Вода (гет)

В Узушиогакурэ с утра всегда светило солнце, а к вечеру небо затягивалось тучами, лишь в краткие летние дни подсвечиваясь закатными лучами. Получившая название в честь водоворотов бурной протекающей сквозь неё реки деревня скрывалась скорее в окружавших её сопках, вечно зелёных от хвойных лесов.

Здесь и люди жили словно другие — благополучно спрятанные от бед и невзгод остального мира островитяне, единственные в своей стране и округе хранители сильнейших техник, представители старых и именитых кланов. Богаче Узумаки клана не сыскать было и в песках суровой Сунагакурэ.

Довольство чувствовалось во всём: даже в том, как аккуратно была вымощена камнем ведущая от моря к деревне дорога. Конохагакурэ о таком могла только мечтать.

Каждый раз, посещая Узушио с отцом и старшим братом, Тобирама волчонком озирался вокруг, сначала завидуя умиротворённому существованию, после — испытывая досаду, что у Сенджу не получалось так же сосуществовать с соседями без колеса кровной мести. Детям здесь не приходилось жить жизнью взрослых: они могли просто бегать вдоль реки, играть в лесах, учиться, заводить друзей. В свои десять Тоби умело управлялся с катаной и считал себя воином, сила Хаши и вовсе обращала в бегство многих взрослых. А дети клана Узумаки мало чем отличались от детей местных лавочников.

Хаширама смотрел глазами, полными восхищения. Тобирама не то чтобы не разделял чувств старшего брата, нет; он смущался, не понимая, как должно было себя вести. Хаши словно намеренно не замечал, как на них смотрели местные жители. Они (даже для клана Узумаки, с которым Сенджу давно связывали союзнические отношения) видели в них дворняг. Головорезов из дикой страны.

Повзрослев, Тобирама в своём ощущении только уверился. И, в отличие от старшего брата, не любил посещать Узушио. Даже теперь, когда отца не было в живых, а клан возглавил строивший дружбу с Учиха Хаширама. Даже теперь, когда Тобирама и сам считался уважаемым шиноби, а не расходным мальчишкой.

Даже теперь, когда его принимал в своём доме сам Ашина Узумаки — вне всякого преувеличения один из самых великих нинзя их века.

— Союз с Учиха, говорите, — задумчиво хмурясь, произнёс глава клана Узумаки, Ашина Узумаки-сама, следя за разливающей чай по пиалам служанкой.

В клане Узумаки, в отличие от Сенджу, за комфортом господ следили исключительно слуги и никогда — жёны и дочери.

Недоступная Сенджу праздность.

— Вам виднее, — продолжил он размеренным старческим голосом. — Но сдаётся мне, это игра с порохом.

Тобирама внутренне был согласен, но официально, как представитель брата, был обязан не согласиться. Лгать не входило в его привычки, поэтому он просто промолчал, не подав и виду о гложущих сомнениях.

— Ваш брат импонирует мне, — продолжил Ашина, не обращая и толики внимания на молчание гостя. — Страна Огня давно заслуживает своей скрытой деревни, которая положит конец бесконечным войнам. Но…

Старик пошамкал губами, словно пробуя чай на вкус.

Тобирама застыл в ожидании.

— Если мир с кланом Учиха будет установлен, не захочет ли Хаширама-сама скрепить союз брачными узами? — спросил Ашина.

— Брат верен клятвам, — заверил его Тобирама тоном уверенным и твёрдым, словно не он на прошлой неделе уговаривал Хаши не глупить и не брать в супруги племянницу Мадары Учиха.

А хитрец Ашина, словно подобно техникам клана Яманака умел проникать в головы, продолжал давить:

— Моя младшая дочь красива и умна и обладает великолепным контролем чакры. Её дети станут вне всякого сомнения великими шиноби. Но, сами понимаете, если Хаширама Сенджу откажется от помолвки теперь, когда ей уже семнадцать, что подумают люди?

Что Хаширама Сенджу, вероятно, двинулся умом. Только умалишённый отказался бы от Мито Узумаки. Тобирама бы не отказался ни за что в жизни, будь у него хоть один шанс на тысячу.

Мито Узумаки была не просто красива, она была подобна полной луне в самую тёплую летнюю ночь: оттеняющей солнечный свет, но в противовес — не слепящей. Она могла стать драгоценным украшением в доме Сенджу. Но Хашираму прелестность младшей дочери Ашины Узумаки не тронула, а такого, как Тобирама, удостоили бы разве что места в её страже. И дело было не столько в порядке рождения, сколько в заработанной им репутации. Хаширама Сенджу олицетворял собой степенность, силу и благородство; но таковым он мог быть только пока за спиной стоял он, Тобирама, забиравший всю грязь на себя. Об этом никогда не говорили вслух, но люди, что звери, обладали стойким интуитивным чутьём.

— Старший брат не нарушит данного нашим отцом обещания, — упрямо повторил Тобирама под испытывающим взглядом Узумаки.

— Отчего же тогда здесь вы, а не ваш брат?

Вопрос попал точно в цель. Где видели наречённого, годами не посещавшего невесту?

Ответ был прост: у Хаши всегда находились более важные дела.

Тобирама едва не скрипнул зубами от досады.

— Брат готовится принять титул Каге. Он пока не может покидать деревню. И вы сами знаете, какие обязанности накладывает столь высокое положение.

Качнув головой, словно принимая доводы молодого оппонента, Ашина иронично скривил губы:

— Вы оправдаете и ёкая, Тобирама-сан.

— Возможно, — пробормотал Тобирама, чувствуя, как напряжение разговора ослабевает, возвращаясь к вполне дружескому расположению. — К счастью, пока не приходилось.

Ашина шутку оценил.

— Какие ваши годы, — ответил он и, с наслаждением допив остатки растёртого зелёного чая с дна пиалы, довольно поморщился от горечи: — К-ха… Вкуснее только саке! К слову... Не желаете присоединиться ко мне вечером за чашечкой?

Поклонившись, Тобирама произнёс:

— Сочту за честь, Ашина-сама.

Хотя пристрастия к алкоголю, в отличие от старшего брата, и не испытывал. Но того требовал долг. Ашина Узумаки необходимо было уважить. Право, лучше бы здесь был Хаши. Брат составил бы старику лучшую компанию.

* * *

Светловолосый молодой Сенджу из далёких земель страны Огня приковывал взгляд. То, как он держался, каким тоном говорил, как щурил глаза и где ставил паузы в разговоре, — всё говорило о занимаемым им положении и сложенных на плечи обязательствах.

Тобирама был старше Мито всего на три года, а казалось, что на десять. И если так выглядел младший брат, то каким же был старший?..

Мито Узумаки с любопытством подсматривала за распивающими саке отцом и его гостем через щёлочку между деревянными сёзди, не думая даже прислушиваться к разговору. Стоил ли чего-то полутрезвый лепет?

Дыша тихо и расслабленно, она прижимала полы кимоно в груди, чтобы ткань не дай Ками не просматривалась через зазоры от пола.

Мито никогда не упускала возможности подсмотреть за высокопоставленным гостем, братом неизвестного ей Хаширамы Сенджу, хотя об этих визитах ей никогда и не докладывали. Отец держал её в поместье, как дорогой цветок. Обучение на дому, сенсеи — исключительно члены клана. Обжёгшись о свободолюбивую натуру её старшей сестры, младшую дочь Ашина Узумаки старался держать под контролем.

Особенно в свете того, что она была обещана Сенджу. Обычное дело для старых кланов, которым не было необходимости бороться за выживание.

Когда тело затекло от неудобной позы, Мито с разочарованием поднялась и вышла на энгаву.

На Узушио уже спустилась ночь, укутав деревню в кокон тёмных облаков. Воздух стремительно холодал.

Створка сёзди с грохотом отъехала, пропуская на улицу столп яркого света. Зажмурившись, Мито прикрыла глаза широким рукавом кимоно и, лишь привыкнув, постепенно, прищуриваясь, открыла глаза.

Тобирама Сенджу стоял в проёме, тёмной фигурой выделяясь на фоне яркого света ламп. Взъерошенный и домашний. Черты лица, казавшиеся всегда жёсткими, если не жестокими, теперь выглядели мягкими. На щёках выступил румянец от выпитого алкоголя.

Он был красивым.

Мито смутилась, но ни уйти не спешила, ни взгляда не отвела. Любопытство было её самым жутким пороком.

Взгляд красных, тёмно-бордовых во тьме ночи глаз скользил то ли по крышам клановых домов, то ли по облакам. Видел ли он её?

— В Конохе ночи такие же холодные, как здесь, Тобирама-сан? — спросила она, желая привлечь внимание.

— Нет, Узумаки-химе, — ответил он, и голос его понравился Мито. — В стране Огня теплее.

Низкий, с лёгкой хрипотцой, он ласкал слух.

— А что насчёт садов? Успевают ли вызревать фрукты?

Тобирама усмехнулся, продолжая смотреть куда-то вдаль.

— С садами проблем не будет.

И точно, ведь судя по многочисленным рассказам, Хаширама Сенджу в совершенстве владел техниками стихии дерева. Мокутон. Талант настолько редкий, что не всегда передавался даже в пределах одного клана. Может быть, Тобирама — тоже?..

— Вы тоже владеете стихией дерева? — мягко уточнила Мито.

— Нет. Лучше всего я владею водой.

По коже Мито пробежали мурашки. Как завороженная, она стояла, склонив голову набок, и наблюдала за молодым мужчиной.

— Да? — тихо спросила она, не понимая, откуда берётся несвойственная ей робость. — У меня тоже к ней склонность.

Только стихийным техникам в клане Узумаки учили далеко не всех куноичи, а только тех, кто в действительности мог послужить Узушио оружием. Тобирама прочитал её ответ между строк, почувствовал смущение. Посмотрел на неё впервые за весь их разговор. Смерил внимательным взглядом алых глаз. Понять его мысли было невозможно.

Мито напряглась, готовая принять на свою голову отповедь или упрёк за навязчивость, но Тобирама в очередной удивил:

— Думаю, и без боевых стихийных техник у вас достаточно талантов.

Взгляд его скользнул на печать бьякуго на её лбу. Её мог оценить разве что чужестранец — для клана Узумаки бьякуго было безусловно признаком уровня шиноби, но далеко не редкостью.

— Фуиндзютсу — моя основная специализация, — кротко ответила Мито.

Тобирама вдруг улыбнулся. Криво, уголком губ, на какие-то несколько недолгих мгновений, но улыбка отразилась в глазах и растопила из взгляда пустоту. То ли Мито казалось, то ли хотелось, чтобы так оно и было, но, кажется, так по-особенному на неё никто никогда не смотрел. Словно прекраснее ничего не было.

— Вам стоит идти, Мито-химе, — сказал он необычно мягким голосом.

Ей не только стоило идти — ей не стоило выходить в столь поздний час и общаться с абсолютно незнакомым мужчиной, пусть он и был почётным гостем отца.

Стоило ли надеяться, что Тобирама Сенджу окажется достаточно благородным, чтобы не рассказывать отцу о её маленькой шалости?

— Я пойду завтра с утра на прогулку к реке. Буду счастлива случайной встрече, — храбрясь, тонко улыбнулась Мито. — Расскажете мне о Хашираме-сане.

Не дожидаясь его ответа, она развернулась и неторопливо удалилась в свои покои на женской половине особняка.

Тобирама смотрел ей вслед, с досадой осознавая, что не сможет удержаться от соблазна.

* * *

— Выходя на энгаву, вы же знали, что я подглядывала из-за сёзди?

Мито оторвалась от созерцания бурлящих речных волн и посмотрела на остановившегося на почтительном расстоянии Тобираму Сенджу.

Тот и бровью не повёл, но Мито чувствовала, что ответ утвердительный.

— Ходят слухи, что вы сильный сенсор.

— Слухами мир полнится.

Шиноби не открывали своих секретов. Иногда даже супруги не всё знали друг о друге.

— Вы хотели спросить о моём брате?

— Прискорбно, но, кажется, я совсем ничего о нём не знаю, — с грустной улыбкой отозвалась Мито, не уязвлённая скупостью фраз, хотя другая девушка могла счесть их грубыми. — За все эти годы он так и не почтил нас… меня своим визитом.

Мито прикусила язык — про собственное разочарование упоминать не стоило. Но слова рвались из груди, так необходимо было поделиться с надеждой: не донесёт ли он её просьбы?..

Бросив осторожный взгляд на Тобираму Сенджу, Мито застыла. Он стоял поодаль, почтительно спрятав руки за спиной, словно преданный слуга. Плечи, не закованные в доспехи, казались достаточно широкими даже в хаори. Омрачённый мыслями, Тобирама хмурился светлыми тонкими бровями и не переставал быть привлекательным.

Почему-то Мито интуитивно тянулась к этой суровой силе.

А Тобирама занимал свой разум визуализацией тумаков старшему брату.

— Я не… пытаюсь вас укорить, — поспешила уточнить Мито, неправильно истолковав затянувшееся молчание. — В конце концов, это нечестно — думаю, вам тоже неинтересно заниматься делами личного характера вместо брата.

Не самое плохое, чем ему приходилось заниматься вместо брата. Казнить предателей клана и деревни было куда неприятнее.

— Хаширама очень занятой человек и важный для Конохи шиноби, — вместо этого ответил Тобирама почти то же самое, что накануне сказал её отцу. — Его долгое отсутствие в деревне не просто нежелательно, оно опасно.

— Простите мою непочтительность, — поспешила склониться в лёгком поклоне Мито.

— Не стоит, — резко оборвал её порыв Тобирама.

Мито подняла на него взгляд из-под ресниц.

— Брат самый светлый и благородный из всех людей, которых я знаю, — продолжил он, хмурясь. — Он будет вам добрым мужем. И, уверен, оценит понимание и смирение, с которым вы ждали встречи с ним.

Слова, всё просто слова. Тобирама Сенджу был не только искусным воином, но и отличным дипломатом. Мито сдержала вздох негодования. Такими словами увещевают нетерпеливых даймё, недовольных результатами оказанных шиноби услуг.

Было понятно, что больше ничего по существу она от него не добьётся. Поэтому Мито решила довольствоваться малым и удивительным по своей смелости одновременно — предложила ему прогуляться и показать Узушио.

— Ваш отец будет недоволен, — вкрадчиво и тихо заметил Тобирама, не упоминая ничего о себе, что воодушевило Мито: значит, сам он был совсем не против.

— Конечно, будет, — поведя затянутым в кимоно плечиком, сказала она. — Но я — свободная женщина, а не рабыня. Гулять с гостями не запрещено.

— Что ж, — ответил Тобирама, склоняя голову набок, словно взвешивая мысли. — Буду счастлив вашей щедрости.

Скулы Мито окрасил румянец.

В то утро по Узушиогакурэ разнеслась сплетня о том, что Мито Узумаки выходит замуж не за того Сенджу, за которого было обещано.

* * *

В прогулке не было ничего предосудительного, и будь на месте Мито любая другая девушка, жители Узушио и глазом бы не моргнули. Но к Мито Узумаки — в отличие от её старших сестёр — относились скорее как к знатной даме, нежели как к куноичи, и потому спрос был выше.

Тобирама оказался собеседником интересным и даже не таким уж молчаливым. Достаточно было задавать вопросы на интересующие и хорошо ему знакомые темы.

И, наслышанная о темпераменте младшего Сенджу, Мито с удивлением обнаружила мужчину вполне уравновешенного, хоть и склонного к рассматривать вещи под призмой острого реализма.

— Вы сделали сегодня большое дело, Тобирама-сан, — заметила Мито и, ловко свернув из обёртки из-под мороженного птичку, запустила её с моста лететь над резвящимися на солнце волнами.

— Да? — глухо отозвался Сенджу.

— Угу.

Бумажную птичку подхватил ветер и понёс вдаль над рекой. Ветер качнул полы кимоно.

Мито улыбнулась и пояснила:

— Я очень боялась ехать в Конохагакурэ одна, ведь там я совсем никого не знаю. Новый дом, новая семья. Но теперь я знаю вас, и мне от этого знания чуточку легче.

Тобирама не бросался взглядами, а если смотрел, то пристально и внимательно. Так он сделал и тогда. Мито смутилась, но улыбаться не перестала.

— Что? Разве я не могу считать вас своим другом?

Тобирама прикрыл глаза и покачал головой.

— Боюсь, нас неправильно поймут. Я не дружу с женщинами.

— О.

Поставленная в тупик очевидной грубостью, Мито задержала дыхание и облизала губы, не отводя глаз от Тобирамы Сенджу. Неужели он понял, что она питала к нему не только дружеский интерес? Но — как? И, в конце концов, неужели он считал, что она настолько глупа, чтобы поддаться на сиюминутным желаниям?

— Но, — Тобирама тяжело вздохнул, — как супруга моего старшего брата, вы всегда сможете рассчитывать на мою поддержку. Я никогда не отступлюсь от того, что дорого брату.

Мито склонила голову, взвешивая его слова. Создавалось впечатление, что Тобирама Сенджу не второй сын клана, а приёмный. Настолько самоотверженное у него было отношение.

— Мне кажется, это предложение роскошнее дружбы.

— Если вы так считаете, — лаконично ответил Тобирама.

* * *

Тем же вечером Ашина Узумаки потребовал назначить дату свадьбы как можно скорее. Несмотря на видимую благосклонность и расположенность, выказанную накануне, его терпению подходил предел.

Тобирама обещал обговорить то с братом по возвращению в Коноху. Другого выхода и не было. После принятия титула Хокаге препятствий уже не оставалось. Как глава клана Сенджу и деревни Хаширама был обязан жениться. Семейным шиноби доверия было больше.

— Вы заставили меня поверить в слово Хаширама-сама, и я надеюсь, он его сдержит, — сказал Ашина, провожая Тобираму на путь обратно.

Было раннее утро. Воздух был свежим и прохладным, не успевшим прогреться в лучах яркого солнца.

— Так и будет.

— Хочется верить, — Ашина сурово нахмурился. — Потому что я не потерплю отказа. В противном случае о продлении союза с кланом Узумаки можете забыть. Моя дочь заслуживает только лучшего и не потерпит пренебрежения. Вы понимаете.

— Конечно, — ответил Тобирама, чуть поклонившись.

— И, надеюсь, вы обойдётесь без глупостей.

Замечание поставило Тобираму в тупик. Нахмурившись, он не сдержал вопроса:

— В каком смысле?

Ашина заложил руки за спину.

— Мито — красивая молодая женщина, — с видимым усилием на слово «красивая» произнёс он.

Проницательный взгляд посветлевших от старости глаз следил за юнцом, посвятившим слишком много времени его дочери. Что не было предосудительным, ведь вскоре она войдёт в его клан на правах госпожи… но Ашина Узумаки не любил, когда что-то шло вразрез с запланированным. А по юности, как он сам помнил, многое происходило незапланированно.

Тобирама качнул головой.

— Глупости — это не про меня.

Ашина Узумаки довольно хмыкнул. Тобирама Сенджу покинул Узушиогакурэ. А через несколько месяцев Мито прибыла в Коноху и стала супругой Первого Хокаге по всем правилам дома Сенджу. Слухи в Узушио продолжали ходить, обрастая всё новыми и новыми подробностями.

— Она твоя жена, Хаши. Как долго ты ещё будешь ею пренебрегать? — скрипя зубами от едва сдерживаемого раздражения, спросил Тобирама, нависнув над невозмутимым старшим братом. — У меня достаточно других дел, мне некогда развлекать твою супругу.

Хаширама Сенджу, его любимый старший брат, сидел в своём кресле в Резиденции и невозмутимо перебирал в руках бумаги. Доклады строителей, судя по кривым почеркам.

— Я не прошу развлекать, — отозвался он. — Сопроводить.

— Женщину?

— Не думал, что у тебя есть проблемы с женщинами, Тоби.

Брат говорил абсолютно серьёзно. Словно не видел проблемы совсем.

Конечно, не видел. При нём же Мито вела себя как смиренная тихая овечка, пряча глаза в пол и опасаясь даже говорить. Не в пример тому, какой Мито Сенджу была в действительности — самой любопытной болтушкой на свете. Один Ками ведал, почему Тоби удостоился чести увидеть эту её сторону. Он не был душкой. Обычно это его боялись, а не Хаши.

— Она мне мозг вынесет, — привёл последний аргумент Тобирама, заранее предвидя ответ.

Брат иронично поднял брови:

— Мито? Она само очарование.

Да, очарование, прелестное очарование.

Тобирама проглотил проклятья. Разумеется, Хаширама не поверил, хотя и удивительно: как он до сих пор не заметил? С момента их свадьбы прошёл не один и не два десятка лун. Для великого шиноби Хаши становился поразительно слеп, когда дело касалась женщин.

— Просто сопроводи её на горячие источники. Месяц назад там открылось несколько лавок с тканями из Суны. Мито может понравится. Пусть взбодрится… Да и тебе не мешает отвлечься. И дать неделю отдыха твоим отрядам. Право, Тоби, мирное время, не надо так муштровать людей.

Он не муштровал. Он требовал с них не больше, чем с себя.

В отличие от брата, Тобирама считал необходимым готовиться к худшему заранее. Быть начеку лучше, чем позволить застать себя врасплох.

— Есть, — сухо ответил Тобирама.

В конце концов, брат был Хокаге. Приказы Хокаге — закон.

* * *

Быть супругой Первого Хокаге у Мито получалось безупречно. Её нельзя было обвинить в плохих манерах: её с девичества учили нести титул гордо, подсвечивать его своей красотой и статью. Мито знала, что нравится простым жителям Конохи. А вот знатные дамы и куноичи из кланов Страны Огня не всегда относились к ней с расположением. Мито винила во всём статус — супруга Первого Хокаге стояла выше остальных, даже не являясь сама по себе сильной куноичи.

И если звание супруги Первого Хокаге Мито несла с честью, то стать женой Хашираме Сенджу она так и не смогла.

Муж оказался мужчиной удивительным, совсем непонятным и в чём-то даже странным. Он с пониманием отнёсся к её страху перед брачным ложем, успокоил и мягко предположил, что всё случится, когда они сами того пожелают. Благодарность, которую Мито испытала в самом начале, очень быстро обратилась злостью: время шло, а Хаширама не сделал и попытки возобновить неудачный брак. Мито начало казаться, что он и сам был рад.

Расположения, доброты и нежной заботы, которыми он её щедро одаривал в свободные минуты (коих было крайне немного в запасе Хокаге), не хватало критически. Мито уговаривала себя, что и такое отношение есть большое благословение богов! Хаширама Сенджу был удивительным. С сердцем широким и открытым, где места хватало всем… и одновременно никому. Ей, Мито, там точно было отведен участок крайне незначительный.

Поначалу Мито убивалась: неужели с ней что-то не так?!

Потом ревновала: неужели у него есть другая, и чем она лучше неё?!

Спустя годы почти приняла: любви ждать не стоило. И потому совсем не удивилась, когда вечером, за ужином Хаширама сообщил ей о поездке не горячие источники в сопровождении небольшого отряда.

— Вы… не поедите? — спросила Мито, потупившись в полную еды тарелку.

Кусок в горло не лез.

Хаширама качнул головой, продолжая даже за ужином читать свиток. Мито скосила взгляд. Судя по печатям — из Суны.

Словно почувствовав укор совести, Хаширама медленно перевёл взгляд на жену. Нахмурился на несколько мгновений, словно силясь прочитать причину её недовольства.

Мито ужасно хотелось опрокинуть кувшин на его идеально выглаженную юкату и закричать, высказать, как он чертовски слеп, глуп! Как он может так с ней поступать? В конце концов, не мужчина ли он?!

— А вы хотели бы, чтобы я поехал? — спросил он после продолжительной паузы.

— Я хотела бы, чтобы ваши желания не отталкивались от моих, — тихо ответила она, как того от неё и требовалось.

Посветлев, Хаширама коротко улыбнулся, словно она сказала что-то очень забавное.

— Боюсь, это невозможно.

Она казалась ему смешной и неразумной, и потому он не воспринимал её всерьёз? Забавная маленькая жёнушка.

Мито смотрела в тарелку невидящим взглядом. Ей был двадцать один год, ему — двадцать восемь. Какие их годы. Но если она тяготила его теперь, когда была прелестной и слепила красотой, что же будет потом?..

Хаширама смотрел на супругу с лёгкой улыбкой.

* * *

Лета в Конохе стояли жаркие и засушливые, совсем не такие как в её родной Узушио, где нет-нет да ветерок принесёт с моря прохладу. Мито никак не могла привыкнуть к путешествиям в это время года. Обычно в дневное время она стремилась укрыться в тени большого дома. Но дорога того не позволяла.

Предложение — наказ — отправиться отдохнуть на горячие источники Мито восприняла как необходимость. Безрадостно. Меланхолия бессмысленности существования в последний год окружила её жизнь и прочно обосновалась в сердце.

Специально для путешествия подготовили повозку: для неё и двух её служанок. Мито была бы счастливее, позволь ей идти наравне с сопровождающим их отрядом, пешком. Но кто она такая, чтобы ослушаться мужа?..

И никому не было дела до молчаливости госпожи. Отряд из джонинов Конохи старательно делал вид, что её не существует. Дабы не тяготить супругу Хокаге своим вниманием, конечно. Никому, кроме верных служанок Аки и Тори, не было ведомо, что без внимания, без общения Мито Узумаки чахла, как цветок без солнца.

Знал и Тобирама Сенджу.

— Брат полагал, что поездка вас взбодрит, — сказал он ей как-то перед ужином, позволяя наполнить его пиалу крепким терпким чаем.

Вместо этого он пятый день наблюдал кислую мину. Мито сдержалась, чтобы не поморщиться. Некрасиво даме.

— Кому надо взбодриться, так это вашему брату, — спокойно ответила она тоном равнодушным.

— Хаши…

Тобирама начал было, слегка хмуря брови, по обыкновению подбирать оправдания, но Мито чувствовала, что кувшин её терпения переполнен. Добавь, и польётся через край.

Взмахнув рукой, она резко качнула головой:

— Довольно.

Не привыкший к тому, что его одёргивают, Тобирама застыл, как было — с поднесённой к губам пиалой. Смерил изучающим взглядом. Режущим, проникающим под кожу. Таким взглядом впору было скальпелем под пальцами ирьёнинов работать. Промолчал. Мито знала — ждёт, пока она сама заговорит. Всегда так делал.

Смутившись хамства, которое себе позволила, она через несколько минут на выдохе произнесла:

— Извини.

— Всё в порядке.

Нет, не в порядке. Она не должна была, не имела права. Но, по правде сказать, правила-правила-правила загоняли Мито глубже и глубже на дно отчаяния, и свободолюбивая и упрямая натура иногда отвечала приступами истерик.

— Я не хочу слышать о Хашираме ни слова в эти две недели, — набравшись смелости, сказала Мито. Сама страшилась слов, срывающихся с губ. Почти грешных. — Ни имени, ни упоминаний. И уж тем более не хочу лживых оправданий, о которых он даже не просил.

— Это будет проблематично.

Однако фраза не прозвучала, как выговор или отказ.

Мито выдохнула с облегчением и кинула на Тобираму взгляд, полный благодарности. Он не выразил согласия, но и не ответил отказом, что значило — услышал.

Не говоря больше ни слова, он молча начал наполнять свою тарелку, выглядя при этом чрезвычайно сосредоточенно и отстранённо одновременно. Мито ковырялась в своей еде, иногда поглядывая на мужчину напротив. Она была добропорядочной женщиной и не позволяла себе даже мысленно рассматривать окружавших её мужчин, осознавая, какая роль ей отведена. Лишь изредка, в самые глубокие и дикие моменты отчаяния Мито думала о том, как было бы проще, будь её супругом не Хаширама, а Тобирама Сенджу. Характер у него был жёстче, склад ума — рациональнее и даже циничнее, поведение и манеры подобны айсбергу… но Мито всегда знала, что могла найти в нём поддержку. Внимание Тобирамы Сенджу всегда было обращено на неё.

* * *

Не было ничего предосудительного в том, чтобы играть в сёги с братом мужа. Даже если за окнами опустилась ночь и время ужина давно прошло.

Расслабленная после горячих ванн и сеанса массажа, Мито сидела, поджав ноги и опустив подбородок на колено, и наблюдала за тем, как голые пальцы Тобирамы порхают над игральной доской. Он так редко снимал перчатки, что и такое скупое проявление доверия льстило. Как и она сама, Тобирама в этот вечер отдыхал.

У края доски стояла маленькая бутылочка открытого саке. Проклятое пойло мешало думать над ходами, но Мито и не рассчитывала выиграть. Тобирама не пил — у него это вызывало ассоциации с работой. С местами, где он не имел права не пить.

— Завтра можно подняться на вулкан, — внезапно предложил он.

Мито удивилась, но не слишком эмоционально. Саке притупило реакции, маслом размазавшись по меланхоличной печали, томящейся на душе.

Предложение удивительное для Тобирамы Сенджу. Не в его правилах было заниматься глупостями и бессмысленным времяпровождением. Пытался её растормошить?..

Предположение вызвало одновременно тёплую радость и печаль. Даже Тобирама Сенджу заботился о ней, в отличие от.

— Оттуда можно увидеть рассвет? — спросила Мито.

Тобирама посмотрел на неё и качнул головой.

— Оттуда можно увидеть море.

Облизав пересохшие губы, Мито резко закрыла глаза и зажмурилась. Дыхание перехватило. К горлу подкатил комок слёз. От боли щемило в груди. Захмелевшее сердце обливалось кровью от волны жалости к себе.

Она была так одинока. Она так скучала по дому. А единственный человек, который об этом догадался, был Тобирама Сенджу. Близкий и невыносимо далёкий.

Мито так и сидела, съёжившись от накрывшего горя, когда на плечи опустился плед. Она слышала, как шуршала ткань юкаты, когда он встал, и как едва слышно скрипел старый деревянный пол под его шагами. Мито знала, что Тобирама остановился за её спиной, колеблясь, и молча молила уйти. И скорее бы, потому что хотелось рыдать в голос, упиваясь жалостью. Рыдать до тошноты и полного опустошения. Боль была слишком велика для неё одной.

— Я зайду за вами на рассвете, Мито.

— Угу, — протянула-провыла она в ответ.

Сёзди тихо отъехала и затворилась.

* * *

Мито хоть и не была образцово-показательной куноичи, но доставшаяся от предков выносливость помогла преодолеть подъём на гору без напряжения и остановок. Чакра медленно двигалась по каналам, восстанавливая энергию и силу в теле. Тобирама не останавливался, двигаясь на несколько десятков шагов впереди. Позади них шло двое сопровождающих из отряда. В зоне видимости они не появлялись, но колебания их чакры можно было ощутить издалека, они и не прятались особо.

С горы действительно виднелась ярко-голубая синева моря. Где-то там, за тысячами километров лесов и водной глади, жила её родная Узушио. Письма от родных приходили нерегулярно. Страна Огня и границы продолжали оставаться не самыми безопасными территориями, и почтовые сообщения были ненадежными. Сестра иногда отправляла голубей.

Ветер на вершине дул яростно, подхватывая одежды и волосы и толкая в спину. Куда?

Вчерашняя меланхолия после ночи тоски и плача сменилась горечью. Всю жизнь Мито ощущала себя райской птицей, заточённой в золотую клетку, и замужество освобождения не принесло.

А ветер продолжал дуть, и так хотелось расправить руки, пустить широкие рукава юкаты по ветру!..

Тобирама стоял в нескольких шагах от неё. Стоял молча, не пытаясь завязать разговора. Но с ним молчать было органично… в отличие от.

Мито с опаской, немного нервно, медленно расцепила ладони и развела руки — так, как хотелось. Закрыла глаза. Порыв тёплого ветра подхватил одежды и проник под ткань. Не толкая, не зовя с собой, но лаская.

Постепенно напряжение отпускало. Тобирама продолжал молчать.

Глупость? Быть может. Но сильнее всего Мито хотела почувствовать себя живой, свободной, — как ветер. И лететь, лететь, лететь!..

Улыбка тронула её губы.

Открыв глаза, Мито посмотрела на тёплую синеву на горизонте, обещая себе сохранить воспоминания об этом утре на всю жизнь.

* * *

Мито была подобна воде. Иногда тихой и безмятежной, как гладь лесных озёр. Иногда игривой, как ручьи, тянущиеся из лесов Конохи. Но Тобирама чувствовал — знал, — что в действительности под слоями наносного воспитания и сдержанности кипели воды реки Узушио, стремительной, несущейся по горным порогам, обтачивающей самые острые камни. Точно так же, как и река родных краёв, Мито одним своим присутствием усмиряла жгучую пустоту в душе. Заполняла до краёв, остужала раздражение.

Тобирама мог смотреть на неё бесконечно. Любоваться улыбкой и искрящимися глазами. Потворствовать глупостям. Лишь бы была радостна и безмятежна.

Злость на глупого старшего брата овладевала им каждый раз, стоило вспомнить загнанный и печальный взгляд карих глаз, в которых плескались водовороты самоуничижения.

Мито не заслуживала такого отношения. Без любви и заботы, без искренности и человеческого тепла она чахла.

Тобирама не знал, как объяснить это брату, не раскрыв своих собственных чувств. Он видел и знал слишком много для незаинтересованного человека.

Тобираме не нужно было ничего из этого — любовь была непозволительной слабостью для шиноби его уровня, а особенно любовь запретная, к супруге собственного брата, главы клана Сенджу, Хокаге. Никто не должен был знать. Никогда.

И, несмотря на муки сердца, делал всё, чтобы свести их встречи к минимуму. Тобирама редко заходил в главный особняк, встречался с братом только за территорией ворот клана, брал миссии, много работал. Его мир вращался на отличных от Мито Сенджу орбитах. И всё же они пересекались. И почему-то, несмотря на все предосторожности, взаимное притяжение магнитом тянуло друг к другу, ослабляя удавки напряжённости и окуная в холодные, прохладные воды.

Тобирама часто задумывался о том, что Мито послана богами за его грехи. Но назвать её проклятьем не поворачивался язык. Издевательское благословение.

* * *

— Нет, ты только посмотри! — воскликнула Мито, привлекая его внимание.

Тобирама отвлёкся от фотокарточек на стене туристического магазина, в который они зашли, утомившись от вечерних партий в сёги.

Красная как рак, Мито стояла у вешалок с одеждой, рассматривая ярко-алое ципао с высоким разрезом по бедру, предложенное вывеской как самый ходовой товар для куноичи.

— Какая куноичи наденет… это! — возмутилась она, продолжая разглядывать наряд.

Взгляд скользнул по её фигуре, затянутой в лёгкую белую юкату. Мито всегда отдавала предпочтение традиционным одеждам, и они ей шли. Очень шли.

Прочистив горло, Тобирама спросил:

— Что тебе не нравится?

— Это пошло, Тоби, — поморщившись, Мито отпустила ткань и тяжело вздохнула. — Эти лавочники создают у людей неправильный образ куноичи. Куноичи — убийцы, а не гейши или уж тем более юдзё.

Тобирама ещё раз прошёлся взглядом по красному ципао.

— Тебе бы пошло, — сказал то, что было на уме.

Ципао традиционно носили представители некоторых восточных кланов. И даже некоторые куноичи — тут он с Мито был не согласен. Сражаться в юкатах из-за скованности в движениях было неудобно, а надевать брюки женщинам пока ещё разрешали не везде. В Сунагакурэ с этим было до сих пор строго. Традиционные ципао с разрезами по бёдрам спасали. Когда выбор стоял между выживанием и приличиями, сомнения исчезали прочь.

Залившись краской, Мито посмотрела на него, как на предателя. Могло показаться, что обиженно.

Тобирама улыбнулся коротко уголком губ. Могло показаться, но не ему. Мито, расслабившись, позволяла себе игривость. Кто он был, чтобы отказывать ей в таком небольшом удовольствии?

Подарив несчастному ципао ещё один недовольный изучающий взгляд, Мито поморщила носик и вышла из магазина. На улице уже зажгли фонари. Её красные волосы блестели в их свете. Яркий огонёк в ночной тьме.

Тобирама ненавязчиво следовал рядом с ней.

Мито остановилась на мосту, перекинутом через несмелый стекающий с гор ручеёк. На другом берегу над сооружениями купален в воздух поднимались пары горячего пара. Пошарила в карманах, ничего не нашла, разочарованно вздохнула. Тобирама молча передал ей листовку из ресторана, где они поужинали. Благодарно улыбнулась. Глаза сияли. Выверенными движениями сложила птичку и запустила.

Бумажную и яркую, её тут же подхватил ветер.

— Ты отослал остальную часть моих нянек? — спросила Мито вдруг.

В ответ он только поднял бровь.

— Отряд, — добавила Мито.

— Высококвалифицированные шиноби.

— Няньки.

Тобирама понимал её раздражение и потому вступать в спор не спешил. Да и не хотел. К чему?

Ткнув пальцев в бьякуго на лбу, Мито сообщила:

— Меня крайне сложно убить. Так к чему столько охраны? Так или иначе…

— Я их отослал, — оборвал поток её речи Тобирама и, заметив удивление, продолжил: — Мне тоже не нужны няньки.

Он не стал уточнять, что отослал он их просто по своим гостиницам и в случае чего они быстро придут на помощь. Мито достаточно было знать, что они наедине.

Странно, что спросила только теперь. Он никогда не обращался к ней на «ты», когда их могли услышать. Ни к чему.

— Иногда я так хочу развестись, — вдруг тихо произнесла Мито. Тихо, глядя не на Тобираму, а невидящим взглядом вдаль. — Он не любит меня.

Тема, к которой Тобирама был не готов, а оттого ответил грубо:

— Союзные браки редко бывают по любви. Тебе не говорили?

— Говорили, — Мито усмехнулась. — Я и не жаждала её, хотела просто хорошего отношения и взаимоуважения. Пока не поняла⁽¹⁾ тебя.

— Мито…

— Будешь спорить? — резко одёрнула она и посмотрела.

Пристально-пристально, снизу вверх своими тёмными глазами-омутами. Тобирама смутился, как мальчишка. Сердце рвалось из груди. Он должен был молчать, и он молчал. Ни единого слова, питавшего бы её надежды.

Стиснув зубы, он смотрел, не отрывая глаз. Спорить? Нет, Тобирама не посмел бы даже спорить. Не дай Ками лишнее слово вырвется.

Но не озвученное не перестаёт существовать.

Мито резала наживую:

— Было бы гораздо проще, будь на его месте ты.

Фраза колыхнула воздух вокруг. Мито и сама поёжилась. Словно от одних только слов веяло предательством и бесчестием. Мито бросила на него последний короткий взгляд, оценивающий и загнанный одновременно. Не ждала ответов, знала, что их не будет. Преданность брату была слишком велика.

Шмыгнув носом, она в последний раз посмотрела вниз, на их отражения в стремящемся ручье и, развернувшись, ушла в гостиницу.

Тобирама дал ей уйти вперёд, прежде чем окаменевшее тело смогло двигаться.

* * *

Горячая вода льдом сковывала рвущееся из груди сердце. Неозвученное не переставало существовать. Озвученное продолжало жить. Слова не меняли сути. Оковы из всего того, что представляли их жизни, были не золотые — алмазные.

Тобирама давно смирился с необходимостью нести в души тяжесть любви, ответа которой не могло быть. С самого начала знал, что так будет. Надеялся только, что у Хаширамы хватит ума стать хорошим мужем, чтобы у Мито не было и шанса разглядеть его, Тоби, чувства.

Надежды в его жизни никогда не оправдывались.

Откинув голову на каменную облицовку ванны, Тобирама уставился на звёзды. Ему бы стоило подумать о сотне других важных вещей. Его внимания требовали шиноби деревни, отряд, тренировки, недоделанные техники. Вещи куда более важные, чем одна несчастная девчонка. Но поделать с собой Тобирама ничего не мог. Если брат не мог её любить, будет он.

В купели за деревянными перегородками сидела Мито. Плавно водила пальцами по воде, слушала шелест листьев. Яркая луна освещала пустующие вечерние источники, как днём.

Мито помнила: Тоби не делал глупостей. Впервые услышав, выглядывая из-за занавески в открытое окно, фыркнула. Тогда он был просто красивым младшим братом её будущего мужа. Не оскорбилась, но запомнила. Видимо, запомнила навсегда. И теперь, когда Тоби для неё был в первую очередь просто Тоби, убивалась, проклиная собственное любопытство.

Возможно, ей бы жилось чуточку проще, знай она, что надежда есть.

Но надежд не было.

Воздух остывал, но уходить из купелей ни один из них не спешил. Тобирама находил успокоение в том, как близко и как тихо ощущалась её стабильная и мягкая чакра. Мито терзала себя с удовольствием мазохиста, прислушиваясь к его чакре — горячей и рваной. Странно, что склонной к воде, а не к огню. Но, в конце концов, и вода умела кипеть.

Той же ночью, пролежав без сна несколько часов, Мито встала с постели, решительно пересекла коридор и открыла дверь напротив. Тобирама Сенджу глупостей не совершал, а она — вполне.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он, приподнимаясь на локте.

В темноте глаза Мито видели плохо, но по голосу она знала: хмурился. По телу разлилось тепло. Приятное предвкушение неизведанного. Мито не была слепой, глухой или мёртвой, она знала, чего ждать.

— Мито?.. — повторил Тобирама и отодвинулся, стоило ей залезть на коленях на постель.

Осмелев, чувствуя, как полыхают от стыда и охватившего желания щеки, Мито, не отвечая, подползла ближе и склонилась над ним. Закрыла упавшей копной волос ему свет.

— Я ждала слишком долго, — облизав губы, прошептала она. — И больше не желаю.

Долгие мгновения борьбы тёмных взглядов длились вечность. А потом на её талию опустилась большая ладонь. От нежной ласки пальцев с плотными, мозолистыми от постоянного использования чакры подушечками сердце забилось чаще.

Мито потянулась за нежно лелеемым все эти годы поцелуем.

1) Прим.автора: «я поняла/увидела твои чувства». Азиаты иногда странно выражаются.

Вернуться к тексту

Безумие. Сводящее с ума безумие, вся его жизнь превратилась в пульсирующий комок нервов.

Тобирама не мог жить спокойно. Раздражённый, он пугал своим видом подчинённых и срывался на Хашираме, которому, по-хорошему, должен был стыдиться в глаза смотреть. Брат не знал и вряд ли догадывался, но легче от этого не становилось. Лучше бы знал. Лучше бы уничтожил его. Но Хаши, по обыкновению своему, был спокоен и умиротворён, с радостью ожидая появления первенца.

Чьего только первенца?

Сенджу, конечно. Какая удача, что они — родные братья. Ни у кого и вопроса не возникнет, если вдруг — внезапно — ребёнок будет похож на него.

Тоби сжирал себя живьём, проклиная за моменты слабости, недостойные шиноби. Поддался, как юнец. Вообразил, что имел право. Мито — женщина, жаждавшая быть любимой, — а он-то что?..

А он хотел любить. Хотел горящих глаз, нежных рук и признания, что достоин.

Счастье длилось неделю, а проклятье тайны связало навсегда. Его — навсегда. Мито, вернувшись в Коноху, казалось, ожила. Прочувствовав женскую власть ли, удовлетворяя ли любопытство или исходя из практического реализма, но она сделала первый шаг мужу навстречу сама.

— Ты ревнуешь? — спросила она позже сонно и, поцеловав в грудь, положила голову. — Понимаешь, я не могла по-другому.

Не могла или не хотела? Помнится, до возвращения она хотела развода. А после, заполучив желаемое, решила, что постыдную тайну можно сохранить тайной, если только принять меры предосторожности? Или просто захотелось сравнить?.. Один влюблённый осёл с горячей головой хорошо, а если есть второй, с сердцем великодушным и широким, то лучше?..

Как он мог ревновать? Как имел право?

Тобирама ревновал безумно. Завидовал брату. Корил себя за злость. Гнал прочь мысли о том, что брат был достоин. Это он — он! — сделал её женщиной. Он своей проклятой любовью наделил властью. Она принадлежала ему каждым чёртовым взглядом чарующих глаз и счастливой улыбкой.

Но скрываться в Конохе было практически невозможно, везде, благодаря ему самому, были глаза и уши Хокаге. А сводящие с ума мысли требовали прекращения безумия. И Тобирама сдался.

— Мы больше не должны видеться, — заявил он ей угрюмо, когда они встретились на мосту ранним утром.

Она шла на прогулку в парк, он — на службу.

Вечно ему помнить глаза, полные отчаяния. Мито качнула головой, не поверив. Пальцы смяли уже готовую взлететь над рекой бумажную птичку.

— Тоби, — тихо промямлила она.

— Как образцовая супруга, вы должны сделать мужа счастливым. Ни к чему тратить время понапрасну.

Мито была готова заплакать, и это душило его. Тоби больше всего не хотел видеть её слёз, а тем более — знать, что послужил их причиной. Когда всё перевернулось? Раньше она всегда плакала из-за Хаши, а он — утешал. Теперь ублюдком был он сам.

— Но… ты мне нужен, — тихо прошептала Мито испуганно.

— Но любите вы его.

Просто так, что ли, злилась, не в силах получить желаемого? Разговоры Мито слишком часто сводились к старшему брату, Тобирама знал.

— Тебя.

— Это не любовь — прихоть.

— Он мой муж, — пытаясь оправдаться, продолжала шептать она. — Развод всегда скандален. Особенно такой. Я бы уничтожила честь клана Узумаки, союз был бы разрушен… меня бы обрекли на вечный позор, как недостойную дочь.

Слушать ему было невыносимо тоскливо, потому что в тот момент Тобирама понял отчётливо: Мито не решилась бы на развод, даже если бы он взял всю вину на себя. Не то чтобы он надеялся.

— Ты будешь недостойной дочерью, если захочешь закончить этот брак, — с усмешкой сказал он, — а я — уже недостойный сын. Того, что я уже сделал, достаточно для этой жизни.

Век ему искупать вину перед братом, и того не хватит.

В то утро он развернулся и ушёл, оставив Мито одну на мосту. А вечером, распивая с братом саке в темноте фамильного особняка, узнал, что Мито ждёт ребёнка. Хаширама светился от счастья. Тобирама мечтал, чтобы тут же, прямо на месте, его поразила молния. Выжгла бы его естество, уничтожила душу, стёрла в пепел и не позволила добраться до светлого мира.

Слова «ты мне нужен» обрели потаённый смысл. А за жестокость, с которой он с ней разговаривал, Тобирама убил бы любого.

Тем вечером Мито на глаза ему не попалась. И многими вечерами после, когда он искал встречи, словно превращаясь в призрака дома, терялась в его тенях.

Он мог бы проследить чакру, труда бы не составило. Вместо этого Тобирама глотал ревность вперемешку с безумным страхом и отошёл в сторону. Хаширама окружил супругу помощью не одного десятка слуг. Тоби с недостойной брата злостью думал: он бы ни на шаг от неё не отходил, будь возможность. Хаши же продолжал заниматься делами деревни, проводя больше времени с Учихой, чем с собственной женой.

Редкие встречи Тобирама жадно глотал, как умирающий от жажды — воду.

Мито менялась. Округлилось лицо, налилась грудь. Живот становился больше, вводя Тобираму в состояние невроза. Мито была такой маленькой и хрупкой, как она выдержит?..

Женщины при родах продолжали умирать, даже куноичи. Пусть у неё и была бьякуго, Тобирама никогда не видел его в действии.

Он взял за правило проходить по вечерам мимо особняка Сенджу. Даже если заходить не собирался. Просто чтобы проверить — так же ли размеренно и тихо течёт её чакра?

Жизнь превратилась в ад.

* * *

— Вы знаете мою преданность деревне, Хокаге-сама. Только поэтому я здесь, в другом бы случае не пришёл. Клан Учиха не доверяет Мадаре-сама, — нахмурившись, произнёс Кагами Учиха, уткнувшись взглядом в пол. — Его сила удивительна, но помыслы туманны.

Хаширама стоял в зале приёмов в полном облачении, возвышаясь над склонившимся на одном колене Кагами. Тобирама молчаливым наблюдателем следил за разговором издалека, прислонившись к стене.

— Вы хотите рассказать о чём-то конкретном, Кагами-сан? — спросил брат.

"Ибо если нет — молчите", — осталось висеть в воздухе.

Всё, что касалось клана Учиха, лежало за гранью рационального в Хашираме. Всё, что касалось Мадары, шло под знаком исключения. Не дружба — дурость, по мнению Тоби.

Кагами помедлил, прежде чем ответить:

— Есть техники, которые нельзя изучать. Поколение за поколением хранит о них знания, передавая запрет из уст в уста. Но Мадара-сама… он открыл тайник клана, и, боюсь, нам, старшим представителям клана Учиха, это не нравится.

За шаринганом стояла великая, устрашающая сила, порождавшая настоящих монстров. Хаши не видел, но разум Мадары Учиха медленно, но верно мутировал.

— Прошу вас, Хокаге-сама, — склонив голову, просил Кагами. — Будьте бдительны. Защитите деревню.

Старший брат молчал, хмуро взирая на Учиху.

— Вы можете идти, — наконец, выдохнул он, и плечи опустились.

— Есть.

Кагами Учиха ушёл, оставив Хашираме больше вопросов, чем ответов. Для Тобирамы вопросов не было — в отличие от Мадары, Кагами он считал человеком чести. Семьянин, заслуженный шиноби клана, удивительно преданный человек, один из лучших на службе.

— Брат, ты должен разобраться с Мадарой.

Нерешительность Хаширамы бесила. Он очень долго запрягал. Конечно, он мог себе позволить — шиноби его уровня имели запас времени в крайне напряжённых ситуациях благодаря разнице в силе. Но вокруг них, монстров, жили обычные люди. Они бессмертными не были.

Мито не была бессмертной.

Почему Хаши не думал о безопасности супруги? Мадаре нельзя было доверять. Где гарантия, что он не нападёт, желая отомстить за смерть брата? Нет, Хашираме он, конечно, зла не желал, но что если чёртов сукин сын прознает, что ребёнок может быть его, Тобирамы?..

Иногда Тоби удивлялся, как до сих пор не рехнулся. Но разум оставался светлым и чётким. Чересчур чётким.

* * *

Мито никогда не думала, что найдёт удовольствие в затворничестве, но так оно и случилось. В тишине большого особняка душа и сердце покоились в мире. Сюда не проникали ни любопытные взгляды, ни сплетни, ни лишние новости. О самом необходимом она узнавала от мужа, а о лишнем и думать не желала. Политика её никогда не интересовала.

А ещё в особняке Сенджу редким гостем был Тобирама. Он заходил только в дни поминания предков, и тогда Мито стремилась укрыться на своей половине.

Иногда ей хотелось забыть о его существовании вовсе, но чем больше становился живот, тем тяжелее это удавалось. Она была уверена, что ребёнок — его, и ничто не могло убедить её в обратном. Память могла притушить воспоминания о моментах, когда она любила и была любимой, но ребёнок… ребёнок Тоби был бы вещественным доказательством. Маленьким новым человеком, рождённым от их любви.

Обида на Тоби подтачивала изнутри, но Мито ждала и надеялась, что, взяв на руки их сына, он успокоится и усмирит ревнивое сердце.

Для Мито всё было просто: был выбранный отцом муж, которому она служила супругой, и был избранный сердцем мужчина, любовь к которому она лелеяла годами. И теперь, нося под сердцем их младенца, разрешила себе в том признаться. Теперь — могла.

Хаширама был хорошим супругом. Добрым, заботливым, оберегающим. Таким, какого она хотела теперь, когда познала истинную любовь. Таким, которому она могла стать хорошей супругой — ждущей, смиренной, терпеливой.

Гуляя во внутреннем саду, она улыбалась тёплому солнышку.

— Госпожа, — позвала её служанка, склонившись в невесомом поклоне. — Ирьёнины прислали отвары из весенних трав для вас. Заварить вам к обеду?

Мито мягко улыбнулась:

— Да, — ответила она. — Буду благодарна.

Малыш внутри неё толкнулся. Мито светилась от счастья. Она уже знала его чакру — такую плотную, рваную, стремительную. Совсем непохожую на тонкие стальные потоки Хаширамы.

Мито была уверена: сын станет великим шиноби. Тоби обязательно будет им гордится так же, как уже гордится она. Благословенный ребёнок.

* * *

Самые тихие вечера приносили самые мрачные вести. Было в смирении природы что-то зловещее и сулящее беду. Тобирама был уверен в этом. И потому совсем не удивился, когда к нему во двор с криками ворвался страж кланового особняка.

— Тобирама-сама! Тобирама-сама! Госпоже плохо! Мы не можем найти Хашираму-сама.

Тобирама с энгавы не поднялся — взлетел. В голову ударила паника, коей он не не испытывал лет с десяти. Рациональное улетучилось за секунду, оставив исключительно эмоции. Что с Мито? Почему ей плохо? Неужели рожает? Она же только на восьмом месяце! И зачем им Хаширама?

— Ирьёнины?..

— На месте, Тобирама-сама! — страж едва не трясся от шока, вылупив на него глаза. Сам ещё молодой совсем мальчишка.

— В чём дело?! — голос сорвался на окрик.

Почему, почему он так испуган?

— Чакра ребёнка убивает её!

Тобираму как ледяной водой окатило. Не могло быть такого, только не с ней. Чудом не толкнув мальчишку, он сделал несколько шагов, сложил печати и перенёсся к особняку Сенджу. От непривычки к новой, только лишь недавно разработанной технике закружилась голова. Желудок скрутило, грозило вывернуть наизнанку. Крики, полные боли, оглушили.

Боль — постоянный спутник любого шиноби, но почему-то сейчас всё ощущалось по-другому. Закашлявшись, Тобирама сгрёб пальцами деревянную стойку крыльца и, с усилием оттолкнувшись, зашёл в дом.

— Тобирама-сама! — кинулся ему навстречу ирьёнин. — Прошу вас, скорее!

На одних лишь инстинктах он проследовал на женскую сторону особняка. От криков Мито закладывало уши, но тренированное годами тело двигалось само по себе.

— Тобирама-сама! — с облегчением вздохнула ирьёнин, безуспешно пытавшаяся унять агонию плода.

Они все смотрели на него с облегчением, словно видя спасение. Все они, глупцы или идиоты, не знали, насколько агрессивной чакрой был в действительности мокутон? Другого объяснения быть не могло. Только обладатели чакры кеккё генкай имели привычку губить своих матерей.

Тобирама застыл в проходе. Мито умирала. Чакра младенца в утробе билась яростно, дисгармонично, уничтожая идеальный контроль Мито и выбивая из неё силы. Мог не увидеть обычный шиноби, но не ирьёнин.

— Тобирама-сама, нам нужна ваша чакра! — заявила одна из ирьёнинов. — Нужно как можно скорее сделать переливание.

Его не поможет.

Тобирама опустился на коленях перед кроватью, оглушённый. Мито кривила губы от боли, пыталась улыбнуться, смотрела искрящимся взглядом из-под ресниц. Нащупав пальцами его руку, сжала ладонь. Тобирама поразился, насколько слабым было касание.

— Как долго это длится?.. — спросил он.

— Третий час, — отозвалась ирьёнин.

Третий час.

— Мы искали Хашираму-сама, но безрезультатно.

Тобирама тоже не чувствовал чакру брата в деревне. В другой бы ситуации мог подумать, что Хаши отправился в лес, как делал нередко, но только не сегодня. После дневного разговора с Кагами Учиха брат явно ушёл в пещеры клана Учиха.

Своё предположение он высказал вслух:

— Скорее всего, он в клане Учиха, иначе я бы почувствовал. Я схожу за ним, — но не успел он дёрнуться, как пальцы на ладони сжались.

— Останься, — прошептала Мито сорванным голосом.

Пока он медлил, сёзди хлопнуло, позади послышались громкие приказы, отдаваемые ирьёнинами — отправляли людей к Учиха. Тобирама злился на себя, что не успел расставить метки хирайшина по деревне. Это могло бы спасти Мито. В противном случае простые стражники Сенджу имели бы больший эффект, чем он сам. Тобираму в клане Учиха не жаловали.

— Наш сын… будет очень талантливым, — выдавила Мито.

Тобирама скосил глаза в сторону двери, на стоящих в коридоре ирьёнинов и сжал в ответ её пальцы. Как много они услышали?

Холодное и суровое сердце обливалось кровью. Ему было плевать на младенца, так жестоко убивавшего собственную мать — его ли то был сын или Хаши, проклятье, какая разница?

— У него стихия дерева, — вымучила улыбку Мито.

Тобирама сцепил зубы и отпустил молитву, чтобы брат поторопился. В спальню стремительно вернулась ирьёнин, оценила состояние Мито, нахмурилась.

— Тобирама-сама, мы должны попробовать стабилизировать состояние госпожи вашей чакрой, — сказала она. — Выхода нет.

— У меня вода, — процедил Тоби в ответ.

Она тупая или глухая?!

— Но вы — ближайший родственник ребёнка, — возразила со всем терпением девушка. — Возможно, в вас есть рецессивный мокутон. У многих Сенджу есть.

Ближайший родственник? Что она слышала?

Из груди Мито вырвался стон. Уже не крик — на крики её сил просто не хватало. Тело становилось всё мягче и расслабленнее и теряло способность сопротивляться.

Больше не раздумывая, Тобирама протянул руки и прикрикнул на ирьёнина:

— Делай своё дело!

Чакра полилась свободным потоком. Видеть Тоби не мог, но чувствовал, как ирьёнин методично направляет её к разбушевавшимся чакра-каналам младенца. Грудь Мито тяжело поднималась, дыхание давалось ей нелегко. Даже прямое ранение не нанесло бы ей столько вреда, сколько этот ещё неродившийся ребёнок. Перед природой чакры бессильны были даже самые сильные куноичи.

Время шло, а легче Мито не становилось, и агония плода не стихала.

Хаширама по-прежнему не засекался. Ирьёнин с каждой минутой хмурилась всё напряжённее. В какой-то момент техника резко остановилась, и она сказала:

— Тобирама-сама, давайте выйдем в коридор?

Страха большего испытывать было невозможно, но от одной простой фразы сердце совершило кульбит.

Мито умирала. Это хотела сказать ирьёнин.

Тело медленно двигалось, а разум отказывался принимать. Это не происходило, не на его глазах.

Встать Тобирама не успел — Мито протянула руку и едва уцепившись пальцами схватила за ткань бадлона.

— Тоби! — прошептала она. — Не оставляй меня!

Смотреть в её молящие глаза было смерти подобно, но и не смотреть он не мог. Всё внутри кровоточило.

— Я вернусь, — сказал приглушённым успокаивающим тоном.

— Тоби, останься!

Мито повторяла одно и то же раз за разом, словно не слыша его вовсе. В бреду — с ужасом осознал Тобирама.

— Тоби, пожалуйста, — хныкала Мито, — я не хочу умирать. Наш сын… я хочу его увидеть.

Тобирама знал, что на всю жизнь запомнит усилие, с которым расцепил её пальцы на своём рукаве, но не мог поступить по-другому. Поднявшись, он вышел из спальни. Прикрыл за собой дверь. Не смотрел, как капли пота стекали по лицу Мито. Не прислушивался к хрипотце в дыхании.

Как он выглядел со стороны, думать не хотелось.

Как они выглядели со стороны, не имело значения.

— Тобирама-сама, — начала ирьёнин, как только сёзди затворились. — Я не знаю, сколько ещё продержится госпожа. Такая долгая агония за пределами человеческих возможностей.

Даже для живучих Узумаки.

Тобирама молчал, борясь со страхом. Он должен был вернуться. Что если она умрёт в одиночестве?.. Он обещал быть рядом.

— Тобирама-сама, мы должны спровоцировать роды, — тем же серьёзным и сосредоточенным тоном продолжила ирьёнин, не отрывая от него пристального взгляда, словно боясь потерять с ним контакт. — Понимаете? Естественные роды должны переключить работу чакры плода. Госпожа на восьмом месяце, есть вероятность успешно выходить ребёнка.

Ирьёнин говорила какие-то странные вещи, смешные. Тобирама бы посмеялся, не будь так чертовски напуган.

— Роды? — переспросил он, сведя брови. — Какие, к чёрту, роды? Она же умрёт!

Мито не переживёт этого, ресурсы организма уже были на исходе.

Ирьёнин смотрела так внимательно, что Тобирама понял — она отдавала себе в этом отчёт. Знала, что предлагала. И предлагала, потому что… ну потому что первенец с мокутоном? Великая ценность... Для Тобирамы не стоявшая ни рё.

Решение возникло само собой.

— Вырежьте его, — сказал Тобирама и внезапно ощутил, как ледяное спокойствие снизошло на него.

Ирьёнин тихо переспросила, словно не поверив:

— Простите?..

— Вырежьте плод, — процедил Тобирама, раздражаясь. — Сделайте это, или я сделаю это сам.

Ему было уже плевать — что он, людей не резал, что ли?

Бессилие уничтожало его изнутри, но нащупав возможность, Тоби всегда хватался за неё объятием цепким, стальным. Он был уверен: избавившись от враждебной чакры, заключённой внутри тела, бьякуго активируется. Разрезанные ткани затянутся. Мито выживет.

— Но это не остановит агонию плода, — возразила ирьёнин голосом некрепким, уже осознав, как мало для Тобирамы значат её слова. — Мы можем не дождаться Хашираму-сама.

Тобирама только поднял бровь.

Это дитя крало его любимую женщину. Выживет ли оно?.. Была ли разница?..

— Это мой приказ, как второго после главы клана Сенджу.

Ирьёнин бросила на него взгляд с укором и, покачав головой, вошла в спальню, где на постели по-прежнему бредила Мито. Тобирама смотрел через щёлочку в сёдзи, испытывая одновременно облегчение, опустошение и совсем немного — раскаяния.

Всё закончилось быстро. Ирьёнин подняла тельце младенца и быстро вынесла из комнаты, опуская перед Тобирамой взгляд.

Тоби остановился в проходе. В воздухе пахло кровью. Мито, неподвижная, застыла на постели. По её телу медленно вьющимися лозами расползалась печать бьякуго.

Подсидев немного рядом, буравя взглядом обессиленное женское тело и прислушиваясь к едва осязаемому шевелению её чакры, Тобирама вышел в гостиную. Взгляд зацепился за бутылку саке, оставшуюся с прошлого разговора с Хаши.

Слова ирьёнина прозвучали как приговор, силу которого Тоби на тот момент не ощутил:

— Ребёнок не выжил.

Проигнорировав и женщину, и её фразу, Тобирама опустился на диван и, склонившись, прикрыл лицо руками. Выпить бы, забыться, но он не умел и не хотел. Предельно чистый разум ворочал мысли, одну мрачнее другой.

Когда входная дверь хлопнула, и на пороге появился брат, с безумными, полными паники глазами, Тоби медленно поднялся на ноги и, проследовав к выходу, сухо бросил:

— Можешь расслабиться, Хаши. Все трудные решения уже приняты.

Как и всегда.

Смахнув с плеча руку попытавшего его остановить брата, Тобирама исчез с крыльца особняка Сенджу.

* * *

— Зачем ты убил моего лучшего ирьёнина? — спросил брат преувеличенно спокойным тоном, отставив пиалу с чаем.

Расслабленная поза не обманывала взгляд: Хаширама Сенджу был зол, что случалось с ним чрезвычайно редко. Тобирама не был трусом, но стол на мгновение показался недостаточно широким.

Тоби готовил себя к этому разговору с момента, как вонзил клинок в грудь девушки. Он мог скрыть следы своей чакры от кого угодно, но только не от старшего брата. Объяснить брату столь несвойственный ему поступок было нелегко.

За что можно убить ирьёнина?

Приложила недостаточно усилий для спасения больного? Саботировала лечение? Ослушалась приказа? Всё звучало недостаточно мотивированно для Тоби.

— Думаешь, я не знал? — один ударом уничтожил его Хаши.

Взгляд тёмных глаз пронзал насквозь. В голосе — сталь. Тобирама застыл, как сидел. Не позволил себе опустить взгляда. И только сухо спросил:

— Знал?

Хаширама даже не пошевелился. Ответом было молчание и взгляд.

Знал.

— Раз знал, — в тон брату, скупо и жёстко продолжил говорить Тоби: — Что же не отпустил?..

— А ты бы забрал?

В коротком вопросе был весь Хаширама. Благоразумный, терпеливый и очень благородный, всегда ставивший долг и обязательства выше эгоистичных желаний. Мито была его супругой и потому — его ответственностью. Чувства брата на её неверность оставались под тысячами печатей и, кажется, важность этих чувств весила для Хаши ничтожно мало.

В такие моменты Хаши очень напоминал Тоби их отца.

Он мог быть жёстким и даже жестоким, если того желал.

— Иногда я забываю, каким ублюдком ты можешь быть, Тоби, — продолжал Хаширама, тщательно расставляя паузы между предложениями. — Не будь ты моим братом…

...был бы уже мёртв. Тобирама знал это, как непреложность восхода солнца по утрам.

— Она тебе была не нужна, — жалкая попытка... оправдаться?

Тоби чуть не поморщился от себя же самого. Лучше бы промолчал.

— Моя в ней необходимость опциональна относительного того, что Мито была, есть и будет моей супругой, — отозвался Хаширама. — У неё был статус и социальное положение, а ты что?.. Сделал из неё девку, наградил ребёнком и даже не нашёл в себе сил признаться? Даже зная, что у меня рука не поднимется смыть позор твоей кровью? Лишил невинного человека жизни из-за своей же тайны?

Слова лились рекой, ядовитой и отравленной, разъедая тяжестью скрытого в них смысла. Брат был прав во всём. Тоби признавал себя виновным. Только в одном согласен не был: бесполезно забирать того, кто идти не желал.

— Её устраивало положение вещей, раз так быстро легла под тебя.

Тобирама не подбирал слов, хотя мог бы. Хаши был обманутым мужем, а не он. Единственной реакцией на его наглость стала трещина, пошедшая по деревянной столешнице. Чакра брата взметнулась, готовая атаковать.

— Быстро? — с внезапной, несвойственной ему насмешкой протянул он. — Это когда уже была беременна?

Холод от замечания прошёл по телу. Тобирама нахмурился. Он никогда в действительности не позволял себе думать, что ребёнок действительно был его.

— Сендзютсу, знаешь, оно такое… — продолжил брат, задумчиво. — Конечно, твоим сенсорным талантам в подмётки не годится, но может помочь осознать, что к чакре воды внезапно примешалась чакра стихии дерева.

Слов не находилось. Когда брат становился серьёзным и решительным, Тоби начинал чувствовать себя как мальчишка, которого отчитывали.

Внезапно сменив гнев на милость — так же быстро, как до того принял суровый вид, — Хаширама тяжело вздохнул и покачал головой, прикрыв глаза. Бровь нервно дёрнулась, словно он был смертельно измучен.

— Тоби, я всегда думал, что ты разумнее меня, но ты просто идиот. Не возьмусь оценивать адекватность того, что ты несомненно считаешь любовью… но если считал, что любишь, не должен был отпускать. Я всегда был на твоей стороне и отпустил бы её, — сказав это, Хаширама грустно улыбнулся. — Мне даже жаль Мито — я ставил её на второе место. Больше этого не повторится. Следующего раза не будет.

Поднявшись из-за стола, Хаширама повёл головой и произнёс:

— С этого момента я буду ей хорошим супругом. Надеюсь, ты найдёшь в себе честь оставить её в покое.

Сёдзи за братом с грохотом затворилась. Тобирама остался сидеть в темноте, наблюдая, как остывает, поднимаясь паром в воздух, горячий, свежезаваренный чай.

* * *

Должно быть, она умерла изнутри. Должно быть, вместе с младенцем из её утробы вырезали и душу.

Мито ходила по особняку молчаливым призраком. Бьякуго справилась на отлично, затянув дыру в животе за сутки. Жаль только, не смогла исцелить сердце. Сердце казалось пустым. Мито даже не могла ненавидеть. Должна была, но не могла — Тоби выбрал её, а не ребёнка, это ли не высшее проявление любви?.. Она не знала. Запуталась.

Чем бы Тоби ни руководствовался, о чём бы ни думал, но вместе с погибшим младенцем умерла и та юная Мито Узумаки, влюбившаяся в сурового младшего сына клана Сенджу. А настоящая знать его не хотела. Ведь один лишь его вид напоминал о несбывшейся мечте, забытой нежности, той кровавой и зловещей ночи и драгоценном потерянном малыше.

Мито желала забыть.

Возможно, тогда у неё получится искупить вину перед Хаширамой. Муж вёл себя обычно, но почему-то Мито чувствовала: он знал.

О том, что брат убил Мадару Учиха, а Мито стала джинчурики кьюби, Тоби узнал из зашифрованного письма, находясь далеко за пределами страны Огня. Адреналин разошёлся по венам от прочитанных строк, воображение за секунду обрисовало картину произошедших событий. Одно успокаивало — раз письмо есть, значит, всё завершилось благополучно.

Тобирама теперь редко бывал в Конохе, избрав служить деревне согласно призванию — как шиноби. С возрастом брат научился справляться с ролью Хокаге, набравшись и опыта, и здравого прагматизма. Тоби же шла роль рядового командира: его не только уважали, но и побаивались.

В деревне же его ничто не держало: Тобирама не обзавёлся ни семьёй, ни друзьями. Ученики подросли достаточно, чтобы не нуждаться в его внимании постоянно. Собственный пустой дом не привлекал. Фамильный особняк Сенджу отталкивал, особенно с тех пор как в нём появилось двое новых жильцов — сыновья-близнецы Хаширамы.

Тобирама не завидовал. Считал, что не имел права. Грубо одёргивал себя каждый раз, стоило неподобающим мыслям пробраться в сознание. Кажется, Хаши и Мито нашли взаимопонимание и были по-своему счастливы. Но маленькие мальчишки напоминали Тоби о том, чего лишился он — по своей ли вине или року судьбы, уже сам не знал.

Сын.

Тот, которого он возненавидел, не дождавшись даже его рождения. Тот, гибели которого он даже не придал значения — тогда.

Сын одарённый и имевший все шансы стать великим шиноби, коими никогда не станут племянники. Они были тихими, улыбчивыми и послушными детьми, покладистыми и смирными, как их мать. А Хаширама словно и внимания тому не придавал. Казалось, брата действительно не тревожила их бесталанность.

Время шло, оно же и рассудит.

Вспыхнувшая война продолжала тлеть медленным, но упрямым огнём. Не помогали ни сражения, ни убеждения, ни попытки подкупа, ни компромиссы. Особенно много неприятностей доставляли шиноби Киригакурэ и Кумогакурэ. И если с Облаком Коноха успешно удерживала позиции, то против Тумана приходилось сложнее. Если бы не союз с Узушио, выступавшей фронтиром, им пришлось бы несладко.

Тобирама практически всё своё время проводил в приморье. Техники водной стихии становились лучше и смертоноснее с каждым сражением.

Ашина Узумаки, находившийся всегда рядом в сопровождении отрядов Узушио, одобрительно хмыкал, получая удовольствие от родства с младшим братом Хокаге. Старик хоть и смотрел на тот свет, но сила его по-прежнему равнялась его тщеславию. Один раз он даже попытался сосватать Тоби свою старшую внучку… но от одного вида ярко-алых волос и тёмных глубоких глаз хотелось отвернуться.

Аджисаи Узумаки, как истинная наследница упрямого Ашины, показала себя великолепной куноичи: быстрой, сообразительной и бесстрашной, иногда до безобразия. И очень жаждущей доказать свою значимость.

Внешне она очень напоминала Мито, но смирения в ней было меньше.

— После смерти дедушки я возглавлю клан, — сказала Аджисаи, когда они, вымотанные вусмерть, возвращались в лагерь после стычки с отрядом Кири. — Нам повезло, что мы, как наследники глав, можем сражаться бок о бок.

— У моего брата есть наследники, — сухо ответил ей Тобирама.

— Слышала, что в искусстве нинзя они не блистают.

Парировать было нечем. Мальчишки Хаши и интереса к их делу не имели. Младшего больше интересовал бонсай и книжки, чем сюрикены.

Аджисаи не преследовала цели оскорбить Тоби, поэтому, коротко улыбнувшись, продолжила:

— Давайте просто продолжать союзнические отношения наших кланов, Тобирама-сан. Браки — это хорошо, но что может быть лучше боевого товарищества?

* * *

Мито отодвинула сёдзи и прищурилась. Глаза, привыкшие к теням большого дома, отвыкли от солнца. Слух привлёк внимание разговор на приглушённых тонах — под большой раскидистой кроной сакуры тихо болтали об одним им известных вещах Каварама и Итама.

Взгляд Мито остановился на сыновьях. Казалось, недавно родились, были крошечными, маленькими… а уже совсем скоро и Академию закончат. Как и десять лет назад, как и сотни, тысячи раз до этого, в груди ничего не дрогнуло. Сердце не откликалось, словно мальчики были ей не детьми, а младшими братьями, что ли. Мито заботилась о них и даже беспокоилась, но всепоглощающей материнской любви не случилось. Стыд и вина с годами притупились. В конце концов, возможно, они были слишком похожи на неё саму? Смирные, кроткие, тихие, нерешительные.

Словно эти дети были ей наказанием — не наследники клана, а воплотившиеся в крови и плоти её худшие черты.

В Кавараме и Итаме не было ни силы духа Хаширамы, ни неумолимого напора Тобирамы.

Будь эти мальчики хоть чуть больше похожи на своего отца, возможно, Мито бы не вспоминала про того ребёнка, которого потеряла. Как ни гнала она от себя злые мысли, но знание сидело глубоко внутри и жужжало: он был бы достойным наследником.

Возможно, Ками действительно прокляли её, но больше забеременеть не получалось. А после того, как пришлось заточить в себя кьюби, Мито и пытаться перестала. Риски стали неоправданно велики.

Хаширама же словно не замечал бесталанности сыновей и души в них не чаял. И ни разу не укорил Мито за то, каких сыновей она родила ему.

— Госпожа, подать на энгаву чай? — раздался вопрос служанки из-за спины.

— Нет, — ответила Мито. — Сегодня я планирую выйти в деревню.

Кинув последний взгляд на мальчиков, она накинула хаори поверх юкаты и вышла на улицу.

В последнее время выходила в деревню Мито редко — слухи о том, что она стала джинчурики, распространились быстро. Люди, даже некогда знакомые, начали относиться к ней с опасением. За приветливыми улыбками не всегда скрывалась искренность. Впервые в жизни Мито почувствовала, что такое — обладать устрашающей силой. Раньше она бы за такое многое отдала, теперь, по прошествии юности, предпочла бы и не знать вовсе. Сражения не были её стезёй и никогда не будут.

Магазины привлекали яркими вывесками. То тут, то там продавались товары для шиноби. Внимание привлекло ярко-красное ципао.

Мито остановилась. Воспоминания о давно былом заполнили сознание. И, наверное, она стояла слишком долго. Потому что в один момент дверь магазина отворилась, и на улицу выглянула морщинистая старушка.

— Хотите померить? — спросила она.

Мито не собиралась.

Что за глупости? Зачем ей это?

— Да.

Но вопрос, как и многие другие, остался без ответа. Мито согласилась.

Ципао аккуратно обтянуло её фигуру, подчёркнув изгиб талии. Красный шёл к её волосам. Возможно, выглядело вычурно или неподобающе вызывающе для её положения?.. Купить ципао Мито так и не решилась. К чему ей? Хаши нравилась она в светлых, жемчужно-белых одеждах.

— Возьмите скидку на следующий раз? — предложила старушка и всунула ей в руки купон, расписанный вручную. — Подумайте. Вам очень идёт красный!

— Благодарю, — вежливо улыбнувшись, поклонилась Мито и вышла из магазина.

Впервые за долгое время ей было не безразлично слепящее солнце — ей было горько. Хотя винить за странную, то ли поломанную, то ли изначально неправильно заведённую, как механическую игрушку, судьбу было некого. Время прошло.

* * *

Хаширама всегда забывал о важных датах и праздниках, и Мито постоянно приходилось ему напоминать. Не для себя — ей иногда хотелось забыть о прошлом вовсе — но для детей. Каварама и Итама отца обожали и, хотя и гордились титулом отца, втайне расстраивались, когда планы срывались.

— Хорошо, что у тебя получилось прийти, пап, — сказал Каварама, уплетая жареные рёбрышки.

— Да, мы уже и не очень надеялись, — набивая рот, поддакнул ему Итама.

— Как я мог пропустить вашу сдачу экзаменов? — улыбнувшись, ответил Хаширама.

Мальчишки, довольные, просияли под тёплым взглядом отца.

Служанка принесла саке.

Мито скользнула взглядом по бутылке, потом по фигуре мужа. По потяжелевшим векам и едва-заметным мимическим морщинкам на лбу и под слёзными железами. За последние несколько лет Хаширама состарился сильнее, чем за предыдущие десять. Они никогда не общались о политике: Мито не лезла не в своё дело и старалась стать хорошей женой, но она не могла не видеть, какими трещинами покрывался его неугасаемый оптимизм с каждым вызовом судьбы. И теперь не было никого рядом, чтобы поддержать.

А она не могла. Он бы и не послушал. Что с неё взять? Мито не желала колебать его гордость. Хаширама слишком сильно старался стать ей опорой и стеной.

Мито иногда чувствовала вину перед мужем — она знала, что лишила его брата. Будь Тобирама рядом, Хашираме было бы легче. Хаши не приходилось бы раз за разом переступать через себя, принимая решения, которые противоречили его пониманию правильного. Тоби был жёстче. Мито ощутила это на себе.

Семейные ужины у них были редкостью.

— Всё хорошо? — спросила Мито в конце, когда мальчики выбежали во двор, ободряемые ожиданием совместной чистки оружия с отцом.

Окликнула, тронув рукав юкаты.

Хаши ободряюще улыбнулся ей. Алкоголь налил щеки румянцем и вернул в движения расслабленность.

— Конечно.

Он врал — не нужно быть сенсером, чтобы почувствовать. Мито и без того знала, что дела обстояли скверно. Слухи тенями проникали даже внутрь особняка. Оседали пылью на мебели. Коноха полнилась слухами. А ещё Мито получала письма от старшей сестры: та ужасно беспокоилась об участвовавшей в боях дочери. Мито помнила племянницу ещё смешливой любопытной девчушкой, а теперь она была настоящей куноичи. Время летело неумолимо.

Призывать Хашираму к честности было бессмысленно. Ссор с ним Мито избегала вовсе, не желая вызывать на себя недовольство мужа. И потому сделала вид, что поверила.

Просто кивнула, словно ответ её удовлетворил. И, поколебавшись, в пол голоса спросила:

— Ты сегодня… придёшь?

— Мне прийти? — по обыкновению спросил Хаши.

Хаширама редко проявлял инициативу в постели, хотя и никогда не отказывал. Мито перестала его ревновать, но и понимать не научилась. Научилась довольствоваться теплом, заботой и уважением, которыми он с лихвой её окружал. Многие женщины её круга не удостаивались такого отношения от супруга. Она должна была быть благодарна судьбе.

Смотря прямо в глаза мужа, Мито кивнула.

С улицы закричал Каварама:

— Пап, ты скоро?!

* * *

Раненное плечо ныло, раздражая нервы и не позволяя до конца расслабиться и отдохнуть. А ещё Тобирама чувствовал себя уязвлённым. Не увернулся от какого-то сенбона.

Ашина Узумаки считал, что такое глупое ранение — верный признак усталости. Что ему, Тоби, следовало сложить оружие и вернуться на время в Коноху. Восстановить силы. Как делал часто, Тобирама отмолчался. Спорить — только время тратить. В Коноху он не собирался, но несколько недель самоотвода всё же взял. Ирьёнины настаивали на месяце, но месяц бездельничать из-за небольшой ранки было унизительно.

Узушио, где Тобирама воспользовался гостеприимством на время отпуска, щедро делилась безмятежностью бытия. Непрекращающаяся война редко всплывала в разговорах. Жизнь текла своим чередом, разве что шиноби в деревне было заметно меньше.

Непривыкший бездельничать, Тобирама воспользовался предложением Ашины и принял за правило посещать библиотеку клана. Узумаки специализировались на фуиндзютсу, а Тоби не оставлял попыток ускорить хирайшин. Он значительно ускорял бой и ужасал врагов, но тратил много чакры и всё ещё был далёк от совершенства.

После того, как Мадара Учиха ушёл из деревни, писем от брата стало гораздо меньше. Хаши если и писал, то сухо и по делу, лишь изредка справляясь, как его, Тоби, дела.

«Получил известие о твоём ранении. Всё в порядке?» — гласили последние строчки последнего письма.

Солнце светило ярко, белая бумага свитка почти ослепляла. Вода в реке под мостом играла бликами. Мир в такие моменты словно застывал. Безмолвная передышка бытия.

К последнему дню отпуска в Узушио Тоби поймал себя на мысли, что не хочет больше сражений. Самым горячим желанием было вернуться в Коноху. Вдохнуть свежего лесного воздуха, без примеси морской соли и водорослей. Обнять брата. Пройтись по улицам деревни. Увидеть Мито. В душе больше не было кипения чувств — только медленное тление. Наверное, его любовь выгорела. Или он сам её затушил. Тобирама не разбирался в оттенках переживаний.

— От кого письмо, Тобирама-сан? — раздался совсем рядом, из-за спины женский голос. — От женщины???

Хитринка в голосе вызвала непроизвольную улыбку.

Аджисаи Узумаки была что котёнок — юная, полная любопытства и жажды жизни.

— От брата, — ответил Тобирама.

— М-м!

Интереса в голосе Аджисаи поубавилось значительно.

Пальцы сами сложили то, что ещё минуту назад было письмом, в бумажную птичку. Кривую и не слишком красивую — в каком-то очередном сгибе закралась ошибка, — но у Тоби не было опыта, только лишь память. Лениво размахнувшись, он пустил её по ветру.

— Не знала, что вы — романтик, Тобирама-сан, — удивлённо произнесла Аджисаи. — Загадали желание?

— Желание?

— Вы не знаете про желание? В Узушио мы считаем, что если загадать желание и птичка улетит, оно обязательно сбудется.

Рваный порыв ветра остановил птичку и отнёс в сторону, а потом и вовсе рывком вернул обратно. Пролетев мимо них, бумажка пронеслась по пыльной мостовой и сорвалась с моста в реку.

— Что ж, — тихо заметила Аджисаи. — Возможно, и к лучшему, что вы ничего не попросили.

Тобирама промолчал. Он действительно ничего не просил. Спрашивать значило вверять судьбу безликому ожиданию. Тоби научился либо действовать, либо не надеяться.

Но, вверившись необъяснимому порыву, тем же вечером ответил на письмо брата. Мысли о Конохе посещали его всё чаще.

«Здравствуй, брат!» — начал Тоби.

* * *

В глаза словно насыпали песка. Смаргивая усталость каждые тридцать секунд, Хаширама перечитывал письмо. Оно пришло поздно, далеко за полночь, выдернуло из постели. Мито недовольно поджала губы, наверняка оскорблённая. Что ж? Он не мог по-другому.

Закрывшись в кабинете, Хаширама вскрыл свиток.

Брат писал про жизнь в Узушио, про библиотеку Узумаки, про утомлявшего деятельного старика Ашину. Ни слова про ранение. Упрямец.

Устало откинувшись на спинку кресла, Хаширама перевёл взгляд на незашторенное окно. Там в темноте ночи колыхались на ветру листья. Его жизнь превратилась в одно ожидание без конца. Беспокойство и бездействие сжирали изнутри. Ответственность цепями приковала его к деревне. Всё чаще его посещали мысли о том, как хорошо бы им с Тоби поменяться местами.

Тобирама стал бы хорошим Хокаге. Ему самому не хватало жёсткости, а Тоби… Тоби мог отдавать такие приказы, на которые Хаши не решился бы никогда.

Тобирама стал бы лучшим мужем Мито, чем он сам. Она привыкла к другому обращению. Ей не нужны были ни понимание, ни уважение границ — как того требовало его собственное сердце. Мито жаждала близости без остатка.

А ему было самое место на поле боя. За ним шли люди. Не из уважения или страха, а из любви.

Ему самому больше остального на свете хотелось свободы.

В ночи запела птица, тоскливо и печально. Взгляд Хаширамы метнулся на деревянный шкаф, на нижней полке которого, за рядом аккуратно сложенных свитков, была припрятана бутылка саке.

* * *

— Мама, мама, смотри! — кричал Итама с воды, горделиво раскинув руки в стороны.

Мито едва заметно улыбнулась. Она помнила, какие это необычные ощущения — в первый раз в жизни пройти по воде, как по земле. Почувствовать движение волн под ногами. Не провалиться в холодную, леденящую стихию, а обуздать и взять над ней верх.

Глаза стоящего рядом Хаши были полны гордости, даже несмотря на то, что он сам в этом возрасте уже умел многим, многим больше.

— Ты очень хороший отец, — произнесла Мито; произнесла не в первый раз, но она не уставала повторять.

Лучшего отца своим детям — конкретно этим детям — она пожелать не могла. Хаширама был чутким, понимающим и очень добрым. Мито не помнила, чтобы он хоть раз повышал на мальчиков голос… не то чтобы они давали повод. Они все жили в молчаливом согласии.

— Ты мне льстишь, — ответил Хаширама. — Я просто пытаюсь не совершить ошибок своего отца.

Бицума Сенджу был мужчиной крутого нрава и непреклонных решений. Мито видела его лишь несколько раз, и то украдкой. Ей, совсем малышке, не позволялось присутствовать на официальных встречах глав кланов, когда они проходили в Узушио. И даже в те краткие моменты Бицума производил на неё неизгладимое впечатление человека, от взгляда которого хотелось спрятаться. Кротко опустить глаза.

Повзрослев, однако, Мито поняла, что с таким мужчиной, как Бицума, жить ей было бы гораздо проще. Он не скрывал жёсткости и упрямства. Зато скрывал Хаширама.

Хаширама отрицал, но он был сыном своего отца. Просто слишком сильно тому сопротивлялся. Кто-то от этого выигрывал, кто-то страдал. Мито иногда задавалась вопросом, каково же было самому Хашираме. Но ответа никогда не находила.

Она никогда не понимала его.

На воде под мостом игрался Итама, пока Каварама безуспешно продолжал попытки обуздать воду: проваливался, вылезал, злился и повторял вновь.

Пальцы нащупали в кармане бумажку.

— Что это? — вытянув шею, заглянул Хаширама и прочитал название магазина. — М-м. Я думал, ты такое не носишь.

Подарочный купон. Мито и забыла, куда его сунула. Думала, потеряла. Клочок бумаги жёг пальцы.

Мито согласно кивнула. Она такое не носила.

Ловко скрутив бумажку по зазубренным линиям, она поджала губы, глядя на пёструю птичку. Готовая влететь, как всегда. Когда в последний раз она это делала?

Глупость, но почему бы нет?

Взмах руки, и бумажная птичка отправилась парить над рекой. Взгляд зацепился за неё, неожиданно упрямый и твёрдый. Впервые за долгое время ждущий, надеющийся. А вдруг?..

Порыв ветра возник из ниоткуда: подхватил полы хаори, едва не сбил с ног. Мито опустила глаза. Под ноги ей опустилась её птичка.

На него, как и всегда, смотрели тысячи глаз. На него оборачивались и шептались за спиной. К его шагам прислушивались, чтобы вовремя отойти в сторону. Не попасться под горячую руку.

Такое пустое.

Тобирама Сенджу шёл по улицам Конохи, словно в вакууме. Сейчас он не услышал бы ни вражеской чакры, ни окрика, ни топота табуна детей по мостовой. В ушах гулко шумело сердце. Впервые в жизни он испытывал ошеломляющее до глубины души неверие, опустошающее и разрывающее на куски то, что он привык считать мёртвым.

Брат умер.

Мысль набатом повторялась в голове, наворачивая круг за кругом. Привычный и окружённый смертью, всегда грязной, до тошноты уродливой, Тобирама оказался неспособным принять простую истину. Брат умер. Хаширама Сенджу мёртв. Хаши больше нет.

То, что в деревне произошла трагедия, Тобирама, вернувшись со своим отрядом из восточных земель, понял сразу: с главных ворот спустили знамёна, а по периметру усилили охрану.

— Тобирама-сама, — поклонился ему почтительно старший сын клана Инузука, встретив на проходной. — Соболезную вашей утрате. Это большое горе для нас всех.

Сердце ухнуло вниз и окатило вымотанное долгим путём тело ударом адреналина.

— Хаширама-сама был великим человеком, — прозвучало следом.

Кто?!

Должно быть, он ослышался, должно быть, это кошмар, должно быть, это просто гендзютсу — или он и вовсе отравлен ядовитым парами чакры шестихвостого. Кто угодно, только не брат. Такие, как брат, просто не умирают — от чего бы умереть легенде в пятьдесят лет?!

Как добрался до кланового особняка, как влетел в дом, как выглядел, — Тобирама не знал, не понимал. Ни в действиях, ни в мыслях он не отдавал себе никакого отчёта. Следовал ли за ним кто-то, какая к чёрту разница? Как тело не чувствовало усталости, так и босые ноги — холода деревянного пола особняка Сенджу. Пустота дома, оглушающая тишина, затенённость из-за обогнавших крышу деревьев: всё, где раньше отражались тёплые оттенки, звенело холодом.

Служанки, встретившие на входе, склоняясь в поклоне, смотрели на него испуганно, как на зверя. Не ново. Не задевало никогда.

— Где он? — сухой вопрос без расшаркиваний и попыток быть вежливым.

Грубый голос ничем не выдал всепоглощающей внутренней агонии.

— Тело господина забрали с утра в храм, — пискнула одна, не поднимая глаз.

— Госпожа тоже там, — в тон ей поддакнула вторая.

Храм.

Храм в скале под горой, тёмный, неприметный, всегда по ощущениям хранящий какую-то неведомую смертным тайну. Монахи тенями скользили в не освещаемых коридорах. В святилищах горели факела. Здесь всегда царил покой. Одновременно устрашающий и умиротворяющий, заставляющий обходить по кругу и зовущий пламенем на свет во временам тёмные и страшные.

Тобирама не любил церемонии, особенно похоронные. Большую часть времени — терпел. И если было должно, появлялся и молча отдавал долг.

В этот раз всё было как-то по-другому.

В этот раз всё естество, всё мёртвое в груди стремилось в храм, словно в надежде найти... подтверждение? Успокоение? Горевание не входило в спектр его эмоций.

Брат не мог умереть, но что же это иначе, если вот он — лежал на постели из поддерживаемого чакрой монахов жидкого азота. Недвижимый, расслабленный.

Тобирама дышать перестал. Казалось, разучился.

Лицо брата не изменилось ни на йоту, словно он в действительности просто спал. Оттого ли, что Хаши и в жизни был умиротворён? С годами мудрости и внутреннего покоя ему только прибавлялось. Не мучили ни демоны, ни сомнения: в глазах Тобирамы брат был настоящим святым.

От отблеска свечи на стене мелькнула тень. Из тьмы на свет ступила та единственная, кто имел право находиться в святилище. Супруга.

Обычно, в другое время, в другой жизни, раньше, до настоящего дня Тобирама бы обязательно впился в неё взглядом, потом с усилием отвёл, разозлился, скрипнул зубами, находя любую самую маленькую причину, чтобы зацепиться. Всё это было до. Теперь одна мысль о жене старшего брата казалось не непозволительной — кощунственной. Оскорбительной.

Хаши.

Тобирама моргнул, когда в глазах неожиданно защипало. Слёзы удивили бы сильнее, не будь он так убит. Он никогда не плакал. Кажется, даже в детстве.

Видел ли брат? Должен был. Как мог пропустить? Хаширама не мог пропустить такой возможности посмеяться над неожиданной человечностью циничного младшенького братца.

Но вот он лежал, тихий, и ответа не следовало. Так глупо хотелось схватить за плечи, встряхнуть, мол, реагируй же, я — здесь! Но Тобирама просто стоял, смотрел неморгающим взглядом красных глаз, заставлял себя дышать, путался в круговороте мыслей.

— Он умер ночью за работой, — вдруг раздался звонкий голос Мито Сенджу, уничтожая затягивающую тишину. — Сердце остановилось.

Тобирама не бросил на неё и взгляда и от окрика сдержался.

Зачем она оставалась здесь? У благородной госпожи не хватило такта выйти и дать ему попрощаться с братом в одиночестве?

Одетая в чёрное кимоно, Мито стояла в святилище застывшим лебедем. Обыкновенная горделивость сменилась растерянностью. Покинутая. Длинные пальцы сжимались вокруг чёток, неподвижные. Узумаки не исповедовали буддизм. Принесла ради брата?

— Я организую похороны, — также безэмоционально, констатируя факт, произнесла она. — На тебе теперь деревня.

Гнев ядовито укусил сжавшийся на месте сердца узел. Мито давно считала его плохим братом. Недостойным Хаширамы. Тобирама никогда не спорил — он и сам то признавал. Только в этой лодке они сидели вдвоём.

Он был плохим братом. Она — плохой женой.

— Я не получил голубя, — не сдерживая раздражения, сказал Тобирама, заранее зная ответ.

Мито повела меланхолично плечом, мол, ну да, и что?

— А я его и не отправляла.

Будь она проклята, эта женщина! Тобирама смотрел и не мог оторвать от её силуэта глаз, разрываясь между желанием задушить собственными руками и…

Будь Хаширама жив, сейчас бы неодобрительно нахмурился, как умел только он один, заставляя всех вокруг нервничать. Хаши не терпел плохого отношения к супруге.

Тоби стиснул зубы. И выдавил одно-единственное слово:

— Выйди.

Теперь он — господин. Она не имела права не послушаться.

Пронзя его глубоким рассматривающим взглядом карих глаз, Мито едва-едва почтительно поклонилась и покинула святилище. Свечи продолжали отбрасывать тени на рваный камень стен.

* * *

Хаши похоронили на рассвете с первыми лучами солнца — такими же яркими и ослепляющими, каким был он сам. День, в реальность которого до сих пор верилось с трудом. И который отпечатался в памяти в мельчайших деталях. Горе встало комом в горле, избавиться от которого не удавалось.

Брат был во всём, что окружало Тобираму, во всём, что являлось Конохой. Ни одна улица не была проложена без его решения, ни одна лавка не открыта. Даже проходя мимо парка, Тобирама вспоминал, как из-под печатей рук Хаширамы рождались деревца. Возможно, в будущем это будет вызывать только светлую грусть и ностальгию, но пока порождало лишь боль.

Инаугурация прошла через неделю; неделю длинную настолько, что время казалось бесконечностью. Предполагалось, что то должен был быть праздник; на деле Тобирама едва держал себя в руках, разрываясь между долгом и желанием послать всё к чертям. Он никогда не хотел быть Хокаге. Да, делал львиную долю его работы и раньше, но то была просто помощь вне миссий. Тобираму вполне устраивало стоять за спиной брата, поддерживая в трудных решениях или и вовсе забирая на себя грязную работу, коей, к несчастью, было немало.

Но на Тобираму смотрели с ожиданием и надеждой. И, хотя они с братом никогда не думали о том, чтобы удерживать власть над деревней в клане Сенджу, пока передавать бразды правления кому-либо из другого клана было рано — Коноха была совсем молода.

В конце первого дня на должности Тобирама решил себя добить и разобрать кабинет брата в поместье. Там он не появлялся с того самого дня по возвращении.

Стража на воротах, как и всегда, отсутствовала. Хаширама стремился к открытости и показательной безопасности деревни, одним из первых отказавшись от охраны фамильного особняка.

В доме было прохладно. Из сада дул лёгкий ветерок.

Всё внутри навевало старые воспоминания.

— Господин, — обратилась к нему служанка. — Вам что-нибудь?..

Тобирама оборвал её, не глядя:

— Нет, — но вдруг передумал: — Хотя… принеси мне зелёного чая в кабинет.

— Конечно, господин.

Оставшись в одиночестве, Тобирама прошёлся по особняку. Везде и во всём ощущалось присутствие Мито, и только в кабинете оставался Хаши. Большой стол стоял усыпанный свитками. Диван был заложен книгами. Беспорядок, коим Хаширама привычно сопровождал своё существование, остался нетронутым. Словно ждал его, Тоби.

Горло сдавило.

Неужели всё кончилось так?

Неужели это всё, что ему осталось?

Каково это — жить без Хаши, идущего всегда впереди?

Кресло старшего брата приковывало взгляд, но сесть на него Тоби не решался. Свитки, разложенные на столе, содержали не корреспонденцию. Медицинские техники. Это вызвало удивление, потому что Тобирама не помнил, чтобы брат интересовался ирьёниндзютсу. По крайней мере, раньше, но возраст менял людей, а в последние года Тобирама редко оставался в деревне дольше, чем на пару недель. За границами Конохи всегда было достаточно требующих присутствия проблем.

На нижней полке шкафа, придвинутая к самой стенке, обнаружилась початая бутылка саке.

Тоби знал, что брат злоупотреблял, хотя и не чрезмерно. Просто постоянно.

На стене у окна висели фотографии: свадебная — Хаширамы и Мито, маленьких Итамы и Каварамы, свадебная — Каварамы и его супруги… и несколько десятков фотографий белокурой малышки Цунаде с хитрющим взглядом. Тоби улыбнулся грустно. Маленькую внучку Хаши обожал. Была ли то нерастраченная на собственных детей любовь или просто любовь к единственному ребёнку, которым можно было действительно гордиться?.. Кто знал.

Дверь бесшумно открылась, и на пороге появилась Мито.

Тоби не было необходимости разворачиваться, чтобы понять. Движение её чакры привлекло внимание, стоило ей выйти со своей половины.

Их взгляды встретились. Мито не скрывала глаз, смотрела прямо на него своими тёмными карими глазами. Тоби знал, она думала: почему умер Хаширама, а не он сам? За что Ками оборвал жизнь Хаширамы? В отличие от Тоби, руки которого за последние годы были вымочены в крови, Хаши был почти праведником. Смертельно, убийственно могущественным праведником.

— Ты намерен остаться жить в особняке? — без приветствий спросила Мито.

Возраст не отразился на её красоте. Мито старела медленно, как увядающая роза. Люди умудрённо кивали: бьякуго. Тоби знал — она просто была Узумаки.

Он не отвечал долго, потому что сам не знал. Предполагалось, что глава клана должен жить в особняке Сенджу. Но Тоби не чувствовал себя главой. Скорее временно исполняющим обязанности.

— Если да, ты съедешь? — спросил вместо ответа он.

Мито прошла вглубь кабинета, окинула его взглядом, а потом пожала плечами:

— Нет. Это — мой дом, — сделав акцент на слове «мой».

— Ты неправильно меня поняла.

— Да?

По дрогнувшему голосу напряжение Мито стало очевиднее. В отличие от опустошённого Тоби, она готовилась к схватке. Так ли он ужасен?

— Это твой дом, и я не хочу тебя его лишать.

Тобирама ещё раз осмотрел заваленный свитками стол. Мито на его слова никак не отреагировала, но и уходить не собиралась.

— С каких пор Хаши интересовался ирьёниндзютсу? — спросил он, не желая продолжать тему.

Ни один из них сейчас не заслуживал ссоры.

Мито медлила с ответом. Повела плечом.

— Думаю, ему было скучно, — задумчиво протянула она.

В этот момент в дверь постучали. Пока служанка торопливо вносила и расставляла чай, они молчали. Но и её уход не разорвал тревожной тишины. Тобирама стоял, засунув руки в карманы, и пустым взглядом смотрел на кресло брата. Мито же искоса, изучающе — на Тоби. Хаши больше не было. Им как-то предстояло научиться с этим жить.

— Я остановлюсь в гостевых комнатах. Когда разберу его кабинет, съеду в свой дом, — почесав затылок, сказал Тобирама. — Так будет правильно.

Взгляд его скользнул на остывающий зелёный чай.

На протяжении всей своей жизни Мито бесчисленное количество раз меняла своё мнение относительно Тоби. Любила, ненавидела, презирала, сравнивала с мужем — каждый раз с разным результатом. Не получалось только выкинуть из головы и забыть.

Она уже давно не надеялась ни на что и мыслей «а что если?» себе не позволяла. Тобирама и сам остыл — Мито чувствовала. Неизбежность волной окатывала её каждый раз при мысли о возвращении Тоби в деревню. Им бы всю жизнь ходить по разным полюсам и никогда не встречаться. Но пути их раз за разом сталкивались и магнитом притягивались друг к другу.

Тоби в кабинете Хаширамы смотрелся чуждым пятном. Однако при нём Мито не чувствовала себя здесь лишней, что случалось каждый раз, осмелься она зайти за мужем поздно вечером. При живом муже это была его территория. У Тоби никогда не было таких жёстких физических границ. А ментальные она легко преодолевала.

Тяжело вздохнув и окончательно устав от собственных тягучих мыслей, Мито сказала:

— Мне надо отдохнуть. Работай, сколько нужно.

* * *

С сыновьями брата Тоби осмелился встретиться только к исходу второй недели пребывания на посту Хокаге. Мельком он пересёкся с ними на похоронах, но тот момент едва ли подходил для обсуждения планов на будущее. А обсудить было что — Тоби не собирался обзаводиться ни семьёй, ни детьми, а титул главы клана переходил в клане Сенджу по их семейной линии уже пятое поколение как. Да и не из кого было выбирать больше в других семьях. Природа словно смеялась над кланом, не посылая одарённых детей.

Не то чтобы у Тобирамы был большой выбор: и сыновья Хаши великих успехов в искусстве нинзя не достигли.

Итама так и не женился. Выбрал путь учителя и, не сдав экзамен на джонина, остался предподавать в Академии. Он был немногословным и добродушным мужчиной. В глазах Тоби — слабохарактерным и женоподобным, и потому, скрепя сердце, в первую очередь он решил навестить Кавараму, к которому испытывал ещё меньше симпатии. Но он хотя бы дошёл до уровня джонина.

Каварама — не в пример своему рано погибшему дяде — был трусом большой величины. Его, в отличие от брата, Хаши не раз отправлял Тоби под крыло в приморские земли набраться боевого опыта. И каждый раз тот умудрялся избегать боев с завидной регулярностью. Его трусость Тобирама воспринимал как своё собственное бесчестье, и потому племянник очень скоро оказывался сосланным обратно в деревню.

Кажется, с годами Хаши становился только мягче: сыну отставку не дал, просто одаривал лёгкими миссиями.

Каварама даже умудрился обзавестись семьёй: девочка из клана Шимура родила ему дочь и сына.

Тоби искренне ненавидел необходимость с ним встречаться, но выбора не было. Нажимая на дверной звонок, он кипел изнутри. И закипал только сильнее, отсчитывая время. Никто не ответил и не подошёл. Тобирама сдержался от стука в дверь кулаком. Теперь он всё-таки Хокаге.

И когда он уже собирался уходить, дверь отворилась. Медленно.

На пороге, покачиваясь, стоял вусмерть пьяный племянник.

— О, дядь, — ответил он нараспев и неторопливо, довольно ухмыльнулся. — Какими судьбами?

Кипящее внутри раздражение лопнуло пузырём и яростью разлилось по венам.

— Ты пьян, — отчеканил факт Тоби.

Каварама пожал плечами: мол, ну, да, пьян, и что?

— Днём, — продолжил Тоби.

Каварама кивнул, голова дёрнулась на безвольной шее. Не в силах сдерживать желание как следует отделать щенка, Тобирама толкнул его в сторону и скрылся в квартире. Решение родилось мгновенно.

— Где Цунаде? — спросил он, перемещаясь быстро по квартире и заглядывая в каждую комнату.

— Цунаде? — переспросил племянник, следуя за ним и перебирая все попадающиеся на пути косяки и стены. — М-м, Цуна! Цуна, доча, иди к папе!

Доли секунды понадобились Тобираме, чтобы остановиться и, резко развернувшись, с силой вмять Кавараму в стену. Трещины паутиной расползлась от пола по потолка. В воздух поднялась пыль. Племянник закашлялся от выбитого из лёгких воздуха, но Тоби было плевать.

Убожество, а не шиноби. Как шиноби мог позволить себе упиться до такого скотского состояния?

Оставив Кавараму на полу в коридоре отплёвываться от пыли, Тоби ещё раз обошёл квартиру. Цунаде обнаружилась в дальней комнате. Притянув к себе колени, она сидела под столом и выходить не собиралась. Затихарилась, как маленький зверёк, и посматривала наружу из укрытия.

Тоби сел на корточки напротив, думая, как разговаривать с этим незнакомым ему маленьким человеком. Маленькой девочкой, взирающей на него с подозрением своими тёмными карими глазами.

— Привет, — произнёс он. Голос звучал грубо.

Цунаде — такая же блондиночка, как и покойная мать, — молча кивнула ему в ответ.

— Меня зовут Тобирама, — прочистив горло и насильно себя заставляя говорить спокойнее, продолжил он. — Я младший брат твоего дедушки Хаши.

Цунаде немного помолчала, а потом снова кивнула и тихо, хмурясь, подтвердила:

— Дедушка про тебя рассказывал.

Тоби почувствовал облегчение.

— Давай я заберу тебя в дом бабушки Мито? — предложил он и протянул руку.

Малышка Цунаде ухватилась за его ладонь, не колеблясь, и мартышкой влезла на руки. Тоби испытал укол горечи: так же она цеплялась за Хаши на фото в кабинете. Не первый раз в жизни он ощутил себя вором в чужих судьбах.

У так и оставшейся открытой двери в квартиру Тобирама чуть не наступил на светловолосого заглядывавшего вовнутрь мальчика. Весь в обносках, на босу ногу по бетону — тот выглядел как самый настоящий оборванец. Он смотрел на него, широко раскрыв глаза, полным восхищения взглядом.

Тоби обошёл мальчишку и, прижимая к себе внучку брата, направился прямо к лестнице.

— Джирайя, пока! — помахала мальчику Цунаде.

* * *

— Часто он пьёт? — взбешённый, спросил Тобирама у сидящей на диване Мито.

Та стыдливо опустила глаза.

— Часто? — рявкнул Тоби и мысленно призвал себя к спокойствию, заметив, как побелели костяшки пальцев Мито. Та сглотнула и кивнула. — Цунаде и Наваки будут жить с тобой.

— Я не имею права при живом отце...

— Пока я жив, внуки моего брата будут воспитываться как должно! — одёрнул её Тоби, а потом не сдержался от раздражённого: — Хотя, учитывая, каких редкостных ничтожеств ты вырастила, сомневаюсь, что ты вообще хоть что-то понимаешь в воспитании детей!

Оскорбление сорвалось в сердцах, и Тоби почти пожалел. Не потому что так не думал, а потому что обижать не хотел.

Но Мито в долгу не осталась, еле слышно, но упрямо прошептав себе под нос:

— Я хотя бы воспитала. Ты убил.

Запустив пятерню во взъерошенные волосы, Тобирама рухнул на диван рядом. Жестокость Мито не достигла цели. Пора, когда он то казнил себя, то гневился на судьбу, прошла, оставив только твёрдую мысль: он поступил бы так ещё раз. Жизнь Мито была важнее, несмотря ни на что. Видимо, не для неё самой. Она предпочла бы погибнуть, но дать жизнь их сыну.

Но то было делом давно ушедших лет, а проблемы настоящего стояли дороже.

— Почему Хаши ничего не сделал? — спросил он глухо.

— А что сделаешь со взрослым мужчиной? — ответила тихо Мито. — Тем более что Хаширама сам был не дурак выпить.

— Брат пил от стресса. Этот дурак… от глупости.

В комнате возникла тишина, но она не напрягала.

— От кьюби бывают проблемы? — в конце спросил Тобирама.

— Нет ничего надёжнее запечатывающих техник Узумаки, — сухо и расплывчато ответила ему Мито и встала с дивана, показывая, что разговор окончен.

О своём собственном самочувствии она не сказала. Тоби проводил хрупкую фигуру Мито взглядом. Память подкинула воспоминание о не менее хрупкой, но отважной Аджисаи Узумаки. Непринуждённость, с которым Мито носила в себе настоящего монстра, поражала. Женщины часто удивляли Тоби.

Мысли вяло вернулись к нерешённым делам государственной важности. На границе продолжались мелкие стычки, лелеемый мир никак не приближался. Из Узушио поступали странные вести: Ашина Узумаки-сама погиб, а место его, несмотря на завещание, занял один из его зятьёв. Клан разделился на три фракции: часть поддерживали официального главу, часть — Аджисаи, а часть и вовсе призывали переселиться в Коноху. Узушио оставалось фронтиром, но сил у них оставалось всё меньше. Тобирама и рад бы был помочь, но и Коноха исчерпывала свои возможности. Потенциал имел свойство кончаться.

Их мир продолжал тлеть.

* * *

Цунаде сидела на мосту, болтая ногами над текущей внизу речкой, и, высунув руки за ограждение, упрямо складывала ярко-красную обёртку из-под шоколадки. Вода внизу плескалась и шуршала, а за спиной ходили люди. Рядом, повторив её позу, молча сидел дедушка Тоби. Наверное, думал о чём-то своём, взрослом, но Цунаде и просто присутствию его была рада — в отличие от дедушки Хаши, дедушка Тоби свободного времени для неё находил меньше. Бабушка говорила, что и не должен, ведь дедушка Тоби был не родным… но Цунаде знала, что дедушка Тоби любил её не меньше, и отвечала взаимностью.

Обёртка не поддавалась.

Нахмурившись, Цунаде запыхтела. Гипертрофированно… гиперторфированно? Гиперторфированно громко. Ну, чтобы дедушка заметил.

Он заметил.

Молча протянул руку.

— Ерунда какая-то получается, — буркнула Цунаде, передавая ему обёртку.

Дедушка Тоби, в отличие от дедушки Хаши, был немногословным, и Цунаде к тому привыкла. Наблюдая за тем, как задумчиво двигаются его пальцы, по-всякому сгибая обёртку и разворачивая заново, она продолжила болтать:

— Бабушка показывала, как складывать, но я забыла. Знаю-знаю, что куноичи должна иметь хорошую память, но почему-то с оригами у меня никак не ладится! Пропади оно пропадом! — последние слова она произнесла чуть тише и залилась краской, застеснявшись впервые использованного ругательства, которое подслушала у бабушки.

Украдкой Цунаде посматривала на дедушку, но реакции не последовало. Бабушка уже бы сделала замечание! Как вдруг заметила, что птичка у дедушки Тоби вышла какой-то совсем уж косой.

— И у тебя не получается, да? — разочарованно протянула Цунаде.

И внезапно дедушка ответил, передавая ей обёртку обратно:

— Попробуй сама ещё раз.

— Да не получится…

— Попробуй.

Бросив на дедушку грозный взгляд, Цунаде развернула бумажку и, не особо надеясь, начала собирать снова. Сгиб к сгибу… Здесь два раза или до этого надо было три сложить?..

Она помнила, с какой лёгкостью птичек собирала бабушка Мито, но сама вечно где-то ошибалась.

— Ну… — буркнула Цунаде, посмотрев на кривую птичку, крылья которой все были в заломах от несчитанных попыток.

— Неплохо, — похвалил её неожиданно дедушка.

Покрутив в руках свидетельство своей косорукости, Цунаде прикусила губу, чтобы по-девчачьи не разрыдаться. Обидно!

— Цуна, посмотри на небо, что ты видишь? — раздался голос дедушки, спокойный и уверенный, как и всегда.

Цунаде подняла глаза на голубое безоблачное небо. Над их головами в небесах летали белые птицы.

Дедушка продолжил:

— Разве они красивы?

Цунаде покачала головой. Птицы как птицы.

— Чтобы летать, нужна сила в крыльях и попутный ветер, а не красота.

А крылья у её птички были. Повертев в руках ярко-красную, блестящую на солнце птичку из шоколадной обёртки, Цунаде размахнулась и запустила её в полёт.