Обхохочешься (гет)

Замечали, господа... И к кому это я обращаюсь? Обхохочешься, говорю с множеством невидимых сущностей... Так вот, замечали ли вы, что любой сюжет удобнее всего начинать утром? Точку ставить можно когда угодно, а вот начинать — именно утром, когда весь мир — ну хорошо, какая-то его часть — просыпается и куда-то движется. Утром кажется, что любой трамвай способен отвезти в светлое будущее, а не к какому-нибудь мистеру Гринвуду в контору.

Хотя для многих возможность у него работать — да вообще хоть где-то работать — светлое будущее само по себе. Вот сейчас в трамвае меня окружают, наверное, счастливчики — а с такими усталыми и злыми лицами, потому что счастья своего не понимают. Все худые, в поношенной одежде. Кому повезло меньше, тем и за трамвай нечем заплатить. Когда уже закончится этот, как говорила бабушка, растреклятый кризис? Хм, но если подумать, и тогда мы мало кому окажемся нужны. А какая разница, Гринвуд приходует или другой слюнявый урод? Он хоть аккуратно это делает. Юбку и белье мне не пачкает, пуговки на блузке все на месте, чулки целые — а то ищи потом новые или ходи в рванье! Во всем можно найти светлые стороны.

Одного не понимаю: чего он ко мне прицепился? Невелика я красотка. То есть, конечно, среднего роста, тонкая, как молодая березка, с вьющимися волосами цвета темного шоколада, пухлыми губами цвета малины и глазами оттенка апрельских сумерек. какими только словами себя не похвалишь мысленно, чтобы не переживать, что нос длинный, а грудь надо в микроскоп рассматривать.

Но по-моему, дело вовсе не в том, как я выгляжу. Просто мистер Гринвуд хочет... ну... ощущать власть. Рыльце-то в пушку, страшно порой, наверное. Заодно снимает, стресс, с живой-то девкой приятнее, чем... Но почему он до дома дотерпеть не может? Женатый ведь. Мда, заболталась я с вами, господа множественные невидимые сущности, а ведь мне пора уже выходить.

Аккуратный домик в один этаж, с хорошеньким крыльцом и с лепниной непохож на окружающие здания, высоченные и помпезные, виднеется вдали. Мое рабочее место. Далековато работодатель мой спрятался от гнева трудящихся: от трамвайной остановки еще двадцать минут пешком. Напрямую через парк было бы десять, но там сейчас ночует много тех, кто потерял уже всё. Им неважно, чьим кошельком поживиться.

А ведь в парк хочется, там так красиво сейчас... Золотая листва меж черных стволов, золотая листва на крышах старых беседок, в воде пруда... Уток, наверное, бродяги уже сожрали всех.

Офис у нас с совершенно неприметном домике, что лишний раз убеждает меня: мистеру Гринвуду есть, что скрывать. Хотя, может, он просто жадина и не хочет много платить за аренду. В конце концов, он и дурынду вроде меня нанял, потому что я просила меньше, чем другие. По крайней мере, своему приятелю, когда тот заглянул, он говорил именно так, а я за перегородкой, разумеется, подслушала.

На собственном автомобиле добираться, разумеется, быстрее, чем на трамвае: едва войдя, чувствую запах его сигарет и одеколона, замечаю высокую, довольно тяжеловесную фигуру. Услышав, что я вошла, мистер Гринвуд оборачивает ко мне одутловатое, гладко выбритое лицо.

Ах этот полный упрека взгляд под названием:"Мисс Уайтхилл, я устал ждать свой кофе!" Да иду уже, тороплюсь. Какой запах сейчас будет, как мне захочется хоть глоточек, но, скотина прижимистая, хоть бы раз угостил.

Сидит он тут с партнером, мистером Ричером; тот еще постарше, потолще, кабинет отдельный, секретарша своя. Надеюсь, меняться у них не принято. Уже год работаю, вроде ничего такого не было.

Получив кофе, мистер Гринвуд дает мне поручения. Выпивая по глоточку, роняет между ними:

— На твоем столе два пакета документов. Тот, что слева, отвезешь в Уголовный суд Восточного района. Это по мистеру Хокингу. Тот, что справа — в Западный. Отправишь письмо Гундерсону, адрес подписан. Вернешься — в двух экземплярах перепечатаешь заявление об обжаловании для Уайтинга. И купи какую-нибудь газету с криминальной хроникой.

Ладно, не так уж много. Правда, дождь начался, на улицу совсем не хочется. Погреться бы еще полчасика... И выпить горячего, да. Но ведь не даст. Зато впереди полдня относительной свободы — без его рыбьих глаз и пыхтения над ухом, без ожидания, что вот сейчас он встанет и запрет дверь... Хотя это-то обычно вечером бывает. Может, и сегодня не минует. Ладно, живешь-то не то, что одним днем, а одним часом. Так что хватаешь сумку со всеми документами и поскорее выбегаешь.

Дождь мелкий, авось шерстяные жакет и берет не промокнут. озираюсь: на улице ведь вечно что-то интересное происходит. Какие звери меня сегодня порадуют?

О, эмансипантки на митинг подтягиваются. Обойти подальше: мало ли, что выкинут, да и полиция их не любит. И чего ради надрываются? Это избирательное право мне нужно, как мистеру Гринвуду — желтый слон: я даже газет не читаю, ну кроме криминальной хроники, по его заданию. Там ведь такие же мерзкие рожи. А нормальных прав, какие вправду могли бы пригодиться, нам все равно не дадут. Ну например, сжать посильнее челюсти, когда мистер Гринвуд заставляет ласкать его ртом.

Побежать поскорее на трамвай, пока эмансипантки провода ему не оборвали.

НУ вот, хотя бы Восточный район позади. В судах сейчас все равно перерыв на ланч, ну и мне можно перекусить. Стакан чая, булочка с сыром, свободный уголок в забегаловке — что еще нужно? Не беда, что здесь сами стены насквозь пропахли дешевым вином. Пьяницы придут вечером.

В окно замечаю мальчика-газетчика. Ох, я же не купила Гринвуду газеты, как он просил! Мальчик, миленький, не уходи, пожалуйста, очень мне не хочется бросать чай недопитым. И я его не брошу: мистер Гринвуд сам мог бы дойти до газетчика, нужен же ему моцион, а я и так худенькая, на меня никто не и не смотрит. Да может, оно и к лучшему...

О, не перевелись еще на свете настоящий мужчины! Мальчик, должно быть, внял моим мысленным мольбами стоически мокнет под все еще моросящим дождем, выкрикивая:

— Криминальные новости! Мэттью Клементайн арестован по обвинению в бийстве любовника своей жены! Спешите узнать! Мэттью Клементайн арестован!

Хм, уж не тот ли это Клементайн с завода, на котором работал папин приятель, Джимми Брайт? Его начальник. Из-за его придирок Джимми уволили, и пару месяцев назад, не найдя работы, тот однажды вечерком взял и повесился. Ну что ж, если Клементайн тот самый, есть справедливость на свете. Что сделал другим — то и сам получай.

Прямо настроение стало лучше, да и дождь вроде прекратился, погодка разгуливается. Может, пройти одну остановку пешком?

Ну и о чем, как вы думаете, я узнала, вернувшись в контору? Мистер Гринвуд взялся защищать этого Клементайна! Это оказался тот самый, с автомобильного завода, причем кто-то из начальства. Важная шишка, заплатят много. Одна только загвоздка: виновен почти наверняка.

Мотив железный: красавица-жена изменила ему с молодым сотрудником, которому Клементайн предоставлял протекцию. Да так лихо изменила, что даже ушла. И этот ублюдок, без жалости выкидывавший людей на улицу, не стерпел, видно, что с его величеством так обошлись. Вызвал героя-любовничка ночью на берег Аррели и застрелил в упор. Револьвер в от же день, когда обнаружили труп, выловили в реке — завернутым в пиджак Клементайн. А ботинки Клементайна были все в грязи.

Нет, и почему я говорю "почти"? Какие тут сомнения-то, правда? Но так как мистер Гринвуд — человек аморальный, конечно, он за деньги и не такого убийцу ангелом небесным выставит.

Завтра, значит, отправимся к этому Клементайну на свидание и беседу. А пока мне надо перепечатать заявление для Кайтинга... Эй, мистер Гринвуд, зачем вы запираете дверь? Вам что, приспичило прямо сейчас?

Ну точно.

— Убери с моего стола документы и ложись на спину.

Хотя бы не сзади. Не знаю, что противнее — когда сзади или ртом. На спине еще ничего. Быстро переношу документы к себе на стол, поднимаю широкую черную юбку и ложусь. Остальное ему нравится делать самому... Ну, наверное, нравится, потому что лицо у него остается какое-то протокольное. Словно прошение составляет. Да я на него особенно и не смотрю. Лежу себе, как на врачебном осмотре, и вспоминаю, есть ли что у нас с отцом на ужин. Хоть бы доплачивал мне мистер Гринвуд за услуги, о которых не сообщил предварительно! Шутка, конечно: какой дурак будет платить за то, что можно поручить даром? Обхохочешься.

Ладно, сейчас он закончит, перепечатаю заявления — и домой. Там поужинать, посуду вымыть — и все, можно отдохнуть. День прожит.

Сама удивляюсь, как я умудряюсь засыпать? Отец до глубокой ночи не гасит свет, а его комната как раз напротив моей. Еще и радио слушает все время. Ну, это у него одна из немногих радостей. После того, как Джимми Брайт повесился, и выпить не с кем. Все же друзей отец выбирает придирчиво. Конечно, что в квартире больше не воняет дешевым пойлом — хорошо, но Джимми все равно жалко. Слабый человек, жил мечтами, а они подвели. Конечно, он был не для нашего времени... Может, не для любого другого. Но рождаются же зачем-то и такие, как он. Уж наверное, не затем, чтобы их грязными сапогами давили разные Клементайны.

Отец жутко возмущался, что Гринвуд будет защищать эту мразь. Ну все закономерно, говорю, одна мразь защищает другую. Ну а что мне — отговаривать его, что ли? Как бы это выглядело? Шпилит он меня на столе, а я ему: "Не будем защищать Клементайна, из-за него папин друг руки на себя наложил"? Обхохочешься. Хватит в нашей семье одного бунтаря: мужа Джейн, моей старшей сестры. Спорил с начальством по поводу какого-то строительства домов, ну и теперь его не берут никуда. А у них с Джейн двое детей. Сестра уже все пальцы на пишущей машинке расплющила, любую халтуру берет.

А все же, если подумать, отчего так устроено, что одни себе позволяют все, а другие всю жизнь должны им кланяться? К примеру, предыдущий мой начальник, мистер Гадость... э, то есть мистер Клинуотер. Орал постоянно, документы в лицо швырял, мог кофе на меня выплеснуть, если ему оказалось, что сварен плохо. Закончилось тем, что попытался стать предшественником мистера Гринвуда — правда, пьян был при этом как свинья, Гринвуд-то всегда, как стеклышко. Знаете, меня от одного запаха вина чуть не вывернуло. Щеку я ему расцарапала и сбежала. И вот представляете, на новом месте, которое еле нашла, мистер Гринвуд решил меня оприходовать в первую же неделю. Обхохочешься.

Ну вот завтра понаблюдаю торжество справедливости. Хотя бы временное, потому что мистер Гринвуд, конечно, убийцу отмажет. А пока, господа множественные невидимые сущности, спокойной ночи.

— Доброе утро, — встретил меня мистер Гринвуд бодрой улыбкой. — Делай мне кофе, и поедем в тюрьму.

Отличное приветствие, ничего не скажешь. А что? Однажды утром я беру трубку, а мне говорят: "Доброе утро, с вами говорит инспектор полиции..." Хочется, конечно, намекнуть, что утро добрым не бывает, если с такого начинается, но наверное, они считают иначе.

Покуда варю кофе, на кухню влетает Барби — секретарша мистера Ричера, пышногрудая красотка с копной пшеничных кудряшек. Кофточки у нее бывают трех оттенков: розовые, лавандовые и небесно-голубые, причем, судя по кружевной отделке, все разные и все новенькие. Из чего можно сделать вывод, что если Ричер ею и пользуется, то хотя бы доплачивает. А пожалуй, он ею в самом деле пользуется, иначе ему просто незачем ее держать: Барби прехорошенькая и добрая, но растяпа просто неописуемая.

— Руби, где баран? Ричеру срочно потребовался, а я найти не могу!

— Да я его продала на мясной рынок, не переживай, цену пополам поделим. А вообще надо бы и твоего шефа туда загнать, мясной и кудрявый, как раз сойдет.

Барби косится на перегородку, понижает голос и шепчет:

— А из твоего можно наделать ветчины.

Обе дружно прыскаем. Лучше смеяться, чем плакать: ни ветчины, ни баранины сто лет не ели.

"Бараном" мы называем печать конторы — "Ричер и Гринвуд". Не знаю, чем руководствовались наши начальники, но на оттиске изображен самый натуральный баран с отменно закрученными рогами. Даже пуще, чем кудряшки мистера Ричера. Очевидно, вся доля самокритичности, отведенная природой им обоим, ушла, чтобы придумать это оттиск.

"Баран" наш в самом деле заплутал, и хотя я отлично знаю, где он сейчас пасется, мне хочется подать это поэффектнее.

— Нет, я его не видела. Наверное, его волки съели.

— Откуда в Бигсити волки?

— Ну я не знаю, бродяги... А хотя погоди...

Широко раскрываю дверцу шкафчика, где хранятся кофе, чай, сахар и печенье — "баран", конечно, там. Очень в духе Барби было его там оставить и забыть об этом.

— Где мой кофе?! — о, как мистер Гринвуд исстрадался. Но я с чистой совестью не тороплюсь, тщательно размешиваю сахар. Не утерпев, зачерпываю — благо, никто не видит, довольная Барби уже погнала "барана" к мистеру Ричеру — и отправляю ложечку в рот. Невероятно вкусно. Вот так, не дают — бери сама. Надеюсь, Гринвуд ничего не заметит.

... Не заметил. Едем с ним в тюрьму Западного район; дорога неблизкая. Эмансипантки, кажется, на митинги ходят, как на работу; сегодня столпились на площади перед Музеем Бигсити. Мистер Гринвуд, вынужденный объезжать, сердито жмет на клаксон. Бурчит под нос:

— Интересно, как до этих старых дев не дойдет, что мужчин так не ищут? Да и годы их уже прошли.

Отвечать мне не полагается, должность не та, но вообще-то на их транспарантах требований выдать каждой по мужчине что-то не видно. Мистер Гринвуд между тем продолжает разглагольствовать:

— Нет, на месте парламента и президента я бы дал женщинам избирательное право. Но обернул бы это на пользу государству. Бергии ведь нужны лишние руки на тяжелых производствах... Ну, будут нужны, когда кризис наконец пройдет. Да и лишние солдаты пригодятся. А вообще даешь равенство во всем! И спасать при катастрофах, например, женщин первыми больше не будем. Эмансипанток так уж точно не стоит. Ты же помнишь, что после катастрофы "Горделивого" заявила эта дрянь, Роджерсон? Про мужчин, которые имели глупость уступить места в шлюпках бабам? "Они просто действовали по правилам, в этом еще нет никакого подвига!" Посмотрел бы я на нее...

Да, и порадовались бы случившемуся с женщиной несчастью, мистер Гринвуд. И я, конечно, не могу помнить то, что случилось за десять лет до моего рождения, но почему-то мне кажется, что те мужчины в шлюпках придерживались точно таких же взглядов, что и вы, мистер Гринвуд. Парадокс, да? Иногда готов за другого умереть, потому что так положено, но уступить в небольшой формальности, так, чтобы другой себя тоже человеком почувствовал — о нет. Или уж плати втридорога. Избирательное право лично мне по-прежнему не нужно — что могло измениться со вчерашнего дня? — но, мистер Гринвуд, а вот мужчин-инвалидов вы бы тоже лишили права голоса? Ведь они работать на тяжелом производстве и служить в армии тоже не могут. Ладно, что-то я ударилась в пафос, это неумно.

В тюрьме, покуда охранники проверяют у нас документы, я с робким видом прячусь у мистера Гринвуда за спиной. Изображаю хорошую девочку, это ведь совсем просто: глазки в пол, неуверенная улыбка. Зачем? Сама не знаю, нравится. Впрочем, я ведь и есть хорошая девочка, только голодная немного.

И вот мы в комнате для свиданий, и к нам приводят клиента. Мэттью Клементайн на вид помоложе мистера Гринвуда — ему где-то к сорока — рослый, хорошо сложенный, с красивым профилем. Явно кренн, причем из недавно спустившихся: мало того, что черные волосы, бледная кожа и темно-синие глаза в длинных ресницах — все как с картинки, так еще и акцент характерный, такое твердое произношение временами, будто стукают по деревяшке. Вид у него, конечно, помятый, потерянный и почему-то очень обиженный. Привели его в наручниках и освобождать не собираются, так что он не может пожать руку мистеру Гринвуду после того, как тот представился — лишь кивает нам обоим.

Я успела приготовить бумагу и карандаш, теперь жду. Мистер Гринвуд тем временем начинает с вопроса, который не стоит отражать в записях.

— Сразу к делу. Я никому не скажу того, в чем вы мне признаетесь, но я должен знать правду. Вы виновны?

Клементайн с трагическим видом качает головой.

— Я совершенно невиновен.

Гринвуд чуть приподнимает брови и делает мне знак начинать.

— Хорошо. Тогда где вы были в ночь убийства?

— У себя дома. Я спал. Я уснул в кабинете, работая над чертежами.

— Допустим. Вы запирали кабинет?

— Нет.

— А между тем нянька вашей дочери утверждает, что около полуночи, когда она пришла вам пожаловаться, что девочка не может уснуть, дверь вашего кабинета была заперта? Она лжет?

Клементайн хлопает глазами.

— Очевидно. Но я не знаю, для чего ей это нужно.

— Наверное, причины у нее могут быть. Мы к этому вернемся.

Да уж конечно, могут! Если и не такие, какие были бы у меня врать про мистера Гринвуда — хотя кто сказал, что тут такого нет? — но работать у человека, способного подчиненного до петли довести, вряд ли приятно. Покойный Джимми жаловался, что этот Клементайн придира, каких свет не видывал.

И кстати, почему это нянька побежала звать помочь с ребенком отца, а не мать? Он что, выгнал жену из дома, а ребенка забрал? Вот сволочь.

— В котором часу вы пришли домой в вечер убийства?

— Около семи вечера. Ужин Кэндис, горничная, подала мне в кабинет.

— Где остались ваши ботинки?

— В передней.

— А пиджак?

— В кабинете. Я толком не раздевался, только снял его.

— Вы часто так делаете?

— Да, если беру работу домой, — Клементайн судорожно вздохнул. — Мистер Гринвуд, вы не могли бы узнать, что с моей девочкой? Глэдис, нянька, пообещала позаботится о ней, но раз уж она так странно себя ведет...

— Конечно, — видимо, Гринвуд постарался кинуть ободряюще. — Последний на сегодня вопрос: вы хорошо стреляете?

Клементайн растерянно пожал плечами.

— Ну... Я умею. Все кренны умеют, и отец меня научил. И даже моих мать с сестрой. Но я давно не упражнялся.

— Вот как. И оружия в доме не было?

— Нет.

У Гринвуда на этом все. Он сообщает охране, что Клементайна можно увести, а я же прикидываю, какими заданиями меня завалят, кроме как перепечатывания допроса. Узнать, у кого девочка? Взять план дома? Карту местности нарисовать? Ну, все лучше, чем торчать с ним в одном кабинете.

План дома я получила в местном архитектурном бюро. Вообще, конечно, мистер Гринвуд мог бы его посмотреть, когда знакомился с материалами дела, но видно, сам он считал план дома особенно важными хотел, чтобы копия была у него под рукой.

Местность я тоже осмотрела и даже постаралась зарисовать. Дом Клементайнов стоял у самой реки, на высоком берегу, и от него к месту убийства — мосткам над водой — вела довольно пологая тропинка, глинистая, сейчас размокшая и усыпанная кленовыми листьями. Довольно скользкая, пожалуй, ночью я бы здесь идти не рискнула. Тем более, кругом ни одного фонаря, свет только от окон дома Клементайнов и падает.

Если честно, за все время работы у Гринвуда съездить в Саутвилль — это такой пригород Бигсити, господа сущности, там живут всякие не то, что шишки, но довольно зажиточные господа — оказалось самым приятным заданием, какое мне давали. А что, погуляла на свежем воздухе, природой полюбовалась. Спросите, на что любоваться в октябре, когда и листья-то ветер уже оборвал, и под ногами — жижа из их сгнивших остатков, и небо все затянуто тучами, и дождь моросит? Ну а как же белая пелена этого самого дождя, приближающаяся по воде, точно призрак? И сама вода, серая и сердитая вдали и желтая от листьев и песка у берега, обливающая мокрые и скользкие мостки, давно смывшая с них кровь? Кажется, труп нашли как раз на мостках, во внутреннем кармане жилета была записка от Клементайна, где он вызывал соперника на встречу. Интересно, почему Клементайн не столкнул труп в воду. Мостками местные ведь давно не пользуются. Побольше бы улик уничтожил. Сам он, конечно, утверждает, что никакой записки не писал и никуда убитого не вызывал. Еще бы он говорил что-то другое. Обхохочешься. Но почерк, насколько можно судить по расплывшимся строчкам, принадлежал именно ему.

Да, дом тоже такой себе... С места убийства весьма колоритно смотрится. Два этажа, серый камень, белая отделка, приземистый и основательный, окруженный голубыми елями. Наверное, напоминали Клементайну суровые креннские горы, которых, правда, он сам никогда не видел. Как писали в газетах, с гор спустился — то есть ушел от своих — еще его отец. Кренны обычно оставляют без помощи отделившихся от рода, но его папаша всех надул. Он дождался смерти собственного отца и возглавил род сам, и там уж и съехал вместе с матерью и сестрой — и что важнее, с немалым наследством. Ну и сынок не мотал, выучился вон на инженера, работал... Если это можно так назвать, когда другим, нижестоящим, жизнь портишь да еще деньги за это получаешь.

...В привокзальном буфете, пока ждала поезда, погрелась чаем с сэндвичем, ну и ушки погрела заодно. Разумеется, дело Клементайна обсуждают, но почти ничего нового я не узнала. Судачат, что миссис Клементайн завела любовника где-то в мае, но в округе их видели редко, они неплохо скрывались. Муж узнал только пару недель назад. Дома большого скандала не вышло, с женой он говорил, заперевшись (ох уж мне это "заперевшись"), но говорил, видно, не по-доброму, потому что вышла она вся в слезах и сразу стала собирать вещи. Только зашла дочку поцеловать — и тут же к родителям. А девочка-то без матери плачем заходится, ей и двух ведь еще нет. Об обстоятельствах ухода миссис Клементайн все знают со слов Кэндис, горничной; от нее же известно и о том, что на заводе Клементайн с соперником чуть ли не подрался — перед тем, как, само собой, уволить. У Кэндис на заводе дружок работает охранником, так что она могла наблюдать ситуацию, хм, с двух сторон.

Конечно, миссис Клеменатйн припечатывают со всей виртуозностью языка, не ограниченного культурными нормами. Как она посмела изменить мужу, за которым была, как за каменной стеной, и как сыр в масле каталась, правда? А обязана была, как всякая порядочная шлюха, продолжать раздвигать ноги за тарелку супа. Ну как делаем мы с Барби, например, а миссис Клементайн, соглашусь, ничем не лучше.

Пока ехала в поезде, все, что услышала, записала карандашом в блокнот. В вагоне надышали, пахло углем. я пригрелась. Век бы, кажется, смотрела на озябшие нагие березки промеж елей в колючих зеленых шубах. Но куда там: полчаса — и на выход.

На привокзальной площади, на скамейке, рыжий плечистый парень сидел на скамейке, настраивал гитару. Он что, считает, что заработает музыкой в такое-то время? Но когданачал бренчать знакомое, не удержалась, остановилась послушать. Так и есть, папина любимая есня они с Джимми все ее напевали.

— Скажи мне, скажи, бродяга,

Зачем ты оставил дом?

Каких избегаешь тягот,

По свету бродя кругом?

Закат заливает алым,

Касается теплых век...

Зачем недоволен малым,

Доверчивый человек?

— Ищу я страну,

Где встречу жену,

Чтоб мир был наш дом

И двое — в одном,

Ищу я народ,

Что честно живет,

Где холоден стыд,

А радость — горит.

Парень, кажется, заметил, что я его слушаю, и посмотрел в глаза, явно намекая, что я могу продолжить. И вы знаете... Я продолжила, благо, слова помнила хорошо:

— А что ты нашел, несчастный,

Скитаясь в чужой стране?

Я вижу, как ярко-красны

Рубцы на твоей спине.

От голода и от жажды

Запали твои глаза.

Опомнись же и однажды

Вернись ты к себе назад.

И он ответил, не отводя взгляда:

— Нет, я не вернусь,

А лучше склонюсь

Я к теплой земле

В полуночной мгле.

А завтра опять

Отправлюсь искать

Я чудо-страну

И чудо-жену.

Воображаю, что действительно мог бы найти такой чудик в наше-то время. Парень снова принимается настраивать гитару, а я рискую спросить:

— Этим сейчас можно заработать?

— Не знаю, — отвечает он. — Я вообще-то повар. У меня выходной, вот я и вышел поиграть немного.

У людей может быть настроение в законный выходной отправиться петь на площадь? Что ж, приятно это знать.

Ухожу, улыбаясь. У меня сегодня все получилось, так что я умная, а еще относительно сытая, и природой полюбовалась, и у меня немножко полетала душа.

В офис вхожу, продолжая улыбаться, даже напевая. Мистер Ричер, с которым сталкиваемся в дверях, шутливо подпевает мне, и я неожиданно для себя тепло здороваюсь с ним. Так и захожу в кабинет — с мечтательным видом, который разве что Барби пристал.

Мистер Гринвуд за столом изучает какие-то бумаги. Аккуратно и бесшумно кладу на край план дома, странички с записями и отступаю к своему месту... Мистер Гринвуд вдруг поднимает голову.

— Ты вовремя. На, запри дверь и возвращайся.

Ох, нет. Только не сейчас, мистер Гринвуд. Не в такую минуту, когда у меня мирно и чисто на душе. Но моя душа — последнее, что его интересует, правильно? Так что отговаривать смысла нет. Запираю дверь и возвращаюсь. Бумаги не убраны. А значит... Нет, только не ртом, не хочу!

Мистер Гринвуд молча указывает мне на пол и расстегивает брюки. Делать нечего. Встаю на колени у его ног.

Чем я все-таки горжусь, так тем, что я ни разу во время наших "процедур" не заплакала. Порой хотелось, да, вот как теперь. Но я сумела сдержаться. Я молодец и заслужила пирожок с полки. А с вами, мистер Гринвуд, я поквитаюсь, дайте срок. Если будет малейшая возможность насолить вам без вреда для себя, я ею воспользуюсь. Ха, будто бы у меня появится однажды такая возможность. Вот я оптимистка, обхохочешься.

В половине четвертого у нас появилась миссис Ада Клементайн — основание любовного треугольника, сеть прельщения человеков, мадам Злой Рок и кто она там еще. Действительно красивая женщина лет тридцати, золотистые волосы безупречно уложены, линии удлиненного лица чистые и четкие, голубые глаза окаймлены густыми черными ресницами. Серое с лиловым пальто и такая же маленькая шляпка — все по последнему слову моды, которое я лишь иногда узнаю из журналов на столе Барби.

Говорить с ней вызвался мистер Ричер, а то Гринвуд успел при нем проехаться по ее безнравственности. Гринвуд. По безнравственности. Обхохочешься. Да и вообще, шеф мой предпочитает оперировать фактами, а Ричер склонен копаться в психологии. И очевидно, он надеялся благодаря рассказам миссис Клементайн о муже доказать, что убить соперника было бы не в характере для последнего. Ну а мистер Гринвуд попросту собирался проверить ее алиби.

Об совершенно не учли одного: миссис Клементайн теперь ненавидела мужа. Так что первое, о чем она спросила довольно нервным тоном:

— Зачем вы меня вызвали сюда? Я знаю, вы защищаете этого человека. А я не хочу в этом участвовать. Я буду рада, если его повесят.

— Ну зачем же так, мэм, — мистер Ричер примирительно поднял руки. — Ведь это ваш муж, отец вашего ребенка. Попробуйте найти в себе хоть каплю снисходительности к нему.

— Именно: моего ребенка! — мраморное лицо Ады Клементайн тут же пошло пятнами. — Я выносила дочь, родила ее в страшных мучениях, а этот негодяй решил ее отобрать, чтобы сделать мне больно! Моя девочка так страдала, а я чуть не умерла, но ему было плевать!

— Он действовал в рамках закона. Закон установил, что отец имеет на детей больше прав, чем мать.

— А чем он купил это право? — лицо миссис Клементайн исказилось, она стиснула маленькую сумочку крокодиловой кожи. — Тем, что получил удовольствие, а потом в положенный день выпил у себя в кабинете виски и немного поплакал? Вы на его стороне, вам никогда не понять...

Она закрыла платком глаза и тут отняла от лица руку. Мистер Ричер не сводил с нее прямо-таки участливого взгляда.

— Мы хотим понять, поверьте. Расскажите нам, каким были ваши отношения с мужем.

— Я думала, ваш допрос надолго не затянется, — миссис Клементайн взглянула на маленькие золотые часики. — Отец привез меня и сейчас ждет в машине.

— Вы могли бы пригласить его. Мы поговорили бы сразу и с ним.

— Для чего? Его и так выбила из колеи эта история, — она закурила сигарету в изящном мундштуке. — Поймите: мне не за что любить Мэттью. Он начал дело тем, что попросту купил меня. Мы обеднели, когда я еще была подростком, но это удавалось скрывать. Мэттью вскружил мне голову настойчивостью, дорогими подарками... Выходя за него, я думала, то попала в сказку. Я и не представляла, как скоро она кончится.

— Он был с вами груб? Поднимал руку?

— Нет. Но видимо, я ему быстро надоела. Завод поглощал все его время, он уходил рано утром, возвращался ночью. Если мы с ним и заговаривали, от него только и слышно было... — она сморщилась, — о том, что они планируют усовершенствовать в автомобилях! А когда наступил этот проклятый кризис, муж стал таким раздражительным, что я даже боялась с ним заговорить. Но через Кэндис, горничную, я узнавала, что он на заводе, не задумываясь, сокращает сотрудников. Не так давно один из них повесился, а другой отравился газом со всей семьей.

Меня пробрало, я даже на секунду сбилась в записях. А этим двум индюкам будто и ничего — Ричер спокойно продолжал:

— Мистер Ллойд, протеже вашего мужа, был не таким? Он ведь работал там же... Простите, что спрашиваю, но это необходимо.

— Я не стесняюсь говорить о Льюисе, — лицо миссис Клементайн смягчилось и пуще похорошело. — Я не представляю, почему муж принял его под покровительство, они различались, как тюрьма и море. Льюис был веселым, романтичным, тонко чувствовал природу и музыку. Он поддерживал меня с первого дня — словом, голосом, потом и поцелуем, и лаской... Обещал, что мы еще поборемся за Лидию, за нашу девочку...

Мне стало вдруг любопытно: а если бы Клементайн, или Ричер, или Гринвуд сами соблазнили замужнюю женщину, они признали бы, что ее муж может забрать детей? Или законное право сразу превратилось бы в варварство, издевательство и недостойную месть слабой женщине?

Миссис Клеменайн снова прижала платок к глазам. Гринвуд, очевидно, решил приступить к делу:

— До того, как муж узнал о ваших отношениях с Льюисом Ллойдом, вы сами собирались порвать с ним?

— Нет, — твердо ответила она. — Думайте, что хотите, но оправдываться я не буду. Нет, я не хотела выдавать Льюиса. Это сгубило бы его карьеру. Ведь я знала к тому времени, что Мэттью может быть очень жесток. Правда, не представляла, насколько.

— Почем после того, как муж, скажем прямо, выгнал вас из дома, вы не отправились к мистеру Ллойду?

— Я знала, что помешаю ему, заставлю сменить привычки. И потом, я была слишком разбита тем, что Мэттью запретил мне видеться с дочерью. Я поехала туда, где мои проблемы всегда решали — к родителям.

— Когда вы видели мистера Ллойда в последний раз?

Лицо миссис Клементайн стало скорбным.

— В день его смерти, около четырех, он заехал ко мне. Показал записку от Мэттью и сказал, что попробует уговорить его позволить мне видеться с дочерью.

— Вы узнали почерк мужа?

— Конечно.

— Хорошо, у нас к вам больше вопросов нет, — мистер Гринвуд сухо поклонился ей, а мистер Ричер галантно проводил до двери. Вернувшись, положил мне ладони на плечи — я невольно вздрогнула. Неужели еще и он...

— Руби, будь добра, помоги Барбаре справиться с пончиками. Я купил ей сегодня коробочку, он утверждает, что разом из не съест, а хранить их негде.

Меня высылают... Интересно...

У Барби, кроме пончиков, есть еще и цикорий, но сахар и сухое молоко к нему она, конечно, забыла на кухне. Что же, повод сходить за ними, правда? Из-за перегродки доносились приглушенные голоса Ричера и Гринвуда.

Я недолго колебалась. Возможность насолить никогда не появится сама по себе, верно? Ее надо искать. И вот я прижалась к перегородке ухом.

Итак, я прижалась к перегородке. Говорил мистер Ричер, и говорил возбужденно, с азартом, точно описывая карточный поединок:

— Допустим, насчет записки она может и лгать. Она сама сказала, что ненавидит мужа и желала бы ему смерти. Да ей это и выгодно, в конце концов! Они не разведены, она наследница мужа, и дочь остается в таком случае с ней. Любовником она была увлечена даже не настолько сильно, чтобы просить развод. Все сходится.

— А ее алиби? — вздохнул Гринвуд. — Ведь у них с родителями были в тот день гости, и она не отлучалась. А как быть с ботинками и пиджаком?

— Ей их могла вынести нянька, например. Неспроста же она лжет про запертую дверь. Может, у нее были причины ненавидеть хозяина. Она подсыпала ему еду в снотворное и...

— Но горничная и кухарка слышали, как нянька весь вечер играла с девочкой, а после пыталась уложить ее спать. И потом: тропинка к Аллери скользкая. Вечером там темно. И что эта изнеженная фифа рискнула по ней спуститься в ботинках, которые ей страшно велики? Примени свой психологический подход, Рей.

Дольше слушать я не могла, чтобы Барби не забеспокоилась. Пришлось вернуться к ней. Пока не узнала ничего для меня интересного, но лиха беда — начало.

В следующие дни мы потихоньку получали новые сведения. Например, выяснилось, что револьвер, из которого застрелили Ллойда, был за пару дней до того украден у охранника на том самом заводе, где работали Клементайн и сам убитый.

Гринвуд поочередно вызвал и расспросил кухарку, горничную и няньку в доме Клементайнов — в особенности, конечно, няньку, ведь это она утверждала, что вечером кабинет хозяина неожиданно оказался заперт. Как я поняла, шеф пытался окольными путями выяснить, было ли кому-то из прислуги выгодно оговорить Клементайна. Результат оказался немного предсказуем: все три волком выли, оказавшись без работы. Да, и нянька тоже: по мнению миссис Клементайн, она брала за услуги слишком много, так что к девочке собирались пригласить кого-то другого, давно знакомого и подешевле. А ведь каждая из них кормила не только себя: у кухарки были престарелые родители и безработный муж, нянька зарабатывала для матери и сестры, которая в прошлом году покалечилась на фабрике, а у горничной, как она сама призналась после долгих колебаний, был незаконнорожденный ребенок. У Клементайна им всем работалось не слишком сладко, особенно няньке, на своей дочери он был просто помешан, да и горничную он и его жена вечно находили, за что отчитать. Но все-таки никого из них увольнять не собирались, а в наше время это самое ценное.

Уф, вот и позади рабочая неделя. В воскресение отправляюсь навестить Джейн. Отец остается дома, чтобы не расстраиваться: на руки сестры он не может смотреть без слез. Сестра с порога сует мне деньги — уже традиционный ритуал, она всегда отрывает от семьи, чтоб нам помочь — и радостно шепчет:

— Гудвин нашел работу!

Что ж, отличная новость. Правда, пришлось милому зятю отправиться в другой город, да и работа-то — шпалоукладчиком, что не по его образованию вроде как. Но хоть деньги будут, если снова не поругается ни с кем. Но на какой-то период у нашей семьи будет лишняя опора. Это я так, фиксирую в уме без далеко идущих планов.

Потом на кухне пытаюсь помочь ей с пирогом. Надо сказать, несмотря на расплющенные пальцы, руки у Джейн по-прежнему быстрые и ловкие, мне за ней не угнаться. Так что в итоге толку от меня еще меньше, чем от шестилетней тихони Хэтти — та хоть крекеры ломает весьма сноровисто. Джейн в клетчатом фартуке, ловко сидящем на ладной фигурке, с забранным под косынку отросшими темными волосами, с тонким разрумянившимся личиком — образцовая домохозяйка, ну а я на кухне человек не лишний разве что по сравнению с отцом.

— Поди поищи Томми, — в конце концов просит меня Джейн, что я охотно бегу выполнять.

Где прячется мой девятилетний племянник, я, конечно, хорошо представляю. Позади дома на пустыре — старый дуб, и в его ветвях местные мальчишки сколотили не то, что домик, а нечто вроде "вороньего гнезда", какое бывает на кораблях. Томми обожает там торчать, и пирогом из крекеров его точно не сманишь вниз, потому что он еще помнит настоящий яблочный.

Встав у дерева, сжимаю губы и свищу. Получается плохо, Том каждый раз меня поправляет — такой уж у нас с ним ритуал приветствия. Ага, лохматая головенка свесилась вниз, черный глаз рассматривает меня через сложенные трубочкой пальцы.

— Тетя Руби, я же тебе говорил: не так!

— А я тебе не тетя Руби! — стараюсь изобразить грозный рык. — Я Кровавая Руби с Белых Холмов и пришла просить у тебя, Томас Гроза... — ох, кого бы? — ...Дубов, помощи в борьбе с Черным Мэттом и его подручными, Грязным Гринвудом и Толстым Ричером!

— А оружие? — хитро тянет племянник. Мой отец еще к прошлому дню рождения обещал ему выстрогать из дерева пистолет, да так и забыл.

Ну, поднимаю с земли две палочки.

— Есть тут у меня два ржавых пистолета, они еще палят кое-как. Но главное — наш воинственный дух, правда?

Том спрыгивает ко мне, и мы вместе палим из палок, то есть, пардон, ржавых пистолетов по облезлым кустам сирени, за которыми, конечно, скрываются Черный Мэтт и его подручные. Наконец Джейн зовет нас в открытое окно, и мы возвращаемся, распевая невозможную ерунду, которую Том подхватил где-то, а может, сочинил сам:

— В ярости капитан

Бросил девушку за борт,

За ней бросился сам,

И пропал навсегда!

Жаль, воскресенье быстро заканчивается.

Надо сказать, нанял нас кузен Клементайна: его мать с момента ареста сына совершенно обезумела, а сестра накануне гибели Ллойда уехала с дружком на другую сторону океана, так что оповестить ее долго не могли. Собственно, мать Гринвуд и Ричер не стали и трогать, а вот сестру вызвали. Магдала Клементайн оказалась настоящей красавицей, как и брат, выраженного креннского типа; черный с синий костюм подчеркивал ее броскую внешность, но бела она была, как бумага. Ада Клементайн, в девичестве Лоуэлл, была ее подругой детства; они выросли по соседству и учились в одном пансионе.

Она рассказывала с горькой улыбкой

— Две самые испорченные девчонки за всю историю пансиона — вот кто мы были. Отец был строг к брату, но баловал меня, а родители Ады буквально жили для нее.Ни в чем ей не отказывали, даже когда от всего состояния у них остались лишь семейные реликвии. Она потому довольно долго не выходила замуж: родители не смели настаивать.

— Семейные реликвии? Что вы имеете ввиду, уточните, — спросил Гринвуд.

— Золотая парюра с сапфирами — брошь, два браслета и серьги. Довольно грубой работы, на мой взгляд. Зато, по слухам, получена прабабкой Лоуэлла от любовника — тогдашнего короля Скендии. Есть чем гордиться, правда?

Да, в чувстве юмора Магдале Клементайн не откажешь.

— Это точно, — первым рассмеялся Ричер. — А можно уточнить: после свадьбы вашего брата вы с его женой остались подругами?

— Да. Мы были, как я считала, подругами ровно до того момента, как оказалось, что Ада предала Мэттью, — красивое лицо Магдалы застыло в брезгливой ненависти.

— Вы узнали от брата об измене его жены?

— Нет. От нее самой. На следующий день после того,как ушла из дома, она явилась ко мне и все рассказала. Она хотела, чтобы я повлияла на Мэттью, уговорила отдать ей дочь или разрешить видеться!

— Вы отказались?

— Конечно. Во-первых, я знаю брата. Он добрый человек, но вспыльчивый и упрямый. Пока у него, как говорится, сердце не отойдет, переубеждать его бесполезно. Я уверена, что через месяц он разрешил бы Аде видеться с Лидией. Но в те дни...

Добрый человек... Ну-ну. Кто тогда злой.

— Во-вторых... Мэттью дорог мне. Он всегда меня оберегал и поддерживал. Аде тоже не на что было пожаловаться, он безумно любил ее и малышку, но ей вздумалось воткнуть ему нож в спину! Причем именно теперь, когда ему и так непросто... Вы думаете, ему легко даются все эти увольнения? Ему безразлично, что после этого некоторые не выдерживают?

Хм, а если не безразлично, что же он все равно их увольняет?

— Он помогает некоторым из уволенных... Но помочь всем не может. И ему только не хватало предательства!

— И получается, вы даже не стали обнадеживать миссис Клементайн, что ее муж может переменить решение?

— Нет, не стала. Если Ада, прожив с ним пять лет, не успела понять, что он за человек — значит, она и не стремилась к этому.

После ухода Магдалы Клементайн я, не дожидаясь приказаний, с невинным видом спросила:

— Кофе?

— О да, было бы очень кстати, — широко улыбнулся Ричер. Я выскользнула за дверь и, как обычно, прижалась ухом к перегородке.

— Второй человек говорит, по сути, одно и то же, — ага, это Ричер снова попытался быть убедительным. — Сначала сама миссис Клементайн заявила, то родители всегда решали ее проблемы. Теперь ее подруга это подтверждает! Ради дочери они готовы на все.

— Но в вечер убийства у них были гости, — скучливо возразил Гринвуд. — А ботинки и пиджак как ты объяснишь? А запертую дверь? У няньки нет причин лгать, ты сам видел.

— Руби! — жалобно крикнула из кабинета Ричера Барби. — Я рыбу потеряла, дай свою!

— Тебе на доверенность? — проорала ей, не сходя с места.

— Нет, на договор!

Эх, Барби. Не мог тебе образец договора понадобиться минут на пять позже? И что же это Ричер все нападает на миссис Клементайн и ее семью? А притворялся таким любезным. Тоже, что ли, как и Гринвуд, считает ее безнравственной? Обхохочешься.

...В следующие дни всем нам пришлось неспокойно. В других городах давно начиналась забастовка рабочих — разом встали и текстильные фабрики, и автомобильные заводы, и верфи — и вот дошло до нас. Ладно хоть трамвайные к ним не присоединились, иначе как бы я на работу попадала? Но вот стекла в трамвае как-то побили, другой раз провода оборвали.

А на третий день забастовки доехала-то я без приключений, зато когда вышла, угодила аккурат в запрудившую улицу толпу, и что бы вы думали? Услышала выстрелы. Кажется, так страшно мне вообще никогда не было. Секунду спустя стало еще страшнее: когда я поняла, что стреляют как раз на той улице, которой я обычно иду от остановки до офиса, а значит — придется обходить через парк. С бродягами, понимаете? Обхохочешься.

Время шло, толпа меня мяла и тискала, а со стороны улицы снова послышались выстрелы. делать нечего. Кое-как продравшись к ограде, я спешно пошла сквозь парковую аллею.

Знаете, сначала все мне открылось будто бы таким, как я и помнила, когда, бывало школьницей гуляла здесь. Даже захотелось остановиться, оглядеться, отдышаться. Я еще успела подумать, что бродяги, наверное, перебрались куда-то, где потеплее, где хоть костры разводить можно, ночи-то уже холодные... И тут из-за дерева, в десятке футов от меня, как раз показался один. Да кажется, прямо на меня двинулся.

Нет, сердце в пятки не ушло. Я просто побежала, как еще никогда в жизни не бегала — тем более, на каблуках. Только и молилась, чтобы они не подломились. Влетела в офис взмыленная, запыхавшаяся, и о чем меня спросил Гринвуд, как вы думаете, господа невидимые сущности? Правильно: где его кофе.

Хотя почему, собственно, Гринвуду должно быть не плевать, что я, между прочим, жизнью рисковала, чтобы в офис попасть? Сломаюсь я — невелика потеря, найдет другую игрушку. А вот Барби дома просидела три дня, боялась нос высунуть, и мистер Ричер ей позволил. Влюбился, что ли, на старости лет? Обхохочешься.

Из-за всех этих беспорядков, видимо, богатых господ Гринвуд тревожить не решался. Прошла неделя после разговора с Магдалой Клементайн, прежде чем он вызвал к нам в контору супругов Харпер — тех самых, что были в гостях у Лоуэллов в вечер смерти Льюиса Ллойда. Харперы эти приехали на своей машине и вообще, по всем признакам, не бедствуют: костюм мужа сшит на заказ, на жене норковое манто. Сколько в нашем городе богатых бездельников. А вот в самом деле, почему у них всё не отобрать и не разделить между теми, кому нужнее? Так что на месте Харперов я бы куда-нибудь побыстрее смоталась: вдруг все же кто додумается, что они слишком сладко живут? Хотя, если подумать, с точки зрения бродяг в парке я тоже слишком сладко живу. Каждый вечер я возвращаюсь в теплую квартиру — ну, относительно теплую — за которую есть, чем заплатить; у меня достаточно одежды, хоть поношенной, даже штопанной, и мы с отцом хоть и едим запеканки из всяких остатков попеременно с тушеной фасолью, все же не голодаем.

Ладно, возвращаемся от философии к расследованию. Оказалось, что из гостиной, где принимали Харперов, никуда не отлучалась в тот вечер только Ада. Ее мать то и дело выбегала проверить, как дела у копуши-кухарки, а отец раньше, чем ушли гости, засидевшиеся за игрой в вист, отправился спать. Также миссис Харпер смогла довольно точно описать пресловутую парюру. Я с ее слов даже зарисовала — умею немного — и она подтвердила, что похоже. А на следующий день Гринвуд велел мне найти какого-нибудь фотографа, который может снимать на ходу.

После этого, в общем-то, расследование как будто заглохло. Мистер Гринвуд стал надолго отлучаться, но мне-то, сами понимаете, недосуг по нему тосковать. Я вот рисунки разные стала набрасывать в блокноте; мало ли, вдруг продать получится, какие-никакие, а деньги. Придумать бы еще, куда это дело потом толкнуть.

Ну вот, и однажды мистер Гринвуд, от присутствия которого я уже отвыкла, явился вовремя, потребовал кофе, быстренько меня взял на столе, потом заглянул в кабинет Ричера и что-то уточнил. А я потом улучила минутку и уточнила у Барби, что там уточнял Гринвуд. Оказалось — когда у Ричера судебное заседание по делу Стерлингов. Что-то запутанное, сразу несколько человек якобы отравили дядюшку из-за наследства; в общем, Ричер всегда на этих заседаниях задерживается на четыре-пять часов, ну и Барби с ним. И что вы думаете, господа невидимые сущности? Назавтра Гринвуд сказал, что в день, когда у Ричера суд над Стерлингами, на полдня дает мне отгул.

Чувствуете, чем запахло? Вот и я учуяла, что ощутимо запахло жареным. Отгул! Это при том, что раньше я была обязана выходить на работу даже с температурой. Вывод напрашивался простой: шеф собирался в утренние часы, где-то с восьми до полудня, поговорить с кем-то без свидетелей. Возможно, к жене у него не было доверия, и потому он больше рассчитывал на офис... или не хотел "спугнуть рыбку", вызывать подозрения насчет характера разговора. А характер мог быть, вероятно... противозаконный. Неужели это мой шанс?

Шанс не упускают. И вот накануне отгула я потихоньку от всех смазала петли входной двери. Главное — не спугнуть того, кто придет к шефу, а уж если меня застанут за подслушиванием, скажу, что про отгул просто забыла.

...Помня, что шеф обычно приезжает рано, я постаралась добраться до офиса еще раньше — в половине восьмого уже пряталась в парке за огромным дубом. страшно было? Ну а как же. Но знаете, после той вынужденной пробежки я будто бы сильнее стала. Ну, понимаете, подумалось после этого: да, со мной может случиться что-то страшное — а сейчас-то разве ничего страшного не происходит? Пережила Гринвуда — и не то еще переживу. Выбора-то нет.

Мне скоро захотелось хоть кипяточку выпить, пришлось шевелиться, но очень потихоньку, чтобы не привлекать внимания. К счастью, шеф мой явился довольно скоро. Я подумала, что и тот, с кем он собирался поговорить, вот-вот должен подъехать: Гринвуд позаботился бы о том, чтобы времени у него было достаточно. И тут я тоже не ошиблась: вскоре увидела, как к нашему офису подходит красивых седоусый старик в дорогих пальто и шляпе. Подождала минуты три после того, как он вошел, и шмыгнула за ним.

Как сердце-то колотилось, особенно, когда пришлось на цыпочках всходить на крыльцо! Пальцы от волнения даже онемели. Но отступать было категорически некуда. Спасибо, петельки не подвели, внутрь проскользнула бесшумно. Припала ухом к двери.

— Что?! — возмущенно воскликнул незнакомый мужской голос, немного дребезжащий, но еще с приятными нотками.

— Мне придется повторить, мистер Лоуэлл. У меня есть улики, указывающие, хотя и косвенно, что именно вы убили любовника вашей дочери.

Пауза длилась не так уж долго. Старик Лоуэлл смог взять себя в руки и ответил прекрасным насмешливым тоном:

— Моему зятю наняли адвокатом сумасшедшего.

Однако кресло, в которое обычно Гринвуд усаживал посетителей, не скрипнуло. Уйти Лоуэлл не торопился. А шеф мой, думаю, хорошо понимал, что это значит.

— Допустим, если подумать над возможными мотивами преступления, ваши представляются более значимыми. Что могло подвигнуть на убийство Клементайна? Ревность? Полноте! Он, как мне удалось выяснить, потребовал увольнения Ллойда и наверняка готовился испортить тому репутацию так, чтобы его и улицы мести не взяли — в наши дни это пострашнее смерти, а точнее, та же смерть, только медленная и мучительная. А вот вы убивали разом двух зайцев: дочь избавляется и от неподходящего человека,и от надоевшего жестокого мужа — прежде, чем он успеет с ней развестись сам. А значит, остается его наследницей и сохраняет при себе ребенка, что, полагаю, для нее важнее всего.

Я прямо представила лицо Гринвуда, пытающего прочесть в лице собеседника, удалось ли того напугать. Нет, Лоуэлл был явно не из тех, кто легко сдается. Он ответил довольно спокойно:

— У меня алиби. А против моего зятя есть и вещественные доказательства. Его пиджак и ботинки, а также записка.

— Вы хорошо о них осведомлены, — признал Гринвуд и тут же добавил. — Потому что сами продумывали каждое, не так ли? Мы еще обсудим каждое, но сначала коснемся записки. Очень просто: вы взяли у вашей дочери, с ее ведома или нет, одно из писем, полученных ею от мужа, и подделали его почерк. Теперь по поводу вашего алиби. Так вот, супруги Харпер утверждают, что вы ушли спать еще до их отъезда. Почему бы вам было не дождаться, пока они покинут ваш дом? Я отвечу: вы знали, в котором часу примерно ваш зять съел ужин с подмешанным снотворным, и должны были успеть до того, как действие снотворного кончится.

— Бред, — буркнул Лоуэлл. — Кто, по-вашему, подмешал снотворное?

— Кэндис Флеминг, горничная. Я сначала подозревал и кухарку тоже, но тогда было бы сложно объяснять исчезновения револьвера у охранника на заводе. А если заподозрить именно Кэндис, все становится на свои места. Она благодаря любовнику бывала на заводе, в помещении охраны; она стащила у напарника своего дружка револьвер; она подсыпала снотворное в рагу, а может, в чай, которые принесла вашему зятю в кабинет. Она же заперла кабинет на ключ, когда Клементайн уснул, и вынесла вам через черный ход его пиджак и ботинки. Она же потом вернула ботинки на место.

— Складно, — признал Лоуэлл. — Только вот зачем девчонке все это? Ведь она, если вам верить, стала соучастницей убийства и будет косвенно виновна в другом, если моего зятя казнят, как вы утверждаете, без вины.

— Очень просто, — повторил Гринвуд, и по тону голоса я представила его лисий взгляд и елейную улыбку в тот момент. — Деньги. Вы пообещали ей крупную сумму. Более того, эту сумму вы ей выплатили, после чего она поспешила переехать в Аллертаун и купить там домик.

Пыхтние, которое издал Лоуэлл, явно означало "Ах дура-девчонка". Сложно было с ним не согласиться, с другой стороны, больно уж быстро сейчас обесцениваются деньги.

— Ну хорошо. А откуда у меня деньги, по-вашему? Наверное, вам успели рассказать, что я давно разорен.

— Разорены, но не совсем. У вас остались некоторые семейные реликвии, и незадолго до убийства кое-что из них оказалось в ломбарде. Сразу скажу: не все.

Снова повисло молчание, тяжелое, точно камень.

— Домыслы, — проворчал Лоуэлл наконец. — Вам нечем их подтвердить.

— Ну неужели вы меня считаете идиотом, который не позаботился бы о доказательствах? Вот в этой папке — извините, в руки не даю — всё. И стенограмма моей беседы с Харперами, и копия вашей расписки в ломбарде — да, работник вас опознал — и копия договора купли-продажи домика в Аллертауне. Конечно, отнюдь не всё добыто законным путем, но ведь главное, что эти доказательства в принципе есть. А значит, я смогу зародить сомнения в виновности моего клиента... И в вашей причастности к этому делу.

Вот тут мне стало немного трудно дышать. Кульминация приближалась. Лоуэлл тоже перевел дух, прежде чем спросить:

— Чего вы хотите?

— Несложно догадаться, думаю, — тон Гринвуда стал совсем ласковым и беззаботным. — Как и все в наше время, я хочу денег. Не так уж много, всего-то в два раза больше, чем вы заплатили глупенькой Кэндис. Ведь, напомню, парюру вы распродали еще не всю.

Так. я услышала достаточно. Вероятно, Лоуэлл скоро уйдет, а мне нужно смотаться пораньше.. Можно не дожидаться его ответа. Выход у него один: действительно заплатить. А вот что делать мне?

У меня было достаточно времени, чтобы порассуждать об этом, отогреваясь чаем в ближайшем кафетерии. Первое, что пришло в голову — найти ту самую папку, скопировать материалы и шантажировать уже Гринвуда. Кто же откажется половить рыбку в мутной воде. Но я все-таки отказалась. Он проходимец матерый, мне с ним не справиться.

Кроме того, можно пойти в полицию. Доказательств, правда, нет... Разве что уговорить полицейских допросить Харперов и прижать к стенке Кэндис. Только вот что мне даст это? И не мне одной?

Допустим, неприятности Гринвуду я устрою. Но Клементайна могут оправдать, и тогда он заберет себе дочку. А его жена останется не только без ребенка, но и без отца. Которого повесят просто за то, что он пытался ей помочь. Да и горничную подставлю, а у нее ребеночек. Итого: хороший ли это будет поступок с моей стороны? Очевидно, что нет. Что до Клементайна, он петлю заслужил, не так уж важно, за что. Джимми и ту семью, которая газом отравилась, он все равно, что застрелил. Так что мешать его повесить будет,опять же, несправедливо и неправильно.

Значит, пока все старания были зря. Придется отступить. Именно отступить, а не отказаться от борьбы. Нож в спину Гринвуду я обязательно воткну, клянусь в этом чем угодно. Но — не сегодня.

Как я уже упоминала, господа невидимые сущности, выход у Лоуэлла был один: заплатить. Разумный выход, но ведь нельзя исключать и неразумные. С виду старик был из тех, кто мог взбрыкнуть, встать в позу и так далее. Что тогда предпримет Гринвуд? А если, допустим, Лоуэлл заплатит — как же быть с обвинением против Клеметайна? Улики указывали на него очень ясно, и мотив был, в общем-то, сильный. Горжусь тем, что я даже сама заметила одну хитрость, на которую пошли Лоуэлл и миссис Клементайн: уволили няньку. Если бы она осталась в семье, когда прочие служанки потеряли работу, можно было бы заподозрить, что она лжет насчет запертого кабинета. Вот, я умная, могла бы не хуже Гринвуда адвокатом быть, если бы была возможность выучиться.

Между тем дело Клементайна передали в суд, и мы с шефом снова навестили его. Клиент наш, конечно, сильно сдал за прошедший месяц: исхудал, ссутулился, взгляд стал отчетливо несчастный, в волосах блестела седина. Видно, в тюрьме ему несладко пришлось — а хотя кому там сладко?

И тут я убедилась, что Лоуэлл действительно заплатил Гринвуду. Потому что шеф со вздохом и весьма удрученным видом заявил Клементайну:

— Не буду вас обманывать: положение ваше очень незавидное. Все улики против вас, мотив очевидный, других подозреваемых нет. Прошу вас сейчас хорошенько подумать, ведь речь идет о вашей жизни: может быть, будет лучше признать вину и выразить раскаяние? Тогда к вам могут отнестись милосердно.

Клементайн вскинул голову, бледное лицо вспыхнуло, глаза загорелись гневом. В кино смотрелось бы эффектно.

— Если вы мне предложите такое еще раз, я сменю адвоката. Я не убийца и не буду себя оговаривать.

Не убийца, ну-ну... Видимо, подчиненные за людей не считаются. Обхохочешься.

— Ну что ж, — вздохнул Гринвуд. — Поищем другой выход.

Хм, Лоуэлл же, видимо, заплатил ему, если "других подозреваемых нет". О чем же тогда речь?

Ну что ж, господа множественные невидимые сущности, процесс по делу Клементайна начался. Теперь мы с Гринвудом часто выезжали на заседания. Это, если честно, любимая моя часть работы: во-первых, в зале суда Гринвуд ко мне точно не полезет, а после них он слишком устает, чтобы ко мне притрагиваться; во-вторых, каждое заседание — настоящий бесплатный спектакль. даже не знаю, что интереснее: когда сама гадаешь, виновен подсудимый или нет, или когда, как в нынешнем деле, вся подоплека известна. Это все равно что сравнивать спектакль или фильм, который смотришь в первый раз, с постановкой по прочитанной тобой книге. Тут и там своя прелесть, правильно? Во втором случае интриги нет, зато судишь, например, хорошо ли актеры попадают в образ.

Клементайн, его жена и Лоуэлл в образы попали отлично. Один попеременно краснел, бледнел, хмурил густые брови, сжимал кулаки, кусал губы — полный набор штампов и масок для злодея, ведомого страстями. Жена глядела на него со сдержанным негодованием, а по большей части — с презрением. Кажется, она уже уверилась, что его точно повесят, и дочь останется при ней. Старый Лоуэлл, как и подобает благородному отцу, поддерживал дочь тихими ободряющими фразами и осуждающе смотрел на зятя. И честное слово, даже не дрогнул, когда в зале суда появились родители убитого, Льюиса Ллойда, пожилые люди очень скромного вида — провинциальный учитель с женой. наверное, им сложно было поверить, что их сын мертв; видела его фотографию: такое веселое, открытое, жизнерадостное лицо — и очень юное, кажется совсем мальчишкой. Родители его выглядели так потерянно, точно и не понимали, зачем они здесь. Честное слово, мне их было жалко, но что же делать: дочь должна остаться с матерью. Какая разница, Клементайна повесят или Лоуэлла — сына это им не вернет. Тем более, что Льюис Ллойд остался бы жив, если бы Клементайну не вздумалось отбирать у жены ребенка.

Пресса тоже процесс вниманием не обошла. Для эмансипанток Клементайн стал прямо-таки воплощением мужа-тирана и вообще подавления свободы чувств, о чем Памела Роджерсон не замедлила оповестить жителей Бигсити. Это, кстати, была уже не та Роджерсон, на которую ругался Гринвуд из-за "Горделивого", а ее дочь, вступившая в борьбу вместо одряхлевшей матери. Строгая женщина в очках, с низким пучков — на фотографии в газете она скорее напоминала учительницу.

Мне, впрочем, до поры до времени она была неинтересна. Я, как обычно, запоминала разную ерунду между делом, попутно готовя материалы судебных заседаний, отвечая на звонки и ублажая Гринвуда. А также болтая с Барби и набрасывая в блокноте карикатуры на самых разных деятелей. Те рисунки, что я рискнула-таки подать в журнал, одобрили, но написали что карикатуры сейчас более востребованы. И вот я принялась набивать руку, а Томас Гроза Дубов, кстати, устроился продавать газеты, поэтому нашей семье стало еще полегче жить.

Знаете, господа невидимые сущности, в те дни у меня было ощущение, будто крылья мои, образно говоря, крепнут. Только от опробовать их я еще не решалась. Самой бросить работу? В наше-то время? Да и Гринвуду так-таки хотелось отомстить. И я продолжала подслушивать, исподтишка следить, надеясь поймать его хоть на какой-то мелочи.

Удача снова мне улыбнулась в начале декабря.

Процесс по делу Клементайна близился к завершению, и то, какой приговор ему грозил, сомнений не вызывало ни у кого. Сам он твердил: "Я невиновен, хотят — пусть вешают, я ползать перед ними не буду", словом, ломал гордеца. А сестра его между тем растеряла весь свой лоск и всю надменность, на заседаниях сидела белее мела и молча ломала пальцы. И вот однажды я услышала, как Гринвуд приглашает ее приехать... Во вторник. Да, когда Ричера и Барби снова не будет в офисе. И конечно, вечером я на вторник на полдня получила отгул.

Зимой проворачивать то же, что я устроила осенью, рискованно: обувь оставляет мокрые следы. И тем не менее... Я рискнула. Понадеялась, что Гринвуд не заметит их, и на всякий случай на крыльце отряхнула зимние ботинки так тщательно, как только могла.

На сей раз голос Гринвуда, доносившийся из-за двери, был встревоженным.

— Не буду скрывать, положение вашего брата почти безвыходное. Он отвергал все мои рекомендации... И сейчас ему грозит смерть. С большой вероятностью, увы.

— Но ведь вы меня позвали, не только чтобы сообщать то, что и так ясно? — а характера-то Магдала Клементайн не растеряла. — Вы знаете какой-то выход, верно?

— Знаю. Но вряд ли он вам придется по душе.

— Мне придется по душе все, что может спасти Мэттью! Говорите!

Гринвуд вздохнул.

— Ходят слухи, что судья, который ведет дело вашего брата, нечист на руку. И как опытный адвокат могу подтвердить: эти слухи правдивы.

— Вы намекаете, нужна взятка? — Магдала не сразу продолжила; возможно, дождалась, покуда Гринвуд кивнет. — Но Мэттью... Он не пошел бы на такое.

— Я знаю, мисс Клементайн. Потому и говорю с вами, а не с ним.

Прошло минуты три, прежде чем она ответила:

— Я согласна.

Итак, я снова услышала, что мистер Гринвуд планирует совершить преступление. На сей раз я могла с чистой совестью выдать его... Вот только кому?

Тогда-то я впервые задумалась, что мистера Гринвуда, наверное, в полиции хорошо знают. Не исключено, что взятки он дает не в первый раз... И не только судей прикормил, ох, не только. А как же тогда мне быть? Да еще устроить бы дело так, чтобы самой остаться в тени, потому что, как подозреваю, шеф мой- скотина мстительная.

Думала я довольно долго, пока меня не осенило: эмансипантки! Они, во-первых, следят за делом Клементайна; во-вторых, у кого-то из них, хотя бы самых влиятельных, наверняка есть знакомства в полиции; в-третьих, возможно, если я выставлю себя жертвой Гринвуд — а я жертва и есть — удастся убедить, что впутывать меня не нужно...

В общем, возвращаясь вечером с работы, я завернула в телефонную будку и нашла номер Памелы Роджерсон...

В следующие выходные мы встретились с ней в кафе на самом выезде из Бигсити. Я рассказала всю историю подробнее — конечно, про Лоуэлла умолчав.

— На что только не идут люди, чтобы не отвечать за свои поступки, — вздохнула Памела Роджерсон, когда я замолчала. — К счастью, я действительно могу выйти на связь со знакомыми полицейскими. Нас теперь многие в обществе поддерживают. Но можно я вам задам один вопрос? Вами ведь не только жажда справедливости движет? Ваш начальник с вами дурно обращается?

Ну, тут я с чистой совестью кивнула.

— Но я бы не хотела вообще как-то фигурировать... Понимаете? Я еще и поэтому не решилась прямо обратиться в полицию.

— Вы его боитесь. Понятно.

Я обреченно вздохнула. Памела Роджерсон слегка нахмурилась, став еще больше похожей на учительницу, если это вообще было бы возможно.

— Если ваши слова подтвердятся... Обратитесь снова ко мне. Наше движение в том числе и помогает девушкам найти работу... Хотя сейчас об этом редко вспоминают.

О, я-то это запомню.

Ну в общем, господа невидимые сущности, остается досказать немногое, а то устала я болтать с вами, в самом деле, а мне еще разобрать письма миссис Степлтон и карикатуру закончить на нашего мэра.

Через пару недель после того, как я поговорила с Памелой Роджерсон, вместо мистера Гринвуда в нашем офисе появились полицейские и устроили обыск. Они накануне как раз его взяли с поличным, когда он передавал взятку судье, ведущему дело Клементайна; ну а Гринвуд с перепугу наболтал про Ричера, что тот тоже не без греха. Оно, верно, было и вправду так, потому что, покуда шел обыск, Ричер стоял потупившись, бледный — ни дать ни взять Клементайн на последнем из заседаний, когда шли прения — ну а Барби заливалась слезами.

Полицейские ушли, оставив Ричеру предписание не выезжать из города. Ричер попросил меня сварить кофе на троих, и пока я возилась, тихо подошел. Я невольно вздрогнула и покосилась с опаской: не избавилась ли от одного ради другого, точно такого же? Но Ричер только печально смотрел на меня, а потом негромко спросил:

— Ты это сделала?

— Что? — буду я сознаваться, нашел дурочку.

— Донесла на Гринвуда, что он будет давать взятку. Больше ведь некому. Ты так его ненавидела, да?

Я мрачно на него посмотрела и раздраженно дернула плечами.

— Опомнитесь, мистер Ричер. Охота мне сидеть без хлеба, как теперь буду.

— Так ведь не хлебом единым, — усмехнулся он, и тут я допустила ошибку. Потому что у меня вырвалось:

— Не вам Христа цитировать.

— И вправду, — Ричер смотрел на меня пристально и как-то тяжело. Потом медленно кивнул.

— Я тебя не выдам. Это ни к чему. В конце концов, мне ты напрямую зла не сделала.

— И никому другому я не делала зла.

— Конечно, конечно. Ты далеко могла бы пойти, девочка. Жаль, учиться у тебя нет возможности. Но чует мое сердце, ты пробьешься и так.

Не полагаюсь на чуткость вашего сердца, мистер Ричер, но пока у меня в жизни белая полоса. После ареста Гринвуда я, понятное дело, осталась без работы и обратилась к Памеле Роджерсон. Теперь я секретарь при известной журналистке Марджори Стэплтон. Платят побольше, никаких приставаний и не нужно полдня шататься по холоду. А еще я продолжаю сотрудничать с одной из газет, рисую карикатуры. В общем, можно жить дальше, пусть кризис никак и не закончится. Да по-моему, это и не кризис уже, а так, обыденность. Мы уже привыкли.

Барби, впрочем, устроилась получше моего. Видела ее недавно в машине с каким-то молодчиком, и не похоже, что у них деловые отношения. Кофточка на Барби нарядней прежнего.

Ричер оказался вправду нечист на руку, но все его проступки потянули только на полгода тюрьмы и лишение права адвокатской практики. Гринвуду дали год, ну и адвокатом ему тоже больше не быть. Могу я про себя сказать, что отомщена? Наверное.

Что до Клементайна, процесс по его делу начался заново, и ему вынесли смертный приговор, который он не стал обжаловать. Но его все-таки не повесили, и вот почему.

В самый последний момент, когда ему уже надели капюшон и петлю, и палач нажал кнопку, чтобы открылся люк... Механизм заело. Видимо, не слишком-то за ним следили, и вот вдумалось ему сломаться именно в момент казни Клементайна. Бывает. А надо сказать, до Страстной недели оставалось два дня. Поломка оказалась серьезной, и за эти два дня ее едва удалось устранить. Но тут сперва тюремный священник, за ним — другие представители церкви, а там и разные известные личности стали требовать, чтобы Клементайна помиловали. Мол, негуманно заставлять человека, который и так пережил ужасные минуты, переживать их снова — даже убийцу. И что вы думаете? Губернатор округа вправду его помиловал. Причем аккурат в Страстную пятницу. Отпустили Варавву для праздника, получается так.

Впрочем, не то, чтобы отпустили... Смертную казнь заменили двадцатью годами каторги. Но зато живой. А дочь все-таки не увидит. Получил то, на что хотел обречь свою жену.

В общем, порок наказан, добродетель торжествует. Заканчиваю, господа невидимые сущности, и от души желаю вами всем в любой ситуации находить, над чем посмеяться. Помогает, правда.