Странный дар (джен)

Странная миссия, странный день — с самого утра, с полузабытого в первые же мгновения сна, странного и нелепого. Когда Хаширама пытается окончательно проснуться, в его комнату заходит брат и тормошит, и тянет.

— Быстрее, — говорит он, — отец не хочет ждать.

Раздражает, но Хаширама привычно гасит это чувство мягкой улыбкой. Одевается, расчёсывает отросшие волосы, собирая их повязкой, быстро ест. Обычно он позволяет себе медленно просыпаться, двигаться не как шиноби, а как улитка, но сегодня приходится спешить. Ощутив себя более-менее бодрым и готовым, Хаширама собирает оружие. В памяти всплывает вчерашний разговор: отец задумал какую-то особенную миссию, для которой ему нужны лучшие из Сенджу. Об остальном не было ни слова. Ясно только одно: будет бой. Странно, что отец молчит о том, с кем и где придётся сражаться. Неужели думает, что даже сын может предать?

Брат снова рядом, торопит, тянет. Кажется, что он всегда собранный и бодрый, всегда чем-то занят — тренировкой ли, расчётами к очередной технике или размышлениями. Хаширама отвлекается, вспоминая последние дни, и решает, что потом надо будет в очередной раз проверить его состояние. Как раз и повод будет: не только исцелит раны, но и заставит как следует отдохнуть, и в очередной раз постарается подправить зрение. Иначе не отловить — слишком упрям, почти как их отец. Но с ним можно разговаривать, он услышит и обдумает. Может, именно потому, что единственный младший брат.

Время. Все готовы. Они бегут. Не очень быстро, не тратя слишком много сил, но спешат. Хаширама сверяется с давно заученной картой и хмурится: их путь лежит на территорию клана Учиха. Так вот, значит, какова цель отца, вот с кем придётся сражаться. От одной мысли, что он снова встретит Мадару, становится тепло. Пусть они не могут говорить как друзья — они могут сражаться. О лучшем, чем он, сопернике, не стоит и мечтать. Интересно, чем он сегодня удивит? Никто из них не стоит на месте, и хочется верить, что он тоже не хочет убивать.

Хаширама останавливается быстрее, чем осознаёт приказ.

— Побудем здесь. Там, — отец указывает взмахом руки, — селение клана Учиха. Именно оно — наша цель.

Странно, но эти слова не стали неожиданностью для всех остальных. Об этом знают все, кроме него самого. Хаширама оглядывается на брата, тот едва заметно качает головой. Выходит, для него это тоже новость. Хочется возмущаться, кричать, обида душит, но вместо этого Хаширама, как и отец, присаживается на землю и мягко улыбается. Сейчас не время для этих эмоций. Для них никогда нет времени.

Отец смотрит скорее с одобрением. Похоже, он ожидал иного, чем это спокойствие. Горько.

— Именно сегодня ты станешь главой клана, — сообщает Буцума. — Для меня настало время уйти в сторону.

Хаширама пытается возразить, но отец не намерен его слушать. Он никогда не хочет его слушать, даже не делает вид, что пытается понять. Придётся снова молчать, как и следует делать сыну. Брат пристально смотрит, и это кажется ободрением и поддержкой. Он на его стороне, всегда, что бы ни случилось.

— Я сделаю тебе славный подарок: сегодня удастся уничтожить клан Учиха, — отец доволен и горд собой, своим решением. — Я подарю тебе будущее без войны с ними.

Хочется скрипеть зубами, протестовать, как тогда, в детстве, когда умер Каварама. Хаширама рад скрестить клинок со своим бывшим другом, но никогда, никогда, никогда не хотел его убивать. Ни Мадару, ни его брата. Для отца это неважно. Он видит лишь такой способ окончить эту войну. К их разговору прислушиваются остальные. Хаширама замечает: они понимающе переглядываются, они всё знают. И как отец смог сохранить всё в тайне от него?.. Почему никто даже не намекнул? Так сложно сдвинуть в сторону гнев и обиду, но это необходимо сделать.

— Но разве мы сможем победить? — Хаширама чуть медлит, подбирая слова. — Не лучше ли не вступать в этот бой и не ослаблять наш клан?

Снисходительный взгляд отца злит даже сильнее, чем необходимость ему подчиняться. Пришлось принять мысль, что перечить главе глана — непростительная глупость, но это не значит, что она не будет однажды отброшена в сторону.

— Большинство из них сейчас должны быть ослаблены ядом. Всё, что мы должны сделать, — просто добить их.

— Ядом? — переспрашивает брат. Хаширама смотрит на него с благодарностью: нужно узнать больше.

А мысли летят быстрее куная. Похоже, отец до сих пор думает, что он попытался бы найти способ предупредить друга. И он прав. Даже если Мадара отказался от их дружбы и от их общей мечты — это не значит, что он и его клан заслуживают такое.

Отец кивает, говорит с такими интонациями, будто пребывает мыслями далеко отсюда:

— Скоро должен появиться наш союзник. Он скажет, когда лучше напасть. А пока — ждём. Проверьте оружие, если нужно. Скоро на это не будет времени.

Тобирама склоняет голову, касается земли кончиками пальцев и замирает, прислушиваясь. Хаширама не отводит от него восхищённого взгляда. Брат сейчас наверняка может охватить своим вниманием даже часть селения Учих, от которого они сейчас держатся поодаль. Это кажется невероятным и столь же удивительным, как хрупкий росток в собственных ладонях, который за считанные мгновения может стать огромным деревом. Тобирама со всеми своими техниками — такой же росток. Хотя, наверное, колючий — и эта мысль заставляет тепло улыбнуться. Брат не может не восхищать. И пусть он уже неплохо владеет мечом — его хочется защитить.

Рядом — руку вытяни — появляется некто. Вот только что его не было — и вот он уже есть, будто соткался из воздуха, будто тени сгустились в его невысокую фигурку, и в руке сам собой появляется кунай.

— Наш союзник, — говорит отец, жестом запрещая атаковать.

Брат морщится. Хаширама озадачен: он, конечно, не сенсор, как младший, но должен ведь был почувствовать приближение чужака? И почему сейчас чужак ощущается скорее как пустое место? Неужели он настолько хорошо умеет скрывать свою чакру? Это не может не настораживать, как и тот непонятный способ, которым это существо оказалось здесь. Брат наверняка думает о том, что сегодня существо на их стороне, а завтра с такой же лёгкость решит отравить.

Хаширама разглядывает этого союзника с чувством брезгливости. Закутанный в плащ, прячущий лицо за широкой шляпой и воротником, невысокий, будто ребёнок. Только и разглядеть можно, что кожа тёмная, может, чёрная, а глаза — жёлтые, светятся в полумраке. Человек ли это? Существо. Неприятное. И двигается оно странно, словно без костей. Широкие рукава скрадывают это впечатление, но не скрывают полностью.

— Все отравлены, я проверил, — голос под стать внешности. Как скрежет с визгливыми нотками, перетекающий во вкрадчивое мурлыканье. — Можете атаковать, селение упадёт в ваши руки, как перезревший плод.

Последняя фраза его забавляет, оно посмеивается — и продолжает говорить. Долго. Его слова убеждают в чём-то, завораживают, лишают воли, но они — бред. Хаширама пытается вслушиваться, путается в интонациях, трёт лицо, оглядывается — застывает. Все вокруг смотрят и слушают, и даже отец, упрямый и несговорчивый, кажется марионеткой. Он поступит именно так, как велит этот его союзник, и становится страшно.

Кажется, будто само это решение — уничтожить чужой клан — не принадлежит отцу. Что он, несмотря на свою ненависть, несмотря на те слова об уважении к врагу, не захочет убивать всех, даже совсем маленьких детей. Хаширама понимает, что если останется жив хоть кто-то — он станет мстить, но от этого не легче. Так просто не должно быть. Дети не должны страдать от конфликтов взрослых.

Получается ли, что виноват этот загадочный союзник? Хаширама пытается незаметно заглянуть под капюшон, разглядеть больше, но тут, похоже, нужен шаринган. Но и без него ясно, что его слова не могут быть просто словами. Они подчиняют, и совершенно непонятно, как развеять эту технику.

— Время, — вдруг говорит Тобирама, и будто иллюзия слетает, будто все просыпаются.

— Пора, — соглашается отец. — Убивайте всех, кого увидите.

— И детей? — вскидывается Хаширама. — Даже детей?..

Отец хмурится. Кажется, что он снова ударит, как и тогда, когда умер Каварама, как и много раз после этого.

— Пощадить ребёнка — дать ему шанс вырасти, — говорит он тяжело и веско. — Вырастет — захочет мстить.

Хаширама растерянно оглядывается на остальных — они отводят взгляды. Тоже стыдятся? Или не хотят понимать его возмущение? Это уже не столь важно. От мелькнувшей мысли становится светло и спокойно, удивительно спокойно.

— Оставьте их всех мне, — с улыбкой просит он. — Я разберусь с ними.

Тобирама смотрит с лёгким удивлением, щурится — и приподнимает бровь, вдруг поняв. Но молчит. Отец хлопает по плечу, одобряя такое решение.

И по его приказу, по его жесту на чужое селение обрушиваются техники. Земля проваливается под домами, перемалывает, перетирает, вода проламывает стены и крыши, давит, мутнеет от крови и грязи. Кто-то использует пламя — и то немногое, что оставалось целым, вспыхивает, как тонкая сухая бумага. И ничего — в ответ. Учиха слишком слабы, чтобы защищаться.

Хаширама последний. Он озирается: существо исчезло столь же неожиданно, как и появилось, его нигде нет. Нет и желания сражаться. Уничтожение клана, из которого его самый близкий друг, — не тот дар, который хочется принять.

Поэтому он молча бредёт по улицам, не решаясь ни подчиниться воле отца, ни пойти против него. Его словно никто не замечает, никто из Учиха не пытается атаковать. Они все уходят с его пути.

Нет ничего ценнее возможности восстановить силы после тяжёлой миссии. Даже желание тренироваться, стать ещё сильнее, достичь большего мастерства уходит в сторону. Отдых измученному телу — дело куда более важное. Мадара не думает о себе, но опасается, что мелкий снова попытается перенапрячься. Приходится высыпаться и самому, не давая повода спорить. И лечь спать — просто рухнуть, провалиться в чёрную муть без снов. После того, как его глаза изменились, он перестал помнить сны.

Нет ничего хуже раннего пробуждения, когда только-только прилёг — и вот уже утро, и тело, тяжёлое и застывшее, кажется чужим. Так казалось раньше.

Сейчас Мадара просыпается от криков и запаха гари, вскакивает быстрее, чем осознает происходящее, озирается, хватает оружие — на доспехи уже нет времени, он и Изуна едва успевают выпрыгнуть через окно на улицу. Крыша рушится с шумом и треском, дом складывается в себя, пламя вспыхивает ярче. Приходит осознание, что чакра непослушна, как в первые дни обучения. Кажется?..

Мадара тратит несколько мгновений, чтобы сбить искры с волос, и оглядывается: здесь только они вдвоём, живых рядом нет. Только мёртвые. Он улыбается, видя знаки Сенджу на доспехах мертвецов: что бы ни случилось, Учиха всегда способны убивать.

И всё же он непозволительно отвлёкся, не замечая врага. Первый порыв — сразу же использовать сусаноо. Чакра не слушается, кажется даже, что он вообще забыл всё, раз складывает печати — и никакого эффекта. А Сенджу слишком близко. Смирившись с невозможностью использовать техники, Мадара хватается за меч. Изуна успевает атаковать первым. Бросить кунай и промахнуться на таком расстоянии невозможно, враг уже мёртв, когда налетает на клинок. Брезгливо стряхнуть с него труп, вытереть об чужую одежду. Это было слишком легко.

— Я тоже не могу использовать техники, — тихо говорит брат, подбирая кунай. — Наверное, нам следует уйти отсюда.

— Сбежать, поджав хвост? — Мадара одаривает его гневным взглядом. — Бросить свой клан?

— Я вряд ли смогу сражаться, — мелкий будто и не понимает, сколь неприемлемо его предложение. — Нам повезёт, если мы сможем уйти.

Повезёт… Мадара смотрит на брата. Внимательность не оставляет и без возможности использовать шаринган: Изуна бледнее, чем обычно, прикусывает губы, слишком напряжён. Придётся согласиться, он верно оценивает свое состояние.

— Ты прав, — неохотно признаёт Мадара. Он морщится, прислушивается — и дёргает брата в сторону, вынуждая прятаться. Вовремя: мелкому не следует сейчас вступать в бой, можно только смотреть. Сам же держится наготове.

— Отец, — шепчет Изуна. — Он не сможет…

— Мы ничем ему не поможем. Будь готов.

Мадара выжидает, смотрит, не отрываясь, как сражаются отец и Сенджу Буцума. Его удивляет, что последний не использует никаких техник, но у него всё равно преимущество. Чакра усиливает удары, чакра поддерживает силы, а отец уже измотан боем. Но и враг изранен: на нём почему-то нет доспехов, и это настораживает. Клон? Иллюзия честного боя? Не от Сенджу. Должен быть подвох, и только это, да ещё и необходимость присмотреть за младшим, может сдержать.

И всё равно нет никаких сил оставаться на месте, когда отец падает. Рывок, пара мгновений бега, удар. Буцума успевает обернуться, он улыбается, глядя в сторону, даже не пытается защититься — Мадара отскакивает, выпуская из рук меч. Шиноби, даже смертельно раненый, всё равно опасен.

Сразу приходит оправдание: не попытался бы убить — было бы сложнее уйти.

Не клон — и месть свершилась. Враг захлёбывается кровью, падает рядом с телом отца, корчится. Мадара не отрывает взгляда, тяжело дышит. Его гнев утихает, смиряется, как пламя, как горячие угли в пепле и золе. Он тлеет. Надо уходить. Изуна держится за спиной, и он первым замечает нового врага, трогает за плечо. Мадара поднимает голову — и застывает на мгновенье, и хватается за рукоять, дёргает застрявший в кости меч, и стряхивает чужую кровь.

— Я не стану нападать, — Хаширама подходит ближе, держит руки на виду. Его глаза кажутся чёрными. — Я всё еще верю в нашу дружбу…

Верит в дружбу? После всего, что сделали его люди? Мадара оглядывается. Тело отца, почерневшие, пылающие дома… Младший брат за спиной, держится за плечо. И без шарингана видно, насколько ему сейчас плохо, хоть мелкий и пытается это скрыть. Снова вспыхивает ярость, бессильная и бесполезная, и он требует, цедит слова:

— Останови это.

Хаширама виновато смотрит, склоняет голову — и земля проминается под ним. Его чакра — чудовищная, давящая — накрывает удушливым облаком всё селение. Мадара едва успевает подхватить брата, но и сам с трудом стоит на ногах. Сейчас особенно хочется убивать…

А Сенджу складывает печати — и дерево уносит его вверх. Голос звучит негромко, но слышно так, будто он стоит совсем рядом

— Прекратите бой. Сенджу и Учиха, прекратите сражаться. Таджима и Буцума мертвы. По моему слову и слову Мадары — перемирие. Всё, кто жив, — идите в центр селения. Помогите раненым.

Хаширама спрыгивает вниз, и морщинистая кора дерева рассыпается пеплом, уходит в землю.

— Что ты собираешься сделать? — хмурясь, спрашивает Мадара.

— Я хочу исправить то, что сделал мой отец, — мягко улыбается этот Сенджу. — Я хочу всех вылечить. Я уверен, что справлюсь с этим ядом.

— И какова цена твоей помощи?

Он оборачивается, долго смотрит в глаза.

— За подобное неправильно требовать плату.

— Ты не ответил на мой вопрос, — Мадара немного злится, что не может использовать шаринган, но внимательности и так хватает, чтобы видеть ясно даже не эмоции — чужие мысли. В словах этого Сенджу сейчас нет фальши.

— Ты ведь помнишь нашу мечту? Ты… не отрёкся от неё на самом деле? — неуверенность в голосе заставляет содрогнуться. Это невыносимо неправильно, Хаширама не должен быть таким. — Я хочу мира между нашими кланами.

— Это невозможно, — холодно говорит Мадара, отгораживается скрещенными руками. — Никто не согласится, особенно сейчас. Только не после того, как вы уничтожили то, что нам дорого.

— Я думаю, Учиха будут благодарны за лечение. Сенджу… — он отводит взгляд, говорит так, будто пытается убедить самого себя. — Мой клан по-особенному относится ко мне, меня уважают. Теперь они поступят так, как того хочу я.

— Из-за мокутона? — Мадара фыркает. — Ты наивный. Даже мангекью не даёт подобной власти.

Хаширама пожимает плечами.

— Идём.

Где-то на половине пути они встречают Тобираму. Мадара замечает жесты, которыми обменялись Сенджу, но куда больше его заботит Изуна. Младший улыбается, увидев своего противника, но он слабеет. Приходится замедлять шаг.

Вопреки ожиданиям, здания в центре почти не тронуты. Там — самое ценное. Архивы, в которых есть всё, запасы, деньги… Шанс снова выжить и остаться независимыми. Становится немного легче.

Мадара помогает Изуне присесть, опираясь спиной на стену, и оглядывается, и долго смотрит на своих людей. Их осталось меньше, чем он надеялся, и рука крепче сжимает меч. Хаширама может быть сколь угодно хорош, но сейчас он просто не сможет увернуться от удара в спину. Всего лишь один удар, чтобы отомстить за всех сразу, чтобы лишить клан Сенджу самого ценного из них.

А Хаширама спокойно сидит на земле, и его плечи расслаблены. Он не ждёт нападения, он по-прежнему считает его своим другом, и это … обезоруживает. Даже тлеющая ярость становится тише. В конце концов, если и убить его — придётся сражаться с остальными. Сейчас на это нет сил.

— Подходите по одному, — командует Хаширама. — Я вылечу всех.

Мадара, стоящий с оружием за его плечом, — убедительная гарантия безопасности. Учиха подходят ближе — и Хаширама действительно лечит каждого.

Мелкий, успевший чуть отдохнуть, встаёт и подходит ближе, касается руки, снова крепко сжимая пальцы. Разговор без слов: ещё не время убивать, ещё не все соклановцы готовы к бою. Хорошо, что брат рядом, только он всегда может успокоить.

Черёд доходит до детей, и от сдерживаемой ярости дрожат руки. Можно сколько угодно рассуждать об уважении к врагу, о том, что следует убивать даже младенца, если в его колыбели есть оружие, но что в действительности может сделать настолько маленький ребёнок? Даже они оказались отравлены, даже среди них есть раненые. Мадара знает, что Буцума привёл своих не сражаться, а убивать, помнит, что Хаширама хочет мира, но это не значит, что он когда-нибудь назовёт Сенджу своим другом снова.

Изуна почти висит на руке, удерживая от глупостей, и это возвращает к реальности. Последняя… Остались только эта девочка, младший брат и он сам.

Мадара смотрит на её лицо. Взгляд цепляется за мелочи: пятно сажи на щеке, выбившуюся из косички прядь, ссадину на локте. Юмико, маленький сенсор — память подсказывает, как она подглядывала во время тренировок. Лишь бы не думать, не замечать, что она уже не дышит. Её слишком поздно принесли сюда, ей нельзя помочь — Хаширама не хочет смириться с тем, что она мертва. Сияние вокруг его ладоней вспыхивает ярче, тело девочки вздрагивает. Раз за разом. Это невыносимо. Сенджу не прекращает попыток вернуть ей жизнь долго, очень долго, и Мадара кладёт ладонь ему на плечо, крепко сжимает пальцы.

— Хватит уже, — слова на вкус такие же, как пепел. — Это бесполезно…

Хаширама вздрагивает и медленно оборачивается, опускает руки. Собственное изумление, отражённое в чужих зрачках, выглядит странно. Он медленно закрывает глаза, склоняет голову.

Хаширама спокоен. Это спокойствие застыло маской — и оно ужасает. Как и тогда, когда они встретились у реки, по его лицу текут слёзы, но сейчас он их словно не замечает.

Мадара делает шаг в сторону, не отпуская брата. Сейчас не удаётся поддерживать иллюзию того, что младший стоит сам — но это и неважно. Важно то, что Хаширама, позволивший себе лишь убрать с лица прилипающие волосы, подходит ближе.

Изуна быстрый, Мадара едва успевает перехватить его руку, сжимает запястье так, что тот роняет кунай. Брат напряжён — и Мадара тянет его руку за спину, почти до боли, тут же замирая, когда младший едва заметно морщится. Наверное, это можно назвать предательством. Хаширама протягивает руку — Изуна закрывает глаза. Он расслаблен, и от этого почти физически больно. Страшно не оправдать такое доверие, страшно не суметь защитить сейчас.

Сенджу лечит его. Мадара наблюдает, почти не дыша. Изуна бледнеет, он уже не стоит сам на ногах, его челка прилипает к лицу. Прикосновения Хаширамы кажутся лёгкими, почти невесомыми. Он сосредоточен. Часто дышит, облизывает губы, под съехавшей повязкой видно, как мелко дрожит жилка на виске. Взгляд соскальзывает дальше, туда, где среди остальных Сенджу стоит хмурый Тобирама.

— Всё, — Хаширама опускает руку, пошатывается, но всё же может удержаться на ногах. Снова облизывается. Быстро, не замечая этого. — Остался ты.

Мадара усаживает брата у стены, давая опору. Изуна всё ещё бледный, кажется спящим. Хочется думать, что и в самом деле спит. Он убирает волосы с лица младшего, всматривается, вслушивается. Подвоха нет, с братом действительно всё хорошо, и эта простая мысль заставляет немного расслабить плечи.

Когда Хаширама тянет к нему руку, его пальцы мелко дрожат. Его чакра ощущается слабо, но она приятна. Это почти как дышать прохладой после дождя, когда долгое время была засуха, как очнуться после долгой болезни, как напиться вкусной воды после изматывающей тренировки, чистой и холодной, как…

Мадара ловит себя на том, что едва заметно улыбается, снова слушая, как Хаширама говорит о мире и требует, нет, просит своих людей помочь клану Учиха.

Когда он перестанет быть таким наивным — это будет уже не он.

Хаширама — большой дурак. Ему плевать на дар отца, ему плевать, скольких убили Учиха, ему плевать, что Мадара стоит за его спиной с мечом. Он просто сидит и лечит, и выкладывается на полную, и даже его чакры едва хватает, чтобы вылечить всех.

И спорить — себе дороже. Тобирама знает: сейчас брату бесполезно что-либо говорить, он всё равно поступит по-своему. Остаётся только стоять в стороне, наблюдая, как он творит глупости. Это злит, и даже хвалёный самоконтроль не позволяет унять эту злость. Какой же он всё-таки дурак… Наверное, только из-за древесных техник отец назвал Хашираму следующим главой клана — и с ним все согласились, даже старейшины.

Лечение почти закончено. Последний. Наблюдая, как брат прикасается к демону Учих, Тобирама потихоньку сдвигается ближе. Он знает, он чувствует, что старший вскоре просто рухнет. Потратить так много чакры — чересчур даже для него.

Вот Хаширама делает шаг назад, поворачивает голову к ним. Тобирама не слушает его, и так зная, что он хочет сказать, всматривается в лицо, щурится. Солнце слишком яркое, светит в глаза, мешает видеть. И всё равно не может помешать метнуться вперёд, подхватить, не позволяя рухнуть на землю.

— Ну вот, чакраистощение, — тихо шипит он, поднимает голову, замечая движение — и жмурится, отворачиваясь. Мадара снова может использовать шаринган, даже мангекью, и это значит, что у всех Сенджу большие проблемы, с которыми сейчас придётся справляться отнюдь не Хашираме. Бой неизбежен. Признаться, на месте Учих и он сам не спешил бы проникаться чувством благодарности.

— Тобирама, — спокойный, звучный голос.

Мысли вскачь: недоработанная техника не даст сбежать, а законченных новых сюрпризов пока ещё нет. Разве что драконом приложить…

— Можете воспользоваться нашим гостеприимством и передохнуть, — с лёгкой насмешкой продолжает Мадара, указывая на обгоревшие дома. Шаг ближе. В руках Учихи нет оружия, он уже где-то оставил свой меч, но это не делает Демона менее опасным. Он останавливается на расстоянии вытянутой руки, долго смотрит в лицо Хаширамы, и его глаза темнеют.

Тобирама всё ещё сомневается. Мадара молчит, и это убедительнее любых слов.

— Хорошо.

— Возможно, вам стоит поспешить вернуться в своё селение, — негромко говорит Учиха. — Вести разлетаются быстро, думаю, кто-нибудь захочет напасть, может быть, даже из числа наших союзников.

Два мгновения. Так вполне может быть, но уходить — тащить с собой измотанного Хашираму, давать возможность ударить в спину. Оставить брата здесь — глупость, о которой не стоит и думать. Пусть Хаширама и уверяет, что иллюзии шарингана его не берут, но есть большая разница в воздействии на поле боя и в куда более спокойной обстановке, когда он совершенно беспомощен.

— Нет.

Мадара легко смиряется с отказом и жестом приглашает в дом. Традиционные извинения проходят мимо внимания, как и затверженные с самого детства ответы. Гораздо важнее удобно устроить брата и проследить, чтобы он оставался в безопасности. И внимательно вслушиваться: дар сенсора не обманет.

Чужой клан — там, снаружи. Суетятся, носятся по селению. Свои… Кто рискнул помочь — и странно, что от этой помощи не отказываются, кто держится поодаль от всей этой суматохи. Вот совсем как он.

Тобирама сидит в удобной позе, прикрыв глаза. Вслушивается. Вот так, с печатью концентрации, с уверенностью, что атаковать сразу всё-таки не будет никто, наблюдать легко. Это занятие даже умиротворяет. Минимум чакры, полудрёма, рядом брат и младший Учиха. Восхитительно уязвимый. Добить бы — но ему ли потом сражаться с Мадарой?

Подумай о демоне — вот и он. Вваливается в дом и, не обращая внимания на Сенджу, сразу идёт к брату, присаживается рядом. Тобирама отводит взгляд: всё-таки хоть в чём-то они одинаковы.

— Что клан Сенджу думает о перемирии? — любопытствует Мадара. Сейчас он похож на человека, насторожен — но не более.

Странный вопрос. Тобирама искоса смотрит на всё ещё спящего брата, Учиха замечает взгляд:

— Ты ответишь точнее, чем он. Хаширама иногда… слишком наивен.

— Он слишком силён, чтобы его слова можно было игнорировать, — Сенджу подчёркнуто медленно меняет позу. Так не вскочить сразу — зато нет впечатления расслабленности. — Тем, кто против, придётся смириться с его решением.

— Вот как, — вяло удивляется Учиха. — Он всё-таки смог исполнить своё обещание.

Тобирама отстранённо замечает слабое раздражение. Он совершенно, категорически, абсолютно не понимает, что ему хочет втолковать этот демон и почему он вообще разговаривает с ним, а не с братом. Не ему, младшему, принимать решения, и не факт, что старший соизволит прислушаться к советам.

— Когда мы были детьми, — он бросает быстрый взгляд на шевельнувшегося Хашираму, и едва улыбается, — мы мечтали построить селение, где будут жить оба наших клана. И чтобы никто не мог отправить детей на опасные миссии.

Тобирама наклоняет голову к плечу, выражая слабый интерес, и старается смотреть в пол. Кто знает, может, Учиха уже достаточно восстановился, чтобы не только на несколько мгновений активировать мангекью, но и поймать в иллюзию. Выяснять это нет никакого желания.

— Я хочу знать, что ты, его брат, думаешь об этой мечте

Ответ действительно важен для демона. Это ясно по хрипловатому голосу, по позе, по тяжёлому, липкому взгляду. Не видно отблесков шарингана — но кажется, что Учиха готов выпотрошить, вытащить все потаённые мысли. Омерзительно. Особенно потому, что эта мечта принадлежит не только брату — и обидно, что Хаширама разделил её с этим демоном.

— Сомневаюсь, что людям так легко удастся забыть века ненависти. Для прочного мира слишком многие погибли, слишком многие захотят мстить, — осторожно замечает Тобирама. — Даже если могло бы быть иначе, этот день перечеркнул всё.

— Учиха умеют быть благодарными, — вкрадчиво, со странной интонацией произносит демон. — И ты сам сказал, что твой клан подчинится решению Хаширамы.

— Это не означает, что Сенджу не будут пытаться поступить иначе, — он щурится, всё-таки решив придержать при себе язвитительные слова. — Ненависть вспыхнет снова. Это неизбежно.

Учиха кивает, снова глядя на Хашираму, и, словно потеряв интерес к беседе, резко меняет тему:

— И всё же подумай. Сейчас идеальный момент, чтобы напасть на вас. Те, кто остались, разве смогут защититься?

Тобирама хмурится. Вроде и прав этот Учиха, стоит возвращаться, но что делать с братом? Поверить этому показному миролюбию? Похоже, и в самом деле придётся нести. Все остальные уже достаточно отдохнули, один он почти без чакры. И только сейчас Тобирама замечает, что брат очнулся. Пытается приподняться, оглядывается — и снова улыбается. Снова эта его мягкая улыбочка, и как же она раздражает, не верится просто, что можно быть таким всепонимающим…

— Мадара прав. Возвращайся в наше селение, — Хаширама опирается на локоть и почти сразу снова валится без сил. — А я останусь здесь. Есть, что обсудить.

Тобирама косо смотрит на Учиху и почти сразу отводит взгляд. Если бы не его присутствие, уже поинтересовался бы ядовито и язвительно, в своём ли уме брат. А так — придётся подбирать слова.

— Не думаю, что это разумно, — негромко произносит он. — Оставить тебя здесь…

— Для меня здесь столь же безопасно, как в нашем доме, — отмахивается Хаширама. Как обычно. Глас разума бессилен.

— Здесь останутся хотя бы двое, — Тобирама, скрестив руки на груди, смотрит свысока на лежащего брата. Тот пожимает плечами и неожиданно легко соглашается.

Сожалеть, что не настоял на большем числе, уже поздно. Но хотя бы можно выбрать, кто останется: Тока, чьё мастерство в создании иллюзий признают даже Учиха, и, пожалуй, Сабуро со своей стихией земли.

Уже уходя, Тобирама думает, что совершает ошибку. Но объяснить это брату, дать ему понять, что это очередная его глупость, просто невозможно. Ошибкой было оставаться так долго. Должно быть, именно из-за этих размышлений дорога домой кажется такой короткой, а затишье в селении почти разочаровывает.

Время уходит. Хоронят погибших. На тело отца Тобирама смотрит почти равнодушно: не покидает беспокойстве о брате, и слишком много усилий нужно, чтобы отодвинуть чувства в сторону. Привычные действия, привычные распоряжения: иногда кажется, что это он должен был стать главой клана, а не Хаширама, он со своей осторожностью и предусмотрительностью. Обиды нет: он не столь талантлив, у него нет такого большого количества чакры и стихии дерева, он не столь ярок, не притягивает людей. Ему лучше оставаться в тени, быть опорой. Он — не солнце.

К ночи, когда нет уже никаких сил сохранять спокойствие, Тобирама уходит в дом и проваливается в уже привычное состояние полусна, когда только чужая чакра цепляет внимание. В селении тихо. Не давит, как перед грозой, а спокойно. Можно бы и самому уснуть, но эта мысль проскальзывает и снова уходить в тёмную муть. Нельзя, стоит быть настороже. Должно быть, Учиха предупредил своих союзников и теперь смеётся: оставил при себе самого ценного из шиноби клана Сенджу, с уникальной стихией, а остальных можно уничтожить.

Тобирама почти не удивляется, ощутив приближающихся врагов. Знакомая, знакомая чакра — Хагоромо. Пара мгновений, чтобы прийти в себе, чтобы одеревеневшее от долгой неподвижности тело снова стало послушным — и селение уже похоже на разворошенный муравейник. Предупредить, распорядиться, отвести всех, кто слаб, в укрытия, стащить туда немногие ценности, что были на поверхности. В бой.

Хагоромо не дошли до границ селения, их атаковали раньше. Огонь и сверкающие перья-лезвия обрушились дождём — и время расплылось, и происходящее стало кошмарным сном. Тобирама словно со стороны наблюдал за собой. Прыгал, уворачивался, бил и стряхивал кровь с клинка — и оценивал ситуацию, отстранённо и холодно. Привычная, удобная раздвоенность. Отсутствие эмоций. Ни тревоги, ни страха — только знание, как и когда действовать. Он успевал вмешиваться, появлялся именно там, где был нужнее всего, оберегал своих. Защищал селение. А шелестящий дождь лезвий всё падал, раня и убивая…

Он берёг чакру, старался ударить точно, тратя меньше сил. Усталость брала своё. Даже он начал ошибаться. А небо светлело, непроглядная тьма рассеивалась…

Тобирама осознаёт, что лежит на земле. Он не ранен, это всего лишь царапины, но ему холодно. Чакры осталось слишком мало, чтобы охватить всё поле боя. Зрение подводит. Кто ещё жив? Он смотрит на светлеющее небо, на медленно выкатывающееся из-за деревьев солнце и ждёт. Многие живы. Они все просто очень устали…

Он закрывает глаза, проваливается в мутный тяжёлый сон. Ощущает, как прикасаются к нему, понимает, что это свои, что его лечат, несут куда-то. Становится легко.

Если он справился — брат справится тоже?..

Спать хочется — но что-то рядом настолько не так, что невозможно уснуть. Мысли — как большие вялые рыбины. Даже они не слушаются — и сложно, сложно, сложно сосредоточиться. Надо. Память неохотно позволяет им выплыть из глубины. Изуна помнит: в селение пришли враги. Он должен быть рядом с Мадарой. Кто, кроме него, убережёт от удара в спину?

Рядом разговаривают. Слова непонятны, голоса узнаваемы — двое смеются. Брат очень давно не смеялся. Кто с ним? Кажется, будто этот незнакомец чувствует себя здесь как дома — но его чакра имеет непривычный и странный оттенок. И всё-таки — знакома.

С-сенджу. Один из их клана, вечный противник брата. Изуна помнит техники, помнит лицо — но не имя. Неважно.

— Очнулся? — чужой голос, чужое прикосновение, чужая чакра. Враг, рядом. Сложно даже поднять руку — хочется ударить.

— Ты настолько мне доверяешь? — брату весело, хоть в его голосе и слышится недоумение. — Снова свалишься.

Пренебрежительное фырканье. Становится легче от чужих прикосновений и чужой чакры. Лечит — и это хорошо, это даже заставляет чуть улыбнуться. Приятно. Изуна открывает глаза и застывает, видя над собой одного из Сенджу. Ударить? Не время, нет сил, нельзя. Брат успеет, он за спиной врага. И всё равно хочется отползти, отшатнуться, раз уж не в силах атаковать. Нельзя — тоже. И поэтому он просто не отводит взгляд от спокойного чужого лица. Пожалуй, он впервые видит шиноби из этого клана столь близко — и не в бою, спокойным и расслабленным. Это странно — и надо наконец заставить мысли снова стать ясными и слушать.

— Я уйду утром, — враг оборачивается к брату. Удачный момент, чтобы вцепиться в горло, Изуна уверен, что успеет, несмотря на сковывающую всё тело слабость, но медлит. От этого желания лучше будет отказаться.

— У нас есть время поговорить, — брат подходит ближе, усаживается. Можно подумать, что он вообще не считает этого Сенджу за врага. Или настолько уверен в своей силе? Изуна думает о том, сколь чудовищно давит его чакра, и зябко ёжится, обнимает себя руками.

— М? — тот наклоняет голову. — Я уже понял, что одно селение нам не построить.

— Верно. Только не после того, что сделали твои люди. Не после того, как вы разрушили моё селение…

Сенджу приподнимает ладони, и Мадара умолкает.

— Это сделано по приказу отца… Я пытался заставить его отказаться от этого решения.

Брат наклоняется чуть вперёд, его зрачки алеют — Изуна отводит взгляд, смотрит на руки Сенджу — и в лицо. Его дело — слушать, и слушать внимательно, оценивая искренность, думая о последствиях.

— Рассказывай.

И Сенджу рассказывает. Короткими, обрубленными фразами. И всё же Изуна ловит себя на ощущении, что он пытается оправдаться. Что виной тому? Так ли это? Голос ровный и спокойный, на губах — приклеившаяся полуулыбка, тело расслаблено… Выдаёт взгляд. Хаширама — наконец-то вспомнилось его имя! — смотрит виновато.

— Тогда я сказал, что с детьми разберусь сам, — он приподнимает подбородок, смотрит без страха в лицо Мадары и сейчас уже серьёзен. Голос звучит до странности хрипло — Я не хотел, чтобы их убивали, надеялся, что смогу спасти.

Он замолкает — брат спрашивает, делая вид, что и не слышал последних фраз:

— Кто вам помог?

— Я не знаю, как зовут этого «союзника». Он — странный. Его приближение не почувствовал даже мой брат. Появился как из ниоткуда. Выглядит похожим на ребёнка, кажется, будто у него нет костей, — Сенджу прикрыл глаза. — И его слова… Вам нужно поймать взгляд, чтобы противник попался в иллюзию, его же достаточно просто услышать.

— Лжёшь, — протестует Изуна. Он уже не сомневается, что успеет защититься, да и брат рядом, — и ничуть не прочь потратить время на разговор.

— Разве шаринган не позволяет вам читать не только техники, но и мысли? — Сенджу чуть наклоняет голову к плечу и улыбается. Как же это злит…

— Мы не Яманака, — фыркает брат. — И я сомневаюсь, что ты говоришь правду.

Сенджу пожимает плечами.

— Хорошо, — он сплетает пальцы, — вам решать, верить мне или нет. Что будем делать с враждой между нашими кланами?

Изуна впервые видит брата настолько неуверенным. Мадара медлит с ответом, а сам он всё ещё не рискует снова влезать в разговор старших.

— Я не хочу, чтобы нам приходилось сражаться, — продолжает Сенджу. — Не хочу. Понимаешь?

— Предлагаешь заключить мир?

— Хотя бы перемирие. Нейтралитет. Мадара… Ты ведь сможешь удержать свой клан от мести? Хотя бы сейчас…

— Ты запретишь своим нападать?

Сенджу кивает, говорит едва слышно:

— Да. И я хочу договариваться, а не сражаться.

Они молчат. Враг сидит, прикрыв глаза, на его лице — безмятежность. Сколько бы ни приглядывался, не удаётся рассмотреть хотя бы тень страха. А чакры у него мало, это чувствуется, на бой не хватит — только попытаться уйти. И старший брат, похоже, готов позволить ему это сделать.

Шорох одежды — Сенджу меняет позу, Сенджу смотрит на них. Понимает, что ему пора покинуть селение?

— Брат, — Изуна вовсе не хочет так легко отпускать врага, — было бы справедливо, если бы он испытал ту же боль, что и мы.

Мадара кивает, негромко соглашается. Сенджу смотрит на них с лёгким непониманием. В его позе — покорность, на лице — вина, и это чувство не кажется фальшивым. Так ли он защищён от иллюзий? Тень зрачка перетекает в узор мангекью, и это притягивает взгляд врага — заворожённый, изумлённый, растерянный.

— Цукиёми, — шепчет Изуна, и мир вокруг меняется, выцветает, выгорает.

Враг оглядывается, не изменяя своей мягкой улыбочке. Хочется стереть её с его лица — и это делают камни, дождём падающие с алого злого неба. Лёгкое желание, прихоть — и можно начинать снова, и можно продолжить убивать. Медленно, мучительно, кроваво, не позволяя умереть — и вынуждая в полной мере испытать боль. Эта реальность прогибается по одной мысли, а Изуна изобретателен.

Сутки здесь, в иллюзии, секунды в реальности — брат прервал технику. Изуна опускает взгляд, смотрит с лёгкой опаской на Сенджу — тот лежит, скорчившись, хрипло дышит. Стонет. Кажется, пытается лечить себя, чувствуются всплески чакры.

— Изуна, — брат касается плеча, — он всё-таки предложил перемирие, ничего не требуя.

— Он должен был остановить своего отца, раз так хотел мира.

— Он хочет мира сейчас. Это было неразумно.

Они говорят так, будто наедине. Изуна помнит про близость врага, но всё равно вздрагивает, когда тот пытается привстать.

— Он был в своём праве, — шелестит его голос. — Я не стану сражаться из-за этого.

— Вот как, — хмыкает Мадара. — Ты всё же не изменился… Хаширама.

Сенджу обессиленно приваливается к стене, тяжело дышит. Изуна сдвигается чуть ближе к брату, смотрит искоса. Ждёт одобрения: да, всё сделал правильно. Мадара молчит. Пытки — иллюзорны, на теле врага нет ни одной раны, но он измучен. Этого недостаточно, хочется большего. Нельзя.

— Я не такой, как ты, старший брат, — Изуна смотрит хмуро. — Я не верю, что действительно ничего нельзя было сделать.

— Ни один Сенджу… — враг обрывает фразу, задыхаясь. — Сын не поднимет руку на отца, брат не убьёт брата. Таковы наши порядки.

— Ясно, — старший брат смотрит в сторону.

Изуна разглядывает Сенджу. Ему интересно наблюдать за теми техниками, которые тот использует, не задумываясь, чтобы исцелить себя, замечает, сколь непослушна чужая чакра. И всё-таки — есть, чему учиться, пусть и уверен, что не сможет делать так же.

— То, о чём мы договорились, в силе, — Сенджу снова улыбается, вымученно, это заметно, но пытается выглядеть всё таким же спокойным. — Я ожидаю, что сражений больше не будет.

— Я прослежу, чтобы мои люди не нападали первыми, — говорит Мадара. — То же самое я ожидаю от вас.

Враг встаёт и, двигаясь неестественно плавно, идёт к порогу. Оглядывается.

— И, вы оба… будьте осторожны. Это существо слишком опасно, чтобы оставлять его в живых.

Прыжок, смазанная тень — и яркий, яркий серп луны на бледнеющем небе. От неё сложно отвести взгляд. Ещё сложнее — заставить себя перестать прислушиваться к чакре Сенджу, перестать следить за тем, как он и ещё двое мчатся к границам селения.

Изуна слишком потрясён, чтобы вслушиваться в слова брата. Он был уверен, что Сенджу не сможет встать — а враг уже нашёл в себе силы уйти. И когда-нибудь он вернётся, чтобы добить. Обязательно вернётся — чтобы отомстить за отца.

— Нам придётся уйти отсюда, — он вздыхает. — Это место уже нельзя считать безопасным, раз сюда пришли Сенджу.

— Не стоит, — смотрит искоса старший брат. — Я ему верю.

— Это глупо.

Мадара касается плеча.

— Он тебя вылечил. Этого уже достаточно, чтобы ему поверить.

Изуна фыркает и умолкает. Он старается всё-таки не сожалеть, что врагу подарили жизнь, тем более, что есть, чем занять мысли. Днём придётся восстанавливать разрушенное. Днём будет слишком много дел, чтобы думать. А сейчас — можно спокойно смотреть на небо и любоваться рассветом.

Знать бы наперёд все последствия…

«…В год Обезьяны Сенджу пришли к селению Учиха. Во время сражения погибли Буцума Сенджу и Таджима Учиха, возглавлявшие кланы. По решению Хаширамы Сенджу и Мадары Учихи бой был прекращён. Ими был заключён „Договор о ненападении“. Это нельзя было назвать миром, но это был первый шаг к нему.

В год Собаки страна Огня была разделена на две части. И Сенджу, и Учиха собирали вокруг себя другие кланы, усиливая своё влияние. Так, к примеру, к Сенджу присоединились Сарутоби, Шимура, Инузука и множество мелких кланов, Учиха заключили союз с кланами Хьюга, Яманака, Амикичи и Нара. Следует особенно отметить, что договор соблюдался практически без нарушений. Действовал запрет нападать первыми и на ставшие союзными кланы.

По их примеру в соседних странах создавались свои селения как объединение кланов: Скрытое в песке — в стране Ветра, Скрытое в тумане — в стране Воды, Скрытое в камне — в стране Земли, Скрытое в облаке — в стране Молнии.

Год Быка отмечен Советом пяти даймё. По их общему договору возникающие конфликты должны решаться исключительно силами шиноби. Это было выгодно гражданским, но привело к осложнению отношений между скрытыми селениями.

Закономерным итогом стала начавшаяся в год Тигра Первая мировая война: Вода, Молния и Земля против Огня. В первые же дни Учиха Мадара и Сенджу Хаширама пересмотрели условия „Договора о ненападении“. Позднее к ним присоединился Узумаки Ашина, предложивший помощь своего клана. Итак, ради того, чтобы защитить страну Огня, объединились селения Огня, возглавляемое Учиха, Леса, созданное Сенджу, и Водоворота, принадлежащее многочисленному Узумаки. И всё же этого было недостаточно… Братья Учиха и братья Сенджу, сильнейшие в своих кланах, не могли успеть везде.

К началу года Кролика ни одна из сторон всё ещё не могла одержать верх. Требовалось нечто новое, то, чему враг не смог бы противостоять, — и с этого года начинается история джинчурики. Учиха Мадара отыскал сильнейшего из хвостатых демонов и подчинил своей воле. Сенджу Хаширама удерживал его, Узумаки Ашина запечатал его в Узумаки Мито. Лис, послушный воле человека, стал впечатляющим оружием, более страшным, чем любой из известных шиноби. Это и решило итог войны.

В год Дракона крупных сражений уже не было. Битвы велись не клинком, а словом. Тогда же трое великих шиноби — Сенджу Хаширама, Учиха Мадара и Узумаки Ашина поймали и запечатали оставшихся хвостатых демонов. Часть из них — Тануки, Кота, Черепаху и Обезьяну — отдали остальным странам, и каждая заплатила свою цену. Таким образом, страна Огня оставалась сильнейшей и по количеству джинчурики.

В год Змеи был заключён мир — и именно этот год считается годом основания селения, Скрытого в листве. С тех пор страна Огня стала единой…»

Изуна замолкает и внимательно смотрит на задумчивого Тобираму. Тот заслушался настолько, что отложил в сторону свои записи.

— Интересная версия истории, — Хаширама реагирует первым.

— Я сгладил некоторые моменты, — Изуна смотрит в сторону. — Я не могу простить сделанного тогда, в тот день, не хочу это забывать, но я не хочу, чтобы наши кланы снова воевали.

— Наверняка помнишь не ты один, — произносит младший Сенджу. — А что помнят взрослые — тому научат детей.

— У меня есть решение, — Изуна приподнимает подбородок. — Совсем маленьких детей должны воспитывать родители. Как научатся разговаривать, окажутся хотя бы немного самостоятельными — их следует отдать тем, кто не станет рассказывать лишнее.

Хаширама морщится. Стул под ним протяжно скрипит.

— Мне не нравится эта идея. Мало кто захочет расстаться со своим ребёнком так рано.

— Раньше расстанутся — раньше сами смогут ходить на миссии, — медленно произносит Тобирама, потирая подбородок. — В этом что-то есть.

Изуна с трудом отводит взгляд от алеющего под пальцами шрама. Даже смешно: они столько раз сражались, они столько раз спорили — и чуть ли не впервые этот Сенджу так говорит о его идее. Судя по его шрамам — никак не должен был соглашаться. Или он понимает только привязанность к брату, а не к детям?

— Обсудим позже? Вот тут, — он достаёт свиток из печати на браслете, подаренном Ашиной, и шумно кладёт на стол, — я подробно описал свою идею. Так, как вижу. Там ещё о том, сколь важно как можно раньше выявлять склонности и таланты и учить в соответствии с ними…

Мадара делает вид, что зевает, и ненадолго задерживает взгляд на младшем Сенджу. Изуна едва заметно кивает и украдкой показывает кулак: да, его манеру речи и копировал, и не надо говорить, что был им покусан!

— Пусть так, — соглашается Тобирама и тянется к свитку. — Но кто должен возглавить селение? Предлагаю решить всё голосованием всех жителей.

— То-о-орью, что не так в том, что у нас есть? По-моему, за эти несколько лет мы удачно разделили обязанности, — лениво тянет Мадара. Он лежит на невысоком диване, но ощущения, что Учиха смотрит снизу вверх, почему-то не возникает.

Тобирама косо смотрит на него, хмурясь:

— Во всех остальных селениях только один правитель, с которым и имеет дело даймё.

— Скажи ещё, что даймё его и назначает, — фыркает Мадара.

— Всё-всё, хватит-хватит, — Хаширама становится между ними, — так мы ни о чём не договоримся.

— Старший брат прав, — осторожно замечает Изуна. Пусть и говорят, что он ничуть не слабее брата, а брат равен по силе старшему Сенджу, но не относиться к нему с некоторой опаской не удавалось.

Тобирама смотрит в потолок, шумно выдыхает и уже снова выглядит совершенно спокойным.

— Хорошо, — произносит он, прикрыв глаза, — в таком случае — кто будет иметь дело с даймё?

— Я, как и обычно, — Хаширама с тревогой смотрит на младшего брата. Подходит ближе, касается вечно взъерошенных волос — тот слишком заметно и резко вздрагивает, хмурится. — Торью, кажется, тебе стоит пока что отказаться от своих клонов и как следует отдохнуть.

Изуна отворачивается к окну, пряча улыбку. Хаширама никогда не скрывал свои чувства, был готов помочь, но впервые так открыто заботился о брате. Возможно, это был такой способ показать, что они действительно свои? Что им можно видеть даже это? Болезненная гордость Тобирамы давно уже не была для него тайной.

Ощущение сверлящего спину взгляда наконец уходит, Изуна оборачивается, легко улыбаясь. Младший Сенджу уже смирился с заботой и лечением.

— По-моему, ты один делаешь больше, чем мы все, — говорит он, взмахом руки указывая на бумаги. — Я точно бы оказался погребён под их завалами.

— …сказал тот, кто обычно разбирает отчёты в селении Огня, — рассмеялся Мадара. — Торью, бери на заметку, кого припахать.

Изуна скрестил руки на груди и состроил по-детски обиженную мордашку, от чего едва заметно улыбнулся даже Тобирама. Правда, он тут же закрыл лицо ладонью.

— С кем мне только приходится иметь дело…

— С теми, кто дрался вместе с тобой, — тут же находит ответ Мадара и усаживается. — Займёмся делом? Думаю, нам стоит разделить обязанности ещё и на бумаге.

Обсуждать, договариваться, зная, что ни в чьих словах нет подвоха, — странно и необычно. Изуна чувствует себя счастливым — несмотря на всё, что случилось и что он не хочет забывать.

А впереди, хочется верить, ещё много хороших дней.

Даже тогда, когда сделано всё возможное, всё равно что-то может пойти не по плану. Боги смеются над ним, боги не любят Богиню-Кролика, не хотят отдавать свою власть.

Будет, обязательно будет иначе.

Зецу сидит в самой глубокой пещере и мерно раскачивается, и мысли теснятся в его голове. Стыдно — невыносимо. Он поклялся освободить мать, которая успела лишь дать ему жизнь, он подчинил себе главу клана Сенджу, потомка проклятого и проклинаемого Хагоромо, он нашёл яд, дорого заплатив за это, он проник в селение клана Учиха — и Мадара, на которого он возлагал столь большие надежды, всё равно не получил те глаза, какие были нужны. А казалось, это было столь близко, и даже Сенджу щедро одарил его своей чакрой. Это ведь было условием, чего же ему не хватило?

— Почему же не получилось? — скулит Зецу. — Почему, почему, почему?..

Он не может замереть на месте, он мечется от стены к стене чёрной размазанной кляксой. Сталкивается, размазывается по щербатому камню, но не чувствует боли: боль от очередного провала гораздо сильнее.

— Почему?!

Эхо вторит его крику, звенит, отражается от камней. Звуки дрожат и осыпаются ледяными каплями.

Зецу падает на колени в самом центре пещеры и долго смотрит на портрет. Что значит неумение рисовать для того, кто обладает идеальной памятью и не ограничен временем? Всего лишь терпение. Отшлифовать плиту из светлого-светлого камня. Медленно, мазок за мазком, перенести увиденное на ровный каменный холст. Неважно, сколько ошибок он сделал в процессе. Главное, что изображение матери вышло предельно точным. Она именно такая, какой он её увидел. Гордая, яркая, страшная и прекрасная в своём гневе. Кагуя. Мать.

— Прости меня за столь долгое ожидание, — тихий шёпот звучит молитвой, и голос шелестит, эхом отражаясь от стен. — Вы дали мне жизнь, Мама, я обязательно верну Вам свободу.

Снова накатывают воспоминания. Зецу гордится своей памятью, он снова и снова видит в мыслях, как оказывается побеждена мать. Женщина, слабая и прекрасная, против двух своих взрослых сыновей… Стоит ли удивляться, что она была побеждена ими? Нет, что она сдалась им? Она так любила обоих — а они её предали, и потомки их запятнаны этим предательством. Однажды, когда он добьётся своего, они все, все будут уничтожены.

Сладостны мечтания: видеть снова и снова, как они убивают друг друга, как в безумии своём перегрызают глотки, подобно диким зверям. Достаточно лишь подтолкнуть — и пожинать плоды, и видеть, как снова и снова брат предаёт брата. Нашептывать, подсказывать — пусть выживают сильнейшие. Только такие могут быть инструментом в его планах. Только такие.

Мысли становятся холоднее. Зецу снова думает о том, что ему следует делать. Выстраивает и обрушивает планы, тасует мысли, как колоду карт, протягивает цепочки причин и следствий. Опыт, много лет опыта — и кто сравнится с ним в умении создавать нужные случайности?

Становится легче. Снова приходит готовность действовать — и Зецу поднимается с колен. Последний, прощальный взгляд на портрет Матери. Он не знает, когда вернётся сюда снова, в это убежище, предназначенное только для него. Отсюда нет выхода на поверхность, оноглубоко под землёй, спрятано за тяжеловесными глыбами. Сюда, в это святилище, имеет право приходить только он. Только ему позволено видеть лик Матери.

Снова проникнуть в селение клана — легко. Эти глупцы не восстановили толком защиту, не разбежались по клановым убежищам, и ничто не мешает идти по улице, почти не скрываясь. Кто обратит внимание на скромную тень? Смотреть практически некому.

Дом главы клана — всё ещё самое целое здание селения. Гордые, гордые Учиха. Будто бы Хаширама Сенджу не предложил им свою помощь. Зецу был уверен — предлагал, и был готов сам всё восстановить, вырастить дома заново. Благоразумные Учиха: будто бы нынешний глава лесного клана не смог бы тогда оставить лазейки для себя.

Мысли послушно прыгают на более важные вещи, когда он видит тёмные силуэты за тонкой бумагой.

Нашептать, убедить Мадару, что он слепнет, подсказать ему единственно возможный выход, чтобы он своими руками убил брата. Это причинит ему боль достаточную, чтобы его глаза снова изменились. Зецу жалеет, что при таком решении он потеряет одного из тех, кто подходит, у кого достаточно силы и чакры, чтобы воплотить всю задумку.

А пока братья — о наивность! — обсуждают условия не мира, нет, всего лишь нейтралитета. Они так доверяют Хашираме, что уверены и в его людях? Это даже смешно.

Зецу совершает всего лишь одну ошибку и упорствует в ней. Его ведёт, как во сне.

Вот Мадара поднимает голову, уловив едва заметное поскрипывание пола, вот в его глазах изумление разворачивает узор мангекью. Зецу ничего не успевает сделать. Завороженный узором зрачков, он замирает и смотрит, смотрит, как шевелятся губы:

— Аматерасу.

И приходит боль. Зецу рвётся в мыслях, кричит, бьётся пойманной птицей, рвётся прочь из липкой паутины гендзюцу — его держат, и чёрное пламя окутывает его тело, как роскошные меха.

…пока от плоти не остаётся даже пепла.