Странный дар (джен)

Хаширама — большой дурак. Ему плевать на дар отца, ему плевать, скольких убили Учиха, ему плевать, что Мадара стоит за его спиной с мечом. Он просто сидит и лечит, и выкладывается на полную, и даже его чакры едва хватает, чтобы вылечить всех.

И спорить — себе дороже. Тобирама знает: сейчас брату бесполезно что-либо говорить, он всё равно поступит по-своему. Остаётся только стоять в стороне, наблюдая, как он творит глупости. Это злит, и даже хвалёный самоконтроль не позволяет унять эту злость. Какой же он всё-таки дурак… Наверное, только из-за древесных техник отец назвал Хашираму следующим главой клана — и с ним все согласились, даже старейшины.

Лечение почти закончено. Последний. Наблюдая, как брат прикасается к демону Учих, Тобирама потихоньку сдвигается ближе. Он знает, он чувствует, что старший вскоре просто рухнет. Потратить так много чакры — чересчур даже для него.

Вот Хаширама делает шаг назад, поворачивает голову к ним. Тобирама не слушает его, и так зная, что он хочет сказать, всматривается в лицо, щурится. Солнце слишком яркое, светит в глаза, мешает видеть. И всё равно не может помешать метнуться вперёд, подхватить, не позволяя рухнуть на землю.

— Ну вот, чакраистощение, — тихо шипит он, поднимает голову, замечая движение — и жмурится, отворачиваясь. Мадара снова может использовать шаринган, даже мангекью, и это значит, что у всех Сенджу большие проблемы, с которыми сейчас придётся справляться отнюдь не Хашираме. Бой неизбежен. Признаться, на месте Учих и он сам не спешил бы проникаться чувством благодарности.

— Тобирама, — спокойный, звучный голос.

Мысли вскачь: недоработанная техника не даст сбежать, а законченных новых сюрпризов пока ещё нет. Разве что драконом приложить…

— Можете воспользоваться нашим гостеприимством и передохнуть, — с лёгкой насмешкой продолжает Мадара, указывая на обгоревшие дома. Шаг ближе. В руках Учихи нет оружия, он уже где-то оставил свой меч, но это не делает Демона менее опасным. Он останавливается на расстоянии вытянутой руки, долго смотрит в лицо Хаширамы, и его глаза темнеют.

Тобирама всё ещё сомневается. Мадара молчит, и это убедительнее любых слов.

— Хорошо.

— Возможно, вам стоит поспешить вернуться в своё селение, — негромко говорит Учиха. — Вести разлетаются быстро, думаю, кто-нибудь захочет напасть, может быть, даже из числа наших союзников.

Два мгновения. Так вполне может быть, но уходить — тащить с собой измотанного Хашираму, давать возможность ударить в спину. Оставить брата здесь — глупость, о которой не стоит и думать. Пусть Хаширама и уверяет, что иллюзии шарингана его не берут, но есть большая разница в воздействии на поле боя и в куда более спокойной обстановке, когда он совершенно беспомощен.

— Нет.

Мадара легко смиряется с отказом и жестом приглашает в дом. Традиционные извинения проходят мимо внимания, как и затверженные с самого детства ответы. Гораздо важнее удобно устроить брата и проследить, чтобы он оставался в безопасности. И внимательно вслушиваться: дар сенсора не обманет.

Чужой клан — там, снаружи. Суетятся, носятся по селению. Свои… Кто рискнул помочь — и странно, что от этой помощи не отказываются, кто держится поодаль от всей этой суматохи. Вот совсем как он.

Тобирама сидит в удобной позе, прикрыв глаза. Вслушивается. Вот так, с печатью концентрации, с уверенностью, что атаковать сразу всё-таки не будет никто, наблюдать легко. Это занятие даже умиротворяет. Минимум чакры, полудрёма, рядом брат и младший Учиха. Восхитительно уязвимый. Добить бы — но ему ли потом сражаться с Мадарой?

Подумай о демоне — вот и он. Вваливается в дом и, не обращая внимания на Сенджу, сразу идёт к брату, присаживается рядом. Тобирама отводит взгляд: всё-таки хоть в чём-то они одинаковы.

— Что клан Сенджу думает о перемирии? — любопытствует Мадара. Сейчас он похож на человека, насторожен — но не более.

Странный вопрос. Тобирама искоса смотрит на всё ещё спящего брата, Учиха замечает взгляд:

— Ты ответишь точнее, чем он. Хаширама иногда… слишком наивен.

— Он слишком силён, чтобы его слова можно было игнорировать, — Сенджу подчёркнуто медленно меняет позу. Так не вскочить сразу — зато нет впечатления расслабленности. — Тем, кто против, придётся смириться с его решением.

— Вот как, — вяло удивляется Учиха. — Он всё-таки смог исполнить своё обещание.

Тобирама отстранённо замечает слабое раздражение. Он совершенно, категорически, абсолютно не понимает, что ему хочет втолковать этот демон и почему он вообще разговаривает с ним, а не с братом. Не ему, младшему, принимать решения, и не факт, что старший соизволит прислушаться к советам.

— Когда мы были детьми, — он бросает быстрый взгляд на шевельнувшегося Хашираму, и едва улыбается, — мы мечтали построить селение, где будут жить оба наших клана. И чтобы никто не мог отправить детей на опасные миссии.

Тобирама наклоняет голову к плечу, выражая слабый интерес, и старается смотреть в пол. Кто знает, может, Учиха уже достаточно восстановился, чтобы не только на несколько мгновений активировать мангекью, но и поймать в иллюзию. Выяснять это нет никакого желания.

— Я хочу знать, что ты, его брат, думаешь об этой мечте

Ответ действительно важен для демона. Это ясно по хрипловатому голосу, по позе, по тяжёлому, липкому взгляду. Не видно отблесков шарингана — но кажется, что Учиха готов выпотрошить, вытащить все потаённые мысли. Омерзительно. Особенно потому, что эта мечта принадлежит не только брату — и обидно, что Хаширама разделил её с этим демоном.

— Сомневаюсь, что людям так легко удастся забыть века ненависти. Для прочного мира слишком многие погибли, слишком многие захотят мстить, — осторожно замечает Тобирама. — Даже если могло бы быть иначе, этот день перечеркнул всё.

— Учиха умеют быть благодарными, — вкрадчиво, со странной интонацией произносит демон. — И ты сам сказал, что твой клан подчинится решению Хаширамы.

— Это не означает, что Сенджу не будут пытаться поступить иначе, — он щурится, всё-таки решив придержать при себе язвитительные слова. — Ненависть вспыхнет снова. Это неизбежно.

Учиха кивает, снова глядя на Хашираму, и, словно потеряв интерес к беседе, резко меняет тему:

— И всё же подумай. Сейчас идеальный момент, чтобы напасть на вас. Те, кто остались, разве смогут защититься?

Тобирама хмурится. Вроде и прав этот Учиха, стоит возвращаться, но что делать с братом? Поверить этому показному миролюбию? Похоже, и в самом деле придётся нести. Все остальные уже достаточно отдохнули, один он почти без чакры. И только сейчас Тобирама замечает, что брат очнулся. Пытается приподняться, оглядывается — и снова улыбается. Снова эта его мягкая улыбочка, и как же она раздражает, не верится просто, что можно быть таким всепонимающим…

— Мадара прав. Возвращайся в наше селение, — Хаширама опирается на локоть и почти сразу снова валится без сил. — А я останусь здесь. Есть, что обсудить.

Тобирама косо смотрит на Учиху и почти сразу отводит взгляд. Если бы не его присутствие, уже поинтересовался бы ядовито и язвительно, в своём ли уме брат. А так — придётся подбирать слова.

— Не думаю, что это разумно, — негромко произносит он. — Оставить тебя здесь…

— Для меня здесь столь же безопасно, как в нашем доме, — отмахивается Хаширама. Как обычно. Глас разума бессилен.

— Здесь останутся хотя бы двое, — Тобирама, скрестив руки на груди, смотрит свысока на лежащего брата. Тот пожимает плечами и неожиданно легко соглашается.

Сожалеть, что не настоял на большем числе, уже поздно. Но хотя бы можно выбрать, кто останется: Тока, чьё мастерство в создании иллюзий признают даже Учиха, и, пожалуй, Сабуро со своей стихией земли.

Уже уходя, Тобирама думает, что совершает ошибку. Но объяснить это брату, дать ему понять, что это очередная его глупость, просто невозможно. Ошибкой было оставаться так долго. Должно быть, именно из-за этих размышлений дорога домой кажется такой короткой, а затишье в селении почти разочаровывает.

Время уходит. Хоронят погибших. На тело отца Тобирама смотрит почти равнодушно: не покидает беспокойстве о брате, и слишком много усилий нужно, чтобы отодвинуть чувства в сторону. Привычные действия, привычные распоряжения: иногда кажется, что это он должен был стать главой клана, а не Хаширама, он со своей осторожностью и предусмотрительностью. Обиды нет: он не столь талантлив, у него нет такого большого количества чакры и стихии дерева, он не столь ярок, не притягивает людей. Ему лучше оставаться в тени, быть опорой. Он — не солнце.

К ночи, когда нет уже никаких сил сохранять спокойствие, Тобирама уходит в дом и проваливается в уже привычное состояние полусна, когда только чужая чакра цепляет внимание. В селении тихо. Не давит, как перед грозой, а спокойно. Можно бы и самому уснуть, но эта мысль проскальзывает и снова уходить в тёмную муть. Нельзя, стоит быть настороже. Должно быть, Учиха предупредил своих союзников и теперь смеётся: оставил при себе самого ценного из шиноби клана Сенджу, с уникальной стихией, а остальных можно уничтожить.

Тобирама почти не удивляется, ощутив приближающихся врагов. Знакомая, знакомая чакра — Хагоромо. Пара мгновений, чтобы прийти в себе, чтобы одеревеневшее от долгой неподвижности тело снова стало послушным — и селение уже похоже на разворошенный муравейник. Предупредить, распорядиться, отвести всех, кто слаб, в укрытия, стащить туда немногие ценности, что были на поверхности. В бой.

Хагоромо не дошли до границ селения, их атаковали раньше. Огонь и сверкающие перья-лезвия обрушились дождём — и время расплылось, и происходящее стало кошмарным сном. Тобирама словно со стороны наблюдал за собой. Прыгал, уворачивался, бил и стряхивал кровь с клинка — и оценивал ситуацию, отстранённо и холодно. Привычная, удобная раздвоенность. Отсутствие эмоций. Ни тревоги, ни страха — только знание, как и когда действовать. Он успевал вмешиваться, появлялся именно там, где был нужнее всего, оберегал своих. Защищал селение. А шелестящий дождь лезвий всё падал, раня и убивая…

Он берёг чакру, старался ударить точно, тратя меньше сил. Усталость брала своё. Даже он начал ошибаться. А небо светлело, непроглядная тьма рассеивалась…

Тобирама осознаёт, что лежит на земле. Он не ранен, это всего лишь царапины, но ему холодно. Чакры осталось слишком мало, чтобы охватить всё поле боя. Зрение подводит. Кто ещё жив? Он смотрит на светлеющее небо, на медленно выкатывающееся из-за деревьев солнце и ждёт. Многие живы. Они все просто очень устали…

Он закрывает глаза, проваливается в мутный тяжёлый сон. Ощущает, как прикасаются к нему, понимает, что это свои, что его лечат, несут куда-то. Становится легко.

Если он справился — брат справится тоже?..