Не всем королькам петь (джен)

...Почти накануне смотрин, которые организовывает валиде-султан для рабынь спустя два года их тщательного обучения, Гульнара будит Айгуль теплой лунной ночью, шепча ей на ухо:

— Милая, драгоценная, ты посторожи, чтобы никто не проснулся, отвлеки, если разлепят свои глазенки проклятые. Я люблю, я любима, я должна с ним увидеться! Непременно сегодня...

— С кем?

— С Израэль-ага, ты его видела: статный, красивый, чернобровый... Тело будто дерево эбеновое...

— Да ведь он евнух!

— Что с того? Ты не понимаешь, чудная, драгоценная, посторожи, если хватятся — придумай что-нибудь, ведь придумаешь? Я ласки хочу, тепла хочу, невмоготу мне больше одной, тоскливо мне среди явств, музыки и шелков.

И Гульнара, крепко поцеловав ее, бесшумно исчезает в темноте. Айгуль же, теперь проснувшись, лежит не шевелясь, рассматривая серый потолок невольньичих покоев. Тепло здесь, мягко спать, а все же — в клетке, но и в клетке хочется любить... Привыкла ли она сама к неволе за долгое время? Привыкла. А горы так и снятся, снятся каждую ночь — далекие, родные горы и журчание ручья. И лицо материно, в морщинах, и добрая улыбка отца. Бабушки Гули уже, наверное, и в живых нет, Аллах к себе забрал, братья и сестры подросли. Минует ли сестер ее участь?...

Валиде-султан в богатом наряде с цветочными узорами впервые предстает перед девушками и знающим цепким взглядом впивается в лицо каждой из них. Ее восточная красота уже начинает постепенно увядать: Айгуль угадывает, что она, скорее всего, грузинка — по царственной горбинке носа и разрезу темных глаз.

Музыканты начинают играть: Айгуль танцует со всеми, старательно и усердно. Не понравишься валиде — на кухню отправишься, а приглянешься — в покои наложниц падишаха. Хоть и нет желания попасть в объятия повелителя, но уж на кухню да в дворницкую отправляться совсем не хочется.

Плавно двигаясь под тягучую мелодию, Айгуль некстати думает, что сама валиде-султан когда-то была наложницей и так же танцевала здесь, перед другими требовательными глазами. Никогда, никогда не знаешь, что уготовила для тебя судьба.

И Айгуль, и Гульнара попадают в гарем султана вместе с двадцатью другими девушками — и обретают новые имена, как еще один символ прощания с прошлым. Теперь евнух и калфа обращаются к ним как к Айше и Гюльнихаль, подобрав похожие женские имена, любимые у османов.

Каждой из наложниц положено ежемесячное жалование и драгоценности, разрешены недолгие прогулки в саду. А раз в неделю они будут танцевать перед султаном, и если кто-то получит заветный платок, то отправится делить ложе с повелителем — высшая честь для женщины. И здесь, среди непосредственных соперниц, Айгуль чувствует себя крайне неуютно. Из-за своего происхождения и внешности она получает вдвое больше косых взглядов, чем рабыни из Греции и Албании, и ей приходится смотреть, чтобы в еду ничего не подсыпали.

Единственной сердечной отрадой Айгуль остаются прогулки в саду, во время которых она наблюдает за птицами и прирученными животными. В садах разгуливают важные павлины и вышагивают розовые фламинго, рычат друг на друга леопарды, львы и рыси, летают разноцветные попугаи и канарейки, обезьянки громко верещат и дерутся за апельсины, трубит в хобот огромный слон.

— Фьюить! — тихонечко напевает Айгуль, заметив среди всех фантастических зверей сердитого, нахохлившегося королька с неизменной желтоватой полосочкой на голове. — Фьюить!

— Фьюить! — вдруг отвечает ей мужской голос по другую сторону вечнозеленой изгороди. — Кого приманиваешь, красавица?

— С корольком разговариваю, о невидимый господин. Прошу его передать послание, если окажется он на моей далекой родине, среди гор и холмов. Там, где бродят лоснящиеся от блеска лошади недалеко от родительской сакли.

— Неужто дворец великого падишаха хуже твоей сакли?

— Нет, господин. Волшебно в саду и покоях чудесного дворца, разве что сердце мое все еще тоскует, хоть и нет мне обратной дороги домой.

Впервые Айгуль видит султана Махмуда вечером в пятницу, когда валиде-султан, отобрав десяток лучших и искусных, по ее мнению, наложниц, торжественно приводит их под очи своего сына. Больше всего Айгуль удивляется тому, что перед ней сидит обычный мужчина — слегка полноватый, с мясистыми руками, украшенными перстнями, с напомаженными волосами, редкой темной бородкой, в расшитом золотом кафтане, — но все же человек, не бог. Как бы ни возвышали его рассказы приближенных, сам Аллах не подарил ему величественного облика. Если бы Айгуль не знала, кто из них султан, Махмуд или стоящий позади него Израэль-ага, она бы указала на Израэля.

— Фьюить! — вдруг произносит султан во время танца и внимательно наблюдает за наложницами.

— Фьюить! — пропевает Айгуль, вздрогнув.

Платок падает возле ее ног.

Разделить ложе падишаха можно только в минуты и мгновения ласк и нежностей, но наложница не имеет права оставаться в постели повелителя после доставленного наслаждения. Айгуль старается помнить обо всем, слушая, как ее сердечко бьется громче, чем эхо шагов отражается от каменных плит пола. Калфа шепчет последние наставления и подталкивает ее внутрь роскошно украшенных покоев, где падишах, сидя на подушках возле столика с явствами, лакомится виноградом.

— Сядь, поговори со мной, дитя. Сколько тебе лет?

— Девятнадцать, повелитель.

— Угощайся, Айше. Попробуй виноград — слаще меда, да без косточек, нежнейший кишмиш. Не обижают ли тебя остальные наложницы или калфа?

Айгуль склоняет голову, робко оторвав розоватую ароматную ягодку.

— Нет, повелитель.

— Расскажи мне про свою саклю, и горы, и край свой родной — я люблю слушать рассказы. Многое о нашем мире я узнаю через уста моих наложниц и не устаю восхищаться, каким разнообразным его создал Аллах.

Айгуль начинает шепотом, но потом, поняв, что султан внимает ее словам с искренним интересом, смелеет, пускается в подробности: и как адыгэ поля возделывают, и каких птиц у них встретить можно, как объезжают лошадей — падишаха особенно увлекает последнее. Довольно хлопнув в ладони, он наконец жестом приказывает Айгуль умолкнуть.

— Довольно на сегодня. Иди ко мне, милое дитя, принеси мне радость.

Айгуль становится так страшно, что дыхание перехватывает, грудь будто сжимает огромными оковами: она не испытывает никаких чувств к этому сытому, осоловевшему от кушаний и разговоров человеку, называемому властелином жизни.

Раздевшись, она делает все в точности так, как ее учили, превозмогает отвращение, унижение и боль, и султан удивительно скоро погружается в мир грез и сновидений, а Айгуль устало сворачивается клубочком на небольшой низкой кровати подле его ложа. За приоткрытым окном шелестит под порывами ветра листва.

Их встречи становятся частыми: почти каждую неделю султан приглашает Айгуль в свои покои. Когда она узнает его ближе, то понимает, что как и любой человек, падишах далек от Аллаха, хотя в гареме все женщины боготворят его и стараются оказаться на его ложе. Он любит поэзию и лунный свет: иногда они выходят вместе в сад, преображенный серебристым светом, и наблюдают за игрой теней. Султан энергичен и деятелен, у него множество идей о том, как улучшить жизнь своих подданных, ему также не чуждо сострадание и милосердие. Он добр и заботлив, хоть иногда и гневается, если его желания не исполняются так, как ему того хочется. Больше всего султан любит порядок, и они с Айгуль даже совершают вечерний намаз вместе.

Султан щедр, он одаривает "свою Айше" подарками: то ей принесут королька в золоченой клетке, то поднесут жемчужное ожерелье, то новый кафтан. Калфа шепчет, что вот-вот Айгуль станет женой повелителя и переберется в чудные покои с огромным балконом, выходящим в сад. Айгуль прислушивается к словам калфы, но не придает им особенного значения: ей и так хорошо, она почти что счастлива и ничего большего не желает. Встреча с Ибрагимом кажется полузабытым, затуманенным волшебным сном. В ее жизни теперь звучит поэзия, она не боится говорить по душам, читать, играть повелителю на уде. Ей только жаль, что королек заперт в клетке — и одним ранним свежим утром она словно "нечаянно" выпускает его на волю. У нее есть все, кроме любви.

Однажды ночью Айгуль резко просыпается от того, что ей становится трудно дышать.

Приоткрыв глаза, кашляя, она с ужасом и непониманием замечает прямо над собой лицо Гульнары. Шею сдавливают безжалостные женские руки, как лапки летучей мыши.

— Ты прости меня, милая, нежная, но иначе нельзя, узнали о моей связи с Израэлем, валиде-султан доложили... Я ведь тоже была в покоях у повелителя, а кто после встречи изменит ему — того казнят, жестоко казнят. Валиде-султан обещала молчать, если я с тобой расправлюсь, да покрывать мою связь, может, и отпустит на волю с Израэлом. Не нравишься ты ей, слишком много ты времени с падишахом наедине проводишь... Боится она твоего влияния, твоей красоты. Прощай, прощай, да вспоминай меня там, в райских кущах.

Айгуль пытается закричать, приподнявшись, но Гюльнара с силой ударяет ее головой об стену и тут же накрывает обитой бархатом подушкой. Легкие разрываются от боли, пальцы судорожно хватают воздух, пахнущий благовониями, а потом все обволакивает тьма.

Когда Гюльнара, дрожа, убирает подушку с лица мертвой подруги, то на мгновение ей кажется, что в остекленевших глазах той отражаются горы.

В саду раздается отчаянный крик ночной птицы.