Вода (гет)

Безумие. Сводящее с ума безумие, вся его жизнь превратилась в пульсирующий комок нервов.

Тобирама не мог жить спокойно. Раздражённый, он пугал своим видом подчинённых и срывался на Хашираме, которому, по-хорошему, должен был стыдиться в глаза смотреть. Брат не знал и вряд ли догадывался, но легче от этого не становилось. Лучше бы знал. Лучше бы уничтожил его. Но Хаши, по обыкновению своему, был спокоен и умиротворён, с радостью ожидая появления первенца.

Чьего только первенца?

Сенджу, конечно. Какая удача, что они — родные братья. Ни у кого и вопроса не возникнет, если вдруг — внезапно — ребёнок будет похож на него.

Тоби сжирал себя живьём, проклиная за моменты слабости, недостойные шиноби. Поддался, как юнец. Вообразил, что имел право. Мито — женщина, жаждавшая быть любимой, — а он-то что?..

А он хотел любить. Хотел горящих глаз, нежных рук и признания, что достоин.

Счастье длилось неделю, а проклятье тайны связало навсегда. Его — навсегда. Мито, вернувшись в Коноху, казалось, ожила. Прочувствовав женскую власть ли, удовлетворяя ли любопытство или исходя из практического реализма, но она сделала первый шаг мужу навстречу сама.

— Ты ревнуешь? — спросила она позже сонно и, поцеловав в грудь, положила голову. — Понимаешь, я не могла по-другому.

Не могла или не хотела? Помнится, до возвращения она хотела развода. А после, заполучив желаемое, решила, что постыдную тайну можно сохранить тайной, если только принять меры предосторожности? Или просто захотелось сравнить?.. Один влюблённый осёл с горячей головой хорошо, а если есть второй, с сердцем великодушным и широким, то лучше?..

Как он мог ревновать? Как имел право?

Тобирама ревновал безумно. Завидовал брату. Корил себя за злость. Гнал прочь мысли о том, что брат был достоин. Это он — он! — сделал её женщиной. Он своей проклятой любовью наделил властью. Она принадлежала ему каждым чёртовым взглядом чарующих глаз и счастливой улыбкой.

Но скрываться в Конохе было практически невозможно, везде, благодаря ему самому, были глаза и уши Хокаге. А сводящие с ума мысли требовали прекращения безумия. И Тобирама сдался.

— Мы больше не должны видеться, — заявил он ей угрюмо, когда они встретились на мосту ранним утром.

Она шла на прогулку в парк, он — на службу.

Вечно ему помнить глаза, полные отчаяния. Мито качнула головой, не поверив. Пальцы смяли уже готовую взлететь над рекой бумажную птичку.

— Тоби, — тихо промямлила она.

— Как образцовая супруга, вы должны сделать мужа счастливым. Ни к чему тратить время понапрасну.

Мито была готова заплакать, и это душило его. Тоби больше всего не хотел видеть её слёз, а тем более — знать, что послужил их причиной. Когда всё перевернулось? Раньше она всегда плакала из-за Хаши, а он — утешал. Теперь ублюдком был он сам.

— Но… ты мне нужен, — тихо прошептала Мито испуганно.

— Но любите вы его.

Просто так, что ли, злилась, не в силах получить желаемого? Разговоры Мито слишком часто сводились к старшему брату, Тобирама знал.

— Тебя.

— Это не любовь — прихоть.

— Он мой муж, — пытаясь оправдаться, продолжала шептать она. — Развод всегда скандален. Особенно такой. Я бы уничтожила честь клана Узумаки, союз был бы разрушен… меня бы обрекли на вечный позор, как недостойную дочь.

Слушать ему было невыносимо тоскливо, потому что в тот момент Тобирама понял отчётливо: Мито не решилась бы на развод, даже если бы он взял всю вину на себя. Не то чтобы он надеялся.

— Ты будешь недостойной дочерью, если захочешь закончить этот брак, — с усмешкой сказал он, — а я — уже недостойный сын. Того, что я уже сделал, достаточно для этой жизни.

Век ему искупать вину перед братом, и того не хватит.

В то утро он развернулся и ушёл, оставив Мито одну на мосту. А вечером, распивая с братом саке в темноте фамильного особняка, узнал, что Мито ждёт ребёнка. Хаширама светился от счастья. Тобирама мечтал, чтобы тут же, прямо на месте, его поразила молния. Выжгла бы его естество, уничтожила душу, стёрла в пепел и не позволила добраться до светлого мира.

Слова «ты мне нужен» обрели потаённый смысл. А за жестокость, с которой он с ней разговаривал, Тобирама убил бы любого.

Тем вечером Мито на глаза ему не попалась. И многими вечерами после, когда он искал встречи, словно превращаясь в призрака дома, терялась в его тенях.

Он мог бы проследить чакру, труда бы не составило. Вместо этого Тобирама глотал ревность вперемешку с безумным страхом и отошёл в сторону. Хаширама окружил супругу помощью не одного десятка слуг. Тоби с недостойной брата злостью думал: он бы ни на шаг от неё не отходил, будь возможность. Хаши же продолжал заниматься делами деревни, проводя больше времени с Учихой, чем с собственной женой.

Редкие встречи Тобирама жадно глотал, как умирающий от жажды — воду.

Мито менялась. Округлилось лицо, налилась грудь. Живот становился больше, вводя Тобираму в состояние невроза. Мито была такой маленькой и хрупкой, как она выдержит?..

Женщины при родах продолжали умирать, даже куноичи. Пусть у неё и была бьякуго, Тобирама никогда не видел его в действии.

Он взял за правило проходить по вечерам мимо особняка Сенджу. Даже если заходить не собирался. Просто чтобы проверить — так же ли размеренно и тихо течёт её чакра?

Жизнь превратилась в ад.

* * *

— Вы знаете мою преданность деревне, Хокаге-сама. Только поэтому я здесь, в другом бы случае не пришёл. Клан Учиха не доверяет Мадаре-сама, — нахмурившись, произнёс Кагами Учиха, уткнувшись взглядом в пол. — Его сила удивительна, но помыслы туманны.

Хаширама стоял в зале приёмов в полном облачении, возвышаясь над склонившимся на одном колене Кагами. Тобирама молчаливым наблюдателем следил за разговором издалека, прислонившись к стене.

— Вы хотите рассказать о чём-то конкретном, Кагами-сан? — спросил брат.

"Ибо если нет — молчите", — осталось висеть в воздухе.

Всё, что касалось клана Учиха, лежало за гранью рационального в Хашираме. Всё, что касалось Мадары, шло под знаком исключения. Не дружба — дурость, по мнению Тоби.

Кагами помедлил, прежде чем ответить:

— Есть техники, которые нельзя изучать. Поколение за поколением хранит о них знания, передавая запрет из уст в уста. Но Мадара-сама… он открыл тайник клана, и, боюсь, нам, старшим представителям клана Учиха, это не нравится.

За шаринганом стояла великая, устрашающая сила, порождавшая настоящих монстров. Хаши не видел, но разум Мадары Учиха медленно, но верно мутировал.

— Прошу вас, Хокаге-сама, — склонив голову, просил Кагами. — Будьте бдительны. Защитите деревню.

Старший брат молчал, хмуро взирая на Учиху.

— Вы можете идти, — наконец, выдохнул он, и плечи опустились.

— Есть.

Кагами Учиха ушёл, оставив Хашираме больше вопросов, чем ответов. Для Тобирамы вопросов не было — в отличие от Мадары, Кагами он считал человеком чести. Семьянин, заслуженный шиноби клана, удивительно преданный человек, один из лучших на службе.

— Брат, ты должен разобраться с Мадарой.

Нерешительность Хаширамы бесила. Он очень долго запрягал. Конечно, он мог себе позволить — шиноби его уровня имели запас времени в крайне напряжённых ситуациях благодаря разнице в силе. Но вокруг них, монстров, жили обычные люди. Они бессмертными не были.

Мито не была бессмертной.

Почему Хаши не думал о безопасности супруги? Мадаре нельзя было доверять. Где гарантия, что он не нападёт, желая отомстить за смерть брата? Нет, Хашираме он, конечно, зла не желал, но что если чёртов сукин сын прознает, что ребёнок может быть его, Тобирамы?..

Иногда Тоби удивлялся, как до сих пор не рехнулся. Но разум оставался светлым и чётким. Чересчур чётким.

* * *

Мито никогда не думала, что найдёт удовольствие в затворничестве, но так оно и случилось. В тишине большого особняка душа и сердце покоились в мире. Сюда не проникали ни любопытные взгляды, ни сплетни, ни лишние новости. О самом необходимом она узнавала от мужа, а о лишнем и думать не желала. Политика её никогда не интересовала.

А ещё в особняке Сенджу редким гостем был Тобирама. Он заходил только в дни поминания предков, и тогда Мито стремилась укрыться на своей половине.

Иногда ей хотелось забыть о его существовании вовсе, но чем больше становился живот, тем тяжелее это удавалось. Она была уверена, что ребёнок — его, и ничто не могло убедить её в обратном. Память могла притушить воспоминания о моментах, когда она любила и была любимой, но ребёнок… ребёнок Тоби был бы вещественным доказательством. Маленьким новым человеком, рождённым от их любви.

Обида на Тоби подтачивала изнутри, но Мито ждала и надеялась, что, взяв на руки их сына, он успокоится и усмирит ревнивое сердце.

Для Мито всё было просто: был выбранный отцом муж, которому она служила супругой, и был избранный сердцем мужчина, любовь к которому она лелеяла годами. И теперь, нося под сердцем их младенца, разрешила себе в том признаться. Теперь — могла.

Хаширама был хорошим супругом. Добрым, заботливым, оберегающим. Таким, какого она хотела теперь, когда познала истинную любовь. Таким, которому она могла стать хорошей супругой — ждущей, смиренной, терпеливой.

Гуляя во внутреннем саду, она улыбалась тёплому солнышку.

— Госпожа, — позвала её служанка, склонившись в невесомом поклоне. — Ирьёнины прислали отвары из весенних трав для вас. Заварить вам к обеду?

Мито мягко улыбнулась:

— Да, — ответила она. — Буду благодарна.

Малыш внутри неё толкнулся. Мито светилась от счастья. Она уже знала его чакру — такую плотную, рваную, стремительную. Совсем непохожую на тонкие стальные потоки Хаширамы.

Мито была уверена: сын станет великим шиноби. Тоби обязательно будет им гордится так же, как уже гордится она. Благословенный ребёнок.

* * *

Самые тихие вечера приносили самые мрачные вести. Было в смирении природы что-то зловещее и сулящее беду. Тобирама был уверен в этом. И потому совсем не удивился, когда к нему во двор с криками ворвался страж кланового особняка.

— Тобирама-сама! Тобирама-сама! Госпоже плохо! Мы не можем найти Хашираму-сама.

Тобирама с энгавы не поднялся — взлетел. В голову ударила паника, коей он не не испытывал лет с десяти. Рациональное улетучилось за секунду, оставив исключительно эмоции. Что с Мито? Почему ей плохо? Неужели рожает? Она же только на восьмом месяце! И зачем им Хаширама?

— Ирьёнины?..

— На месте, Тобирама-сама! — страж едва не трясся от шока, вылупив на него глаза. Сам ещё молодой совсем мальчишка.

— В чём дело?! — голос сорвался на окрик.

Почему, почему он так испуган?

— Чакра ребёнка убивает её!

Тобираму как ледяной водой окатило. Не могло быть такого, только не с ней. Чудом не толкнув мальчишку, он сделал несколько шагов, сложил печати и перенёсся к особняку Сенджу. От непривычки к новой, только лишь недавно разработанной технике закружилась голова. Желудок скрутило, грозило вывернуть наизнанку. Крики, полные боли, оглушили.

Боль — постоянный спутник любого шиноби, но почему-то сейчас всё ощущалось по-другому. Закашлявшись, Тобирама сгрёб пальцами деревянную стойку крыльца и, с усилием оттолкнувшись, зашёл в дом.

— Тобирама-сама! — кинулся ему навстречу ирьёнин. — Прошу вас, скорее!

На одних лишь инстинктах он проследовал на женскую сторону особняка. От криков Мито закладывало уши, но тренированное годами тело двигалось само по себе.

— Тобирама-сама! — с облегчением вздохнула ирьёнин, безуспешно пытавшаяся унять агонию плода.

Они все смотрели на него с облегчением, словно видя спасение. Все они, глупцы или идиоты, не знали, насколько агрессивной чакрой был в действительности мокутон? Другого объяснения быть не могло. Только обладатели чакры кеккё генкай имели привычку губить своих матерей.

Тобирама застыл в проходе. Мито умирала. Чакра младенца в утробе билась яростно, дисгармонично, уничтожая идеальный контроль Мито и выбивая из неё силы. Мог не увидеть обычный шиноби, но не ирьёнин.

— Тобирама-сама, нам нужна ваша чакра! — заявила одна из ирьёнинов. — Нужно как можно скорее сделать переливание.

Его не поможет.

Тобирама опустился на коленях перед кроватью, оглушённый. Мито кривила губы от боли, пыталась улыбнуться, смотрела искрящимся взглядом из-под ресниц. Нащупав пальцами его руку, сжала ладонь. Тобирама поразился, насколько слабым было касание.

— Как долго это длится?.. — спросил он.

— Третий час, — отозвалась ирьёнин.

Третий час.

— Мы искали Хашираму-сама, но безрезультатно.

Тобирама тоже не чувствовал чакру брата в деревне. В другой бы ситуации мог подумать, что Хаши отправился в лес, как делал нередко, но только не сегодня. После дневного разговора с Кагами Учиха брат явно ушёл в пещеры клана Учиха.

Своё предположение он высказал вслух:

— Скорее всего, он в клане Учиха, иначе я бы почувствовал. Я схожу за ним, — но не успел он дёрнуться, как пальцы на ладони сжались.

— Останься, — прошептала Мито сорванным голосом.

Пока он медлил, сёзди хлопнуло, позади послышались громкие приказы, отдаваемые ирьёнинами — отправляли людей к Учиха. Тобирама злился на себя, что не успел расставить метки хирайшина по деревне. Это могло бы спасти Мито. В противном случае простые стражники Сенджу имели бы больший эффект, чем он сам. Тобираму в клане Учиха не жаловали.

— Наш сын… будет очень талантливым, — выдавила Мито.

Тобирама скосил глаза в сторону двери, на стоящих в коридоре ирьёнинов и сжал в ответ её пальцы. Как много они услышали?

Холодное и суровое сердце обливалось кровью. Ему было плевать на младенца, так жестоко убивавшего собственную мать — его ли то был сын или Хаши, проклятье, какая разница?

— У него стихия дерева, — вымучила улыбку Мито.

Тобирама сцепил зубы и отпустил молитву, чтобы брат поторопился. В спальню стремительно вернулась ирьёнин, оценила состояние Мито, нахмурилась.

— Тобирама-сама, мы должны попробовать стабилизировать состояние госпожи вашей чакрой, — сказала она. — Выхода нет.

— У меня вода, — процедил Тоби в ответ.

Она тупая или глухая?!

— Но вы — ближайший родственник ребёнка, — возразила со всем терпением девушка. — Возможно, в вас есть рецессивный мокутон. У многих Сенджу есть.

Ближайший родственник? Что она слышала?

Из груди Мито вырвался стон. Уже не крик — на крики её сил просто не хватало. Тело становилось всё мягче и расслабленнее и теряло способность сопротивляться.

Больше не раздумывая, Тобирама протянул руки и прикрикнул на ирьёнина:

— Делай своё дело!

Чакра полилась свободным потоком. Видеть Тоби не мог, но чувствовал, как ирьёнин методично направляет её к разбушевавшимся чакра-каналам младенца. Грудь Мито тяжело поднималась, дыхание давалось ей нелегко. Даже прямое ранение не нанесло бы ей столько вреда, сколько этот ещё неродившийся ребёнок. Перед природой чакры бессильны были даже самые сильные куноичи.

Время шло, а легче Мито не становилось, и агония плода не стихала.

Хаширама по-прежнему не засекался. Ирьёнин с каждой минутой хмурилась всё напряжённее. В какой-то момент техника резко остановилась, и она сказала:

— Тобирама-сама, давайте выйдем в коридор?

Страха большего испытывать было невозможно, но от одной простой фразы сердце совершило кульбит.

Мито умирала. Это хотела сказать ирьёнин.

Тело медленно двигалось, а разум отказывался принимать. Это не происходило, не на его глазах.

Встать Тобирама не успел — Мито протянула руку и едва уцепившись пальцами схватила за ткань бадлона.

— Тоби! — прошептала она. — Не оставляй меня!

Смотреть в её молящие глаза было смерти подобно, но и не смотреть он не мог. Всё внутри кровоточило.

— Я вернусь, — сказал приглушённым успокаивающим тоном.

— Тоби, останься!

Мито повторяла одно и то же раз за разом, словно не слыша его вовсе. В бреду — с ужасом осознал Тобирама.

— Тоби, пожалуйста, — хныкала Мито, — я не хочу умирать. Наш сын… я хочу его увидеть.

Тобирама знал, что на всю жизнь запомнит усилие, с которым расцепил её пальцы на своём рукаве, но не мог поступить по-другому. Поднявшись, он вышел из спальни. Прикрыл за собой дверь. Не смотрел, как капли пота стекали по лицу Мито. Не прислушивался к хрипотце в дыхании.

Как он выглядел со стороны, думать не хотелось.

Как они выглядели со стороны, не имело значения.

— Тобирама-сама, — начала ирьёнин, как только сёзди затворились. — Я не знаю, сколько ещё продержится госпожа. Такая долгая агония за пределами человеческих возможностей.

Даже для живучих Узумаки.

Тобирама молчал, борясь со страхом. Он должен был вернуться. Что если она умрёт в одиночестве?.. Он обещал быть рядом.

— Тобирама-сама, мы должны спровоцировать роды, — тем же серьёзным и сосредоточенным тоном продолжила ирьёнин, не отрывая от него пристального взгляда, словно боясь потерять с ним контакт. — Понимаете? Естественные роды должны переключить работу чакры плода. Госпожа на восьмом месяце, есть вероятность успешно выходить ребёнка.

Ирьёнин говорила какие-то странные вещи, смешные. Тобирама бы посмеялся, не будь так чертовски напуган.

— Роды? — переспросил он, сведя брови. — Какие, к чёрту, роды? Она же умрёт!

Мито не переживёт этого, ресурсы организма уже были на исходе.

Ирьёнин смотрела так внимательно, что Тобирама понял — она отдавала себе в этом отчёт. Знала, что предлагала. И предлагала, потому что… ну потому что первенец с мокутоном? Великая ценность... Для Тобирамы не стоявшая ни рё.

Решение возникло само собой.

— Вырежьте его, — сказал Тобирама и внезапно ощутил, как ледяное спокойствие снизошло на него.

Ирьёнин тихо переспросила, словно не поверив:

— Простите?..

— Вырежьте плод, — процедил Тобирама, раздражаясь. — Сделайте это, или я сделаю это сам.

Ему было уже плевать — что он, людей не резал, что ли?

Бессилие уничтожало его изнутри, но нащупав возможность, Тоби всегда хватался за неё объятием цепким, стальным. Он был уверен: избавившись от враждебной чакры, заключённой внутри тела, бьякуго активируется. Разрезанные ткани затянутся. Мито выживет.

— Но это не остановит агонию плода, — возразила ирьёнин голосом некрепким, уже осознав, как мало для Тобирамы значат её слова. — Мы можем не дождаться Хашираму-сама.

Тобирама только поднял бровь.

Это дитя крало его любимую женщину. Выживет ли оно?.. Была ли разница?..

— Это мой приказ, как второго после главы клана Сенджу.

Ирьёнин бросила на него взгляд с укором и, покачав головой, вошла в спальню, где на постели по-прежнему бредила Мито. Тобирама смотрел через щёлочку в сёдзи, испытывая одновременно облегчение, опустошение и совсем немного — раскаяния.

Всё закончилось быстро. Ирьёнин подняла тельце младенца и быстро вынесла из комнаты, опуская перед Тобирамой взгляд.

Тоби остановился в проходе. В воздухе пахло кровью. Мито, неподвижная, застыла на постели. По её телу медленно вьющимися лозами расползалась печать бьякуго.

Подсидев немного рядом, буравя взглядом обессиленное женское тело и прислушиваясь к едва осязаемому шевелению её чакры, Тобирама вышел в гостиную. Взгляд зацепился за бутылку саке, оставшуюся с прошлого разговора с Хаши.

Слова ирьёнина прозвучали как приговор, силу которого Тоби на тот момент не ощутил:

— Ребёнок не выжил.

Проигнорировав и женщину, и её фразу, Тобирама опустился на диван и, склонившись, прикрыл лицо руками. Выпить бы, забыться, но он не умел и не хотел. Предельно чистый разум ворочал мысли, одну мрачнее другой.

Когда входная дверь хлопнула, и на пороге появился брат, с безумными, полными паники глазами, Тоби медленно поднялся на ноги и, проследовав к выходу, сухо бросил:

— Можешь расслабиться, Хаши. Все трудные решения уже приняты.

Как и всегда.

Смахнув с плеча руку попытавшего его остановить брата, Тобирама исчез с крыльца особняка Сенджу.

* * *

— Зачем ты убил моего лучшего ирьёнина? — спросил брат преувеличенно спокойным тоном, отставив пиалу с чаем.

Расслабленная поза не обманывала взгляд: Хаширама Сенджу был зол, что случалось с ним чрезвычайно редко. Тобирама не был трусом, но стол на мгновение показался недостаточно широким.

Тоби готовил себя к этому разговору с момента, как вонзил клинок в грудь девушки. Он мог скрыть следы своей чакры от кого угодно, но только не от старшего брата. Объяснить брату столь несвойственный ему поступок было нелегко.

За что можно убить ирьёнина?

Приложила недостаточно усилий для спасения больного? Саботировала лечение? Ослушалась приказа? Всё звучало недостаточно мотивированно для Тоби.

— Думаешь, я не знал? — один ударом уничтожил его Хаши.

Взгляд тёмных глаз пронзал насквозь. В голосе — сталь. Тобирама застыл, как сидел. Не позволил себе опустить взгляда. И только сухо спросил:

— Знал?

Хаширама даже не пошевелился. Ответом было молчание и взгляд.

Знал.

— Раз знал, — в тон брату, скупо и жёстко продолжил говорить Тоби: — Что же не отпустил?..

— А ты бы забрал?

В коротком вопросе был весь Хаширама. Благоразумный, терпеливый и очень благородный, всегда ставивший долг и обязательства выше эгоистичных желаний. Мито была его супругой и потому — его ответственностью. Чувства брата на её неверность оставались под тысячами печатей и, кажется, важность этих чувств весила для Хаши ничтожно мало.

В такие моменты Хаши очень напоминал Тоби их отца.

Он мог быть жёстким и даже жестоким, если того желал.

— Иногда я забываю, каким ублюдком ты можешь быть, Тоби, — продолжал Хаширама, тщательно расставляя паузы между предложениями. — Не будь ты моим братом…

...был бы уже мёртв. Тобирама знал это, как непреложность восхода солнца по утрам.

— Она тебе была не нужна, — жалкая попытка... оправдаться?

Тоби чуть не поморщился от себя же самого. Лучше бы промолчал.

— Моя в ней необходимость опциональна относительного того, что Мито была, есть и будет моей супругой, — отозвался Хаширама. — У неё был статус и социальное положение, а ты что?.. Сделал из неё девку, наградил ребёнком и даже не нашёл в себе сил признаться? Даже зная, что у меня рука не поднимется смыть позор твоей кровью? Лишил невинного человека жизни из-за своей же тайны?

Слова лились рекой, ядовитой и отравленной, разъедая тяжестью скрытого в них смысла. Брат был прав во всём. Тоби признавал себя виновным. Только в одном согласен не был: бесполезно забирать того, кто идти не желал.

— Её устраивало положение вещей, раз так быстро легла под тебя.

Тобирама не подбирал слов, хотя мог бы. Хаши был обманутым мужем, а не он. Единственной реакцией на его наглость стала трещина, пошедшая по деревянной столешнице. Чакра брата взметнулась, готовая атаковать.

— Быстро? — с внезапной, несвойственной ему насмешкой протянул он. — Это когда уже была беременна?

Холод от замечания прошёл по телу. Тобирама нахмурился. Он никогда в действительности не позволял себе думать, что ребёнок действительно был его.

— Сендзютсу, знаешь, оно такое… — продолжил брат, задумчиво. — Конечно, твоим сенсорным талантам в подмётки не годится, но может помочь осознать, что к чакре воды внезапно примешалась чакра стихии дерева.

Слов не находилось. Когда брат становился серьёзным и решительным, Тоби начинал чувствовать себя как мальчишка, которого отчитывали.

Внезапно сменив гнев на милость — так же быстро, как до того принял суровый вид, — Хаширама тяжело вздохнул и покачал головой, прикрыв глаза. Бровь нервно дёрнулась, словно он был смертельно измучен.

— Тоби, я всегда думал, что ты разумнее меня, но ты просто идиот. Не возьмусь оценивать адекватность того, что ты несомненно считаешь любовью… но если считал, что любишь, не должен был отпускать. Я всегда был на твоей стороне и отпустил бы её, — сказав это, Хаширама грустно улыбнулся. — Мне даже жаль Мито — я ставил её на второе место. Больше этого не повторится. Следующего раза не будет.

Поднявшись из-за стола, Хаширама повёл головой и произнёс:

— С этого момента я буду ей хорошим супругом. Надеюсь, ты найдёшь в себе честь оставить её в покое.

Сёдзи за братом с грохотом затворилась. Тобирама остался сидеть в темноте, наблюдая, как остывает, поднимаясь паром в воздух, горячий, свежезаваренный чай.

* * *

Должно быть, она умерла изнутри. Должно быть, вместе с младенцем из её утробы вырезали и душу.

Мито ходила по особняку молчаливым призраком. Бьякуго справилась на отлично, затянув дыру в животе за сутки. Жаль только, не смогла исцелить сердце. Сердце казалось пустым. Мито даже не могла ненавидеть. Должна была, но не могла — Тоби выбрал её, а не ребёнка, это ли не высшее проявление любви?.. Она не знала. Запуталась.

Чем бы Тоби ни руководствовался, о чём бы ни думал, но вместе с погибшим младенцем умерла и та юная Мито Узумаки, влюбившаяся в сурового младшего сына клана Сенджу. А настоящая знать его не хотела. Ведь один лишь его вид напоминал о несбывшейся мечте, забытой нежности, той кровавой и зловещей ночи и драгоценном потерянном малыше.

Мито желала забыть.

Возможно, тогда у неё получится искупить вину перед Хаширамой. Муж вёл себя обычно, но почему-то Мито чувствовала: он знал.