Прекрасная идея (джен)

Одиночество и пустота, и бесконечная горечь... Тереза привыкла к ним с самой зимы. Хотя уже месяц, как она смогла не только вставать с постели и ходить по дому, но и гулять по городу — только не переутомляться, говорил доктор Дормер, к которому они перешли от прежнего — часто выбираться из постели совершенно не хотелось. Укрыться одеялом и лежать в темной комнате, и пусть мир забудет, что ты есть...

Поначалу она таки делала, но Роджер и горничная скоро перестали ей это позволять. Им зачем-то непременно надо было, чтобы Тереза вставала, одевалась, читала книги, бывала в городе, хоть изредка принимала гостей. Они как будто боялись, что иначе она все же умрет. Ну что ж, она и вправду не пряталась от тех, кто приходил — встречала их в домашней одежде ли в трауре. И из дома постоянно отлучалась — на кладбище.

Когда хоронили Билли — хотя какое "похоронили", закопали под елкой, как щенка — она была без памяти. Она могла бы ничего не узнать о судьбе сына. Но Роджер, видите ли, не справился с муками совести и покаялся перед ней — а уж подробности потом она выведала у того врача, который тогда принимал роды. Фамилию его она принципиально даже в мыслях теперь не называла — фамилию убийцы. Хотя что там: он был только исполнителем. Подлинным виновником, конечно, был ее муж.

"Врач сказал, мне нужно выбрать, спасать тебя или ребенка. Тесси, я не мог позволить, чтобы ты умерла. Не мог". Однако смог приказать разрезать их сына на куски.

Но зачем, зачем он рассказал об этом? Не пожалел ее, обессиленную, мучившуюся от боли в швах после этой операции... Убийства... Неужели он от нее, вот такой, еще ждал, что у нее хватит сил его пожалеть, простить? Что она сможет сбросить со счетов судьбу их сына так же легко, как сбросил он сам?

О, у него нашлись сочувствующие. Да что там: только ему и сочувствовали, ведь он ходил с таким скорбным и смиренным видом, но мог и улыбаться — с умеренной грустью, не ожесточался, не напоминал никому сам о своем (своем!) горе, оставался приветливым и приятным собеседником. Люди не любит громкого, безграничного горя, ведь от такого невозможно отгородиться, и ничем его не утешить. А от этого, наверное, чувствуешь себя виноватым, теряешь драгоценный покой.

Только вот Терезе до чужого покоя не было дела. Никто не имел права заставлять ее лицемерно прикидываться выздоравливающей, успокаивающейся, когда она оказалась заперта в одном доме с убийцей ее сына. Заставлять забыть, что чувствовал ее мальчик, когда умирал, не начав жизни.

Роджер передал через горничную, когда собирается вернуться — вместе с девочкой. Тереза велела горничной подготовить комнату, а кухарке — рассчитывать на то, что теперь их за столом будет трое, и в том числе ребенок. Возиться с девчонкой она не собиралась, но и мстить ей за чужие решения — тоже. Та ведь была лишь жертвой обстоятельств.

Их приезда Тереза дожидалась у окна с книгой и навстречу им все-таки спустилась, хоть и не дошла нескольких ступенек, осталась наблюдать сверху. Роджер ввел девочку за руку, представил их друг другу и сам помог ребенку снять пальто. По сравнению с Люси, совсем крошечной и худенькой, он выглядел очень большим и неуклюжим, настоящим медведем.

Девчушка, кажется, сильно устала, а может, чувствовала на себе холодный взгляд Терезы. Так или иначе, руки у нее тряслись, Роджеру пришлось в конце концов погладить ее по макушке и что-то прошептать на ухо.

Тереза сглотнула горечь. Добрячка изображает — да что там, наверное, вправду чувствует себя чуть ли не святым? Вот ведь как ласков с чужим ребенком. Да и своего убил, конечно, из благих побуждений, чтобы не дать умереть ей самой. Тереза вздернула подбородок, смаргивая выступившие на глазах злые слезы, бросила, что будет ждать их в столовой, и быстро ушла. если бы можно было уйти насовсем... Но ведь некуда. Как смешно вспоминать, какой гордой она была когда-то, считая себя совершенно самостоятельной и независимой! И вот вынуждена оставаться в одном доме с ненавистным ей убийцей и лицемером, потому что ей некуда идти и не на что жить. Родители сказали, что не будут ее содержать, если она уйдет от мужа, а сама она не умеет совершенно ничего. Что за горькая и жестокая насмешка судьбы.

...Кухарка ради девочки расстаралась: сделала к обеду рыбное суфле, буквально таявшее на языке. Люси справилась с порцией очень быстро; Тереза отметила про себя, что девочка держится довольно прямо и ест аккуратно. Хотя, конечно, учить Люси манерам она опять же не собиралась. Если Роджер решил, что она отвлечется от случившегося, играя с живой куклой, он сильно ошибается. Он привел девочку в дом — пусть сам о ней и заботится. Кажется, сам он этого еще не понял и с благодарностью смотрел на Терезу, но она демонстративно его не замечала.

После пирога с патокой, поданного на десерт, Люси совсем осоловела. Явно лишь каким-то усилием воли она не принялась клевать носом прямо за столом, однако Роджер, конечно, заметил ее сонный вид и улыбнулся.

— Кажется, кое-кому стоит отдохнуть, верно? Тесси, ты проводишь Люси в ее комнату?

Тереза медленно поставила чашку. Кажется, пришла пора обозначить свое отношение к происходящему. Глядя мужу в глаза, она как можно холоднее произнесла:

— В этом доме есть прислуга.

Он чуть прищурился, поджал губы. Он всё понял.. Девочка, кажется, тоже поняла: бросив в ее сторону взгляд, Тереза заметила, что Люси сжалась, как мышка. "Прости. Я не желаю тебе зла. Но мне приходится за себя бороться, а тебя пытаются сделать орудием против меня". Роджер встал, взял девочку за руку и вывел ее. Тереза вернулась к себе и стала ждать.

В последние месяцы Роджер не заходил к ней без веского повода, однако Тереза подозревала, что нынешний повод веским ему покажется — и не ошиблась. Получаса не прошло, как муж к ней постучался. Часто она отказывала ему в разрешении войти, ощущая мелочное мстительное удовольствие в том, чтобы он торчал под дверью, как лакей! Но сейчас следовало дать бой.

— Войдите.

Роджер вошел, недовольный, строгий, как бывало на семинаре, если все они оказывались не готовы. То есть она-то готова была всегда, но порой нарочно отмалчивалась, чтобы эффектно выступить, показав: она, женщина, прилежнее и ответственнее других. Какой же наивной она была... И как могла разглядеть в лице Роджера, расслышать в его голосе нотки уважения?

Но хотя бы сейчас она не обманывала себя: он собрался ее отчитывать. Пусть попробует.

— Ты снова плохо себя чувствуешь?

Значит, решил начать с того, чтобы изобразить заботу.

— Не хуже, чем обычно.

Он вздохнул и встал напротив ее кресла, скрестив руки на груди.

— Тесси, у тебя ведь был выбор. Если ты сказала, что не хочешь видеть здесь эту девочку, я не поехал бы ее забирать.

— Мне кажется, я достаточно ясно показала, что я против. Не моя вина, если ты предпочел ничего не заметить. Или слишком хотел выставить себя добреньким в глазах твой драгоценной Айрини и прочей родни.

Потирая подбородок, он медленно отступил к окну. Не оборачиваясь, ответил:

— Может, это и правда. Но назад я ее не повезу.

— О, конечно, иначе что люди скажут!

— Думай, что хочешь, — огрызнулся муж и обернулся к ней. — Но я прошу об одном. Ты можешь наказывать меня, хотя по совести, и не за что, я должен был спасти твою жизнь. Но ты не вправе, ты не должна плохо обращаться с девочкой. Я тебе не позволю.

— Пользуешься властью мужа? — Тереза тонко улыбнулась и встала с кресла. — Пользуешься тем, что я зависима от тебя?

Глаза у Роджера стали свинцового цвета.

— Да, пользуюсь.

Терезе захотелось взяться за горло, она буквально физически ощущала удушье. Роджер вдруг обнял ее за плечи:

— Тесси, прости. Я действительно хочу, чтобы у нас все наладилось, чтобы мы смогли жить дальше, раз уж не можем расстаться. Ведь надо что-то решать. Пока мы только мучаем друг друга, но так же не может продолжаться всю жизнь. Ты знаешь, что я тебя не оставлю... — он явно проглотил слова о том, что ей самой некуда идти. — Дай шанс нам всем.

Он по-прежнему ничего не понимал. И не хотел понимать. А у нее шансов не было, и она это осознавала со всем отчаянием.

— Мне душно. Открой окно и выйди.

— Ты не простудишься?

— Нет.

Лишь когда в комнату ворвался весенний свежий ветер, а за мужем закрылась дверь, Тереза, закрыв глаза, со вздохом облегчения откинулась в кресле. Если она и проиграла, стоило насладиться хоть минутной иллюзией свободы, представить себя вольной птицей, оставившей прошлое за спиной.