Швы (джен)

— Я хочу, чтобы вы ушли, — выдыхает Уилл, когда они проникают в дом второй жертвы.

Он не смог бы ответить, почему делает это ночью, зачем касается пальцами теплого дерева и втягивает носом металлический, вызывающий тошноту запах. Уилл просто приходит, не сообщая никому, будто не хватало только его, глядит сквозь разрезанное стекло входной двери в темное нутро чужой гостиной и сглатывает вязкую слюну.

Ганнибал бросает на него быстрый взгляд и отворачивается, принимаясь осматривать кровавые полосы на полу, закладывает руки за спину и смотрит со взглядом настоящего профессионала, оценивающего работу зеленого новичка. Она издает короткий смешок и затихает, будто растворяется в ворохе его мыслей, взрывается водопадом дождевых капель и впитывается в щели между половицами.

— Так ли это? — минуту спустя уточняет Ганнибал, и Уилл уже не уверен в собственном решении.

— Хочу побыть один, — тем не менее отвечает он.

Она снова смеется, сверкает янтарными глазами в темноте, и Уиллу кажется, будто в их глубине он видит грязные алые потеки. Он давно привык, что она неизменно смеется, когда он лжет, будто выдавая самообман с головой, оказывается далеко и проходит сквозь стены, касаясь не его руки. Он не зажигает фонарик и не включает свет, продолжает бродить в полутьме между спальней и детской, точно не решаясь выбрать направление, и в конце концов останавливается, опуская ладонь на заляпанный кровью дверной косяк.

— Будешь делать эти свои штучки? — хмыкает она, заглядывая в выбранную комнату, и понижает голос до чьего-то чужого. — Красоти-и-ища.

Ганнибал отодвигает ее за плечи и смотрит тоже, и лицо его искажается гримасой неудовлетворения. Уилл, конечно, знает, на что они смотрят, он видел фотографии, распростертую на кровати женщину и мужчину в луже собственной крови. В их глазах и ртах, помнит Уилл, осколки зеркала, вероятно потому, что убийца хотел видеть собственное отражение в получившейся картине. По всей комнате растянуты алые нити, будто кровь повисла в воздухе и никак не может упасть и истлеть, растворившись в крошечных людских жизнях.

Она снова хмыкает, и Уилл осторожно заглядывает внутрь, глядит на пустую кровать в затертых пятнах и переводит взгляд на разводы в коридоре. Она хихикает и проскакивает под рукой Ганнибала, просачивается в комнату и отходит к стене, прижимаясь спиной. Уилл не видит выражения ее лица, делает глубокий вдох и повторяет просьбу оставить его одного ненадолго, и собственный голос повисает в воздухе резными льдинками с острыми, легко вспарывающими тонкую кожу гранями. Она смотрит на него непонимающе и склоняет голову набок, так что льдинки невесомо касаются ее висков и путаются в волосах, делает шаг вперед и склоняется над телом женщины.

— Боюсь, это невозможно, — отвечает Ганнибал, глядя на Уилла самую малость насмешливо, как на маленького несмышленого ребенка, — прости, Уилл.

Она смотрит на женщину долго, касается подушечками пальцев покрытого бурой коркой лица и давит, исчезая внутри.

— Это, — Уилл кашляет, запинаясь в собственных мыслях, — потому что вы плод моего воображения?

Кровь капает с кровати тугими темными каплями, звонко бьется о деревянный пол и растекается, впитываясь в щели между половицами. Она оборачивается, смотрит на него пронзительно, вскидывает бровь и в который раз хмыкает. Ее отражение мелькает в зеркале в глазах жертвы, расплывается и накладывается на ее собственное изуродованное лицо.

— Нет, Уилл, — качает головой Ганнибал, пристально наблюдая за каждым ее движением, — потому что ты хочешь, чтобы мы были с тобой.

Кровь капает с серовато-белых пальцев, звонко ударяется о пол и поднимается крупными каплями обратно, зависает в воздухе, будто оживший отчаявшийся дождь. Уилл смотрит на Ганнибала и на нее одновременно, словно впитывает каждую капельку и собирается забрать себе все.

— Но вы, — упрямо повторяет Уилл, касаясь испачканного кровью дверного косяка, — плод моего воображения.

— Именно, — широко улыбается она, отрываясь, наконец, от разглядывания собственного отражения в разбитом стекле, — именно поэтому мы здесь.

Приходить в офис к Джеку странно и почти нереально, но Уилл делает это на автомате, шагает по коридорам и только потом задумывается, что, наверное, нужно было ограничиться звонком. Вокруг нет никого, словно все сотрудники разом попрятались, заметив его силуэт, или же Уилл просто снова видит желанную пустоту вместо колючих обвиняющих взглядов.

Ганнибал идет чуть впереди, заложив руки за спину, разглядывает пустые стены и тусклые светильники и едва слышно что-то напевает себе под нос. Она совсем рядом, Уилл почти чувствует тепло ее тела, плечо едва касается плеча, и этого достаточно, чтобы кровь снова потекла по гниющим рукам.

В кабинете Джека шумно, но Уилл едва ли различает голос Аланы в этих странных агрессивных интонациях. Что ж, Алана всегда заботилась о нем и всегда была против замыслов Джека, а он все продолжает упрямо действовать наперекор ее словам. Впрочем, Алана перестала быть его другом с тех самых пор, как выпустила его из клетки.

— Была ли она твоим настоящим другом? — спрашивает Ганнибал в самое ухо, и Уилл жмурится и сипло выдыхает.

Он предпочел бы все-таки остаться один хоть ненадолго, но они оба правы. Уилл нуждается в них, потому что сходит с ума, потому что кровь все еще не отмылась с его рук и продолжает течь вверх, постепенно заливая глаза ядовито-красными засохшими пятнами.

— Что вообще такое — эта дружба? — она склоняется набок, заваливаясь на его плечо, проходит насквозь и едва не падает, заливаясь звонким хохотом. — Существует ли она в природе?

— Ты не можешь сделать это снова! — кричит совсем близко, отделенная тонкой стеной и раскрытой дверью, Алана. — Уилл только оправился, и ты снова бросаешь его в пекло! Хочешь, чтобы он опять примерил на себя чью-то личность?!

Джек отвечает ей сухо и ровно, слишком тихо, чтобы Уилл услышал его слова, но он и без того прекрасно знает каждое из них. Уилл здесь только для того, чтобы поймать убийцу, а вовсе не потому, что за четыре года кто-то по нему соскучился.

— Ты слышишь, — горячее дыхание касается щеки, — она сказала, что ты оправился. Но разве ты когда-нибудь не был в порядке?

— Я сейчас, — трясет головой Уилл, и бросает взгляд на разводящего руками Ганнибала, — не в порядке.

Ему сейчас нужно только зайти в кабинет, прервать вспыхнувшую из-за него ссору и рассказать о своих наблюдениях. Но Уилл продолжает стоять и слушать колючие, вспарывающие кожу слова, стирает капельки крови с пальцев и пачкает искривленные губы. Уилл не может остаться один, потому что они оба — плод его воспаленного воображения, оставшегося в том самом месте, когда он воткнул нож в ее грудь. Уилл боится быть один, прекрасно знает это, путается в собственных мыслях и ловит поднимающие волоски у самого уха смешки.

— Ну же, — она подталкивает его в спину, касается холодными пальцами мятой куртки, — сейчас ты должен войти.

И Уилл послушно делает шаг, завороженно смотрит, как Ганнибал, будто дождавшийся команды пес, проходит мимо и усаживается в единственное свободное кресло. Джек вскидывает брови и сцепляет ладони в замок, а на лице Аланы гамма чувств, каждое из которых отражается в глазах кровоточащими шрамами. Она усаживается на подлокотник кресла, а Уилл так и остается стоять в дверях, разглядывая разложенные на столе Джека фотоснимки. Она задумчиво хмурится и кусает губы, и Ганнибал касается ее бедра кончиками пальцев, разбивая тишину лопнувшим шариком.

— Уилл, — каркает Джек, и Уилл вздрагивает, делает глубокий вдох и сосредотачивается на картинках, — я хочу услышать твои соображения.

Его позвали сюда, вырвали из ставшей почти нормальной жизни только затем, чтобы он снова стал кем-то другим. Уилл смотрит на фотографии на столе Джека, на заляпанные кровавыми пятнами осколки зеркала и видит там собственное уродливое отражение.

— Это алтарь! — неожиданно восклицает она, и Уилл повторяет на выдохе.

Джек прерывается на полуслове и раскрывает рот, но она продолжает говорить, и Уилл вторит эхом, будто все это на самом деле приходит в его голову, порождая его собственные выводы:

— Все эти растянутые нити, тела в определенном положении на кровати похожи на выстроенную композицию, будто он кому-то поклоняется или пытается задобрить. Как алтарь для восхваления божества или усмирения демона, наполненный жертвоприношениями.

Слова вырываются изо рта Уилла сами собой, будто действительно рождаются в его голове, разбиваются в воздухе тысячами снежинок и тают, оседая на волосах. Уилл говорит как заводная обезьянка, разве что не хлопает тарелками и без дурацкой шапочки на голове. Уилл вовсе не уверен, что все это происходит на самом деле, но ему нравится стоять здесь и высказывать версию преступления, как будто нет той тонкой прозрачной пленки, отделяющей его от напирающей волной крови.

— Это объясняет, почему он убивает в определенную фазу луны, — кивает Джек, не глядя на поджимающую губы Алану, — если он религиозный фанатик, это должно как-то отражаться в повседневной жизни…

От углов по стенам расползаются серые тени, пожирают свет, свиваются в кольца и извиваются, будто тянут липкие щупальца к каждому присутствующему. Тени капают на пол и струятся извилистым ручьем, журчит вода, и прохлада опадает на губы прозрачными брызгами. Ганнибал улыбается мягко, ведет подбородком, касается ее тела будто в насмешку и смотрит Уиллу в глаза.

— Алтарь в честь кого? — разносится эхом в ушах, и Уилл не может разобрать, кто задал этот вопрос.

Алана сидит, сцепив в замок на колене пальцы, хмурится и постукивает мыском туфли. Глаза Джека бегают по кабинету, словно он выискивает кого-то лишнего, подслушивающего шпиона в картонной коробке, а тонкая пленка натягивается и давит, липким холодом упираясь в то место, где отбивает чужие секунды сердце.

— Кто смотрит в зеркало? — шепчет она, оказываясь внезапно перед его лицом, и Уилл видит собственное отражение в ее глазах.

Прохладные ладони опускаются на плечи, смешок вырывается хрипом из горла, и она подается вперед, проходит насквозь и ядовитой галлюцинацией исчезает снежных тенях. Пленка тянется, выгибается и давит жаром, оставляя отвратительные ожоги там, где уже четыре года ничего нет.

— Раздвоение личности? — переспрашивает Алана, и Уилл понимает, что только что сказал это вслух.

— Возможно, он считает, что в его теле живет кто-то еще, — Ганнибал закидывает ногу на ногу, улыбается и смотрит пронзительно, будто пришпиливает еще живую бабочку к пробковой доске.

Алана оборачивается, словно чувствует его взгляд, зябко ведет плечами, и Уилл думает, что подступающая волна горячей крови могла бы ее согреть. Она проходит сквозь стену за спиной Джека, касается его плеча, и теперь глаза Ганнибала сощуриваются и становятся узкими щелочками, хотя на губах все еще танцует намертво прилипшая ласковая улыбка.

Уилл все еще стоит в дверях кабинета Джека в штаб-квартире ФБР, но теперь ему кажется, что под ногами хрустит снег, а яростный дождь лупит в стекла, просится внутрь и застывает кровавыми потеками на руках. Тонкая прозрачная пленка лопается, волна липкого жара ударяет в грудь, но не сносит, милостиво позволяя устоять на ногах. Она стоит за спиной Джека, опустив руки ему на плечи, ровно напротив, всматривается в снимки, которые они уже видели, и невесомая тень заинтересованности блуждает по ее лицу. Ганнибал сидит в свободном кресле, закинув ногу на ногу и опустив подбородок на костяшки, смотрит куда-то насквозь, а Уилл чувствует, как податливо проходит мимо ребер заточенное до блеска лезвие.

— Что ты собираешься делать? — Джек поднимает на него глаза, а в глазах Аланы блестят багровые искорки.

— Хочу взглянуть на остальные места преступления, — уверенно кивает Уилл, и это первый раз, когда он не запинается и не глотает слова.

Что-то падает и разбивается, разлетается вдребезги и увядает, стекая кровью по пальцам. Она смотрит ему в глаза, совсем не смеется, и в янтаре сияет багрянец, холодный и ядовитый как собственное дыхание и скрип ножа по стеклу. Кольцо с гравировкой падает на пол и тонет в луже застывшей крови, оставляя клеймо-отпечаток на содранной коже.