Если бы вернуться (джен)

Дни шли своим чередом, разбиваясь на временные отрезки появлением дементоров и редкими обходами камер охраной. Антонин давно перестал считать дни, отмечая, сколько времени они находятся в Азкабане. Постепенно занятия оклюменцией стали приносить свои плоды, и Долохов избавился от навязчивых снов, которые каждую ночь заставляли его переживать мучительные события и вспоминать дорогих сердцу людей. Контроль мыслей помогал не только закрывать сознание. Ежедневные занятия помогали хоть немного сбрасывать накопившееся магическое напряжение. Антонин помнил, как еще будучи ребенком однажды смог направить свой дар и починить разбившуюся кружку сестренки, при этом не используя волшебную палочку. Воспоминания о прошлом тонким лезвием скользили по сердцу, заставляя каждый раз испытывать горечь и ненависть по отношению к себе. Однако Антонин запретил себе поддаваться чувствам, ему необходимы было вспомнить и проанализировать эти моменты.

Дело в том, что волшебная палочка, главный проводник магии у англичан, появилась у Антонина только в шестнадцать, после переезда его семьи в Лондон и его поступления в Хогвартс. Тогда это казалось чем-то неправильным и неестественным, люди в России не пользовались магическими проводниками, лишь изредка носили защитные кольца или другие украшения. Тогда Долохов долго привыкал к тому, насколько легко теперь даются заклинания и как быстро магическая мощь поддается контролю. Отец его тогда предупреждал, что волшебник должен уметь самостоятельно контролировать свои силы. Тогда в его семье было много споров по поводу дальнейшей учебы детей: пусть Хогвартс и считался одной из лучших магических школ, английский уклад и отношение к колдовству во многом отличались от того, что Антонин знал раньше.

Постепенно он привык владеть волшебной палочкой и даже почти забросил колдовать без нее. Лишь немногие из его друзей и знакомых знали о его возможностях, и сейчас Долохов твердо решил вернуть себе это умение.

Работы с сознанием для этого было недостаточно, поэтому Антонин, кроме медитаций, проводил время за тем, что изо всех сил пытался почувствовать свой дар внутри себя. Он знал, что это возможно, и знал, что это естественно для всех волшебников, но многолетнее использование проводника затрудняло работу. Если бы еще у него было его фамильное кольцо. Древнейший артефакт, передававшийся из поколения в поколение, служил защитным амулетов для главы рода, а также показывал статус владельца. Однако в сложившийся ситуации он мог бы хоть немного помочь почувствовать внутри себя магию.

Утро Антонина теперь всегда начиналось с беседы с Рабастаном, и теперь эти разговоры становились все длиннее и длиннее. Долохов, наверное, не смог бы ответить на вопрос, зачем это ему нужно. После того внезапного признания собеседники словно нарочно не говорили о Темном Лорде. Зато Басти, как теперь Долохов называл младшего Лестрейнджа, охотно делился разными историями из своей жизни и с особым напором и любознательностью расспрашивал Антонина.

— Тони, вот скажи честно, это правда, что в России нет разделения на чистокровных и грязнокровок?

Такие вопросы уже не удивляли Антонина. В действительности, его иногда настораживало то, с каким энтузиазмом и упорством Рабастан расспрашивает его о родине. Безусловно, это было даже немного приятно, несмотря на то, какую боль приносили с собой эти воспоминания. Долохов знал, что Басти был художником, по крайней мере, до того, как пришел к Лорду и после попал в Азкабан. Они долго и часто говорили об искусстве, и со стороны Антонина было бы ложью сказать, что это не доставляло ему удовольствия. Рабастан был тем человеком, который лишь словами мог описать картину так, словно они сейчас стоят в музее и смотрят на нее.

Однажды Долохов был в настолько хорошем настроении, насколько возможно быть запертым в стенах Азкабана, что даже прочитал ему наизусть несколько стихов. Рабастан, естественно, не понял не слова, но даже простое внимание к собеседнику в Азкабане было лучше всяких похвал и аплодисментов.

— В общем и целом, так и есть. У нас, безусловно, ценят и уважают старые семьи волшебников, особенно тех, у кого сохранилось множество старинных книг и знаний. Ну и, естественно, если ты состоятелен и имеешь определенные связи, также будет уважаем в обществе. Однако чистота твоей крови никого не интересует. Тем более, у нас образование построено иначе. Дети учат не только дисциплины, связанные с тем, как использовать свой дар. Каждый ребенок обязан получить обычное маггловское образование, причем при желании родителей их чадо может закончить обычную маггловскую школу, а магию изучать на дому. В моей семье дети так учились лет до четырнадцати, а потом уже отправлялись в Колдовстворец. Там тоже программа включает в себя обычные школьные уроки. Знаешь, что интересно? Нас еще учили танцевать. Вот если бы ты видел наши балы, ты бы потом не стал ходить в Хогвартсе даже на Святочный бал.

Очень часто у них заходил разговор о школе. Вполне возможно, потому, что это время у обоих было наполнено чем-то интересным и беззаботным. Иногда они вспоминали, как каждый из них учился в Хогвартсе, а иногда Антонин просто рассказывал о Колдовстворце.

— Так почему ты тогда присоединился к Лорду? — это был первый раз, когда Рабастан снова заговорил об их Повелителе.

Не то чтобы Антонин как-то избегал этих разговоров. Он знал, что в какой-то момент им придется поговорить об этом. Молчать об этой теме после слов Лестрейнджа было бы глупо, особенно потому, что Антонин был готов произнести то же самое.

— Дураком был, — чуть помолчав, ответил Долохов.

— А сейчас поумнел? — вопрос прозвучал немного приглушенно из-за разделявшей их толстой каменной стены, однако даже так Антонин расслышал в словах веселые нотки.

— А сейчас я в тюрьме, что, впрочем, мозгов не прибавляет, но заставляет очень о многом подумать и переосмыслить. Вот ты, например, выпусти тебя на свободу и убери темную метку, пошел бы к Лорду?

Антонин не боялся задавать подобные вопросы. Он и раньше не слишком-то боялся других Пожирателей Смерти, а теперь ему стало просто все равно. Его жизнь было испорчена, и как бы ему ни хотелось обвинить во всем случившемся Темного Лорда, он не мог полностью сбросить вину, разъедавшую его изнутри, на другого. Его с детства учили, что человеку всегда дается выбор, и в тот раз он ошибся. И теперь должен заплатить за эту ошибку огромную цену.

— Если бы я вышел из тюрьмы, я бы уехал. Неважно куда, я был бы даже готов бросить Руди, все равно он всегда будет увлечен женой, а Белла никогда бы не согласилась бы покинуть Англию. Понимаешь, Тони, я художник, я хочу писать картины, а не авадить людей.

На этой фразе Антонин рассмеялся. Он никогда не считал, что сидит незаслуженно, и мало того — всегда признавал, что делал много неправильных вещей. Но почему-то слышать такое от Пожирателя Смерти казалось ему чем-то нелепым и смешным. Нет, он не смеялся над сожалением Рабастана, с которым был произнесен ответ, напротив, он понимал его. Он смеялся над тем, насколько легко для Басти давались такого рода темы. Словно он уже отбыл срок свое и завтра будет сидеть дома у камина, не спеша пить чай и читать газету.

Каждый из них мечтал выйти на свободу, и все понимали, что этого никогда не будет. Возможно, кто-то грел внутри себя искорку надежды на светлое будущее, но раньше это казалось для Долохова смешным и нелепым. Теперь же он и сам не мог сказать, когда в нем снова затеплился тот самый огонек веры в лучшее.

* * *

Получилось. Антонин не мог поверить своим глазам. У него действительно получилось. Сейчас на пару сантиметров выше его ладони в воздухе парил крошечный огонек света. Казалось, он лишь пару недель назад смог почувствовать и прикоснуться к магии, что теплилась внутри него. Долохов полагал, что до того, как он сможет сотворить хотя бы маленькое заклинание, пройдут месяцы или даже годы, однако то, что сейчас происходило, поразило бы даже самого Темного Лорда.

Антонин беззвучно рассмеялся, боясь потревожить остальных Пожирателей. Маленький желтый огонек был поход на солнечного зайчика, который обычно появлялся на стенах, отражаясь от маленького карманного зеркальца девушек или же от бокала с шампанским на званом вечере. Почему-то такое сравнение не принесло с собой боли, и Антонин позволил себе еще немного подержать теплый шар в ладони, а после погасил его.

Он устало прислонился спиной к стене. Все же после долгого использования волшебной палочки ему было трудно сотворить даже такое простое заклинание, однако это было огромным шагом вперед. Долохов на миг закрыл глаза, а когда открыл их, понял, что так и задремал, сидя на полу и чувствуя спиной холодные камни. Магия такого рода и в былые времена требовала достаточно сил, терпения и воли, а сейчас и вовсе истощила его. Антонин решил, что на сегодня достаточно, однако с твердым намерением решил, что завтра у него обязательно должно получится снова вызвать огонек света.

Оставалась еще одна проблема — дементоры. Антонин не знал, насколько эти твари чувствительны к появлению здесь магии. То, что они придут сегодня за его хорошими воспоминаниями и почуют его добрый настрой, не вызывало никаких сомнений. Долохов лишь надеялся, что эти твари не заинтересуются тем, что в этих стенах появилась магия. Он также надеялся, что Мальсибер, сидевший в камере слева от него, как обычно притянет к себе большинство дементоров. Как бы ни было жаль Мальсибера, но Антонин втайне благодарил судьбу за то, что его камера находится неподалеку от человека, который мог значительно облегчить его пребывание в Азкабане.

Пребывая в хорошем настроении от своей маленькой победы, Антонин тихонько постучал в стену справа от него. Послышались шорохи, и вскоре раздался голос Рабастана.

— И тебе привет. Ты сегодня совсем рано, я думал, ты еще спишь, — голос Басти звучал немного хрипло.

После очередного дождя, который затопил камеры с их стороны, тот простудился, и хотя болезнь уже потихоньку отступала, сырость и холод не оставляли узникам шанса на быстрое выздоровление. Антонин тогда подумал, что если он сможет продвинуться дальше в своих занятиях, то вполне смог бы нагреть камни стены, что разделяла их с Лестрейнджем. В камерах стало бы заметно теплее и суше. Однако это означало, что придется раскрыть то, что он может колдовать. Впрочем, у него еще будет время подумать над этим вопросом.

— Что-то невестку твою давно не слышно, что-то случилось? — камера мадам Лестрейндж находилась далеко от Долохова, и тот мог лишь слышать ее.

Последнее время с той стороны перестали доносится раздражающие вопли о всемогущем Повелителе, который обязательно вернется за ними, и тогда... Что будет "тогда", менялось из раза в раз, однако смысл оставался один и тот же: месть.

— Белла, видимо, сорвала голос, а так жива и невредима. С ее энтузиазмом она переживет нас всех, — с долей сарказма ответил Рабастан. — А знаешь что, у меня почти получилось. Ты был прав, когда сказал, что прятать свои мысли в шкаф бессмысленно. Поэтому я представляю себе свою мастерскую.

— Ну и балбес, такие вещи нельзя рассказывать другим, — голос Антонина звучал бодро и весело, — вот приду я в твою мастерскую, запомню там каждый уголок, а потом буду знать, что искать у тебя в голове.

Из-за стены послышался тихий смех, однако совсем скоро стих, и между собеседниками повисла тяжелая пауза.

— Как ты думаешь, мы когда-нибудь выйдем отсюда? — Лестрейндж спрашивал так, как будто говорил вовсе не о пожизненном заключении в Азкабане. Его голос звучал ровно, лишенный всяких эмоций. В какой-то момент Долохов поймал себя на мысли, что, возможно, он не одинок в своих начинаниях и стремлениях. Он вполне мог себе допустить, что интерес Рабастана к защите сознания мог быть вызван далеко не скукой, что сопровождала узников. Тогда перед Антонином вставал другой вопрос, можно ли доверять Басти и насколько его вера в старые идеалы пошатнулась? Впрочем, когда ты пожизненно заперт в четырех стенах, есть смысл рискнуть.

— Ничем не рискнешь — ничего не получишь⁽¹⁾, — ответил Долохов.

1) Ничем не рискнешь — ничего не получишь (англ. Nothing ventured nothing gained) аналог русской пословицы "Кто не рискует, тот не пьет шампанское"

Вернуться к тексту