Иногда они появляются (джен)

В первое мгновение Дервера сжалась и чуть побледнела… а затем вспыхнула румянцем.

— Нет... я руки лечила... Посмотрите сами! Только вам придется отпустить меня, — на всякий случай Дервера положила на стол свободную руку. И добавила:

— Иллюзией я не владею.

— Показывайте, — Фарвил медленно разжал пальцы.

Но отодвигаться не стал, готовый в любое мгновение вновь перехватить руку Дерверы, чтобы не дать завершить заклинание, если она все же надумает атаковать. И церемониться в этом случае он не собирался.

В комнате было уже темновато, поэтому Фарвил, не отрывая настороженного взгляда от девчонки, нащупал чудом не свалившийся от его рывка подсвечник. Правда, чтобы зажечь заклинанием свечу, пришлось все же отодвинуться и на пару мгновений отвлечься...

Руки Дервера по-прежнему кротко держала на столешнице, и при свете свечи разница была видна невооруженным глазом. Левая выглядела вполне нормально, разве что ногти были слишком уж коротко острижены. Но правая... Фарвил не удержался. Снова взяв руку Дерверы — на сей раз, правда, без грубости — он поднес её ближе к свету, чтобы убедиться, что ему не чудится: кожа на кончиках пальцев возле опять же слишком коротких ногтей была покрыта множеством мелких неправильной формы ранок — как подживших, так и совсем свежих, с едва запекшейся кровью...

Что ж, неудивительно, что девчонка не утерпела, решив подлечиться — вероятно, ранки были довольно болезненны.

— Откуда это? — отпуская руку Дерверы, спросил Фарвил.

— Съела, — призналась Дервера, снова зарумянившись и опустив глаза. — Со мной бывает, от волнения... я просто не хотела, чтобы вы это видели, — однако руки она все так же держала на виду. — Я правда не думала, что это будет выглядеть как-то... будто я вас заколдовать хочу. Простите.

Съела? Глаза Фарвила помимо воли округлились, но он почти сразу справился с изумлением и чуть сердито заметил:

— А что я, по-вашему, должен был подумать? Вы прячете руки под столом и что-то колдуете... И да, залечите их уже, ради Восьми, если они вас так беспокоят! — ворчливо добавил он.

Дервера пожала плечами, накладывая исцеляющее на вторую руку.

Фарвил с любопытством — и все же не до конца утихшей настороженностью — наблюдал, как легкое сияние на несколько мгновений обволокло кончики пальцев Дерверы и впиталось в кожу, не оставив и следа от множества покрывавших её ранок. Зрелище было почти мимолетным, но от того не менее завораживающим.

— Простите, больше не буду... — она снова подняла взгляд. — А вы, кроме Разрушения, чем владеете?

— Я и Разрушением не владею, — негромко рассмеявшись, признался он. — Сказать по правде, это заклинание, — задув свечу, он тут же зажег её снова, сам не зная, зачем это делает, — единственное, которое я научился применять. И то исключительно из практических соображений — чтобы обходиться без огнива...

Он ненадолго замолчал.

— А так, признаться, возможность стать магом меня никогда не привлекала. Мое оружие — меч...

— А я уж думала, вдруг я про вас чего-то не знаю, а вы на самом деле пол-Синода можете по стенке размазать, — рассмеялась Дервера, вольнее устраиваясь на стуле. — Хотя я вообще о вас знаю очень немного — только то, что можно прочесть или услышать в городе... и даже вижу вас впервые.

— Уметь размазать по стенке пол-Синода было бы неплохо, — Фарвил тоже рассмеялся. — Но увы... чего нет, того нет.

Он подавил желание спросить у Дерверы, что она про него слышала. Возможно, позже... когда за спиной Дерверы не будет маячить проклятый "ипподром"... пересказ этих сплетен он определенно не хотел бы сейчас услышать. От собственной дочери — точно.

— Мать запрещала мне на выстрел приближаться к замку — боялась, что слухи пойдут и у нее будут неприятности, — Дервера неопределенно повела плечами. — Или просто слухи пойдут, тоже ничего хорошего...

Фарвил кивнул:

— Могу её понять. Портрет Ллатасы Индарис, моей матери, имели возможность видеть очень многие. А вы на неё удивительно похожи, — как и он сам, особенно прежде, когда был в том же возрасте, что и Дервера сейчас. — Так что слухи наверняка бы возникли... — Фарвил не стал продолжать — он по-прежнему не знал, как бы отреагировал тогда, узнай он, что у него есть еще один ребенок.

Хотя мог предположить, что и тогда дражайший братец не слез бы с него с живого, требуя признать свою кровь. Но для Лленси Фарам это наверняка обернулось бы неприятностями, большими или меньшими. Ей повезло, что в последние два дня она не попадалась Фарвилу на глаза — все же он был на неё несколько зол... Но понять её он мог.

— И я предполагаю, что свой запрет ваша мать объяснила как раз нашим родством. Но мне теперь интересно — когда это случилось. И как вы вообще пришли к мысли... — он неопределенно повел рукой, — написать мне.

— Лет в восемь, — призналась Дервера. — До того я знала, конечно, что у меня есть отец, но как-то не задумывалась о том, кто он и где живет; думала, что так и надо и что мне еще повезло. Знала я ребят, у которых отцы каждый фредас напивались в грязь и лезли драться, и это было гораздо хуже. И вообще, мне было важнее выучить уроки и скорее бежать на улицу. Тогда еще жив был мутсэра Равелот — старый хозяин "Сияния", бабушка была у него служанкой много лет, и он в память о ней о нас заботился — и он не выносил шума, а тетка была у Равелота подмастерьем и все время училась или помогала ему, ей тоже было не очень-то до меня. Так что у нас было правило: либо я веду себя тихо и не мешаю им работать, либо иду гулять и делаю, что хочу. Но уроки делать все равно приходилось, потому что спрашивали, — она улыбнулась, прикрыв глаза. — А потом... ну, знаете, вообще-то дети слуг и стражников нередко бывали в замке: на кухне помогали, на конюшне, да мало ли где. Мне тоже хотелось, интересно же хоть раз взглянуть на замок изнутри. И вообще — почему нельзя-то, что там такого?! В общем, было мне восемь лет, когда мать объяснила, почему нельзя...

Дервера ненадолго замолчала, прежде чем заговорить вновь:

— Вы видели когда-нибудь северное сияние? В ночном небе как будто кто-то разбросал светящиеся разноцветные ленты, и снег тоже кажется разноцветным, все такое красивое... Вы для меня были как северное сияние — весь мир сразу стал другим, волшебным... И я даже радовалась, что вы обо мне не знаете: просто девчонка — это неинтересно, а когда я вырасту и совершу что-нибудь эдакое, по-настоящему героическое — это будет совсем другой разговор. Я, правда, не знала, что именно совершить, но точно знала, что должна. Потом умер Равелот, оставив тетке свою лавку — других наследников у него не было, — у Савери совсем не осталось на меня времени, и я развлекала себя сама... Тут-то и выяснилось, как мне повезло: во-первых, история оказалась совсем даже не скучной штукой, как я думала поначалу, а во-вторых, я не бывала в замке, зато выучила все сражения, в которых участвовал Чейдинхол с Третьей Эры, и со мной было интересно. Потом оказалось, что у меня есть способности к магии, и я была не против учиться, только не хотела в Синод. Моим учителем стал бывший Дозорный... — с какой-то даже нежностью призналась она. — Он был очень хорошим учителем, и мы много разговаривали о его службе, об ордене... и как-то так получилось, что никем другим я себя не представляла. Что из этого вышло, вы видите сами.

Она замолчала ненадолго, переводя дыхание, и взглянула на Фарвила — уже не мечтательно, как только что, но серьезно и немного устало:

— А почему я вам написала сейчас — только не смейтесь — я очень хотела увидеть вас на турнире и не увидела... и подумала, что больше не смогу откладывать. Вот и все.

Откровенность Дерверы, рассказывавшей о своём детстве, казалась Фарвилу чем-то немыслимым. Невероятным. Для него такая открытость была непривычна и удивительна, но Фарвил за этот вечер уже успел неоднократно убедиться в искренности девочки, поистине безграничной, судя по тому, как доверчиво и бестрепетно она раскрывала перед ним свою душу. Конечно, у неё наверняка были и какие-то тайны, да и рассказ не изобиловал особыми подробностями, но... эта искренность — в словах, во взгляде, в движениях тела... Она обескураживала. Обезоруживала. И будила что-то непонятное пока внутри...

Сравнение же с северным сиянием и вовсе заставляло ощутить целую гамму уже давно забытых чувств и эмоций: хотелось одновременно расправить плечи и горделиво приосаниться... и одновременно пристыженно опустить взгляд — не заслужил... Некстати — или, наоборот, вовремя? — проснувшаяся совесть, давно и, казалось бы, надёжно усыплённая, не позволяла ему принять признание Дерверы, как нечто само собой разумеющееся. В памяти мгновенно пронеслись воспоминания о сделанных в прошлом ошибках, проступках и принятых решениях — неверных, несправедливых, а порой и откровенно бесчестных. Какие-то были совершены из глупости, какие-то из гордыни и эгоизма... Были, конечно, и те, что совершались по необходимости, но от этого они не становились менее мерзкими.

Но девочка-то всего этого не знала...

Внутренний голос цинично шептал, что таким простодушием нельзя не воспользоваться, что ни в коем случае не стоит ни открываться в ответ, ни подпускать девчонку к себе, ведь были уже в его прошлом случаи, были... неужто он забыл, чем ему обернулось его доверие? Но Фарвил решительно его заткнул. Он прекрасно помнил, как его предавали прежде, и чем это заканчивалось для него... и для предателей. Приведёт ли нынешнее знакомство с дочерью ещё к одному предательству или нет — покажет время. А сегодня... сегодня Фарвил намерен был быть честным. Даже если так неожиданно возникшая в его жизни дочь в нем разочаруется. Потому что её искренность заслуживала такой же искренности в ответ.

Было жаль разрушать совершенный образ, видимо, сложившийся в сознании Дерверы — что писалось о нем в исторических хрониках, Фарвил прекрасно знал — но сделать это было необходимо. Иное было бы нечестным.

Поэтому он вздохнул, собираясь с мыслями, и заговорил:

— Боюсь, у вас сложилось неверное впечатление обо мне, сэра Фарам. Исторические хроники — не самый достоверный источник, когда речь идёт о тех, кто облечён властью. Хронисты склонны приукрашивать достоинства владетеля земель, в которых сами живут — вдруг графу или, скажем, ярлу, не понравится то, что о нем написано для потомков? Можно же и с головой расстаться... А даже самый лучший и справедливый правитель обязан быть хоть немного мерзавцем, чтобы иметь силы принимать сложные решения при необходимости. Решения, от которых может пострадать кто-то невиновный. Потому что в противном случае пострадавших будет больше. Я не идеален, девочка, — он поневоле грустно улыбнулся — не столько сидящей напротив Дервере, сколько своим мыслям. — Я не добр, не всегда справедлив. Я, в конце концов, иногда так же напиваюсь в грязь, как отцы ваших друзей детства... разве что драться не лезу.

О том, что он делает, будучи вдребезги пьяным, Фарвил уточнять не стал — результат одной из таких пьянок как раз сидел перед ним, но просвещать Дерверу об этом он постыдился. Хотя и сомневался, что мать не поведала ей об обстоятельствах её зачатия. Не в восемь лет, конечно же, но...

— Я не идеален, — повторил он. — И чем скорее ты это поймёшь, девочка, тем будет лучше. Для тебя же самой.

— Я понимаю, — кивнула Дервера. И уточнила: — Понимаю, что вы не идеальны, так ведь я не за идеалом сюда пришла. Отчасти хроники говорят правду — вы назначили встречу и пришли, хотя могли отказать сразу же, и вы умеете оценить чужую доблесть, что много говорит о вас самом, — но в остальном... никто не без греха, согласны?

Она слегка нахмурилась, словно вспомнив что-то неприятное, моргнула и вновь посмотрела на Фарвила — без вызова, спокойно и серьезно:

— Если бы я не хотела познакомиться с вами — таким, какой вы есть — я бы и писать вам не стала.

И, накрыв его руку своей, чуть сжала пальцы.

От этого прикосновения Фарвил вздрогнул... но руку не убрал. Уже давно к нему никто не решался прикоснуться... вот так. Не считая Ильвера и любовниц. Но брат предпочёл бы сжать плечо или хлопнуть по нему же, а любовницы... их прикосновения были совсем другими. И наполнены были совершенно иным смыслом. И уж чего совершенно точно Фарвил не ощущал в прикосновениях женщин в последние три с половиной десятка лет, после смерти жены — это той великолепной прямоты, той искренности, которая сейчас была вложена в этот простой жест. И эта прямота, не осквернённая никаким низменным или корыстным подтекстом, придавала ощущению девичьих пальцев на коже особенную остроту.

Поэтому Фарвил осторожно, чтобы не спугнуть, накрыл руку Дерверы своей и тоже легонько сжал в ответ. После чего не без сожаления убрал руки со стола и выпрямился. Покосился на окно, за которым уже сгустились сумерки, кажущиеся ещё гуще из-за света горящей свечи.

— Уже довольно поздно, — проговорил он, вставая. — И мы оба, пожалуй, получили некоторую пищу для размышлений. Предлагаю на этом пока прерваться — до следующей встречи. Сообщите, когда будете к ней готовы, я, — Фарвил вдруг усмехнулся, вспомнив слова Дерверы, — распоряжусь, чтобы ваши письма приносили мне незамедлительно.

Он подошёл к двери и обернулся. Нахмурился, снова обратив внимание на сумерки за окном. Перевёл взгляд на Дерверу...

— И ещё... Я не сомневаюсь, что Дозорные способны за себя постоять. Но мне будет спокойнее, если вас проводят. Не обязательно до порога, — уточнил он, предвидя возможные возражения, — Но так, чтобы сопровождающий мог убедиться, что вы благополучно добрались до дома.

И не дожидаясь, пока девочка начнёт протестовать, кивком попрощался и вышел из комнаты.

Внизу его уже поджидали — двое телохранителей сидели за столом в углу, поглядывая на лестницу. Старший служил Индарисам еще со времен Великой Войны и дослужился до чина помощника капитана стражи — вернее, числился таковым и получал соответствующее жалованье. Второго Фарвил тоже знал и успел увидеть в деле — Ирер Сарен, спокойный, не болтливый парень, сопровождал его уже не в первый раз. Последний, заметив графа, с некоторым сожалением отставил тарелку с несколькими недоеденными полосками вяленого мяса и поднялся. Вместе с ним поднялся и его старший товарищ, отодвинув нетронутую кружку с дешевым вином и оставив рядом с ней несколько монет. Сам Фарвил подошёл к стойке и, наклонившись к трактирщику, тихо проговорил:

— Если девочкой кто-то будет интересоваться — немедленно сообщай.

Тот кивнул, глядя как-то странно. Фарвил помедлил... и добавил:

— И не болтай. Иначе узнаю — своими руками придушу, — процедил он.

— Да что я, без понятия, что ли, совсем? — с наигранной обидой проворчал трактирщик — угроза его явно не испугала.

Но к сведению он сказанное принял, а большего от него и не требовалось.

Снаружи был самый воровской час — когда все вроде бы хорошо видно... и при этом ни скампа не разглядеть. Вроде и темно, но и светильники зажигать рано...

Фарвил шагнул к своим сопровождающим. Бросил в ответ на вопросительные взгляды:

— Ждем. Сейчас должна выйти девоч... девушка, — он назвал имя Дерверы и коротко описал её внешность: невысокий рост, худощавое сложение, черные волосы, заплетенные в косу, одета в простые штаны и рубашку. — Твоя задача, — посмотрел он на Сарена, — проводить её до дома. Или куда она скажет. Главное, убедись, что она благополучно вошла внутрь. После этого можешь возвращаться.

Тот заметно удивился: прежде графа подобное никогда не заботило, а потому приказов таких он не отдавал. Но кивнул, проигнорировав недовольное сопение напарника-телохранителя, и вернулся ближе ко входу. Фарвил же, вздохнув — было у него желание подождать ещё, чтобы убедиться, что его приказ исполняется — двинулся прочь. Нужно было возвращаться в замок…