Странный дар (джен)

Даже тогда, когда сделано всё возможное, всё равно что-то может пойти не по плану. Боги смеются над ним, боги не любят Богиню-Кролика, не хотят отдавать свою власть.

Будет, обязательно будет иначе.

Зецу сидит в самой глубокой пещере и мерно раскачивается, и мысли теснятся в его голове. Стыдно — невыносимо. Он поклялся освободить мать, которая успела лишь дать ему жизнь, он подчинил себе главу клана Сенджу, потомка проклятого и проклинаемого Хагоромо, он нашёл яд, дорого заплатив за это, он проник в селение клана Учиха — и Мадара, на которого он возлагал столь большие надежды, всё равно не получил те глаза, какие были нужны. А казалось, это было столь близко, и даже Сенджу щедро одарил его своей чакрой. Это ведь было условием, чего же ему не хватило?

— Почему же не получилось? — скулит Зецу. — Почему, почему, почему?..

Он не может замереть на месте, он мечется от стены к стене чёрной размазанной кляксой. Сталкивается, размазывается по щербатому камню, но не чувствует боли: боль от очередного провала гораздо сильнее.

— Почему?!

Эхо вторит его крику, звенит, отражается от камней. Звуки дрожат и осыпаются ледяными каплями.

Зецу падает на колени в самом центре пещеры и долго смотрит на портрет. Что значит неумение рисовать для того, кто обладает идеальной памятью и не ограничен временем? Всего лишь терпение. Отшлифовать плиту из светлого-светлого камня. Медленно, мазок за мазком, перенести увиденное на ровный каменный холст. Неважно, сколько ошибок он сделал в процессе. Главное, что изображение матери вышло предельно точным. Она именно такая, какой он её увидел. Гордая, яркая, страшная и прекрасная в своём гневе. Кагуя. Мать.

— Прости меня за столь долгое ожидание, — тихий шёпот звучит молитвой, и голос шелестит, эхом отражаясь от стен. — Вы дали мне жизнь, Мама, я обязательно верну Вам свободу.

Снова накатывают воспоминания. Зецу гордится своей памятью, он снова и снова видит в мыслях, как оказывается побеждена мать. Женщина, слабая и прекрасная, против двух своих взрослых сыновей… Стоит ли удивляться, что она была побеждена ими? Нет, что она сдалась им? Она так любила обоих — а они её предали, и потомки их запятнаны этим предательством. Однажды, когда он добьётся своего, они все, все будут уничтожены.

Сладостны мечтания: видеть снова и снова, как они убивают друг друга, как в безумии своём перегрызают глотки, подобно диким зверям. Достаточно лишь подтолкнуть — и пожинать плоды, и видеть, как снова и снова брат предаёт брата. Нашептывать, подсказывать — пусть выживают сильнейшие. Только такие могут быть инструментом в его планах. Только такие.

Мысли становятся холоднее. Зецу снова думает о том, что ему следует делать. Выстраивает и обрушивает планы, тасует мысли, как колоду карт, протягивает цепочки причин и следствий. Опыт, много лет опыта — и кто сравнится с ним в умении создавать нужные случайности?

Становится легче. Снова приходит готовность действовать — и Зецу поднимается с колен. Последний, прощальный взгляд на портрет Матери. Он не знает, когда вернётся сюда снова, в это убежище, предназначенное только для него. Отсюда нет выхода на поверхность, оноглубоко под землёй, спрятано за тяжеловесными глыбами. Сюда, в это святилище, имеет право приходить только он. Только ему позволено видеть лик Матери.

Снова проникнуть в селение клана — легко. Эти глупцы не восстановили толком защиту, не разбежались по клановым убежищам, и ничто не мешает идти по улице, почти не скрываясь. Кто обратит внимание на скромную тень? Смотреть практически некому.

Дом главы клана — всё ещё самое целое здание селения. Гордые, гордые Учиха. Будто бы Хаширама Сенджу не предложил им свою помощь. Зецу был уверен — предлагал, и был готов сам всё восстановить, вырастить дома заново. Благоразумные Учиха: будто бы нынешний глава лесного клана не смог бы тогда оставить лазейки для себя.

Мысли послушно прыгают на более важные вещи, когда он видит тёмные силуэты за тонкой бумагой.

Нашептать, убедить Мадару, что он слепнет, подсказать ему единственно возможный выход, чтобы он своими руками убил брата. Это причинит ему боль достаточную, чтобы его глаза снова изменились. Зецу жалеет, что при таком решении он потеряет одного из тех, кто подходит, у кого достаточно силы и чакры, чтобы воплотить всю задумку.

А пока братья — о наивность! — обсуждают условия не мира, нет, всего лишь нейтралитета. Они так доверяют Хашираме, что уверены и в его людях? Это даже смешно.

Зецу совершает всего лишь одну ошибку и упорствует в ней. Его ведёт, как во сне.

Вот Мадара поднимает голову, уловив едва заметное поскрипывание пола, вот в его глазах изумление разворачивает узор мангекью. Зецу ничего не успевает сделать. Завороженный узором зрачков, он замирает и смотрит, смотрит, как шевелятся губы:

— Аматерасу.

И приходит боль. Зецу рвётся в мыслях, кричит, бьётся пойманной птицей, рвётся прочь из липкой паутины гендзюцу — его держат, и чёрное пламя окутывает его тело, как роскошные меха.

…пока от плоти не остаётся даже пепла.