Песнь болтрушайки (джен)

Останки чаши Пенелопы Пуффендуй нашлись между сложенной палаткой и потрепанным томом «Волхование всех презлейшее». Сердце гулко билось, хотя Гермионе казалось, что это пульсирует в её руках помятая чаша. В ней больше не хранилась частичка души Волдеморта, но Гермиона смотрела на останки с опаской. Почему она не выкинула чашу сразу, в какую-нибудь самоубирающую корзину коридора Хогвартса? Она сама не знала.

Противоречивые чувства терзали рваные мысли в разные стороны. Уникальный артефакт основательницы Хогвартса, который мог помочь стольким людям, стал хранилищем кусочка души злого волшебника. Какое надругательство. А диадема? А медальон?

Гермиона разглядела в поперечной вмятине изображение барсука. Интересно, что бы ей сказала Пенелопа Пуффендуй, узнай она, как поступили с её реликвией?

Но у них тогда не было другого выхода. Это был единственный способ победить Волдеморта — разобраться с его крестражами.

Гермиона подняла палочку.

— Репаро! — тихо произнесла она.

Разумеется, чаша не восстановилась. Она лишь озарилась изнутри голубоватым свечением. Яд василиска уничтожил крестраж, а заодно и его обиталище. Гермиона выдохнула.

Ей показалось, что барсук на чаше шевельнулся. Она понимала, что это игра теней и света, но никак не могла отделаться от ощущения, что барсук наблюдает за ней. Вот же он, свернулся, раненый, клубочком во вмятине.

Гермиона погладила указательным пальцем изображение барсука и прошептала:

— Вулнера санентур…

Сначала ей показалось, что барсук начал расти. Вот уже он стал размером с Живоглота и потёрся своим золотым боком об руку Гермионы, которую она теперь не могла оторвать от потеплевшего металла.

А потом всё поплыло, заволокло туманом. Гермиона почувствовала, что её тащит куда-то в пространстве; она запоздало подумала, что из её квартиры нельзя трансгрессировать, и едва не потеряла сознание от головокружительного кульбита.

Вращение закончилось так же неожиданно, как и началось. Сначала включились запахи — Гермиона чувствовала терпкий запах трав, одновременно сладкий, горький и влажный. Потом добавилось беззаботное жужжание насекомых и шелест листвы.

Гермиона открыла глаза.

Она лежала прямо возле просёлочной дороги, от которой вправо убегала вниз, в сторону купы густых деревьев, едва приметная тропинка. Сама же дорога, увитая с обеих сторон зарослями живой изгороди, петляла между двух склонов в долину, в которой уютно расположился небольшой городок или селение. Гермиона точно тут никогда не была.

Она оглянулась. Буквально в нескольких шагах от неё стоял покосившийся столб-указатель с деревянными табличками, но прочитать названия населённых пунктов Гермиона не успела, потому что в тот момент, когда она поднялась на ноги и повернулась к указателю, из кустов ежевики прямо на неё выскочила девушка.

Незнакомка охнула и развернулась обратно, намереваясь спрятаться.

— Простите! — крикнула Гермиона. — Я не хотела вас напугать.

Девушка замерла. Потом неловко повернулась, настороженно глядя на Гермиону. У той появилась возможность рассмотреть девушку получше. Примерно её возраста, худенькая, нескладная. Серое простенькое платье выглядело сильно поношенным, но чистым. Тусклые волосы падали на лицо, а когда девушка откинула их, выяснилось, что оба её глаза сильно косили. Она выжидательно смотрела — на Гермиону, вероятно, хотя это трудно было определить, словно прикидывая, убежать или остаться.

— Простите, — ещё раз повторила Гермиона, на этот раз тише. — Наверное, мне нужна ваша помощь. Я даже не знаю, где я оказалась.

Она потихоньку ущипнула себя за запястье. Вышло больно. Значит, она не уснула в гостиной. Но тогда где же она? Последнее, что помнила Гермиона, это оживший барсук с погнутой чаши.

Девушка внимательно посмотрела на Гермиону, потом, видимо, приняла какое-то решение и коротко бросила:

— Идём.

Она скрылась в кустах ежевики так стремительно, что Гермиона чуть не потеряла её из виду, когда наконец продралась сквозь колючий кустарник на тропинку. Та постоянно петляла, спотыкалась рытвинами и кочками, и Гермиона порядком устала, пока шла за своей новой знакомой. Девушка же, судя по всему, была привычной к таким походам; она даже ни разу не обернулась, а только молча шла вперёд. Лишь один раз буркнула: «Осторожно, здесь яма», и Гермиона ей была благодарна за предупреждение — ямы совершенно не было видно в траве, она точно бы подвернула ногу.

Их путешествие оборвалось внезапно. Они вышли к густым деревьям, тени которых отбирали весь солнечный свет у покосившейся хибарки, приютившейся между стволами. Гермиона подивилась, да как тут вообще можно жить? А потом она увидела прибитую над порогом двери давно высохшую змею и остановилась как вкопанная от неожиданной догадки.

— Ты… Ты Меропа? — округлив глаза, спросила Гермиона.

Девушка обернулась, кивнула.

Голова шла кругом. Как такое стало возможно? Что это? Воспоминание? Сон? Это точно как-то было связано с крестражем Волдеморта. Гермиона вспомнила дневник Тома Риддла. Тогда Том-воспоминание едва не вышел со страниц дневника. Чаша уничтожена, значит, эта Меропа тоже лишь воспоминание, тень, призрак. Но…

Они зашли в дом. Меропа молча начала двигать на полке возле печки горшки. Она потянулась за одним из них, встала на цыпочки, придерживая руками чуть выпирающий живот.

Меропа ждала ребёнка… Наверное, она уже рассталась с красавчиком Томом Риддлом, а в Лондон ещё не перебралась. Какой сейчас месяц на дворе? Гермиона кинула взгляд в слепое оконце. Заросли крапивы забирали те крохи света, которые пробивались под сень могучих деревьев.

Меропа не спрашивала Гермиону ни о чём. Она будто знала, зачем та пришла.

Вскоре в печи трещал огонь, а на закопчённом шестке пыхтел котёл. Меропа сходила несколько раз на улицу, принесла из чулана мешочки и банки.

— Не бойся, я хорошо умею варить зелья, — впервые Меропа произнесла не одно слово, а целое предложение.

Гермиона не нашлась, что ответить, и только кивнула. А Меропа горько улыбнулась.

— Амортенцию я тоже сварила превосходную. У человека можно вызвать с её помощью состояние пылкой влюблённости, однако никто не в состоянии воссоздать ту непреклонную, неизменную, безоговорочную преданность и верность, которая только и может зваться Любовью.⁽¹⁾ Это не мои слова. Я заплатила за свою ошибку сполна. Однако и награда у меня есть.

Меропа вновь положила руку себе на живот.

— Интересно, кто у меня родится? Это будет самый чудесный малыш на свете.

От необходимости что-то сказать Гермиону избавило бульканье в котле. Меропа помешала варево в одну сторону, потом в другую. Пар сразу успокоился. Она высыпала в котёл порошок шалфея, достала из банки ослепительно белый подснежник — Гермиона вспомнила, что в шкафу Снейпа хранились точно такие же подснежники — затем высыпала что-то неаппетитное из горшочка, снятого с полки.

— Тушёная мандрагора, — пояснила Меропа. — Она так лучше хранится. Ну, теперь пусть томится два часа, а нам надо раздобыть перья болтрушайки.

Они вышли на улицу.

Солнце чиркнуло по макушкам деревьев и покатилось в долину, чтобы убраться на покой до утра.

— Ветер будет, — сказала Меропа, глядя на малиновый закат. — Пойдём, тут недалеко.

Они выбрались на один из холмов, затем спустились в небольшую рощицу. В набирающих густоту сумерках кусты казались диковинными животными с многочисленными рогами, лапами и хвостами. Меропа провела Гермиону по едва приметной тропинке на небольшую полянку.

— Садись, — сказала она и села прямо на кочку. Гермиона последовала её примеру.

— Я люблю это место, — сказала Меропа. — Они прилетают умирать сюда.

— Кто? — со страхом спросила Гермиона.

— Болтрушайки.

Гермиона пыталась вспомнить, что это за создания такие, ведь они точно что-то такое проходили на уроках по уходу за магическими животными, но всё, что удалось выхватить из памяти, это только то, что это маленькие птички.

— Смотри, — тихо сказала Меропа и взяла Гермиону за руку.

Почти чёрный куст совсем неподалёку от них вдруг зашевелился. Свист десятков крыльев разрезал воздух, и вот уже на ветках будто включились синие фонарики. Эти живые фонарики повозились секунду-другую, удобнее размещаясь на своих местах, и замерли, точно в ожидании чего-то.

Казалось, даже воздух застыл. Тишина вдруг образовалась такая, что Гермиона потрясла головой — заложило уши. Не слышно было шелеста листьев, смолкли ночные птицы.

И тут одна из птиц взлетела, взметнулась ввысь, зависла в нескольких футах над кустом и запела.

Гермиона в жизни не слышала ничего подобного. Это не было пением птицы. Это был плач, рассказ о длинном жизненном пути, о его поворотах, ошибках, ухабах. Радостные трели побед и траурные рулады разлук и потерь, переливы ожиданий и веры в мечту.

Болтрушайка рассказывала обо всём, что видела в своей жизни; от устья этого летнего вечера до истока первого дня; в обратном порядке, словно пытаясь развернуть мироздание, предостеречь от ненастья, вознести гимн истине.

Гермиона поняла, что плачет. Она крепче схватила Меропу за руку. Слёзы катились по щекам, но она и не пыталась их остановить. Ей казалось, что в эту секунду душа её парит где-то рядом с синей пичугой.

А потом песнь оборвалась. На самой высокой ноте болтрушайка спикировала прямо на острый шип куста.

Гермиона вскрикнула. Вся стая, не издав ни звука, дружно поднялась вверх и растворилась синим облаком в темноте.

— Пойдём, — потянула Меропа Гермиону.

Она подошла к кусту, сняла тельце птички с ветки, вытащила несколько пёрышек из крыльев.

— Болтрушайки молчат всю жизнь, — сказала Меропа, взмахивая палочкой.

Под кустом, среди корней, появилась небольшая ямка.

— Когда приходит время умирать, болтрушайки поют обо всём, что видели. Только в обратном порядке. Услышать песнь болтрушайки — большая редкость, — продолжила рассказ Меропа, укладывая птичку в ямку и засыпая землёй. — Иногда я думаю, что я похожа на них. Вся моя жизнь никчёмная и неправильная. Никто и не заметит, когда я исчезну. Но я обязательно спою прощальную песню.

Обратно шли молча. Гермиона всё ещё была под впечатлением от услышанного пения. Мелодия, печальная и звенящая, заполняла её, просачивалась внутрь, металась по венам, заставляя сердце учащённо биться.

Молчала Гермиона и тогда, когда они вернулись в хижину. Меропа зажгла лучину, и огоньки заплясали на её лице, когда она склонилась над котлом.

Так же молча Гермиона бережно приняла из рук Меропы фиал с зельем Памяти, похожим на жидкое золото. Гермиона слегка качнула фиал. Зелье всколыхнулось и стало стекать по стенкам причудливым рисунком. Гермиона пригляделась. Определённо, верхняя клякса удивительно напоминала толстенького барсука.

Барсук шевельнулся и внимательно посмотрел на Гермиону. Она почувствовала, что лачугу заволакивает туманом.

— Меропа! Спасибо тебе, — успела крикнуть Гермиона перед тем, как её потянуло в водоворот. — Меропа, у тебя родится мальчик!

1) Слова величайшего зельевара и алхимика Гектора Дэгворт-Грейнджера.

Вернуться к тексту