял вслух Риддл. Поняв наконец, к чему он клонит, Гермиона отвесила себе мысленную оплеуху за то, что сама до этого не додумалась.

— Конечно.

Риддл кивнул.

— Кроме того, если это сработает и ты снова окажешься на Земле, секрет все еще будет при тебе, так что риск, что он будет утрачен… хм, скажем так, при переводе тебя из одного мира в другой, минимален.

Сердце Гермионы отчаянно застучало. К горлу подступил комок. Если какое-то действие, привязывающее ее к земной жизни, и могло помочь ей вернуться, то, по всей вероятности, это. Тем не менее по ряду причин она колебалась. Даже если она запишет секрет, что, если он вдруг каким-то образом исчезнет и она навсегда забудет, где прячутся Гарри и Рон? К тому же, имелась и другая причина, в существовании которой Гермиона не хотела признаваться даже себе самой.

Она не хотела покидать это место.

Возможно, во многом это нежелание было продиктовано ее инстинктом самосохранения. С чего ей оставлять этот Хогвартс, этот безопасный, надежный Хогвартс со всеми его прелестями и удобствами, и возвращаться в Хогвартс, который в буквальном смысле стал местом из ее ночных кошмаров? Зачем возвращаться в место, где ей снова грозили пытки и смерть? Снова. Если она опять умрет, будет ли у нее шанс вернуться в это междумирье, или же ее душа, утратившая к тому моменту последнюю надежду, сразу напрямую перейдет в Смерть?

Но, помимо всего этого, было еще кое-что. Какая-то часть Гермионы, напрочь лишенная рациональной составляющей, не смевшая даже толком сформулировать свои желания без того, чтобы остальной разум яростно не пресек эти порывы на корню. Та самая часть, что сгорала и умирала от желания снова ощутить прикосновение его руки к ее. И, к своему величайшему удивлению, Гермиона была вынуждена признать всю ту степень влияния, которой обладала эта часть ее личности.

— Даже не знаю, — вздохнула она. — Я… что, если он как-то сотрется или типа того? Тогда уже никто не сможет узнать секрет. А это… это очень важно.

Риддл пожал плечами.

— Ты же попала сюда точно такой же, какой была в момент смерти, не так ли? Я лично, оказавшись здесь, физически нисколько не изменился. Даже мантия на мне была та же самая.

— Но… но, если существует хотя бы мизерный шанс, что это случится, — решительно сказала Гермиона, — я предпочту лишний раз не рисковать.

В темных глазах Риддла мелькнуло легкое смятение.

— О чем этот секрет?

Она прикусила губу.

— О местонахождении укрытия. Чтобы те, кто в нем прячутся, оставались в безопасности.

— А-а-а, — нахмурился он. — Но они же наверняка выйдут из него, когда увидят, что ты вернулась?

Гермиона подумала, что он был прав. Если бы она по чистой случайности наткнулась на Гарри и Рона, они оба немедленно бы вылезли из своих укрытий. Убежища у них были надежные, но Гарри и Рон не были дураками и точно смогли бы отличить ее от Пожирателя смерти.

Пожиратели. Гермиона уже успела позабыть, каково это, жить в мире, где есть Пожиратели смерти.

Ранящие душу воспоминания наводнили ее сознание, и она закрыла лицо руками. Нет, НЕТ, ХВАТИТ…

— Гермиона? — резко окликнул ее Риддл. Это выражение ее лица… оно было ему прекрасно известно. Так часто выглядело его собственное лицо в моменты, когда у него в памяти всплывали события из прошлого, передать ужас которых слова были бессильны. — Гермиона. Посмотри на меня.

Ее прижатые к лицу руки дрожали, но она не поднимала голову, чтобы взглянуть на него. Риддл повторил:

— Посмотри на меня.

Сказано это было таким ледяным и угрожающим голосом, что на этот раз она послушалась. Однако его интонация была обманчива. Когда Гермиона встретилась с ним глазами, то увидела во взгляде Риддла нечто, чего там прежде никогда не было — обеспокоенность. Сглотнув, она неотрывно смотрела на его лицо, пытаясь сосредоточиться на нем, а не на крике о помощи, не на стонах боли, не на железной пике, проткнувшей насквозь горло Невилла…

Эта картина вновь встала перед ее внутренним взором. Глаза Гермионы в ужасе расширились, рот приоткрылся. Она задышала часто и мелко.

— Том…

Его легкая обеспокоенность теперь сменилась тревогой.

— Гермиона, все хорошо. Ты здесь. Ты в безопасности.

— Я знаю, что здесь я в безопасности, — с трудом выдавила она.

Ее точно обухом по голове ударили. Она слегка наклонилась вперед, и ее дыхание участилось еще больше.

— ГЕРМИОНА!

— ДЖИННИ! НЕТ! НЕТ! ОТПУСТИ ЕЕ!

Гермиона яростно взмахивает волшебной палочкой, а Эйвери — своей, посылая в нее вращающийся сгусток темной энергии, который проносится всего в каких миллиметрах от нее. Другой рукой он за волосы тащит Джинни в один из классов, где разведен огонь, а на каминной полке стоит стакан с летучим порохом… и Гермиона просто не может допустить, чтобы он вошел туда, только не с Джинни, НЕ С ДЖИННИ…

Однако в следующую секунду нечто сбивает ее с ног, и, запутавшись в полах мантии, она оказывается на земле. Над Гермионой склоняется истекающий слюной Фенрир Сивый, но все, что она видит — это бледное перепуганное лицо Джинни, которое исчезает за дверью класса.

— ДЖИННИ!

— А ну заткнулась, сука малолетняя, тебя ищет Беллатриса…

Гермиона поднимает руку с зажатой в ней палочкой, но Фенрир перехватывает ее своей здоровенной лапищей, и виноградная лоза оказывается в его кармане, а саму Гермиону, пинающуюся и всхлипывающую, тащат по коридору…

Теплая, узкая ладонь с силой обхватила ее руку, резко возвращая Гермиону в реальность. Она подняла голову. Все ее тело было липким от противного пота, рука безжизненно обвисла в хватке Тома, который напряженно всматривался в ее лицо.

— Гермиона, прошу тебя, очнись.

Очнись.

Не уходи — очнись.

Как она могла уйти? Как она могла вернуться на Землю, зная, что там ее снова и снова ожидает это, боль, ужас…

— Я не могу вернуться, — прошептала она.

— Ты должна. Твое место не здесь и никогда здесь не было.

Гермиона сглотнула. Горевшие в его глазах решимость и абсолютная уверенность передались и ей.

— Я боюсь.

— Ты гриффиндорка, — сказал Риддл. Его голос и хватка на ее руке стали еще более настойчивыми. — В тебе столько храбрости, что это порой граничит с безумием, помнишь?

— Но… это не все.

Может быть, он перестанет напирать, чтобы она вернулась на Землю, если узнает? Может быть, он перестанет, если будет знать, что даже сейчас ее бросает в холодный пот, что у нее кружится голова, что то, что в действительности держит ее здесь…

— О чем ты? — тихо спросил он. — Только если тебе не больно говорить об этом …

— Нет, не больно… просто я не знаю, стоит ли…

Он чуть расслабил пальцы, и ее рука вновь обрела чувствительность. Гермиона высвободила свой большой палец, но затем тут же снова спрятала его в ладони, страшась того, что собиралась ему открыть.

— Есть еще одна причина, по которой я не могу уйти, — прошептала она, — и это…

Она сделала глубокий вдох.

— Это…

— Что это? — в его тоне не было даже намека на требовательность, и именно это подтолкнуло ее к признанию.

— Ты.

Повисла очень, очень длинная пауза. Риддл просто смотрел на нее. Он не выглядел удивленным. На его лице вообще не отражалось никаких эмоций. Он продолжал держать ее за руку.

Наконец, он сказал:

— Да ладно тебе, Гермиона… для полного выздоровления мне осталось только закончить принимать это твое мерзкое варево. Нет нужды проводить со мной столько времени, как будто тебе за это платят.

Она закусила губу и потупилась.

— Нет, — тихо проронила она. — Это не из-за твоего лечения, а из-за тебя самого.

На ее лице неуловимо промелькнула эмоция, которую Риддл не успел распознать.

— Что? — переспросил он.

— Мне что, правда нужно разжевывать тебе эту мысль и дальше? — сказала Гермиона, осознав, что страшные воспоминания отступили перед лицом этого нового осложнения. Осложнения, с которым она никак не предполагала столкнуться. — Я не… Я не хочу оставлять тебя.

Риддл был настолько ошарашен, что, казалось, его сердце перестало биться. Неужели она сейчас и впрямь это сказала? Ему точно померещилось. Эти слова никак не могли сорваться с языка Гермионы Грейнджер, которую он обманывал, которой пренебрегал, и жизнь которой он разрушил. Риддл почувствовал, как она почему-то медленно высвободила свою руку из его пальцев. Ему почудился какой-то звук за дверью, но он не придал этому значения, будучи не в состоянии сосредоточиться в этот момент на чем-либо, кроме Гермионы, на которую он смотрел так, словно она только что созналась в том, что кого-то убила. Она явно нервничала, и на ее лице отчетливо читалась тревога.

То, что она сказала, звучало для него каким-то бредом. Как кто-то, заглянувший за его безупречный фасад и узнавший его получше, мог испытывать по отношению к нему… это? Его поведение, можно сказать, балансировало на грани нормы и психоза, не говоря уже о целом букете других внушающих опасение проявлений, вроде паранойи и садистских наклонностей — это была простая констатация факта, не более. Она хоть понимала, во что ввязывается?

— На тебя что, кто-то наложил Конфундус? — абсолютно искренне поинтересовался он и был почти рад увидеть, как, взглянув на него, она опасно прищурилась. Тем не менее ее ответ, последовавший за этим, лишь усилил ощущение нереальности происходящего:

— Слушай, я вообще-то тут не шутки шучу.

— Как и я, — вскинув брови, отозвался Риддл. — В силу своей адекватности ты слишком хороша для таких, как я.

Гермиона закатила глаза.

— Ты не так уж сильно отличаешься от других, как тебе нравится думать.

— Нет, отличаюсь, и поскольку тебе это прекрасно известно, с твоей стороны было глупо утверждать обратное.

Она вздохнула и устало потерла глаза.

— Просто… ты мне нравишься, Том. Правда. И, возможно, подобное допущение не укладывается у тебя в голове ни вдоль, ни поперек, но это так, и я лишь хочу сказать, что, похоже, это нечто большее, чем просто дружеская симпатия.

Ну вот. Теперь-то до него должно дойти? Все разложила ему по полочкам. Даже с привычным налетом сарказма.

Но когда она взглянула на Риддла, он все так же напоминал утопающего, который в разгар шторма изо всех сил барахтается в воде, пытаясь нашарить хоть какой-то обломок, за который можно было бы ухватиться.

— Наверное, все же не стоило этого говорить, — тихо произнесла она. — Мне пора идти.

Она ушла. Он не возражал.

* * *

За десять минут до этого

— Да заткнись ты уже насчет Грейнджер, я больше не желаю это слушать, — процедил сквозь сжатые зубы Абраксас.

Араминта лишь передернула плечами.

— Мне просто непонятно, как ты в принципе можешь водиться с подобными личностями.

— К твоему сведению, эта «личность» отличается большим умом и приятна в общении, — отбрил ее Абраксас. Его терпение было на пределе. Они собрались на тренировку по квиддичу, а не обмениваться сплетнями и упражняться в злословии в адрес Гермионы Грейнджер. Этого он точно не потерпит.

— Все равно она никогда ничего не добьется, пусть и со своим так называемым умом, — буркнула Араминта. — У нее начисто отсутствуют амбиции. Не говоря уже о чистоте крови.

Это стало последней каплей.

— Знаешь что, Мелифлуа, — угрожающим тоном произнес Абраксас, — благодаря своему уму она уже успела кое-чего добиться. Например, заслужила уважение парня, который тебя лично даже взглядом не удостаивает, — сказав это, Абраксас, все еще кипя, развернулся на каблуках и схватил свою метлу с подставки. Не дожидаясь, пока второй охотник закончит разворот, он взмыл в воздух и заорал. — Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ТЫ ОТДАВАЛ ПАС С ТАКОЙ СИЛОЙ, ЧТОБЫ Я НЕ ВИДЕЛ ОЧЕРТАНИЯ КВОФФЛА!

Араминта с отвращением посмотрела ему вслед. Том? Чтобы Том уважал грязнокровку? Да он ни в жизнь на нее не взглянет, не то что станет уважать.

В знак своего неповиновения капитану команды, она демонстративно зашагала прочь с поля. Том не приходил в себя с самого инцидента в Дуэльном клубе, предположительно, из-за какого-то особенно коварного Усыпляющего заклятия. По крайней мере, слухи ходили такие. Но, может, ей удастся его разбудить и потребовать разъяснений относительно того, что ей наговорил Малфой. Риддл однажды поцеловал ее и всегда был с ней вежлив и добр. С чего Абраксас взял, что Том ее не уважает? Говорить такое было жестоко с его стороны.

Араминта, как и большинство слизеринцев, знала, к кому обратиться за паролями к запертым дверям замка. От ее сильного хлопка по плечу Ревеленд Годелот, дремавший на диване в общей гостиной, резко проснулся. Откидывая рукой мешавшие обзору русые волосы, он встревоженно заозирался, отыскивая глазами того, кто его разбудил.

— Чего тебе? — спросил он, глядя на нее со смесью неприязни и брезгливости, как на особенно крупного паука.

— Мне нужен пароль от покоев старост школы.

Ревеленд нахмурился.

— Зачем?

— А это тебе знать не обязательно, — сказала Араминта, доставая свою палочку. Проследив за ее движением, Ревеленд едва не фыркнул от смеха, однако внезапно осознал, что его собственная палочка осталась в спальне. При таком раскладе перспектива схлопотать от Араминты заклятие тут же показалась ему куда более угрожающей.

Он нервно сглотнул. Чтобы попасть в комнату Риддла, требовался еще один пароль. Араминта не сможет туда войти, если он скажет ей только пароль от прихожей. Ревеленд подумывал о том, чтобы соврать, но врать у него всегда получалось из рук вон плохо, а направленная на него палочка четко давала понять, что к компромиссам ее хозяйка была явно не расположена.

— Ладно, ладно. «Эрнест Хемингуэй». Только не спрашивай, почему пароль — имя маггловского писателя. Я и сам не знаю.

Ухмыльнувшись, Араминта убрала палочку и покинула слизеринскую гостиную.

Она вздохнула. Ей следовало наведаться к Тому давным-давно. Даже если он все еще был без сознания, она все равно по нему соскучилась, ей хотелось его увидеть. Но Абраксас постоянно нудел о том, что его нельзя беспокоить, что, если сон не прерывать, он проснется быстрее и так далее. Араминта закатила глаза. Для Малфоя Абраксас был таким неотесанным и неучтивым…

— Эрнест Хемингуэй, — сказала она, и дверь, за которой на ее глазах однажды скрылся Том, отворилась. Араминта тихо вошла внутрь.

Она оказалась в маленькой прихожей, из которой вели две двери. На той, что была слева, Араминта заметила две буквы «СШ». Предположив, что это и есть комната Тома, она уже собиралась постучать, как вдруг замерла от удивления, услышав доносившиеся из-за двери голоса.

Его голос. Как всегда спокойная, плавно льющаяся грамотная речь:

— … нет нужды проводить со мной столько времени, как будто тебе за это платят, — тихо говорил он.

— Нет. Это не из-за твоего лечения, а из-за тебя самого, ­­— ответили ему.

Араминта не смогла точно определить, чей это был голос, так как слова были сказаны достаточно тихо, но то, что говорила девушка, не оставляло сомнений. Слизеринка почувствовала, как в ней закипает ярость. Что за девица навещает Тома раньше самой Араминты? Это был не порядок. Она снова подняла руку, чтобы постучать, но услышала, как он спросил:

— Что?

Последовавший за этим ответ заставил Араминту одномоментно осознать сразу несколько вещей.

— Мне что, правда нужно разжевывать тебе эту мысль и дальше? — вздохнул женский голос за дверью, и Араминта вздрогнула, поняв наконец, кому он принадлежал. Грейнджер. — Я не… Я не хочу оставлять тебя.

Араминта невольно сделала от двери шаг назад. Лицо ее было перекошено от гнева. Да что эта тварь о себе возомнила? Решила воспользоваться уязвимым положением Тома, пока он один в своей комнате и не может от нее скрыться? Как только она могла пойти на такую низость?

Пару секунд Араминта раздумывала над тем, не ворваться ли ей в комнату, чтобы проклясть Грейнджер на месте, но в итоге отказалась от этой мысли. Нет, у нее была идея получше. Идея, которая раз и навсегда избавит Тома от поползновений Грейнджер. Сперва ее россказни про приглашение на бал, а теперь еще это. Пора было положить этому конец.

Араминта бесшумно выскользнула в коридор и, обдумывая на ходу подробности, направилась в подземелья. Войдя в класс зельеварения, она приступила к делу.

* * *

Проглотив комок в горле, Гермиона закрыла глаза. Какой реакции она от него ждала? Не взаимности же. Нет. Ее бы устроило и простое понимание. Подтверждение, что он осознает, что является для нее кем-то важным.

Глядевшая на нее из зеркала девушка выглядела взволнованной, и все ее черты казались даже менее привлекательными, чем всегда: отсутствующий взгляд, торчащие во все стороны волосы всклокочены сильнее обычного. Гермиона и так не любила подолгу смотреться в зеркало, а после событий сегодняшнего дня собственное отражение ее особенно удручало. Гермиона представила, как все это выглядело со стороны. Если бы она была невероятно красивым юношей, который бы в полной мере осознавал свою привлекательность, и кто-то с наружностью, как у нее, открыто признался бы в том, что питает к нему романтические чувства… это его, разумеется, огорошило бы. Скорее всего, он был поражен ее дерзостью, тем, что она могла даже допустить мысль о том, что она ему ровня. Для Риддла идеальная девушка, наверное, должна была быть по меньшей мере императрицей или вроде того, холодной соправительницей, подобной одной из тех безжалостных английских королев древности, роскошная, величественная, безжалостная, а не какая-то ничем не примечательная гриффиндорская простушка, которая…

Гермиона яростно потёрла глаза. Мысли у нее сегодня целый день путались. Наверное, ей просто нужно выспаться — прошлой ночью она мало спала. Судя по небу за окном, до захода солнца оставалось еще несколько часов. Оптимальное время, чтобы успеть хорошенько вздремнуть. Рухнув на свою кровать, Гермиона закрыла глаза, мечтая, чтобы образ его обескураженного лица перестал ее преследовать, подтачивая самооценку и ставя перед ней вопросы, ответы на которые, она знала, были ей неизвестны.

* * *

Риддл лежал, вперив взгляд в балдахин над своей кроватью и взмахом палочки заставляя его менять цвет. Он напряженно думал.

В течение последних полутора недель — целую неделю с половиной — ввиду своего нетрудоспособного состояния он не мог ни строить планы, ни что-либо делать. По логике вещей, такое положение дел должно было быть для него невыносимо. Бездействие должно было постоянно его угнетать. Но при этом, когда Гермиона вчера сказала ему, что его кожа теперь начнет восстанавливаться сама собой, эта новость его, можно сказать, раздосадовала, что было полностью лишено всякого смысла. Он должен был ликовать. Он должен был этому обрадоваться, возблагодарить небо, что больше ему не придется целыми днями лежать в постели.

Но нет. У него было такое чувство, что он предпочел бы, чтобы вместо этого она сообщила ему, что ей придется колдовать над ним еще какое-то время.

Да, ему нравилось разговаривать с ней. Да, ему нравилось видеть, как она стремительным шагом входит в его комнату, неся ему поднос с едой. Да, ему нравилось сидеть с ней в уютном молчании, в которое они погружались, пока она неутомимо трудилась над заживлением его раны. Ему нравилось наблюдать за тем, как левый уголок ее рта слегка изгибался, когда она была особенно сосредоточена. Ему нравилось, как они болтали о разных пустяках, то и дело подкалывая друг друга, что, по сути, стало для них уже привычным стилем общения. Ему нравилось говорить с ней на разные серьезные темы, несмотря на то, что он периодически ощущал, как внутри него неприятно шевелится страх, когда речь заходит о крестражах, или жуткую сосущую пустоту, когда она рассказывала ему о своей жизни до того, как Хогвартс оказался захвачен. Даже несмотря на странное, необъяснимое чувство, которое у него возникало всякий раз, когда она упоминала этого Рона, и на ее губах появлялась одновременно мечтательная и печальная улыбка.

В общем, ему, безусловно, нравилось проводить время в ее обществе. Он был благодарен ей за то, что она его выходила. Но, помимо этого, испытывал ли он к ней что-то еще?

В сущности, Риддл вообще не имел опыта духовной близости с девушками. На Земле он никогда не давал себе труда пытаться привлечь их на свою сторону, а, попав сюда, действовал по отработанной схеме, предпочитая не иметь с ними дела. Бóльшую часть своей жизни Риддл считал девушек слабыми и в целом бесполезными созданиями. Гермиона же, однозначно, не была ни слабой, ни бесполезной, и это само по себе заставляло его относиться к ней лучше, чем к любой другой представительнице слабого пола. Но вместе с тем в общении с ней имелись нюансы порой просто диаметрально противоположные тому поведению, к которому Риддл привык при взаимодействии с людьми. То, что она частенько начинала им командовать, и, казалось, плевать хотела на то, что его это выводило из себя. То, что в его компании она, по-видимому, чувствовала себя непринужденно… что выделяло ее на общем фоне больше, чем всё остальное. Более того, она вывела непринужденность их общения на новый уровень, улыбаясь, смеясь и задирая его, как будто и правда не испытывала в его обществе никакой неловкости. Почему этот факт являлся в его глазах привлекательной чертой, Риддл и сам не до конца понимал. В конце концов, разве обычно он не любил, чтобы люди падали перед ним ниц, ползая у его ног и моля о прощении? Гермиона не опустилась бы до такого ни при каких условиях. Даже если бы он ее пытал.

Риддл невольно поморщился — какая отталкивающая мысль. Однако в следующее мгновение ему стало дурно от внезапно накрывшего его осознания, что он уже однажды это с ней делал. Слава Мерлину, тогда все продлилось не больше пяти минут. Если бы он пытал ее дольше, то сейчас чувствовал бы себя… паршиво, если уж на то пошло, что стало для него необычным откровением. Он бы злился на себя за это. Стоп. Что? Какой мог быть толк в том, чтобы сердиться на самого себя? Особенно для него. Учитывая, что кроме себя самого, положиться ему было не на кого…

Вот только теперь это было не так.

Одна из главных причин, по которым Риддл никогда не позволял себе поддаваться эмоциям, было то, что он всегда и во всем действовал в одиночку, будучи своего рода приверженцем театра одного актера. Однако теперь в его жизни появился кто-то еще. Кто-то, кто был готов помочь ему нести его бремя, кто-то, кому он мог доверять — так он говорил сам себе — кто-то, кто ему действительно нравился.

Но, даже если после столь глубоких самокопаний он и выяснил, что Гермиона Грейнджер нравится ему как друг, как он должен был понять, нравится ли она ему в романтическом плане? Сама концепция была ему исключительно чужда. Неужели Гермиона всерьез ждала, что он вот так вот просто, с ходу, ухватит всю суть? С ее стороны это было несправедливо.

Итак, с чего ему начать?

Риддл никогда бы не подумал, что Араминта Мелифлуа может оказаться ему в чем-то полезной, но она постоянно трещала о любви, романтике и прочих розовых соплях, и в нынешней ситуации он мог взять за отправную точку сведения, почерпнутые из ее болтовни.

По идее, при виде объекта своего романтического интереса люди ощущали непреодолимое желание улыбнуться.

Какая глупость. Риддл же был не идиотом, чтобы начинать лыбиться ни с того ни с сего. Тем не менее, видя Гермиону на пороге своей комнаты, он определенно испытывал еле уловимое облегчение. В то время как, если вместо нее за дверью оказывались Абраксас, Герпий и Ревеленд, у Риддла появлялось легкое чувство досады, словно он был разочарован.

Когда люди касаются объекта своего романтического интереса, то по идее это должно вызывать у них физическую реакцию. Справедливость этого утверждения Риддл отрицать не мог, потому что не далее как вчера, он взял ее за руку, поддавшись внезапно возникшему у него в груди странному порыву дотронуться до ее нежной кожи. Не говоря уже о том, что он никак не мог перестать раз за разом во всех подробностях прокручивать у себя в голове момент, когда он ее целовал. Тот поцелуй совершенно точно можно было отнести к числу физических реакций. Скручивающей внутренности, неудержимой физической реакции, зародившейся у него в животе и распространившейся затем по всему телу до самых кончиков пальцев, сжимавших ее плечи… Да, соблюдение этого критерия было на лицо, можно даже сказать, являло собой образцовый пример.

Кроме того, люди все время стремились находиться в обществе объекта своего романтического интереса. Риддл понял, что в его случае это тоже имеет место. Он с бóльшим удовольствием предпочел бы провести время с Гермионой, нежели в одиночестве, и уж точно с гораздо бóльшим удовольствием предпочитал ее компанию всем остальным людям. Это также объясняло, почему новость, что теперь, когда необходимость в ее присутствии отпадала и Гермионе больше не пришлось бы проводить с ним столько времени, порождала внутри него некоторое противоречие.

Потому что — Риддл не мог подобрать этому точного определения — он чувствовал, что присутствие Гермионы было ему почти необходимо, и, если какой-то индикатор и мог свидетельствовать о том, что у него были к ней чувства, то, по мнению Риддла, это точно был он.

* * *

Гермиона проснулась обновленной и отдохнувшей, когда солнце уже коснулось горизонта. Она мельком подумала о том, чтобы на всякий случай пойти проверить, все ли в порядке с Томом после приема зелья, но голод оказался сильнее, и вместо этого она отправилась в Большой зал в надежде сперва быстренько перекусить.

Неужели с тех пор, как она призналась ему в своих чувствах, прошло всего каких-то пара часов? Осознавать, что события внезапно получили столь удивительное развитие, было странно. Гермиона не знала, понимал ли он, что собой представляли чувства, которые она испытывала, когда его рука касалась ее руки. Вопреки любому логическому объяснению, вопреки всему. Одни лишь чистой воды эмоции. Эмоции, которые она и не надеялась испытать когда-либо вновь после Рона. Те самые эмоции, которые она подмечала внутри себя во время общения с Ар-Джеем…

Так почему же она неосознанно позволила этому чувству к Тому Риддлу пустить корни в своем сердце? Возможно, потому что, когда мысль, что подобный риск существует, впервые пришла ей в голову, она не обратила на нее должного внимания, а, возможно, потому что само предположение, что это возможно, до недавнего времени казалось ей полным безумием. В отличие от ее чувств к Рону. Отношения с Роном всегда выглядели закономерным следующим шагом, чем-то понятным, естественным, одним словом, полной противоположностью творящемуся в данный момент абсурду. Вместе с Роном они росли и прошли через многие испытания — они были предназначены друг другу, им было суждено быть вместе. По сравнению с этим, происходящее сейчас казалось сплошным противоречием, образуя такой же сильный контраст с ее прошлым, как свет и непроглядная тьма, как холодная вода и яростное пламя, как расслабленное лежание в кровати и прыжок очертя голову с утеса. Гермиона мысленно выругала себя за полное пренебрежение здравым смыслом и за то, что позволила этой идее себя увлечь. Не говоря уже о своей попытке претворить ее в жизнь! Не говоря уже о том, что, заходя к нему комнату, она теперь чувствовала, что вернулась домой, и горячее желание вновь ощутить прикосновение его теплой руки отдавалось где-то внутри нее…

Со вздохом сев за гриффиндорский стол, Гермиона придвинула к себе тарелку и взглянула на место за столом слизеринцев, где обычно сидел Риддл…

Внезапно она заметила, что Араминта Мелифлуа смотрит на нее с каким-то странным выражением и, поспешно отведя взгляд, вернулась к поглощению еды. Годрика и Альбуса за ужином не было. Гермиона вздохнула. Если у нее завяжутся романтические отношения с Риддлом, они, наверное, больше никогда в жизни с ней не заговорят. Поначалу ее немного удивляло, откуда у Годрика взялась столь сильная антипатия к Риддлу, но со временем ей удалось найти этому более-менее разумное объяснение: для Годрика определяющим качеством всех слизеринцев было в первую очередь то, что они были слизеринцами. Должно быть, они с Салазаром в свое время что-то очень крупно не поделили…

Гермиона недоумевала, почему он продолжал ее сторониться даже после ухода Мины… вероятно, дело было в том, что полностью прекратить с ней общение было их совместным решением. Она с горечью подумала, что это было нечестно. Она не сделала ничего, чтобы впасть к нему в немилость. Плюс, она всегда считала, что они с Годриком отлично ладили…

Поднявшись из-за стола, Гермиона вышла из Большого зала, и… все изменилось.

* * *

— Годрик, мне уже давно не дает покоя один вопрос, — сказал Альбус, спокойно наблюдая за спящей Мирандой.

— Какой?

— На чем основывается твой вывод о том, что между Гермионой Грейнджер и Томом Риддлом что-то есть в романтическом плане?

При упоминании Риддла лицо Годрика медленно побагровело от ярости.

— Дружище, я правда не хочу это обсуждать.

Альбус пожал плечами.

— Просто я не знаю… все, что вы видели — это один единственный поцелуй. И после ты не замечал за ней больше ничего подобного?

— Ну, нет, — признал Годрик.

Альбус глубокомысленно кивнул и провел рукой по волосам. Хотя взаимоотношения Гермионы с Риддлом его тревожили, поверить в то, что эти двое встречаются, ему было сложно. Их никогда даже не видели вместе. Строго говоря, за последние пару недель Альбус вообще очень редко видел Гермиону. Риддл, насколько всем было известно, все это время отлеживался у себя под действием Усыпляющего заклинания, так что общаться с ним у нее просто не было возможности. Альбус чувствовал, что для них с Годриком сейчас был наиболее подходящий момент, чтобы попытаться возродить их прежнюю дружбу с Гермионой.

В комнату вошел Джаред и поднес к губам Миранды бутылек с зельем, аккуратно влив его содержимое ей в рот. От услышанного обрывка диалога в его голубых глазах блеснул интерес, но Годрик и Альбус были слишком погружены каждый в свои мысли и не обратили на Пиппина никакого внимания.

— Я просто… я не могу даже думать о том, что Гермиона целовала человека, применившего к Мине Круциатус, — глухо проговорил Годрик. — Сразу так и хочется прикончить ее, или сразу обоих. Хорошо хоть, она не делала этого с тех пор, как Мина ушла… это было бы… проявлением большого неуважения.

— Но Гермиона же не знает, что Риддл использует Круциатус, ведь так? — тихо возразил Альбус.

— Она знает, — неожиданно вмешался Джаред, отчего оба гриффиндорца разом к нему развернулись.

— Что… тебе-то откуда об этом известно? — прошипел Годрик, встревоженно оглядывая больничное крыло. Если уж Джаред Пиппин был в курсе случившегося, то оставалось лишь удивляться, почему об этом еще не судачит вся школа.

— Мы с Мунго все видели, — сказал Пиппин.

Годрик припомнил, что они с Миной как раз направлялись в больничное крыло, чтобы навестить Миранду, когда заметили, что за ними идет Риддл. Годрик сглотнул, вспомнив каким молодцом тогда держалась Мина после всего…

— Но… откуда об этом знает Гермиона? — угрюмо спросил Годрик.

Джаред только пожал плечами.

— Без понятия, но, когда я и Мунго ей об этом сообщили, она нисколько не удивилась, — ответил он. — Кстати, Миранда может быть свободна уже завтра, при условии, что она дважды в день будет приходить сюда за порцией Укрепляющей настойки, — сказав это, Джаред удалился в подсобную комнату.

Годрик был совершенно сбит с толку. Он и вправду не видел Гермиону в компании Риддла с того самого вечера… он, если честно, скорее, предполагал, что она продолжает общаться со Риддлом, пока сам в это время был озабочен безопасностью Мины, не желая никоим образом подвергать ее опасности… а затем, после того как Мина… после того как она… Годрик был все время так зол. Он и сейчас злился на весь свет… но могло ли случиться так, что, узнав о случае с Круциатусом, Гермиона разорвала с Риддлом всякие сношения?

— Альбус, мне кажется, я совершил ошибку, — тихо произнес Годрик.