Швы (джен)

Уилл подскакивает на кровати и падает на подушку, долго смотрит в потолок и давит желание утереть кровь на руках. Крови, конечно, нет, это всего лишь очередной сон, такой же, какие снятся ему на протяжении уже четырех лет. Дождь стучит по стеклу, барабанит яростно и нетерпеливо, требует впустить его внутрь, но Уилл не поднимается, чтобы задернуть занавески. Собаки скулят где-то в соседней комнате так, будто в доме есть кто-то посторонний, но здесь никого нет, Уилл точно это знает, потому что давно нет и собак.

Он не слышит призрачных, ступающих по воздуху шагов, продолжает глядеть в темный потолок как в чистое полотно. Ганнибал усаживается рядом, так что Уиллу даже кажется, будто продавливается в этом месте матрас, смотрит на него раздражающе молча и переводит взгляд на покрытое кляксами-пятнами окно. Уилл знает, кто там стоит, и ему хватает одного этого знания, чтобы видеть чужую кровь на руках и увядающую безмятежную улыбку на тонких губах.

— Еще так рано, — она оборачивается, обдает его теплым взглядом и склоняет голову набок, — ты можешь еще немного поспать.

— Сегодня будет насыщенный день, Уилл, — вторит Ганнибал, целуя ее пальцы, — не трать зря силы.

Он подтягивает ее к себе, и она ласково смеется, вплетает пальцы в его волосы и треплет, разрушая идеальную прическу. Уилл не смотрит на них, ни капельки не слышит, глядит в потолок и на собственные окровавленные ладони и дышит тяжело и хрипло.

— Брось, Уилл, — она сидит на его коленях, и это та самая физическая близость, которой Уилл никогда между ними не видел, — тебе ведь интересно это дело, а Джек знает тебя как облупленного.

— Он не знает меня, — хрипит, возражая, Уилл, и она хмыкает и отмахивается.

Дождь лупит по стеклу остервенело, и также стучит сердце Уилла, взбалмошное и остывшее. Она смотрит на него пристально, будто прямо в глаза, и Ганнибал разворачивает ее к себе и оставляет короткий поцелуй на подбородке.

Уилл видит их даже сквозь закрытые веки, слышит голоса в полной тишине и тонет в ручье по колено, запутавшись в леске.

— К тому же, — она хихикает, — мне интересно, какой придурок решил назвать его Зубной феей? А раз мне интересно, значит тебе тоже.

— Нет, — бросает Уилл, натягивая одеяло по самую макушку.

Она смеется, вдруг оказывается совсем рядом, будто просачивается сквозь одеяло, нависает над ним, и ее светлые волосы падают ему на щеки. У нее в глазах — его отражение, уставшее и перепуганное, он видит призраков наяву и держит в руках покатый янтарь. Вода в ручье поднимается и опадает приливами и отливами, и он превращается в бескрайнее соленое море.

— Но я — это ты, — выдыхает она ему прямо в губы.

— Нет, — повторяет Уилл и сбрасывает одеяло.

Ты умерла, хочет добавить он, но язык больше не слушается. Ступни касаются холодного пола, и озноб прошибает все тело, оседает пеплом и мурашками на волосах. Уилл жмурится, слышит мешающееся со смешками поскуливание и выглядывает в пустую гостиную.

Джек и в самом деле приходит вскоре после полудня, и Ганнибал за его спиной многозначительно ведет подбородком. Уилл не смотрит, разглядывает изменившегося за несколько лет Джека Кроуфорда и думает о своем.

— Как ты, Уилл? — сильно издалека начинает Джек, и эти слова выходят у него совершенно неискренне.

Уилл качает головой и отмахивается, приглашает его в гостиную и по пути задергивает занавески. Дождь так и льет, но прогноз обещает, что он должен закончиться сегодня к ночи. Уилл не верит ни синоптикам, ни изучающему его Джеку, ни себе самому, а она продолжает стоять у окна прямо сквозь занавески и смотреть на стекающие по стеклу капли.

— Нет, — отрезает Уилл еще до того, как Джек переходит к делу.

Из его сумки торчит папка с делом, а сам он сверлит Уилла цепким сканирующим взглядом. Джек все еще Джек, и Уилл твердит себе, что не собирается с ним больше связываться. Джек знает, что у него на уме, знает, какие проблемы преследовали его после их смерти, но все еще смотрит прямо усталым взглядом и ожидает исключительно положительного ответа.

— Разве тебе не хочется, — она склоняется над ним, обхватывает за плечи, и Уилл чувствует на губах ветерок дыхания, — порыбачить?

— Почему ты пришел ко мне? — спрашивает Уилл, глядя сквозь ее лицо. — В ФБР недостаточно профайлеров?

— В ФБР не смогли поймать Чесапикского Потрошителя, — ведет подбородком, прищуриваясь, Ганнибал, — ты думаешь, Зубная фея им по зубам? Хотя это дело, конечно, несоизмеримо проще.

Уилл не смотрит в его сторону, но все равно видит презрительное выражение, пляшущее в уголках глаз. Джек следит за его взглядом, натыкается на пустоту и качает головой, принимаясь копаться в сумке. Он явно тянет время, но Уилл прекрасно знает, зачем он на самом деле пришел. Джеку Кроуфорду нужен вовсе не профайлер Уилл Грэм, а стоящий за его спиной призрак убийцы-каннибала Ганнибала Лектера.

— Нет ни одного такого как ты, — ходит кругами Джек, — у меня нет времени проверять, справятся ли они, но что я точно знаю, что эта загадка тебе по зубам, Уилл.

Она стоит перед Джеком, упершись руками в колени, отделяет его от Уилла прозрачной стеной и цокает, будто считает секунды или удары сердца. Уилл давно знает, что ее на самом деле нет, что она — всего лишь плод истерзанного состязанием с Ганнибалом Лектером воображения, но все равно смотрит, вглядывается в лукавые смешинки в ее глазах и запоминает блуждающую на губах улыбку.

— Благодаря тебе мы почти поймали Ганнибала Лектера, Чесапикского Потрошителя, — продолжает Джек, — твоя помощь в этом деле может…

— Ты хочешь, чтобы я вернулся на четыре года назад? — Уилл подается вперед, проходит головой сквозь покатое плечо. — Я сам едва не стал убийцей, Джек, и ты хочешь, чтобы я начал это снова?

— Ты стал убийцей, Уилл, — эхом отражает за спиной, — человеком, достойным стоять от меня по правую руку. Пора уже это признать.

— Ты знаешь о нем больше, чем кто бы то ни было, — она обхватывает Уилла за плечи, неощутимо касается губами щеки.

Ветер прорывается сквозь закрытые окна, треплет шторы и распахивает их, дергая из стороны в сторону. Оконная рама громко хлопает, и Уилл поднимается, чтобы зафиксировать ее получше. В лицо летят холодные капли, стекают горячими потеками крови и оседают солью на губах. Дождь постепенно стихает, уже не стучит неистово, и ветер хлещет о дом вскользь, завывая привидениями на чердаке.

В горле оседает комок, и Уилл окидывается на спинку кресла и прикрывает глаза. Она улыбается ему даже сквозь веки, будто отпечаталась каленым железом на коже, и Уилл едва не машет перед глазами ладонью только чтобы отогнать ее образ.

— Я не хочу, чтобы ты становился убийцей, Уилл, — выдыхает Джек, накрывая глаза ладонью, — я хочу, чтобы ты помог мне раскрыть это дело. И если для этого тебе придется снова стать Ганнибалом Лектером — да, я хочу, чтобы ты это сделал.

Она наклоняется перед его лицом, хлопает глазами, будто детская куколка, и Уилл завороженно глядит на переливающийся искрами янтарь. Джек ждет от него ответа, а у Уилла комок образуется в груди и давит, будто чья-то ладонь сжимает сердце. Уилл искренне хочет избавиться от всего этого, но взгляд то и дело падает на злополучную папку.

Дождь стихает совсем, царапает стекло коготками-каплями, режет слух мелодичным ласковым смехом. Уиллу кажется, что он слышит музыку, но ничего такого нет и помните, только она кружится прямо посреди комнаты в танце, окруженная снопами снежинок, и острые лезвия коньков скрипят по дереву пола. Ганнибал смотрит, едва ли моргая, опершись о спинку кресла за его спиной, и в его глазах Уилл видит свой собственный взгляд.

— Я слышал голоса, Джек, у меня были галлюцинации, — сипит Уилл, на мгновение прикрывая глаза, — я потратил четыре года, чтобы вытравить его из своей головы, а теперь ты хочешь, чтобы я просил у него помощи?

Тишина воет в воздухе, и тихий переливчатый смех кажется поначалу бьющими в стекло капельками моросящего дождя. Уилл крепко жмурится, глядит на Джека Кроуфорда прямо и не поворачивает голову к окну. Дождя там, конечно, нет никакого, только белесый туман дымкой устилает землю и кутает в объятиях виднеющийся вдалеке лес.

— Да, Уилл, — отрывисто каркает Джек, — именно этого я и хочу.

Звонкий смех летит колокольчиками в воздухе, будто кричит о повторяемой из раза в раз лжи. Уилл делает вид, что не слышит, не чувствует будто реальной руки, лежащей на плече. Это неправильно, ненормально, дико. Уилл не хочет видеть их, не хочет видеть ее, но они оба слишком глубоко в его голове, чтобы выбросить так просто. Уилл лжет Джеку, и Джек знает это, глядит куда-то за его плечо, но они оба молчат, слушают переливчатый смех, сменяющийся бархатным, гипнотизирующим голосом.

— Соглашайся, Уилл, — шепчет Ганнибал ему на ухо, — разве это не то, чего ты желаешь? Расследование преступлений, погоня за сумасшедшим маньяком, все эти кровавые убийства. Разве не это заставляет твое сердце биться быстрее?

Уилл трясет головой, и Джек смотрит на него хмуро. За окном темно, будто чернила разлили, воздух густой и ощутимо влажный. Она смотрит в окно, стоит теперь к ним спиной, сцепив руки в замок, покачивает головой, будто напевает мелодию. Уилл не слышит, но мурашки все равно бегут по его рукам и впиваются в загривок, оставляют пылающие укусы-ожоги.

Джек не видит, не хочет видеть, что с ним происходит, но тоже прислушивается, будто тихий смех может звучать и в его голове. Туман за окном наползает на дом, отражение в стекле мутится и исчезает, превращается в чистый, запятнанный кровью холст.

— Я оставлю тебе материалы, — Джек кладет на кофейный столик папку и подталкивает ее к Уиллу, — и скажу еще кое-что, то, что говорил уже множество раз: ты не виновен в ее смерти, Уилл. Но если отвернешься сейчас, умрут люди, которых ты мог бы спасти.

Смех делается громче, превращается в задумчивое хмыканье, и Уилл вздрагивает, будто чувствует, как к его горлу приставили нож. Он подается вперед, и прохладное дыхание тянется за ним, укутывает белесым туманом и капельками дождя.

— Я не знаю их, — мотает головой Уилл, а рука непроизвольно касается желтоватой плотной бумаги, — никого из них.

— Разве меня ты знал? — раздается над самым ухом.

Уилл не дергается, не вздрагивает, берет конверт и высыпает содержимое на колени. Последними падают фотографии жертв, и он смотрит на них долго и пристально, слишком даже для детективного интереса. Звучит прохладная трель, и Уилл не сразу соображает, что теперь звук реальный. У Джека звонит телефон, он стремительно мрачнеет и отвечает резко и отрывисто, долго слушает и в конце концов кивает и откидывается на спинку.

Уилл знает, что он сейчас скажет, знает, что все они правы, перебирает фотографии окровавленных людей вперемежку со счастливыми семейными снимками, вглядывается в помещенные в глазницы убитых осколки зеркала.

— У этого парня точно не все в порядке с головой, — хихикает она над его ухом, и Ганнибал вторит ей мягким смешком.

Джек говорит о том, что убита еще одна семья, сжимает кулаки и скрипит зубами, но Уилл не чувствует ничего к этим людям. Его больше интересует загадочный убийца, проникающий в дома посреди ночи в определенную фазу лунного цикла. Уилл хочет знать, что у него на уме, ему слишком интересно, чтобы он мог скрыть от Джека дрожь в пальцах и сбившееся дыхание.

— Он наверняка поймет тебя неправильно, — комментирует Ганнибал, — следует четче формулировать свои мысли, Уилл.

— Я не хочу, чтобы он понимал меня правильно, — шепчет себе под нос Уилл, и она взрывается хохотом.

Они оба — как отражение его сознания, насильно засунутые в голову образы, сросшиеся на клеточном уровне, и Уилл отдал бы слишком многое, чтобы от них избавиться, и никогда не пошел бы на такое.

— Если что-то надумаешь, — Джек поднимается и хлопает его по плечу, — звони. Я уже указал тебя как независимого консультанта по этому делу, так что можешь начать в любое время.

Уилл вздрагивает, смотрит на него непонимающе и долго, и Джек выдыхает, сжимает его плечо пальцами и больше ничего не говорит, просто уходит, захлопывая за собой дверь.

Влажный туман за окном пробирается в комнату, окружает и ластится к коже, падает на рассыпанные на коленях фотографии, и Уилл не смаргивает мутную пелену, глядит сквозь нее затуманенным взором, и видит слишком много. Она рассматривает фотографии, перегнувшись через его плечо и задумчиво прикусив губу, и Уилл неожиданно думает, что она никогда на самом деле не кусала губы. Ганнибал смотрит на нее сверху вниз, следит за каждым движением пристально, и в его глазах Уилл тоже видит больше, чем когда-либо хотел знать.

— Так когда начинаем? — она переводит на Уилла самую чуточку нетерпеливый взгляд, и Уилл видит точно такой же в отражении янтаря.

Он вздыхает, сбрасывает папку на пол, и оттуда выкатывается, едва не оказываясь под диваном, удостоверение-бейдж на металлической прищепке. Она присаживается над ним на корточки, задумчиво читает и улыбается, а Ганнибал забирает у него фотографии, перелистывает одну за другой и что-то бормочет себе под нос.

Моросящий дождь прячется в тумане, окутывает, покалывает кожу и поднимается вверх, преследуя небеса. Уилл задергивает шторы, проверив щеколду на створке, слышит зазывный собачий вой и идет готовить обед. Сегодня на улице солнечно, а за дело он возьмется к вечеру.

Примечания:

Сегодня мне приснился Ганнибал, и я поняла, что откладывала эту работу достаточно долго.

Когда Джек спрашивает Уилла, все ли в порядке, он переводит взгляд на сидящего в соседнем кресле доктора Лектера и уверенно кивает. Она заливисто смеется где-то за его спиной, как делает всегда, когда кто-то врет, и Уилл поправляет очки, смотрит на Джека прямо и вслух подтверждает, что конечно он в порядке, прошло ведь уже полгода.

— Полгода после чего, Уилл? — голос доктора Лектера сливается с голосом Джека, но он отчетливо слышит оба.

— После вашей смерти, — уверенно отвечает Уилл и только потом понимает, что прокололся.

Джек раздосадованно вздыхает и трет переносицу. Он сам не свой с тех пор, как от рака скончалась Белла, но все равно достает его бесполезными звонками и визитами. Алана глядит на него жалостливо, и Уилла от этой жалости тошнит, как если бы он разделывал ее тело голыми руками. Он бы предпочел оставить их отношения как раньше, натянуто-нейтральными, но доктор Блум все приходит и приходит, а она все смеется где-то за его спиной, и доктор Лектер в соседнем кресле улыбается и ведет подбородком.

— Я попрошу доктора Чилтона…

— Мне не нужна помощь, — Уилл обрывает Джека взмахом ладони и накрывает ей лицо, — доктора Чилтона.

Она снова смеется, но как бы Уилл не оборачивался, он не видит ее лица, только иногда цепляется краем глаза за кончик светлой пряди или сверкающее в ярком свете кольцо на пальце.

— Уилл, — качает головой Алана, — ты в Балтиморской лечебнице, ты ведь помнишь? Ты сам попросил закрыть тебя здесь пару месяцев назад.

В ее руках плотная папка, а еще ее отделяет от него ржавая решетка с толстыми прутьями. Джек тоже стоит по ту сторону, а в глазах его жалость и страх. И Уилл ни капельки не хочет знать, в какую сторону они направлены.

Он сам сидит на жесткой койке, и только доктор Лектер занимает будто самое почетное место — мягкое кожаное кресло с широкими подлокотниками. На одном из них, хоть Уилл и не переводит взгляд выше, восседает, закинув ногу на ногу, женская фигура. Она больше не смеется, и Уилл впервые за полгода отчетливо видит ее лицо.

— Да, я помню, — уверенно кивает он, и презрительный смешок срывается с ее губ, — конечно, я помню, Джек.

Джек шумно выдыхает, будто оторвавшись от каких-то раздумий, и только теперь Уилл понимает, что прокололся снова, вопрос ведь задавала Алана. Хотя Уилл вовсе не уверен, есть ли рядом с ним вообще хоть кто-нибудь. Он, честно говоря, предпочел бы побыть один.

В камере на самом деле темно, полумрак бродит по стенам и забивается в щели, и Уилл следит за ним пристально, будто тьма — один из тех преступников, которых ему когда-то не посчастливилось поймать. Уилл тут же обрывается, мысленно перечеркивая слово «счастье» множеством корявых линий. Алана вздыхает и пишет в блокноте, Уилл вздрагивает и плавно опускает руку на колено.

— Ты помнишь, что тогда случилось? — доктор Блум вдруг серьезна, постукивает ручкой по бумаге. — Что именно произошло в доме Ганнибала Лектера после того, как ты пришел?

Возле самого его уха раздается размеренное, чуточку сердитое сопение, но Уилл не поворачивает головы, не скашивает глаз. Она всегда недовольна, когда он рассказывает кому-то о произошедшем, будто Уилл присваивает себе чужие заслуги.

— Когда я пришел, они были на кухне, доктор Лектер и, — он запинается на ее имени, молчит, так и не может произнести, — говорили о том, что хотят уехать из Балтимора.

Алана записывает, черкает ручкой по белому листу, и Уилл слышит разрывающий барабанные перепонки скрип раздвигаемых костей. Доктор Лектер усмехается и склоняет голову, сцепляя ладони в замок на коленях, а она продолжает грозно сопеть.

— Они говорили, куда собираются поехать? — Алана кусает кончик ручки, и Уилл жмурится. — Звали тебя с собой?

— Во Флоренцию, — кивает Уилл, не давая себе времени на раздумья, — там, кажется, они познакомились. И она… да, она звала меня присоединиться к ним.

Смешок в самое ухо слишком громкой и слишком прерывистый, и Уилл дергается, распахивает глаза и сталкивается с блестящими янтарем глазами. Она слишком близко, кажется, вот-вот пройдет через него насквозь, и Уилл замирает, ловя несуществующее дыхание и ветерок от трепета длинных ресниц.

— Что насчет Ганнибала Лектера? — Алана теперь зовет его только так, будто упрямо отрицает собственную глупую влюбленность. — Он тоже звал тебя…

— Нет, — обрывает Уилл, мотая головой, — но он подробно описывал мне места, в которых стоит побывать, во время наших с ним сеансов.

Уилл вдруг замечает, что Джек давно ушел, и кроме Аланы рядом нет никого, и, кажется, даже расслабляется, пропускает следующий вопрос мимо ушей и откидывается на обшарпанную стену. Где-то под потолком летает мушка, раздражающе крошечная и верткая, и на бесконечное мгновение звуки ее дыхания занимают все его естество.

Он рассказывает одно и то же уже в который раз, и каждый раз Алана спрашивает снова, неизменно приходит и записывает ручкой на белом листе. Уилл знает каждый вопрос наизусть, но не знает ответов, слушает раздраженное шипение над ухом и тихое постукивание пальцев по кожаной обивке подлокотника.

Никто почему-то не верит ему, хотя он повторяет снова и снова, будто заученную скороговорку, а мушка все продолжает летать под потолком.

— Они поверят тебе, Уилл, — доктор Лектер говорит ласково, завораживающе певуче, — как только ты сам себе поверишь.

Она вдруг оказывается за его спиной, слишком далеко от нуждающегося в освещении Уилла, кладет руки ему на плечи и дует в волосы, разбивая идеально уложенную прическу. Она больше не смеется, ни разу за продолжающийся диалог, только рассерженно сопит и зримо существует.

Алана глядит на него гневно, сверкает глазами и больше не черкает ручкой по листу, а отвратительный звук все еще как будто вбивается сквозь уши прямо в мозг и остается там раскачивающей его словно желе вибрацией. Уилл морщится и закрывает глаза, все еще не обращая внимания на отчеканенное в воздухе собственное имя.

— Уилл, — в глазах Аланы блестят слезы, Уилл видит их даже сквозь опущенные веки, — я пытаюсь помочь тебе. Я, Джек и все остальные, мы все пытаемся сделать для тебя хоть что-то. Так почему ты все еще делаешь вид, что меня здесь нет?!

Уилл распахивает глаза, но перед ним вовсе не Алана. Она закрывает собой все пространство, склоняется над ним, и ее светлые волосы падают на его плечи. Уилл слышит голос доктора Лектера, собственное дыхание и биение ее сердца, а еще надоедливое жужжание мушки под потолком, но только не задающую заученные вопросы Алану Блум.

— Но ты здесь, — Уилл смотрит ей в глаза, почти режется о неокатанный янтарь, — сидишь на стуле по ту сторону решетки, записываешь, как стенографистка, каждое мое слово. Я знаю, где я, Алана, и я знаю, что ты здесь.

Она выдыхает ему в губы и исчезает, открывая склонившуюся над листом бумаги Алану. Алана смотрит на него сквозь прозрачную белоснежную бумагу, совершенно чистую в капельках багровой крови, и Уилл качает головой и поправляет очки.

Доктор Лектер свистяще смеется, но Уилл не смотрит на него, не смотрит, как яростно сверкает золотое кольцо на его пальце.

— Хорошо, — Алана трясет головой, и темные волосы рассыпаются по ее плечам, — что случилось после того, как Есения Маркиз позвала тебя во Флоренцию?

Она слишком предвзята, они все верят в него все еще безоговорочно, но даже Уилл уже сам себе не верит. Он смотрит на хлопающую крошечными крылышками мошку и закусывает губу.

— Я убил их, — капелька крови стекает по языку, растворяется в вязкой слюне, — сначала доктора Лектера, потом… ее. Кухонным ножом, одним из тех, которыми доктор Лектер обычно готовит.

Доктор Лектер ведет подбородком и качает головой, все еще сидит, сцепив ладони в замок на коленях и вальяжно закинув ногу на ногу. Из всех здесь присутствующих только он чувствует себя как будто бы совершенно уютно.

Она смотрит на него укоризненно и падает на пол, рассыпается осколками-каплями, как исчезающей в луже дождь, и Уилл вновь слышит возвещающий о произнесенной лжи смех. Уилл лжет не сам себе и не потому что не желает говорить правду, но зависшая под потолком мушка все еще раздражающе трепыхает прозрачными крылышками.

Алана черкает на белоснежном листе черной ручкой, закусывает кончик и размеренно дышит. Уилл не слышит ее дыхания, ничего, кроме шелеста крыльев и бьющегося сердца, и прутья решетки дрожат и плавятся. Доктор Лектер удовлетворенно улыбается и поглаживает яркое в тусклом свете кольцо.

— Почему? — спрашивает Алана, и Уилл слышит в ее голосе отчаяние и слезы.

Уилл закрывает глаза, видит перед собой картину и жмурится от падающих на губы солнечных лучей. Над ним светит раскаленный, ограненный яростным временем янтарь, жжет кожу до отвратительных волдырей и целует голые кости.

— Это красиво, — отвечает она, и Уилл вторит ей падающим в бездну эхом.

Алана, о, милая, прекрасная Алана всхлипывает, моргает и мотает головой, утирая слезы, но Уилл не видит ее ни капельки, глядит в выжженный на сетчатке янтарь и ловит багрово-алые капли, стекающие по рукам. На его руках кровь, и он никак не может разобрать, где в его груди открытая кровоточащая рана, а мушка под потолком все машет крошечными крылышками и летает кругами.

Доктор Лектер целует ее в макушку, Уилл вовсе не замечает, когда янтарь под веками исчезает, превращается в скользкую под босыми ногами алую лужу. Лужа растекается, касается мысков черных туфель Аланы и впитывается, делая их красными. Алана поднимает на него взгляд, бьет ручкой по чистой бумаге и качает головой.

— Его здесь нет, Уилл, — она смотрит в сторону, туда, где доктор Лектер восседает на кожаном кресле с широкими подлокотниками, — Ганнибала Лектера здесь нет.

— Я знаю, — отвечает Уилл, и звонкий переливчатый смех вновь рассыпается в прутьях.

Назойливая мушка под потолком затихает, и Алана разочарованно щурится и уходит, оставляя черную ручку и чистый белый лист. Уилл впервые за долгое время наконец-то может побыть один.

— Я хочу, чтобы вы ушли, — выдыхает Уилл, когда они проникают в дом второй жертвы.

Он не смог бы ответить, почему делает это ночью, зачем касается пальцами теплого дерева и втягивает носом металлический, вызывающий тошноту запах. Уилл просто приходит, не сообщая никому, будто не хватало только его, глядит сквозь разрезанное стекло входной двери в темное нутро чужой гостиной и сглатывает вязкую слюну.

Ганнибал бросает на него быстрый взгляд и отворачивается, принимаясь осматривать кровавые полосы на полу, закладывает руки за спину и смотрит со взглядом настоящего профессионала, оценивающего работу зеленого новичка. Она издает короткий смешок и затихает, будто растворяется в ворохе его мыслей, взрывается водопадом дождевых капель и впитывается в щели между половицами.

— Так ли это? — минуту спустя уточняет Ганнибал, и Уилл уже не уверен в собственном решении.

— Хочу побыть один, — тем не менее отвечает он.

Она снова смеется, сверкает янтарными глазами в темноте, и Уиллу кажется, будто в их глубине он видит грязные алые потеки. Он давно привык, что она неизменно смеется, когда он лжет, будто выдавая самообман с головой, оказывается далеко и проходит сквозь стены, касаясь не его руки. Он не зажигает фонарик и не включает свет, продолжает бродить в полутьме между спальней и детской, точно не решаясь выбрать направление, и в конце концов останавливается, опуская ладонь на заляпанный кровью дверной косяк.

— Будешь делать эти свои штучки? — хмыкает она, заглядывая в выбранную комнату, и понижает голос до чьего-то чужого. — Красоти-и-ища.

Ганнибал отодвигает ее за плечи и смотрит тоже, и лицо его искажается гримасой неудовлетворения. Уилл, конечно, знает, на что они смотрят, он видел фотографии, распростертую на кровати женщину и мужчину в луже собственной крови. В их глазах и ртах, помнит Уилл, осколки зеркала, вероятно потому, что убийца хотел видеть собственное отражение в получившейся картине. По всей комнате растянуты алые нити, будто кровь повисла в воздухе и никак не может упасть и истлеть, растворившись в крошечных людских жизнях.

Она снова хмыкает, и Уилл осторожно заглядывает внутрь, глядит на пустую кровать в затертых пятнах и переводит взгляд на разводы в коридоре. Она хихикает и проскакивает под рукой Ганнибала, просачивается в комнату и отходит к стене, прижимаясь спиной. Уилл не видит выражения ее лица, делает глубокий вдох и повторяет просьбу оставить его одного ненадолго, и собственный голос повисает в воздухе резными льдинками с острыми, легко вспарывающими тонкую кожу гранями. Она смотрит на него непонимающе и склоняет голову набок, так что льдинки невесомо касаются ее висков и путаются в волосах, делает шаг вперед и склоняется над телом женщины.

— Боюсь, это невозможно, — отвечает Ганнибал, глядя на Уилла самую малость насмешливо, как на маленького несмышленого ребенка, — прости, Уилл.

Она смотрит на женщину долго, касается подушечками пальцев покрытого бурой коркой лица и давит, исчезая внутри.

— Это, — Уилл кашляет, запинаясь в собственных мыслях, — потому что вы плод моего воображения?

Кровь капает с кровати тугими темными каплями, звонко бьется о деревянный пол и растекается, впитываясь в щели между половицами. Она оборачивается, смотрит на него пронзительно, вскидывает бровь и в который раз хмыкает. Ее отражение мелькает в зеркале в глазах жертвы, расплывается и накладывается на ее собственное изуродованное лицо.

— Нет, Уилл, — качает головой Ганнибал, пристально наблюдая за каждым ее движением, — потому что ты хочешь, чтобы мы были с тобой.

Кровь капает с серовато-белых пальцев, звонко ударяется о пол и поднимается крупными каплями обратно, зависает в воздухе, будто оживший отчаявшийся дождь. Уилл смотрит на Ганнибала и на нее одновременно, словно впитывает каждую капельку и собирается забрать себе все.

— Но вы, — упрямо повторяет Уилл, касаясь испачканного кровью дверного косяка, — плод моего воображения.

— Именно, — широко улыбается она, отрываясь, наконец, от разглядывания собственного отражения в разбитом стекле, — именно поэтому мы здесь.

Приходить в офис к Джеку странно и почти нереально, но Уилл делает это на автомате, шагает по коридорам и только потом задумывается, что, наверное, нужно было ограничиться звонком. Вокруг нет никого, словно все сотрудники разом попрятались, заметив его силуэт, или же Уилл просто снова видит желанную пустоту вместо колючих обвиняющих взглядов.

Ганнибал идет чуть впереди, заложив руки за спину, разглядывает пустые стены и тусклые светильники и едва слышно что-то напевает себе под нос. Она совсем рядом, Уилл почти чувствует тепло ее тела, плечо едва касается плеча, и этого достаточно, чтобы кровь снова потекла по гниющим рукам.

В кабинете Джека шумно, но Уилл едва ли различает голос Аланы в этих странных агрессивных интонациях. Что ж, Алана всегда заботилась о нем и всегда была против замыслов Джека, а он все продолжает упрямо действовать наперекор ее словам. Впрочем, Алана перестала быть его другом с тех самых пор, как выпустила его из клетки.

— Была ли она твоим настоящим другом? — спрашивает Ганнибал в самое ухо, и Уилл жмурится и сипло выдыхает.

Он предпочел бы все-таки остаться один хоть ненадолго, но они оба правы. Уилл нуждается в них, потому что сходит с ума, потому что кровь все еще не отмылась с его рук и продолжает течь вверх, постепенно заливая глаза ядовито-красными засохшими пятнами.

— Что вообще такое — эта дружба? — она склоняется набок, заваливаясь на его плечо, проходит насквозь и едва не падает, заливаясь звонким хохотом. — Существует ли она в природе?

— Ты не можешь сделать это снова! — кричит совсем близко, отделенная тонкой стеной и раскрытой дверью, Алана. — Уилл только оправился, и ты снова бросаешь его в пекло! Хочешь, чтобы он опять примерил на себя чью-то личность?!

Джек отвечает ей сухо и ровно, слишком тихо, чтобы Уилл услышал его слова, но он и без того прекрасно знает каждое из них. Уилл здесь только для того, чтобы поймать убийцу, а вовсе не потому, что за четыре года кто-то по нему соскучился.

— Ты слышишь, — горячее дыхание касается щеки, — она сказала, что ты оправился. Но разве ты когда-нибудь не был в порядке?

— Я сейчас, — трясет головой Уилл, и бросает взгляд на разводящего руками Ганнибала, — не в порядке.

Ему сейчас нужно только зайти в кабинет, прервать вспыхнувшую из-за него ссору и рассказать о своих наблюдениях. Но Уилл продолжает стоять и слушать колючие, вспарывающие кожу слова, стирает капельки крови с пальцев и пачкает искривленные губы. Уилл не может остаться один, потому что они оба — плод его воспаленного воображения, оставшегося в том самом месте, когда он воткнул нож в ее грудь. Уилл боится быть один, прекрасно знает это, путается в собственных мыслях и ловит поднимающие волоски у самого уха смешки.

— Ну же, — она подталкивает его в спину, касается холодными пальцами мятой куртки, — сейчас ты должен войти.

И Уилл послушно делает шаг, завороженно смотрит, как Ганнибал, будто дождавшийся команды пес, проходит мимо и усаживается в единственное свободное кресло. Джек вскидывает брови и сцепляет ладони в замок, а на лице Аланы гамма чувств, каждое из которых отражается в глазах кровоточащими шрамами. Она усаживается на подлокотник кресла, а Уилл так и остается стоять в дверях, разглядывая разложенные на столе Джека фотоснимки. Она задумчиво хмурится и кусает губы, и Ганнибал касается ее бедра кончиками пальцев, разбивая тишину лопнувшим шариком.

— Уилл, — каркает Джек, и Уилл вздрагивает, делает глубокий вдох и сосредотачивается на картинках, — я хочу услышать твои соображения.

Его позвали сюда, вырвали из ставшей почти нормальной жизни только затем, чтобы он снова стал кем-то другим. Уилл смотрит на фотографии на столе Джека, на заляпанные кровавыми пятнами осколки зеркала и видит там собственное уродливое отражение.

— Это алтарь! — неожиданно восклицает она, и Уилл повторяет на выдохе.

Джек прерывается на полуслове и раскрывает рот, но она продолжает говорить, и Уилл вторит эхом, будто все это на самом деле приходит в его голову, порождая его собственные выводы:

— Все эти растянутые нити, тела в определенном положении на кровати похожи на выстроенную композицию, будто он кому-то поклоняется или пытается задобрить. Как алтарь для восхваления божества или усмирения демона, наполненный жертвоприношениями.

Слова вырываются изо рта Уилла сами собой, будто действительно рождаются в его голове, разбиваются в воздухе тысячами снежинок и тают, оседая на волосах. Уилл говорит как заводная обезьянка, разве что не хлопает тарелками и без дурацкой шапочки на голове. Уилл вовсе не уверен, что все это происходит на самом деле, но ему нравится стоять здесь и высказывать версию преступления, как будто нет той тонкой прозрачной пленки, отделяющей его от напирающей волной крови.

— Это объясняет, почему он убивает в определенную фазу луны, — кивает Джек, не глядя на поджимающую губы Алану, — если он религиозный фанатик, это должно как-то отражаться в повседневной жизни…

От углов по стенам расползаются серые тени, пожирают свет, свиваются в кольца и извиваются, будто тянут липкие щупальца к каждому присутствующему. Тени капают на пол и струятся извилистым ручьем, журчит вода, и прохлада опадает на губы прозрачными брызгами. Ганнибал улыбается мягко, ведет подбородком, касается ее тела будто в насмешку и смотрит Уиллу в глаза.

— Алтарь в честь кого? — разносится эхом в ушах, и Уилл не может разобрать, кто задал этот вопрос.

Алана сидит, сцепив в замок на колене пальцы, хмурится и постукивает мыском туфли. Глаза Джека бегают по кабинету, словно он выискивает кого-то лишнего, подслушивающего шпиона в картонной коробке, а тонкая пленка натягивается и давит, липким холодом упираясь в то место, где отбивает чужие секунды сердце.

— Кто смотрит в зеркало? — шепчет она, оказываясь внезапно перед его лицом, и Уилл видит собственное отражение в ее глазах.

Прохладные ладони опускаются на плечи, смешок вырывается хрипом из горла, и она подается вперед, проходит насквозь и ядовитой галлюцинацией исчезает снежных тенях. Пленка тянется, выгибается и давит жаром, оставляя отвратительные ожоги там, где уже четыре года ничего нет.

— Раздвоение личности? — переспрашивает Алана, и Уилл понимает, что только что сказал это вслух.

— Возможно, он считает, что в его теле живет кто-то еще, — Ганнибал закидывает ногу на ногу, улыбается и смотрит пронзительно, будто пришпиливает еще живую бабочку к пробковой доске.

Алана оборачивается, словно чувствует его взгляд, зябко ведет плечами, и Уилл думает, что подступающая волна горячей крови могла бы ее согреть. Она проходит сквозь стену за спиной Джека, касается его плеча, и теперь глаза Ганнибала сощуриваются и становятся узкими щелочками, хотя на губах все еще танцует намертво прилипшая ласковая улыбка.

Уилл все еще стоит в дверях кабинета Джека в штаб-квартире ФБР, но теперь ему кажется, что под ногами хрустит снег, а яростный дождь лупит в стекла, просится внутрь и застывает кровавыми потеками на руках. Тонкая прозрачная пленка лопается, волна липкого жара ударяет в грудь, но не сносит, милостиво позволяя устоять на ногах. Она стоит за спиной Джека, опустив руки ему на плечи, ровно напротив, всматривается в снимки, которые они уже видели, и невесомая тень заинтересованности блуждает по ее лицу. Ганнибал сидит в свободном кресле, закинув ногу на ногу и опустив подбородок на костяшки, смотрит куда-то насквозь, а Уилл чувствует, как податливо проходит мимо ребер заточенное до блеска лезвие.

— Что ты собираешься делать? — Джек поднимает на него глаза, а в глазах Аланы блестят багровые искорки.

— Хочу взглянуть на остальные места преступления, — уверенно кивает Уилл, и это первый раз, когда он не запинается и не глотает слова.

Что-то падает и разбивается, разлетается вдребезги и увядает, стекая кровью по пальцам. Она смотрит ему в глаза, совсем не смеется, и в янтаре сияет багрянец, холодный и ядовитый как собственное дыхание и скрип ножа по стеклу. Кольцо с гравировкой падает на пол и тонет в луже застывшей крови, оставляя клеймо-отпечаток на содранной коже.

Уилл яростно моет руки, трет раз за разом, едва ли отходя от раковины, слушает вбивающиеся в уши смешки и давит желание зажать ладонями уши. Руки все еще грязные, кровавые по самые локти, отпечатки его ладоней повсюду, словно доказательства старого преступления, а кровь продолжает капать, стекаясь в хлюпающие под ботинками лужи. Из отражения в зеркале на него глядят трое, и в какой-то момент Уилл снимает их все, заворачивает в ткань и оставляет на чердаке.

Звонкий переливчатый смех ударяется в спину, заливается в уши липким кленовым сиропом, Уилл трет ладони остервенело, пытается смыть присохшую намертво кровь, а дождь все идет, бьет по стеклу тугими каплями и рассыпается снежинками в волосах. Вода из-под крана окрашивается нежно-розовым, а затем красным, переливается через край и падает на пол, и Уилл тонет в текущем мимо ручье.

Приходящая проведать его Алана неловко улыбается, склоняя голову набок, приводит с собой собак, будто на свидание, и ничего не говорит. Уилл отчетливо видит торчащий из сумки белоснежный, заляпанный кровавыми пятнами лист бумаги, а черная ручка оставляет на лице уродливые кляксы. Их слишком много для такого маленького помещения, как планета Земля, никто из них не замолкает, а дождь все идет, ударяясь тугими каплями о стекло.

— Уилл, — говорит Алана, и тишина между ними разбивается вдребезги, — ты всегда можешь рассказать мне.

Уилл знает, что она имеет в виду, он говорил это уже тысячу раз, но едва ли кто-нибудь желал его слушать. Алана неловко кивает и машет руками, удерживая поводки, а собаки продолжают лаять, будто видят среди них кого-то еще.

— Насчет того дома…

Прохладный шепот щекочет ухо так, что поднимаются волоски на висках, что-то рядом мелодично звякает, и Уилл отмахивается, вслушиваясь в ревущий за окном ветер. Он знает, что она имеет в виду, но «тот дом» его не интересует, как никого из них не интересовало его мнение. Тихий смех разносится по комнате колокольчиками, и Уилл, моргая, сворачивает в ванную.

На его руках кровь, много крови, она капает на пол багровыми пятнами, впитывается в доски и утекает в щели между половиц, и у него никак не получается ее смыть. Кровь словно течет прямо изнутри, сочится из разорванных вен и сворачивается черными в тусклом свете сгустками. От яркого света слепит глаза, и Уилл непроизвольно жмурится, фокусируясь на всплывающем перед глазами призрачном образе.

Вокруг него призраки, думает Уилл, они оба и он тоже, витают в воздухе посреди пустоты, а все остальное лишь сгустки текущей алой крови, собирающейся в лужу с кончиков пальцев.

«Существуют ли привидения?» забивает в поисковой строке Уилл, и натыкается на десятки статей очевидцев самых разных паранормальных явлений. Некоторые из них сопровождаются нечеткими фотографиями или короткими видеозаписями, но большинство все же напоминает мистические рассказы, выдуманные в пьяном угаре и написанные на коленке, но Уилл все равно упрямо вчитывается, переключает страницу за страницей, пока перед глазами не начинает двоиться, а на плечо не ложится прохладная, будто весенний ветерок, ладонь.

Она звонко смеется, заглядывая ему через плечо, кладет руку на мышку поверх его ладони и щелкает на красный крестик, так что вместо строчек текста на экране высвечивается дурацкий черный квадрат заставки с рассыпавшимися по нему пестрыми иконками.

— Ты ведь знаешь ответ на свой вопрос, — улыбается она, и Уилл чувствует ее дыхание на виске.

Кровь капает с рук и впитывается в старые доски, ветер стучит в окна, просит впустить и растерянно-зло воет, падая оземь. Уилл долго смотрит в потухший экран, включает компьютер снова и снова набирает запрос. Мыло в ванной заканчивается, он склеивает между собой разноцветные обмылки и трет ими руки до самых локтей, так что кожа становится сухой и шелушащейся.

Уилл трет ее до первых выступивших алых капелек, замирает, растеряв на мгновение дыхание, и слышит ударяющийся в спину смешок. В зеркале их трое, и он прекрасно знает ответ на собственный нелепый вопрос. Нет никаких призраков, думает Уилл, он просто болен и должен находиться в больнице, собирает вещи, бросает в сумку все подряд и снова застывает на самом пороге. У него нет зонта, на улице дождь и дорогу размыло так, что от самого крыльца начинается черная в лунном свете огромная лужа.

Уилл задыхается, видя кроваво-красный, бросает сумку и бросается в ванную, подставляет руки воде и неистово трет, словно что-то еще может измениться. Смешок ударяет в висок, но они молчат, лишь стоят за спиной, и от этого мурашки расползаются вверх по загривку. Уилл выключает воду, вытирает ладони полотенцем и глубоко вздыхает, накрывая руками лицо.

— Я знаю ответ на свой вопрос, — говорит он, и вокруг вдруг становится шумно.

У него психическое расстройство на фоне перенесенного стресса и больного влияния доктора Лектера, и на самом деле никаких привидений не существует. У Уилла галлюцинации, визуальные и звуковые, он видит то, чего нет, и то, что не хочет видеть. Уилл задыхается, глядя на расползающиеся по белому полотенцу красные капли, и снова включает воду, пытаясь смыть кровь.

— Это ненормально, — Уилл сжимает виски пальцами и жмурится, отступая прочь.

Кровь капает на пол, собирается вязкими лужицами и липнет к ногам, словно любимая сторожевая собака. Короткий смешок приводит в чувства, вода переливается через край, звенит, ударяясь о плитку, и Уилл дышит часто и рвано, пытаясь перестать видеть то, чего нет.

Он выключает воду рывком, едва не вырывая с корнем несчастный вентиль, бросает полотенце на бортик ванной и выходит, хлопая дверью. В коридоре темно, на кухне и в спальне тоже, и Уилл распахивает дверь, подбирает брошенную сумку, и тут же ее закрывает.

— Что есть нормально? — спустя целую вечность раздается тихий голос. — Кто определяет границы нормального, добра и зла…

— Общество, — перебивает он, всматриваясь в пустоту резного стекла на двери, — общество устанавливает границы…

Он сам себе не верит, говорит, будто выплевывает с кровью слова, шагает назад и падает в кресло, накрывая лицо ладонями. Никому не нужны его слова, никого не интересует текущая по его рукам кровь, и лишь тихий звонкий смех разносится снежинками по потолку.

— Общество слепо и полно идиотов, — шипит она где-то за его спиной, — нормально лишь то, Уилл, что ты сам считаешь таковым.

Это неправильно, так не должно быть, думает Уилл, отнимая руки. Красные пятна оставляют отпечатки на его лице, алые следы расчерчивают комнату, дождь лупит по стеклам, пытаясь войти, и шелестят снаружи деревья. Здесь слишком шумно, слишком много людей на него одного, и Уилл только и ждет, когда Алана навестит его снова.

— Ты говоришь как Ганнибал, — он усмехается, смотрит на нечеткое отражение в стекле и трясет головой.

Отражение в стекле лишь одно, и Уилл трясет головой от неприятного осознания, что чего-то не хватает. Тени свиваются под потолком, собираются в тучи и рассыпаются мелкими острыми снежинками, вспарывающими кожу, и Уилл тянется, подбирает сумку и со скрипом дергает молнию. Где-то вдалеке гремит гром и сверкает молния, он садится на пол, тонет в красной луже и больше не может подняться.

Долгая пауза заставляет его обернуться и столкнуться с темной пустотой позади. Нет ни голоса, ни образа, ши шороха, ни шелеста, и он выплевывает смешок и жмурится. Вокруг него нет никого, даже Аланы или деревьев, и уж точно здесь нет никаких несуществующих призраков. Уилл трясет головой, поправляет съехавшие на кончик носа очки и ведет подбородком, вываливая содержимое сумки на пол.

— Я и есть Ганнибал, Уилл, — ее голос меняется на более низкий, завораживающе глубокий; теперь он раздается по правую руку, — я в твоей голове. Мы оба в твоей голове, Уилл.

Рубашки, джинсы и нижнее белье валятся ему под ноги кучей, и Уилл копается в них, будто старается что-то найти. Смешок разбивается о холод окна, дождь течет по стеклу, смешивается с капельками крови на полу и смывает отпечатки. Уилл перебирает вещи, складывает их и засовывает обратно, аккуратно застегивая молнию. Он делал так уже тысячу раз, но дождь снаружи никак не заканчивается, а лужа у самого крыльца не позволяет ему пройти.

— Это-то как раз ненормально, — Уилл застегивает молнию, накрывает лицо ладонями и шумно выдыхает, — вы мертвы.

— Разве? — они отвечают хором, и шелестящий смех смешивается с порывом ветра за окном.

Уилл поднимает глаза к потолку и сталкивается с парящими в пустоте кусочками янтаря. Она смотрит на него сверху вниз, склонившись и сложив за спиной руки, а в груди ее сочащаяся кровью рваная рана. Тошнота подступает к горлу, и Уилл жмурится и отводит взгляд, и смех оглушает, давит на голову и разворачивает обратно за подбородок, заставляя смотреть. Золотое кольцо сверкает на ее пальце ярким пронзительным светом, и чужие холодные глаза приковывают, прибивает словно трепыхающую крыльями бабочку к пробковой доске.

Он сам не знает, как оказывается на ее могиле, смотрит на выбитые в мраморе надписи и янтарные, горящие в свете фонарей глаза. Под ногами хлюпает, тяжелая сумка тянет плечо, звонкий мелодичный смех вплетается в волосы и отпускает, падает красными каплями под ноги. Уилл трет руки, стягивает промокшие насквозь перчатки и надевает новые, мигом покрывающиеся красными пятнами.

Луна светит высоко над головой, и в свете ее кровь кажется ядовито-черной, растекающейся по рукам вверх, заливающейся в глаза и рот вязкой жижей, напрочь выжигающей нервы. Уилл дышит рвано и часто, утирает кровь на руках и смотрит в собственное отражение в янтарных глазах. Она глядит на него укоризненно, и доктор Лектер стоит за ее плечом, понимающе улыбается и касается ее ладони кончиками пальцев. Он знает, что Уилл собирается сделать, они оба знают это, потому что находятся в его голове, и никто не хочет ему помешать.

— Нормально лишь то, что ты сам считаешь нормальным, — повторяет она, выдыхая ему прямо в губы.

Пронзительно яркая луна смеется, хохочет откуда-то сверху, и Уилл запрокидывает голову, только чтобы не видеть ее в отражении янтарных глаз. Строчки на мраморе выбиты нарочито неровно, буквы пляшут под веками, и Уилл улыбается, чувствуя, как падает еще одна капелька. Гром гремит над головой, сверкают яростно молнии, и он наконец знает, что собирается сделать.

Они стоят перед его лицом, как белые мраморные статуи, светящиеся в свете насмешливой луны, дождь падает крупными каплями, стучит в окна и просится в дом, и Уилл распахивает дверь, смотрит на простирающуюся под ногами лужу и шагает в нее, разбивая кровавыми брызгами.

— Нет, — бросает она раздраженно, появляется прямо перед его лицом, и он проходит насквозь, вдруг застывая на месте.

Уилл задыхается, бросается в ванную, открывает воду и остервенело трет руки, пока кровь не начинает падать на белый фарфор крупными красными каплями. Уилл смотрит в собственное отражение в мутной плитке, ищет глазами зеркало и бросается к двери, вглядываясь в ночную пустоту, оставляет на стекле отпечатки-доказательства собственного преступления и читает по губам. Она говорит с ним, вторит одно и то же, и Уилл слушает, потому что не может не слушать. Доктор Лектер стоит за ее плечом, сидит в кресле с широкими подлокотниками и обнимает ее за талию, притягивая к себе.

Строчки имени выбиты на мраморе криво, буквы пляшут и едва ли складываются в слова, а у Уилла руки трясутся так, что он едва ли попадает по кнопкам. Голос Джека разрывает тишину вороньим карканьем, звонкий смех обрывается, и Уилл снова видит этот укоризненный взгляд.

— Я убил Ганнибала Лектера и Есению Маркиз, — выплевывает Уилл, и яростный смех накрывает его с головой, — ты должен арестовать меня.

Первые робкие снежинки медленно кружатся в воздухе, мерцают в свете желтых уличных фонарей, танцуют и будто поют, тянут тихую заунывную мелодию. Уилл стоит посреди улицы в одном шаге от проезжей части, задирает голову вверх так, что снежинки падают на его щеки и стекают пресными холодными слезами, а кривая луна, то и дело лениво выкатывающаяся из-за туч, превращает снег в прозрачные режущие кожу стеклышки.

Сцепленные на животе пальцы давно замерзли, полы пальто болтаются и хлопают от налетающего ветра, а Уилл все стоит, глядя на тающие прямо в воздухе резные снежинки. Впервые за долгое время ему кажется, будто он в самом деле один, и от этого странно тянуще ноет в груди.

Почти полная луна смотрит на него уродливым, будто обглоданным огрызком, перекатывается из стороны в сторону насмешливо и в конце концов исчезает в вечерней туманной дымке. У Уилла в голове ни единой мысли, лишь звенящая пустота, от желания хохотать разрывает грудь. Он перекатывается с пятки на носок, оглядывается, словно в самом деле может найти то, что ищет, разворачивается на пятках и идет к выходу. Стройные ряды белых могильных плит провожают его насмешками, померзшая трава хрустит под ногами, тьма вьется, перетекая от одной могилы к другой, и точно ждет, ищет, какая из них окажется для него.

Чужой дом кажется Уиллу пустым и излишне гулким, а тихий шепот напоминает, что дом его, и он застывает на пороге между гостиной и кухней, долго смотрит на кухонный островок, пустой и чистый до звенящего блеска. Раскрытый ноутбук подсвечивает мерцающую разными цветами плитку, будто Уилл не может вспомнить ее настоящий цвет, а бурое пятно на полу растекается, подступает к самым ногам и впитывается в ботинки.

Уилл делает шаг, переступает с ноги на ногу, и теперь обе его подошвы испачканы в крови. Следы остаются на темной плитке пола, как неопровержимые доказательства, Уилл ведет пальцами по бархатистой поверхности шкафчиков, и вздрагивает, когда налетает на холодильник, холодный и мерцающий серебром. Кровь растекается по всей кухне, впитывается в его ноги, поднимается выше, окутывая щиколотки и голени, и Уилл замирает, не в силах сделать и шага. Кровь тянет его к земле, прибивает, будто трепещущую крыльями бабочку к пробковой доске, и тяжелеющие пальцы шлепаются о бедро.

Чужая уродливая тень мечется в отсветах блеклой луны, бьющий в уши звонкий смех сливается, перетекает в предсмертные хрипы, и что-то падает, разбиваясь о темный пол. Уилл замирает, на мгновение переставая дышать, и медленно оборачивается, впиваясь взглядом в подставку для ножей. Начищенное, покрытое грязными пятнами лезвие блестит в лунном свете, отражая его собственное лицо, и Уилл смотрит на собственное искривленное отражение и медленно закрывает глаза.

— Когда я говорила, что надо что-то с этим делать, я имела в виду продать дом, — пронзительный голос Аланы вырывает его из вязкой полудремы, яркий свет бьет по глазам, и Уилл моргает, склоняя голову набок, — а не жить в нем.

Он один, здесь больше совершенно никого нет, его собственное отражение в оконном стекле сутулится. Алана ходит в гостиной, Уилл слышит цокот ее каблуков, глядит на собственные чистые до скрипящего блеска ладони и вытирает их белым кухонным полотенцем.

— Это только на время расследования, — заливистый смех напоминает о том, что он врет, но больше нет ничего, что заставило бы его отступиться, — ты же знаешь, у меня нет денег снимать гостиницу.

Алана протяжно вздыхает, и вздох ее смешивается с его дыханием, застывает под самым потолком и камнем падает под ноги. Оба они давно разбились, как фарфоровые чашки, которые невозможно склеить, но все еще отчего-то шагают по поскрипывающему полу, считая себя чем-то лучше других.

— Кроме того, — Уилл легко смеется, будто нечто внутри совсем не режет, острием проходя через ребра, — едва ли я смогу от него избавиться.

— Я знаю, я, — Алана почти перебивает его, потому что они оба знают, что Уилл говорит совсем не о доме, — просто беспокоюсь о тебе. Джеку не стоило втягивать тебя в это дело, прошло слишком мало времени с…

Она осекается, и Уилл издает короткий смешок, отворачивается, чтобы не глядеть во вспыхнувшие перед лицом глаза, и опускает взгляд на испачканные в крови руки. Остро заточенный нож поблескивает в ярком свете, стоит в подставке среди других таких же, но Уилл точно знает, что именно на этом его въевшиеся до самого основания отпечатки.

Ночь сгущается за окнами, подступает, давит горло в натужном спазме, и Уилл приваливается спиной к столешнице. Он один, совсем один в этом доме, а она смеется над ухом, потому что он снова лжет, касается ладонями плеч, и от холода ее дыхания сводит гортань. Уилл распахивает окна, ловит вытянутыми ладонями царапающие кожу снежинки, подставляет голову воющему напевно ветру. Уилл рвано вздыхает, смотрит Алане прямо в глаза, а потом они оба замечают фотографию в вычурной рамке, оставленную будто в насмешку. Она глядит на него, приподняв уголки губ, но Уилл совершенно один, стоит на мягком ковре, щекочущем пятки, в доме, который принадлежит только ему.

Уилл становится его хозяином по дурацкому завещанию, и ее антикварный магазинчик тоже принадлежит ему, будто это не их призраки существуют в его голове, а он — обыкновенный плод их воображения.

— Что касается Зубной феи…

Алана остается с ним, потому что беспокоится, и Уиллу приходится спать на диване, потому что спальня в этом доме всего одна, и еще много всяких потому что, смешивающихся в одну кучу и мешающих думать. Алана смотрит на него обеспокоенно, в последнее время ее глаза все время такие, большие и круглые, как у испуганной лани.

Она влезает между ними неожиданно, так что Уилл едва не вздрагивает, склоняет голову набок и опирается ладонью о подлокотник дивана. Ганнибал смотрит на нее со стороны, не отрывая пристальный взгляд, а у Уилла тошнота подступает к горлу, и кровь гулко капает с кончиков пальцев.

— Ну, — она нетерпеливо ведет плечом, и это, кажется, вовсе на нее не похоже, — что там с Зубной феей? Мне интересно.

— Что ты сейчас видишь?

Снежинки залетают в открытое окно, опускаются на горячую кожу и стекают на пол прозрачными капельками, впитываясь в блестящие от лака доски. Она ведет плечами, склоняет голову так низко, что Уилл почти чувствует ее прохладное дыхание на губах, и подается ближе, пролетая его насквозь. Где-то за спиной он слышит ее смех и тихий бархатный голос Ганнибала, но свет слишком яркий и нестерпимо режет глаза.

— Тебя, Алана, — Уилл неловко улыбается, поправляет сползшие на кончик носа очки, — ты сидишь прямо напротив меня.

— Все жертвы были семьями с детьми, — Уилл ежится от дуновения холодного ветра, приподнимает воротник плаща, — это не особенно бросающееся в глаза совпадение, но все они в последнее время устраивали праздники вроде годовщины или дня рождения. Конечно же, заказывали профессионального фотографа, а после выкладывали снимки и видео в соцсетях.

Снег сегодня особенно сильный, валит с самого полудня, так что навалил уже хрустящий под ногами пушистый слой, и следы на нем, глубокие и отчетливые, будто дают подсказку, манят за собой, как самая яркая на небе звезда. Уилл кутается в пальто, поправляет съезжающие очки и засовывает руки в карманы, но мгновение спустя снова перебирает пальцы, запахивает поплотнее ворот и еще сильнее замедляет шаг.

— Дальше — дело техники, — мягкий голос Ганнибала заставляет Уилла проглотить усмешку, — хотя, полагаю, Джек как всегда опоздает.

Ганнибал идет рядом с Уиллом, запрокинув к темному небу голову, и снежинки острыми бритвами путаются в его волосах, а она — по другую сторону от него насвистывает что-то себе под нос и жарко дышит на озябшие пальцы. Уилл слышит, как хрустит под ботинками снег, глядит на отражающуюся в ладонях полную луну и кивает, потому что Ганнибал снова прав.

Она тянется через него, хватает Ганнибала за руку и заливисто смеется, а Уилл на мгновение замедляет шаг, позволяя им пройти вперед. Он не помнит, чтобы они были такими при жизни, не помнит их вовсе, будто смерти на самом деле не существует, а все вокруг — всего лишь неоконченная картина, для завершения которой не хватает каких-то пары мазков.

— Хочешь сказать, он знал, как войти во все двери, потому что уже бывал внутри? — она оборачивается, шагает спиной вперед, не отпуская ладонь Ганнибала. — Это скучно, лучше бы он маниакально просматривал фото и ролики, выискивая детали. Ты начинаешь понимать.

Последняя ее фраза комкается в губах и взлетает вверх облачком пара, плавит призрачные снежинки и звенит в желтом фонарном свете. Полная луна качается на небосводе, точно напевает колыбельную, и лик ее до сводящего скулы отвращения похож на разбитое зеркало. Уилл шагает вперед, потому что Джек как всегда опоздает, а сам он снова придет в самый что ни на есть подходящий момент.

Дом вырастает перед ними уродливым черным пятном на белом снегу, как черная в свете полнолуния кровь, и она первая несется ко входу, любопытно жмется к порогу, заглядывает внутрь сквозь приоткрытую дверь. Уилл поднимается следом, слушает, как звонко скрипят старые доски в ступенях, видит отраженный в стекле снег и небрежно сбрасывает пальто. Зеркало стоит прямо напротив входа, разбитое на десятки крупных осколков, покрытое трещинами, оно отражает Уилла, стоящего за его плечом Ганнибала и ее растянутые в улыбке губы, будто она смотрит на что-то красивое. Уилл на мгновение жмурится, склоняется над пятнышками крови, впитавшимися в доски, и не слышит, как захлопнулась дверь.

Уилл смотрит на собственное отражение в битом стекле и неожиданно хочет взглянуть на алтарь.

Представший во всем своем уродливом естестве зверь ждет его у алтаря, клонит голову набок, прислушивается к дыханию, сжимает в пальцах стекло. Кровь густыми сгустками капает на пол, стекает по белым простыням и впитывается в хрустящий под ногами снег. Кровь покрывает руки по локоть, неоконченная картина раздражает уродством, а Уилл поправляет снова съехавшие очки.

Стекло отражает зверя, стекло прозрачно и может разбиться, но стекло не фарфоровая чашка и не привязанная на ленту монета, и Уилл неприязненно морщится, проводя ладонью по теплому могильному камню. Зверь смотрит на него, оскалившись, мурашки табунами бегут по коже, и Уилл снова один разглядывает собственное отражение в разбитом зеркале.

Искрящийся снежинками смех тает, ударяет по лицу дождевыми каплями, и Уилл испачканной кровью ладонью стирает текущую по подбородку влагу. Он глядит на картину, в которой не хватает всего-то пары мазков, а она морщится за его спиной, перебирает пальцами торчащую из груди рукоятку ножа и заливает пол комнаты собственной кровью. Ганнибал улыбается, не сводя с нее взгляд, и в глазах его осколки стекла, отражающие выстроенный не для него алтарь.

Удар мешается со звуками выстрелов, теплое дыхание обдает щеки, и Уилл удовлетворенно жмурится, потому что снег идет вверх, кровь затекает в открытую рану, время оборачивается вспять, и разбитая на осколки чашка собирается воедино, совершенно забывая, что когда-то непременно должна разбиться.