Лучше поздно, чем никогда (гет)

Вопреки расхожему мнению, детям в поместье Малфоев было раздолье. Даже отец рассказывает о своем детстве, проведенном здесь (до Хогвартса), как о каком-то потерянном рае. Наверное, поэтому он постарался и меня растить так же. Как и он, я до Хогвартса не ходил в школу — нам, то есть мне, моим двоюродным сестрам Александрии и Вероне (Алекс и Ви), дочерям дяди Блейза и тети Дафны, дочкам тети Панси — Блер и Джоанне, и сыну господина Нотта — Сиднею, наняли частного педагога. Нашим учителем был высокий, худой волшебник со вздернутым носом и плотно сжатыми губами, придававшими ему вид человека, только что понюхавшего что-то ужасно вонючее. Мы всегда смеялись, говоря, что это было его верхней губой, но дядя Блейз сказал, что просто бедный волшебник не привык к чистому запаху нашего безобразного богатства. Он был шотландцем. Как выяснилось, его жена работала в ночную смену в больнице Святого Мунго, и поэтому он должен был каждый раз торопиться домой, чтобы присматривать за «своей крохой», как он называл сына. Это означало, что мы могли каждый день проводить за игрой в квиддич, плавать в озере за нашим домом, слушая, как поют русалки и пытаясь их поймать. По вечерам мы собирались на ужин в одном из домов (только не в нашем — отец категорически отказывался заходить в нашу столовую и гостиную по причинам, в то время мне неизвестным). Когда мама возражала, он шел на компромисс и устраивал ужин в саду при лунном свете. Такие ужины завершались для детей «охотой на мусор»* в лабиринте из живой изгороди, где победитель получал новую метлу, новую мантию, новое все, что угодно, в то время, как взрослые хмелели и пытались этого не показывать. Иногда мы устраивали игру в убийство. Дядя Блейз, отец и тетя Панси поощряли такого рода развлечения, утверждая, что это будет для нас, будущих слизеринцев, хорошей практикой. Это закалит нас. Мама обычно хмурилась, но всегда в конце незаметно похлопывала меня по спине, если мне выпадала роль убийцы, и никто об этом не догадывался.

Когда наши уроки проходили в доме господина Нотта, мы прокрадывались в лес и старались отыскать фестралов, которые, как нам было известно, его населяли. Мы неделю не могли найти проклятое существо, и когда я пожаловался на это отцу, он скривил губы и взглянул на меня со смесью жалости, недоумения и легкой горечи. Потом он постарался изменить выражение лица, чтобы отвращение не настолько бросалось в глаза, и наклонился ко мне так близко, что я увидел жесткость в его серых глазах.

— Не старайся так быстро повзрослеть, Скорпиус, и никогда не желай увидеть смерть.

Когда мы в следующий раз проводили урок в доме господина Нотта, то наткнулись на магический забор, не позволявший нам войти в лес. Мы могли лишь видеть изображение леса, для нас недоступного, но когда я стоял у самого забора — клянусь, я почувствовал холодное дыхание на своем лице. Одна из моих кузин — я, честно, не помню, кто именно — начала поддразнивать меня, говоря, что это было дыхание Смерти. Ночи напролет после этого меня мучили кошмары, в которых Смертью на самом деле был мой отец. Я просыпался с криками, и мать с отцом прибегали ко мне в спальню с палочками наготове, чтобы уничтожить предполагаемых злодеев. Я не хотел, чтобы отец узнал о моих снах, боясь, что он накричит на меня за то, что я слабый и глупый, поэтому я всегда шепотом просил маму, чтобы он ушел, и потом рассказывал ей о причине своих криков. Это его задевало и ставило в тупик, но он каждый раз молча уходил, чем успокаивал и одновременно разочаровывал меня. Я понятия не имею, рассказывала ли мама ему о причинах моих кошмаров, но он всегда был особенно добр ко мне после этих эпизодов.

Когда я рос, я никогда не встречался ни с Розой, ни с Алом, ни с кем бы то ни было другим из клана Поттеров и Уизли. Отец общался только с маленькой группой своих чистокровных друзей, на своей или их территории, и кроме них — почти ни с кем во всей Великобритании. Я никогда не слышал, чтобы имя миссис Уизли, господина Уизли или Гарри Поттера слетало с уст родителей — даже тогда, когда миссис Уизли, мама Розы, попала на первые полосы газет и заставила Визенгамот ввести закон об оплате труда домашних эльфов.

Я очень хорошо помню День Освобождения Домашних Эльфов. Это случилось около двух лет назад, в начале августа, и мы гостили у бабушки на ее вилле в Антибе, на юге Франции. Отец читал газету за завтраком, мама сидела на балконе (достаточно близко, чтобы он мог за ней присматривать) и не мигая смотрела на бесконечный голубой морской пейзаж. Важно отметить то, что это происходило именно за столом, потому что впервые отец читал газету при мне. Раньше он всегда это делал в своей комнате. Если он был занят, то велел домашним эльфам отнести газеты в его комнату. Я никогда не видел газету до того, как он успевал ее просмотреть. В то время я думал, что он просто очень хотел быть в курсе событий. Я и представить себе не мог, что он тщательно просматривал газеты до меня, чтобы убрать из них любое упоминание о себе и своем темном прошлом. Но в то время я был ребенком, и газеты меня совершенно не интересовали. Для меня они были ничем иным, как белыми промежутками, втиснутыми между черными линиями, изредка перемежающимися фотографиями какого-нибудь волшебника, заснятого с самым неудачным выражением лица. Как бы там ни было, в тот день отец сидел за столом с бабушкой и со мной, когда бабушка повернулась к нему и сказала:

— Было время, когда не существовало ни смешивания, ни этих глупостей об освобождении домашних эльфов. Скоро они будут сидеть со мной за одним столом и попивать мой чай. Времена и вправду изменились, не правда ли, Драко, дорогой?

— Ты права, мама, — ответил отец, не поднимая взгляд от газеты. Я до сих пор не знаю, слышал ли он тогда ее вообще. Судя по его рассеянному ответу, он мог бы согласиться на отсечение собственной головы — так он заинтересовался чтением статьи, которая восхваляла миссис Уизли, неестественно обнимающую какого-то домашнего эльфа. Эльф должен бы, по замыслу, изображать, что по гроб жизни ей обязан, а на самом деле выглядел так, словно мечтал повеситься от стыда. Я хотел спросить отца, слышал ли он, что сказала бабушка, но тут вошли дядя Блейз с тетей Дафной и девочками, и мы почти сразу очутились на яхте, где отец наколдовал пузыри нам на головы, чтобы мы могли понырять и поиграть под водой в игру «поймай в море», наловив себе предстоящий ужин. Мама не двинулась с балкона.

Как видите, весь круг моего общения в детстве состоял из девочек. Когда я родился, взрослые, наверное, вздохнули с облегчением, потому что стали уже опасаться, что больше некому будет продолжать род чистокровных волшебников в Англии. Две основные мужские фигуры в моей жизни — это отец и дядя Блейз, его свояк. Господин Нотт часто бывает в разъездах и работает допоздна (он подчиненный отца), поэтому я редко его вижу. Жену его я вижу чаще. Тетя Панси благополучно развелась. Она вышла замуж за какого-то до омерзения богатого иностранца, и теперь тратит его алименты. У нее с мамой были странные, натянутые отношения, включающие в себя улыбки и едкие, едва замаскированные под шутку, оскорбления в адрес друг друга. Отец и дядя Блейз получали от этого огромное удовольствие.

Мама была необыкновенно тихой ведьмой. Она очень редко повышала голос, и тон ее перепалок с тетей Панси никогда не превышал обычной нейтральной частоты. Она была хладнокровной. Но однажды я увидел, как она потеряла самообладание. Мне только что исполнилось девять лет, и мы с мамой и тетей Панси отправились на Диагонову аллею. Тетя Панси обещала купить мне что-то экстравагантное, а мама, конечно же, не пожелала, чтобы бывшая девушка моего отца ее превзошла, поэтому мы вошли в салон Мадам Малкин и медленно, но верно раздули счет до немыслимых размеров, потому что обе изо всех сил старались перещеголять друг друга в выборе подарка. Я устал и закатил глаза. Все утро я притворялся, что мне все равно, но когда услышал, о чем мама говорила Мадам Малкин, я решил уйти. Она хотела окунуть мою мантию в золото и обшить ее красными бриллиантами! Ужас какой — неужели она не понимала, что к тому моменту, как они закончат меня наряжать, я буду напоминать Гриффиндорский меч? Прерывать их было бессмысленно — они с головой погрузились в обсуждение. Похоже, даже Мадам Малкин их не слушала и не подливала масла в огонь, как обычно это делали отец с дядей Блейзом, чтобы увидеть, как далеко обе дамы могли зайти в своих чудачествах. Вместо этого, она нервно смотрела на дверь, взгляд перебегал с мамы на тетю Панси и обратно на дверь, как будто она опасалась прихода какого-то клиента.

Я вышел из магазина и бесцельно побрел по улице, и мог поклясться, что люди глазели на меня чересчур пристально. И смотрели они не так, как обычно — с любопытством или завистью к цвету моих волос. На этот раз мои волосы привлекали именно ненавистные взгляды, вместо просто пристальных. Я чувствовал себя странно, словно шел сквозь дым. Тогда я не осознавал того, что видел ауру этого места — политическую атмосферу, накаленную и темную, как перед грозой (не помню, кто дал такое сравнение — отец или тетя). Но мне было только девять лет. Меня совершенно не волновал политический климат. Я прошел мимо огромного банка Гринготтс, через секунду поняв, что тут я еще ни разу в жизни не был, и даже не знал, что за банком что-то расположено. Охранник-гоблин развернул меня, и, спеша как можно быстрее убежать от страшного, низенького, носатого существа, я оказался в незнакомом переулке. Что-то темное происходило там. Казалось, что переулок всегда находился в тени, хотя там было ужасно жарко. Меня пробил странный озноб. Я был слишком мал, чтобы понять: недавно тут практиковали черную магию.

Переулок представлял собой ровный участок земли, в отличие от Диагоновой аллеи, не вымощенной белым камнем, а покрытой неровным асфальтом. Асфальт от влажной августовской жары размяк, и весь переулок пестрел колдобинами. Это я тогда думал, что от жары — на самом деле это были следы, оставленные Второй магической войной. Саму Диагонову аллею залатали, но никого не волновали маленькие переулки, отходящие от нее. Запах, вернее, зловоние, как от внутренностей рыбы или гнилого картофеля, ударило мне в нос. Чем же это пахло? Вмятины на земле были заполнены грязной водой, и я предположил, что под переулком или где-то очень близко от него находилось болото. Я нечаянно вступил в одну из таких грязных луж, и отвращение переполнило меня. Я вытянул ногу из илистой массы, и что-то метнулось за ней. Я отшатнулся. Это была змея. Конечно же! Я сразу должен был узнать этот запах. Я только что вступил в змеиное гнездо.

Она изготовилась для броска, брызнув мне в лицо противной сероватой грязью. Я был в ужасе. Я так испугался, что чуть было не потерял сознание. Я был не только напуган, но и пребывал в шоке от того, что все это происходило в центре Лондона, а не где-то вдали от цивилизации, в диком густом лесу. Извиваясь, тварь отделилась от остальных скользких черных змей и двинулась на меня со злобным намерением. Меня парализовало от отвращения. Я стоял, шатаясь (во всяком случае, так это тогда ощущалось, хотя, я больше чем уверен, что вовсе не двигался, скованный страхом), и змея набросилась на меня.

— Ну же, Мерлин тебя побери, — смутно услышал я, как кто-то выругался, и тут промелькнула вспышка, а за ней еще одна — и в тот момент, когда змея взлетела вверх, хлестнув меня по лицу своим крепким хвостом, она загорелась зеленым светом и упала замертво на землю. Остальные змеи сразу же осознали свое поражение и вернулись в свою вонючую водяную нору. Я поднял глаза и увидел господина Борджина, смотрящего на меня. Получается, я находился в конце переулка, за лавкой Борджина и Беркса. Теперь все было понятно.

— Юный Малфой, уходи отсюда, — я уставился на него, все еще пребывая в шоке, — ну, чего уставился? Я сказал, убирайся. Пошел вон!

Он не должен был повторять мне это в третий раз. Я развернулся и побежал из переулка так быстро, что, наверняка, оставил за собой свою тень. Странная была встреча. Мне уже доводилось видеть господина Борджина раньше. Его нельзя было назвать особенно дружелюбным, но он никогда не был таким грубым. Я перестал об этом думать. К тому времени я вернулся на Диагонову аллею и увидел толпу людей, собравшуюся у салона Мадам Малкин. Несколько любопытных зевак удобно расположились на безопасном расстоянии через дорогу. В центре собравшихся стояли мама, тетя Панси и Мадам Малкин. Мама бешено озиралась и звала меня. Тетя Панси стояла, фактически прикрывая собой маму.

Я побежал к ним, стараясь пробраться сквозь толпу. Фасад салона Мадам Малкин был заляпан какой-то черной грязью, очень похожей на ту, что сейчас прилипла к моему правому ботинку и левой щеке. Я обратил внимание на это совпадение и яростно попытался стереть возможно инкриминирующие меня улики (я был Малфоем — я родился со знанием того, что означало выражение «инкриминирующие улики»). Однако я был не единственным, кто заметил, что я выгляжу подозрительно, потому что кто-то закричал:

— Вот и виновник!

— Скорпиус! — звала мама.

— Мама!

— Не говорите глупостей! На нем те же следы, что и на стене магазина — он явно пострадавший, также как и мы. Это же маленький невинный ребенок, которого вы, варвары, проклинаете в своей ненависти, — сказала она моему обвинителю. Лицо ее было красным от гнева. Я никогда ее такой не видел.

— Ненависти? Это вы, чистокровные, всех ненавидите. Министерство должно было сжечь всех чистокровных. И их жен, — проорал человек в надвинутом на глаза капюшоне. Он был явно не из числа любопытных зевак. Он был подстрекателем.

— Люциус Малфой должен быть следующим, после Кэрроу, которых сегодня Поцеловали.

— Скорпиус!

— Я иду, мама! — крикнул я. Толпа меня теснила. Я видел маму: одна рука прикрывает растущий живот. Я видел, как ноздри у тети Панси раздуваются, палочка наготове.

— Она называет нас варварами. Сама вышла замуж за варвара, прячущего свою личину за статусом и деньгами, — продолжал мужчина в капюшоне.

— Вам здесь не рады, — кто-то прокаркал в поддержку.

— Скорпиус!

— Возвращайся домой к своему пидору-мужу, Пожирателю Смерти. Его должны были сжечь, да и тебя тоже!

Звук ломающихся хрящей, раздавшийся, когда я врезал этому волшебнику по носу, навсегда останется в моей памяти; как будто разбили стекло, спрятанное в подушках. Мама схватила меня за руку и притянула к себе, в то время как тетя Панси схватила за руку ее. Через секунду мы аппарировали в поместье Малфоев.

В тот день я впервые увидел Гарри Поттера. Я не знал, кто он такой — думал, что кто-то не сильно важный. Я, естественно, ошибался. Домашние эльфы вели себя так, словно сам Мерлин навестил поместье. Как только я его увидел, отец с матерью отправили меня в мою комнату. Позже, после ужина, отец ко мне пришел. Он усадил меня на кровать, а себе наколдовал стул с прямой спинкой, который установил прямо напротив меня.

— Сын, мы с твоей матерью не дураки, поэтому наш сын тоже не может быть идиотом. Похоже, твое сердце таит немного злобы — но это хорошо, потому что иначе твои предки перевернулись бы в гробу: иметь одновременно и добросердечного, и умственно отсталого потомка явно выше их сил, — я взглянул на глядящие на меня и мрачно кивающие головами портреты деда Сигнуса и бабки Друэллы. Отец тоже глянул на них, наградив особым, патентованным взглядом Драко Малфоя, что заставило их, шипя и ругаясь, перейти в свои другие портреты.

Так он проявлял свою доброту, и отличить ее от суровости было практически невозможно. Я знал, что сказанная им фраза звучала оскорбительно, но при этом понимал, что он искренне прилагал усилие вести себя как можно мягче.

— Почему ты это сделал?

— Он сказал что-то очень грубое о вас двоих, сэр.

— Что он сказал?

— Он назвал тебя Поджигателем Сердца.

— Что, прости?

Клянусь Мерлином, на тот момент я был уверен, что отца назвали Поджигателем Сердца, а не Пожирателем Смерти. Да, я знаю, что выражение, услышанное мною, не имело никакого смысла, но я слышал то, что слышал. Разумеется, теперь-то я знаю, что тот человек сказал нечто совсем иное.

— У него был непонятный акцент. Я думаю, он был кокни. Я не знаю, что означает Поджигатель Сердца — может быть, это какое-то простонародное оскорбление, — я был в замешательстве. Отец слегка улыбнулся. Он сделал глубокий вдох и успокоился.

— Ты ударил его по лицу за то, что он назвал меня «Поджигателем Сердца»? Что еще он сказал? Я хочу знать все, что ты слышал. Что он сказал?

— Я не знаю, — он красноречиво приподнял бровь, давая понять, что знает о моем вранье. И тут я вспомнил.

— Он сказал, что мама должна вернуться домой к своему пидору-мужу, Поджигателю Сердца, и что вас обоих должны были сжечь на костре.

— Понятно. Ты знаешь, почему он это сказал?

— Нет. Я лишь знаю, что мне это не понравилось. Он не должен был так тебя называть. Он не должен был называть тебя пидором. Учитель сказал, что это ругательство.

Он опять наградил меня взглядом, смысл которого я тогда не понял, но теперь-то я знаю, что он просто удивился тому, на что именно я так отреагировал. Я тогда еще не знал, кто такие Пожиратели Смерти, иначе разговор прошел бы совсем в ином ключе.

— Гм, постарайся больше этого не делать. Это неправильно, и я не хочу, чтобы Гарри Поттер когда-нибудь еще приходил к нам домой.

— Да, сэр. Сэр, а почему он так знаменит?

Это показывает, какое обучение мы получили, если никто из нас ни разу не слышал о Гарри Поттере, и мы понятия не имели о том, что мой отец был в действительности Пожирателем Смерти.

Отец немного помолчал, прежде чем ответить — то есть, прежде чем придумать подходящую ложь.

— Он знаменит тем, что в школе решил вызвать меня на дуэль.

— Правда? И кто победил?

— Мы этого так и не выяснили, потому что как только мы начали поединок, в зал ворвался волшебник, одетый в черную мантию, с чеком на пятьдесят тысяч галлеонов, а также мисс Хогвартс 1991, украшенная почетной лентой и разбрасывающая конфетти, и все стали поздравлять Поттера с присвоенным ему званием Самого Глупого Болвана в Истории.

Я громко рассмеялся.

— Все знают, что я лучше него, — протянул отец с серьезным выражением лица. Я опять засмеялся, потому что знал, что на самом деле он шутит. А вот теперь я не так-то в этом уверен.

Следующий день мы провели на квиддичном матче в Австрии. Было здорово. Мне довелось познакомиться с игроками, и отец устроил мне тур по городу. Он совсем неплохой, думал я тогда. Но потом случилось Происшествие, и мама заболела, и я узнал гораздо больше об отце и понял, что он не имел ни малейшего права читать мне лекции о том, что такое хорошо, и что такое плохо, и что он никак не мог быть лучше Гарри Поттера.

Это произошло три года назад, но иногда чувствуется, что с тех пор прошло больше времени, а иногда, что меньше. Я не знаю: трудно ощущать время, когда наш дом кажется мавзолеем. Отец поменял спальни. Он шесть месяцев не входил в ту, которую делил с мамой до ее смерти. Я так по ней скучаю.

Отец сидит на наколдованном им стуле в садовой беседке и курит с дядей Блейзом, пока они ждут возвращения из Шармбаттона тети Дафны с девочками. Похоже, он даже не замечает того, что я сижу прямо перед беседкой на скамейке рядом с застывшими розовыми кустами. Да что там говорить — я даже не уверен, что он замечает сидящего рядом с ним дядю Блейза.

— Что теперь, Малфой? О чем ты думаешь? — спрашивает дядя Блейз, выпуская ртом кольца дыма. Через деревянную решетку, окрашенную в белый цвет, я вижу, как отец вздрагивает, выходя из раздумий. Плющ, ползущий по стенам беседки — какое-то волшебное растение, и поэтому само поворачивается, раздраженно реагируя на сигаретный дым. И из-за этого мне лучше видны их лица. Они все еще меня не видят — одетого в зеленое зимнее пальто, сидящего среди неподвижных розовых кустов. Смеркается, и солнце быстро садится, разбрасывая по небу оранжевые и розовые сполохи.

— Мои мысли были далеко. Я, гм... я видел Грейнджер сегодня на вокзале.

Дядя Блейз пару секунд выглядит сбитым с толку, а потом спрашивает:

— Гермиону Уизли, в девичестве Грейнджер? — отец кивает, — И?

— Что и?

— Ну, я вижу, что лицо твое выглядит по-прежнему; хотя, она, возможно, опять тебе врезала, но тебя успел подлатать хороший целитель в Святом Мунго.

— Ха-ха, — это произносится так сухо, что даже удивительно, как это сигарета отца не подожгла ему язык. Его «ха-ха» можно было использовать вместо трута — вот настолько оно было сухим. Дядя Блейз издает смешок, — да, и ее дочь пригласила Скорпиуса и меня к ним на обед в День Подарков.

На этот раз дядя Блейз смеется полноценным смехом. Он хлопает себя по коленям и закашливается. Отец закатывает глаза.

— А ты пойдешь?

— Не болтай чепухи!

— А почему нет? Грейнджер сейчас хорошо выглядит. Утешительный секс. Врубаешься? — он гогочет над собственной шуткой.

Отец смеется, словно против своей воли. Он смотрит на дядю Блейза и качает головой.

— Врубаешься — верно подобранное слово. Меня надо будет вырубить, причем насмерть, прежде чем я пересплю с Грейнджер.

Я закатываю глаза, но на самом деле знаю, что даже представить себе вместе миссис Уизли и отца — смешно. Солнце упадет на землю; птицы начнут сожительствовать с рыбами. Этому никогда не бывать. Ни отец, ни миссис Уизли в жизни до этого не докатятся.

Дядя Блейз смеется:

— Да, а помнишь, какие волосы у нее были в школе? Она всегда выглядела так, будто только что прокатилась на метле над морем, а потом попыталась расчесаться граблями.

Отец издает смешок.

— А зубы? Такие большие, что когда она чихала, она пробивала дырку в груди.

— Так вот куда делась ее грудь.

Они смеются в унисон, а я хочу подойти и дать им обоим по губам, хотя и знаю, что это будет последним, что мне удастся сделать в жизни. Миссис Уизли очень милая ведьма, и не только внешне. После Гарри Поттера, она, пожалуй, самый лучший человек на свете.

Через какое-то время они перестают смеяться, и отец вытирает выступившие на глазах слезы.

— Да-а. Но она, похоже, ухитрилась справиться с волосами. Хотя, это довольно непостоянно: иногда волосы выглядят неплохо, а в иные дни — просто чудовищно. Спасибо, Блейз. Я давно так не смеялся.

— Гм. Но если серьезно, она выглядит сейчас гораздо лучше, чем в школе. Изменилась на сто восемьдесят градусов. Она выглядит хорошо, несмотря ни на что.

Мне хочется фыркнуть, но я не могу, если не хочу, чтобы мое присутствие было обнаружено. Своим «несмотря ни на что» дядя Блейз хотел сказать «несмотря на то, что миссис Уизли магглорожденная». По крайней мере, он не произнес слова «грязнокровка». Отец только пожимает плечами в ответ на это замечание. Дядя Блейз спрашивает:

— Так что ты всё-таки будешь делать на Рождество?

— Я не пойду домой к Грейнджер, если ты на это намекаешь, — дядя Блейз ухмыляется и делает неприличный жест, на что отец изображает позывы к рвоте. Дядя Блейз смеется и поднимает руки, показывая, что сдается. Отец опять закатывает глаза, — ты такой инфантильный, Забини. Так вот, по поводу Рождества: мама хочет, чтобы я с ней пошел в тюрьму навестить отца. Его казнь, скорее всего, приведут в исполнение в этом году. Все возможные апелляции уже были испробованы.

— Н-да, будет весело.

— Я тоже весь в предвкушении, не могу дождаться Рождества, — отцовская манера растягивать слова всегда придавала сарказму большую резкость, чем у любого другого человека, — она хочет, чтобы я привел Скорпиуса.

— А как, кстати, он поживает? Я сто лет не видел своего любимого и единственного крестного, — говорит он, рассеянно глядя прямо в мою сторону. Нет, ну, действительно!

— Он... — интересно, что же он ответит, — он на грани срыва, и мама говорит, что я должен быть терпелив — а это, как ты знаешь, является моей самой сильной стороной, — дядя Блейз издает короткий сухой смешок в ответ на шутку. — Я уверен, что он испытывает мое терпение, и это является частью какого-то грандиозного плана, цель которого — довести меня до того, чтобы его убить, и тем самым очутиться в Азкабане.

— Очень по-слизерински. По крайней мере, в Азкабане ты сможешь им гордиться.

— О, да, и когда меня запрут, я смогу сосредоточиться на этом, вместо того, чтобы думать о предстоящей смерти или о том, как бы уклониться от секса с заключенными мужиками.

— По-моему, это одно и то же, — говорит дядя Блейз, и отец согласно кивает. Я закатываю глаза.

— И мама, и Панси говорят, чтобы я был терпелив со Скорпиусом. Любая мелочь его заводит. Я всегда осторожно подбираю слова, когда отвечаю ему. Я — просто воплощение вежливости и мягких движений. Можно сказать, что я опустил палочку на землю и отступил, подняв руки.

— Да, как же поменялись роли, — бормочет дядя Блейз, и я полностью с ним согласен. Отец лишь мрачно кивает.

— Ну, если ты не будешь предаваться воспоминаниям с родителями и сыном, можешь присоединиться к нам с Дафной, ее мамой и девочками.

— Гм. Я подумаю об этом.

— Знаешь, о чем тебе стоит подумать? О Гермионе Грейнджер.

— Блейз...

— Нет, подожди, послушай меня. Она — ветеран войны, лучший друг Гарри Поттера, и единолично изменила историю, освободив домашних эльфов. Она сейчас член Визенгамота, и вполне вероятно, самый влиятельный человек в Англии после Поттера. Она в Визенгамоте, Драко. Помимо введения законов и судебных разбирательств, они еще занимаются апелляциями. Ты не забыл?

На лице дяди Блейза появляется острое, хитрое и расчетливое выражение. Он выглядит так, словно задумал что-то недоброе. Тетя Панси как-то сказала, что в школе он был очень независимым и тихим. Он был настоящим слизеринцем, сказала моя тетя Дафна, потому что никто и никогда не знал, о чем в действительности думает дядя Блейз. А это было очень полезно, потому что когда объявляли результат, он всегда мог заявить, что болел за победившую сторону. Но мама сказала, что отказ дяди Блейза примкнуть к какой-либо стороне в школе лишил его настоящих слизеринских деньков, какие были у отца. И поэтому он теперь пытается наверстать упущенное: несмотря на то, что он взрослый, женатый человек с детьми, дядя Блейз постоянно плетет какие-то интриги, любит многозначительно складывать пальцы домиком и смеяться, как главный злодей, герой какой-нибудь сказки. К несчастью для него, не так-то много возможностей возникает для реализации его интриг, потому что большую часть времени он шатается по поместью, окруженный лишь красавицей-женой и детьми.

Отец, похоже, тоже обратил внимание на выражение лица дяди Блейза.

— И?

— И я думаю, что в твоих интересах и интересах Люциуса было бы... завести с ней дружбу. Это может тебе пригодиться.

— Понятно. Прежде, чем мы продолжим, я думаю, надо бы упомянуть пару вещей: во-первых, у змеи и крысы есть больше шансов быть друзьями, чем у нас с Грейнджер. То есть, вначале, у змеи и крысы может даже что-то получиться, но рано или поздно змея вспомнит о том, что она — змея, и у этой истории может быть лишь один предсказуемый конец.

— Я так понимаю, что змея в данной аналогии — это ты?

— Правильно понимаешь. Во вторых, ты что, не помнишь, как называли Грейнджер тогда, в школе, да и все еще продолжают называть? «Самая умная ведьма»? Так вот, она все еще довольно умна, и в жизни не купится на что-то подобное. Мое непонятно откуда взявшееся желание вдруг с ней подружиться будет выглядеть абсурдно, и она мгновенно поймет, что я что-то затеваю. И всегда будет относиться ко мне с подозрением.

— Она будет относиться с подозрением к тебе прошлому. У твоей натуры есть стороны, о которых она даже не подозревает. Ты убедил Асторию выйти за тебя замуж, показав ей эти стороны, так что я уверен, что ты сможешь убедить Грейнджер заставить Визенгамот даровать Люциусу жизнь.

Отец несколько секунд молчит, качая головой в легком раздражении, но взгляд его при этом хитрый, расчетливый. Хотел бы я знать, о чем он думает...

— Интересно, что так задерживает Дафну и девочек. Они уже должны были быть здесь, — говорит дядя Блейз, проделывая заклятье Темпус, чтобы сменить тему. Я думаю, он уже вживил эту идею отцу в голову, и ему больше ничего не оставалось делать, только как ждать результатов.

Отец тушит сигарету и собирается встать.

— Мне нужно отправить сову...

— Ты избегаешь Дафны?

— Что? С чего бы это мне избегать Дафны?

— Каждый раз, когда она входит в комнату, в которой ты находишься, ты исчезаешь так быстро, словно дезаппарируешь.

— Ну, справедливости ради надо отметить, что с некоторых пор я избегаю многих людей. Дафна не должна принимать это близко к сердцу — тут нет ничего личного.

Дядя Блейз покусывает губы, стараясь не улыбнуться.

— Знаешь, ты не виноват в том, что она нашла вризрака в платяном шкафу твоей жены.

— Я знаю.

— Она старалась решить, что делать с одеждой сестры, которая ей, естественно, больше не понадобится, — отец делает глубокий вдох и медленно выдыхает, — ты также не виноват в том, что то, что она видела, так ее напугало, что она даже поседела от этого. Но ты виноват в том, что Дафна теперь должна красить волосы в черный цвет, что делает ее ужасно похожей на Асторию.

— И почему же я в этом виноват?

— Блонд не брал ее седину, поэтому она решилась на крайние меры и выкрасила волосы в иссиня черный цвет. Я просил тебя что-нибудь сделать по этому поводу, но ты меня проигнорировал.

— Потому что я мастер зельеварения...

— Именно!

— ...а не парикмахер!

— Что на самом деле происходит, а, Малфой? Ты бы с легкостью мог исправить волосы Дафны, но не делаешь этого, потому что в тайне тебе нравится, что кто-то, как две капли воды похожий на Асторию, маячит у тебя перед глазами.

Наступает момент, когда отец просто смотрит на дядю Блейза; на лице угрожающая усмешка.

— Забини, если ты немедленно не заткнешься, эти слова могут стать для тебя последними.

Дядя Блейз драматически вздыхает, прежде чем произнести:

— Что происходит, Малфой?

— Как ты можешь меня об этом спрашивать? Мой отец максимум через год может получить Поцелуй Дементора, если эта апелляция не пройдет. Моя мать тает на глазах, уверенная, что к концу года потеряет мужа и сына: один уйдет благодаря санкционированному правительством убийству, а другой — благодаря стрессу. Я думаю, что в моем доме поселились приведения. Ах, да, а еще шесть месяцев назад моя жена покончила с собой, и мой сын меня ненавидит, потому что считает, что я к этому причастен.

— А с чего он так решил? — к сожалению, отец отмахивается от вопроса, потому что я бы очень хотел услышать, как он, наконец, признает свою вину.

— Знаешь, что говорят о самоубийстве Астории? Знаешь, что говорят обо мне? Говорят, что бедная ведьма так отчаянно хотела от меня избавиться, что вынуждена была перерезать себе вены в ванне.

— Я знаю, что ты очень по ней тоскуешь.

— Трагизм ситуации заключается в том, что в настоящий момент я по ней не тоскую. Я по-настоящему ее ненавижу за то, что она так со мной поступила.

Я не могу сдержаться. Я с яростью поднимаюсь со своего места. Я встаю так быстро, что у меня кружится голова. Слова слетают с моих губ прежде, чем я осознаю то, что говорю.

— Это потому, что ты приносишь всем вред! Ты уничтожаешь все, к чему прикасаешься!

Они оба удивлены моим появлением, хотя я все это время находился перед самым их носом. Дядя Блейз в шоке, а у отца усталое выражение лица. Он говорит:

— Скорпиус, отправляйся в свою комнату. Мы позже поговорим о твоем подслушивании.

Лицо его выглядит спокойно, но голос низкий и угрожающий. Я в раздражении иду в свою комнату. Нет ничего хуже, чем знать, что тебя накажут, не подозревая, каким же будет наказание. Пожалуй, я перегнул палку. Но сейчас, в этот момент, мне на это наплевать.

__________________________________________________________________________________________________________________________

*Охота на мусор (scavenger hunt) — игра, в которой команде или отдельному игроку надо отыскать вещи, указанные в заранее составленном списке.