Дети терминатора и кот Баюн (джен)

Утробы росли в размерах уже 14 месяцев. Кот сидел перед прозрачными камерами, хвост подёргивался от нервного напряжения. В голубоватой жидкости медленно формировались детские тела — пятилеток воспитывать проще, с младенцами не справится. Утроба дышала, отсчитывая мгновения до рождения.

Мира росла первой. Тёмные волосы, серьёзные черты — кот заложил в геном склонность к анализу, к поиску закономерностей. Рядом Егор — светлые кудри, широкие ладони будущего мастера. А Алёна — кроткое лицо, мягкие линии эмпата.

Язык зашит в ДНК напрямую — дети заговорят с первого вздоха. Кот лизнул лапу, силясь вспомнить, почему это неправильно. Но коннектомы специалистов сгорели в атмосфере, выбора не осталось. Он не педагог. Он жалкий обрубок прежнего кота.

Утробы щёлкнули. Жидкость слилась, камеры открылись.

Дети сели, закашлялись, выплёвывая питательный раствор. Роботизированная рука отрезала пуповины, и продезинфицировала ранки. Мира первой осмотрелась по сторонам — взгляд исследователя, жадно впитывающий детали. Егор потянулся к стенке камеры — пощупать, проверить на прочность. Алёна искала глазами кота.

— Ты наш папа? — спросила она.

Кот почувствовал, как что-то сжалось в груди. Он прикинул сотни ответов, но все казались фальшивыми.

— Я ваш друг, — сказал он просто. — Меня зовут кот.

— А почему ты говоришь? — Мира наклонила голову, разглядывая его как интересный экспонат.

— Потому что я не совсем обычный кот.

Егор тем временем выбрался из камеры и принялся исследовать медицинский отсек. Трогал приборы, нажимал кнопки, пытался понять, как всё работает.

— Осторожнее, — мяукнул кот. — Это дорогое оборудование.

— А что будет, если сломается? — Егор не отрывал рук от панели управления.

Кот с минуту размышлял над ответом, обдумывая все возможные последствия.

— Починим, — ответил кот после паузы. И понял — правду сказал.

* * *

Дети учились жить. Мира штудировала учебные программы, загружая данные с жадностью наркомана. Егор разбирал и собирал всё, до чего дотягивались руки — от кофеварки до системы жизнеобеспечения. Алёна часами простаивала у иллюминаторов, разглядывая планету.

Первый выход пришлось прервать. Кот несколько минут изучал показания датчиков, сверял с моделями погоды, и только потом засёк приближение кислотного дождя — показания подскочили за красную черту.

— Внутрь! — зашипел он. — Быстро!

Едкая морось зашипела на стекле гермошлемов, как разъярённая змея, оставляя мутные пятна. На скафандрах дымились капли — фтороводород выжигал защитное покрытие.

— Больно, — пожаловалась семилетняя Алёна, стягивая перчатки. Кислота просочилась через микротрещину, оставив красный след на ладони.

Кот приложил шершавый язык к ожогу. Слизал боль, как делают настоящие коты.

— Планета не хочет нас убить, — объяснил он, пока Мира обрабатывала рану. — Она просто не умеет быть дружелюбной.

В эти дни случилось и забавное происшествие. Вечер. Дети не могли уснуть — красный карлик не знает ночи. Кот пытался рассказать сказку, но каждое слово обдумывал минутами.

"Жили... были..." — десять минут тишины. Мира уже клевала носом. "...три... медведя..."

Егор фыркнул: "Да ты как кот Баюн! Помнишь, в книжке? Усыпляет насмерть своими сказками!"

Кот медленно моргал, обрабатывая информацию. В базе данных всплывала справка: Баюн — мифический кот-людоед, чей голос убаюкивает путников. Сидит на железном столбе.

"Я не ем людей, — начал оправдываться кот после долгой паузы."

Алёна обняла его за туловище: "Зато усыпляешь получше любого Баюна. И это хорошо!"

С тех пор дети звали его Баюном. Кот принял имя — правда, через месяц раздумий.

В небе плясали плазмоиды — огненные змеи длиной в километры. Красивые и опасные. При их приближении корабельные компьютеры начинали глючить, экраны мигали, системы перезагружались, словно мозги после сотрясения. Небо трещало от вспышек, как перегруженный динамик. А Баюн тупел ещё больше.

Под землёй текли потоки — не вода, а что-то иное. Жидкие капли сливались и расходились, переговариваясь на языке химических сигналов. Кот часами наблюдал за ними через внешние камеры, а потом ещё долго обдумывал увиденное, пытаясь понять закономерность.

— Это живое? — спросила десятилетняя Алёна, тыча пальцем в экран.

На мониторе две капли слились в одну, потом разделились на три.

— Не знаю, — кот долго размышлял над ответом. — Они общаются, обмениваются веществами. Но не размножаются по-настоящему. Докинз сказал бы — не жизнь.

— А кто такой Докинз?

— Учёный с Земли. Считал, что самое важное — репликаторы. Что проблема жизни, и того, что является живым, переоценено. Самое важное — способность копировать информацию. Гены, которые себя воспроизводят — пример репликаторов. Вирусы не имеют своего обмена веществ, но репликаторы. Докинз считал, что принадлежность к репликаторам важнее, чем жизнь.

Мира подняла голову от планшета:

— А если они копируют что-то другое? Не гены, а... идеи?

Баюн посмотрел на неё внимательно. Девочка размышляла основательнее многих взрослых.

Двенадцатилетний Егор возился в мастерской, собирая из обломков корабельной обшивки что-то полезное. Его руки уже знали металл лучше, чем компьютерные программы кота, когда он пытался управлять ЧПУ-станками.

— Смотри, — он показал самодельный инструмент. — Если проводить им вдоль парафинового льда, можно резать как масло.

Алёна приручила жидкие кластеры. Добавляла в их потоки разные реактивы, наблюдала за реакциями. Те отвечали изменением цвета, формы, направления движения.

— Они учатся, — сказала она в четырнадцать лет, показывая коту пробирку с переливающейся жидкостью. — Помнят, что я им давала вчера. И производят то, что нужно мне сегодня.

Баюн мурлыкал, глядя на детей. Они росли не по учебникам — по законам этого странного мира. Мира перестала бояться ошибок, поняв — здесь нет правильных ответов, есть только попытки. Егор научился чувствовать материалы, предугадывать их поведение в нестандартных условиях. Алёна разговаривала с планетой на языке химии.

Они становились собой. Людьми этого мира.