Сумасшествие вдвоем (часть I) (гет)

Никто не знал, что эта лань

С приходом ночи оживала,

И светом ярким, как янтарь,

Аллею парка заливала.

А. Вечеровская

Я решил так — представлю, что в Хогвартсе Волдеморт, и он уже убил Поттера. Не то чтобы мне этого хотелось — столько трудов насмарку! Но если на такое настроиться, мало что прошибёт. Сильно меня прихватило в этот раз, давно подобного не было! Залежался в больнице, решил, раз мирное время, можно слегка расслабиться. А нельзя — моё безумие мигом распустило руки. Безумию поддаваться опасно, эдак я стану окончательно бесполезным. Три, два, один...

Я, наконец, выхожу в коридор. Большинство учеников покинуло вагоны, и тем лучше — самое время для нас. Я стучу условным стуком поочередно в одну за другой двери, и слизеринцы начинают выползать из норок. Бледные, но немного приободрённые тем, что живыми добрались до Хогвартса. В последнем купе Драко подробно рапортует мне, что всё более-менее. А воды декану так и не подал! Видимо, и он хочет, чтобы я жил. Ладно, поживу ещё, так и быть.

На воздухе становится легче и голове, и сердцу, но пока мы следуем к запряжённым фестралами повозкам, я всё равно не могу думать ни о чём, кроме... кроме... Лучше вообще ни о чём не думать. Драко пытается завести со мной сложный диалог о судебном процессе Визенгамота и возможных лазейках в нём, но я откладываю все разговоры на потом, сославшись на количество ушей. Все эти уши нестройной колонной бредут следом за нами. При виде Хогвартса они оживляются, как все нормальные дети, и я уже слышу робкое шипение своих змеек:

— А что случилось-то?

— Может, и ничего. Он всегда, как с похорон.

— Нет, но сегодня особенно. Они ж победили — радоваться надо...

— Мы победили — мы! Ты не путайся, а то и пожрать не дадут.

— А это от змеи, да? Слушайте, он теперь вообще говорить не может?

Могу. И всё слышу. Малфой понимает мой взгляд, цыкает на остальных, и оставшийся путь мы проделываем в благодатной тишине похоронной процессии. Меня тянет спросить вон хоть у Драко, не знает ли он про своего приятеля Поттера чего-нибудь, чего я не знаю. Но я затрудняюсь так сформулировать вопрос, чтобы чистейшие голубые глаза Малфоя не выпали из орбит, и чтобы он при первой же встрече не сболтнул об этом самому Поттеру.

У повозок никакой толчеи — все разъехались, и фестралы уже нетерпеливо бьют копытами, поджидая нас. Позже добираются только первокурсники — их Хагрид, как водится, укатывает по Озеру. Так что, когда мы оказываемся в Хогвартсе, все уже сидят за столами. Не забывать — Волдеморт, мёртвый Поттер...

Мы входим в Большой Зал, и там всё, как должно. В смысле, Поттер жив. А Волдеморт не воскрес, и никто больше не воскрес. А я на что-то надеялся? Я никогда себе в этом не признаюсь, но даже видя, как Минерва подзывающе машет мне рукой, я нарочно не реагирую, тайком отирая холодный пот. Я боюсь того, что она скажет. Наверняка передаст какую-то неудобоваримую чушь вроде того, что мне нужно отыскать в какой-нибудь дыре копьё Мерлина и незаметно подкинуть его Поттеру ровно в полнолуние, стоя спиной к востоку. А то на всех нас падёт проклятие Волдеморта. Или рухнет Хогвартс. Или Лорд опять начнёт воскресать. Как всё надоело! Добрые волшебники, будьте так добры, убейте меня сразу.

Увы, притягательную мечту о смерти приходится отложить — когда теперь выдастся свободная минутка! Но ещё пару минут я добросовестно обсуждаю в уголке с Малфоем, кому и как надо давать взятки в Визенгамоте. И сколько за эти взятки сидеть. И пусть Нарцисса сама ко мне забежит, когда выйдет из осенней депрессии — по крайней мере, она не значилась в списках Пожирателей Смерти! Заглушающие чары не нужны — за гриффиндорским столом без конца хохочут и запускают фейерверки, образовав подобие митинга вокруг великого Поттера. Я запоминаю, сколько нужно будет снять баллов за нарушение пожарной безопасности в только что отстроенном замке. И совсем уже задним фоном отмечаю, что Поттер, гогочущий в обнимку с хорошенькой и рыженькой Уизли, не походит на человека, которому только что явился призрак матери.

Тем временем слизеринцы заканчивают рассаживаться и ругаться через два стола с гриффиндорцами. Равенкловцы принимаются обсуждать новое расписание, хаффлпафцы принимаются обсуждать меню. Пора начинать. А кого ждём? А, меня. Минерва не выдерживает и сама встаёт с кресла, и я поспешно ей киваю, давая знать, что понял намёк. В конце концов, это из ряда вон — чтоб директор бегал за деканом! Неужели всё так серьёзно? Вроде, свечки парят, звёздочки сверкают, все веселятся... Правда, и в прошлый раз было так же. И в позапрошлый. Шутки в сторону, если Волдеморт вернётся, всем мало не покажется, и мне в первую очередь. Во вторую после Поттера, всегда во вторую.

Я, наконец, поднимаюсь к Высокому столу и тихонько проскальзываю мимо кафедры, за которой Минерва готовится начать радостную речь. Рядом на цыпочках стоит Филиус и подсовывает ей записки — про что не забыть сказать, и тут же строчит новые прямо в воздухе. Я не хочу им мешать, но МакГонагалл вдруг бросает взгляд в зал и панически хватает за руку Флитвика, так что тот рассыпает свои памятки.

— Где Северус?!

Плохо дело, если я так нужен. Или её Дамблдор заразил?

Я сбиваюсь с шага и сообщаю как можно тише:

— Я здесь, Минерва. Как всегда, за левым плечом директора. Всё в порядке.

По лицу МакГонагалл мне не кажется, что всё в порядке, но она заметно успокаивается. Может, Минерву так терзает совесть за то, что при нашей последней встрече она чуть меня не убила? Не стоит. Все знают, что я не злопамятный. Я понимаю, что ей нужно собраться перед вступительным словом, и ретируюсь на дальний край Высокого стола — чтоб иметь возможность быстро оказаться у стола Слизерина. Всё-таки, первый заезд в Хогвартс после войны. И ещё Дамблдор со своими загадками, мало ли...

Сидящая по левую руку Сибилла немедленно начинает докладывать, что видела в хрустальном шаре огромную змею, которой мне надо бояться, но в скором будущем меня ждёт большое счастье и положительные изменения на личном фронте. Но мне не до Сибиллы. Мне опять страшно, страшно, страшно. До того, что хочется вскочить и бежать. До того, что холодеют руки и обрывается дыхание. Да что со мной сегодня?

Я отключаюсь от Сибиллы и заодно от речи МакГонагалл, заставляя себя сосредоточиться на текущих делах. Мне становится легче, и я в последний раз пересчитываю студентов за унылым слизеринским столом. А то я в этом году не успел составить списки. Вчера я был так глубоко потрясён истерикой Дамблдора, что даже не глянул, как там подземелья — вдруг их затопило всклень? И не посмотрел, какая часть замка закрыта — Аргус что-то упоминал об этом. Я не знаю ни нового штата преподавателей, ни изменений в программе. Ручаюсь, что программа прошлого года, составленная при Лорде, резко устарела. Не зря же студентов согнали переучиваться по новой. А ведь во всё это опять придётся вникать! И неизвестно, что за камень за пазухой у Минервы. Ох, голова моя...

Минерва, наконец, заканчивает приветственное слово и торжественно разворачивает свиток с именами первокурсников. Ещё час распределения, и я набросаю в уме приблизительный учебный план. Выносят табурет и шляпу Гриффиндора, отворяются двустворчатые двери Большого Зала, и передо мной взрывается галактика. Я не вскакиваю исключительно потому, что перестаю ощущать своё тело. Я только не понимаю, я один её вижу или все видят, и видят ли они то же, что я?

Должно быть объяснение, но всё равно шок слишком силён. И я смотрю, смотрю, смотрю и забываю моргать. Мне уже всё равно, в чём тут дело. И всё равно, какое у меня при этом лицо. Все давно привыкли не глядеть в мою сторону. Если умру, но буду сидеть прямо, разница будет незаметна. Но я не могу умереть, я могу лишь смотреть. Как переворачивается мир. Как она останавливается у дверей и с улыбкой пропускает мимо себя первоклашек. Как она под ликующие крики идёт по центральному проходу. Как берёт у Минервы список и останавливается возле Распределяющей Шляпы. Берёт у Минервы список... То есть, она материальна. Но это не образ из моей памяти, что пугает ещё больше. Она старше, пусть и не сильно изменилась. Меньше, чем я, к примеру. Она вполне могла бы так выглядеть, если бы... не умерла. Только цвет волос кажется мне немного другим, но я могу помнить неточно.

Я не понима... Я не понимаю, кто она? Что она? Что это за магия? Никто, вроде бы, не шокирован, так что, я хуже других? Давно подозревал, что хуже, но думаю, всем просто известно что-то, неизвестное мне. Судя по реакции Сибиллы, это правильная догадка. Но Сибиллу бессмысленно расспрашивать — она мыслит слишком неординарно и может не знать, как всё на самом деле. А как всё на самом деле? Я заставляю себя собраться, как на чаепитии у Лорда, но ничего не получается. Я почти слышу, как рушатся барьеры в сознании, и чётко ощущаю, что схожу с ума. Вот сейчас, в эту минуту. Но я не хочу! Я забываю про осторожность и панически ищу глазами Поттера. Поттер скандирует вместе с остальными и откусывает голову шоколадной лягушке. Мгновенно давится ею, но пока не понимает, почему. Уизли колотит приятеля по спине, пытаясь вбить в стол, но Грейнджер, наконец, толкает Поттера под руку, и он смотрит на меня глазами, полными слёз удушья. Смотрит на меня, смотрит на меня...

Я перевожу взгляд на волшебницу с Распределяющей Шляпой в руках. Она стоит лицом к залу и первокурсникам, но ненадолго оборачивается к Высокому столу с той же неподражаемой улыбкой. Неповторимой. Я на секунду ловлю её взгляд, и у меня разрывается сердце. Я понимаю, что это она. Я не знаю, почему. Потому что только что смотрел на её сына. Или просто потому, что понимаю. Это Лили. Каким-то непостижимым образом это Лили.

Это имя кричат ото всех столов, это имя, всхлипывая, повторяет Сибилла и, улыбаясь, шепчет Минерва. Только я ничего не говорю. Я... кажется, умер. Или вот-вот умру. В глазах темнеет, как ночью, и мне приходится вцепиться в стол, чтобы не упасть. В этот момент, как нарочно, начинают поднимать героев магического мира в знак нашей полной победы над Волдемортом. Я покорно встаю вместе со всеми, но не остаюсь стоять. Я прошу Сибиллу передать по столу, что я только вчера из Мунго и должен проверить подземелья. Судя по лицу Сибиллы, я как-то не так это говорю, потому что, уходя, слышу, как она испуганно лепечет в адрес МакГонагалл:

— Но я ему сказала! Осторожно, как вы просили, Минерва! Но я и впрямь видела...

Я стараюсь не глядеть в сторону Высокого стола, я стараюсь не бежать. Тихо проскальзываю вдоль стены за спинами слизеринцев и как раз, когда ликование достигает апогея, притворяю за собой дверь Большого зала. Аргус, бормочущий что-то про грязь в холле и оторванные ноги, при взгляде на меня роняет щётки и пятится. Плевать на Аргуса.

Я устремляюсь к себе, во тьму, в подземелья. Там словно и не было войны, но мне уже безразлично — хоть бы весь факультет провалился! Но лестницы и этажи на месте, и я добегаю по пустому коридору до своего кабинета. Ключ искать некогда — я открываю дверь магией. Закрываю её магией, накладываю заглушающие чары на случай, если буду орать или кидаться мебелью. Отбрасываю волшебную палочку от греха подальше. И падаю в обморок.

Выхожу из обморока и слышу повторяющееся с частотой метронома «Северус, Северус, Северус...». Что бы это могло значить? Я, и не поворачивая головы, знаю, что находится в той стороне кабинета. Там над шкафом висит пейзаж, изображающий кладбище. Специально, чтобы Дамблдор захаживал не чаще необходимого. Сейчас он явно ощущает необходимость. Бесконечное повторение собственного имени начинает сводить меня с ума, и я киваю в знак того, что начал его слышать.

— Северус, я сейчас всё объясню вам, — проникновенно обещает директор.

Всё. Какое прекрасное слово. Он начинает объяснять, но я ничего не понимаю. Он слишком быстро пытается заполнить моё схлопнувшееся сознание чудесами высшей магии. Магия — что это? Кто я и где я?

— Северус! — в голосе мёртвого директора звучит беспокойство, но я снова киваю, и он продолжает объяснять, что именно произошло в тот момент, когда Поттер стал крестражем.

Чем или кем стал Поттер? Мне растолковывают теорию про крестражи, и я понимаю, что Альбус так аккуратно называет момент, когда она умерла. Она не умерла. Меня опять тянет в обморок, мне кажется, что я проваливаюсь и проваливаюсь, хотя давно лежу на ковре. Но я заставляю себя прекратить падение — мне важно дослушать.

Дамблдор переходит к Аваде Кедавре, неуверенно запинается и начинает излагать, что это такое. Я трясу головой — я знаю, что такое Смертельное Проклятие. И получше, чем он! Я даже в состоянии поверить в сложение трёх Авад вместо двух. Редчайший случай, единственный раз в истории. Дамблдор с таким воодушевлением рассказывает, как удачно выстроились в линию Поттеры, что я сожалею о собственной Аваде. Круцио и Сектумсемпра подошли бы директору много лучше. Но я молчу. И слушаю. Про то, что Джеймс отдал жизнь за жену и сына, а Лили отдала жизнь за сына, а Волдеморт был очень сильным волшебником, и поэтому Лили почти умерла, но Поттер-младший оказался под двойной защитой и последующие семнадцать лет скакал, как козлик. Любопытно, Поттер и это знал? Знал, что его прикрыли и мать, и отец?

Дамблдор аж подпрыгивает на кладбище — нет, никто не знал! Только он, только он один. Он раньше всех прибыл тогда к дому Поттеров (то-то всем, включая вернувшегося Лорда, казалось странным, почему туда отправили Хагрида). И Блэк был не в курсе, он считал, что приехал первым, но к тому времени дом был уже частично разрушен... не Волдемортом, понятное дело. Волдеморт очень потом удивлялся, зачем ему приписали какое-то мелкое хулиганство? Он сказал «Авада Кедавра» три раза подряд, без малейшего сопротивления. А потом развоплотился. Откуда же обвалившаяся стена и искалеченные трупы?

Второе тело принадлежало не Лили, тело принадлежало Марлин МакКиннон... помню такую. И как она умерла — тоже. Её перехоронили два раза. Всё нормально, директор, продолжайте. По-моему, Дамблдор гордится тем, как ловко он всё обстряпал. Особенный акцент он делает на закрытые гробы Поттеров. Я помню про гробы. Я там был, но ему незачем это знать. Я ничего не отвечаю, я смотрю в потолок и вижу звёзды. Альбус оставляет подробности того, как они с Волдемортом повеселились тогда на Хэллоуин, и начинает втолковывать мне, неуравновешенному озабоченному кретину, что Лили была вообще ни на что негодная. В состоянии, похожем на действие Живой Смерти.

Я не совсем понимаю, что значит — в похожем состоянии? Он объясняет, что есть различия, но суть такая же. Он не знал, очнётся ли когда-то Лили, и какой очнётся. Он боялся, что она нужна Волдеморту. Он боялся, что кто-нибудь проболтается. Наверное, я. Или Поттер. Или Люпин с Блэком — те ещё были отморозки! Или вот Минерва — первейший агент на службе Лорда. Он боялся, и боялся, и боялся. И вообще, такая тяжкая ноша могла нанести непоправимый ущерб детской психике Гарри. И моей детской психике тоже. Мне впервые хочется вступиться за Поттера. Я бы предпочёл, чтобы моя мать была хоть немного жива. Но у Дамблдора были серьёзные проблемы в семье, и у него такие вещи, видимо, в голове не отложились.

Я продолжаю молчать и считать звёзды. Я только недоумеваю: кто смотрел за Лили после того, как я так удачно скинул Альбуса с башни? Альбус мнётся, но понимает, что я всё равно это узнаю или найду способ уничтожить говорящий портрет. Директор сдаётся и не совсем охотно признаёт, что никто не смотрел. Он никому не мог это доверить, а Лили ничего не было надо, и она всё равно не просыпалась. Убежище было очень надёжное — с Фиделиусом, и Дамблдор сам был Хранителем Тайны. Но он, честное слово, оставил ей волшебную палочку — чтобы смогла выйти, когда очнётся. До меня упорно не доходит — а если бы она потеряла память? Или ослепла?

Нет-нет, она очнулась в полном порядке, как только умер Волдеморт. Авада ведь повреждений не оставляет! Почти. Правда, Лили немного испугалась — не сразу смогла сориентироваться и объяснить, кто она. Но она так подробно всё рассказывала (и так рыдала, видимо), что в результате её всё-таки свели с Гарри — ну а вдруг? Поттер после семнадцати лет разлуки сначала отреагировал, примерно как я. И Лили было не лучше (надеюсь, она хотя бы не приняла Гарри за Джеймса!). Магический мир тоже слегка тряхнуло, но все быстро пришли в себя и теперь ужасно счастливы.

Ну не знаю... Думаю, моя натренированность лучше, чем у Лили и её сына, но, кажется, у меня паралич. А я ей никто. Так, неудавшийся друг детства. Дамблдор делает паузу. Видимо, это должно быть сигналом, чтобы я быстренько включил кнопку счастья. Но у меня вместо этого холодеет кровь. Я представляю себе, как несчастная молодая женщина бредёт по полю, ежесекундно ожидая нападения Тёмного Лорда. Или мечется в толпе, ликующей после гибели Волдеморта, ничего не понимает и всем пытается объяснить, что её зовут Лили Поттер, и у неё пропали дом, муж и годовалый ребёнок. Но Дамблдор заверяет, что иначе было нельзя. Зато теперь она уже окрепла, подлечила нервы и готова к употреблению.

Надеюсь, Лили хотя бы не вчера выписали, а то Альбус так рассудил, что хорошо бы ей стать деканом Гриффиндора. У неё и авторитет есть, и боевой опыт. Лили ведь всегда хотела работать в Хогвартсе! И с Минервой они в таких прекрасных отношениях! Не говоря о том, как это удачно для Гарри. Ну, и для меня. Пока он старательно убеждает меня, что Лили Поттер лучше всех, я зажмуриваю глаза, потому что звёзды уже слепят. Мама, спой мне песенку...

Она жива.

Она, правда, жива.

Лили жива.

Но это только недавно. И меня по второму кругу начинают убеждать, что, Северус, она была почти совсем мёртвая. И даже он, Дамблдор, не знал, что делать, а раз он не знал, то и никто не помог бы. Лили даже являлась Гарри из Воскрешающего камня. Какой камень? Один из Даров Смерти. Дары Смерти? Ах да, Северус, ты же ничегошеньки не знаешь! И добрый волшебник начинает новую сказку. Я сатанею. Я закрываю руками уши и сажусь. Он понимает, что лекция окончена, и замолкает, ожидая вопросов.

— Сон Белоснежки, — говорю я в пространство. — Ей нужен был поцелуй любви. Сгодился бы и сын.

Альбус настороженно затихает — наверняка, снова пытается решить, шучу я, или спятил, или говорю серьёзно. Я говорю серьёзно. Яблоки тут ни при чём, но магов в подобном состоянии находили и раньше. На территории Британии были три случая за историю. Причины произошедшего оставались неясными, но лечение действовало. Понятно теперь, почему — раз всё дело в любви.

— Это маггловская сказка, Альбус. Даже вы не можете знать все сказки.

А я знаю просто потому, что у меня идеальная память, в которой помещаются все знания, какие мне попадались. И потому что я не только Принц, но и полукровка.

— Ни в чём себя не вините, директор, покойтесь с миром, — прибавляю я, вставая с пола. — А лучше идите к дьяволу.

Доигрывать в шахматы. Он, наконец, начинает что-то возражать. Но я его больше не слушаю. Я вообще никогда больше с ним не заговорю. И метроном встал. Навсегда. Как спокойно и тихо! И над головой просто потолок, никаких звёзд. Мне внезапно становится душно. Душно мне с этим портретом, в этой комнате и в этих подвалах. Надо мне... куда-нибудь... на воздух... мне надо... Я подбираю палочку и на нетвёрдых ногах направляюсь к двери. Меня окликают, но я не оборачиваюсь.

Поднявшись в холл, я прохожу мимо Большого зала, который сотрясает разгулявшееся веселье. Выбираюсь из Хогвартса и отправляюсь, куда глаза глядят. Перед этими глазами теперь то и дело вспыхивают клочки воспоминаний, которые сплетаются и сплетаются. Но я по-прежнему не в силах постичь, как он мог так рисковать Лили? Как можно ею рисковать? Почему было не поставить охрану, почему было не сказать... Мне хотя бы! Ведь он меня знает. Я бы сидел возле неё днём и ночью. Лучше бы я все эти годы не смыкал глаз из-за Лили, чем из-за Поттера! А если бы она заболела, если бы её нашёл Волдеморт? Или она оказалась бы этим... крестражем?

Стоп. Я на самом деле замираю посреди осенней ночи и хватаюсь за голову. Запускаю пальцы в непривычно короткие волосы и тяну, что есть силы. Они не вырываются. Я тяну сильнее. Я ещё не встроил в сюжет треклятые крестражи. И Дамблдор долго не понимал толком, что они такое. Он наверняка опасался, что раз Гарри — крестраж, то и Лили может им быть, и тогда ей вовсе незачем просыпаться. Только Поттер сам решал, умирать или нет. А за Лили пришлось бы решать кому-то. И кого бы Альбус ни поставил в известность, никто бы не согласился. Даже Тёмный Лорд.

Предыдущие приступы паники ничто в сравнении с новым. Мне хочется немедленно бежать обратно в замок, обнять Лили и держать её днём и ночью, защищая от... Просто защищая. Но Дамблдор мёртв, иначе ничего не рассказал бы. И Реддл мёртв, иначе она не проснулась бы. И меня, если начну вопить про крестражи, закатают обратно в Мунго. А мне надо остаться в Хогвартсе, рядом с Лили. У меня возникает вызывающее дрожь подозрение, не была ли она здесь всё время? Наш замок издавна считался самым безопасным местом, и в нём столько потайных комнат... Альбусу даже отлучаться не пришлось бы, чтобы проверять, всё ли в порядке с Лили.

Теперь мне немного под иным углом предстаёт... Всё. То, как он добивал меня в своём кабинете после смерти Лили, убеждая, что виноват во всём я один, хотя потом нашлась куча виновных. Чтобы я не посмел расспрашивать. И я действительно не расспрашивал. Мне было двадцать лет, я очумел от горя и совершенно ничего не понимал в закрытых гробах и мелких нестыковках. Потом меня, несмотря на договорённость с Дамблдором, отправили в Азкабан, и там я продолжал сходить с ума... Правда, меня быстро выпустили и перевели в другие подземелья. Я должен был служить правому делу, а не сгинуть без пользы. Но вот Блэк загремел в тюрьму на двенадцать лет по шитым белыми нитками обвинениям. А ещё он приехал в Годрикову Впадину вторым после Дамблдора. Но он был упрямей, чем я, и ну никак не хотел сознаваться, что убил Лили и Джеймса, хотя к концу срока уже тоже не был уверен и болтал, что всё равно, что убил, а выглядел так, что мог вспоминать что угодно — на него бы не обратили внимания.

Хагрид, в любом случае, ничего не понял — ему достаточно было дать яйцо какой-нибудь злобной твари, чтобы он забыл, даже если что и видел, и начал радостно подкидывать самого доброго на свете волшебника. Лучше всех был спрятан, конечно, Поттер — его выслали к магглам, несмотря на исчезновение Волдеморта. И мальчик Гарри долгое время вообще ничего не знал, хотя всё равно был зациклен на смерти родителей. Может, он что-то чувствовал? Может, и я поэтому не мог успокоиться?

Это уже чересчур, да? Всё-таки, у меня паранойя. И с чего бы? Вполне возможно, профессор Дамблдор просто осторожный, но хороший человек, который всем сделал хорошо. Я даже готов согласиться, что в чём-то так было лучше для Поттера. Только не для меня. Но я, вообще, не вопрос. Да и какой теперь во всём этом смысл?

Я опять начинаю задыхаться, я машинально разматываю шейный платок и разрываю воротник мантии, с опозданием понимая, что шею пронзает болью и сдавливает не из-за тугой горловины. А я ведь мог умереть и никогда не узнать... Меня снова накрывает, и я бреду без дороги, куда ноги несут, и они выносят меня на берег Озера. Вон и берёза. Я останавливаюсь, лишь упершись в физическую преграду в виде воды. Не зная, что делать дальше, я ложусь на влажный песок и начинаю рыдать. Начинаю, но не заканчиваю. Периодически перехожу на хохот, потому что Лили жива. Но слёзы всё равно текут.

Жива! Я поздно соображаю, что ору это вслух и зажимаю себе рот, продолжая вздрагивать от нервного смеха. Надеюсь, в замке продолжают праздновать, и меня не слышно. Мне нельзя сойти с ума, мне нельзя в Мунго. Настоящие, а не воображаемые звёзды сияют надо мной чисто и ярко, отражаясь в кристальной глади. И я думаю о том, как хорошо жить на свете, где сбываются мечты, а люди держат слово, и все волшебники добрые.

Потом я долго умываюсь ледяной водой из озера, чтобы очнуться, и бреду дальше, мимо тёмной избушки Хагрида, в Запретный лес. Я не зажигаю Люмос — я и так всё вижу, а здешние твари мне не страшны. Я здесь самая страшная тварь. Я захожу поглубже в чащу, вызываю Патронуса и заставляю его два часа стоять передо мной, пока я не смогу более-менее спокойно стоять перед ним. Я развеиваю Патронуса, отдыхаю пару минут, прикрыв глаза и прислонившись к дереву. Потом опять вызываю Патронуса, падаю на колени и обливаюсь слезами. Встаю, развеиваю, отдыхаю, опять вызываю и опять падаю. Да что же это такое? Зачем мои истерики, скажем, первому курсу Хаффлпафа? Это жутко, это и Дамблдор с трудом выдерживал. А её тем более не стоит пугать. Её. Я смотрю на сияющую лань, смотрю на лань, смотрю на лань и... Падаю.

К рассвету, тем не менее, достигнут некоторый результат. Я отбил колени, выплакал слёзы, и меня почти не трясёт, потому что качает с большей амплитудой. Пора домой. Наверняка первым уроком у кого-нибудь ЗОТИ. Будем проходить добрых волшебников. Чтобы не путать со злыми. Нездорово посмеиваясь, я возвращаюсь в замок. Хогвартс спит, как убитый, после вчерашних празднеств. В холле только синий сумрак раннего утра и... Аргус Филч, опять роняющий щётки с ошалелым выражением лица. Возрыдать у него на груди? Я смеюсь и действительно обнимаю школьного смотрителя, прежде чем направиться к лестнице. Аргус хватается за голову.

В своём кабинете я первым делом сдёргиваю со стены картину с кладбищем и кидаю за шкаф. Вторым и последним делом я падаю на не расстеленную постель, заботливо подготовленную замковыми эльфами, и повторяю без остановки: «Лили жива. Лили жива. Лили жива». Я очень боюсь заснуть. Боюсь, что каким-нибудь хитрым манером наступит не второе сентября, а тридцать первое августа. И я опять очнусь в Мунго, и надо мной склонятся колдомедики и скажут, что мне ещё лечиться и лечиться.