Aditum scientificum (гет)

Всякий человек по природе своей ищет свободы (лат.).

850 год. Апрель.

Ханджи вытерла рукавом рубашки заляпанные титаньей кровью очки; от ткани с шипением поднимался пар, равно как и от титана у нее под ногами. Фонарь в дрожащих руках Моблита улучшению ситуации не способствовал, так что она, вернув клинки в ножны, спрыгнула на землю и помахала рукой жавшимся по краю огороженного участка двора солдатам гарнизона:

— Эй, бездельники, тащите сюда бочку с кипятком! И ведра не забудьте!

Моблит издал тяжкий вздох; Ханджи, грозно зыркнув на вечно ноющего подчиненного, вонзила клинки поглубже. В ту же секунду уши заложило от громкого рева, сопровождаемого испуганными воплями, грохотом и металлическим лязгом — кажется, какой-то идиот от страха уронил ведро. И, судя по звукам, приземлился в него же.

— Тише, Альберт, — проворковала Ханджи как можно ласковей. — Я тебя не обижу.

Зубы клацнули в пяти сантиметрах от ее левой ноги, и она отпрыгнула в сторону:

— Почти достал, умничка!

— К-к-командир Х-х-ха… Ханджи, в-вода, — заикаясь на каждом вдохе, пробормотал лопоухий шестнадцати-семнадцатилетний паренек из гарнизона Троста, протягивая ей ведро.

— О, спасибо.

Она схватилась за ручку и что есть силы окатила Альберта; пар начал медленно рассеиваться.

— Моблит, запиши: рана на груди глубиной тридцать два… нет, тридцать три сантиметра затянулась за… — Ханджи покосилась на стрелку часов, — четыре минуты двенадцать секунд. Неплохо, Альберт! — она присела на корточки и похлопала титана по боку, из которого торчали сдерживающие его стальные тросы — ее последнее изобретение. — Ну, давай продолжим!

— Ханджи-сан, давайте отложим это до утра, вы двое суток на ногах! — взмолился Моблит, с опаской косясь на Альберта, чья скорость движения в отсутствие солнца хоть и была значительно ниже, но все же представляла некоторую опасность для недотеп вроде местных солдат.

— Вынь башку из задницы и начни соображать! — огрызнулась, проверяя, не затупилось ли лезвие. — Титанам для поддержания энергии нужен солнечный свет, а без него все реакции начинают замедляться! А значит, регенерировать они тоже должны медленнее! Смекаешь?!

— Н-нет.

Ханджи, которая за прошедшие с экспедиции три дня спала ровно двадцать восемь с половиной минут, едва не зарычала — послали же идиота!

— Я хочу его вскрыть, а ткани регенерируют быстрее, чем я режу, тупица! — рявкнула она и, дождавшись, пока тот же трясущийся сопляк из гарнизона принесет ей второе ведро, на половину длины всадила Альберту клинки в грудную клетку и резко вспорола толстую кожу.

Альберт обиженно завыл; Ханджи, вынув лезвия, сделала еще один надрез и вылила полное ведро кипятка в образовавшуюся рану. Пара практически не было.

— Фонарь! — протянула руку в сторону, где околачивался Моблит, и сомкнула пальцы на теплой ручке.

Строение грудной клетки было похоже на человеческое: по крайней мере, кости выглядели практически идентично людским за исключением размеров. Пока на них не успели нарасти новые мышцы, Ханджи, достав новую пару клинков, перерезала хрящи, соединяющие ребра с грудиной, и отогнула кости в сторону.

— Легкие недоразвитые, не соответствуют пропорциям тела, — продиктовала она, надеясь, что бессменный секретарь нигде не посеял блокнот для записей. — Сердце расположено в средостении, анатомический наклон оси влево, размер… — Ханджи покосилась на руку Альберта, прибитую к земле десятком гвоздей, — чуть меньше кулака его обладателя.

Она нащупала в ножнах последнюю пару лезвий и вздохнула. Титан смотрел на нее огромными золотисто-коричневыми глазами, похожими по цвету на ее собственные, и пытался что-то промычать. Что ж, все равно рано или поздно пришлось бы это сделать…

— А-а-а! — воинственно завопив, она взяла разбег и с размаху вонзила клинок Альберту в глаз.

Тот дернулся, крепко опутанный тросами; от ошметков изрезанных межреберных мышц шел пар, но Ханджи пристально вглядывалась в опутанное сетью кровеносных сосудов сердце. Оно не билось.

— Йе-е-хо-о-о! — она высоко подпрыгнула, подняв вверх сжатые в кулаки руки, и издала радостный визг. — Срань господня, я была права! Ура-а-а!

Вернув потухший фонарь ничего не понимающему Моблиту, Ханджи, едва ли не прыгая на одной ножке, помчалась в сторону штаба.

В Тросте разведкорпус квартировался уже практически три года, и за это время город успел стать домом. В двух шагах от казарм, что правительство отвело разведывательным войскам взамен старого замка, располагалась небольшая площадь, которую Эрвин разрешил использовать для экспериментов с титанами: иначе, как он сам говорил, с Ханджи сталось бы притащить их в казарму и кормить с половника, а то и сразу из ведра, стыренного из хозяйственной подсобки.

О том, что титаны едят людей не ради еды, известно было давно, равно как и были предположения, что для энергии им нужен лишь солнечный свет. Но сейчас Ханджи чувствовала, что стоит на пороге очень важного знания. Титаны действительно были похожи на людей, но лишь внешне, а не с точки зрения базовых принципов функционирования тела. Если уж на то пошло, они вообще не были похожи ни на какой другой вид живых организмов — разве что на странный гибрид ящериц или тритонов, способных отращивать оторванные хвосты и конечности, с обитающими в глубоких шахтах червями, которые даже при наличии пищеварительных органов питались за счет живущих в них бактерий, способных перерабатывать ядовитые серные пары. И теперь у нее было явное, неопровержимое доказательство в пользу того, что изучением физиологии титанов необходимо заняться вплотную: их сердце действительно не способно было сокращаться. Но ведь они сами каким-то образом двигаются, а значит, мышцы задействованы… и как тогда они работают? Вопросов было так много, а ответов так мало, что Ханджи исписала несколько больших блокнотов, выстраивая одну за другой возможные гипотезы и способы их доказательства или опровержения, и ей жизненно необходимо было поделиться этим с кем-то, у кого были мозги. А потому она вторую минуту подряд стучалась в комнату Эрвина, от нетерпения подскакивая на месте.

— Эрвин, да проснись уже! Титаны! — крикнула в тяжелую деревянную дверь, для верности добавив пинка ногой и на всякий случай заглянув в замочную скважину.

Из комнаты послышались быстрые шаги, и Ханджи резко выпрямилась, слегка покачнувшись на месте; дверь распахнулась, явив миру растрепанного главнокомандующего развед-отряда Эрвина Смита в наспех надетой форме.

— Где?!

— Кто где? — опешила Ханджи, хлопая глазами.

— Титаны!

— На площади, где и были, — пожала она плечами и тут же, вспомнив, зачем пришла, затараторила: — Эрвин, ты не поверишь, я…

— Они сбежали?

— Нет.

— Кто-то пострадал?

— Только бедняжка Альберт, мне пришлось выбить ему глаз, но он, наверное, уже вырос обратно… кажется, ночью им нужно на это минут десять…

Эрвин издал нечто среднее между рычанием и тяжким вздохом и негостеприимно захлопнул дверь у нее перед носом.

— А сердце у них все-таки не бьется! — жизнерадостно добавила Ханджи.

В замке повернулся ключ.

Когда она после завтрака проснулась в пустой столовой от того, что ее разбудили дежурные по кухне, пытающиеся выдернуть тарелку с остатками еды из-под ее щеки, она подумала, что полчаса сна за трое суток все-таки маловато, а потому, зевая на каждом вдохе, выползла во двор.

— Моблит! — завопила во всю мощь голосовых связок, подозревая, что непутевый подчиненный ошивается где-то поблизости.

— Командир Ханджи, что…

Его голос оборвался, стоило ей повернуться к нему.

— Ч-ч-что у вас с лицом?

— Божья импровизация, — фыркнула Ханджи, стряхивая прилипшие к щеке и волосам хлебные крошки. — Разбудишь меня к обеду, а пока присматривай за Чикачирони и Альбертом. Если с ними что-то случится — убью с особой жестокостью.

Моблит сравнялся цветом со старой известкой, покрывающей стены казарм.

— Слушаюсь, командир!

— Вот и умничка. Спокойной ночи.

Почти упав при резком повороте и едва не врезавшись лбом в косяк, Ханджи нащупала перила лестницы и поплелась на второй этаж; отсчитав четыре двери от площадки, дернула за ручку, ввалилась внутрь, прямо в обуви рухнула на кровать и мгновенно отрубилась.

Во сне она носилась по лесу за небольшим, но очень шустрым аномальным трехметровым гигантом, пока в баллонах не кончился газ, а потому, очнувшись на полу с ногами, запутавшимися в одеяле, совершенно не удивилась. Ханджи потерла ноющий затылок и, кое-как расправившись с упрямым пододеяльником, встала и пошатывающейся походкой дошла до стола. Что-то не давало ей покоя: пока не оформившаяся идея будто стучала изнутри молоточком, обращая на себя все возможное внимание. Альберт был способен регенерировать даже в темноте, пусть и медленнее, чем днем, и с каждым последующим разом ему требовалось все больше времени на то, чтобы вылечить примерно одинаковые повреждения. Словно запас накопленной энергии неумолимо истощался. А что, если их тела функционируют именно таким образом? Ханджи пододвинула к себе чернильницу и, макнув в нее перо, начала записывать льющиеся потоком мысли. То, что им необходим солнечный свет, как растениям, было известным фактом. Но никто до сих пор не мог понять закономерности работы организма титанов. Если предположить, что их кожа каким-то образом улавливает солнечный свет, как листья у растений, и есть способ использовать его энергию даже ночью путем ее сохранения… то это объясняет многое. Более того, это объясняет практически все, в том числе и столь высокую температуру тела. Энергия же может перерабатываться в тепло? А обратно? Если убить титана, тело испаряется целиком в течение часа или двух, потому что кожа больше не может выполнять свою барьерную функцию. Тогда понятно, почему вокруг колоссального титана было облако пара: насколько описывали очевидцы, у него начисто отсутствовал кожный покров… А если говорить о самой регенерации, интересно, вновь возникшие ткани идентичны предыдущим или же нет? Ханджи задрала рукав рубашки и покосилась на собственное предплечье, через которое шла полоска шрама. Если царапина глубокая, то даже кожа не восстанавливается полностью: она заменяется соединительной тканью, оставляя рубцы. У титанов, насколько она могла судить по своим наблюдениям, подобный механизм отсутствовал начисто. Значит ли это, что по желанию они могут построить любую ткань, какую захотят? Ханджи откинулась на спинку стула и прищурилась от бьющего в окно яркого света. Этот эксперимент провести несложно, достаточно взять кусок ткани, к примеру, из руки или ноги, потом отрубить эту конечность и взять второй образец после регенерации. И сравнить, насколько структура тканей будет различаться. Хорошо бы попытаться отрубить голову и посмотреть на регенерацию, но предыдущих подопытных они именно так и угробили. Видимо, пила — не лучший выбор оружия.

Ханджи перевела взгляд на черновики чертежей придуманных ею устройств для поимки титанов. Пока что разведчики подгоняли их к стенам и сбрасывали сверху сетку из металлических тросов, утыканную шипами, а с наступлением темноты перетаскивали тела на внутренний двор казарм. Однако у нее имелись идеи и на случай необходимости поимки титанов живьем за пределами стен; она вытащила из стопки помятый листок и задумчиво нахмурилась. Если слегка модифицировать имеющиеся у них пушки и стрелять не ядрами, а тросами наподобие маневровых, причем с нескольких сторон сразу, можно обездвижить титана на месте. Хотя, наверное, слишком рискованно ловить аномальных гигантов таким способом — если вырвется, проблем не оберешься, да и как его перевозить потом, на телегах? Ханджи все же убрала листок обратно и вернулась к лабораторному журналу — Моблит как раз недавно закончил с рисунками. И все-таки, по поводу регенерации… Она провела пальцами по шраму на предплечье. Нужно сравнить с человеческой. Пальцы не отрастут заново, зато порезы заживут. А зная примерное соотношение скорости заживления ран, можно будет предсказать, сколько времени уйдет на это у титанов разного вида. Этими образцами… рисковать нельзя.

Обед Ханджи проглотила за пять минут, после чего отправилась к Альберту и Чикачирони. Альберт при виде нее что-то промычал, и она похлопала ладонью по прибитому к земле пальцу: пусть сегодня отдохнет. Впервые она заинтересовалась титанами как живыми существами больше десяти лет назад, но лишь после того, как они с Риваем нашли дневник Ильсе, поняла, что никогда не ставила под сомнение предположение об отсутствии у них интеллекта. Если люди не способны понять, как думают гиганты, это не значит, что те не думают вовсе. А тот титан, который похоронил Ильсе в дупле — Ханджи про себя окрестила его Глазастиком, — даже мог разговаривать… И, вполне вероятно, он не единственный, кто на это способен. Правда, пока что такие экземпляры ей не попадались, но ведь еще попадутся? Они все такие разные. Семиметровый Альберт, к примеру, обладает довольно буйным характером, и по нему нетрудно сказать, что он злится или устал, а пятиметровый Чикачирони, хоть и любит долго не спать по ночам, не очень-то готов делиться своими эмоциями — вредный, как лошадь Несса.

— Ну что, как дела? — поздоровалась она со вторым подопытным.

Челюсти захлопнулись в нескольких сантиметрах от ее носа, и Ханджи хихикнула:

— Я тоже рада тебя видеть.

Моблит издал горестный стон. Она сняла куртку, слегка поежившись от прохладного ветерка, и закатала по локоть рукава рубашки; вынула из кармана брегет и сжала пальцы на рукояти клинка.

— Прости меня, — виновато улыбнулась Чикачирони и вонзила лезвие ему в руку.

Надрез длиной тридцать сантиметров и глубиной два сантиметра. Шевеля губами, Ханджи отсчитывала время — рана затянулась за двадцать четыре секунды. Шестьдесят сантиметров, та же глубина: сорок секунд. Шестьдесят сантиметров, глубина пять сантиметров: семьдесят пять секунд. Сто сантиметров, глубина два сантиметра: одна минута двадцать три секунды. Сто сантиметров, глубина пять сантиметров: две минуты тридцать одна секунда.

— Что ж, пока хватит, — отсекши кусок из места недавнего разреза, Ханджи бросила образец в приготовленную заранее прозрачную банку с горячей водой; по ее поверхности пошли пузыри.

Взяв второй образец из предплечья другой руки, она плотно закрутила обе банки и накрыла их курткой. Точно, она же хотела еще волосы под микроскопом рассмотреть… Нажав на курок переключателя, Ханджи взлетела в воздух и приземлилась Чикачирони прямо на макушку; тот попытался тряхнуть головой, но она вовремя отвесила ему пинка:

— А ну-ка, не бузи! Обещаю, больно не будет!

И, наклонившись, срезала прядь толстых жестких волос, которая как раз начала дымиться у нее в руках; резво спрыгнув обратно на землю, она кинула их в приготовленный заранее кипяток. Чикачирони с обстриженным чубчиком на макушке выглядел на редкость по-дурацки, и ей стало его жалко.

— Подержи, — Ханджи передала стоящему рядом солдату гарнизона последнюю банку, которую тот едва не выронил из рук, и подошла к титану поближе.

Отрезанная прядь не отрастала. Что, впрочем, было ожидаемо, ведь волосы, как и ногти, сами по себе не являются живыми, а волосяные луковицы она не задела. Эх, была не была…

Когда все вокруг покрыли светлые волосы, медленно испаряющиеся на вечернем солнышке, Ханджи подумала, что немного увлеклась. Убрав лезвия в карабины, она приземлилась напротив Чикачирони и задумчиво склонила голову набок:

— Ну, по крайней мере, оригинально. Эй, Моблит, вроде ж не очень криво?

Последний закрыл лицо руками, прохрипев что-то нечленораздельное; Ханджи пожала плечами и отвернулась обратно к титану, чья прическа теперь напоминала лохматый стог соломы.

— Увидимся позже, — жизнерадостно улыбнувшись, она помахала гигантам и трясущимся доблестным хранителям стены и, подхватив по дороге банки, уверенным шагом направилась в лабораторию.

Моблит, стеная, как неприкаянный дух в зловещем подземелье, уныло плелся следом.

От долгого сидения за микроскопом глаза заболели, и Ханджи устало сняла очки. Гипотеза подтвердилась: образцы тканей до и после регенерации были абсолютно идентичны. Допустим, титаны делают это неосознанно, автоматически — как у человека независимо от сознания заживают раны. Но если вспомнить того бронированного титана, разрушившего внутренние врата Шиганшины… Она зевнула и уронила голову на сложенные руки. Титаны появились не просто так. И их тела были словно предназначены для охоты на людей, идеальная модель хищник-жертва, которая, работая для пищевых цепочек в природе, терпела полный крах: еда, главный жизненный стимул любого живого организма, в данном случае стимулом не была. Но кто-то хотел, чтобы люди так думали. Вот только… зачем? Глаза закрывались, и Ханджи заставила себя выпрямиться на стуле. Осталась последняя часть эксперимента. Сделав глубокий вдох, Ханджи взяла в руку простерилизованный хирургический скальпель.

Чикачирони — пятиметровый титан. Ее собственный рост — один метр семьдесят сантиметров. Это дает двадцатипятикратное различие в объемах тела. Соответственно, если считать толщину разреза равной единице, расчетную площадь поражения нужно уменьшить в двадцать пять раз, чтобы длина и глубина порезов была соизмерима с теми, что она нанесла Чикачирони, согласно пропорциональному соотношению. Прикинув получающиеся цифры, Ханджи решила уменьшить ее не в двадцать пять раз, а в сто: царапину длиной в сорок сантиметров она себе, конечно, нанесет без проблем, но вряд ли при этом сможет выдержать нужную глубину по всей ее длине.

Скальпель резал быстро и легко. Она прикусила губу, делая последний, десятисантиметровый порез над плечелучевой мышцей — как можно дальше от крупных кровеносных сосудов, опутывающих руку изнутри наподобие сетки. Спасибо Шейдису, который все-таки подписал ей в свое время разрешение для посещения больничного морга: к медикам развед-отряда с вопросами она не бегала уже давным-давно. Ханджи покосилась на стекающие по коже капли крови; судя по всему, ни артерии, ни вены не задеты. Только вот промыть бы… Пододвинув к себе блокнот, она зафиксировала точное время нанесения последнего пореза и, отложив перо, огляделась по сторонам. В поле зрения попала лишь оставшаяся невостребованной банка с горячей водой. Видимо, придется тащиться к колонке во дворе, будь она неладна!

Выйдя на улицу и увидев, что солнце уже практически закатилось за горизонт, она поняла, что опять пропустила ужин; желудок отозвался недовольным голодным бурчанием. Изрезанная рука ныла, но кровь уже остановилась, засохнув на коже красно-бурыми разводами. Внезапно Ханджи стало грустно: она так и не узнала толком ничего нового, несмотря на все проведенные тесты. И точно так же, как и раньше, была далека от ответа на главные вопросы: откуда взялись титаны и как можно всех их уничтожить.

Не успела она добраться до колонки, как нос к носу столкнулась с выходящим из подсобки бессменным отрядом профессиональных уборщиков, также известным как отряд специального назначения Ривая, сопровождаемым им самим: на голове косынка, в руках — большая щетка и помойное ведро.

— Привет приверженцам чистоты и гигиены, — насмешливо фыркнула, помахав левой рукой, и направилась к центру внутреннего двора.

— К-командир Ханджи, что с вами?! — испуганно вскрикнула Петра Рал, прижимая к груди метлу.

— Небось титаны любимые покусали, — Оруо Бозард, хоть они с ним и помирились после той экспедиции, все равно предпочитал обходить ее стороной — к вящей радости их обоих.

— Я тоже хотел бы знать ответ на этот вопрос.

Жутковато тихий голос Ривая заставил его подчиненных отскочить в сторону; Ханджи вздохнула — вот только его не хватало.

— Эксперименты проводила, — буркнула она, бочком продвигаясь к колонке, но ее маневр не остался незамеченным.

— Уберетесь в казарме и свободны, — Ривай покосился на Оруо и Петру, и те мигом встали по стойке смирно. — Только инвентарь потом в подсобку верните.

— Есть!

Петра, бросив на нее странный взгляд, в котором смешивалась жалость и — почему-то — злость, забрала у командира ведро и щетку и зашагала прочь; Оруо, выдавив из себя улыбку, молча последовал ее примеру. В ту же секунду Ривай молниеносно выбросил руку вперед и схватил ее за шкирку:

— А с тобой мы в медпункте поговорим, идиотка чертова.

— От идиота слышу!

Изловчившись, Ханджи все-таки поддала ему под зад носком сапога; прохладные пальцы сжались на ее затылке:

— Шевелись.

Благо, эти двое не потащились за ними, а то Ханджи и без того довольно долго смеялась над тем, что у Ривая появился хвост. Когда она в свое время разобралась, что именно происходит, ее скрутило в приступе дикого хохота: Оруо бегал за Петрой, делая вид, что она его бесит, Петра бегала за Риваем, куда бы он ни пошел, Ривая раздражало, что Оруо пытается ему подражать, а тот делал это, чтобы понравиться Петре… и на этом порочный круг замыкался. И сейчас Ханджи, украдкой обернувшись, не удержалась и хихикнула себе под нос. Хотя, пожалуй, Петру она могла понять — если вспомнить, как она сама в далекие глупые семнадцать лет сохла по Киту Шейдису, то ей вообще крыть нечем.

Пока она предавалась воспоминаниям, Ривай успел притащить ее в медпункт, в котором в такое время, разумеется, уже никого не было.

— Садись, — он с силой нажал ей на плечо, и она невольно плюхнулась на жесткий стул.

Устала. Как же она устала… Ривай тем временем подтащил себе второй стул и поочередно выставил на стол небольшую миску с водой, инструменты, вату и бутыль медицинского спирта.

— Кто тебя так ободрал? — поинтересовался тихо, смоченным в холодной воде куском ваты стирая засохшую кровь — как будто она сама в колонке руку промыть не могла!

— Никто, — она поморщилась, когда лопнула тонкая кожица на свежем порезе, и по предплечью вновь потекла густая красная жидкость. — Я сама.

Рука Ривая с зажатой в щипцах ватой замерла в воздухе.

— Мне нужно соотнести скорость регенерации тканей у человека со скоростью регенерации титана, тогда у меня будет больше данных для расчетов, — Ханджи почесала кончик носа. — Придется ждать, пока заживет.

— И поэтому ты изрезала себе ножом всю руку? И правда дура.

Внутри неожиданно всколыхнулась обида. Помолчав какое-то время, она спросила:

— Помнишь ту экспедицию, когда мы нашли дневник Ильсе?

Ответный кивок.

— Ты сказал мне тогда, что, если мне хочется, я могу лезть в глотку к титанам, но не имею права рисковать своими товарищами, — Ханджи едва слышно ойкнула, когда спирт вылился на открытую ранку. — Только вот правда в том, Ривай, что я никогда ими не рискую. И тогда не рисковала. Единственная жизнь, которую я ставлю на кон, — моя собственная. Я буду делать эту ставку снова и снова. Умру, если это позволит людям обрести знания, которые помогут им вернуть свою свободу обратно. И даже если все будет напрасно… я все равно это сделаю.

Ривай, перехватив ее запястье, приподнял ее руку над столом, чтобы наложить повязку; на тонких бинтах выступили красные пятна.

— Я знаю.

Промытые спиртом порезы жгло; Ханджи прижала руку к груди, передернула плечами — в медпункте всегда гуляли сквозняки, а куртку она, кажется, оставила около титанов. Забрать ее, что ли?

— Кстати, я сегодня Чикачирони стрижку сделала, — вырвалось у нее вдруг с идиотским смешком. — Будешь завтра мимо площади проходить — зацени.

Лоток с инструментами за ее спиной с грохотом рухнул на пол.

850 год. Июнь.

— Думаете, мертвым не о чем сожалеть?!

Отчаянный вопль все еще звенел в ушах; Ханджи до боли в пальцах сжала поводья. Взгляд упирался в прямую широкую спину Эрвина, перед которым не спешила расходиться толпа жителей Каранеса, то и дело выкрикивающая обвинения пополам с угрозами… Она стиснула зубы. Все эти люди не имеют ни малейшего понятия о происходящем. Ни малейшего. Никогда не имели. А вот судили всегда. Не знали или не хотели знать, что главные палачи и судьи командования разведчиков — они сами. Ханджи на непозволительно долгую секунду закрыла глаза. Их с Эрвином план провалился, а ведь она могла настоять на том, чтобы он принял во внимание ее предыдущие гипотезы. Но не настояла. Сделала вывод, основываясь на единственном образце — Эрене: тоже мне, статистически значимая выборка! Ошиблась. И Эрвин ошибся. И Мике. И Ривай. Только за их ошибки пришлось заплатить тем, чьи близкие и друзья теперь сквозь слезы кричат им в спину.

Мике справа от нее чуть повернул голову; повел носом, принюхиваясь, нахмурился, сделав вид, что разглядывает черную лоснящуюся гриву своего коня. Ривай чуть позади: идет пешком, с каждым шагом все сильнее хромая на раненую ногу, глаза пустые, жуткие… Ханджи знала, почему он не боится смерти — в мыслях уже давно не здесь, не по эту сторону, привязан к ушедшим больше, чем к живым. Думала заставить его сесть на лошадь, перестать издеваться над собой, но уговорила себя отвернуться. У мертвых голоса громче.

Когда за спиной закрылись ворота штаба, Ханджи вздохнула с облегчением; спрыгнула на мостовую, машинально проведя рукой по теплому лошадиному боку, неловко улыбнулась прошедшим мимо разрозненной группой вчерашним новобранцам. «Добро пожаловать в разведку», — говорили они молодняку после их первой вылазки за стены, но невысказанные слова так и остались висеть в воздухе мрачной призрачной тенью.

— Ханджи, на пару слов.

Эрвин. Захотелось плюнуть на субординацию и обнять его прямо здесь, при всех, но перед ней стоял не друг, а главнокомандующий — и она не посмела.

— Передай Риваю, что завтра на рассвете они с Эреном должны будут вернуться в замок и ждать указаний. Нам нужно обсудить план дальнейших действий.

— Прямо сейчас?

— Нет. Подготовь рапорт и можешь быть свободна.

Враг пожертвовал всем. А они не смогли.

— Еще кое-что.

Ханджи, уже приготовившаяся уходить, обернулась.

— Сегодня вечером все как всегда?

Она грустно ссутулилась, оглядев оставшихся во дворе штаба разведчиков; зеленые плащи покрывал слой пыли, смешанной с выцветающей кровью. Наверное, и правда стоит сделать что-то привычное. Пусть даже под привычным понимается прощание с не вернувшимися.

— Я переоденусь и схожу за выпивкой. Ривз и его компания живут только за счет нас, отвечаю, — невесело пошутила она, ощущая внутри сосущую пустоту.

— Зайдешь за деньгами?

— Да не надо. Потом, — махнула рукой — мол, есть пока свои, позже сочтемся.

— Хорошо. Спасибо, Ханджи.

Эрвин мягко похлопал ее по плечу, на несколько лишних мгновений задержав на нем руку, и ушел в сторону конюшен. Надо бы тоже расседлать Ветреницу да загнать в стойло или оставить пастись в небольшом загоне у Несса… Ханджи подхватила кобылу под уздцы и вдруг запнулась на ровном месте, вспомнив о том, что загон там же, где и обычно — за поворотом, но ни Несса, ни Шарлотт там не будет уже никогда.

Ветреница благодарно заржала, когда Ханджи сняла с нее седло и насухо протерла соломой вспотевшие бока.

— Набегались мы с тобой сегодня, правда, малышка? Теперь отдыхай. А я еще погуляю, — приговаривала она.

Любопытная морда высунулась из денника, стоило закрыть стойло; Ханджи на прощание почесала ее между ушами и направилась к казармам.

После недолгих колебаний она решила не снимать форму: какая разница, если ее, как и остальных командиров разведки, в лицо что в Каранесе, что, тем более, в Тросте не знал только ленивый? Да и на перешептывания за спиной, равно как и на слова в лицо, ей было наплевать. По крайней мере, сейчас. Взвесила на ладони мешочек с деньгами — вроде должно хватить. Ханджи поправила ремень сумки и, спрятав деньги внутри, вышла из комнаты.

Бар, где они стабильно закупались раз в месяц, только открылся; работающие там мальчишки все еще снимали на пол стулья и поспешно протирали липкие, пропитанные пролитым алкоголем столы, когда она перешагнула через порог. Увидев за стойкой хозяина бара, неспешно прикуривающего трубку и пускающего дымные колечки, подошла поближе:

— Здорово, Вайлер.

— И вам не хворать, Ханджи-сан, — он выдохнул порцию терпкого ароматного дыма. — Как обычно?

— Да.

Вайлер кивнул и скрылся в подсобном помещении; вернулся быстро в компании десяти пыльных бутылок, в которых Ханджи наметанным глазом распознала яркельскую травяную настойку: один глоток этой субстанции в течение четверти часа лишал возможности ровно стоять, а стакан даже такого здоровяка, как Мике, мог вырубить практически на сутки. Она выдернула пробку, и по помещению поплыл пряный запах горных трав.

— Беру.

Ханджи закрыла бутылку; кожаный мешочек перекочевал Вайлеру в руки, а настойка к ней в сумку. Тело двигалось на автомате: кто-то словно дергал за нужные рычаги, и ноги несли ее вперед. Она останавливалась. Возвращалась. Разворачивалась обратно. Шла дальше. По каменным улицам со свистом гулял несвободный ветер.

Штаб выглядел брошенным. Все попрятались по углам: из столовой не доносилось звона тарелок, на лестнице — топота сапог, и даже лошади затихли, чувствуя повисшее вязкое безмолвие. Эрен, наверное, сейчас в медпункте под бдительным присмотром Микасы, их друзья в казармах своих отрядов вместе с остальными, Эрвин… Мысль споткнулась.

Если бы ее попросили представить Эрвина, Ханджи увидела бы его за столом его кабинета: в глазах прозрачный лед, в руках — длинный, бесконечный список имен черными штрихами по гербовой бумаге. Что-то сломалось в нем тогда, четыре года назад, оборвалась хрупкая ниточка, по которой он мог вернуться в те далекие дни, где они все были курсантами, подкладывающими преподавателям кнопки на стул, потом — не менее бестолковыми новобранцами, думающими, что знают все на свете, или не слишком поумневшими сержантами, втихаря играющими в снежки на заднем дворе старого штаба, чтобы не слететь с катушек окончательно… Эрвин отдавал приказы. Эрвина звали убийцей. Эрвин отправлял в Митру списки погибших. Ханджи прощалась с ними за него.

Выйдя на площадь, где совсем недавно жили Сонни и Бин, она не сразу заметила примостившуюся на потрескавшихся ступеньках изломанную фигурку. Ривай, под июньским солнцем кутающийся в плащ, сидел и смотрел в пространство. Она замерла на месте, не зная, что будет лучше: развернуться и уйти, притворившись, что ничего не заметила, или сделать хоть что-нибудь, лишь бы он перестал гипнотизировать неприветливо серую стену казармы напротив — Ханджи сомневалась, что он видит эту стену вообще.

Когда Ривай, вернувшись в строй с дрожащей Микасой и полуживым Эреном на руках, молча взял одну из свободных телег и поехал обратно в лес, Ханджи уже догадывалась, зачем. Но не верила до сих пор, даже видя, как Жан и Армин с почти съехавшей на глаза окровавленной повязкой одно за другим складывают тела на деревянный настил, а Ривай одни за другими срезает с курток вышитые сине-белые крылья…

Вспомнив о том, что Эрвин просил ему передать, она все же решила подойти. Но, увидев в его руках одну — только одну — нашивку, Ханджи остановилась, резко втянув в себя воздух. Вот, значит, как. В сумке тихо звякнули бутылки, и Ривай дернулся, повернувшись в ее сторону. Скользнул по ней пустым равнодушным взглядом, когда перед носом закачалась бутыль из пыльного темно-зеленого стекла.

— Чего тебе, четырехглазая? — процедил, сощурившись; не ядовито — смертельно устало.

— Это Петры? — показала кивком на потрепанный кусок ткани.

Спросила, хотя и без того прекрасно знала ответ. Ответ, которого от Ривая не получила и не получит — это она тоже знала. Потому молча наклонилась, с силой втиснув бутылку в его правую руку, и порывисто обняла, притянув к себе так, что Ривай уперся лбом ей в живот, и даже сквозь рубашку она чувствовала его прерывистое горячее дыхание.

— Не забывай ее, — сказала едва слышно, гладя липкие от невысохшей крови волосы. — Она любила тебя. Никогда не забывай ее.

И стояла так до тех пор, пока не разжались судорожно вцепившиеся в ее спинной ремень пальцы.

— Не забывай их. Но отпусти, — вздохнув, Ханджи сделала шаг назад и убрала руку. — Мертвым ведь все равно. Они уже ничего не чувствуют.

Пустота в глазах Ривая притягивала, звала к краю бездны, и ей казалось, что она слышит этот зловещий шепоток.

— Как и я.

«Врешь», — собиралась ответить Ханджи, но вместо этого почему-то произнесла:

— Вы с Эреном завтра утром возвращаетесь в старый штаб, — и добавила: — Эрвин просил передать.

Короткий кивок.

— Мне жаль. Мне правда очень жаль.

Он молчал. Ханджи, напоследок вновь проведя ладонью по его волосам, развернулась и ушла, думая о том, что у Ривая на самом деле очень доброе сердце. Сердце, которое до смерти устало болеть.

У них не было особого сигнала к тому, что пора идти; в день возвращения из-за стен за два-три часа до заката Ханджи просто приходила в казарму каждого отряда и молча протягивала выпивку тому, кто открывал дверь. А дальше каждый решал сам: кто-то предпочитал остаться в одиночестве, кому-то, наоборот, было легче его избегать, но на закате из штаба за пределы города неизменно выходила горстка разведчиков. Выходила, забираясь на стену и прыгая вниз по другую ее сторону, туда, где раскинулся лес, а за ним — холмы, поросшие вереском…

Выпускники бывшего сто четвертого кадетского корпуса в полном составе обнаружились в медпункте; лица бледные, странно виноватые, во взглядах — боль вперемешку с затаившимся страхом. Ханджи, повертев в руках последнюю бутылку, поставила ее на стол с громким стуком.

— Ханджи… сан? — дрожащим голосом спросил Армин, а она смотрела на бурые пятна, покрывающие бинт на его голове.

— Это вам, — сказала она, поправив ремень опустевшей сумки. — После экспедиций… — в горле застрял противный комок, — вечером мы собираемся за городской стеной. Приходите, если почувствуете, что вам это нужно.

Не было нужды объяснять, зачем — они и так все поняли, эти потерянные уже не дети. Криста украдкой вытерла заблестевшие глаза, Саша с ногами забралась на пустующую кровать, уткнувшись лбом в колени.

— Командир Ханджи, — Эрен, поморщившись, сел на одеяле, — можно вопрос?

— Конечно.

— Разве каждый не оплакивает друзей по-своему?

Перед глазами встал образ Ривая, будто выстуженного изнутри, припорошенного пеплом погасших огней, и она потрясла головой, прогоняя непрошеное видение.

— Все верно. Но в такие вечера мы не оплакиваем погибших, — Ханджи открыла дверь и обернулась на пороге. — Мы… улыбаемся им вслед, потому что они жили.

Когда небо на западе окрасилось красным, принеся с собой сырой запах низких облаков, Ханджи сделала знак выдвигаться. Через стену они перебирались у реки; растворяясь в хитросплетениях улиц, взлетали над водой, заросшей ряской, все ближе к покатому своду и птицам, туда, где потоки воздуха закручивались вихрем и хлестко швыряли в лицо осколками небесного льда. Остаться бы сейчас здесь, на стене, отсчитывая вечность шагами по скользким рельсам, но нельзя — не время, не место, не цель, не жизнь. Тросы свистнули, цепляясь наконечниками за камень; за ее спиной Мике, словно напавший на след охотничий пес, шумно вдохнул — от леса тянуло влажным мхом и свежей зеленью.

Приземлились практически бесшумно: земля мягко спружинила под ногами, и они, с факелами похожие на цепочку болотных огней, нырнули в негустой пролесок, за которым начиналась вереница невысоких холмов. Кроны деревьев прорастали в хмурое небо. Они предпочитали не смотреть на облака сквозь листья.

Пламя танцевало на трескучих ветках, отражаясь искрами в глазах. Как только костер разгорелся, из сумок появились стаканы, зазвенело стекло, посыпались крошки от разламываемого на части хлеба; Ханджи ненадолго ускользнула, вернувшись с пучком диких трав, от которых шел аромат горчащего меда.

Пей — до дна, слизни с губ последнюю терпкую каплю. Спой — фальшивым сорванным голосом, забудь слова, придумай свои с хриплым смешком. Помни — в больно бьющемся сердце, как улетали наружу, а солнце путалось в волосах робкими тонкими лучами. Как жили. Над чем смеялись. Кого любили. Расскажи, напиши, сожги, и огонь унесет слова ввысь, где пляшут ветры и рассеиваются тучи, обнажая далекие холодные звезды.