Обхохочешься (гет)

План дома я получила в местном архитектурном бюро. Вообще, конечно, мистер Гринвуд мог бы его посмотреть, когда знакомился с материалами дела, но видно, сам он считал план дома особенно важными хотел, чтобы копия была у него под рукой.

Местность я тоже осмотрела и даже постаралась зарисовать. Дом Клементайнов стоял у самой реки, на высоком берегу, и от него к месту убийства — мосткам над водой — вела довольно пологая тропинка, глинистая, сейчас размокшая и усыпанная кленовыми листьями. Довольно скользкая, пожалуй, ночью я бы здесь идти не рискнула. Тем более, кругом ни одного фонаря, свет только от окон дома Клементайнов и падает.

Если честно, за все время работы у Гринвуда съездить в Саутвилль — это такой пригород Бигсити, господа сущности, там живут всякие не то, что шишки, но довольно зажиточные господа — оказалось самым приятным заданием, какое мне давали. А что, погуляла на свежем воздухе, природой полюбовалась. Спросите, на что любоваться в октябре, когда и листья-то ветер уже оборвал, и под ногами — жижа из их сгнивших остатков, и небо все затянуто тучами, и дождь моросит? Ну а как же белая пелена этого самого дождя, приближающаяся по воде, точно призрак? И сама вода, серая и сердитая вдали и желтая от листьев и песка у берега, обливающая мокрые и скользкие мостки, давно смывшая с них кровь? Кажется, труп нашли как раз на мостках, во внутреннем кармане жилета была записка от Клементайна, где он вызывал соперника на встречу. Интересно, почему Клементайн не столкнул труп в воду. Мостками местные ведь давно не пользуются. Побольше бы улик уничтожил. Сам он, конечно, утверждает, что никакой записки не писал и никуда убитого не вызывал. Еще бы он говорил что-то другое. Обхохочешься. Но почерк, насколько можно судить по расплывшимся строчкам, принадлежал именно ему.

Да, дом тоже такой себе... С места убийства весьма колоритно смотрится. Два этажа, серый камень, белая отделка, приземистый и основательный, окруженный голубыми елями. Наверное, напоминали Клементайну суровые креннские горы, которых, правда, он сам никогда не видел. Как писали в газетах, с гор спустился — то есть ушел от своих — еще его отец. Кренны обычно оставляют без помощи отделившихся от рода, но его папаша всех надул. Он дождался смерти собственного отца и возглавил род сам, и там уж и съехал вместе с матерью и сестрой — и что важнее, с немалым наследством. Ну и сынок не мотал, выучился вон на инженера, работал... Если это можно так назвать, когда другим, нижестоящим, жизнь портишь да еще деньги за это получаешь.

...В привокзальном буфете, пока ждала поезда, погрелась чаем с сэндвичем, ну и ушки погрела заодно. Разумеется, дело Клементайна обсуждают, но почти ничего нового я не узнала. Судачат, что миссис Клементайн завела любовника где-то в мае, но в округе их видели редко, они неплохо скрывались. Муж узнал только пару недель назад. Дома большого скандала не вышло, с женой он говорил, заперевшись (ох уж мне это "заперевшись"), но говорил, видно, не по-доброму, потому что вышла она вся в слезах и сразу стала собирать вещи. Только зашла дочку поцеловать — и тут же к родителям. А девочка-то без матери плачем заходится, ей и двух ведь еще нет. Об обстоятельствах ухода миссис Клементайн все знают со слов Кэндис, горничной; от нее же известно и о том, что на заводе Клементайн с соперником чуть ли не подрался — перед тем, как, само собой, уволить. У Кэндис на заводе дружок работает охранником, так что она могла наблюдать ситуацию, хм, с двух сторон.

Конечно, миссис Клеменатйн припечатывают со всей виртуозностью языка, не ограниченного культурными нормами. Как она посмела изменить мужу, за которым была, как за каменной стеной, и как сыр в масле каталась, правда? А обязана была, как всякая порядочная шлюха, продолжать раздвигать ноги за тарелку супа. Ну как делаем мы с Барби, например, а миссис Клементайн, соглашусь, ничем не лучше.

Пока ехала в поезде, все, что услышала, записала карандашом в блокнот. В вагоне надышали, пахло углем. я пригрелась. Век бы, кажется, смотрела на озябшие нагие березки промеж елей в колючих зеленых шубах. Но куда там: полчаса — и на выход.

На привокзальной площади, на скамейке, рыжий плечистый парень сидел на скамейке, настраивал гитару. Он что, считает, что заработает музыкой в такое-то время? Но когданачал бренчать знакомое, не удержалась, остановилась послушать. Так и есть, папина любимая есня они с Джимми все ее напевали.

— Скажи мне, скажи, бродяга,

Зачем ты оставил дом?

Каких избегаешь тягот,

По свету бродя кругом?

Закат заливает алым,

Касается теплых век...

Зачем недоволен малым,

Доверчивый человек?

— Ищу я страну,

Где встречу жену,

Чтоб мир был наш дом

И двое — в одном,

Ищу я народ,

Что честно живет,

Где холоден стыд,

А радость — горит.

Парень, кажется, заметил, что я его слушаю, и посмотрел в глаза, явно намекая, что я могу продолжить. И вы знаете... Я продолжила, благо, слова помнила хорошо:

— А что ты нашел, несчастный,

Скитаясь в чужой стране?

Я вижу, как ярко-красны

Рубцы на твоей спине.

От голода и от жажды

Запали твои глаза.

Опомнись же и однажды

Вернись ты к себе назад.

И он ответил, не отводя взгляда:

— Нет, я не вернусь,

А лучше склонюсь

Я к теплой земле

В полуночной мгле.

А завтра опять

Отправлюсь искать

Я чудо-страну

И чудо-жену.

Воображаю, что действительно мог бы найти такой чудик в наше-то время. Парень снова принимается настраивать гитару, а я рискую спросить:

— Этим сейчас можно заработать?

— Не знаю, — отвечает он. — Я вообще-то повар. У меня выходной, вот я и вышел поиграть немного.

У людей может быть настроение в законный выходной отправиться петь на площадь? Что ж, приятно это знать.

Ухожу, улыбаясь. У меня сегодня все получилось, так что я умная, а еще относительно сытая, и природой полюбовалась, и у меня немножко полетала душа.

В офис вхожу, продолжая улыбаться, даже напевая. Мистер Ричер, с которым сталкиваемся в дверях, шутливо подпевает мне, и я неожиданно для себя тепло здороваюсь с ним. Так и захожу в кабинет — с мечтательным видом, который разве что Барби пристал.

Мистер Гринвуд за столом изучает какие-то бумаги. Аккуратно и бесшумно кладу на край план дома, странички с записями и отступаю к своему месту... Мистер Гринвуд вдруг поднимает голову.

— Ты вовремя. На, запри дверь и возвращайся.

Ох, нет. Только не сейчас, мистер Гринвуд. Не в такую минуту, когда у меня мирно и чисто на душе. Но моя душа — последнее, что его интересует, правильно? Так что отговаривать смысла нет. Запираю дверь и возвращаюсь. Бумаги не убраны. А значит... Нет, только не ртом, не хочу!

Мистер Гринвуд молча указывает мне на пол и расстегивает брюки. Делать нечего. Встаю на колени у его ног.

Чем я все-таки горжусь, так тем, что я ни разу во время наших "процедур" не заплакала. Порой хотелось, да, вот как теперь. Но я сумела сдержаться. Я молодец и заслужила пирожок с полки. А с вами, мистер Гринвуд, я поквитаюсь, дайте срок. Если будет малейшая возможность насолить вам без вреда для себя, я ею воспользуюсь. Ха, будто бы у меня появится однажды такая возможность. Вот я оптимистка, обхохочешься.

В половине четвертого у нас появилась миссис Ада Клементайн — основание любовного треугольника, сеть прельщения человеков, мадам Злой Рок и кто она там еще. Действительно красивая женщина лет тридцати, золотистые волосы безупречно уложены, линии удлиненного лица чистые и четкие, голубые глаза окаймлены густыми черными ресницами. Серое с лиловым пальто и такая же маленькая шляпка — все по последнему слову моды, которое я лишь иногда узнаю из журналов на столе Барби.

Говорить с ней вызвался мистер Ричер, а то Гринвуд успел при нем проехаться по ее безнравственности. Гринвуд. По безнравственности. Обхохочешься. Да и вообще, шеф мой предпочитает оперировать фактами, а Ричер склонен копаться в психологии. И очевидно, он надеялся благодаря рассказам миссис Клементайн о муже доказать, что убить соперника было бы не в характере для последнего. Ну а мистер Гринвуд попросту собирался проверить ее алиби.

Об совершенно не учли одного: миссис Клементайн теперь ненавидела мужа. Так что первое, о чем она спросила довольно нервным тоном:

— Зачем вы меня вызвали сюда? Я знаю, вы защищаете этого человека. А я не хочу в этом участвовать. Я буду рада, если его повесят.

— Ну зачем же так, мэм, — мистер Ричер примирительно поднял руки. — Ведь это ваш муж, отец вашего ребенка. Попробуйте найти в себе хоть каплю снисходительности к нему.

— Именно: моего ребенка! — мраморное лицо Ады Клементайн тут же пошло пятнами. — Я выносила дочь, родила ее в страшных мучениях, а этот негодяй решил ее отобрать, чтобы сделать мне больно! Моя девочка так страдала, а я чуть не умерла, но ему было плевать!

— Он действовал в рамках закона. Закон установил, что отец имеет на детей больше прав, чем мать.

— А чем он купил это право? — лицо миссис Клементайн исказилось, она стиснула маленькую сумочку крокодиловой кожи. — Тем, что получил удовольствие, а потом в положенный день выпил у себя в кабинете виски и немного поплакал? Вы на его стороне, вам никогда не понять...

Она закрыла платком глаза и тут отняла от лица руку. Мистер Ричер не сводил с нее прямо-таки участливого взгляда.

— Мы хотим понять, поверьте. Расскажите нам, каким были ваши отношения с мужем.

— Я думала, ваш допрос надолго не затянется, — миссис Клементайн взглянула на маленькие золотые часики. — Отец привез меня и сейчас ждет в машине.

— Вы могли бы пригласить его. Мы поговорили бы сразу и с ним.

— Для чего? Его и так выбила из колеи эта история, — она закурила сигарету в изящном мундштуке. — Поймите: мне не за что любить Мэттью. Он начал дело тем, что попросту купил меня. Мы обеднели, когда я еще была подростком, но это удавалось скрывать. Мэттью вскружил мне голову настойчивостью, дорогими подарками... Выходя за него, я думала, то попала в сказку. Я и не представляла, как скоро она кончится.

— Он был с вами груб? Поднимал руку?

— Нет. Но видимо, я ему быстро надоела. Завод поглощал все его время, он уходил рано утром, возвращался ночью. Если мы с ним и заговаривали, от него только и слышно было... — она сморщилась, — о том, что они планируют усовершенствовать в автомобилях! А когда наступил этот проклятый кризис, муж стал таким раздражительным, что я даже боялась с ним заговорить. Но через Кэндис, горничную, я узнавала, что он на заводе, не задумываясь, сокращает сотрудников. Не так давно один из них повесился, а другой отравился газом со всей семьей.

Меня пробрало, я даже на секунду сбилась в записях. А этим двум индюкам будто и ничего — Ричер спокойно продолжал:

— Мистер Ллойд, протеже вашего мужа, был не таким? Он ведь работал там же... Простите, что спрашиваю, но это необходимо.

— Я не стесняюсь говорить о Льюисе, — лицо миссис Клементайн смягчилось и пуще похорошело. — Я не представляю, почему муж принял его под покровительство, они различались, как тюрьма и море. Льюис был веселым, романтичным, тонко чувствовал природу и музыку. Он поддерживал меня с первого дня — словом, голосом, потом и поцелуем, и лаской... Обещал, что мы еще поборемся за Лидию, за нашу девочку...

Мне стало вдруг любопытно: а если бы Клементайн, или Ричер, или Гринвуд сами соблазнили замужнюю женщину, они признали бы, что ее муж может забрать детей? Или законное право сразу превратилось бы в варварство, издевательство и недостойную месть слабой женщине?

Миссис Клеменайн снова прижала платок к глазам. Гринвуд, очевидно, решил приступить к делу:

— До того, как муж узнал о ваших отношениях с Льюисом Ллойдом, вы сами собирались порвать с ним?

— Нет, — твердо ответила она. — Думайте, что хотите, но оправдываться я не буду. Нет, я не хотела выдавать Льюиса. Это сгубило бы его карьеру. Ведь я знала к тому времени, что Мэттью может быть очень жесток. Правда, не представляла, насколько.

— Почем после того, как муж, скажем прямо, выгнал вас из дома, вы не отправились к мистеру Ллойду?

— Я знала, что помешаю ему, заставлю сменить привычки. И потом, я была слишком разбита тем, что Мэттью запретил мне видеться с дочерью. Я поехала туда, где мои проблемы всегда решали — к родителям.

— Когда вы видели мистера Ллойда в последний раз?

Лицо миссис Клементайн стало скорбным.

— В день его смерти, около четырех, он заехал ко мне. Показал записку от Мэттью и сказал, что попробует уговорить его позволить мне видеться с дочерью.

— Вы узнали почерк мужа?

— Конечно.

— Хорошо, у нас к вам больше вопросов нет, — мистер Гринвуд сухо поклонился ей, а мистер Ричер галантно проводил до двери. Вернувшись, положил мне ладони на плечи — я невольно вздрогнула. Неужели еще и он...

— Руби, будь добра, помоги Барбаре справиться с пончиками. Я купил ей сегодня коробочку, он утверждает, что разом из не съест, а хранить их негде.

Меня высылают... Интересно...

У Барби, кроме пончиков, есть еще и цикорий, но сахар и сухое молоко к нему она, конечно, забыла на кухне. Что же, повод сходить за ними, правда? Из-за перегродки доносились приглушенные голоса Ричера и Гринвуда.

Я недолго колебалась. Возможность насолить никогда не появится сама по себе, верно? Ее надо искать. И вот я прижалась к перегородке ухом.