Aditum scientificum (гет)

Все неизведанное кажется великим (лат.).

842 год

Стекла вылетели из рам с ужасающим треском, выпустив наружу свистящие языки пламени. Из примыкающего к охваченной огнем старой казарме здания с испуганными воплями вылетели два новобранца, в точности повторив действия ветеранов разведывательных войск: оказавшись снаружи, они рухнули лицом в землю, прикрывая руками головы.

— Какого дьявола вы тут загораете?! — разнесся по внутреннему двору штаба зычный голос командира Шейдиса. — Схватили ведра и за водой, живо!

«Взаимодействие с формалином: реакция положительная», — с сожалением написала в потрепанном блокноте Ханджи и, убрав его в нагрудный карман, вышла из своего укрытия.

— Сержант Ханджи Зоэ, немедленно объяснитесь!

Она проводила взглядом товарищей, на крейсерской скорости убегающих в направлении ближайшей колонки подальше от взбешенного главнокомандующего, и приложила кулак к груди в стандартном приветствии.

— Водный раствор формальдегида не горит, — бойко протараторила Ханджи.

Полыхающая деревянная крыша казармы провалилась внутрь; от красноречивого взгляда командира по спине пробежал тревожный холодок.

— Ранее я докладывала вам о возможности долгосрочного хранения фрагментов тел титанов для дальнейшего их изучения. И о необходимости разработки соответствующих методов. Формалин применяется в естественных науках для…

— Сержант Зоэ, потрудитесь перейти к делу без научных деталей.

— …для сохранения анатомических препаратов. Так как эта смесь не является огнеопасной, я подумала, что…

За плеском воды послышалось шипение; черные обугленные стены безмолвно вопияли, а в безоблачное вечерне-летнее небо поднимался столб сизого дыма. Кит Шейдис, оценив обстановку, не удержался от тяжелого вздоха.

— Наверное, при испарении образовались горючие пары, а при контакте с оставшимся воздухом произошло самовозгорание, — мысль, что не давала ей покоя последние пару минут, наконец-то была озвучена.

— Три дополнительных ночных дежурства, — отчеканил главнокомандующий. — И уйди с глаз долой!

Не дождавшись ответного «Слушаюсь!», он направился в медпункт, где врачи все еще суетились над вернувшимися из экспедиции ранеными. Ханджи достала блокнот и раскрыла на той же странице, на которой писала до этого. «Пары водного раствора формальдегида взрывоопасны в смеси с воздухом, контакт с плотью титана вызывает возгорание», — новая корявая строчка дополнила предыдущую, и сержант Зоэ, потирая ноющее плечо, похромала в сторону женской казармы. А ведь идея казалась такой блестящей…

Сегодняшняя экспедиция вышла на редкость короткой: они не успели отъехать от Шиганшины даже на пятьдесят километров. Вопреки обыкновению, сама Ханджи в этот раз находилась не в авангарде, а рядом с повозкой, куда ей все же удалось впихнуть бадью с горячей водой. Известно, что температура тела титана близка к сотне градусов, и их тела не испаряются, скорее всего, благодаря толстой коже, отделяющей их от внешней среды. Но стоит их убить или отсечь, например, руку, как она в считаные минуты исчезает, словно ее и не было. Из-за огромной разницы температур. А что, если сунуть отрубленную конечность в кипяток?

Мысль была настолько гениальной в своей простоте, что накануне экспедиции заснуть так и не удалось. Да и все время ушло на приготовления и выбивание разрешения: главнокомандующий относился к ее экспериментам со здоровым скепсисом человека, крайне далекого от науки. Нужные бумажки, правда, подписывал — со скрипом. Зато штрафных дежурств за последние пару лет у Ханджи накопилось больше, чем дежурств по расписанию за все время службы.

Нападение было внезапным. Группа аномальных титанов выросла словно из-под земли, и прежде, чем Ханджи успела подумать, как уже оказалась в воздухе, прицеливаясь к ближайшему из них.

— Моблит, отвлеки его! — крикнула она, зацепив трос за плечо семиметрового гиганта.

Подчиненный проскользнул рядом с ним, едва не попав под удар; Ханджи, воспользовавшись моментом, сиганула вниз, выставив перед собой острые клинки. Брызнувшая горячая кровь, не успев испариться, обожгла кожу; туша с грохотом ударилась о землю. Не теряя времени даром, Ханджи отрубила его руку чуть пониже локтя и, вскочив на лошадь, помчалась догонять повозку, морщась от пара, бьющего в лицо: если вовремя не сунуть добычу в чан с кипятком, все будет зря.

Командир второго отряда Эрвин Смит приземлился на спину своей лошади; на плаще исчезающими пятнами темный багрянец, во взгляде — немой вопрос. Ханджи показала ему большой палец, метким движением зашвырнула влажную от пара конечность в бочку — стенки хоть и алюминиевые, но должны выдержать — и закрутила крышку, чуть не свалившись под колеса. Горько-металлический запах неприятно щекотал ноздри. Трава под лошадиными копытами оставалась красной.

За час они потеряли восьмерых. Развалины непонятного происхождения, в которых они два месяца назад установили опорный пункт, лишь временно могли укрыть от врага — нюх у титанов значительно лучше зрения. Но им нужна была передышка.

— Ты собралась из титанов суп варить? — насмешливо поинтересовался Эрвин, глядя, как Ханджи подбрасывает хворост в костер, согревая свою драгоценную добычу.

— Было бы неплохо, — в тон ему ответила она, поморщившись от случайного прикосновения к горячему металлу. — Проблема с провиантом решилась бы раз и навсегда.

Командир отряда хохотнул — коротко и хрипло с непривычки.

— Если получится — позови, сто лет мяса не ел.

— Всенепременно.

Взгляд Эрвина, а следом за ним и ее, упал на повозку, на которую вчерашние новобранцы складывали покрытые грязно-серой тканью трупы. Шесть лет назад на их месте была она сама, трясущимися руками закрывая глаза соседей по казарме, которые их больше не откроют, и знала, что никогда к этому не привыкнет. Именно поэтому… Ханджи, вздохнув, обмотала ладонь тряпкой и сняла крышку. Покрытая толстой кожей часть руки, целая и невредимая, плавала в закипающей воде и испаряться в ближайшее время не собиралась.

— Слышь, Эрвин, супа не будет.

На его лице легкая тень разочарования.

— Жаль, а то я не завтракал.

— Зато настойка выйдет в самый раз.

— Кухарка из тебя хреновая.

Кто-то из новичков, услышав их разговор, выронил мешок со своим снаряжением; подхватил с земли, испуганно озираясь, и скрылся с глаз. Эрвин отвесил ей шутливый подзатыльник:

— И так набор в этом году маленький, а ты и тех пугаешь.

Ханджи не ответила, напряженно всматриваясь вдаль: обзор на холмистой местности открывался удивительно хороший. Легко заметить титана. Как, впрочем, и титану — их самих. Из разведчиков восемьдесят девятого выпуска кадетского училища осталась только она да еще пара психов: остальные и до восемнадцати не дожили. Эрвин на три года старше, и из его однокурсников не выжил никто. Мрачная статистика становилась мрачнее год от года, как и их с Эрвином юмор — может, потому-то они до сих пор и не сыграли в ящик.

— Титаны!

Громкий вопль дозорного не успел стихнуть, а Ханджи уже волокла бидон к ближайшей повозке, выругавшись под нос, когда горячая вода выплеснулась на ногу из-под плохо закрытой крышки. Кое-как пристроив его между тюками, она щелкнула переключателем и подлетела вверх, зацепившись за кусок осыпающейся стены. Кобыла, уже привыкшая к тому, что ненормальная хозяйка в любой момент может внезапно свалиться на спину, лишь слегка взбрыкнула, и Ханджи, благодарно потрепав ее по холке, поддала ей пятками по бокам.

— Два десятиметровых справа, один пятнадцатиметровый прямо по курсу! Ханджи поправила очки и огляделась: похоже, придется драться.

— Нанаба, Марлен, Фрагон — займитесь десятиметровыми! Эрвин, Мике, Ханджи — на вас пятнадцатиметровый! — скомандовал Шейдис. — Остальные — отступаем к стене!

— Есть!

Повозки с грохотом понеслись по каменистой дороге. Если хоть один из титанов прорвется в строй — им всем крышка.

— Не дайте ему удержаться на ногах, а я прикрою сверху!

Эрвин. Ханджи отпустила поводья и взмыла в воздух.

— Ну что, познакомимся? — задорно засмеялась, всадив крюк титану в спину.

Тот издал громогласный рев. Вынув клинки из ножен и сделав крутой вираж, она вонзила лезвия в ахиллово сухожилие его левой ноги.

— Ха-ха, теперь не побегаешь!

Титан с грохотом рухнул на колени; Мике, чудом увернувшийся от удара здоровой лапищи, запрыгнул на лошадь, когда Эрвин, разогнавшись, рассек титану шею.

— Трое сзади!

Они синхронно обернулись; два семиметровых гиганта уже растоптали большую часть того, что полчаса назад было опорным пунктом. Но что было гораздо хуже, так это…

— Опять аномальный!

— Дерьмо! — сплюнул Мике.

Ханджи выразилась бы покрепче, будь у них хоть пара лишних секунд.

— А ну, стоять! — завопила она во всю мощь голосовых связок, пришпорила лошадь и рванула следом, ловко лавируя между ногами титана, от каждого шага которого дрожала земля.

— Ханджи!

Широкий замах огромной ладони, крик сбитого с коня разведчика, лязг ставшего бесполезным привода, стелющийся обжигающий пар, испуганное ржание, кровавая пелена перед глазами и топот, топот за спиной…

— Твою мать!

Промазала.

— Отвлекай его, а мы им займемся!

Отсалютовав Мике обломанным клинком, Ханджи вырвалась вперед, чтобы попасть в поле зрения гиганта. Поймать бы живым да выяснить, где еще у него слабое место!

— Эй, ты, чучело! Сюда смотри!

Ударная волна воздуха от движения неповоротливого тела. И вибрация почвы от его падения, расходящаяся волнами.

— Черт дери, повозки!

Вдалеке виднелась серая лента стены; Ханджи же оглянулась на разрытую, покрытую щепками и кусками тел землю, жадно впитывающую неиспаряющуюся кровь, — и взвыла:

— Мои образцы!

И, развернувшись крутой дугой, понеслась назад, надеясь лишь на то, что доберется до них быстрее титанов, спешащих на запах людей. Металлический отблеск чьего-то разломанного маневрового устройства ослепил на короткое мгновение; солнце заслонила тень.

— Ханджи, надо сматываться!

— Как ты не понимаешь, Эрвин? Мне нужен этот образец!

— Больше, чем твоя жизнь?

— Да! — не задумываясь, выпалила она. — Помоги найти!

По поверхности земли, казалось, пошли волны; Ханджи, до боли закусив губу, судорожно озиралась, пока вдруг не увидела знакомую погнутую цистерну. Через минуту бидон, из которого доносилось зловещее шипение — треть воды вылилась при ударе, — оказался у нее в руках, обжигая кожу даже через одежду, а сзади доносился гул: на смену предыдущим титанам пришли их друзья.

— И почему они устраивают вечеринку, когда у меня нет настроения?

— Шевелись, идиотка!

От бешеной гонки уставшая лошадь начала отставать; перед глазами мельтешила эмблема разведкорпуса на зеленом фоне, а титаны дышали в спину.

— Сколько до ворот?

— Десять километров, может, меньше!

Совсем чуть-чуть. Только бы продержаться. Светлая макушка Эрвина отдалялась, и Ханджи пожалела, что вокруг нет ни деревьев, ни зданий: обогнал бы он ее, используй она привод? Как бы не так!

— Эрвин, а на маневровом устройстве я быстрее! — не удержалась она.

Он повернул голову, чтобы ответить, и в этот момент горизонт резко повело куда-то в сторону: лошадь, жалобно заржав, упала на колени, а саму Ханджи по инерции выкинуло из седла, и она кубарем покатилась по земле. Взвизгнула от боли — в плечо острым краем впился камень, нога неловко подвернулась, — но с трудом встала, продолжая цепляться за ручку обожженными пальцами.

— Бросай эту хрень и запрыгивай!

— Не брошу!

Выплюнув парочку отборных ругательств, тот затормозил и, наклонившись, как мешок закинул ее в седло позади себя — вместе с многострадальным образцом. И почему она не догадалась подобрать еще несколько, пока те не успели испариться?

Врата Шиганшины были уже совсем близко, когда конь Эрвина начал замедлять ход; титанам же подобное было не знакомо.

— Давай перейдем на привод! — крикнула Ханджи, стараясь удержаться на скользком лошадином крупе.

— С ума сошла?!

Первые разведчики уже устремились под защиту стены; несколько человек замыкали строй, а за ними грохотала последняя из уцелевших повозок.

— Если зацепиться тросом за стену, можно прыгнуть в телегу, а твой конь добежит сам!

На размышление Эрвину понадобилось несколько мгновений.

— Держись за меня! — рявкнул он, и, как только рука Ханджи крепко обхватила его за пояс, отпустил поводья.

Трос вылетел с режущим свистом. Ветер резко ударил в лицо, и, когда крепление с лязгом отсоединилось, они оба рухнули на деревянный настил только что въехавшей в туннель повозки. Створка ворот опустилась, едва не выдрав добрую половину конского хвоста.

— Клянусь, в следующий раз я оставлю тебя с твоими обожаемыми титанами, — сдавленно прохрипел Эрвин.

Ханджи счастливо улыбнулась, обнимая не успевшую остыть емкость, в которой булькала вода.

— Спасибо.

Отряд направлялся к штабу.

Когда события сегодняшнего утра вновь промелькнули в памяти, Ханджи только вздохнула — казалось, что с тех пор прошло гораздо больше, чем несколько часов. Из положительного: если положить плоть титана в кипяток, она не разрушается, что значит, ее гипотеза верна. Из отрицательного: формалин не выдерживает температуру выше семидесяти одного градуса, а температура тела титана явно больше. И так как в ее планы не входит обвариться окончательно, эксперимент провалился по умолчанию на подготовительной стадии. Оглянувшись через плечо на все еще дымящиеся руины, Ханджи мрачно подумала, что теперь у нее нет даже лаборатории — чего уж говорить о потерянных образцах?

Нужно зайти в медпункт и перевязать ногу; подвернутая лодыжка болела все сильнее, и способность передвигаться Ханджи не потеряла лишь благодаря жестким армейским сапогам, удерживающим сустав. Правда, там сейчас главнокомандующий, но нужно, наверное…

— Из-за этой чокнутой кто-то мог погибнуть! — громкий голос одного из сержантов из-за поворота.

Она остановилась, прислонившись к стене казармы ушибленным плечом. Старая волынка. Сейчас он скажет, что разведкорпус и без того отряд смертников, не хватало еще и внутри стен от каждой тени шарахаться.

— Как будто у нас и так смертей мало!

Действительно. Хоть скидку у гробовщиков требуй за постоянный приток клиентов. Ханджи, решив дослушать этот возмущенный монолог как-нибудь потом, развернулась на сто восемьдесят градусов и поковыляла в сторону своей комнаты, мечтая растянуться на жесткой кровати и поспать хотя бы пару часов.

Разбудил ее громкий стук в дверь. Нащупав на макушке очки, Ханджи передвинула их на переносицу и сонно заморгала; по ночному небу за окном лениво ползли облака.

— Командир Ханджи, меня просили передать, что ваша смена начнется через двадцать минут.

Голос Моблита из коридора звучал приглушенно.

— Иду! — что есть мочи рявкнула она и удовлетворенно улыбнулась сама себе, услышав быстрые удаляющиеся шаги.

Желудок напомнил о себе голодным бурчанием, и Ханджи с сожалением вспомнила о неудавшемся супе — сейчас бы и титана съела. Семиметрового. Целиком. Заживо. Только ужин она проспала, а учитывая, что ей всю ночь обходить территорию штаба, утренний завтрак пройдет мимо с тем же успехом. Игнорируя возмущенные сигналы пищеварительной системы, Ханджи сложила в сумку свой блокнот вместе с пособием по анатомии и вышла в коридор, на ходу собирая растрепанные волосы в лохматый хвост.

Приняв пост у рядового — судя по его взгляду, одного из тех, кто чуть не взлетел на воздух вместе с ее лабораторией, — Ханджи уселась около чадящего светильника и вытряхнула из сумки книгу. Анатомический атлас, втихую выкраденный из штабной библиотеки гарнизона Троста, был изучен вдоль и поперек, но она возвращалась к нему снова и снова. Ханджи порой жалела, что не пошла учиться на военного врача: пусть ее жизнь и не сильно бы изменилась, но знаний в интересующей области было бы больше, да и к медикам развед-отряда с идиотскими вопросами приставать бы не пришлось — те и так шарахаются, стоит завидеть ее на горизонте. Она открыла блокнот, служивший черновиком лабораторного журнала, и вчиталась в собственные каракули.

Согласно ее наблюдениям, кожа титана даже с учетом поправки на пропорции тела гораздо толще человеческой; вода за стенками стеклянной банки, в которой плавала рука, конечно, искажала действительность, но толщина кожного слоя на некоторых участках явно превышала десять миллиметров. Локтевая и лучевая кости человека относятся к типу трубчатых костей и имеют внутри полость, заполненную жироподобной тканью; кости титана обладали гораздо большим количеством полостей, и те были заполнены… воздухом: стоило вытащить обрубок конечности из бидона, как изнутри вылилась вода, которая практически сразу испарилась. А ведь вода могла попасть внутрь кости только в том случае, если полость изначально была пустой. Впрочем, это частично объясняло давно известный факт: несмотря на значительную массу тела, титаны все равно весят гораздо меньше, чем должны. Точное соотношение, правда, вычислить не удалось. Ханджи вздохнула. Интересно, после сегодняшнего ей удастся выбить у Шейдиса разрешение, чтобы сходить в морг?

— Теперь понятно, почему тебя от написания отчетов освободили — почерк нечитаемый, — раздалось вдруг над ухом, и Ханджи, вздрогнув, выронила блокнот из рук.

— А ты чего здесь, а не с Мике на попойке?

— Время неудачное.

Эрвин выглядел уставшим. Как и все, впрочем: после каждой экспедиции на восстановление солдатам давали минимум неделю. Друг — а за годы совместной службы они и правда стали друзьями — занял второй стул и протянул ей половину хлебного батона:

— Держи, балда, раз проспала все на свете.

— Спасибо.

Ханджи оторвала горбушку и стала быстро жевать, нещадно кроша на пол.

— Послезавтра я и главнокомандующий Шейдис уезжаем в Стохес. Могу я надеяться на то, что найду штаб хотя бы приблизительно в том же состоянии, в котором я его оставил?

Она хихикнула:

— Ничего не могу обещать.

В конечном счете, как она могла предугадать, что бочка с формалином взорвется и разнесет полздания?

— Скажи, Эрвин… ты тоже считаешь меня ненормальной? — вдруг вырвалось у нее.

— Да.

Ханджи невесело усмехнулась. Ожидаемо.

— Считаю, но не думаю, что это недостаток.

В голубых глазах Эрвина она пыталась разглядеть тень сарказма, но он говорил серьезно.

— Если мы хотим что-то изменить, то должны действовать не так, как привыкли. Удачного дежурства.

Он встал со стула и ушел, не дожидаясь ответного прощания. Ханджи, помахав ему вслед огрызком горбушки, положила книгу на колени и любовно разгладила тонкие страницы.

843 год

За окном библиотеки мела метель; ветер завывал, разгулявшись по пустым улицам, белые хлопья облепили стекла. Ханджи широко зевнула, неодобрительно поглядывая на лист бумаги, на котором было написано: «Главнокомандующему разведывательными войсками Киту Шейдису от командира четвертого отряда Ханджи Зоэ. Отчет», — после отчета вместо точки расплывалась красивая фигурная клякса. Припрячь, что ли, Моблита писать рапорты вместо нее? Тот даже рисовать умеет не хуже любого художника… Она потерла переносицу, на которой то и дело оставались следы от носовых упоров; прищурилась, наклонилась над столом, стараясь разглядеть прыгающие строчки. Во время последней вылазки Ханджи сильно ударилась головой, спасаясь от очередного аномального титана, и зрение снова упало — пришлось разориться на две новые пары очков.

Справа лежала стопка записей с тренировок разведчиков: из-за короткого светового дня зимой титаны менее активны, а потому это время обычно использовалось для того, чтобы оттачивать навыки за стенами. Все-таки новобранцев надо как-то учить, не делая из них при этом бесплатную жратву. Ханджи поправила очки и достала несколько листов из стопки, на которых ранее делала пометки; в прошлом году к ним присоединились двадцать пять человек, в этом — всего семнадцать, плюс они потеряли в бою лучшего ветеринара, и большая часть лошадей сейчас восстанавливалась от с трудом пережитого воспаления легких: несколько идиотов додумались напоить их холодной водой после экспедиции, из которых, как известно, развед-отряд спасался исключительно бегством. Да и финансовые документы не радуют… Ханджи устало откинулась на спинку кресла. Эрвин бьется как рыба об лед, стараясь придумать, как увеличить процент выживаемости, который на данный момент едва дотягивает до одной десятой за четыре-пять лет. Она сама вот уже полгода просит включить в смету расходов хотя бы один микроскоп для лаборатории штаба. Ведь она как раз придумала способ изучения тканей титанов, при котором образцы сохранялись до десяти часов, которых с лихвой хватило бы, стой этот чертов микроскоп в штабе разведки, а не в военном училище в Стохесе, Эрмиче или даже Каранесе, до которого от стены Марии еще добраться нужно... Главнокомандующий Шейдис выбивает дополнительное финансирование, но каждый раз что его, что Эрвина тыкают носом в статистику государственных расходов и всячески показывают, насколько то, что делает разведка, бесполезно. Дегенераты ублюдочные, увидели бы титана хоть раз, посмотрели бы, насколько бесполезен развед-отряд! Она скрипнула зубами и переломила пальцами перо, с которого на процарапанное по бумаге под шапкой рапорта «ублюдочные дегенераты» капали чернила. Ханджи скатала лист бумаги в комок и с силой зашвырнула в мусорную корзину.

Отчет. Нужно сделать копию лабораторного журнала и передать Шейдису, вдруг все-таки выбьет микроскоп? Хотя бы старый. А еще Эрвин просил понаблюдать за тренировками других отрядов. Не то чтобы ее сильно раздражало стоять на морозе и записывать, как эти идиоты учатся экономить газ и попадать клинками в цель. Вопрос в том, как составить программу обучения таким образом, чтобы их навыки становились лучше максимально быстро. Единственное, что она могла сказать, это то, что практически все более-менее успешные бойцы разведкорпуса предпочитают наносить титанам удар по шее по касательной, то есть, пролетая мимо на очень близком расстоянии, выставить клинки и бить по слабому месту. Некоторые, включая ее саму, предпочитали удар крест-накрест сверху: ускорение при этом меньше, но предварительный прыжок вверх дает лучшую возможность прицела и, закономерно, повышенную точность нанесения порезов. Интересно, кстати, почему именно шея? Ханджи достала второе перо и, подтянув поближе чистый лист бумаги, набросала контур верхней половины человеческого тела. Подумав, нарисовала внутри предполагаемого черепа головной мозг, после — соединенный с ним спинной. Интеллектом титаны, в отличие от большинства людей, не отличаются, может, именно поэтому головной мозг для них не так уж и важен? Ханджи покосилась на книгу, содержащую в себе копии докладов обо всех экспедициях разведывательных войск, которую она всеми правдами и неправдами выбила себе в личное пользование. Согласно докладам двадцатилетней давности, если снести титану голову, не повредив при этом шею, новая голова регенерирует на месте старой уже в течение двух с половиной-трех минут. Возможно ли, что та часть нервной системы, что отвечает за сознание, находится у титанов именно в шейном отделе спинного мозга? Неплохая идея, только вот ее ни оправдать, ни опровергнуть… Хрен его знает, что там с мозгом у титанов, а вот ее собственный уже начал закипать. Ханджи побарабанила пальцами по столу. Вот уже практически год ей не давала покоя одна и та же мысль. Нужно захватить нескольких титанов живьем.

Скопировав часть своих заметок, она все-таки смогла написать краткий рапорт для главнокомандующего, подумав, что, наверное, стоит сначала показать его Эрвину, а уж потом нести на стол Шейдису. План тренировок на время вылазки за стены Ханджи вместе с Мике Закариасом подготовила месяц назад, благоразумно не сообщив об этом новичкам: те еще от прошлой экспедиции толком не отошли, да и в живых осталось гораздо меньше, чем они надеялись.

Отложив в сторону исписанную бумагу и закрыв от греха подальше чернильницу, Ханджи пододвинула стул поближе к окну, из которого внутрь падал тусклый серый свет, и вновь раскрыла составленную разведчиками книгу. Данных о регенерации титанов было непозволительно мало, однако, она сама многое поняла из личных наблюдений. Насколько строение внутренних органов титанов соответствует человеческому, Ханджи достоверно оценить не могла, но, как минимум, была способна сказать, что их система кровообращения сильно отличается от таковой людей. Какой бы глубины ни были наносимые порезы и в каком бы месте они ни наносились, кровь никогда не била из них фонтаном, как в случае с повреждением артерий у человека. Точнее, могла резко выплеснуться, но даже с венозным кровотечением это сравнить было сложно: создавалось ощущение, что в сосудах титанов кровь стоит на месте. И кровообращение отсутствует как таковое. Что означало лишь одно: их сердце не билось. Тогда как, леший их задери, они живут? И почему никто, кроме нее, не задумывается об этом?!

Когда свеча в светильнике прогорела до основания, Ханджи вспомнила, что собиралась зайти к Эрвину накануне завтрашнего разбора полетов, и почти вслепую сгребла все бумаги, валяющиеся на столе, в одну большую кипу. В коридоре было темно, но она безошибочно нашла дорогу к нужной комнате штаба — приходила к другу-сослуживцу с завидной регулярностью. Недавно после очередных неудачных экспериментов вообще от усталости умудрилась перепутать его комнату со своей, располагавшейся этажом ниже, и завалилась спать у него на кровати… а утром долго и нудно выслушивала все, что Эрвин думает о внезапных посетителях, из-за которых ему приходится ночевать на узком неудобном диване. В ответ на справедливое замечание Ханджи, что ничто не мешало ему лечь спать рядом, тот прохладно ответил, что кое-кто обладает привычкой раскладываться на кровати по диагонали, а дать пинка спящей девушке ему совесть не позволяет. Пусть даже та выводит рулады как его почившая бабуля, от храпа которой при жизни книги падали с полок. Ну, хоть злился недолго — и то ладно. И вообще, она же извинилась! Вспомнив, на каких именно условиях Эрвин перестал смотреть волком, Ханджи только вздохнула: когда она, стоя посреди столовой во время обеда, на словах детально описывала план замка, в котором квартировались разведывательные войска, все, включая новобранцев, смеялись в кружки с жидким разбавленным элем — чувство юмора у Эрвина Смита было что надо. Переложив стопку бумаг в левую руку, Ханджи постучалась и, дождавшись усталого «войдите», проскользнула внутрь.

— Нет, — сходу сказал сидящий за рабочим столом Эрвин, стоило ей открыть рот.

— Я еще ничего не сказала, — обиженно буркнула Ханджи.

— Нет, я не буду помогать тебе с отчетами, — уточнил он.

— Я не прошу помочь, я прошу проверить.

Эрвин, видимо, поняв, что от нее не избавиться, закатил глаза и махнул рукой:

— На стол положи, утром прочитаю. План тренировок готов?

— Да. Когда вылазка?

— Думаю, не раньше чем через неделю. Руководить будет Фрагон, так что обсудишь с ним детали.

Ее взгляд наткнулся на разложенную на столе схему.

— Что это? — поинтересовалась Ханджи, смотря на единственный оставшийся не зачеркнутым вариант.

Эрвин молча смотрел на нее какое-то время, словно решая, рассказывать или нет, но в конце концов сдался:

— Новая тактика построения. Пытаюсь придумать, как уменьшить число жертв.

— С титанами не сражаться, — зевнув, потянулась она, продолжая держать в руках бумаги.

— Логично, но…

Эрвин вдруг осекся, уставившись куда-то в пространство. Ханджи помахала рукой у него перед носом, но тот не реагировал, продолжая смотреть в одну точку, и лишь по выражению его лица можно было понять, что он лихорадочно обдумывает какую-то идею, только что пришедшую в голову. Пару раз моргнув, он вдруг схватил перо и начал что-то строчить прямо поверх своего секретного плана; Ханджи, чье врожденное любопытство всегда перевешивало все остальное, включая элементарную вежливость, примостилась на ручку дивана, с которой открывался неплохой обзор на корявые строчки, что выводил Эрвин нервным росчерком пера. И что она такого сказала?

— Ханджи, ты просто гений, — выпалил он с непривычной горячностью. — В следующий раз пойдем в бар — оплачу выпивку на весь вечер.

— И мясную нарезку купишь, — тут же сориентировалась Ханджи.

— Вымогательница.

Она почувствовала, что дрожит от предвкушения. Если Эрвин так реагирует, значит, придумал что-то действительно стоящее.

— Выкладывай!

Тот пододвинул к ней изрисованный лист бумаги и показал на квадратики, образующие ровный полукруг:

— Это — наше стандартное построение. Авангард из сильнейших бойцов впереди и с флангов, повозки в центре, все остальные в арьергарде и на подхвате. Но титаны часто появляются и сбоку, и сзади, и неопытные бойцы попадают под раздачу чаще всего — они просто не способны вовремя убежать или драться на нужном уровне. Не успевают научиться.

— И что ты предлагаешь?

— Как ты и сказала. Если мы хотим снизить количество жертв, нужно меньше сражаться с титанами. Понимаешь?

Ханджи порой ненавидела такие моменты: моменты, когда не могла угнаться за ходом мыслей Эрвина. Хотя обратная ситуация, в которой никто не был способен понять то, как думает она сама, раздражала не меньше.

— Сейчас мы атакуем, стоит нам завидеть даже обычного титана, я не говорю об аномальных. По умолчанию. Титан на горизонте — всем схватиться за клинки. Но что, если поменять саму задачу? Не атаковать, а стараться избегать атаки?

— До того, как титаны обратят внимание… — задумчиво протянула Ханджи. — Может сработать, если придумать систему оповещения. Если передавать сообщения через людей, вместо строя будет сплошной хаос.

— Я подумаю над этим. Спасибо.

— Было бы за что. Плодотворных размышлений, — она шутливо отсалютовала черновиками отчетов и направилась было к выходу, но обернулась: — Про мясо и выпивку не забудь.

— С тобой забудешь.

Ханджи хотела напомнить, что за язык его никто не тянул, но промолчала — усталость давала о себе знать, а снова учить план замка после того, как она вырубится прямо здесь и сейчас, ей совершенно не улыбалось.

Первым, кого она встретила перед обедом, был Эрвин, сжимающий в руках картонный тубус.

— Выспался? — ехидно спросила она, оценив черные круги у него под глазами.

— Ракетницы, — ответил тот.

— Чего?

— Сигнал смены направления. Ракетницы. Красный дым — замечен титан. Все, кто увидят красный дым, должны повторить сигнал, усиливая его таким образом, чтобы информация быстро достигла авангарда. Когда командующий решит, в какую сторону поворачивать, он выпустит зеленый сигнал в нужном направлении. Распространение по тому же принципу.

— А если заварушка все-таки начнется?

— Черный.

— В самый раз.

— Что думаешь?

Ханджи почесала в затылке, поправив удерживающие очки ремни:

— Отличная мысль, Эрвин, — честно сказала она. — Думаю, командир Шейдис оценит. Пойдешь к нему после обеда?

— Да. Кстати говоря, — Эрвин достал из нагрудного кармана сложенный вчетверо листок бумаги, — перепиши это с моими правками.

Она чуть не взвыла:

— А пораньше сказать не мог?!

Синяки под глазами, похожие на парные фингалы, говорили сами за себя.

— Может, и так сойдет?

— Я не хочу, чтобы Шейдис начал рыдать кровавыми слезами до того, как увидит мой план!

Ханджи покосилась на полный исправлений лист.

— Ну, тогда есть только один выход. Покажи ему свои схемы раньше, чем он доберется до моего рапорта.

И, весело насвистывая, направилась внутрь — из столовой доносился чудный запах свежей выпечки.

Из кабинета главнокомандующего они оба вышли на негнущихся ногах. И в состоянии легкого шока. Строй дальнего обнаружения…

— Опробуешь, когда сам станешь командовать разведкорпусом, — отчеканил Кит Шейдис, глядя на ошарашенного Эрвина, судорожно комкающего пальцами бумажные края.

— Но, командир…

— Разговор окончен.

Воспользовавшись моментом, Ханджи украдкой забрала со стола свое прошение о дополнительном финансировании исследований, оставив лишь требуемый рапорт — тот самый, с правками Эрвина. В разведывательные войска идут те, кто ищет перемен. Но что делать, если их командир на это не способен?

Фрагон и остальные прошли мимо; посмотрели сочувственно, кто-то даже хлопнул Эрвина по плечу, но тот этого даже не заметил. Ханджи, потянув его за рукав, увела его из коридора подальше от кабинета командира, чувствуя, как внутри копится злость. Приятелей в отряде у нее было много, пусть они и считали ее повернутой чудачкой — ей это даже льстило. Приятелей было много. А друг один. И таким потерянным она видела Эрвина лишь однажды: когда Найл Док, человек, которого он считал лучшим другом, сообщил, что уходит из разведывательных войск в военную полицию из-за какой-то девушки, работающей в баре, где они устраивали пьянки после экспедиций.

— Пошли напьемся, — сходу предложила Ханджи, когда они отошли на безопасное расстояние.

Эрвин посмотрел на нее как на идиотку:

— День на дворе, бары закрыты, да и никто не отпускал нас в самоволку.

— Не знаю, как у тебя, а у меня осталась заначка с прошлой попойки в казарме. И тебе решать, выпьешь ты ее со мной или же я выжру ее в одну харю и опять буду храпеть у тебя в спальне в память о твоей бабуле.

Угроза подействовала.

О том общеизвестном факте, что чем меньше цена за бутылку, тем гаже ее содержимое, Ханджи вспомнила только после третьего стакана — правда, в тот момент что ей, что Эрвину было уже все равно.

— Плевать на финансирование. Микроскоп как-нибудь сама соберу с Моблитом и Нанабой, как два пальца же, — она со стуком поставила стакан на стол. — Тем более, что это не так важно.

— А что… важно?

— Твой план. А еще… новое направление. Ис… исследований.

Эрвин, пошатываясь, встал со стула:

— Послушаю п-потом. На трезвую… г-голову.

— Верно мыслишь! — Ханджи налила себе еще и взмахнула полным стаканом, расплескав половину себе на штаны.

Когда Эрвин ушел, закрыв за собой дверь, она убрала остатки выпивки обратно в шкаф и без сил упала на кровать. Не успела подумать, что все вокруг беспросветный мрак — последняя свечка давно прогорела, а пополнить запасы было недосуг, — как ее сморил сон.

На следующий день, когда погода наконец-то прояснилась, а снег лежал на земле ровным хрустяще-белым покровом, Ханджи заставила ребят из их последнего набора тренироваться в запрыгивании на лошадь после использования маневрового устройства: вылететь-то из седла легко, а вот приземлиться обратно, чтобы не сломать лошади позвоночник — задача совсем другого уровня. Многие погибали из-за подобных мелочей. Пускай всему их не научить, но хоть чему-то… Ханджи дохнула на замерзшие без перчаток руки и продолжила делать записи, чувствуя, что еще чуть-чуть, и она точно отморозит себе пальцы.

— Так что за новое направление исследований? — спросил возникший будто из воздуха Эрвин.

От неожиданности она подпрыгнула на месте и недовольно буркнула:

— Здоровайся хоть в следующий раз. До сердечного приступа доведешь.

— Тебя? Маловероятно.

— Твоя правда.

— Ты не ответила на вопрос.

Ханджи повертела перо в испачканных чернилами руках.

— Хотя бы одного титана… мне нужно поймать живьем.

Боль души сильнее (лат.).

844 год

В столовой было шумно; отовсюду доносился звон посуды, громкие голоса, недовольные вопли тех, кому, по их мнению, в тарелку положили меньше, и смех остальных, наблюдающих за ежедневным спектаклем. Ханджи макнула кусок хлеба в жидкую подливку и, сунув его в рот, облизала пальцы — мясо, пусть даже в таком виде, им перепадало редко, и не хотелось думать о том, что они смогли себе позволить такие расходы только потому, что из последней экспедиции треть их товарищей не вернулась. И это с учетом того, что командующий Шейдис все-таки принял план Эрвина — правда, лишь по той причине, что благодаря ему получил финансирование, в котором изначально было отказано. Ханджи осушила кружку воды и покосилась на командира второго отряда. Как бы то ни было, Эрвин прекрасно знал, как и когда подмазать рельсы: словно все вокруг играли в шашки, а он — в шахматы. И говоря об этом…

Ханджи обернулась через плечо, глядя на одинокую фигуру за задним столом. С тех пор, как они вернулись из-за стен, Ривай не произнес ни слова — не то чтобы кто-то всерьез пытался его разговорить, но в предшествующий экспедиции месяц он то и дело ругался с Фрагоном и остальными членами отряда, а сейчас являл собой полную противоположность себя прежнего, беспрекословно выполняя приказы и слоняясь по территории штаба мрачной безмолвной тенью. Она даже придумала шутку, что наконец у их замка, как и положено, появилось собственное привидение, но вовремя отказалась от нее, однажды увидев Ривая, ночью сидящего на крыше. Как оказалось, сидел он там довольно часто — эксперименты у нее так и не клеились, число штрафных дежурств закономерно росло в геометрической прогрессии, по территории штаба она уже могла передвигаться без очков, а темный силуэт все так же безошибочно угадывался на одном из зубцов каменной стены. Ханджи повернулась обратно, чувствуя, что от излишне долгого разглядывания неприветливого новобранца затекла шея, но через пару минут оглянулась вновь. Ривай встал из-за стола, оставив еду практически нетронутой, и незаметно выскользнул наружу.

Научный интерес и здоровое любопытство всегда перевешивали все остальное, а на ее вопросы во время экспедиции тот так и не ответил. Потому первое, что она сделала, когда отряд вернулся в штаб — пришла на тренировку, вооружившись тетрадью для записей, запасом перьев, перманентно напуганным ее энтузиазмом Моблитом в качестве держателя чернильницы и большим биноклем. Ривай быстр — быстрее всех, кто на данный момент состоит в разведывательных войсках, но при атаке делает много лишних движений и не умеет следить за расходом газа. И почему он так странно подгибает ноги перед тем, как разогнаться для нападения? Ханджи повесила бинокль на шею и, раскрыв блокнот на чистом листе, сделала несколько схематичных набросков: Моблит справился бы лучше, но вряд ли заметил бы то, что ей было нужно. Если ее расчеты и измерения верны, то из-за неправильного угла наклона между ногами и туловищем момент инерции уменьшается, а сопротивление воздуха, наоборот, становится выше, чем оно должно быть с учетом роста и комплекции Ривая, и для его преодоления растрачивается газа больше, чем обычно, раза эдак в полтора, а то и два. Тем более, атака за счет вращения… Ханджи вернулась к биноклю и распласталась на покрывающей холм траве в поисках наилучшего угла обзора. За тренировки теперь отвечал Мике, и получалось у него, надо признать, довольно неплохо. Она заметила Ривая, лавирующего между деревьями в направлении очередной цели, и присмотрелась повнимательнее: так и есть! При использовании маневровых устройств для быстрого передвижения на длинные дистанции наиболее эффективно немного наклонить торс, подтянуть одну согнутую в колене ногу ближе к груди, а вторую, прямую, отставить назад как можно дальше, перенося на нее большую часть веса. Но Ривай почему-то слегка сгибает и вторую ногу. Травма, что ли? Ханджи сделала пометку в блокноте и набросала последнюю схему. Похоже, пора наконец выполнить свое обещание.

Следующий день официально был у них выходным, но те, кому некуда или не к кому было идти, обычно оставались в штабе и занимались своими делами. Потому, во время обеда увидев в столовой Ривая, Ханджи, подхватив поднос с едой, грохнула его на стол прямо напротив него и уселась на грубо обтесанную скамейку.

— Привет! — жизнерадостно начала она, но осеклась, схлестнувшись с ним взглядом.

Он молча буравил ее глазами еще какое-то время и, видимо, смирившись с тем, что уходить она не собирается, пододвинул к себе кружку с водой.

— От твоего взгляда даже суп прокиснет, — попробовала пошутить Ханджи.

Две колючие серые льдинки, казалось, видели ее насквозь.

— Так не сиди тут.

Ого, надо же, заговорил! Несколько воодушевившись, она продолжила:

— Вообще-то я собиралась позвать тебя в город. Я же обещала купить тебе обед, если мы живыми до стен доберемся, помнишь?

— Не припомню, чтобы я соглашался, — ядовито процедил Ривай.

— Молчание — знак согласия, — парировала Ханджи, отправив в рот ложку супа.

Ривай достал из кармана платок и тщательно протер столовые приборы, брезгливо покосившись на ее замызганный поднос. Вот ведь… хренов чистюля выискался. Разговор плавно зашел в тупик, и Ханджи выложила на стол свой последний козырь:

— Во время атаки ты используешь слишком много газа. И я могу объяснить, почему.

— Да ты что, — выплюнул он, не удостоив ее и взглядом.

Ханджи с трудом подавила желание немедленно достать свой блокнот и продемонстрировать свои умозаключения, но вместо этого с улыбкой сказала:

— Возьми свое маневровое устройство и иди к месту для тренировок. Я покажу.

При оценке ответного выражения его лица ей впервые, пусть и на доли секунды, захотелось напомнить кому бы то ни было о существовании субординации: то, что все в развед-отряде считали ее чокнутой, здорово играло на руку — мало кто осмеливался с ней спорить. Высшее командование в лице Эрвина и Кита Шейдиса не в счет.

— Думаю, Эрвин уже говорил тебе об этом. За стенами даже пара кубических сантиметров газа не бывает лишней.

Имя Эрвина сработало как волшебное заклинание. Ханджи не была в курсе подробностей появления Ривая и его банды в разведывательных войсках — знала лишь то, что в противном случае все трое попали бы в загребущие лапы военной полиции, — и не была уверена, что ясно видит причину, по которой Ривай остался в разведке сейчас. Зато была уверена, что к этому приложил руку их великий гроссмейстер, в миру известный как командир второго отряда разведывательных войск Эрвин Смит.

Когда Ханджи подошла к окружающему замок лесу, в котором обычно проводились тренировки, Ривай уже стоял там, прислонившись к ограде лошадиного загона и скрестив руки на груди.

— Ну?

Выглядел он так, будто делал ей одолжение одним своим присутствием. Ханджи стало неожиданно смешно. И не таких доводила до белого каления: когда случайно, когда — целенаправленно, исключительно развлечения ради. Поправив крепления на поясе, она достала свои записи.

— Скажи, Ривай, у тебя были травмы ног?

На его лице не дрогнул ни один мускул, но рука непроизвольно дернулась вниз, чтобы дотянуться до левого колена.

— Дело в том, что при использовании привода нужно полностью выпрямлять ногу и переносить вес на нее, но у тебя это почему-то не получается. Ты всегда подгибаешь ноги, и вес приходится больше на пояс и бедра. В принципе в этом нет ничего страшного, но это стоит принять во внимание. Далее, что касается твоего способа атаки… ты правша, но основной удар ты наносишь левой рукой — кстати, почему? — и ты можешь развивать поразительную скорость, и я до сих пор жажду узнать, как, холерный вибрион тебе в задницу, ты этому научился, но тебе всегда нужна опора, чтобы начать вращение, — на одном дыхании протараторила Ханджи и шумно выдохнула.

Во взгляде Ривая появился проблеск заинтересованности — в той степени, насколько он вообще был способен выражать какие-либо эмоции. Хороший знак. Блокнот исчез во внутреннем кармане; проверив переключатели, она вынула из ножен клинки.

— Я понимаю, для чего тебе нужен обратный захват, — Ханджи перехватила рукоять. — Таким образом при быстром вращении обе руки двигаются в одном ритме, и перекашивания в одну или другую сторону не происходит. Но твоя основная проблема — ноги. Для ускорения вращения нужно согнуть одну ногу в колене, вот так, — она подняла правую ногу, балансируя при этом на левой, — и как можно сильнее прижать ее к другой. И желательно наклоняться вперед под другим углом. Тогда сопротивление воздуха будет меньше, и на его преодоление будет тратиться меньше газа!

Ривай молча смотрел на нее, будто оценивая — как в свой первый день в развед-отряде полтора месяца назад, когда командир Шейдис приказал ему и его друзьям представиться сослуживцам.

— Прости, — не удержавшись, хихикнула она. — Наверное, стоило объяснить попроще.

Он так ничего и не ответил. Лишь встал напротив и повторил ее позу, сжав пальцы на рукоятях клинков.

— Отлично, теперь надо повторить это в воздухе, чур, я первая!

И с восторженным визгом взмыла вверх, пустив тросы в ближайшее дерево. Вращательная атака… никогда подобного не пробовала.

— Яху-у-у!

Земля и небо многократно поменялись местами; перед глазами до сих пор все кружилось, плюс некстати начал аукаться недавно съеденный суп — сказывался недостаток подобной практики. Трос просвистел чуть ли не над ухом: Ривай обогнал ее на повороте и, подлетев выше, достал клинки. Ханджи приземлилась на ветку дерева, с которой открывался наилучший обзор, и приготовилась наблюдать.

— А он быстро учится… — пробормотала она себе под нос.

Скорость увеличилась, но ему все еще приходилось отталкиваться ногами от стволов деревьев. Воздух наполнился свежим запахом зелени — как в поле сразу после того, как скосили траву.

— Ривай, остановись! Весь газ изведешь! — окликнула Ханджи, сложив ладони рупором.

Он спрыгнул на соседнюю ветку буквально через пару секунд.

— Еще раз, — отрезал он, стряхнув куски коры с рукава куртки.

— Лучше потренироваться завтра с мишенями.

Раздраженно поджал губы, прищурился — упрямо и зло.

— Упадешь, когда газ закончится — не забудь завещать мне свой труп на опыты! — со смехом выкрикнула ему вслед.

Глядя, как от клинков Ривая в разные стороны разлетаются куски веток и листьев, Ханджи вдруг подумала, что такими люди не рождаются. А о том, почему он стал таким, какой есть, думать уже не хотелось.

Солнце клонилось к закату; рыжий жеребец, нарезающий круги по загону, остановился около нее, ткнулся мордой в плечо и заржал, выпрашивая угощение. Ханджи нащупала в кармане брюк припрятанный кусок морковки и скормила ему, улыбаясь, когда тот щекотно фыркал на ухо. Лето выдалось теплым.

— Эй, очкастая, — раздался откуда-то сбоку тихий неприязненно-надменный голос. — Долго до города?

— Если пешком — да, чистоплюй-коротышка, — в тон ему ответила Ханджи, ласково гладя коня по шелковистой гриве.

Молчание. Надо было развернуться и уйти, но любопытство, как всегда, перевесило.

— А что ты там забыл?

Ривай прошагал мимо нее, по пути бросив:

— Сама же собиралась купить мне ужин.

— Обед, — машинально поправила донельзя удивленная Ханджи.

Остановившись чуть впереди, он слегка повернул голову, сверкнув стальным блеском в глазах:

— А есть разница?

Ханджи пожала плечами. Пожалуй, в его словах было рациональное зерно.

С самой первой экспедиции за пределы стен любимым для Ханджи был момент, когда темный потолок ведущего наружу туннеля под шум лошадиных копыт сменялся бесконечным небом над головой, насквозь пронизанным солнечными лучами. В эти секунды она чувствовала себя птицей — легкой, свободной… живой. В эти секунды понимала, почему, имея возможность поступить на службу в военную полицию, без колебаний и сожалений выбрала разведывательные войска: не потому, что в разведку идут исключительно психи, и значит, ей там самое место, а потому, что туда идут люди, которым не нравится, как устроен мир. В эти секунды смеялась про себя и вслух: каждый из них, выезжая наружу, смотрел не вперед, а вверх. Любила цвета, в которые осень окрашивала покрывающие холмы леса, беззлобно издевалась над Моблитом, нарочито серьезно утверждая, что тот к тридцати годам поседеет, если будет так за нее волноваться, и всерьез надеялась, что он проживет минимум сорок, а лучше пятьдесят; в обнимку с Марлен, Мике, Нанабой и Фрагоном, перетягивая плед, грелась у костра посреди развалин под морозным небом, хихикая, что сейчас не помешало бы завалить титана: пар от него — чем не бесплатная баня? Однажды вечером, совершенно пьяная от чистого свежего воздуха свободы, сказала Эрвину:

— Если погибну, устрой в штабе дебош — в замке давно пора поменять окна, раз я пока не успела их выбить.

— Типун тебе на язык, дубина стоеросовая, — фыркнул тогда друг, отвесив ей подзатыльник. — Еще не хватало потом капитальный ремонт делать!

Расхохоталась так заразительно, что не устоял даже Эрвин.

— Не видать мне прощального погрома в мою честь, — притворно опечаленно вздохнула, заворачиваясь в зеленый крылатый плащ. — Значит, буду жить вечно.

Ханджи ненавидела звук, с которым ворота, пропустив их обратно внутрь, опускались за спиной.

Дни становились короче, а ночи — холоднее, но она многое бы отдала за свист ветра в ушах, которому здесь негде было разгуляться. Благодаря расчетам, основанным на наблюдениях за Риваем, удалось разработать дополнительную программу тренировок для тех, кому маленький рост мешал развить достаточную силу удара, а самого Ривая Эрвин с одобрения Шейдиса попытался пристроить для них инструктором. Ханджи, услышав об этом, помирала со смеху: Ривай, чья унылая физиономия вкупе с соответствующим характером производила неизгладимое впечатление на недавних курсантов, стойко продержался двое суток — Ханджи подозревала, что на спор, — но и то успел если не научить их сражаться, то значительно разнообразить словарь непечатных ругательств, попутно опустив их самооценку ниже уровня подземных катакомб. Как в известном анекдоте: никому не понравилось, но хватило всем. Но лучше так, чем молчать, словно умер задолго до того, как в могилу закопают.

В ноябре наконец-то удалось собрать микроскоп; потратив четыре с половиной часа на настройку освещения, Ханджи озаботилась тестовыми образцами: за неимением титаньих тканей набрала воды из ближайшей незамерзшей лужи и долго разглядывала обитающий в ней зоопланктон, пока не село солнце. Показала Эрвину, который удачно проходил мимо отстроенной лаборатории. Тот оценил; согласно его же словам, чем бы она ни тешилась, лишь бы ничего не разрушила и не подожгла, а то любимые сослуживцы и без того придумали ей новую кличку «подрывник-косячник». «Взорву даже то, что не взрывается», — с гордостью соглашалась Ханджи, победно ухмыляясь — зато любопытствующие в лабораторию не совались. А что один из малолетних экспериментаторов облился кислотой, чуть не обжегшись, так поделом: дуракам, как говорится, закон не писан, если писан — то не читан, если читан — то не понят, если понят — то не так. Сапоги парню, правда, пришлось новые покупать, а то старые превратились в решето: Ханджи, не удержавшись, шутки ради разок даже использовала один сапог из пары в качестве лейки.

За полгода она успела повторно разобрать все архивы, что разведывательные войска собрали за время своего существования, но не нашла практически никакой новой информации. Во время экспедиций при атаке пыталась отрезать титанам пальцы, руки, ноги — и дождаться, пока они вырастут обратно, засечь точное время, которое требуется для регенерации. Моблит, завидев маньячный, по его же собственным словам, блеск в ее глазах, уже не заламывал трагично руки и остановиться слезно не просил: паршивец начал решать проблему более радикально. Теперь, стоило ей войти во вкус, как откуда ни возьмись появлялся Ривай и уничтожал всех ее подопытных, что называется, под корень, и Ханджи была более чем уверена, что без приказа Эрвина, равно как и упоминания отсутствия у нее инстинкта самосохранения, тут не обошлось. С одной стороны, раз Моблит включил мозг, то это стопроцентно ее, Ханджи, заслуга, с другой — проводить собственные эксперименты было проще, когда он его не включал.

Просьбы помочь ей поймать живьем хотя бы одного титана что командующий Шейдис, что Эрвин предпочитали игнорировать. Даже когда ей пришла в голову отличная идея ловушки для поимки, и она прибежала на собрание с готовым планом, они завернули проект, стоило только о нем заикнуться. А ведь зимой титаны гораздо менее активны, и можно использовать это время года, чтобы… А-а-а, черт бы их всех побрал!

Ханджи вышла из лаборатории за полночь; подула на озябшие руки, запирая дверь, и, ежась под тонкой форменной курткой, побрела в сторону замка. Хотелось забраться в тепло и залечь в спячку, как медведи к северу от Розы, пусть всего лишь на несколько дней. Она устало потерла глаза и, зевая на ходу, потащилась по лестнице на третий этаж, размышляя, всегда ли пролеты были такими длинными.

Коридор освещался неровным пламенем факелов; Ханджи протянула руку к приветливому огоньку и блаженно вздохнула, чувствуя, как согреваются пальцы. Она прислонилась к стене и сползла по ней на пол, неловко поджав под себя ноги. Ничего ведь, если пару минут отдохнуть, а потом дойти до спальни…

Ханджи очнулась от того, что ей было жарко. А еще — мокро. Мокро и жарко. С трудом разлепив не желающие открываться глаза, она увидела размытые очертания ванной комнаты. Очков, вопреки обыкновению, на макушке на ощупь не нашлось, и Ханджи слепо прищурилась, осматриваясь по сторонам. Итак, она сидит в ванне. Судя по всему, в своей, ибо личные ванные полагались исключительно командирам отрядов — привилегия, вызывающая зависть всех нижестоящих военных и ее искреннее недоумение: какая разница, ведь помыться и под душем можно раз в две-три недели… Потяжелевшая от воды одежда противно липла к телу, а вот амуниция исчезла: Ханджи не обнаружила на себе ни одного ремня. Уставшая голова соображала крайне медленно. Последнее, что она помнила — то, как задремала, сидя на полу в коридоре третьего этажа. Значит, кто-то нашел ее в коридоре, принес сюда, снял с нее куртку, сапоги и ремни для использования маневрового устройства, после чего оставил в горячей ванне. Не успела Ханджи додумать мысль до конца, как раздался скрип открываемой двери, и через несколько секунд ей на голову вылился ковш практически кипящей воды. Взвизгнув от неожиданности, она попыталась закрыться руками, но тихий низкий голос рыкнул:

— А ну, не рыпайся!

Ну разумеется. Кому еще пришло бы в голову…

— Ривай, ты скотина, — Ханджи, нащупав бортики ванны, хотела встать, но поскользнулась и с плеском грохнулась обратно, всколыхнув пенную воду.

Второй ковш, а потом — непривычное ощущение чужих пальцев в своих волосах и сильный запах мыла.

— Возможно. Однако, на весь этаж воняло не от меня, — цедя каждое слово, констатировал Ривай, продолжая тщательно намыливать ей волосы. — Ты сколько раз в неделю моешься, светило современной науки?

Еще и издевается!

— Ноль целых тридцать три сотых, — буркнула Ханджи. — Зачем чаще-то?

Ответом был ощутимый удар ковшом по лбу. Она обиженно фыркнула, потерев ушибленный участок, и вдруг вспомнила о мучившем ее до этого вопросе.

— Если уж ты снял с меня все эти ремни, что ж до конца не раздел? — ехидно поинтересовалась Ханджи, выплюнув попавшую в рот мыльную пену.

— Твоя одежда еще грязнее, чем ты сама. А воду экономить надо.

— В смысле?

Она задрала голову вверх — и зажмурилась, когда на нее вылилось содержимое очередной бадьи.

— В смысле, два в одном: баня и стирка, — невозмутимо пояснил Ривай с тем же каменным выражением лица.

Ханджи открыла рот. Пожалуй, она не смогла бы назвать другой момент в своей жизни, в который бы настолько потеряла дар речи.

В лицо прилетело полотенце, и Ханджи, бурча себе под нос, вытерлась и отжала мокрые волосы; он выдернул затычку, и уровень воды начал медленно снижаться. От открытой двери дунуло сквозняком; она оглушительно чихнула.

— Очки, — отрезал Ривай, пихнув их ей в руку.

Ханджи тут же надела их, довольно улыбнулась — хорошо вновь начать нормально видеть окружающий мир — и, повернувшись, разразилась громким кашляющим смехом. Физиономия Ривая, как и всегда, отражала концентрированное мрачное уныние, но в сочетании с красовавшимся на нем полосатым фартуком, явно позаимствованным у дежурного по кухне, и белой косынкой на голове создавала непередаваемый в своем контрасте образ. Продолжая хихикать, не в силах прокомментировать увиденное словами, Ханджи вылезла из ванны и прошлепала босыми ногами в спальню. И застыла на месте, выдохнув:

— Какого… черта?!

Вокруг было чисто. Стерильно чисто. И она прекрасно понимала, что в ближайшие несколько суток не сможет найти своих вещей — до тех пор, пока спальня не вернется в свой первозданный вид.

— Какого хрена ты решил убраться в моей комнате?! — завопила Ханджи.

Вопрос «когда» отпал сам собой — пока она отсыпалась в ванне, ясное дело!

— Когда я зашел сюда, то понял, что заснуть не смогу, — Ривай выразительно оглядел помещение, — после того, как увидел этот срач.

— Да с чего вдруг ты вообще меня сюда притащил?

Он одарил ее таким взглядом, что на долю секунды ей захотелось, чтобы стекла очков стали пуленепробиваемыми.

— С того, что ты дрыхла в коридоре около моей двери. И при этом пускала слюни на пол и храпела как дровосек.

Ханджи хотела возразить, но порыв сквозняка вызвал очередной приступ чихания.

— Переоденься, дура.

— А ты что, посмотреть хочешь? — хмыкнула она, расстегивая верхнюю пуговицу рубашки.

— И в мыслях не было. Рассадник микробов.

Выпустив эту парфянскую стрелу, Ривай тихо вышел из комнаты. В мокрой одежде было на редкость некомфортно.

— Если к завтрашнему утру моя форма не высохнет, я приду к тебе и твою надену, а-а-апчхи! — выкрикнула ему вслед Ханджи, высунувшись наружу, и громко шмыгнула носом.

— Не налезет, — не обернувшись, флегматично ответил тот.

Она показала язык ему в спину и скрылась в спальне, с чувством хлопнув дверью об косяк.

846 год

Карта была испещрена чернильными пометками. По зеленому овалу, обозначавшему лес к юго-востоку от стены Марии, расплылась упавшая с пера черная капля; Ханджи, почесав кончик носа, сосредоточенно прочертила очередную пунктирную линию.

С момента, как титаны уничтожили Шиганшину и проникли за внешнюю стену, прошел уже практически год: сейчас была весна, тогда — начало лета… Они возвращались из экспедиции, которая вновь оказалась слишком короткой. Которая так и не закончилась для половины из тех, кто выехал наружу на рассвете. Ханджи откинулась на спинку стула и закрыла глаза. Они даже не успели добраться до штаба: новость догнала их по пути, и те, кто мог, вернулись обратно — помогать с эвакуацией. Она тоже вернулась. Но до сих пор отказывалась признавать территорию между стеной Розой и разрушенной стеной Марией внешним миром.

В тот день их жизнь круто поменялась. Кит Шейдис добровольно ушел в отставку, взвалив свою должность на Эрвина вместе с прилагающимися к ней проблемами в количестве несравнимо большем по сравнению с привилегиями; Дариус Заклай объявил, что приоритетной задачей разведывательных войск отныне станет поиск способа вернуть потерянную стену, и когда Эрвин озвучил это решение командирам отрядов, Ханджи даже не знала, что делать в первую очередь: смеяться или плакать. Выбрала смех — как делала всегда.

Ханджи смотрела на проложенные чернилами на карте маршруты — планы установки опорных пунктов. В основном они пролегали через оставленные южные деревни и города, изредка через леса гигантских деревьев, а что из этого предпочтительнее, решать Эрвину. Лабораторию они с Моблитом временно закрыли: гораздо важнее было собрать сведения о колоссальном и бронированном титанах, опрашивая очевидцев из Шиганшины, но в большинстве своем люди были слишком напуганы, чтобы говорить, и трудно было их за это осуждать.

Она продолжала думать обо всем этом, полчаса спустя идя по полутемному коридору к кабинету Эрвина, которому должна была принести свои планы касаемо маршрутов новых экспедиций. Постучав в дверь, Ханджи дождалась ответного «входите» и скользнула внутрь, прижимая к себе тубус с картой.

Комната, погруженная в полумрак, освещалась призрачным серым светом, проникающим сквозь стекло; Эрвин стоял у открытой фрамуги, смотря в пустоту.

— Садись, Ханджи, — сказал он, не поворачивая головы.

Лишь подойдя ближе она заметила стоящую на столе початую бутылку самого убойного пойла, какое только гнали между Тростом и Каранесом, и два стакана: в одном из них плескалась мутно-янтарная жидкость. Ханджи уселась на край жесткого стула, нервно поправив смявшийся воротник рубашки; неясное беспокойство подняло голову и зыркало по сторонам красными глазами. Эрвин отошел от окна, зубами вынул пробку и, налив полный стакан, пододвинул его к краю:

— Пей.

«Юбилей или поминки?» — чуть было не сорвалось с языка, но Ханджи вовремя его прикусила; поморщилась от обжигающе крепкого алкоголя.

— До дна пей. Это приказ.

По телу разливалось тепло, но от направленного на нее взгляда Эрвина по позвоночнику прошел холодок. Тот, не обращая внимания на карту, лежащую у нее на коленях, налил из бутылки и себе.

— Правительство приказало начать операцию по возвращению стены Марии, — медленно, будто вытаскивая из горла колючки, произнес Эрвин, невидящим взглядом смотря на стакан перед ним. — Беженцы… через три дня отправляются из Троста.

Тубус со стуком грохнулся на пол.

— Сколько? — спросила она, чувствуя, как начали дрожать руки.

— Все, кому больше пятнадцати.

Ханджи вскочила на ноги, хлопнув ладонями по столу:

— Сколько?!

— Двести пятьдесят тысяч человек.

Один неуверенный шаг назад. Другой. Она рухнула обратно на стул, вцепившись пальцами в подлокотники.

— Это не все. Военная полиция требует выделить сотню разведчиков для помощи в операции. На наше усмотрение. Они должны прибыть в Трост послезавтра утром.

Из груди резко выбило весь воздух; Ханджи, наклонившись вперед, глубоко и шумно задышала, но внутри словно образовалась дыра, втягивающая все в себя.

— Не верю, — задыхаясь, шептала под нос, — не верю, скажи, что ты шутишь, пожалуйста, Эрвин, скажи, что шутишь…

— Ханджи.

Она посмотрела в его глаза цвета могильного холода и вдруг почувствовала, как по щекам заструились слезы.

— Я составил списки.

На стол легли исписанные аккуратным почерком Эрвина листы бумаги.

— Как командир отряда, ты можешь внести исправления.

Сотня. Почти половина из тех, кто остался в живых. Сотня. Взгляд скользил по строчкам, которым, казалось, не будет конца, цепляясь за случайные имена. Морган, Клаус — парень из ее подразделения, которого за неправильное использование привода Ривай на позавчерашней тренировке обозвал летающим куском коровьей лепешки. Семнадцать лет. Сандерс, Коринна — девушка, в последней экспедиции вытащившая бывшего однокурсника из зубов титана. Девятнадцать лет. Пайк, Йорг — два месяца назад повышен до сержанта. Двадцать лет. Алтонен, Марта — до сих пор не научилась нормально приземляться в седло, отсоединяя тросы. Шестнадцать лет. Буквы расплывались перед глазами; в руку ткнулся стакан, и она машинально схватила его, опрокинув в себя его содержимое.

— Шестьдесят семь человек младше двадцати, остальные — старше. Все побывали минимум в трех вылазках на территорию титанов. Примерно одинаковое число людей из каждого отряда. С незначительными ранениями или без них. Семьи ни у кого из списка нет, — оглашал статистику Эрвин, и Ханджи слышала, как едва заметно, предательски дрожит его голос.

Двести пятьдесят тысяч тех, кто толком не понимает, что идет на верную смерть. Сто тех, кто завтра узнает. Сто пятьдесят тех, кто при этом будет отводить глаза и в душе радоваться, что их имен не назвали.

— Возражений… — она с трудом сглотнула, ощущая ворочающийся в горле склизкий комок, — возражений… нет.

Взяв протянутое Эрвином перо, на автомате макнула его в чернильницу и поставила размашистую подпись. Он отложил бумаги в сторону и, практически перегнувшись через стол, ухватил ее за руки:

— Теперь самое важное. Заклай не идиот, и он прекрасно осознает истинную цель этого похода: решить проблему с нехваткой еды. Но в случае недовольства граждан действиями правительства вину за провал изначально бессмысленной операции могут повесить на меня. О последствиях ты догадываешься сама.

Ладони Эрвина были теплыми, а ее колотило, словно ее окунули в прорубь. Если начнутся беспорядки, крайним сделают развед-отряд. И момент, в который Эрвин отправится под суд, станет последним разом, когда она видит его в живых. Даже если что-то придумать, что бы то ни было, при таком раскладе командовать разведкорпусом он больше не сможет.

— Ханджи. Если события будут развиваться по этому сценарию, командование разведывательными войсками возьмешь на себя ты.

— К-как… п-почему?

— Эту должность я могу доверить только тебе, — пальцы Эрвина сжались на ее запястьях. — Я искренне надеюсь, что всего этого не случится, но мы должны приготовиться ко всему и вырваться из заварушки с минимальными потерями. На этот случай Мике и Ривай уже получили от меня специальные инструкции. Я прошу тебя, Ханджи.

Она кивнула; кровь шумела в ушах, заглушая звук ее собственного голоса.

— Хорошо.

— Спасибо.

Ханджи подняла с пола тубус и протянула Эрвину:

— Карта. С маршрутами.

— Я посмотрю. Иди к себе.

Она отдала честь.

— Есть.

И вышла в коридор на неслушающихся ногах.

До своей комнаты Ханджи дошла на ощупь; пинком закрыла дверь и рухнула вниз лицом на кровать, вцепившись зубами в наволочку. Завтра вечером Клаус Морган, Коринна Сандерс, Йорг Пайк, Марта Алтонен и еще девяносто шесть человек, с которыми она привыкла делить паек во время экспедиций и обед в штабной столовой, уедут в Трост и больше не вернутся. И под подтверждающим эти действия приказом стоит ее подпись.

Ханджи перекатилась на спину, бездумно разглядывая высокий каменный потолок. Сколько ей было, когда она плакала в последний раз? Семь, восемь…? Она вытерла мокрые щеки. Даже каранесский самогон не оказал почти никакого воздействия: впрочем, и она, и Эрвин прекрасно знали, что в такие моменты пьют только для того, чтобы окончательно не слететь с катушек, и мозг теперь работал на полную. Эрвин не может не подчиниться приказу Заклая. Сама Ханджи не может помешать своим сослуживцам отправиться в Трост. Но единственное, что она может сделать — поехать вместе с ними к стене Марии и постараться уберечь хоть кого-то. «Эту должность я могу доверить только тебе», — повторял голос Эрвина у нее в голове, но Ханджи гнала его прочь. Решения, подобные тем, что пришлось принимать Эрвину… она принять не способна. А значит, подведет его в любом случае. И если она уедет сейчас, то от тех неправильных, неумелых решений, которые она приняла бы, никто не сможет пострадать.

Последняя мысль не успела уложиться у нее в голове, а Ханджи уже собирала вещи: пара запасных очков, копия отчетов о своих экспериментах, несколько пустых блокнотов, запас чернил, обдерганное перо, шерстяной плед… Если она отправится за стену добровольно, ей, наверное, даже трибунал за неподчинение командующему не грозит. Набросив на плечи зеленый форменный плащ, Ханджи проверила свое маневровое устройство и, подхватив сумку, под покровом ночи выскользнула за дверь.

Ее пегая кобылка, которой она пока не успела придумать имя, паслась в загоне — весна была мягкой и теплой, и Несс решил, что лошадям полезно будет проводить больше времени на свежем воздухе. Очевидно, это из-за свежего воздуха его собственная психованная кляча по кличке Шарлотт все время стремилась выдрать ему волосы с корнем, после чего Несс внезапно полюбил носить косынки. Ханджи тихонько свистнула, и лошадь, приветственно заржав, подбежала к ограждению, влажно фыркнув в протянутую руку.

— Готова покататься, девочка? — улыбнулась она.

Разгладить потник. Надеть седло. Немного сдвинуть к крупу. Затянуть подпругу. Она действовала машинально, будто следуя написанной кем-то инструкции от пункта к пункту; слез не было, но они просились наружу и жгли изнутри покрасневшие глаза. Нельзя наказывать людей за то, что они хотят жить. Нельзя отнимать у них свободу еще больше — от нее и так ничего не осталось. Сделав глубокий вдох, Ханджи под уздцы вывела кобылу из загона и, закрыв калитку, запрыгнула в седло.

Лишь отъехав от замка примерно на полкилометра, она перешла на галоп; прохладный воздух бил в лицо, на горизонте ширилась рваная полоса света, а перед ней стелилась убегающая в густой лес дорога. Ханджи ехала бы еще быстрее, да не хотелось загонять лошадь без особых на то причин. И в тот момент, когда перед ней словно из-под земли вырос всадник в форме разведкорпуса, она была благодарна самой себе: пришлось затормозить так резко, что, будь изначальная скорость хоть немного выше, ее вышвырнуло бы из седла. Разведчик снял с головы капюшон и ледяным тоном поинтересовался:

— Куда намылилась, ведьма четырехглазая?

Ривай. Она должна была предвидеть и такой вариант. Ханджи наклонилась к холке лошади… и со всей дури саданула ей пятками по бокам; кобыла, обиженно взвизгнув, резко рванула вперед, взметнув тучу пыли. Сзади слышался то отдаляющийся, то приближающийся стук копыт; в какой-то момент она оглянулась через плечо и вздрогнула: в седле никого не было. В ту же секунду мощный удар сбоку сбил ее с лошади, и она неизбежно упала бы, если бы ее не стиснули в крепких, отнюдь не ласковых объятиях: хватка у Ривая была такая, что Ханджи почувствовала, как у нее затрещали ребра. Тем хуже для него. Она от души пнула его по ноге, попутно дернув за переключатель; трос с лязгом отсоединился, их потащило куда-то в сторону… и они оба, едва избежав столкновения с ближайшим деревом и пропахав колючий придорожный кустарник, грохнулись на покрытую влажным мхом землю. Когда перед глазами перестали прыгать разноцветные искры, Ханджи попробовала встать, но Ривай был быстрее. Как всегда, черт возьми, быстрее. Не успела она приподняться, как он, ловко отстегнув привод, уже прижал ее руки к земле, усевшись на нее сверху и лишив всякой возможности двигаться. А он намного тяжелее, чем кажется…

— Дура сумасшедшая, — прошипел Ривай, еще сильнее сжимая пальцы на ее запястьях. — Далеко собралась?

— А ты что, уже соскучился? — она извернулась и поддала ему коленом по спине — недостаточно сильно, но весьма ощутимо.

На его щеке глубокая кровоточащая царапина, в волосах листья и обломки веток; любимый шейный платок весь в пыли и зеленых пятнах. На глаза вдруг снова навернулись слезы.

— Ты ведь ненавидишь титанов… — прошептала она, — и смиришься с тем, что им скормят сотни тысяч человек?

— Ненавижу, — низким вибрирующим голосом откликнулся Ривай. — Но это не значит, что я готов ради этого сдохнуть.

— А этих людей спросили, на что готовы они?!

Соленые капли все-таки полились по щекам, оставляя на коже грязные разводы; удерживающие ее руки ослабили хватку.

— Есть вещи, которым ты не можешь помешать. А я не выношу бессмысленных смертей.

Глаза Ривая в предрассветной мгле казались черными провалами на мертвенно бледном лице. Эрвин знал, что она так поступит. Потому что знает ее слишком хорошо. А ведь она подсознательно ощущала, что каким-то образом он ей обязательно помешает — и все случилось так, как и должно было случиться.

— Даже если я умру, что изменится?

— Если ты умрешь, вспоминать о твоих погибших близких будет уже некому.

Встав на ноги, он за шкирку дернул ее вверх и коротко, требовательно свистнул, подзывая лошадей.

По дороге до штаба Ривай не сказал ни слова — лишь время от времени оглядывался через правое плечо, проверяя, едет она за ним или нет. Принятие решения на эмоциях в момент, когда она думала, что контролирует их — неопровержимый аргумент в пользу того, что назначить ее заместителем Эрвина на посту главнокомандующего разведывательных войск было одной из его худших идей. Ханджи вздохнула. Она умела признавать свои ошибки. И признавала сейчас, что Ривай во всем был прав.

Когда Ханджи открыла дверь в комнату и перешагнула через порог, тот, стоя в коридоре, вдруг сказал:

— Еще кое-что.

— М?

Она обернулась, кинув в угол тяжелую сумку; Ривай с непроницаемым лицом подошел ближе и пнул ее по ноге чуть пониже колена. Ханджи взвыла:

— Какого х…

— Должок вернул, — бросил он все тем же бесстрастным тоном, каким говорил почти всегда, и удалился.

Все эмоции внезапно ушли. Осталось лишь непреодолимое желание начистить Риваю морду.

Ханджи вряд ли смогла бы объяснить, как продержалась во время собрания, на котором Эрвин зачитывал списки разведчиков, отправляющихся в Трост. Как держалась весь день, наводя порядок в лаборатории, которую они с Моблитом открыли вновь к вящему неудовольствию последнего. Как вышла попрощаться, встав перед разведчиками, собирающимися в путь.

— Мы учили вас выживать, — начала она, сложив руки за спиной. — И то, что вы живы сейчас, означает, что все это было не зря. Задайте титанам жару за всех нас!

— Есть!

Дождавшись, пока все они сядут на лошадей, Ханджи также отдала честь и не сдвинулась с места, пока те не превратились в далекие размытые силуэты. Что бы ни случилось, она всегда будет их помнить.

Всякий человек по природе своей ищет свободы (лат.).

850 год. Апрель.

Ханджи вытерла рукавом рубашки заляпанные титаньей кровью очки; от ткани с шипением поднимался пар, равно как и от титана у нее под ногами. Фонарь в дрожащих руках Моблита улучшению ситуации не способствовал, так что она, вернув клинки в ножны, спрыгнула на землю и помахала рукой жавшимся по краю огороженного участка двора солдатам гарнизона:

— Эй, бездельники, тащите сюда бочку с кипятком! И ведра не забудьте!

Моблит издал тяжкий вздох; Ханджи, грозно зыркнув на вечно ноющего подчиненного, вонзила клинки поглубже. В ту же секунду уши заложило от громкого рева, сопровождаемого испуганными воплями, грохотом и металлическим лязгом — кажется, какой-то идиот от страха уронил ведро. И, судя по звукам, приземлился в него же.

— Тише, Альберт, — проворковала Ханджи как можно ласковей. — Я тебя не обижу.

Зубы клацнули в пяти сантиметрах от ее левой ноги, и она отпрыгнула в сторону:

— Почти достал, умничка!

— К-к-командир Х-х-ха… Ханджи, в-вода, — заикаясь на каждом вдохе, пробормотал лопоухий шестнадцати-семнадцатилетний паренек из гарнизона Троста, протягивая ей ведро.

— О, спасибо.

Она схватилась за ручку и что есть силы окатила Альберта; пар начал медленно рассеиваться.

— Моблит, запиши: рана на груди глубиной тридцать два… нет, тридцать три сантиметра затянулась за… — Ханджи покосилась на стрелку часов, — четыре минуты двенадцать секунд. Неплохо, Альберт! — она присела на корточки и похлопала титана по боку, из которого торчали сдерживающие его стальные тросы — ее последнее изобретение. — Ну, давай продолжим!

— Ханджи-сан, давайте отложим это до утра, вы двое суток на ногах! — взмолился Моблит, с опаской косясь на Альберта, чья скорость движения в отсутствие солнца хоть и была значительно ниже, но все же представляла некоторую опасность для недотеп вроде местных солдат.

— Вынь башку из задницы и начни соображать! — огрызнулась, проверяя, не затупилось ли лезвие. — Титанам для поддержания энергии нужен солнечный свет, а без него все реакции начинают замедляться! А значит, регенерировать они тоже должны медленнее! Смекаешь?!

— Н-нет.

Ханджи, которая за прошедшие с экспедиции три дня спала ровно двадцать восемь с половиной минут, едва не зарычала — послали же идиота!

— Я хочу его вскрыть, а ткани регенерируют быстрее, чем я режу, тупица! — рявкнула она и, дождавшись, пока тот же трясущийся сопляк из гарнизона принесет ей второе ведро, на половину длины всадила Альберту клинки в грудную клетку и резко вспорола толстую кожу.

Альберт обиженно завыл; Ханджи, вынув лезвия, сделала еще один надрез и вылила полное ведро кипятка в образовавшуюся рану. Пара практически не было.

— Фонарь! — протянула руку в сторону, где околачивался Моблит, и сомкнула пальцы на теплой ручке.

Строение грудной клетки было похоже на человеческое: по крайней мере, кости выглядели практически идентично людским за исключением размеров. Пока на них не успели нарасти новые мышцы, Ханджи, достав новую пару клинков, перерезала хрящи, соединяющие ребра с грудиной, и отогнула кости в сторону.

— Легкие недоразвитые, не соответствуют пропорциям тела, — продиктовала она, надеясь, что бессменный секретарь нигде не посеял блокнот для записей. — Сердце расположено в средостении, анатомический наклон оси влево, размер… — Ханджи покосилась на руку Альберта, прибитую к земле десятком гвоздей, — чуть меньше кулака его обладателя.

Она нащупала в ножнах последнюю пару лезвий и вздохнула. Титан смотрел на нее огромными золотисто-коричневыми глазами, похожими по цвету на ее собственные, и пытался что-то промычать. Что ж, все равно рано или поздно пришлось бы это сделать…

— А-а-а! — воинственно завопив, она взяла разбег и с размаху вонзила клинок Альберту в глаз.

Тот дернулся, крепко опутанный тросами; от ошметков изрезанных межреберных мышц шел пар, но Ханджи пристально вглядывалась в опутанное сетью кровеносных сосудов сердце. Оно не билось.

— Йе-е-хо-о-о! — она высоко подпрыгнула, подняв вверх сжатые в кулаки руки, и издала радостный визг. — Срань господня, я была права! Ура-а-а!

Вернув потухший фонарь ничего не понимающему Моблиту, Ханджи, едва ли не прыгая на одной ножке, помчалась в сторону штаба.

В Тросте разведкорпус квартировался уже практически три года, и за это время город успел стать домом. В двух шагах от казарм, что правительство отвело разведывательным войскам взамен старого замка, располагалась небольшая площадь, которую Эрвин разрешил использовать для экспериментов с титанами: иначе, как он сам говорил, с Ханджи сталось бы притащить их в казарму и кормить с половника, а то и сразу из ведра, стыренного из хозяйственной подсобки.

О том, что титаны едят людей не ради еды, известно было давно, равно как и были предположения, что для энергии им нужен лишь солнечный свет. Но сейчас Ханджи чувствовала, что стоит на пороге очень важного знания. Титаны действительно были похожи на людей, но лишь внешне, а не с точки зрения базовых принципов функционирования тела. Если уж на то пошло, они вообще не были похожи ни на какой другой вид живых организмов — разве что на странный гибрид ящериц или тритонов, способных отращивать оторванные хвосты и конечности, с обитающими в глубоких шахтах червями, которые даже при наличии пищеварительных органов питались за счет живущих в них бактерий, способных перерабатывать ядовитые серные пары. И теперь у нее было явное, неопровержимое доказательство в пользу того, что изучением физиологии титанов необходимо заняться вплотную: их сердце действительно не способно было сокращаться. Но ведь они сами каким-то образом двигаются, а значит, мышцы задействованы… и как тогда они работают? Вопросов было так много, а ответов так мало, что Ханджи исписала несколько больших блокнотов, выстраивая одну за другой возможные гипотезы и способы их доказательства или опровержения, и ей жизненно необходимо было поделиться этим с кем-то, у кого были мозги. А потому она вторую минуту подряд стучалась в комнату Эрвина, от нетерпения подскакивая на месте.

— Эрвин, да проснись уже! Титаны! — крикнула в тяжелую деревянную дверь, для верности добавив пинка ногой и на всякий случай заглянув в замочную скважину.

Из комнаты послышались быстрые шаги, и Ханджи резко выпрямилась, слегка покачнувшись на месте; дверь распахнулась, явив миру растрепанного главнокомандующего развед-отряда Эрвина Смита в наспех надетой форме.

— Где?!

— Кто где? — опешила Ханджи, хлопая глазами.

— Титаны!

— На площади, где и были, — пожала она плечами и тут же, вспомнив, зачем пришла, затараторила: — Эрвин, ты не поверишь, я…

— Они сбежали?

— Нет.

— Кто-то пострадал?

— Только бедняжка Альберт, мне пришлось выбить ему глаз, но он, наверное, уже вырос обратно… кажется, ночью им нужно на это минут десять…

Эрвин издал нечто среднее между рычанием и тяжким вздохом и негостеприимно захлопнул дверь у нее перед носом.

— А сердце у них все-таки не бьется! — жизнерадостно добавила Ханджи.

В замке повернулся ключ.

Когда она после завтрака проснулась в пустой столовой от того, что ее разбудили дежурные по кухне, пытающиеся выдернуть тарелку с остатками еды из-под ее щеки, она подумала, что полчаса сна за трое суток все-таки маловато, а потому, зевая на каждом вдохе, выползла во двор.

— Моблит! — завопила во всю мощь голосовых связок, подозревая, что непутевый подчиненный ошивается где-то поблизости.

— Командир Ханджи, что…

Его голос оборвался, стоило ей повернуться к нему.

— Ч-ч-что у вас с лицом?

— Божья импровизация, — фыркнула Ханджи, стряхивая прилипшие к щеке и волосам хлебные крошки. — Разбудишь меня к обеду, а пока присматривай за Чикачирони и Альбертом. Если с ними что-то случится — убью с особой жестокостью.

Моблит сравнялся цветом со старой известкой, покрывающей стены казарм.

— Слушаюсь, командир!

— Вот и умничка. Спокойной ночи.

Почти упав при резком повороте и едва не врезавшись лбом в косяк, Ханджи нащупала перила лестницы и поплелась на второй этаж; отсчитав четыре двери от площадки, дернула за ручку, ввалилась внутрь, прямо в обуви рухнула на кровать и мгновенно отрубилась.

Во сне она носилась по лесу за небольшим, но очень шустрым аномальным трехметровым гигантом, пока в баллонах не кончился газ, а потому, очнувшись на полу с ногами, запутавшимися в одеяле, совершенно не удивилась. Ханджи потерла ноющий затылок и, кое-как расправившись с упрямым пододеяльником, встала и пошатывающейся походкой дошла до стола. Что-то не давало ей покоя: пока не оформившаяся идея будто стучала изнутри молоточком, обращая на себя все возможное внимание. Альберт был способен регенерировать даже в темноте, пусть и медленнее, чем днем, и с каждым последующим разом ему требовалось все больше времени на то, чтобы вылечить примерно одинаковые повреждения. Словно запас накопленной энергии неумолимо истощался. А что, если их тела функционируют именно таким образом? Ханджи пододвинула к себе чернильницу и, макнув в нее перо, начала записывать льющиеся потоком мысли. То, что им необходим солнечный свет, как растениям, было известным фактом. Но никто до сих пор не мог понять закономерности работы организма титанов. Если предположить, что их кожа каким-то образом улавливает солнечный свет, как листья у растений, и есть способ использовать его энергию даже ночью путем ее сохранения… то это объясняет многое. Более того, это объясняет практически все, в том числе и столь высокую температуру тела. Энергия же может перерабатываться в тепло? А обратно? Если убить титана, тело испаряется целиком в течение часа или двух, потому что кожа больше не может выполнять свою барьерную функцию. Тогда понятно, почему вокруг колоссального титана было облако пара: насколько описывали очевидцы, у него начисто отсутствовал кожный покров… А если говорить о самой регенерации, интересно, вновь возникшие ткани идентичны предыдущим или же нет? Ханджи задрала рукав рубашки и покосилась на собственное предплечье, через которое шла полоска шрама. Если царапина глубокая, то даже кожа не восстанавливается полностью: она заменяется соединительной тканью, оставляя рубцы. У титанов, насколько она могла судить по своим наблюдениям, подобный механизм отсутствовал начисто. Значит ли это, что по желанию они могут построить любую ткань, какую захотят? Ханджи откинулась на спинку стула и прищурилась от бьющего в окно яркого света. Этот эксперимент провести несложно, достаточно взять кусок ткани, к примеру, из руки или ноги, потом отрубить эту конечность и взять второй образец после регенерации. И сравнить, насколько структура тканей будет различаться. Хорошо бы попытаться отрубить голову и посмотреть на регенерацию, но предыдущих подопытных они именно так и угробили. Видимо, пила — не лучший выбор оружия.

Ханджи перевела взгляд на черновики чертежей придуманных ею устройств для поимки титанов. Пока что разведчики подгоняли их к стенам и сбрасывали сверху сетку из металлических тросов, утыканную шипами, а с наступлением темноты перетаскивали тела на внутренний двор казарм. Однако у нее имелись идеи и на случай необходимости поимки титанов живьем за пределами стен; она вытащила из стопки помятый листок и задумчиво нахмурилась. Если слегка модифицировать имеющиеся у них пушки и стрелять не ядрами, а тросами наподобие маневровых, причем с нескольких сторон сразу, можно обездвижить титана на месте. Хотя, наверное, слишком рискованно ловить аномальных гигантов таким способом — если вырвется, проблем не оберешься, да и как его перевозить потом, на телегах? Ханджи все же убрала листок обратно и вернулась к лабораторному журналу — Моблит как раз недавно закончил с рисунками. И все-таки, по поводу регенерации… Она провела пальцами по шраму на предплечье. Нужно сравнить с человеческой. Пальцы не отрастут заново, зато порезы заживут. А зная примерное соотношение скорости заживления ран, можно будет предсказать, сколько времени уйдет на это у титанов разного вида. Этими образцами… рисковать нельзя.

Обед Ханджи проглотила за пять минут, после чего отправилась к Альберту и Чикачирони. Альберт при виде нее что-то промычал, и она похлопала ладонью по прибитому к земле пальцу: пусть сегодня отдохнет. Впервые она заинтересовалась титанами как живыми существами больше десяти лет назад, но лишь после того, как они с Риваем нашли дневник Ильсе, поняла, что никогда не ставила под сомнение предположение об отсутствии у них интеллекта. Если люди не способны понять, как думают гиганты, это не значит, что те не думают вовсе. А тот титан, который похоронил Ильсе в дупле — Ханджи про себя окрестила его Глазастиком, — даже мог разговаривать… И, вполне вероятно, он не единственный, кто на это способен. Правда, пока что такие экземпляры ей не попадались, но ведь еще попадутся? Они все такие разные. Семиметровый Альберт, к примеру, обладает довольно буйным характером, и по нему нетрудно сказать, что он злится или устал, а пятиметровый Чикачирони, хоть и любит долго не спать по ночам, не очень-то готов делиться своими эмоциями — вредный, как лошадь Несса.

— Ну что, как дела? — поздоровалась она со вторым подопытным.

Челюсти захлопнулись в нескольких сантиметрах от ее носа, и Ханджи хихикнула:

— Я тоже рада тебя видеть.

Моблит издал горестный стон. Она сняла куртку, слегка поежившись от прохладного ветерка, и закатала по локоть рукава рубашки; вынула из кармана брегет и сжала пальцы на рукояти клинка.

— Прости меня, — виновато улыбнулась Чикачирони и вонзила лезвие ему в руку.

Надрез длиной тридцать сантиметров и глубиной два сантиметра. Шевеля губами, Ханджи отсчитывала время — рана затянулась за двадцать четыре секунды. Шестьдесят сантиметров, та же глубина: сорок секунд. Шестьдесят сантиметров, глубина пять сантиметров: семьдесят пять секунд. Сто сантиметров, глубина два сантиметра: одна минута двадцать три секунды. Сто сантиметров, глубина пять сантиметров: две минуты тридцать одна секунда.

— Что ж, пока хватит, — отсекши кусок из места недавнего разреза, Ханджи бросила образец в приготовленную заранее прозрачную банку с горячей водой; по ее поверхности пошли пузыри.

Взяв второй образец из предплечья другой руки, она плотно закрутила обе банки и накрыла их курткой. Точно, она же хотела еще волосы под микроскопом рассмотреть… Нажав на курок переключателя, Ханджи взлетела в воздух и приземлилась Чикачирони прямо на макушку; тот попытался тряхнуть головой, но она вовремя отвесила ему пинка:

— А ну-ка, не бузи! Обещаю, больно не будет!

И, наклонившись, срезала прядь толстых жестких волос, которая как раз начала дымиться у нее в руках; резво спрыгнув обратно на землю, она кинула их в приготовленный заранее кипяток. Чикачирони с обстриженным чубчиком на макушке выглядел на редкость по-дурацки, и ей стало его жалко.

— Подержи, — Ханджи передала стоящему рядом солдату гарнизона последнюю банку, которую тот едва не выронил из рук, и подошла к титану поближе.

Отрезанная прядь не отрастала. Что, впрочем, было ожидаемо, ведь волосы, как и ногти, сами по себе не являются живыми, а волосяные луковицы она не задела. Эх, была не была…

Когда все вокруг покрыли светлые волосы, медленно испаряющиеся на вечернем солнышке, Ханджи подумала, что немного увлеклась. Убрав лезвия в карабины, она приземлилась напротив Чикачирони и задумчиво склонила голову набок:

— Ну, по крайней мере, оригинально. Эй, Моблит, вроде ж не очень криво?

Последний закрыл лицо руками, прохрипев что-то нечленораздельное; Ханджи пожала плечами и отвернулась обратно к титану, чья прическа теперь напоминала лохматый стог соломы.

— Увидимся позже, — жизнерадостно улыбнувшись, она помахала гигантам и трясущимся доблестным хранителям стены и, подхватив по дороге банки, уверенным шагом направилась в лабораторию.

Моблит, стеная, как неприкаянный дух в зловещем подземелье, уныло плелся следом.

От долгого сидения за микроскопом глаза заболели, и Ханджи устало сняла очки. Гипотеза подтвердилась: образцы тканей до и после регенерации были абсолютно идентичны. Допустим, титаны делают это неосознанно, автоматически — как у человека независимо от сознания заживают раны. Но если вспомнить того бронированного титана, разрушившего внутренние врата Шиганшины… Она зевнула и уронила голову на сложенные руки. Титаны появились не просто так. И их тела были словно предназначены для охоты на людей, идеальная модель хищник-жертва, которая, работая для пищевых цепочек в природе, терпела полный крах: еда, главный жизненный стимул любого живого организма, в данном случае стимулом не была. Но кто-то хотел, чтобы люди так думали. Вот только… зачем? Глаза закрывались, и Ханджи заставила себя выпрямиться на стуле. Осталась последняя часть эксперимента. Сделав глубокий вдох, Ханджи взяла в руку простерилизованный хирургический скальпель.

Чикачирони — пятиметровый титан. Ее собственный рост — один метр семьдесят сантиметров. Это дает двадцатипятикратное различие в объемах тела. Соответственно, если считать толщину разреза равной единице, расчетную площадь поражения нужно уменьшить в двадцать пять раз, чтобы длина и глубина порезов была соизмерима с теми, что она нанесла Чикачирони, согласно пропорциональному соотношению. Прикинув получающиеся цифры, Ханджи решила уменьшить ее не в двадцать пять раз, а в сто: царапину длиной в сорок сантиметров она себе, конечно, нанесет без проблем, но вряд ли при этом сможет выдержать нужную глубину по всей ее длине.

Скальпель резал быстро и легко. Она прикусила губу, делая последний, десятисантиметровый порез над плечелучевой мышцей — как можно дальше от крупных кровеносных сосудов, опутывающих руку изнутри наподобие сетки. Спасибо Шейдису, который все-таки подписал ей в свое время разрешение для посещения больничного морга: к медикам развед-отряда с вопросами она не бегала уже давным-давно. Ханджи покосилась на стекающие по коже капли крови; судя по всему, ни артерии, ни вены не задеты. Только вот промыть бы… Пододвинув к себе блокнот, она зафиксировала точное время нанесения последнего пореза и, отложив перо, огляделась по сторонам. В поле зрения попала лишь оставшаяся невостребованной банка с горячей водой. Видимо, придется тащиться к колонке во дворе, будь она неладна!

Выйдя на улицу и увидев, что солнце уже практически закатилось за горизонт, она поняла, что опять пропустила ужин; желудок отозвался недовольным голодным бурчанием. Изрезанная рука ныла, но кровь уже остановилась, засохнув на коже красно-бурыми разводами. Внезапно Ханджи стало грустно: она так и не узнала толком ничего нового, несмотря на все проведенные тесты. И точно так же, как и раньше, была далека от ответа на главные вопросы: откуда взялись титаны и как можно всех их уничтожить.

Не успела она добраться до колонки, как нос к носу столкнулась с выходящим из подсобки бессменным отрядом профессиональных уборщиков, также известным как отряд специального назначения Ривая, сопровождаемым им самим: на голове косынка, в руках — большая щетка и помойное ведро.

— Привет приверженцам чистоты и гигиены, — насмешливо фыркнула, помахав левой рукой, и направилась к центру внутреннего двора.

— К-командир Ханджи, что с вами?! — испуганно вскрикнула Петра Рал, прижимая к груди метлу.

— Небось титаны любимые покусали, — Оруо Бозард, хоть они с ним и помирились после той экспедиции, все равно предпочитал обходить ее стороной — к вящей радости их обоих.

— Я тоже хотел бы знать ответ на этот вопрос.

Жутковато тихий голос Ривая заставил его подчиненных отскочить в сторону; Ханджи вздохнула — вот только его не хватало.

— Эксперименты проводила, — буркнула она, бочком продвигаясь к колонке, но ее маневр не остался незамеченным.

— Уберетесь в казарме и свободны, — Ривай покосился на Оруо и Петру, и те мигом встали по стойке смирно. — Только инвентарь потом в подсобку верните.

— Есть!

Петра, бросив на нее странный взгляд, в котором смешивалась жалость и — почему-то — злость, забрала у командира ведро и щетку и зашагала прочь; Оруо, выдавив из себя улыбку, молча последовал ее примеру. В ту же секунду Ривай молниеносно выбросил руку вперед и схватил ее за шкирку:

— А с тобой мы в медпункте поговорим, идиотка чертова.

— От идиота слышу!

Изловчившись, Ханджи все-таки поддала ему под зад носком сапога; прохладные пальцы сжались на ее затылке:

— Шевелись.

Благо, эти двое не потащились за ними, а то Ханджи и без того довольно долго смеялась над тем, что у Ривая появился хвост. Когда она в свое время разобралась, что именно происходит, ее скрутило в приступе дикого хохота: Оруо бегал за Петрой, делая вид, что она его бесит, Петра бегала за Риваем, куда бы он ни пошел, Ривая раздражало, что Оруо пытается ему подражать, а тот делал это, чтобы понравиться Петре… и на этом порочный круг замыкался. И сейчас Ханджи, украдкой обернувшись, не удержалась и хихикнула себе под нос. Хотя, пожалуй, Петру она могла понять — если вспомнить, как она сама в далекие глупые семнадцать лет сохла по Киту Шейдису, то ей вообще крыть нечем.

Пока она предавалась воспоминаниям, Ривай успел притащить ее в медпункт, в котором в такое время, разумеется, уже никого не было.

— Садись, — он с силой нажал ей на плечо, и она невольно плюхнулась на жесткий стул.

Устала. Как же она устала… Ривай тем временем подтащил себе второй стул и поочередно выставил на стол небольшую миску с водой, инструменты, вату и бутыль медицинского спирта.

— Кто тебя так ободрал? — поинтересовался тихо, смоченным в холодной воде куском ваты стирая засохшую кровь — как будто она сама в колонке руку промыть не могла!

— Никто, — она поморщилась, когда лопнула тонкая кожица на свежем порезе, и по предплечью вновь потекла густая красная жидкость. — Я сама.

Рука Ривая с зажатой в щипцах ватой замерла в воздухе.

— Мне нужно соотнести скорость регенерации тканей у человека со скоростью регенерации титана, тогда у меня будет больше данных для расчетов, — Ханджи почесала кончик носа. — Придется ждать, пока заживет.

— И поэтому ты изрезала себе ножом всю руку? И правда дура.

Внутри неожиданно всколыхнулась обида. Помолчав какое-то время, она спросила:

— Помнишь ту экспедицию, когда мы нашли дневник Ильсе?

Ответный кивок.

— Ты сказал мне тогда, что, если мне хочется, я могу лезть в глотку к титанам, но не имею права рисковать своими товарищами, — Ханджи едва слышно ойкнула, когда спирт вылился на открытую ранку. — Только вот правда в том, Ривай, что я никогда ими не рискую. И тогда не рисковала. Единственная жизнь, которую я ставлю на кон, — моя собственная. Я буду делать эту ставку снова и снова. Умру, если это позволит людям обрести знания, которые помогут им вернуть свою свободу обратно. И даже если все будет напрасно… я все равно это сделаю.

Ривай, перехватив ее запястье, приподнял ее руку над столом, чтобы наложить повязку; на тонких бинтах выступили красные пятна.

— Я знаю.

Промытые спиртом порезы жгло; Ханджи прижала руку к груди, передернула плечами — в медпункте всегда гуляли сквозняки, а куртку она, кажется, оставила около титанов. Забрать ее, что ли?

— Кстати, я сегодня Чикачирони стрижку сделала, — вырвалось у нее вдруг с идиотским смешком. — Будешь завтра мимо площади проходить — зацени.

Лоток с инструментами за ее спиной с грохотом рухнул на пол.

850 год. Июнь.

— Думаете, мертвым не о чем сожалеть?!

Отчаянный вопль все еще звенел в ушах; Ханджи до боли в пальцах сжала поводья. Взгляд упирался в прямую широкую спину Эрвина, перед которым не спешила расходиться толпа жителей Каранеса, то и дело выкрикивающая обвинения пополам с угрозами… Она стиснула зубы. Все эти люди не имеют ни малейшего понятия о происходящем. Ни малейшего. Никогда не имели. А вот судили всегда. Не знали или не хотели знать, что главные палачи и судьи командования разведчиков — они сами. Ханджи на непозволительно долгую секунду закрыла глаза. Их с Эрвином план провалился, а ведь она могла настоять на том, чтобы он принял во внимание ее предыдущие гипотезы. Но не настояла. Сделала вывод, основываясь на единственном образце — Эрене: тоже мне, статистически значимая выборка! Ошиблась. И Эрвин ошибся. И Мике. И Ривай. Только за их ошибки пришлось заплатить тем, чьи близкие и друзья теперь сквозь слезы кричат им в спину.

Мике справа от нее чуть повернул голову; повел носом, принюхиваясь, нахмурился, сделав вид, что разглядывает черную лоснящуюся гриву своего коня. Ривай чуть позади: идет пешком, с каждым шагом все сильнее хромая на раненую ногу, глаза пустые, жуткие… Ханджи знала, почему он не боится смерти — в мыслях уже давно не здесь, не по эту сторону, привязан к ушедшим больше, чем к живым. Думала заставить его сесть на лошадь, перестать издеваться над собой, но уговорила себя отвернуться. У мертвых голоса громче.

Когда за спиной закрылись ворота штаба, Ханджи вздохнула с облегчением; спрыгнула на мостовую, машинально проведя рукой по теплому лошадиному боку, неловко улыбнулась прошедшим мимо разрозненной группой вчерашним новобранцам. «Добро пожаловать в разведку», — говорили они молодняку после их первой вылазки за стены, но невысказанные слова так и остались висеть в воздухе мрачной призрачной тенью.

— Ханджи, на пару слов.

Эрвин. Захотелось плюнуть на субординацию и обнять его прямо здесь, при всех, но перед ней стоял не друг, а главнокомандующий — и она не посмела.

— Передай Риваю, что завтра на рассвете они с Эреном должны будут вернуться в замок и ждать указаний. Нам нужно обсудить план дальнейших действий.

— Прямо сейчас?

— Нет. Подготовь рапорт и можешь быть свободна.

Враг пожертвовал всем. А они не смогли.

— Еще кое-что.

Ханджи, уже приготовившаяся уходить, обернулась.

— Сегодня вечером все как всегда?

Она грустно ссутулилась, оглядев оставшихся во дворе штаба разведчиков; зеленые плащи покрывал слой пыли, смешанной с выцветающей кровью. Наверное, и правда стоит сделать что-то привычное. Пусть даже под привычным понимается прощание с не вернувшимися.

— Я переоденусь и схожу за выпивкой. Ривз и его компания живут только за счет нас, отвечаю, — невесело пошутила она, ощущая внутри сосущую пустоту.

— Зайдешь за деньгами?

— Да не надо. Потом, — махнула рукой — мол, есть пока свои, позже сочтемся.

— Хорошо. Спасибо, Ханджи.

Эрвин мягко похлопал ее по плечу, на несколько лишних мгновений задержав на нем руку, и ушел в сторону конюшен. Надо бы тоже расседлать Ветреницу да загнать в стойло или оставить пастись в небольшом загоне у Несса… Ханджи подхватила кобылу под уздцы и вдруг запнулась на ровном месте, вспомнив о том, что загон там же, где и обычно — за поворотом, но ни Несса, ни Шарлотт там не будет уже никогда.

Ветреница благодарно заржала, когда Ханджи сняла с нее седло и насухо протерла соломой вспотевшие бока.

— Набегались мы с тобой сегодня, правда, малышка? Теперь отдыхай. А я еще погуляю, — приговаривала она.

Любопытная морда высунулась из денника, стоило закрыть стойло; Ханджи на прощание почесала ее между ушами и направилась к казармам.

После недолгих колебаний она решила не снимать форму: какая разница, если ее, как и остальных командиров разведки, в лицо что в Каранесе, что, тем более, в Тросте не знал только ленивый? Да и на перешептывания за спиной, равно как и на слова в лицо, ей было наплевать. По крайней мере, сейчас. Взвесила на ладони мешочек с деньгами — вроде должно хватить. Ханджи поправила ремень сумки и, спрятав деньги внутри, вышла из комнаты.

Бар, где они стабильно закупались раз в месяц, только открылся; работающие там мальчишки все еще снимали на пол стулья и поспешно протирали липкие, пропитанные пролитым алкоголем столы, когда она перешагнула через порог. Увидев за стойкой хозяина бара, неспешно прикуривающего трубку и пускающего дымные колечки, подошла поближе:

— Здорово, Вайлер.

— И вам не хворать, Ханджи-сан, — он выдохнул порцию терпкого ароматного дыма. — Как обычно?

— Да.

Вайлер кивнул и скрылся в подсобном помещении; вернулся быстро в компании десяти пыльных бутылок, в которых Ханджи наметанным глазом распознала яркельскую травяную настойку: один глоток этой субстанции в течение четверти часа лишал возможности ровно стоять, а стакан даже такого здоровяка, как Мике, мог вырубить практически на сутки. Она выдернула пробку, и по помещению поплыл пряный запах горных трав.

— Беру.

Ханджи закрыла бутылку; кожаный мешочек перекочевал Вайлеру в руки, а настойка к ней в сумку. Тело двигалось на автомате: кто-то словно дергал за нужные рычаги, и ноги несли ее вперед. Она останавливалась. Возвращалась. Разворачивалась обратно. Шла дальше. По каменным улицам со свистом гулял несвободный ветер.

Штаб выглядел брошенным. Все попрятались по углам: из столовой не доносилось звона тарелок, на лестнице — топота сапог, и даже лошади затихли, чувствуя повисшее вязкое безмолвие. Эрен, наверное, сейчас в медпункте под бдительным присмотром Микасы, их друзья в казармах своих отрядов вместе с остальными, Эрвин… Мысль споткнулась.

Если бы ее попросили представить Эрвина, Ханджи увидела бы его за столом его кабинета: в глазах прозрачный лед, в руках — длинный, бесконечный список имен черными штрихами по гербовой бумаге. Что-то сломалось в нем тогда, четыре года назад, оборвалась хрупкая ниточка, по которой он мог вернуться в те далекие дни, где они все были курсантами, подкладывающими преподавателям кнопки на стул, потом — не менее бестолковыми новобранцами, думающими, что знают все на свете, или не слишком поумневшими сержантами, втихаря играющими в снежки на заднем дворе старого штаба, чтобы не слететь с катушек окончательно… Эрвин отдавал приказы. Эрвина звали убийцей. Эрвин отправлял в Митру списки погибших. Ханджи прощалась с ними за него.

Выйдя на площадь, где совсем недавно жили Сонни и Бин, она не сразу заметила примостившуюся на потрескавшихся ступеньках изломанную фигурку. Ривай, под июньским солнцем кутающийся в плащ, сидел и смотрел в пространство. Она замерла на месте, не зная, что будет лучше: развернуться и уйти, притворившись, что ничего не заметила, или сделать хоть что-нибудь, лишь бы он перестал гипнотизировать неприветливо серую стену казармы напротив — Ханджи сомневалась, что он видит эту стену вообще.

Когда Ривай, вернувшись в строй с дрожащей Микасой и полуживым Эреном на руках, молча взял одну из свободных телег и поехал обратно в лес, Ханджи уже догадывалась, зачем. Но не верила до сих пор, даже видя, как Жан и Армин с почти съехавшей на глаза окровавленной повязкой одно за другим складывают тела на деревянный настил, а Ривай одни за другими срезает с курток вышитые сине-белые крылья…

Вспомнив о том, что Эрвин просил ему передать, она все же решила подойти. Но, увидев в его руках одну — только одну — нашивку, Ханджи остановилась, резко втянув в себя воздух. Вот, значит, как. В сумке тихо звякнули бутылки, и Ривай дернулся, повернувшись в ее сторону. Скользнул по ней пустым равнодушным взглядом, когда перед носом закачалась бутыль из пыльного темно-зеленого стекла.

— Чего тебе, четырехглазая? — процедил, сощурившись; не ядовито — смертельно устало.

— Это Петры? — показала кивком на потрепанный кусок ткани.

Спросила, хотя и без того прекрасно знала ответ. Ответ, которого от Ривая не получила и не получит — это она тоже знала. Потому молча наклонилась, с силой втиснув бутылку в его правую руку, и порывисто обняла, притянув к себе так, что Ривай уперся лбом ей в живот, и даже сквозь рубашку она чувствовала его прерывистое горячее дыхание.

— Не забывай ее, — сказала едва слышно, гладя липкие от невысохшей крови волосы. — Она любила тебя. Никогда не забывай ее.

И стояла так до тех пор, пока не разжались судорожно вцепившиеся в ее спинной ремень пальцы.

— Не забывай их. Но отпусти, — вздохнув, Ханджи сделала шаг назад и убрала руку. — Мертвым ведь все равно. Они уже ничего не чувствуют.

Пустота в глазах Ривая притягивала, звала к краю бездны, и ей казалось, что она слышит этот зловещий шепоток.

— Как и я.

«Врешь», — собиралась ответить Ханджи, но вместо этого почему-то произнесла:

— Вы с Эреном завтра утром возвращаетесь в старый штаб, — и добавила: — Эрвин просил передать.

Короткий кивок.

— Мне жаль. Мне правда очень жаль.

Он молчал. Ханджи, напоследок вновь проведя ладонью по его волосам, развернулась и ушла, думая о том, что у Ривая на самом деле очень доброе сердце. Сердце, которое до смерти устало болеть.

У них не было особого сигнала к тому, что пора идти; в день возвращения из-за стен за два-три часа до заката Ханджи просто приходила в казарму каждого отряда и молча протягивала выпивку тому, кто открывал дверь. А дальше каждый решал сам: кто-то предпочитал остаться в одиночестве, кому-то, наоборот, было легче его избегать, но на закате из штаба за пределы города неизменно выходила горстка разведчиков. Выходила, забираясь на стену и прыгая вниз по другую ее сторону, туда, где раскинулся лес, а за ним — холмы, поросшие вереском…

Выпускники бывшего сто четвертого кадетского корпуса в полном составе обнаружились в медпункте; лица бледные, странно виноватые, во взглядах — боль вперемешку с затаившимся страхом. Ханджи, повертев в руках последнюю бутылку, поставила ее на стол с громким стуком.

— Ханджи… сан? — дрожащим голосом спросил Армин, а она смотрела на бурые пятна, покрывающие бинт на его голове.

— Это вам, — сказала она, поправив ремень опустевшей сумки. — После экспедиций… — в горле застрял противный комок, — вечером мы собираемся за городской стеной. Приходите, если почувствуете, что вам это нужно.

Не было нужды объяснять, зачем — они и так все поняли, эти потерянные уже не дети. Криста украдкой вытерла заблестевшие глаза, Саша с ногами забралась на пустующую кровать, уткнувшись лбом в колени.

— Командир Ханджи, — Эрен, поморщившись, сел на одеяле, — можно вопрос?

— Конечно.

— Разве каждый не оплакивает друзей по-своему?

Перед глазами встал образ Ривая, будто выстуженного изнутри, припорошенного пеплом погасших огней, и она потрясла головой, прогоняя непрошеное видение.

— Все верно. Но в такие вечера мы не оплакиваем погибших, — Ханджи открыла дверь и обернулась на пороге. — Мы… улыбаемся им вслед, потому что они жили.

Когда небо на западе окрасилось красным, принеся с собой сырой запах низких облаков, Ханджи сделала знак выдвигаться. Через стену они перебирались у реки; растворяясь в хитросплетениях улиц, взлетали над водой, заросшей ряской, все ближе к покатому своду и птицам, туда, где потоки воздуха закручивались вихрем и хлестко швыряли в лицо осколками небесного льда. Остаться бы сейчас здесь, на стене, отсчитывая вечность шагами по скользким рельсам, но нельзя — не время, не место, не цель, не жизнь. Тросы свистнули, цепляясь наконечниками за камень; за ее спиной Мике, словно напавший на след охотничий пес, шумно вдохнул — от леса тянуло влажным мхом и свежей зеленью.

Приземлились практически бесшумно: земля мягко спружинила под ногами, и они, с факелами похожие на цепочку болотных огней, нырнули в негустой пролесок, за которым начиналась вереница невысоких холмов. Кроны деревьев прорастали в хмурое небо. Они предпочитали не смотреть на облака сквозь листья.

Пламя танцевало на трескучих ветках, отражаясь искрами в глазах. Как только костер разгорелся, из сумок появились стаканы, зазвенело стекло, посыпались крошки от разламываемого на части хлеба; Ханджи ненадолго ускользнула, вернувшись с пучком диких трав, от которых шел аромат горчащего меда.

Пей — до дна, слизни с губ последнюю терпкую каплю. Спой — фальшивым сорванным голосом, забудь слова, придумай свои с хриплым смешком. Помни — в больно бьющемся сердце, как улетали наружу, а солнце путалось в волосах робкими тонкими лучами. Как жили. Над чем смеялись. Кого любили. Расскажи, напиши, сожги, и огонь унесет слова ввысь, где пляшут ветры и рассеиваются тучи, обнажая далекие холодные звезды.

Надежда живет даже около могил (лат.).

850 год. Июнь.

Конни, отдав честь, ушел к себе; Ханджи, не глядя, устало махнула рукой ему вслед. На столе пылились стопки исписанных блокнотов: результаты всех ее исследований за прошедшие десять лет, копию которых она всегда возила с собой. Раньше она надеялась, что это поможет все изменить — безголовая, наивная дура.

Ханджи привыкла ничего не бояться: смерти не страшилась потому, что жить гораздо сложнее, и жизнь она выбрала себе сама, равно как и людей, с которыми предстояло двигаться вперед по одной дороге, дружно смеясь, когда телега развед-отряда подпрыгивает на ухабах, а доски зловеще поскрипывают под ногами. Ханджи привыкла докапываться до сути, будь то очередной неудавшийся эксперимент или драка новобранцев в казарме, ведь знание, информация, правда всегда предпочтительнее невежества и лжи. Но сегодняшняя, высказанная правда, до этого неуловимым шепотком обитающая в закоулках подсознания, вызывала страх, холодный, когтистый, врастающий глубже и глубже, как пустивший корни сорняк, — и Ханджи со стыдом поймала себя на том, что впервые в жизни понимает смысл выражения «счастье в неведении». Не отрицала: она привыкла никогда себе не врать.

Боль в пальцах от вырываемых кольев приносила злое утешение; Конни не смог сдержать слез, сжимая в руках фотографию под треснувшим пыльным стеклом, а она не плакала. Может быть, даже хотела, очень глубоко внутри, где все еще жила маленькая глупая девочка Ханджи Зоэ, но не могла. Приказала убрать железные болты, вбитые в руки титана, когда-то бывшего человеком, женой, матерью, и первой вышла вперед, малодушно желая спрятаться от следящего за ней взгляда больших желто-зеленых глаз, так похожих на глаза Конни Спрингера. Они думали, что готовы узнать правду. Но они не думали, что эта правда будет способна их раздавить.

Ривай, как и Дот Пиксис, на время остался в Тросте — приглядывать за Эрвином, которому пока не выйти за пределы больничной палаты, и обсуждать план дальнейших действий. В последней битве погибло слишком много, и было ощущение, что вокруг разведывательных войск медленно, но верно затягивается петля. И вопрос был в том, успеют ли они вырваться до того, как угодить в ловушку.

В голове, сменяя друг друга мрачным калейдоскопом, мелькали образы: изувеченное тело пастора Ника на грязном полу, сбитые в кровь кулаки мрази Саннеса из полиции центра, блуждающая улыбка Эрвина и пропитанные мазью бинты на обрубке, оставшемся от его правой руки, выражение лица Ривая, услышавшего ее слова о несчастных жителях Рагако, до ужаса трезвый командир южного гарнизона и глубокие, врезавшиеся морщины на его лбу, Эрен у носилок с раненой Микасой, Армин, своими жуткими догадками будто снимающий слова у нее с языка, Хистория, она же Криста, неживым голосом рассказывающая о своем прошлом, рисунки, сделанные Моблитом во время экспериментов со вскрытием шеи титанов, собственные трясущиеся руки, записывающие на бумаге предложение за предложением, в смысл которых не хочется вникать… Ханджи отложила перо и размяла испачканные в чернилах пальцы. Эрвин всегда говорил, что маленьким мирком разведчиков за стенами одновременно движут две силы: надежда и отчаяние. И что они сражаются, рискуя жизнью, ради того, чтобы первая чаша весов хоть ненадолго была способна перевесить вторую. Ривай всегда говорил, что внутри стен смердит как в скотомогильнике, но осознаешь это лишь тогда, когда впервые попадаешь за их пределы. Сама Ханджи всегда говорила, что есть два типа людей: те, кто борются, и те, кто этого не делает, но ни один из них не заслуживает того, чтобы лишиться свободы, которую титаны — точнее, те твари снаружи, сделавшие себе подобных титанами, — отняли у них, даже если они не могут или не хотят за нее биться.

В дверь постучали. Она несколько раз удивленно моргнула, с трудом отведя взгляд от огонька пламени в стоящем на столе светильнике, чьи отсветы изнутри плясали на стекле, и, когда стук повторился, встала и повернула ручку.

— Надеюсь, у тебя готов план завтрашних экспериментов?

Не дожидаясь приглашения, Ривай шагнул через порог внутрь, и Ханджи машинально посторонилась. Тот оглядел заваленную всяким хламом маленькую комнату, которую она занимала в секретном убежище отряда, но ограничился лишь тяжелым вздохом.

— Удивительно, что ты об этом спрашиваешь, — она пинком закрыла дверь и уселась обратно, закинув ногу на ногу.

— Нужно знать, когда отправить Эрена и остальных идиотов на свежий горный воздух и сколько они будут проветриваться, пока полицейские шавки шныряют по округе, — Ривай, скрестив руки на груди, прислонился к стене.

— С утра пораньше на весь день. Я уже приказала Нифе и Кейджи патрулировать окрестности, пока мы не вернемся.

Тот кивнул; тишина обволакивала мягким покрывалом, и ее не хотелось нарушать. Но она все же нарушила.

— А еще я, кажется, поняла, как именно происходит трансформация и создается тело титана, — сказала, сложив руки на спинку стула и упершись в них подбородком. — Все дело в превращении энергии. Ну, знаешь, вот мы энергию из еды получаем, а у них солнечная накапливается, и они ее в тепло переводят. И с этой помощью строят нужные ткани. А на человеческое тело оно похоже потому, что в голове словно есть шаблон, и ты на автомате строишь то, что привык видеть.

Она ждала стандартного «я ни черта не понял» или «иди вливай эту научную байду Арлерту в уши», но Ривай молчал. Уютно было просто смотреть и молчать. Только признавать этот подозрительный факт почему-то не хотелось еще сильнее, чем позволить странной атмосфере исчезнуть.

— Зная тебя, могу сказать, что ты уже в деталях продумала запасной план на случай, если завтра все пройдет как обычно, — Ривай не выдержал первым. — Хочу быть в курсе.

— Говорит человек, который шесть лет кряду утверждает, что мне думать вредно.

— Беспокоюсь, может. Что череп жать начнет да мозги потекут через уши, — сварливо отозвался тот.

Ханджи негромко хмыкнула.

— Если потекут, то проблема головной боли от повышенного давления решится сама собой. А если серьезно… деталей предоставить не могу. Но попытаюсь убить двух зайцев одним ударом, как и собиралась.

Военная полиция центра знает намного больше, чем говорит. И пусть пастору Нику уже все равно, отомстят за его смерть или нет, она сделает это — не врать, не врать! — для себя, лишь бы груз вины на ее плечах стал хоть немного легче. Эрвин, наверное, сделал бы так же — пугающая мысль. «Эрвин сказал бы то же самое», — недавние слова Ривая. «Эту должность я могу доверить только тебе», — да почему, титаны их всех сожри, она вспоминает все это сейчас?

— В случае, если завтра нас ждет провал, Эрвину придется досрочно выписываться из больницы, а у нас будет повод заправиться газом.

За стенами титаны. В стенах титаны. Внутри стен — те, кто поддерживают сложенный титанами порядок. А между ними, как циркачи на канате, на скользких рельсах стенных пушек горстка полуживых разведчиков, и черные металлические дула смотрят на них со всех сторон. Ривай все прекрасно понимал. Потому и пришел сейчас — в гробу и рождественских подарочных носках он видел планы ее экспериментов и их закономерные неудачные результаты. Хорошо хоть не знает, что остатки чая из его заначки стащила именно она: нашинковал бы на ленточки и сказал потом, что так и было… Ханджи устало потерла глаза. Интересно, как все-таки заставить Эрена превратиться в каменную статую? И, что еще важнее, как его из нее потом вытаскивать, если он случайно замуруется в ней заживо? Видимо, эти размышления как-то отразились на ее лице, ибо Ривай скривился, словно помойный голубь нагадил ему на макушку: такую рожу он строил обычно тогда, когда хотел спросить, о чем можно думать с перекошенной подобным образом физиономией, но сомневался, стоит ли открывать тему. Это было нечто не меняющееся, вечное, как небо над головой — его купол всегда над тобой, куда ни повернись, и не нужно смотреть вверх, чтобы убедиться, что оно все еще там.

— Знатной сейчас заварушкой попахивает, — слова вязкими каплями сорвались с губ. — Поаккуратнее будь, что ли. Неохота между больничными койками курсировать, как солдат гарнизона в патруле.

— Между чужой и своей так особенно.

Невольно задумалась: сколько же времени прошло с того дня? «Мы все здесь семья, — сказала тогда Ханджи, расплатившись за их с Риваем ужин в каранесской забегаловке. — Весь развед-отряд». А когда тот едко подметил, что этот самый отряд поголовно считает ее чокнутой чудилой, ответила: в семье не без урода. Странные люди в ней собрались. Страшные. Родные. Свободные. И за каждого из них она без колебаний убьет: хоть титана, хоть человека. Вот только…

— Значит, завтра на рассвете?

Она кивнула, и Ривай ушел, тихо прикрыв за собой дверь. Вот только остались лишь трое, за кого она готова умереть сама. Не ради великих целей или чьей-то — своей или чужой — мечты о мире-не-в-застенье, а ради того, чтобы они прожили еще один лишний день. Ханджи задула огонек в оплывшем огарке свечи и прямо в одежде забралась на кровать. Первый — Эрвин. Второй… Ривай. Третий — Моблит. Горло сжал спазм. Четвертым был Мике.

Сапоги со стуком свалились на пол; она сняла очки, не глядя кинув их на покрывало у тонкой подушки, и с силой провела ладонями по лицу. Никого из них заменить нельзя; когда люди уходят, на их месте остаются дыры, на выживших — шрамы. От шрамов кожа становится толще. А он, несмотря ни на что, все еще существует: разведкорпус, ненормальный, потрепанный, язвительный, балансирующий на лезвии клинка между жизнью и смертью, но именно это делает их живее любого другого. Лишь на пороге смерти понимаешь, как сильно, безумно, неудержимо тебе хочется жить. Жить… и быть свободным.

Утро выдалось прохладным, но ясным; пики западных гор терялись в облаках, отбрасывающих причудливые тени на залитые солнцем склоны, и Ханджи с наслаждением вдохнула пахнущий сладковатым туманом воздух. Эрен, Армин, Моблит и Микаса заняли повозку, Кейджи и Нифа ехали позади, бдительно осматриваясь по сторонам, а ей хотелось пустить Ветреницу в галоп до самой вершины ближайшей горы, прокричать оттуда какую-нибудь чушь, сорвать голос, после пить нагретое Моблитом молоко и слушать его нотации — и не огрызаться на него за это. Ривай ехал рядом, машинально потирая левое колено: за месяц оно так полностью и не восстановилось после травмы. Да и сама она хороша — провалялась в больнице полторы недели только потому, что ее обожгло паром от колоссального титана и швырнуло об стену…

В кольце высоких каменистых холмов лежал хвойный лес, настолько густой, что Ханджи в теории даже могла бы пожалеть солдат из военной полиции, решивших сунуться в непролазные колючие заросли. Повозку спрятали на краю как по заказу словно утопленной вниз полянки, которую они ранее выбрали для проведения экспериментов.

— Хорошо! Эрен, можешь начинать! — скомандовала Ханджи, спрыгнув с лошади и достав из седельной сумки чистый блокнот.

Эрен, спустившись вниз, показал большой палец и, помедлив несколько секунд, вгрызся зубами себе в руку. Раздался взрыв.

Ветреница испуганно заржала, прижав ушки, и Ханджи ласково потрепала ее по холке, вглядываясь в облако пара, в котором сверкнули дикие зеленые глаза титана. Согласно плану, Эрен должен был превратиться с целью создания твердой оболочки, но его теперешняя форма ничем не отличалась от обычной. Она сделала Моблиту знак засечь время и, сложив руки рупором, прокричала:

— Представь, что ты у ворот Шиганшины!

Эрен-титан негромко рыкнул; сжал кулаки, будто приготовившись сражаться, и зажмурился — почему-то это выглядело очень комично, и она, не удержавшись, хихикнула себе под нос.

Ничего не произошло. Совсем ничего. Ханджи расстроенно вздохнула, поправила удерживающие очки ремни; ожидаемый исход, но разве ученым нельзя надеяться на маленькое чудо?

— Переходим к плану «Б», — сказала так тихо, что вряд ли кто-то ее расслышал.

А потом Моблит слезно уговаривал ее не лезть к Эрену в глотку, чтобы посмотреть, чем строение его голосовых связок отличается от человеческих и почему оно мешает ему разговаривать, но она все равно полезла, закономерно уронила зажженный фонарь прямиком Эрену в желудок, чего он, к счастью, вроде бы не заметил, и чуть не свалилась следом, но верный помощник вовремя вытащил ее наружу, пока она не сварилась заживо. Стерла с формы липкую горячую слизь, встряхнулась, как мокрая дворняга под дождем, помахала рукой оставшимся на склоне разведчикам. Нужно максимально использовать все отпущенное им время. Его гораздо меньше, чем кажется.

850 год. Июль.

Голова кружилась, пробитое тросом плечо страшно ныло, но Ханджи все равно приподнялась на локте:

— Эрвин! — и помахала другу из шатающейся повозки.

— Кажется, не очень серьезно, — Эрвин старался сохранить суровое выражение лица, но уголки губ подрагивали — и не выдержали, растянулись в улыбке; Ривай, сообщивший о ее ранении командующему, закатил глаза.

— Эй, а мы где едем-то?

Она завертела головой по сторонам; расплывчатая стена округа Орвуд серой громадой неумолимо приближалась в окружающей предрассветной мгле.

— Будем за стеной через полчаса. Спи, — отозвался едущий рядом с повозкой Ривай.

Тело сковала усталость, но сон не шел: мысли в голове, гудящий пчелиный рой, рвались наружу нескончаемым потоком, и она продолжала говорить, глядя в звездное небо — звезды виделись размазанными пятнышками на черной ткани.

— Надо придумать, как убить эту образину, — прошептала, повернувшись на левый бок.

Эрен, сидящий в углу, устало смотрел вдаль, где поднимались клубы пара и дыма от горящих деревьев; в воздухе стоял запах жженой травы, земля колебалась, с трудом сохраняя для них опору, пока гигантская туша Рода Райсса ползла к спящему городу. Она по нему скучала — без Эрена в разведкорпусе было тихо и… как-то не так, что означало лишь одно: это место принадлежало ему. Ханджи прикрыла глаза, не в силах поднять в мгновение ока потяжелевшие веки; вспышки погасли, оставив убаюкивающий скрип досок, негромкое лошадиное ржание и мимолетное прикосновение чутких пальцев, зарывшихся в ее волосы, покрытые дорожной пылью.

Хистория разбудила ее, как только телега остановилась у штаба орвудского гарнизона — мягко потрясла за руку, и Ханджи проснулась с ленивым протяжным зевком. Наспех перевязанная рана все еще кровоточила; бинты пропитались насквозь, и на рубашке расползалось бордовое пятно, противно липкое на ощупь. Стоит все-таки добраться до медпункта, но не время. Потом.

— После будет время на отдых, — бросил Эрвин, передав поводья одному из солдат. — Все за мной.

Их уже ждали.

Командир северного гарнизона в ответ на ее слова в ужасе нес какой-то бред; Ханджи, придерживая раненую руку, громко фыркнула — хотя что можно сказать о человеке, который титанов в жизни никогда не видел? Мир перед глазами то и дело терял четкость, словно линзы микроскопа расходились на расстояние чуть большее, чем это было необходимо для получения детализированной картины. Интересно, каковы точные размеры колосса номер два? Судя по всему, его рост составляет чуть ли не восемьдесят метров, если Род Райсс в своей титанической форме вообще способен встать на ноги, а не ползать лицом в землю. Лицом в землю…

— Да, вы все поняли верно. Мы будем использовать жителей города в качестве приманки, но не оставим их без защиты, — вещал Эрвин.

Пушки вряд ли помогут. Чем больше титан по размеру, тем быстрее идет регенерация: механизм, гениальный в своей простоте. Большую цель проще ранить; та тяжела, неповоротлива, занимает много места в пространстве, а потому гораздо более уязвима — а значит, должна восстанавливаться от повреждений с большей скоростью. Пушки и местный гарнизон не остановят этого титана — разве что ненадолго задержат. Совсем ненадолго. И если он способен выпускать пар, как колосс Бертольда, к нему будет не подступиться, если только Эрен…

— Командир Ханджи!

Звонкий голос Армина выдернул ее из омута размышлений.

— Главнокомандующий зовет нас обсудить план.

Он прав. Битва еще не закончена. А выспаться они все в аду успеют.

Эрвин стоял, наклонившись над разложенной на столе картой города и его окрестностей, и задумчиво хмурил брови; прямые тонкие линии означали предполагаемое место расположения отрядов гарнизона с пушками, стреляющими ядрами и крупной картечью.

— Это его не остановит, — Ханджи поморщилась, сжав пальцами ноющее плечо. — Придется действовать самим, как всегда.

Взгляд невольно пробежался по сгрудившимся у стола разведчикам, а во рту появился привкус горечи: как же мало их осталось…

— Нам необходима защита от испускаемого им пара, — Армин ухватил себя за подбородок. — Иначе мы и приблизиться к нему не сможем, не говоря уже о том, чтобы вытащить отца Хистории.

Пар. Когда жидкость испаряется с поверхности, та автоматически охлаждается за счет ушедшей на изменение агрегатного состояния энергии. А что, если…

— Перед атакой нужно будет облиться холодной водой, — произнесла еле слышно, но лица всех присутствующих моментально повернулись к ней. — Тогда сможем выгадать пару десятков секунд для нападения.

— Потому что пар, в который она превратится из-за разницы температур, поможет охладиться! — моментально подхватил ее мысль Армин и закивал. — Должно сработать!

— Только вот наш обычный принцип атаки вряд ли поможет нам в этот раз, — Ханджи в упор смотрела на Эрвина. — Сначала нужно нанести Райссу такие повреждения, которые поставят его регенерацию в тупик.

— У тебя уже есть идеи, как это сделать?

Она улыбнулась:

— Все новое — хорошо забытое старое. Понадобится много взрывчатки.

У Эрвина непроизвольно дернулся левый глаз. Воодушевившись, она продолжила:

— Насколько я смогла заметить, Райсс даже голову от земли поднять не может. Велика вероятность, что, если он все же встанет на ноги, его лицо будет стерто, а рот открыт. И если мы забросим взрывчатку ему в глотку, то при такой температуре порох взорвется сам по себе, что поможет нам в худшем случае просто отделить голову от туловища, а в лучшем — уничтожить человеческое тело Рода Райсса прямо внутри титана.

— Но ведь для этого не одна бочка потребуется.

— Точно. Поэтому, Эрен, — Ханджи сочувственно покосилась на шатающегося от усталости Йегера, — нам нужна твоя помощь. Справишься?

В его зеленых глазах вспыхнули знакомые искорки.

— Сделаю все необходимое!

— Ханджи, отправляйся в медпункт, — приказал Эрвин. — После того, как врачи разберутся с твоей раной, разузнай у командующего гарнизоном насчет запасов пороха.

— Есть.

Честь отдать смогла с трудом — рука с каждой минутой болела все сильнее, пусть она и старалась не подавать виду.

— Армин, проводи майора Ханджи.

— Слушаюсь!

Хочется спать. Хочется лечь прямо на пол и отключиться — как раньше, когда она засыпала прямо в коридоре казармы, не дойдя до комнаты после очередного затянувшегося эксперимента. Хочется по-идиотски рассмеяться и обнять их всех, вместе и по очереди, — просто потому, что она может. Потому что скоро закончится короткая летняя ночь, и восточная стена Орвуда окрасится в золото. Потому что они живы.

Военный врач гарнизона оказался добродушным усатым мужиком лет сорока пяти, от которого пахло вишневым табаком и пирогами; что неудивительно: учитывая его габариты, жена дома кормила его явно хорошо. Ханджи хихикнула себе под нос и тут же поморщилась, когда ей начали промывать рану. Ну, хоть воспалиться не успела — и на том спасибо. А вот не слышать причитаний Моблита было странно, даже держа в памяти тот факт, что Эрвин отослал его в столицу с очередным поручением.

— Ханджи-сан, отдохните, а я пойду спрошу про порох, — предложил Армин, неловко переминаясь с ноги на ногу.

— Нет, это уже моя забота. Разберусь. Иди к друзьям.

Тот ограничился прощальным кивком и тут же умчался.

— Нелегко вам, разведчикам, приходится, — сочувственно протянул врач, накладывая на ее плечо плотную давящую повязку.

— Нам же внутри стен не сидится.

— Так-то оно так, но многие ведь хотят того же, чего и вы — свободы. Но не у всех есть смелость.

— Отсутствие смелости не есть трусость. Просто… — она задумалась, подбирая слова, — этим людям есть, что терять внутри этих стен. А мы, док, внутри стен не живем, вот и вся разница.

Не живем. Существуем. Он усмехнулся и завязал узлом треугольный кусок белой ткани:

— Рукой не махать, а желательно вообще не двигать примерно неделю, будет как новенькая.

— Спасибо.

Уже собравшись уходить, она поинтересовалась:

— А не подскажете, кого спросить насчет порохового склада?

Остановившись на пороге, смущенно почесала в затылке; у врача, убиравшего на место инструменты, при ее словах почему-то задрожали руки.

850 год. Август.

Моблит держал то и дело норовящий погаснуть светильник, пока она судорожно перебирала найденные в архивах военной полиции бумаги.

— Невероятно. Невероятно! — пробормотала, пролистывая одну за другой пожелтевшие от времени страницы, испещренные чьим-то аккуратным почерком — чернила, слегка выцветшие, приобрели фиолетовую окраску.

Военная полиция по приказу короля уничтожала все упоминания о вещах, которые представляли малейшую угрозу существующему режиму — так говорил Джел Саннес. Видимо, все-таки не все, и именно эта халатность — или предумышленное сокрытие информации — сейчас играла им на руку. На раскапывание архивов могут уйти недели, но Ханджи уже давно не ощущала бурлящего внутри радостного энтузиазма. А ведь еще и эксперименты с Эреном теперь просто обречены на успех!

— Моблит, мне нужно, чтобы ты подготовил копии всех документов касаемо вооружения и техники. Точнее, их копии в первую очередь, всех остальных — позже.

— Сделаю, командир.

Благодаря Хистории с финансированием исследований проблем больше не было, и Ханджи мысленно облизывалась на новенький микроскоп, который по ее заказу привезли в казарму Троста. Эрвин настаивал, чтобы она осталась в столице: как друг, не как главнокомандующий, — но Митру Ханджи не выносила на дух. Коронацию новой королевы-то еле выдержала, едва не сбежав с торжественного банкета — Эрвин и Ривай в три руки удержали. За шкирку. Это не считая втыка от командующего разведкорпусом за неподобающий внешний вид. При одном воспоминании об этом она фыркнула себе под нос: где, скажите на милость, в приглашении было указано, что парадная форма одежды должна быть женской? К тому же, амуницию проще надевать поверх костюма. А то, что она стащила его у Эрвина, особой роли не играло… хотя, может, он не возмущался бы так сильно, если б она просто подогнула штанины слишком длинных брюк, а не обрезала… Из груди вырвался легкий вздох. Она любила моменты дружеских перепалок, разговоров ни о чем, веселых споров, когда они ставили на кон чей-нибудь обед или — банально — завалявшуюся в карманах мелочь, как-то: когда они с Риваем еще до падения Марии впервые оказались в паре на тренировке по рукопашному бою, ставки не делал только ленивый. Даже Эрвин поставил. Дважды. И долго ворчал, что оба раза неверно: поединок завершился общим счетом один-один, ибо Ривай с ножом представлял собой опасность более серьезную, нежели Ривай без ножа, а холодное оружие с коротким лезвием Ханджи не любила и управлялась с ним плохо, зато, выросшая в приюте, прекрасно знала множество запрещенных приемов — и закономерно уложила Ривая на обе лопатки, когда тот попытался врезать ей ногой. А Эрвину почему-то страшно не везло в азартных играх, если на кону стояли деньги. Спектакль тогда закончился появлением Шейдиса, разогнавшего всех с внутреннего двора: проигравшая половина отправилась покупать ужин выигравшей, Эрвин к себе в кабинет, а они с Риваем — в медпункт, по дороге в который высказали друг другу все то, что не успели сообщить кулаками.

Вспомнив об этом, Ханджи покосилась на лежащий на столе футляр. После уничтожения титана Рода Райсса Ривай отправился к часовне в поисках Кенни Потрошителя, а вернулся с ценнейшим образцом, когда-либо попадавшим им в руки. Длинный толстый шприц и колба, наполненная полупрозрачной жидкостью, лежали в углублении на белой ткани, зловеще поблескивая в неровном свете стоящего рядом искусственного кристалла из той же часовни, созданной титаном-основателем. Подобно самим титанам, кристаллы как-то накапливали солнечную энергию, а потом светили в темноте, даже выбитые из стен подземной пещеры: когда они начали гаснуть, Ханджи эксперимента ради положила их во дворе, где их не заслоняла тень, и вечером, когда солнце закатилось за горизонт, полупрозрачные камушки вновь засияли холодным, серебристо-лунным светом. Вдохновившись результатами, она поручила Моблиту и Конни рассчитать, сколько времени необходимо для зарядки среднего по размеру кристалла, чтобы тот светил всю ночь — Эрвин еще неделю назад одобрил план подготовки финальной вылазки, а факелы в удобстве использования значительно уступали каменным «фонарям». Да и на заводах теперь стало возможным работать круглосуточно…

Настроив освещение, Ханджи поправила очки и, закрыв один глаз рукой, уставилась в окуляр микроскопа. Жидкость внутри колбы представляла собой какую-то неоднородную смесь явно биологического происхождения: в растворе, насколько она могла судить, разглядывая его в микроскоп через корпус шприца, порой попадались фрагменты клеток. Приготовив тонкое предметное стекло, она нажала на металлический поршень и слегка утопила его; на стекло капнула прозрачная капля — и тут же задымилась, испаряясь. Черт побери. Что и требовалось доказать. Вернув содержимое шприца обратно в колбу, она отодвинула футляр подальше и, сложив руки на столе, устало прижалась к ним щекой.

Согласно тому, что сообщили ей Эрен и Хистория, основой является спинномозговая жидкость титана, в которую было добавлено что-то еще. Но вот что именно, Ханджи сказать не могла. И не было ни одной идеи или мысли, за которую можно было бы уцепиться, вытянуть на поверхность хрупкую ниточку предположений и гипотез. Да и будь это просто ликвор, без всяких химикатов или чего похуже, обратное превращение возможно лишь в том случае, если титан съест человека с такой способностью. Это был факт, неопровержимый, незыблемый… и без единого возможного научного объяснения. Это был факт, а факт, как известно, самая упрямая вещь на свете.

Ханджи погладила пальцем полупрозрачный кристалл из подземной пещеры; тот вспыхнул, красиво переливаясь холодными искрами, как упавшая с неба звезда. Если Райссам, пришедшим из-за стен, удалось создать такую сыворотку, то на что же способна медицина людей внешнего мира? В то время, когда все силы уходят исключительно на военную промышленность, становится не до врачей. Не до развития фармацевтики. Или же королем-основателем все было сделано специально, чтобы людей внутри стен не стало слишком много? Это была придуманная им модель идеальной жизни? Рука непроизвольно сжалась в кулак; камень-звезда процарапал кожу острыми краями.

Перед глазами стояли страницы книги, что она в свое время зачитала до дыр: «История экспедиций за стены», писавшаяся и переписываемая разведчиками со дня основания разведывательных войск. Понадобилось тридцать с лишним лет, чтобы убедить короля в необходимости создания отряда элитных бойцов, совершающих вылазки наружу, и еще десять — до первой экспедиции к югу от стены Марии. Разведчики гибли всегда. Сотнями. Тысячами. Ради крупиц информации, ради попыток заглянуть за горизонт, ради свободы, чьи крылья развевались на окровавленных плащах. Они не смотрели свысока — они были ближе к небу.

В дверь осторожно постучали, и Ханджи, удивленно заморгав, подняла голову.

— Войдите!

— Простите, командир Ханджи, я, наверное, помешал, — на пороге топтался Армин со стопкой каких-то папок.

Она тепло улыбнулась; Армин со своей неудержимой тягой к знаниям и верностью далекой безумной мечте одновременно напоминал ей молодого Эрвина и ее саму в юности, которая сейчас казалась бесконечно далекой.

— Все хорошо. Ты что-то хотел?

— У меня есть пара идей насчет завтрашних экспериментов с Эреном. Я думаю, что придумал, как протестировать прочность брони, которую он может создавать.

Ханджи поправила очки:

— Излагай.

— Ну… вы же помните, что недалеко от ворот Троста за стеной Роза есть глубокие овраги? Туда еще постоянно падают дети фермеров и домашний скот. Я подумал, что можно попытаться сделать подпорки, используя Эрена, если будет угроза, что земля обвалится ему на голову. К тому же, в западных горах часто бывают оползни…

— Хорошая мысль. Стоит попробовать.

— И Эрену ничего не будет угрожать, — закончил Армин; его глаза радостно заблестели.

Она кивнула, покосившись на найденные в архивах бумаги. Что там Ривай говорил про мономозг?

— Как только убедимся в том, что Эрен без особого ущерба для себя может создавать броню, попробуем сделать вот это, — Ханджи протянула ему чертеж устройства под названием гильотина. — Судя по всему, раньше это использовалось для людей, а нам нужно модифицировать конструкцию для убийства титанов.

— Можно поставить ее у южных ворот Троста, — Армин внимательно разглядывал тонкие линии схемы. — И сразу испытать.

— Чуть позже я переговорю с инженерами гарнизона. Дам тебе знать, поможешь, если захочешь.

— Конечно! Кстати, я принес вам это, — он протянул ей папку. — Отчеты о двух первых ночных вылазках.

— Просмотрю. Можешь быть свободен.

— Есть!

Дверь закрылась с легким хлопком. Когда все утрясется, нужно будет пригласить Арлерта к себе в отряд исследователей — если Армин согласится, Ривай вряд ли станет возражать.

850 год. Сентябрь.

Марлен, уходя, удивленно взглянула на нее, но Ханджи махнула рукой, чтобы ее не ждали; прислонилась к стене кабинета, в котором они сидели каких-то полторы минуты назад, прижалась затылком к холодному камню и закрыла глаза. Ривай остался переговорить с Эрвином; нетрудно было догадаться, о чем. «Не уезжай из Троста», — хотелось попросить и Ханджи, но она знала, что друг не послушает. И промолчала, малодушно оставив последнюю попытку на Ривая, которому всегда было класть на субординацию, систему и прочие вещи, объединяемые словосочетанием «сложившийся порядок».

Из-за двери доносились приглушенные голоса, слившиеся в один звуковой фон, но Ханджи не вслушивалась — представляла и так, что скажут друг другу эти двое. Забавно, ведь они с Риваем, регулярно спорившие по мелочам, почти всегда проявляли трогательное единодушие, когда дело касалось чего-то действительно серьезного. Когда дело касалось Эрвина. «Ты упрямый осел!» — едва не слетело с языка, когда главнокомандующий заявил о том, что сам возглавит операцию по возвращению внешней стены.

— Тише, спокойно, — голос Ривая, чуть более громкий, чем всегда, раздался в коридоре, несмотря на преграду. — Будешь показушно геройствовать, я тебе ноги переломаю. Аккуратно, кости срастутся без проблем, но из казармы ты долго не выйдешь, гарантирую.

Ривай продолжал что-то говорить, но она не слышала, равно как и ответа Эрвина. Если бы друга это удержало, Ханджи сама переломала бы ему все оставшиеся конечности, но… Дышать вдруг стало трудно; она сползла спиной по стене, уронив руки на колени. Ради своей мечты, о которой Эрвин рассказал ей много лет назад, когда был еще сержантом, а она — рядовым в его отряде, он пожертвует жизнью, без колебаний и сожалений. Своей жизнью… рисковать проще. Отправить на смерть самого себя проще, чем смотреть, как по твоему приказу на нее идут другие.

Холодно. Даже теплое пальто не спасает; по штабу гуляют сквозняки, просачиваясь в многочисленные щели, заползая под кожу, вымораживая изнутри. На столе в ее комнате ждет огромная стопка бумаг, которую хорошо бы разгрести за оставшиеся до назначенной на ближайшее новолуние экспедиции двое суток; от контраста чернильных строчек рябит в глазах — те расплываются сквозь линзы очков, и Ханджи порой кажется, что однажды она проснется и не увидит ничего, кроме окружающей ее темноты. Чувство пугающей достижимости желанной цели, мысли об операции, разрушенной Шиганшине, подвале дома Эрена не дают заснуть, прочно поселившись в подсознании, вися обрывками паутины по его углам. Неуютная в этом году осень. Неуютная в этом мире жизнь.

— А ты чего тут задницей пол протираешь?

Ханджи подняла голову. Непривычно смотреть на Ривая снизу вверх — от этой мысли тянуло по-идиотски рассмеяться.

— По твоей тленной физиономии соскучилась, — поправила норовящие соскользнуть ремни очков. — Не ровен час забуду, как она выглядит.

От ответа Ривай воздержался; издав какой-то непонятный звук, являющий собой нечто среднее между вздохом и презрительным фырканьем, он зашагал по коридору в сторону лестницы. Злится, аж искры сыплются. Встав на ноги, Ханджи направилась следом, вскоре его догнав, закономерно замедлила ход. Злится — на Эрвина. Как и она.

— Надо было все-таки сломать ему ноги. И здоровую руку заодно, — пробормотала Ханджи, бросив взгляд на внутренний двор штаба за немытым окном; к стеклу прилип кленовый лист, солнечно-желтый, разлапистый, яркий, и от этого хочется плакать.

Отряд снабжения превзошел сам себя: судя по доносящемуся с кухни запаху и бегающим туда-сюда дежурным, они скупили все имеющееся на продажу в компании Флегеля Ривза мясо, угрохав на это двухмесячный бюджет разведкорпуса, но осуждать их было трудно. Несмотря на первые в истории разведчиков действительно хорошие шансы на успех экспедиции, все понимали, что победа, если им удастся ее вырвать, достанется дорогой ценой. Возможно, даже более дорогой, чем обычно: враг был сильнее, хитрее, таился в полумраке, время от времени скаля зубы, щерясь, и больше всего на свете Ханджи мечтала навсегда стереть эту ухмылку, чтобы от нее не осталось и следа. План был хорош, ночной путь был проложен, эксперименты, диво дивное, не провалились — ни один — но именно это и будило в душе тревогу, а вместе с ней — звериное чутье, на которое она с детства привыкла полагаться. Но сегодня, когда из казарм тут и там слышался воодушевленный гомон и смех, солдаты гарнизона закатили шумную гулянку за два часа до смены караула, а горожане на площади отмечали какой-то праздник, непривычно мрачное настроение поджало хвост, вобрало когти, позволив улыбке осветить лицо. Справятся. И не такое видали, а вот поди ж ты, не разучились пока смеяться и весело сходить с ума.

В общей столовой царил гам. С трудом отыскав Моблита в толпе разведчиков и присоединившихся к ним ребятам из гарнизона, Ханджи устало плюхнулась на деревянную скамейку, которую до этого, кажется, чем-то облили, что, впрочем, было совершенно не важно. С соседнего стола доносились вопли Конни, Жана и стосковавшейся по мясу Саши, цапнувшей пытавшегося ее удержать Конни за руку, перепутав его с мясной нарезкой, которую у нее едва смогли отобрать… Не удержавшись, Ханджи прыснула в кулак: вот ведь идиоты. А перед глазами все плыло будто в тумане; она лишь успела отметить, что на шумном застолье не было ни Эрвина, ни Ривая: первый наверняка отсиживался у себя в кабинете, в сотый раз проверяя каждую бумажку, второй… Ну, Ривай вообще никогда не был сторонником подобных мероприятий, но сейчас, в данный момент ей не хватало его рядом — хотя бы себе Ханджи могла в этом признаться без проблем. Моблит, до ее прихода успевший опрокинуть в себя пару бутылок темного нефильтрованного пива, что-то безостановочно говорил, а она кивала невпопад, смотря в свою кружку — по поверхности янтарной жидкости прыгали золотистые отблески огня.

Ривай появился из ниоткуда: отпинал по разным углам затянувших любимую волынку Эрена и Жана, прикрикнул на столпившихся вокруг непрошеных зрителей и так же внезапно исчез, оставив после себя едкий шлейф безысходной болезненной злости. В кои-то веки наевшиеся до отвала солдаты лениво расползались кто куда, и Ханджи, залпом допив содержимое кружки, последовала их примеру, кошкой нырнув в прохладную безлунную ночь.

Поплотнее запахнув воротник, она пожалела, что не взяла из комнаты свитер: обычно довольно устойчивая к перепадам температур и холоду в целом, Ханджи весь день мерзла, зябко кутаясь в плотную грубую ткань пальто. Под ноги попался камушек, и она пнула его носком сапога; тот с легким стуком отлетел в стену, упав обратно в пыль. Из пыли в пыль, из праха в прах. От погасших свечей сизый дым, изо рта морозное облачко застывшего дыхания, сладко-медовый вереск на забытых могилах волнами мелких сиреневых цветков, и даже здесь, в городских стенах, слышится его нежный тоскливый шепот.

Ханджи не заметила, как обошла по кругу здания штаба; замерла на мгновение, увидев неразлучную троицу, уходящую в сторону отведенных разведчикам казарм: Армин что-то рассказывал, сбивчиво, радостно, активно размахивая руками, Эрен смеялся, даже Микаса едва заметно улыбалась. Ее яркий красный шарф всполохом метнулся вслед, стоило им скрыться за поворотом. Она вздохнула; раньше, скорее всего, зашла бы к Эрвину — они часто болтали по вечерам в его кабинете, когда выдавалась возможность побыть просто друзьями. Зайди она к нему сегодня, они бы точно разругались вдрызг.

— Опять ворон считаешь?

Ривай, нахохлившийся, как промокший под дождем уличный кот, уселся на крыльце, поставив рядом пол-литровую кружку, о крепости содержимого которой можно было лишь догадываться. Ханджи молча подошла и устроилась по другую сторону от кружки, подперев рукой подбородок.

— Спасибо, — произнесла в пространство, глядя на ровный огонек в светильнике за окном напротив.

— За что?

— Ты попытался.

Больно. От того, что злишься на лучшего друга из-за сделанного им выбора, злишься на себя, понимая, что сама поступала и поступила бы точно так же, злишься на Ривая, что он не смог уговорить Эрвина остаться в Тросте, и вновь на себя, что даже не сделала попытки.

— Не хочу больше никого хоронить, — вырвалось почти неосознанно; в ладонь ткнулась деревянная ручка, и она не глядя отхлебнула пару глотков. Поморщилась: — Пресвятые стены, ну и мерзкое же пойло.

— Не нравится, не пей.

На потрескавшихся губах остался горький привкус, но по телу разливалось приятное тепло; Ханджи запрокинула голову, смотря вверх.

— Я хочу увидеть свой дом.

— Где он?

Она со вздохом растянулась на досках. Глаза Ривая, обметанные черными тенями, парой светлячков поблескивали в темноте.

— Понятия не имею. Наверное, где-нибудь далеко за стенами.

— Знать не знаю, о чем ты.

— Место, откуда не хочется убегать. Куда хочется вернуться. Возвращаться снова и снова. Мне не нравится возвращаться сюда. Какая разница? Нас никто не ждет в этих стенах. Только мы сами, — отрывисто, будто в бреду шептала Ханджи. — И куда бы ты ни поехал, ты…

— …берешь с собой себя, — закончил он ее мысль.

И неожиданно улегся рядом, сцепив в замок руки. А ей вспомнились намертво въевшиеся в память слова из полузабытой книги: грусть — это место, в котором люди иногда живут годами.

— А где твой дом, Ривай? — спросила, даже зная, что не дождется ответа.

Не потому, что он не захочет отвечать. Потому, что ответ на этот вопрос он и сам бы знать не прочь.

— Там, где меня нет.

— Город, в котором нас нет… звучит неплохо, — Ханджи слегка повернула голову.

Ривай смотрел в небо.

— Да. Неплохо.

— Обещай, что мы туда попадем.

Странный разговор. Дурацкая просьба.

— Совсем тронулась?

Не вопрос — утверждение.

— Ага, — улыбнулась она, закрывая глаза.

И сквозь шепот вереска с далеких холмов обещанием прозвучало тихое «увидим».

Ищите и обрящете (лат.).

850 год. Октябрь.

В доме царит стойкий пряный аромат нагретой солнцем травы и свежих древесных стружек; ноги путаются в юбке слишком длинного, не по размеру платья, и Ханджи, споткнувшись, с размаху плюхается на пол, уронив стопку книг. Щурится, приложив руку козырьком ко лбу, выглядывает с крыльца — у отца уже должна была закончиться смена.

— Папа! — переливчатым колокольчиком звучит детский голосок, когда на горизонте появляется высокий худой мужчина с покрытым морщинами лицом и в потрепанной куртке с эмблемой в виде двух красных полувыцветших роз.

В кухонном шкафу шеренга бутылок из болотного стекла, к которым ей запрещено прикасаться, что она, разумеется игнорирует: интересно ведь! Как-то раз откручивает крышку и из любопытства пробует, плюется и кашляет от противного горького вкуса, а треклятую склянку задвигает подальше с глаз долой. На полке фотография красивой женщины с рыжевато-каштановыми волосами, перетянутыми желтой лентой. Ее улыбки Ханджи не помнит; лишь имя и выбитые в камне цифры. И короткую черточку между ними, от которой по серой выщербленной поверхности паутиной убегают мелкие трещинки.

Она сидит на стуле, весело болтая ногами, не достающими до дощатого пола, и, высунув от усердия язык, пишет старшему брату ответное письмо, старательно выводя скрипучим пером корявые буквы. С прошлой весны без него дома тихо и грустно. «Когда стану разведчиком, покажу тебе мир за стенами», — обещает брат, крепко прижимая ее к себе перед уходом, и Ханджи вздрагивает, услышав слезы в его улыбке.

В ушах звенит, и этот мерзкий звон, волнами эха расходясь вокруг нее, заглушает все остальные звуки. Глаза не открываются, а тело кажется таким тяжелым, будто впитало в себя металл, как железный бамбук, созревая, вытягивает его из почвы. Ханджи пытается вздохнуть, но сил сопротивляться нет, и она тонет в вязком болоте; трясина, уютная, теплая, затягивает в черноту.

Ханджи любит осень. Западная осень приходит рано: краснобокими яблоками и медом, горячими пирожками на рынке, созревшей клюквой на лесных болотах, яркой шуршащей листвой закатного цвета, легким прохладным дыханием утра и блестящими каплями росы. Она провожает папу на работу и убегает к холмам за городскими воротами, стоит страже их поднять — оттуда обзор лучше. Забраться бы на стену и полететь, раскинув руки, к горизонту цвета сентября. Папа не разрешает.

В старой одежде брата Ханджи можно принять за мальчишку, если спрятать косу — режь, режь да не гляди! И когда она, завидев на дороге знакомый силуэт, радостно размахивает руками, Ханс даже не сразу ее узнает.

— Ничего себе, как ты вымахала! — забавно округляет глаза-васильки, ласково перебирает пальцами выбившиеся из-под мятого берета кудрявые прядки.

Садится с ней на нагретую землю, щелкает ее по носу и заливисто смеется, когда она обиженно морщится и фыркает, показывая язык. Ханс обнимает ее за плечи, смотрит вдаль, подставляя солнцу и без того усыпанное мелкими веснушками лицо, а потом достает из сумки толстую книжку и кладет ей на колени:

— С днем рождения, сестренка.

Комар впивается в руку; боль от укуса почему-то слишком сильная, и нужно прихлопнуть насекомое рукой, но та не двигается, не слушается. А Ханджи не хочется просыпаться. Пусть все это ей просто снится.

Вода. Она вокруг, холодная, безжалостная, всепроникающая. В ней тонут эмоции и звуки; невысокий мужчина в форме что-то говорит, но слов не слышно: разевает рот, как выброшенная на берег рыба, которой не повезло попасться на крючок. На столе аккуратно сложенный темно-зеленый плащ, покрытый бурыми пятнами, а Ханджи мучительно разглядывает стершееся белое перышко в верхней части правого крыла. «Не пой мамины песни — они не для всех, не для всего», — голос Ханса обрывается, и перья сыплются колючими осколками.

Утром отец уходит к стене, не дождавшись. Ханджи бежит следом; зверь внутри настороженно тянет носом, предчувствуя беду, мокрая вздыбленная шерсть гнет к земле. Поздно: шипастый стебелек изломан на куски. А камней на два больше. Вода прорывается наружу горькими ручьями, и она плачет, прижавшись щекой к шершавой гранитной плите, сорванным голосом продолжая шептать полузабытые слова из маминой книги.

Дети в приюте поначалу боятся: их страх рикошетит от нее. Наблюдают, и лед трескается, раскалываясь на куски. Она ненавидит — не их. Им улыбается, светло, уверенно и совсем чуть-чуть тоскливо.

— Ханджи, ты правда уходишь в кадетское училище?

Сломай клетку. Ты можешь.

— Правда.

Это песня для прощания. Другой она не знает.

Влажный кусок ткани исчезает со лба, и его заменяют прохладные чуткие пальцы; убирают прилипшие к коже мокрые прядки, зарываются в волосы, но те слиплись противной коркой. Компресс возвращается на место, принося с собой долгожданную морозную легкость.

Кожаные ремни, обтягивающие все тело, с непривычки натирают даже через одежду. У отца и брата на коже остались от них следы — и у нее будут. Ханджи слегка покачивается на металлических тросах, радуясь хрупкому равновесию. Воздуху доверять непривычно.

— Пригодна к службе. Тренируйся до упаду.

Командующий восемьдесят девятым набором кадетского училища Шиганшины Георг Бергер, высокий зеленоглазый мужчина с серебряными, как лунь, волосами и грубоватым голосом, старается не улыбаться в ответ на ее осветившееся счастьем лицо, но уголки губ то и дело подрагивают. Верный выбор — юг вместо запада. Только вот осень тут пахнет слегка по-другому.

Ветер со свистом бьет в лицо, сердце стучит — оглушительно, нервно, рукоятки переключателей того и гляди выскользнут из вспотевших ладоней, а навстречу несутся деревья и облака. Задыхаясь, Ханджи заливисто хохочет, делая кувырок и взлетая все выше и выше; газ с шипением вырывается из баллонов, разматывая тросы, командир Бергер что-то кричит снизу, но его не слышно. А она смеется, безрассудно и сумасшедше, почти как в детстве — но немного иначе. Стать птицей не так уж и трудно. Трудно сохранить новообретенные крылья.

В женской казарме царит веселье. Ханджи сидит на верху двухэтажной кровати и, то и дело срываясь на хохот, в лицах рассказывает, как случайно застукала помощника командира в продуктовом хранилище после отбоя. Перед бедным однокурсником Кристофером надо, наверное, извиниться: его репутация обжоры неслась впереди кареты, и все подозрения, ясное дело, пали именно на него. А сама Ханджи не была бы Ханджи, если бы не решила провести расследование собственными силами, а именно: поставить на притолоку ведро с ледяной колодезной водой, примотать веревкой его ручку к ручке двери и выжидать в укромном месте, пока загадочный — или не очень — воришка выбежит наружу с воплями. Вспомнив об этом, Ханджи вздыхает: вопил Диего и правда громко и нецензурно — аж жалко, что блокнота при себе не было, она б на будущее записала. Кто ж знал-то, что он просто хранит там заначку самогона? Да и не злился бы Альварес так сильно, если б ведро просто опрокинулось, а не упало на голову… а ей теперь целую неделю картошку чистить.

— Шайтан-девчонка, — цокает языком командир Бергер, глядя на подчиненного, похожего на мокрую курицу, — достанется ж кому-то…

Ханджи ничуть не стыдно — едва сдерживает рвущийся наружу смех. И не дает покоя мысль, что чистить картошку она до выпуска будет регулярно.

Кто-то садится рядом, держит за запястье, дышит в унисон, и Ханджи хочется проснуться, чтобы увидеть его лицо. Она тонет, медленно, раскинув руки, опускаясь на дно, и изо рта вырываются мелкие пузырьки, устремляющиеся сквозь толщу воды к далекому солнцу.

Ханджи сидит в общей столовой и смотрит в полупустую тарелку, краем уха слыша разговор уже бывших однокурсников. Из десяти лучших курсантов девять завтра отправятся в военную полицию — кто в Яркель, кто в Эрмич, куда уж распределят.

— Разведывательные войска? Ханджи, скажи, что ты шутишь, — испуганно заглядывает ей в глаза Альма, и ее челка, кажется, сейчас встанет дыбом от напряжения.

— Три года не шутила, а сейчас вдруг начала? — немного резко бросает в ответ. — В гробу я видала гарнизон, а уж военную полицию тем более.

О последней упоминать — только высокохудожественные матюки командира Альвареса цитировать.

— Ну, психам вроде тебя в разведке самое место, — фыркает Рик. — Добровольно лезть за стены — это ж додуматься надо.

— Лучше быть психом, чем скотом в загоне, — Ханджи говорит тихо и зло, и ее голос разносится по залу.

Пусть прячутся за стеной Шина или идут в северный гарнизон — чем больше стен, тем крепче клетка. Пусть зовут ее и таких, как она, чокнутыми — в этом есть доля правды. Пусть. Лишь бы не мешали.

Штаб разведывательных войск — сошедший с картинки замок; Ханджи от любопытства подпрыгивает в седле, стараясь рассмотреть все и сразу, и едва не падает с лошади, слишком сильно завалившись набок. Плечи укутаны мягкой темно-зеленой тканью, а в голове все еще звучат слова главнокомандующего Кита Шейдиса: «Развед-отряд — место для особенных».

При виде светлой макушки на фоне зеленых плащей с эмблемой из скрещенных крыльев сердце вдруг дает легкий перебой. «Ханс», — против воли шепчут губы, и тот, будто услышав, внезапно оборачивается. Глаза тоже голубые, внимательные, пытливые, только нет россыпи веснушек на носу, да и черты лица другие, чуждые — одни брови чего стоят. Но Ханджи улыбается, широко, радостно; Бровастик, помедлив пару мгновений, отвечает ей тем же.

Бровастика зовут Эрвин. Эрвин Смит, командир третьей группы второго отряда, и от мысли, что в свои восемнадцать он уже год как сержант, почему-то страшно. Они все как мотыльки, сгорающие в огне свободы ради ее краткого дуновения. Ханджи упрямо щурится, поправляя очки и крепче сжимая рукояти клинков на последней перед экспедицией тренировке; лучше уж так, чем не знать воли вовсе.

Ступенька. Еще одна. И еще. Идти трудно; дыхание судорожное, сбивчивое, жаркое, все тело ноет… а она продолжает подниматься по призрачной лестнице, которой нет конца и края. Кажется, ее ждут там, на самом верху, но лиц не видно — они водой сквозь пальцы ускользают из памяти.

Грохот — спереди, сзади, справа и слева. Жуткий рев, от которого кровь стынет в жилах, удушающий запах влажного пара, поднимающегося от земли, испуганное лошадиное ржание и единственная мысль: она должна выжить. Жить! Не умереть! Не здесь, не сейчас, не так! Очки заляпаны грязью, лицо покрыто ожогами, и густая красная жидкость испаряется с затупившихся клинков. Ханджи дико озирается по сторонам, выкрикивая имена друзей одно за другим, но в ответ ни звука. Только гулкие шаги смерти за спиной.

Как можно быть к этому готовым? Как можно думать, что ты готов? Рыдания подступают к горлу противным склизким комком. Лошадь, несущаяся вперед, вдруг спотыкается, и Ханджи падает, прокусывает губу от боли, с размаху ударившись о каменистую землю. И тут же зажимает себе рот. Как можно к этому привыкнуть? Она опускается на колени, стараясь не задеть превратившиеся в кровавое месиво трупы, и смотрит в пустые глаза своей соседки по казарме, в которых отражается бескрайнее небо.

— Левый фланг уничтожен! Передайте командующему! — чей-то до боли знакомый голос сверлом вворачивается в висок.

«Сара? Билл? Маркус? Джонни?» Руки дрожат так сильно, что в ушах набатом отдается металлический стук рукоятки о карабин, в который она только что убрала ставшее бесполезным лезвие. «А ты, Ханс? Ты тоже лежал на этой земле, пропитанной кровью, и так же смотрел на облака?» Они дрожат, но Ханджи, с трудом сдерживая слезы, закрывает Саре глаза.

— Ханджи, что здесь произошло?!

Резко оборачивается; пальцы на автомате хватаются за переключатели. Эрвин Смит спрыгивает с коня и рывком за шкирку поднимает ее на ноги.

— Ти… титаны. Аномальные.

— Сколько?

— Ч-четыре. Два с-с-семиметровых, один ч-ч-ч-четырехметровый, один де-десятиметровый, — срывающимся голосом докладывает Ханджи и чувствует, как стучат зубы.

Эрвин быстро оглядывается по сторонам, ненадолго задержав взгляд на том, что несколько часов назад было их товарищами.

— Есть еще выжившие?

— Нет.

Вокруг ни одного дерева — лишь пологие холмы, укутанные стелющимся туманом; Ханджи ежится, вспоминая, как всадила клинки титану в шею, одним точным движением, как учили, вырезав кусок дымящейся плоти. Слишком поздно. Слишком… а в голове до сих пор звучит звон колоколов, с которым она впервые в жизни вырвалась наружу…

Она не заметила его — почувствовала; зверь внутри утробно зарычал, показывая клыки. В клубах пара неясный силуэт, и она кричит:

— Эрвин, сзади!

Тот подлетает в воздух, чудом зацепившись тросом за выступающий пригорок, и огромная ладонь отшвыривает не успевшую убежать лошадь. Пятнадцатиметровый, не меньше! Ханджи видит злобно оскалившуюся морду, и страх уходит. Трос вылетает из катушки, вонзаясь титану под кожу, и ее несет, с бешеной скоростью несет по воздуху навстречу этой твари.

— Ненавижу! — орет что есть мочи, метнув лезвия ему в глаза, и уши закладывает от раздавшегося рева. — Ненавижу вас всех! — клинки рассекают шею, кровь из нанесенной раны льется кипящим потоком. — Мрази! Вы брата моего сожрали! — отрезанная голова слетает с плеч и катится по багрово-красной траве. — Друзей! Сукины дети!!!

Лезвие ломается с треском, выскальзывая из ладони, и Ханджи понимает, что рыдает в голос; туша мертвого титана с шипением распадается на куски.

Она не помнит, как Эрвин отыскал ее лошадь и, словно мешок, забросил ее в седло; как выстрелил из ракетницы, подавая сигнал, и как они добрались до отряда главнокомандующего, спешно устанавливающего опорный пункт на развалинах посреди леса гигантских деревьев. Она не помнит, как Найл Док протянул им одну на двоих кружку с водой и уселся рядом, нервно прикуривая сигару и выдыхая едкий вонючий дым. Она не помнит, как Мике Закариас закутал ее в свой плащ, видя, как ее колотит, и подбросил хворост в костер. Но вдруг будто просыпается, чувствуя тепло танцующих язычков пламени, и протягивает к ним озябшие руки.

— С почином, мелкая, — на плечо опускается тяжелая ладонь.

— Эта, как ты говоришь, мелкая в одиночку пятнадцатиметрового в лапшу порубила. Чего не скажешь о тебе, Найл.

Ворчание Найла, хрипловатый смех Мике над ухом; Эрвин обнимает ее, дрожащую, измученную, и от этого, а еще от шумной дружеской перебранки, становится до странного спокойно.

— Раз ты сама завалила титана, ты просто обязана кое-что увидеть, — Эрвин поднимается на ноги и подает ей руку. — Пойдем.

Нужно дождаться темноты: из лекций Ханджи помнит, что по ночам титаны неактивны. Эрвин, проверив запасы газа, взлетает на ближайшее дерево и машет, стоя на толстенной ветке; она следует за ним. Приземляется — и замирает на месте, глядя на расцвеченное закатными красками небо. Там, за горизонтом, бескрайняя цветущая пустошь, обласканные весенним солнцем горы, леса и реки… там, за горизонтом, нет стен. Ханджи дышит глубоко, часто, жадно; хочет высунуть язык, как змея, попробовать воздух на вкус, но его все равно непозволительно мало. «Ты видел это, Ханс? Видел?»

— Когда-нибудь люди выйдут за стены, — говорит она, смотря, как оранжевый бок солнца лениво закатывается за край земли. — Должны выйти!

— И ты готова умереть за это?

Не нужно искать обходных путей, если есть то, ради чего не пожалеешь жизни.

— Да.

— Для меня честь сражаться рядом с тобой, Ханджи.

«Взаимно», — невысказанной улыбкой между ними. Под плащом прорезаются крылья.

Снег. Почему она вспоминает сейчас именно снег? Мокрый, противный, тающий в руках, хлюпающий в дырявых ботинках липкой кашей, и белый, хрустящий под ногами, искрящийся на солнце — его запах сводит с ума, окутывает ее целиком, словно ее, как в далеком детстве, угораздило рухнуть в сугроб. Мягко. Плевать, что снег забился за шиворот, залепил очки — ей мерещится, или она действительно смогла улыбнуться?

Когда за хлипкой дверью женской казармы, чуть не проломившейся от громкого стука, оказывается Эрвин, Ханджи может выдавить только растерянное: «Ой…». От него за версту несет безумной тоской, табаком и дешевым пойлом, и она, схватив потрепанную куртку, выталкивает его обратно в метель, выходя следом — соседкам только повод дай лишний раз почесать языками. В лицо летят колючие льдинки.

На крыше замка промозгло, неуютно и в целом мерзко, но Эрвину все равно: он расстилает плащ на холодных камнях и плюхается на него, зубами выдергивая пробку из бутылки. Ханджи робко усаживается рядом, впервые за очень долгое время не зная, что делать. Пили ли они раньше? Еще как. Каждого из них, разведчиков, как минимум несколько раз в кондиции, близкой к дровам из кухонной пристройки, растаскивали по казармам более трезвые товарищи. Но сейчас все настолько неправильно, даже для таких, как они — двинутых на всю голову психов, эта неправильность липкой паутиной висит в воздухе, и как только она открывает рот, лишь бы не молчать, Эрвин произносит:

— Найл женится на Мари. И уходит из разведки.

Внутренности скручивает тугим клубком; Ханджи без слов вырывает бутылку из его рук и залпом выпивает добрую треть ее содержимого. Мари, миловидная кудрявая блондинка, работающая в одном богом забытом баре, в которую давно и безнадежно влюблен самый близкий человек, ставший ей братом. Эрвин перенимает у нее эстафету; кашляет, когда отдающая полынью жидкость слишком быстро льется из узкого горлышка.

— В военную полицию? — тихо спрашивает Ханджи, подтягивая колени к груди и прижимаясь щекой к его плечу.

Ответ, как всегда, она знает наперед.

— Так лучше, — жутко улыбается Эрвин с хриплым смешком. — Мари с ним не пропадет. И ей не придется гадать, вернется он завтра живым или от него и тела не останется.

Лучше? Для кого — лучше? Ханджи обнимает его крепко, до боли в мышцах, но даже не может выплакать за него эти жгущие глаза слезы. А потому, зарывшись пальцами в тонкие светлые волосы, рассказывает ему на ухо всякую чушь и облегченно вздыхает, когда в какой-то момент Эрвин вдруг громогласно клянется оторвать яйца идиотам, додумавшимся пристать к ней в темном переулке пару недель назад, — неважно, что она отправила их в нокаут с полпинка, — и обнимает ее в ответ, будто говоря «спасибо».

Время тянется кривой спиралью, от витков которой кружится голова. Нужно очнуться, но в измученном теле не осталось сил: оно сломается, надорвется, не выдержит — видеть сны гораздо проще…

Огонек свечи трепыхается, стараясь удержать равновесие на тонком фитильке; Ханджи роется в записях с лекций, кляня себя за нечитаемый почерк. Почему тела титанов такие легкие? Она закрывает глаза и видит снова и снова, как огромная голова отлетает в сторону, как заполненный воздухом мяч. И понимает, что все это время была слепа, даже смотря на титанов в четыре глаза.

Эрвин слушает внимательно, не перебивая, задумчиво хмурит брови, пока Ханджи нетерпеливо пританцовывает на месте, сжимая в руках старую потрепанную тетрадь.

— Ты права, — отвечает наконец-то, барабаня пальцами по столу.

— Поможешь мне уломать Шейдиса?

Эрвин, новый командир второго отряда, издает обреченный вздох почти синхронно с ее восторженным визгом.

— Кстати, мне нужен специальный допуск в военную библиотеку?

— А зачем тебе туда?

Посмотрела серьезно, прожигая взглядом через стекла:

— Есть вещи, которым без книг не научишься.

Он хмыкает; достает чистый лист и выписывает разрешение:

— Попробуют остановить — ткни их сюда носом.

Если чего-то не знаешь — изучи это. Не получается — постарайся. Плохо стараешься — безвольный кретин. Ханджи грызет обломанные ногти, перо летает над бумагой, свеча прогорает до основания и гаснет, оставляя ее в кромешной темноте, в которой звучит ее тихий смех, а сердце колотится в радостном предвкушении: вот оно, вот оно, то, ради чего она пришла сюда, что поможет разведкорпусу изменить мир и выйти за стены. Не устройство пространственного маневрирования да заточенные клинки. Наука. Наука — и новое знание.

Тени кружатся под веками завораживающим калейдоскопом, складываются непонятными узорами, образами. Она чувствует прикосновения чьих-то рук; кожа шершавая, обветренная, но к этой ладони хочется прильнуть щекой и услышать, что все будет хорошо. Пусть даже не все. Но что-нибудь обязательно будет.

Ханджи сидит на диване в кабинете Эрвина, поджав под себя ноги; тот сидит рядом, устало подперев голову рукой.

— Что ты думаешь о Ривае? — спрашивает он, вертя в руках стакан.

Холодный взгляд, подернутый льдом голос, невероятная скорость, пугающая, притягивающая сила — молнией проносится в мозгу. Ривай, бандит из Подземного города. Ривай, который за стеной и внутри стен стоит двух, а то и трех отрядов. Ривай, на время переставший смотреть волком, когда она научила его правильно расходовать газ. Ривай, сидящий по ночам на крыше штаба…

— Его было бы интересно изучить, — честно отвечает Ханджи.

— В твоих устах это прямо комплимент.

— Скорее да, чем нет.

— Ему можно доверять?

Эрвин спрашивает не ее — ее чутье. От Ривая действительно исходит опасность, но направлена она не на них, не внутрь стен. Наружу.

— Определенно.

— Кстати, Ривай стал по-другому использовать привод. Твоя работа?

Ханджи думает, что в шутках касаемо имеющегося у Эрвина Смита глаза на затылке есть значительная доля правды.

— Я хочу создать отряд специального назначения. И поставить Ривая командиром.

— Главнокомандующий будет в восторге. К слову о специальном на…

— Ни за что.

— Я не договорила!

— Никакой ловли титанов. И это не обсуждается.

И почему он всегда все знает? Обиженно надувает губы. Ничего. Когда-нибудь он все-таки согласится.

Больно. Больно дышать — грудь сдавило тугим обручем. Больно при попытке поднять веки — и те не поднимаются.

Ноги держат с трудом, руки едва двигаются, но упрямая дверь все же поддается, со скрипом открываясь в черноту. Ханджи пытается опереться о стену, но промахивается; голова кружится до подступающей к горлу тошноты, а реальность колышется перед глазами туманным маревом.

— Эрен, Микаса, оставайтесь с Армином. Жан, ты присматриваешь за Сашей, Ривай… — голос срывается, когда она видит его, накладывающего Эрвину моментально пропитывающуюся кровью повязку, но она продолжает: — Конни, возьми кристалл и спускайся вниз. Флок, пойдешь следом вместе со мной.

Не думать. Действовать. Спуститься в подвал. Вынести оттуда все, что можно унести. Рука сжимает разбитые очки — слепая курица! Левый глаз горит огнем, и от мысли, что, возможно, прозвище «четырехглазая» станет неактуальным, у нее вырывается нервный смешок. Армин скоро очнется и поможет. Ривай с Эрвином. Они спасут Эрвина. Они успеют. Нужно просто забрать то, зачем они пришли. И вернуться. Сколько здесь ступенек? Десять, двадцать? Сорок?

Воздух, затхлый, спертый, отравляет обожженное паром горло; Ханджи морщится, всматривается в темноту сквозь покрытое трещинами стекло. Конни освещает помещение кристаллом, и взгляду открываются стоящие у стен деревянные ящики.

— Какие-то документы, — докладывает Флок, снимая крышку ближайшего из них и кашляя от взметнувшейся пыли.

— Выноси. Разберемся потом.

Прислониться плечом к прохладной каменной кладке. Вот так. Не время отдыхать, а то Ривай опять будет зудеть, что она спит у него на пороге. Жарко, словно он опять едва не утопил ее в ванне. Вокруг вспышками мельтешат кроваво-красные пятна; Конни и Флок снуют туда-сюда, а Ханджи смотрит на горящий на столе кристалл-звезду и вспоминает день, когда Эрвин рассказал ей о своей мечте. Усмехается под нос: этот дурак думал, она его осудит. За эгоизм, за слепоту, за ложь, за неверие, за возможно неправильные решения. Но какая, черт возьми, разница? «Какая разница, что вдохновляет тебя делать то, что ты делаешь, если твои поступки приведут человечество к победе? — сказала ему тогда с мягкой улыбкой. — Разве это преступление — идти за своей мечтой?» Эрвин лежит на земле, весь израненный, и с его лица выцветают краски…

— Командир Ханджи, мы готовы!

Идти вперед. Не думать. Они выжили. Они смогли. Теперь только бы добраться… Ей хочется подумать «домой» — но дома нет.

Эрен спускается тоже. Выходит через несколько минут, Микаса тенью скользит за ним — больше ничего: ни люка в полу, ни тайников в стенах. Жан возвращается практически сразу; Флок и Конни обматывают ящики ремнями и обрывками собственных плащей.

— Сможешь трансформироваться еще раз?

Спрашивает; молчаливый ответ Эрена очевиден: умру, но сделаю. Ханджи неуловимо касается его плеча и отходит в сторону, к поросшей травой каменной лестнице. Смотрит на Ривая — Ривай глядит в черный проем, и от него, с ног до головы заляпанного кровью, поднимается пар.

Боль разливается обжигающими волнами, как круги по воде от капель дождя, дотягивается повсюду… и после нее не остается ничего.

Тяжело стоять. Тяжело говорить. Тяжело думать; мозг оплела горячая липкая паутина. На плече Эрена-титана Конни, удерживающий на спине не приходившую в сознание Сашу, рядом Флок, к которому Жан привязал хрипло дышащего — дышащего! — Эрвина, хватается за жесткую прядь черных волос, как за спасительную соломинку; Микаса держит на руках Армина; на его лице медленно затягивающиеся глубокие царапины. Но что-то не так.

— Ханджи. Идем, — Ривай тянет за рукав, а ей становится жутко — и не объяснишь, почему волосы на затылке встают дыбом, а руки мелко дрожат.

— П-подо…

Пятиметровый титан с отвратительно осклабившейся мордой появляется внезапно, выпрыгивая из-за полуразрушенного дома с утробным ревом. Эрен не успевает — товарищи сидят на его плечах, вцепившись ему в волосы, чтобы не упасть. Никто из них не успевает — в баллонах не осталось газа. Ривай не успевает обернуться; Ханджи искривляет губы в странной, кривой улыбке напоследок… и успевает. Успевает увидеть, как от ее мощного, со всего размаху удара он кубарем летит вниз по ступенькам, пока огромная ладонь не сбивает ее с ног, отшвыривая в сторону. Резкий хруст; она захлебывается криком, медленно сползая по шершавому стволу дерева на нагретую мостовую. Больно… В ушах шумит, и Ханджи верит, что это ветер свободы в лесах за стеной Марией шелестит сухой осенней листвой. Дыхание со сладковатым привкусом крови свистом вырывается из груди.

Золотой клен горит факелом в лучах разбрызгивающего свет солнца; она болезненно щурится — разлапистые листья неспешно опадают желто-оранжевыми кляксами. Запах. Знакомый, родной… горький.

— Ханджи… Эй, Ханджи!

Ривай. Живой. Она улыбается, глядя в его расплывающееся лицо. Успела. Хорошо. Все же теперь хорошо, почему от него тянет страхом?

— Ин… тересно, — пересохшие губы едва двигаются, — там осень та… кая же… красивая?

Успела. Мысли путаются… Ханджи пытается пошевелить рукой, но та весит целую тонну.

— Где?

— В том… городе… — кашляет хрипло, надрывно, — где нас… нет…

Ривай придерживает ей голову — и почему-то вздрагивает.

— Очкастая… шутишь, что ли?!

Все в порядке. Правда, в порядке. Ей только одного хочется… Ханджи все-таки поднимает руку и щелкает его по носу неслушающимися пальцами.

— Улы… бнись, — просит еле слышно.

Уголок его губы слегка дергается вверх. «Жуть какая», — насмешливые слова не срываются с языка. Легкое дуновение, и сразу за ним — звук глухого удара. Еще один. И еще.

— Идиотка!

На лицо падает теплая капля. Словно дождь. Ривай тыльной стороной дрожащей ладони проводит по ее щеке; костяшки сбиты в кровь, и та оставляет на коже липкие следы. Ханджи устало закрывает глаза. Сквозь шум голоса маминой песней зовут за собой, уговаривают тихим уютным шепотом: там, по ту сторону горизонта, нет ни потолков, ни стен… Рано. Объятия крепкие, неласковые, уютно-родные… Больно. Не ей. Крик переходит в вой. Дикий. Тоскливый. Одиноко-волчий. «Прости меня», — слова опадают легкими перьями. И она проваливается в черноту.

Сознание возвращалось по крупицам, словно устремившийся в пустоту песок в перевернувшихся песочных часах: одна песчинка, другая, третья… При попытке сфокусировать взгляд на потолке, кружащемся над головой смазанной спиралью, из глаз брызнули слезы, покатившиеся по щекам из-под слипшихся ресниц. Ханджи медленно моргнула; в ушах звенело далекое эхо голоса, зовущего ее по имени, а все тело ломило, будто по ней проехалась телега с продовольствием — одна из тех, что разведчики брали с собой в экспедиции за стены. Большое серое пятно — потолок; вытянутое, яркое, белое, в обрамлении темных — полузашторенное окно, чей-то размытый силуэт на его фоне… Превозмогая боль в мышцах, она привычно потянулась рукой к тумбочке в поисках очков, но пальцы нащупали лишь гладкую деревянную поверхность. В тишине раздался легкий щелчок закрывшейся двери.

— Командир Ханджи! Командир Ханджи!

Голос радостный, звонкий. Не тот.

— Вы вернулись!

Эрен. Потрескавшиеся губы растянулись в улыбке:

— А я… разве… уходила?

Его смех в ответ, шумный топот в коридоре, а сил нет даже оторвать голову от подушки, уж не говоря о том, чтобы сесть. Больница. Снова. Ханджи поморщилась, мучительно вытягивая из памяти нужные воспоминания: Райнер, прячущийся в стене, перекошенное лицо Моблита, толкающего ее в колодец, горящие дома разрушенной Шиганшины, письмо в погнутом металлическом футляре, запах крови, предсмертный крик Бертольда, лестница в подвал и желто-оранжевые листья на фоне синего безоблачного неба… К горлу подкатила тошнота.

Эрен вернулся с ее очками и тарелкой мясного бульона. Превозмогая боль, она все же могла сидеть, прислонившись к деревянной спинке, но ложка дрожала в ослабевшей руке, и суп выплескивался обратно.

— Как остальные? — спросила с затаенным страхом.

— Живы, — коротко и ясно. — Вы ешьте, я к вам врача позову.

Живы. Живы. Волшебное слово. Эрен умчался, хлопнув дверью об косяк; Ханджи, оставшись одна, жадно выпила бульон прямо из тарелки.

Врач говорил про тяжелую травму головы, из-за которой она не приходила в сознание почти полторы недели, и многочисленные переломы, про вероятное — куда уж дальше-то? — ухудшение зрения, про возможные помутнения сознания, а она мысленно перебирала по ниточкам ускользающие из памяти картинки и образы. Все живы, значит, Эрен справился, донес их до стены, несмотря ни на что. Умница. Все живы, значит, Ривай скоро придет и начнет зудеть, что в палате грязища, хоть на платке удавись, — а, казалось бы, в больнице все должно быть стерильно. Все живы, значит, Эрвин пишет подробный доклад об экспедиции для генералиссимуса Заклая и Хистории. Все живы, и самое главное — чтобы ей это все не приснилось.

Измученный организм решил сквитаться с ней за все годы пренебрежительного отношения к собственному здоровью: на поправку Ханджи шла медленно, постоянно проваливаясь в сон и изредка выпадая из него в реальность. Приходил Армин — доложить о том, как продвигается разбор документов из подвала дома Йегеров: большая их часть оказалась написана на языке внешнего мира, а те, что можно было прочесть, не дали никакой новой информации — обо всем этом они догадались и сами. Над планом дальнейших исследований Ханджи обещала подумать — и думала, пока окончательно не разболелась голова. Хотела посоветовать Армину обратиться к Моблиту; осеклась на полуслове, вспомнив, что ее подчиненного, посвятившего всю жизнь заботе о ней, больше нет, а она даже ни разу не удосужилась нормально сказать ему спасибо: только ругала почем зря — чокнутая, непутевая идиотка! Приходил Конни в компании почти выздоровевшей Саши: та где-то достала огромный кусок мяса и пожарила восхитительный стейк, который Ханджи уплела бы целиком за обе щеки, если бы в ее желудок могло столько влезть. Приходил Жан, неожиданно вместе с Эреном, и они закономерно поругались, не отойдя от порога и пары шагов — благо, их успела разнять вовремя прибежавшая на шум Микаса. Приходил даже Флок; неуверенно потоптавшись у входа, все-таки зашел и, справившись о ее самочувствии, передал сообщение от Эрвина: главнокомандующий еще не до конца оправился от ран, а потому предложил, чтобы тот из них, кому первому врачи разрешат ходить по больнице, в итоге пришел навестить второго; Ханджи, улыбнувшись себе под нос, написала ему короткую ответную записку с призывом скоро ждать в гости. Приходили все. Только Ривая не было. Она перебрала в уме уйму вариантов, но один, наиболее пугающий, казался все более и более вероятным: с ним что-то случилось, а остальные боятся ей об этом сказать. И она не спрашивала, мучаясь неизвестностью, даже понимая, что долго так продолжаться не может.

Терпение лопнуло через четыре дня. Ей наконец-то позволили вернуться в штаб, и по этому случаю половина разведкорпуса заявилась в больницу с целью ее туда проводить.

— А где Ривай? — поинтересовалась непринужденно, стараясь скрыть дрожь в хриплом после долгой болезни голосе.

Эрен увлеченно разглядывал свои сапоги, Микаса — Эрена, а Жан — Микасу; пантомима начала здорово раздражать, и Ханджи уже готова была доходчиво разъяснить им, почем сегодня фунт лиха, когда Армин нарушил повисшую между ними неуютную тишину:

— Командир Ривай несколько дней назад уехал по делам. Приказ главнокомандующего.

Дышать стало легче. Это все объясняло: и его отъезд, и отсутствие информации — Эрвин никогда не распространялся о своих планах всем подряд. А внутри зверем рычала дремавшая до этого злость: неужели обязательно было отправлять Ривая на задание именно сейчас? Именно сейчас… когда ей до смерти хочется его увидеть.

В палате Эрвина царил полнейший бардак: листы бумаги, исписанные вдоль и поперек, покрывали каждый квадратный сантиметр вакантных горизонтальных плоскостей, включая тумбочку и одеяло, и посреди этого бумажного кошмара, как король на троне, на кровати восседал сам тринадцатый главнокомандующий разведывательных войск, сосредоточенно грызя куцее темно-серое перо.

— Ну и хаос ты тут развел, братишка, — усмехнулась Ханджи, усаживаясь на единственный не заваленный документами стул.

Братишка. Давненько она так его не называла, но вид Эрвина с горящими глазами, лохматого, небритого, напоминал ей о тех далеких днях, когда они, молодые разведчики, наводили шороху везде, где появлялись.

— Я рад, что ты в порядке, мелкая, — в тон ей ответил друг, и она, наплевав на все, сгребла в сторону бумажки, плюхнулась на покрывало и крепко обняла его, фыркнув, когда щеки коснулась колючая щетина.

— Покажи, что ты там пишешь.

Их догадки стали реальностью, объективной, доказанной; даже той малости, что они смогли разобрать, достаточно, чтобы с ног на голову перевернуть все людское представление о том, как устроен мир. Если только обнародовать эти документы, если показать людям, на что они на самом деле способны, если действительно, окончательно и бесповоротно вернуть стену Марию — отряды лучших солдат гарнизона уже начали операцию по уничтожению титанов в ее пределах, — рано или поздно они снова дадут бой, и победа будет за ними. У них больше поводов бороться.

Ханджи просидела у него до вечера; просидела бы и до ночи, если бы явившаяся в палату медсестра не заявила грозным тоном, что пациенту нужен покой — что бы та понимала! Вновь всколыхнувшаяся злость вытащила на поверхность мысли, старательно отпихиваемые на задний план, и, забрав несколько покрытых чернильными кляксами листков с инструкциями, она все же спросила:

— Кстати, а куда ты Ривая услал? — уже почти шагнула за порог.

— Он скоро вернется, — обтекаемо-ультимативный ответ ей в спину.

Ханджи кивнула, невольно передернув плечами, и вышла в коридор. Чутье никогда не врало; медленной холодной волной мурашек по спине ползла услышанная в голосе Эрвина фальшь.

Лаборатория встретила запустением. Ханджи оглядела заваленный книгами стол, микроскоп, весь покрытый пылью, оплывший огарок свечи в старом светильнике, поблескивающие в свете кристалла стеклянные колбы на полках, заляпанные какой-то дрянью, и вздохнула: жалкое зрелище. Армин, идущий следом, закрыл за ними дверь.

— Ханджи-сан, я хотел кое-что с вами обсудить.

Он боялся. Боялся превратиться в титана. Боялся новообретенной силы. Боялся по незнанию причинить им вред. Боялся, но боролся со страхом, и Ханджи уважала его за это.

— Я слушаю.

В его упрямом взгляде звенела немая просьба сохранить разговор в тайне; она кивнула, принимая условия, и на его лице промелькнула тень облегчения.

— После всего прочитанного я думал… Я очень много думал о том, что того, кто сделал из людей титанов, вряд ли можно считать человеком. Но сами титаны, — Армин сжал кулаки, — они ведь даже не понимают, что делают, но страдают от этого. Они нам не враги, а лишь сошедшие с ума обычные люди!

Он продолжал говорить, а под лопатку словно раз за разом вгоняли острый шип. Люди… «Значит, все то время, что я вырезал куски из их шей, я крошил людей направо и налево?» — голос Ривая в голове звучит разбитым стеклом. Если обнародовать найденные в подвале Йегеров документы, придется рассказать и о том, откуда взялись титаны. «У меня есть основания предполагать, что все титаны раньше были людьми», — ее слова пахнут ужасом и чувством вины. Люди… Ханджи стиснула зубы. Армин прав. Во всем прав, а все ее эксперименты и исследования вели к тому, чтобы убивать людей. Людей, которых она поклялась защищать ценой собственной жизни. Так разве она сама не превратилась в монстра?

— Армин, — произнесла едва слышно, — кажется, у меня есть идея, как можно расшифровать оставшуюся информацию.

Ведь возможно, только возможно, что где-то в этих забитых бумагами ящиках скрыт способ превратить титанов обратно. Не заставлять этих несчастных становиться чудовищами снова и снова. Наоборот. Вернуть им человеческую жизнь, которую у них отняли. Жизнь и свободу.

Ветреница отозвалась радостным ржанием, когда Ханджи приказала ускориться; осенний ветер бил в лицо ароматом сухой травы и лежалой хвои. Неразлучная троица ехала за ней; Армин предполагал, что может превратиться в титана-колосса, а в городе подобное было бы опасно, и она вполне разделяла его опасения. К тому же, если он, как Эрен в Тросте, потеряет над собой контроль, его нужно будет остановить. Поэтому Эрен и Микаса тоже были здесь — для подстраховки. Конни вызвался помогать вести записи, чтобы сама Ханджи могла полностью сосредоточиться на эксперименте. Голова кружилась от быстрой езды — отвыкла. Рука сжала рукоять переключателя; конечно, пару дней назад она вернулась к тренировкам с маневровым устройством, но тело, ослабшее, неокрепшее, слушалось откровенно плохо. Эрвин не одобрял, но и не запрещал: понимал, что никто, кроме нее, с этим заданием не справится, и никакая сила, даже его приказ, ее не удержит.

Лес, окаймляющий долину, убегал на горные склоны, охраняющие ее кольцом верных стражей. Если что-то пойдет не так, они успеют скрыться, а Эрен постарается вытащить Армина из тела титана. По крайней мере, таким был план, согласно которому, как известно, не идет ничто и никогда.

— Начинаем! — скомандовала Ханджи. — Армин, как договаривались.

— Я должен превратиться с целью помочь с переводом, — отрапортовал тот.

Ханджи согласно кивнула; Эрен, напоследок похлопав его по плечу, вцепился зубами себе в руку. Пятнадцатиметровый титан издал громкий рев, после чего опустился на землю, выжидающе уставившись на Армина горящими зелеными глазами.

Когда пар от трансформации рассеялся, их взору предстал смутно похожий на Армина титан размером около четырех-пяти метров с непропорционально большой головой; на некоторых участках туловища, как у титана-колосса, начисто отсутствовала кожа, и от них поднимался легкий белесый дымок. Он раскрыл рот, и из его глотки вырвались непонятные скрежещущие звуки.

— Объект пытается заговорить, но артикуляция нарушена. Вероятно неподходящее строение голосовых связок, — начала диктовать Ханджи, аккуратно спустившись с лошади. — Армин, если ты меня понимаешь, кивни два раза и подними правую руку.

Титан, рыкнув, поднял вверх правую ладонь и дважды опустил голову, будто кланяясь. Хорошо. Значит, контроль он не утратил. Ханджи вынула из сумки копию одного из документов и, подойдя ближе, сунула бумажку ему под нос.

Через два часа Эрен и Микаса вытащили наружу горячего как вскипевший чайник Армина и уложили на траву рядом с испаряющимся телом. Конни виновато покосился на Ханджи, и она украдкой ему подмигнула: мол, брось — не из-за него же эксперимент, как и следовало ожидать, провалился. Было обидно, да, но в голове упрямой птицей билась мысль, что они все, несмотря ни на что, сейчас здесь, они все живы и практически здоровы — и это самое важное и ценное, что есть у них в данный момент, а со всем остальным они как-нибудь да разберутся. К тому же…

— Я вам кое-что задолжала, — весело начала Ханджи, поправив сползшие очки. — Спасибо, что приходили ко мне в больницу. Я вас даже слышала порой, только никак не могла проснуться и ответить.

Тишина; Эрен снял плащ, подложив его Армину под голову, переглянулся с Микасой, а Конни, неожиданно громко шмыгнув носом, сказал:

— Мы не приходили. Точнее, мы пришли, но нас не пустили.

Она ошеломленно переводила взгляд с одного на другого, совершенно ничего не понимая. Нет, в палате все время кто-то был, и вряд ли врач, так кто…

— Нам… э-э-э… нецензурно объяснили, что мы разносим заразу, что грязные сапоги надо протирать в коридоре, руки тщательно мыть с мылом три раза подряд, а лучше обрызгиваться с ног до головы медицинским спиртом и молиться стенам, чтобы никто не поднес горящую спичку. И что если мы не уяснили с первого раза, именно последнее нас всех и ждет прямо сейчас.

Когда Конни замолк, Ханджи резко выдохнула, ухватившись за луку седла; Ветреница, до этого щипавшая траву, мягко прихватила ее за лохматый хвост, тепло фыркнула на ухо. Ну конечно. Кто еще додумался бы…

— Командир Ривай даже на врачей наорал, что в больнице помойка, в палате грязь, швабры пыльные и вообще. Мы с Армином как-то хотели зайти, — Эрен покосился на спящего друга, — так еще чуть-чуть, и от нас бы и угольков на пороге не осталось. Один раз только заглянули, когда капитан зашел на минутку к командору Эрвину. Пока врач у вас был.

Дальше Ханджи слушать не стала.

— Мне нужно срочно вернуться в штаб. Подождите, пока Армин немного придет в себя, и поезжайте следом. Конни, сегодняшний отчет положишь на стол в лаборатории, инструкции при необходимости оставлю там же.

— Есть!

Она взлетела в седло; Ветреница, прекрасно поняв намек, рванула вперед, как выпущенная из пистолета пуля. Значит, все это ей не снилось: прикосновения пальцев, такие до боли знакомые, запах, расплывчатая фигура на фоне бьющего в окна света… и голос, кроющий ее заковыристыми десятиэтажными матюками, в которых слышалась невысказанная просьба: «Только не умирай». Так какого хрена он уехал, даже не поговорив, не сказав ни слова? Эрвин приказал?! Да тот сам едва мог сесть на больничной койке!

— Дорогу! — что есть силы проорала она, и солдаты гарнизона бросились врассыпную, когда она вихрем промчалась через ворота Троста по направлению к штабу разведывательных войск.

В кабинет к Эрвину Ханджи ворвалась почти на той же скорости, даром что лошадь пришлось оставить во внутреннем дворе.

— Где Ривай? — спросила сразу же, остановившись в шаге от стола, за которым Эрвин, все еще бледный, как смерть, разбирал очередные бумаги.

— Ханджи, я же…

— Вот только не вешай мне лапшу на уши, что ты его по делам отправил, больно уж вовремя. Выкладывай.

— Ривай попросил разрешения уехать. Что-то вроде отпуска, отдохнуть, подумать спокойно, — устало ответил Эрвин. — И отдельно попросил никому не сообщать, куда он поехал и зачем.

— Даже мне?

— Тебе — особенно. Ханджи, послушай…

— Особенно мне? — повторила за ним, прижав руку ко рту.

Прищурилась; мозг активно обрабатывал полученную информацию. Раз Ривай просил ничего ей не сообщать, значит… значит, она способна его найти.

— Я знаю причину, Ханджи. Почему он так поступил. И по той же причине я подписал разрешение.

— Тогда скажи мне, куда он не поехал. Ривай ведь ничего не говорил насчет этого, правда? Он не поехал за стену Розу? Или в Яркель? Или в Каранес?

— Хочешь поиграть в угадайку?

— Хочу вытянуть из тебя всю информацию, какую смогу, чтобы ты не нарушал данного слова. И ты знаешь, что я вытяну, так что лучше скажи сам, время сэкономишь. И нервы.

— Ты права. Ни то, ни другое, ни третье. Ни в какое из мест, которые сразу приходят на ум, он не поехал.

В голове словно что-то щелкнуло, и Ханджи хитро улыбнулась. Попался.

— Эрвин, я тоже еду, — она оттолкнулась ладонями от столешницы, отошла на несколько шагов. — План экспериментов для Конни подготовлю — и в путь.

— Я запрещаю тебе брать лошадь из конюшни, — Эрвин строго нахмурил брови, но в изгибе рта пряталась такая же хитрая улыбка.

Словно затылком видел, что Ветреница ждет ее не в стойле, а у входа в штаб. Ривай не поехал бы туда, где его будут искать, не тупой. Он поехал туда, где его в жизни искать не станут. Туда, куда поклялся никогда не возвращаться.

— Как скажешь, — дернула плечом. — Если задержусь, знаешь, где искать.

И быстрым шагом вышла в коридор.

Ханджи не глядя кидала в сумку то, что подвернется под руку: старую рубашку, второй теплый плащ, неизменные письменные принадлежности — лишь бы чернила опять не пролились! — и пару блокнотов… Самое важное, копии своих лабораторных журналов и деньги, она уже сложила на самое дно. Забежала в лабораторию, оставив на столе листок с подробными инструкциями для Конни и Армина, захватила пару склянок с лекарствами — на всякий случай, поправила ремень. Пора.

Скормив лошади внаглую стыренные с кухни куски сахара, Ханджи, пристроив потяжелевшую сумку к седлу, по привычке постучала костяшками пальцев по баллонам с газом — полные. Улыбнувшись, потрепала Ветреницу по холке, вздохнула украдкой, что не успела попрощаться… но дорога, извивающаяся лентой до самого горизонта, звала за собой, и Ханджи не сопротивлялась. Не хотела. Не могла.

— Н-но! — она легонько поддала пятками по крутым лоснящимся лошадиным бокам.

По левую руку догорал закат, расцвечивая низкое покатое небо.

Так идут к звездам (лат.).

850 год. Октябрь.

Ханджи критически оглядела раскачивающуюся на тросах платформу, призванную выполнять роль подъемника; недоверчивое пофыркивание лошади полностью отражало ее мысли касаемо данного механизма. Можно, конечно, оставить Ветреницу в конюшне местного гарнизона и спуститься по лестнице… Маневровое устройство, замаскированное длинным плащом, непривычно мешалось при ходьбе, но расхаживай она по Митре в форме разведкорпуса, вся конспирация пойдет коту под хвост. Вздохнув, она отсчитала несколько банкнот.

— И что вы в Подземном городе забыли, — добродушно проворчал работающий здесь старичок, убирая деньги. — Даже после того, что сделала королева Хистория, да правит она долго… гиблое это место, ей-ей!

Ханджи взяла лошадь под уздцы и провела ее по заскрипевшим доскам — вроде должны выдержать; поплотнее запахнула плащ. Северная осень редко бывает теплой.

— Не что. Кого, — произнесла себе под нос, зарывшись пальцами в блестящую черную гриву.

Под скрежет вращающихся шестеренок платформа медленно поползла вниз.

Первое, что привлекало здесь внимание — потолок. Свод пещеры, поддерживаемый мощными каменными столпами, темным куполом накрывал город, и на его фоне то и дело звездочками вспыхивали сине-зеленые огоньки, смутно похожие на кристаллы из часовни Райссов. А еще здесь было до странного тихо: все, кто могли, сбежали отсюда, во время общей паники смешавшись с жителями стены Розы и выйдя вместе с ними на поверхность, и оставленные дома пустыми окнами-глазницами теперь смотрели на незваную гостью. Воздух тяжелый, спертый — таким кажется и воздух на поверхности после того, как вернешься из-за стен, а уж здесь… Ханджи невольно поежилась. Что ж, вряд ли она задержится тут надолго.

— Вы лошадку-то на конюшню у площади отведите, — парнишка в темно-сером берете, помогавший ей спуститься, громко шмыгнул носом. — По нашим улицам особо не поездишь.

Ханджи улыбнулась, ласково проведя ладошкой по морде Ветреницы; казалось, что та тоже улыбается, причем весьма ехидно. Нужно было найти Ривая, и она, оглядываясь по сторонам, с сожалением констатировала, что это будет не так-то просто. Впрочем…

— Скажи-ка мне, — она перехватила поводья, — где в Подземном городе есть хороший чайный магазин?

Лицо мальчишки отразило мучительный мыслительный процесс; хмыкнув, она достала из сумки перо, блокнот и чудом не протекшую чернильницу.

Нужную лавку Ханджи нашла не сразу: за полтора часа, что кружила по улочкам, она успела многократно пожалеть, что не попросила словоохотливого местного ее проводить. Утешало лишь то, что это место, похоже, было единственным, где продавался чай. По крайней мере, стоило ей поинтересоваться у владельца, не видел ли он случаем ее приятеля, внешность которого она довольно подробно описала, как у того задергался глаз. Бинго. Чая, к слову, на продажу не осталось, и Ханджи порадовалась, что догадалась закупиться им в Митре — с Ривая станется не пустить ее на порог, а так хоть будет вероятность, что он все же не оставит ее на улице.

— Ривай и его банда тут давненько не показывались, — владелец лавки, одновременно служившей закусочной и баром, протирал шеренгу пыльных стаканов. — Когда его увидел, подумал было, совсем на старости лет умом тронулся, ан нет…

— А вы не знаете, где его можно найти?

— Раньше летуны в северо-восточном районе жили, а уж теперь — понятия не имею, — тот развел руками. — Лихая была команда, эх, любо-дорого смотреть.

Летуны… Эрвин как-то говорил, что у них, разведчиков, на нашивках крылья свободы, а у Ривая — крылья перемен. Прав был, как и всегда. Выйдя наружу, Ханджи посмотрела на нарисованную схему и свернула в ближайший переулок.

Из подворотни доносилась музыка: кто-то играл на гитаре, прислонившись к стене; песня казалась смутно знакомой. Перепачканные в чернилах пальцы смяли ставший ненужным листок бумаги. Парень, пытавшийся умыкнуть у нее сумку и в итоге получивший несколько внушительных пинков исключительно в воспитательных целях, при упоминании Ривая побелел, как свежая известка, но дорогу к его дому описал в деталях. Пришлось отпустить, пригрозив найти и побить снова, если окажется, что тот соврал, — удрал, аж пятки засверкали.

Лестница, ведущая на второй этаж, раздваивалась; Ханджи, привязав Ветреницу у столба, решила отдать предпочтение двери слева и постучала: сначала кулаком, потом, не дождавшись отклика, ногой — и замерла, услышав за порогом тихие шаги. Внезапно она поняла, что дрожит, почти задыхаясь от волнения, предвкушения ли, неясно, но ей просто нужно было его увидеть. Даже если потом он спустит ее вниз головой с этой самой лестницы. Ручка повернулась с негромким щелчком.

— Давно не виделись, — выпалила Ханджи первое, что пришло на ум.

И молниеносно подставила ногу, не дав Риваю захлопнуть дверь у нее перед носом; тот недовольно цыкнул, опуская занесенную левую руку, в которой поблескивал нож. А она, вцепившись пальцами в косяк, с блуждающей улыбкой судорожно разглядывала его лицо в полумраке комнаты, и от облегчения подкашивались ноги.

— Можно войти? Я тебе даже чай привезла.

Молчание. Неожиданной волной нахлынула злость, что Ханджи так старательно прятала глубоко внутри, и она язвительно протянула:

— Не впустишь, вместо того мальца с гитарой буду всю ночь горланить похабные частушки у тебя под окном. Могу и побренчать для полноты эффекта.

Идиотская угроза почему-то подействовала; Ривай отошел назад, и она скользнула внутрь, устало прислонившись спиной к закрывшейся двери.

— Зачем ты здесь, четырехглазая? — голос будто схваченный инеем; в глазах смешанная с непонятным страхом затаенная боль и неизбывная горечь.

Злость лопнула, как мыльный пузырь, оставив после себя мерзкую пустоту. «Хотела тебя увидеть», — молоточком билось в голове.

— Сама не знаю.

Ривай мрачным взглядом покосился на ее замызганные грязью сапоги.

— Еще один шаг в этой обуви — и ты труп, — выплюнул сквозь зубы, кинув в ее сторону какой-то тряпкой.

Ну, хоть не шваброй в лоб, и то ладно… От этой мысли Ханджи вдруг рассмеялась — нервным, кашляющим смехом, впервые за долгое время чувствуя себя свободной.

Она сидела в ванне, подтянув к груди колени, и смотрела, как разбегаются круги от капель из протекающего крана; от горячей воды клонило в сон. С Риваем они так нормально и не поговорили, да и о чем? И надо ли? Объяснять, почему без колебаний бросилась под удар вместо него: потому что не хотела закрывать ему глаза, не хотела прощаться с ним у костра, глуша слезы горькой яркельской настойкой, не хотела мириться с его отсутствием в этом и без того паршивом мире — не хотела и не смогла бы. Дождавшись, пока Ханджи разложит на диване вещи, Ривай ушел отвести в конюшню Ветреницу и купить еды, бросив у порога, что она может остаться.

Когда Ханджи вышла из ванной, вытирая полотенцем мокрые волосы, он стоял у стола, принюхиваясь к одному из купленных в Митре пакетиков чая; от вскипевшего чайника поднимался пар. Она собралась было бросить полотенце на диван, но Ривай, не оборачиваясь, сказал:

— На крючок повесь, не кидай куда попало.

— У тебя что, как у Эрвина, третий глаз на затылке? — беззлобно проворчала Ханджи, наконец-то углядев на стене злополучный крючок.

— Я знаю тебя слишком хорошо.

Прозвучало странно — будто натянутая до предела струна отозвалась волнами резонанса, которые можно было почувствовать на ощупь.

— Как ты меня нашла?

Этого вопроса она ждала с самого начала; хмыкнула, усевшись на подлокотник дивана.

— Подземный город — последнее место, где тебя стали бы искать. Что до твоего дома… — Ханджи потянулась, разминая затекшие мышцы, — здесь только одна закусочная, где продается чай, и ее хозяин при твоем упоминании чуть не грохнул поднос со стаканами. А еще один весьма неуклюжий пугливый воришка любезно объяснил мне дорогу.

«Я знаю тебя слишком хорошо», — сквозило в ее словах. Ривай услышал: молча передернул плечами, расставляя посуду на столе; она стащила с тарелки булочку и начала бездумно жевать, нещадно кроша на пол.

— Скажи мне, очкастая, какого хрена ты не можешь жрать за столом?

— А какого хрена ты не можешь зудеть поменьше?

Он закатил глаза — мол, черт с тобой. Они кружили по тонкому льду, с каждым кругом подбираясь все ближе к его трескающейся кромке, с опаской ощупывая под ногами хлипкую опору. Словно знали: в какой-то момент неизбежно провалятся, захлебнутся в ледяном водовороте — и оттягивали это мгновение, боясь, что оно все-таки наступит. Нельзя. Неправильно. Не нужно.

Ханджи, отряхнув штаны от крошек, вытащила из сумки свои записи; на пару секунд в нерешительности замерла на месте, царапая ногтем корешок потрепанной тетради.

— Это копии всех моих лабораторных журналов, — неуверенно сказала она, забравшись с ногами на стул. — Мне хотелось, чтобы у тебя был экземпляр.

Ривай отодвинул от себя чашку и взял в руки лежащий сверху блокнот.

— Что ты…

— Если ты привезла мне все это, то хотела, чтобы я это прочел, так? — он опустился в кресло, устроившись поудобнее, и начал читать.

Несколько мучительно долгих минут Ханджи молча наблюдала, как он скользит глазами по полувыцветшим от времени строчкам, бережно перелистывая страницы, и наконец произнесла:

— Это всего лишь… записи провальных экспериментов, ничего больше, и я не думаю, что…

— Это, — Ривай указал на стопку тетрадей на столе, — в разы ценнее, чем все то, что мы вытащили из того подвала.

Щеки обожгло румянцем; она поспешно отвернулась.

— Только в моих исследованиях нет никакого смысла. И никогда не было, — вдруг вырвалось изо рта.

И ее словно прорвало. Ханджи говорила и говорила: о том, как мечтала придумать способ уничтожить всех титанов разом, как собирала по крупицам любую доступную информацию, как сидела ночами в архивах, засыпая над старыми книгами, и как последние месяцы подсознательно гнала от себя настигшую ее лишь совсем недавно мысль, что все это было зря. Что все они не более чем безжалостные убийцы, которых считают героями, пока человечество не знает страшную правду. Правду, которую они, разведчики, всегда боровшиеся за нее, даже не могут раскрыть.

— Если и так, то что? — Ривай холодно сверкнул глазами. — Если для того, чтобы обрести свободу, мне придется назваться убийцей, пусть. Люди! А те, кто создал этих мразей — люди? Те, кто потерял личность и разум — люди? Пусть. Люди всегда убивали других людей и снаружи, и внутри этих проклятых стен. И люди же говорили им за это спасибо. Вот тебе еще одна правда, Ханджи, — в его голосе прорезались незнакомые мягкие нотки. — Ты можешь превратить титанов обратно в людей. Только вот людскую природу изменить не в силах.

«Есть вещи, которые ты не можешь изменить», — сказал ей Ривай четыре с половиной года назад. Был прав тогда. Был прав сейчас. Был тогда неживым; его судьба словно спрашивала: «Ты достаточно умер?».

— Ты прав, — ответила с грустной улыбкой. — И к этой правде мне нужно привыкнуть.

Он кивнул, взяв следующий блокнот из стопки. Тогда она была живой. А сейчас жива ли?

Мысли спутались в ворочающийся в голове клубок; стоило невероятных усилий просто держать глаза открытыми: накопившаяся усталость брала свое.

— Эй, хорош тут дрыхнуть, — окликнул ее Ривай, и она поняла, что задремала, прислонившись к столешнице щекой. — Я тебе на диване постелил.

Ханджи, сонно моргнув, оглядела комнату:

— А ты где спать будешь?

— Здесь, — показал на кресло.

Кое-как встав, она дошагала до разложенного дивана, едва не споткнувшись о собственный привод, и прямо в одежде забралась под одеяло; Ривай, задув свечи, вернулся на свое место.

— Ты что, дальше без света читать собрался?

— Я отлично вижу в темноте.

Кажется, она хотела что-то спросить. И с этой мыслью провалилась в сон.

Хриплый крик взрезал ночную тишину. Ханджи, моментально проснувшись, в ту же секунду инстинктивно схватилась за рукоять клинка, но выпустила ее, когда этот пугающий, душераздирающий звук повторился вновь.

— Не умирай… пожалуйста… только не умирай… — раздавался набатом надрывный шепот Ривая.

Когда ей было лет пять, она обожгла кипятком горло и неделю, а может и больше, не смогла бы закричать, даже если б захотела — связки издавали лишь жуткие хрипы. Примерно так звучал сейчас голос Ривая, опутанного паутиной кошмара. Вскочив с дивана, Ханджи подбежала к креслу и застыла, смотря, как по его виску медленно катится капля пота.

— Ривай, — позвала она. — Ривай!

Поставила колено на сиденье, наклонилась, чтобы ухватить его за плечо… и лишь ахнула, когда тот, резко распахнув глаза, молниеносно приставил ей к горлу нож, что до этого сжимал в руке.

— Решил молодость вспомнить? — нервно хихикнула Ханджи.

Ривай молча смотрел на нее, жадно ловя ртом воздух. Не умирай — видел, как горечь разъедает ее изнутри, высасывая крохи света, что она пыталась удержать в себе. Не умирай — а сам-то давным-давно мысленно закопал себя в могилу. Не умирай.

— Не умру, — убеждала и его, и себя.

Забралась к нему на колени, как маленькая девочка, прижала ладони к щекам, стараясь разглядеть в его взгляде хотя бы одну слабую, трепыхающуюся искорку — и не смогла. Слышала в оглушающем молчании, как бьется его сердце, чувствовала, как в миллиметре от ее шеи слегка покачивается лезвие ножа, и хотела закричать, что он все еще жив. И что если он только посмеет отправиться на тот свет, она вытащит его оттуда и отправит обратно уже сама. Его лихорадочное дыхание эхом отдавалось в ушах; смутно понимая, что делает, Ханджи придвинулась ближе и впилась поцелуем в сухие горячие губы Ривая. И глухо простонала, ощутив, что он ей отвечает. Ни один из них не умрет. Они будут жить. Обязательно.

Незаметно исчезнувшее прикосновение холодной стали к горлу, негромкий лязг, с которым нож выпал из его пальцев, его рука на ее талии, ее ладонь у него на затылке, щекочущие кожу короткие черные волосы, легкая дрожь, пробежавшая по позвоночнику…

— Зачем? — Ривай тихо выдохнул ей в губы со странным блеском в глазах.

— Хочу почувствовать себя живой, — прошептала Ханджи. — Хочу, чтобы ты понял, — скользнула подушечками пальцев по выступающему кадыку, коснулась яремной ямки, чувствуя, как ускоряется его пульс одновременно с дыханием, — что и ты жив тоже…

Договорить ей не дали. Он скользнул языком ей в рот, слегка прикусив губу, и с силой потянул за волосы, пока Ханджи судорожно расстегивала пуговицы, дергая за накрахмаленную ткань. Рвано выдохнула, когда Ривай, подобравшись, как хищник перед нападением, встал с кресла: поднял ее, будто пушинку, и опрокинул на разложенный диван, усевшись ей на ноги и не давая пошевелиться. Дежа вю. Это ведь уже было, все — было… и мертвая хватка, удерживающая ее руки, и то, как она рефлекторно выгнула спину, ерзая под ним от приятной тяжести его тела на себе: тогда — желая вырваться, сейчас — зная, что он ей этого не позволит, и это знание заставляло кровь бешено разгоняться по сосудам. Ткань порвалась с треском, и Ханджи невольно дернулась, почувствовав прикосновение прохладного воздуха к разгоряченной коже — Ривай почти вытряхнул ее из одежды и с тихим рыком упал на нее сверху, прижимаясь всем телом, ставя колено между ее бедер и сминая губы в яростном поцелуе. Коротко выругалась, когда он ненадолго отстранился, расстегивая и рывком стаскивая с нее штаны, попыталась высвободить онемевшие запястья — хотелось сдернуть мешающуюся рубашку с его плеч, провести ладонями по его груди, притянуть к себе как можно ближе… Вскрикнула беспомощно, когда ее резко, на грани боли заполнило до конца, до размытых разноцветных пятен перед глазами, до воздуха, выбиваемого из легких с каждым новым толчком, до синяков на теле, до крови из прокушенной губы и привкуса соли и металла во рту, до требовательных пальцев, зарывающихся ей в волосы, скользящих по груди, животу и бокам, оставляющих красные полосы царапин на коже, покрывающейся мурашками от каждого касания; до хриплых жарких вдохов и выдохов и дикого, сумасшедшего ощущения кипящей свободы. Ханджи вздрогнула всем телом, сжимая его внутри; Ривай, двигавшийся так быстро, будто хотел пробить ее насквозь, вдруг выгнулся, прикрыв глаза и что-то бессвязно прошипев сквозь зубы, и вскоре, тяжело дыша, навис над ней, ловя слетающие с ее губ стоны. Он отпустил ее руки, и Ханджи обняла его за шею, ласково взъерошив жесткие волосы. И отстраненно подумала: вот, значит, как это бывает… Целуя Ривая, медленно, неторопливо, вспоминала, что никогда, ни одному мужчине не позволяла вот так взять над собой контроль. Но ни одного из них не хотела так безумно сильно, как его сейчас — снова и снова, даже зная, что теперь всегда будет мало.

Глаза Ривая кажутся черными, но на самом деле они синие, глубокие, способные менять цвет от темно-голубого до серебристо-серого; кожа вся в следах от ремней и шрамах, как и ее собственная… длинный рубец на боку — от обломка клинка, рваный след на плече — от зубов титана, который Ханджи зашивала ему сама во время короткой передышки, матерясь в голос, потому что нить никак не вдевалась в иглу. Он заворчал притворно-недовольно, когда она снова надела очки; а хотелось увидеть, рассмотреть все, что можно было различить в темноте, отложить в памяти не только его прикосновения и запах — осенний, чуть горьковатый и пряный. Перекрест крыльев на спине: черные и белые перья внахлест, и она обводила контур каждого из них губами и подушечками пальцев, чувствуя, как сокращаются, перекатываются под кожей стальные мышцы.

Ривай, развернув ее спиной к себе, скользил ладонями по ее телу, фыркая, легонько, почти нежно покусывая за шею и плечи, как кот кошку за загривок. Сжимал ладонями талию и бедра, а стоило ей откинуть голову ему на плечо — сгреб в охапку, двигаясь размеренно и быстро. После, усадив на себя, путался пальцами во влажных вьющихся прядях, пока она прятала лицо в изгибе его шеи, вцепившись зубами в выступающую ключицу, и прерывисто дышала, в вязкой истоме падая рядом с ним на мятые простыни. Каждая клеточка тела мучительно сладко ныла; будто пела — не знакомую прежде песню о жизни и о свободе…

Ханджи просыпалась медленно. Чей-то голос, зовущий ее, раздавался как сквозь плотное одеяло, но с каждым разом все ближе и ближе, вытягивая ее в реальность из омута сна. Когда она все же разлепила веки, размытый потолок вращался перед глазами, медленно снижая скорость, пока, наконец, не остановился.

Очки нашлись рядом с подушкой; окружающий мир вновь обрел четкость. Зевнув и потянувшись, — сколько же она проспала? — Ханджи села на кровати, почувствовав, как приятной ломотой отозвались усталые мышцы. И, посмотрев по сторонам, встретилась взглядом с Риваем, сидящим в своем кресле с чашкой чая в руке.

— Доброе утро, — брякнула она, пока мозг вразнобой услужливо подбрасывал картинки воспоминаний о том, чем они занимались ночью.

— Уже вечер, — констатировал тот ничего не выражающим тоном.

Часов у него дома не наблюдалось, а в Подземном городе, если пришел с поверхности, толком и не определишь, где заканчивается один день и начинается другой. От пристального, в упор, тяжелого взгляда Ривая ей одновременно захотелось дать ему в глаз, чтобы стереть с лица это привычно-мрачное выражение, и спрятаться под диван. Но Ханджи не сделала ни того, ни другого; вместо этого она стянула с запястья резинку и собрала в хвост мешающиеся волосы. Хотела было спросить, не найдется ли чего поесть, но Ривай опередил ее, выставив на стол вторую, идеально белую чашку, и потянулся к чайнику, из носика которого поднималась струйка пара:

— Я подумал, что ты превратилась в медведя.

— Что? — недоуменно спросила Ханджи, чей мозг спросонья отказывался работать.

— Уж не знаю насчет того, действительно ли они впадают в зимнюю спячку, но храпела ты точно как медведь.

Лицо Ривая при этом было непроницаемо, как и всегда, и Ханджи поняла, что сдержаться просто не может.

— Как бабуля Эрвина, — рассмеялась она, зачем-то добавив: — Почившая с миром.

— Если она храпела хотя бы вполовину так же громко, как ты, не удивлюсь, если она умерла молодой, — желчно процедил Ривай, наливая заварку из чайника. — И не по своей воле.

— Так что ж ты меня не убил? — хмыкнула Ханджи.

Покосилась на одеяло: завернуться в него или и так сойдет? Однако, Ривай решил проблему выбора за нее, кинув на диван ее форму:

— Всегда успею.

— Твоя правда, — пробормотала себе под нос, на ощупь застегивая пуговицы.

Внезапно она почувствовала, что впервые за очень долгое время совершенно не знает, что сказать, а потому, одевшись, кое-как встала с дивана и уткнулась в чашку, вдохнув густой чайный аромат. Для Ривая же молчание было обычным делом, но почему-то сейчас это раздражало особенно сильно.

— Я… в ванную, — вырвалось у нее прежде, чем она успела довести предыдущую мысль до конца.

От горящего камина веяло теплом; насколько Ханджи помнила, за каминами в таких домах часто располагали резервуар для воды, чтобы не приходилось нагревать ее отдельно. Допила крепкий чай, вернула чашку на стол. Пожалуй, ванна — это и впрямь будет неплохо. С кем поведешься…

Комнату освещал неровный свет зажженных свечей. Открутив кран, Ханджи присела на бортик, бездумно наблюдая, как набирается вода. Ривай, насколько она могла судить, в порядке. Как минимум, в физическом смысле, а что с крышей у него не тихо, так это давно не новость. Сама-то… Она вздохнула, раздевшись и кинув одежду на пол, и залезла в горячую воду. Он живой, он в порядке, а это вроде как главное, что она хотела узнать.

Дверь неожиданно открылась, и на нее дунуло сквозняком. Ханджи, не успевшая снять очки, попыталась их протереть, но лишь еще сильнее намочила и без того запотевшие стекла. Ривай как ни в чем не бывало закрыл кран, потрогав воду, достал откуда-то мыло и положил на бортик. Она могла различить лишь его размытый силуэт; тихий шорох одежды, какое-то движение…

— Только ковшом по голове не надо, — нервно хихикнула, упираясь лбом в колени.

Ривай ничего не ответил. Он просто забрался в ванну напротив нее, от чего по поверхности воды пошли волны. В ноздри ударил запах мыла; Ханджи вздрогнула, когда ее кожи коснулись шершавые пальцы, вскоре сменившиеся мягкой мочалкой. Кисть, предплечье, плечо, вторая рука — в той же последовательности, шея… Она судорожно втянула воздух в легкие и неловко подогнула ноги, когда его ладони легли ей на грудь, размазывая мыльную пену, сжали несильно, но крепко; скользнули вниз, под воду, уверенно сомкнулись на пояснице. Ханджи пожалела, что ни черта не видит даже в очках, но все это провалилось за пределы сознания в то же мгновение, как ее губы накрыли властные горячие губы Ривая. «Охренеть», — только и успела подумать, зарывшись ему в волосы мокрыми дрожащими пальцами, когда он резко двинул бедрами, удерживая ее в стальном капкане своих объятий.

Ханджи не имела понятия, сколько прошло времени: вода в ванне давно остыла, губы саднило, мышцы, отвыкшие от подобных упражнений, нещадно ныли, но все равно казалось мало — даже когда они оба выдохлись до такой степени, что с трудом могли пошевелиться.

— Слушай, а почему ты меня не разбудил? — спросила Ханджи, лениво откинувшись ему на плечо и слегка повернув голову.

— Я пытался. Но ты сказала, цитирую, что, во-первых, ты сегодня не встанешь, во-вторых, виноват в этом я, и, в-третьих, я могу считать сказанное во-вторых комплиментом. После чего отвернулась к стенке и вырубилась, — вещал Ривай в своей обыкновенной грубовато-мрачной манере, пока она сама тряслась от беззвучного смеха, представляя его лицо в тот момент, когда он это услышал. — Пришлось оставить тебя в покое.

— Видимо, нужно подарить тебе затычки для ушей.

— Смотри, как бы я тебе кляп не подарил.

— Какая угроза.

Она перегнулась через бортик, протирая очки рукавом своей рубашки, все еще валяющейся на полу, и поудобнее закрепила ремни на затылке. Оглянулась на Ривая, не сводящего с нее взгляда, коротко поцеловала в тонкие губы. А в его глазах плавали тающие льдинки.

850 год. Ноябрь.

Здесь было тихо. Танцующий в камине огонь слабо потрескивал, разбрасывая редкие звездочки-искры, за закрытыми ставнями не шумел ветер, а звуки тонули в уютном вязком молчании, которое нарушал лишь шелест тонких бумажных страниц.

— Хромая курица и то лучше тебя пишет, — пробурчал Ривай, пытаясь разобрать кривые скачущие строчки. — Что это за слово вообще?

Ханджи, примостившаяся на подлокотнике кресла, пододвинулась поближе:

— Формальдегид.

— По мне похоже, что я знаю, что это такое?

— Химическое соединение, — она поправила очки, украдкой потерев переносицу. — Его водный раствор, формалин, используют, чтобы сохранить трупы от разложения.

— Гадость какая.

Ворчит. Но ведь читает. Спрашивает. Значит, и правда интересно — кто бы мог подумать? Ханджи не удержалась: наклонилась, с улыбкой взлохматила ему волосы… и ойкнула, вдруг потеряв равновесие и съехав с подлокотника прямо на Ривая. Тот издал нечто среднее между сердитым фырком и цыканьем, на автомате обхватив ее за пояс. Бросил сердито:

— Либо вали отсюда, либо сядь нормально наконец. Срань господня.

Но руку с ее талии не убрал; наоборот, скользнул прохладными пальцами под слегка задравшуюся кофту — кстати говоря, его собственную, которую она без зазрения совести вытащила из его шкафа утром, не найдя привычной рубашки. Та, впрочем, несколько позже закономерно обнаружилась сохнущей на веревке после очередной стирки. Ривай, дочитав до конца, в попытке перевернуть страницу свободной левой рукой чуть не выронил блокнот на пол; вздохнув, Ханджи перелистнула ее сама и устроилась поудобнее, прижавшись щекой к его тонкому свитеру и думая, что, пожалуй, даже в детстве ей не было так спокойно.

Дни и ночи слились в один бесконечный поток; впервые в жизни не нужно было торопиться, и привыкшая постоянно лететь вперед Ханджи словно остановилась на широкой пыльной дороге жизни, растерянно оглядываясь по сторонам в попытке понять, куда ее занесло и как она здесь оказалась.

— Сколько времени прошло с моего приезда? — поинтересовалась, поймав себя на мысли, что с трудом может предположить, какое сегодня число.

— Одиннадцать дней, — отозвался Ривай. — Сегодня восьмое ноября.

Одиннадцать… Ханджи промолчала; только нервно оттянула пальцами ворот кофты, вздохнула прерывисто и резко: почему она задумалась обо всем этом лишь сейчас? Одиннадцать дней с человеком, с которым, утверждала когда-то, полчаса наедине не выдержит, приказы командования не в счет. Одиннадцать дней, в которых ничего, абсолютно ничего не хотелось изменить. Одиннадцать дней — а разве хоть раз в жизни оставалась хотя бы до утра?

— Ну и отвратная же рожа.

Ханджи вздрогнула, посмотрела с непониманием; Ривай захлопнул тетрадь и не глядя кинул ее на стол.

— Говорил же, что тебе думать вредно.

И впрямь вредно. Не поспоришь.

— Я же не увижу ничего, — беспомощно сощурилась, когда мир расплылся перед не защищенными стеклами глазами.

Губы обожгло поцелуем, глубоким, нетерпеливым, кожу — прикосновением холодных рук; волосы, больше не стянутые в хвост, рассыпались по плечам. Ногти процарапали обивку — пускай наорет на нее позже, все это не имеет значения, никакого, ни малейшего. Одиннадцать дней, одиннадцать осколков вечности. «Можно… я не буду считать?»

Ветреница мягко ткнулась в ладонь бархатистыми губами, ловко утянув последний кусок, и Ханджи, расплывшись в улыбке, погладила ее по любопытной морде: пришлось скормить половину купленных яблок, чтобы эта вредина перестала дуться — виданое ли дело, хозяйка за столько времени ни разу не явилась! Ривай в другом конце конюшни расчесывал гриву своего жеребца, изредка поглядывая на нее. Весьма, надо сказать, недовольно. Но какого черта он вечно с утра пораньше затевает глобальную стирку, после которой ей остается только надевать его вещи, ибо собственные полощутся в тазу или болтаются на прищепках? Она вздохнула и прижалась лбом к теплой лошадиной шее. Что-то неуловимо менялось. Уже изменилось.

Из закусочной неподалеку тянуло жареным мясом и дымом, и Ханджи повела носом, жадно принюхиваясь; желудок согласно отозвался голодным бурчанием. Ривай, поймав ее взгляд, только молча закатил глаза, но уж кто-кто, а она прекрасно знала, сколько он способен сожрать в один присест — хоть мяса, хоть чего угодно еще: столько даже Мике не ел, разве что Саша конкуренцию составит…

— Мне пофиг, где ужинать, хочешь, так пошли, — он указал на распахнутую дверь закусочной, откуда наряду с голосами посетителей доносилась музыка.

Подобные места всегда ей нравились: шумные, многолюдные, уютные…

— Хочу.

В углу удачно пустовал столик.

Мясо оказалось выше всяких похвал. Ривай, в десятый раз протерев платком столовые приборы, наворачивал уже вторую порцию, пока Ханджи, откинувшись на спинку стула, смотрела в покрытый серо-бурыми разводами потолок. «Когда мы вернемся?» — не хочется спрашивать. Привыкла. К странному временному настоящему, которое толком не вяжется ни с будущим, ни с прошлым. «Ты вернешься со мной?»

Заигравшая внезапно мелодия заставила ее вздрогнуть. Откуда… Ханджи встала на ноги, ухватившись за столешницу.

— Ханджи?

Игнорируя непонимающий взгляд Ривая, она направилась к музыкантам. Откуда, титаны их раздери, они знают эту песню?

— Не играйте это просто так, — выпалила как на духу, почувствовав, как моментально сбилось дыхание. — И не пойте. Нельзя.

Скрипка всхлипнула, когда смычок соскользнул со струн.

— Почему?

Как объяснить, что эта музыка лишь для тех, кто уходит? Ханджи закусила губу, мучительно подбирая слова, когда вдруг старик с гитарой покровительственно похлопал по плечу молодого скрипача и сказал:

— Песня не для тех, кто вернуться может. Прощальная она. Споешь, девочка?

В воспоминаниях едкий дым от горящих трав да хриплый от выпитого алкоголя голос, бьющиеся крылья в далеких облаках, на губах горький привкус запоздалого «прощай». Ханджи пела: для уже ушедших, убежавших, улетевших вперед и ввысь.

— Спою.

Хорошо бы костер — смотреть, как в танцах пламени, отражающегося в глазах причудливыми огненными бликами, сгорают слетевшие с губ звуки. Запела глубоким, низким голосом, с каждым вдохом все громче и громче: тоскливые строки о сотканных ветром старых дорогах, и не найти к ним путь, не наглотаться пыли из-под скрипучих колес, не переплыть реки, не взлететь следом, роняя перья над замкнувшимся кольцом далеких холмов… проститься тихо, смахнуть украдкой слезы, проводить взглядом спину девушки с лохматым каштановым хвостом на макушке — а та оборачивается, машет в ответ, убегает с улыбкой, озорной, хулиганской, ныряет под весенний лед, рассыпается каплями росы, утренним туманом меж тонких травинок, и ленивое солнце окрашивает его золотой дрожащей паутиной.

Гитара смолкла — дрогнула под пальцами струна. Кто-то из слушателей, кажется, даже хлопал, а Ханджи смотрела на Ривая, и когда он, нервно дернув уголками губ, тоже хлопнул в ладоши, в его взгляде, как под тем тонким льдом, было столько всего — не описать и песней, что старше, чем великие стены.

— Вот оно что, — голос старого музыканта из-за спины. — Аркадия, значит, сразу и не скажешь.

Она застыла на месте, повернувшись вполоборота, пока старик, придерживая гитару, набивал трубку табаком.

— Эти песни, кроме как там, больше нигде так не пели. Бывал я на западе, очень давно, — ответил он на ее невысказанный вопрос, выпустив несколько дымных колечек. — Спасибо тебе. С кем бы ты ни прощалась.

Кивнула; а что еще тут скажешь? Ривай ухватил ее за запястье и потянул к выходу.

— Ну и что это было? — поинтересовался, стоило отойти от площади на достаточное расстояние, чтобы скрыться в ближайшем переулке.

— То есть? — удивленно моргнула пару раз, а потом ее осенило: — А, точно. Ты же никогда с нами не ходил.

— И что?

Ханджи остановилась, одарив его мягкой печальной улыбкой:

— А просто так я не пою.

И, видя его плохо скрываемое замешательство пополам с любопытством, уточнила:

— Только когда с кем-то прощаюсь.

— А… сейчас?

Странный взгляд. Неужели подумал, что с ним?

— С собой. Прежней.

Ривай приподнял бровь — едва заметно, но Ханджи разглядела даже в полумраке.

— Чокнутая ты все-таки, — проворчал сердито, быстро зашагав вперед.

Знал — все равно догонит.

От стоящей перед ней кружки исходил сильный аромат мяты; Ханджи отстраненно подумала, что добавила бы туда смородиновых листьев, и сделала глоток, чувствуя, как чай обжигает горло. Пожалуй, она задолжала Риваю объяснение, а он, как всегда, оставил право выбора за ней: не задал больше ни единого вопроса, хотя по глазам было видно — хотелось. А вновь полоснуть ножом по затянувшимся шрамам ей самой хотелось ли?

— Я там с двенадцати лет не была, — нарушила молчание Ханджи, с ногами забравшись на стул.

— Где?

— В Аркадии.

Ривай уселся в любимое кресло, приготовившись слушать. И она рассказала. О родительском доме за цветущими холмами, потрепанной отцовской форменной куртке на крючке у двери, веснушках на носу Ханса, фотографиях в пыльных рамках, шумных воскресных ярмарках на городской площади, найденных в домашней библиотеке старых книгах, мелкой рыбешке, что водилась в реке, светло-лиловом вереске у потрескавшихся могильных камней, едком дыме от горящих трав; словах, ручьями песен льющихся у подножия стен, уплывающих в закат облаках, бурых пятнах на зеленом плаще, запахе чернил и бумаги и пятнистых перьях, болотных ягодах и плодах бересклета, волчьем вое с западных гор долгими зимними ночами, древесных опилках и пачкающем пальцы мягком воске от прогоревших свечей… о дотлевших кострах и хлопьях пепла, что так легко спутать со снегом. Чай в кружке давно остыл, а Ханджи все говорила и говорила, лихорадочно перескакивая с одной мысли на другую и понимая, как на самом деле сильно это было ей нужно. Нужно. Все эти долгие, но так непозволительно быстро пролетевшие годы.

Когда поток слов, наконец, иссяк, Ривай какое-то время молча смотрел на нее поверх чашки, что держал в руках, а потом, резко встав, в два шага преодолел разделявшее их расстояние и, зарывшись пальцами ей в волосы, притянул ее к себе, и она уткнулась лбом ему в живот, вновь ощущая чувство дежа вю — только теперь они поменялись ролями. И всколыхнувшаяся боль медленно уходила, облетала шелестящими осенними листьями на ноябрьском ветру, будто его прикосновения, все еще непривычно, грубовато-ласковые, вытягивали ее, как яд из раны после змеиного укуса. Ханджи подняла голову, улыбнулась легко и немного растерянно; говорить о чем-то важном Риваю всегда было трудно, но…

— Пойдем со мной, — он протянул ей руку.

Но разве в словах всегда есть такая уж необходимость?

Из-под открытых с поверхности люков еще не спускались солнечные лучи — то ли поздняя ночь, то ли раннее утро; на улицах не было ни души, и Ханджи прибавила шаг, догоняя ушедшего вперед Ривая. Когда он неожиданно остановился, она едва не влетела ему в спину, но вовремя затормозила, вздрогнув, когда его рука чуть сильнее сжала ее ладонь. В здании напротив, несмотря на такой час, горел свет, и, приглядевшись, Ханджи поняла, что это за место. Бордель. Но почему…

— Здесь работала моя мать, — сказал Ривай, уставившись куда-то в пространство.

От тона его голоса у нее появилось желание убежать, как те дилетанты, что попытались грабануть их в подворотне неделю назад: пара десятков секунд, и те уже улепетывали с воплями, а на их одежде виднелись явные отпечатки риваевских сапог — глупое, несвоевременное воспоминание.

— Как ее звали?

— Кушель. А там, — он кивнул в сторону видневшегося между полуразрушенными домами пустыря, — мы жили. Снесли ту гребаную лачугу ко всем чертям. И хрен бы с ним.

«Помойка», — явственно звучало между сказанных строк. «Дом», — мысленно поправила Ханджи, переплетая свои пальцы с его.

В комнате было темно: не зажжены свечи, не открыты окна. Ханджи лежала на боку, подперев голову рукой, и слушала; Ривай говорил медленно, тяжело, будто выдирая из горла застрявшие колючки. Смотрел не на нее — в потолок, и голоса мертвых в его мыслях вновь глушили звуки мира. Говорил — о матери, чье лицо с годами исчезло из памяти, об уроках Кенни, о жизни в трущобах, о встрече с Фарланом и улыбчивой, как солнышко, Изабель — а Ханджи вспоминала, как та звала Ривая братом…

— Не смей никогда рисковать ради меня жизнью, — повернулся к ней лицом. — Никогда, слышишь?

— Ты шутишь?

Он рыкнул сквозь зубы, навис над ней, прижимая ее к дивану своим весом, но вперемешку со злостью от него исходил страх. Так вот почему.

— Так вот почему ты сбежал… — прошептала Ханджи, робко коснувшись ладонью его щеки.

Так просто. Так очевидно. Лишить ее возможности сделать этот выбор снова показалось ему лучшим решением. Логичным. Верным. «Выбери то, о чем будешь меньше всего жалеть». Тогда Ханджи выбрала смерть — мертвым сожалеть не дано. Выбрала, не подумав, что об этом выборе за нее будут сожалеть другие. Другой. И жить ему будет нечеловечески больно…

— Прости меня, — на губах извиняющаяся улыбка.

— Обещай мне, Ханджи.

— Я не могу обещать, что не стану спасать твою жизнь. Ты сам мне такого обещания дать не можешь!

Взгляд тоскливый. Понимающий.

— Не могу.

Дернуть его на себя за кофту, жадно впиться в губы, чтоб перестал нести всякую чушь; целовать друг друга до изнеможения, дышать в унисон и гореть, гореть пылающим факелом, чудом не сгорая дотла…

— Я постараюсь быть осторожнее, — сказала куда-то ему в шею, почти касаясь губами кожи. — Не знаю, как, но я попробую. Если ты поклянешься мне, что никогда, черт бы побрал тебя, Ривай Аккерман, никогда больше не уйдешь, не сказав мне ни слова!

Молчание. Удивленное, затянувшееся.

— Я больше не уйду. Обещаю.

Еще кое-что.

— Ты вернешься со мной?

Один шаг, хрупкий подвесной мостик в завтрашний день.

— Вернусь.

«Вернусь». Ветер треплет лошадиные гривы, сдувая капюшон плаща, а впереди извилистая дорога, ведущая за край небес.

Их отсутствие Эрвин не комментировал: лишь вызвал ненадолго к себе, чтобы обрисовать перспективы дальнейшей работы, и отпустил восвояси — дел накопилось невпроворот, а разгребать завалы больше было некому. Жизнь в штабе развед-отряда бурлила, кипела суетливым круговоротом, и к вечеру первого дня после возвращения даже у Ханджи, всегда славившейся своей неугомонностью, разболелась голова.

За ужином поесть толком не удалось: несказанно обрадовавшиеся ее возвращению Армин и Конни наперебой докладывали о результатах проделанных экспериментов — пусть даже за две с половиной недели ее отлучки они с трудом добрались до второго пункта оставленных инструкций. С расшифровкой дело двигалось медленно, но Армин, будучи в облике титана, смог распознать около десятка простейших слов, что давало надежду на будущий успех дела. Сами же документы было решено временно сохранить в секрете, и с этим решением Эрвина Ханджи не могла не согласиться: нет ничего опаснее информации, поданной неверно и не вовремя.

Пока их с Риваем не было, к разведывательным войскам присоединилось около тридцати добровольцев из гарнизона стен и военной полиции центра — по словам Эрена, королева Хистория произнесла крайне вдохновляющую речь на празднике в честь возвращения стены Марии, и впервые за всю историю разведки к ним потянулись люди, да и многие помогавшие с зачисткой от титанов солдаты гарнизона изъявили желание остаться. Флегель Ривз тоже постарался: придумал сложную систему скидок для военнослужащих на товары своей компании, и покупателей у него стало в разы больше; Ханджи только усмехнулась — вот ведь ушлый торгаш.

С момента, как они вышли из кабинета Эрвина, Ривая она видела лишь мельком: тому поручили провести тренировку для новоприбывших в качестве тестирования, и Ханджи готова была поставить свое месячное жалованье на то, что тест не пройдет никто, зато комплиментов в свой адрес наслушаются все без исключения. Судя по кислым физиономиям вышеупомянутых, зашедших в столовую, едва волоча ноги, предсказание сбылось от и до; Армин, у которого с физической подготовкой тоже поначалу было туго, проводил их сочувственным взглядом.

Ривай появился несколькими минутами позже; на секунду остановился с подносом в руках, но, найдя ее глазами, направился к их столу — Армина и Конни как ветром сдуло.

— Ну что, как прошла тренировка? — поинтересовалась Ханджи, пряча ехидную ухмылку.

— Тц. Руки бы им из жопы повыдергать да в нужное место вставить. Недоумки долбаные.

Она не выдержала и рассмеялась. Все по сценарию.

— Научатся, — откусила кусок хлебной горбушки, кроша в тарелку.

Ривай протер ложку платком и зачерпнул супа.

— Преподаватель из меня как из говна пуля.

— Неправда. Эрена, к примеру, ты учишь очень правильно.

— Хм.

Столовая почти опустела; Ханджи вдруг захотелось к нему прикоснуться, но она поспешно отдернула руку. Подземный город остался под землей. А они?

Ее комната казалась пустой, неуютной: на кровати неразобранная сумка с вещами, на столе оставленная открытой чернильница с высохшими чернилами и разрозненные стопки книг, на стуле ком брошенной одежды, а заедающая створка окна скрипит от сквозняка. Ханджи затолкала висящие на спинке стула штаны и рубашки в шкаф; после недолгих раздумий туда же отправилась и сумка, а она сама, поочередно расстегнув ремни, без сил рухнула поверх покрывала. Но сон не шел. Отвыкла, безнадежно отвыкла спать одна. Отвыкла и не хотела. Проворочавшись с боку на бок еще примерно полчаса, Ханджи соскочила на пол и, схватив подушку, вышла в темный коридор.

Факелы не горели даже около лестницы, и она шла буквально на ощупь, ведя по стене подушечками пальцев. И испуганно вскрикнула, когда, несмотря на медленный шаг, со всего размаху во что-то врезалась на своем пути.

— Едрить твою… — прошипел знакомый голос.

Когда глаза немного привыкли к темноте, Ханджи узрела стоящего напротив Ривая, потирающего лоб и сверлящего ее сердитым недовольным взглядом. Неужели он шел…

— Ты… эм… — она замялась на полуслове.

Он сложил руки на груди, не сводя с нее глаз:

— К тебе или ко мне?

— Э… да без разницы.

— Тогда ко мне. У тебя подушка.

«Железная логика», — подумала Ханджи, ужом скользнув внутрь; губы растянулись в идиотской улыбке. Дверь закрылась за ними с тихим хлопком.

Дни становились все короче, а ночи — длиннее. Днем не было возможности даже присесть: из-за нехватки людей Ханджи пришлось взвалить на себя часть практических занятий, в эти часы скидывая научную работу на Конни и Армина, а после она допоздна засиживалась у себя в лаборатории, стараясь систематизировать всю имеющуюся у них на данный момент информацию. К тому же, она давно обдумывала идею, как модифицировать маневровое устройство, чтобы Эрвин и с одной рукой смог им пользоваться: рано или поздно они все вновь выйдут за стены, и оставить друга и командира за спиной не представлялось возможным. Ривай, матерясь сначала сквозь зубы, а затем в голос, вел тренировки, гоняя всех подряд как сидоровых коз, время от времени помогал с экспериментами, устав от «этих сраных тупиц», и заходил в лабораторию, молча стоя у стены, пока Ханджи возилась с чертежами. Ночами они приходили друг к другу, каждый раз словно играя в игру, кто сломается первым — выходило пятьдесят на пятьдесят, — а по утрам, просыпаясь в одной кровати, расходились, пока никто не заметил. Эрвин знал, наверняка знал или догадывался, временами провожая их красноречивыми взглядами, но в лоб ничего не говорил и не спрашивал. Да и спроси он, что происходит между ними двумя, она не смогла бы ответить. Потому что и сама ответа не знала.

850 год. Декабрь.

Ханджи разбудило солнце; блеклый серый свет проникал сквозь плохо задернутые шторы. Потерев глаза, она провела рукой по одеялу — Ривай уже ушел, что было, в общем, неудивительно: спал он обычно недолго, беспокойно, то и дело ворочаясь с боку на бок и бормоча себе под нос; засыпал с трудом, медленно, будто нехотя проваливаясь в сон, но и там что-то не давало ему отдохнуть, заставляя просыпаться посреди ночи. Ханджи всегда просыпалась следом: шептала всякую ерунду, убирая прилипшие к вспотевшему лбу черные пряди волос, обнимала, чувствуя, как от ее прикосновений постепенно расслабляются напряженные мышцы — и молча ждала, пока вновь выровняется лихорадочное дыхание, и он сможет забыться коротким неглубоким сном. Однажды под утро сама очнулась от кошмара — а точнее, от собственного крика — и Ривай держал ее в объятиях, пока ее не перестало колотить, а после тихо произнес:

— Мне… тоже снятся. Все время.

«Знаю».

Ханджи потрясла головой, отгоняя непрошеное воспоминание, зевнула во весь рот — долгожданный выходной наконец-то наступил, и можно было позволить себе проваляться в кровати допоздна. Завтрак она безнадежно проспала, но в кои-то веки можно было выбраться в город или, наоборот, погонять Ветреницу за пределами Троста — в последнее время она и так скормила лошади слишком много сладкого.

Выбор был сделан в пользу второго варианта; жуя на ходу оставшийся после завтрака хлеб, Ханджи запрыгнула в седло. Запах хвои, земли и талого снега был сырым, свежим, приятно щекотал ноздри, и в штаб она вернулась раскрасневшаяся от быстрой езды по холоду, но крайне довольная долгой прогулкой. Ветреница, стоило расседлать, тут же сунула морду в ведро с подогретой водой, пока Ханджи насухо вытирала ее пучком сена.

В конюшне ее и нашел нагруженный какими-то бумагами Жан; услышав его голос, она выглянула из стойла и замахала рукой, чтобы тот подошел поближе.

— Ханджи-сан, мне сказали передать эти отчеты командиру Риваю, но я не смог его найти. Может, вы знаете, где он?

В ней будто что-то оборвалось и вмиг заледенело, покрывшись колючей мерзлой коркой. Его не было утром. И это была его спальня, не ее…

— Нет, я не видела его со вчерашнего вечера. Вот что, отчеты я заберу и передам ему сама. Вольно, — сказала она, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, когда все внутри переворачивалось от страха.

— Слушаюсь.

К ней в руки перекочевала толстая папка, а Кирштайна и след простыл. Ханджи, прижав ее к груди, бросилась к зданию штаба, силясь унять нарастающую панику — наверняка, поговорив с его отрядом, сможет что-нибудь узнать.

Дежурившая ночью Саша сообщила, что видела, как командир Ривай уехал рано утром; куда, сказать она не могла — начальство перед подчиненными о своих делах не отчитывается. Все остальные, пользуясь редкой возможностью выспаться, еле-еле выползли из казарм к обеду, и даже Эрвин, в кабинет которого Ханджи влетела как пушечное ядро, ее вопросу удивился несказанно — Ривай к нему не приходил ни вчера, ни тем более сегодня, и о своем отъезде не предупреждал.

Лихорадочно перебирая в уме все варианты, куда мог деться Ривай, она, схватив свое маневровое устройство, выбежала во двор штаба. Ветреница, завидев ее в конюшне, всхрапнула ей в лицо и негромко заржала, надеясь выклянчить хотя бы кусок морковки за вторую прогулку за день.

— Прости, у меня для тебя ничего нет, — Ханджи потрепала кобылу по холке, заставляя себя не обращать внимания на то, как дрожат руки.

Он ведь обещал. Она стиснула поводья в кулаках так сильно, что обломанные ногти до боли впились в кожу. Ривай, какой бы скотиной ни был, никогда не бросался словами.

— Ханджи-сан, может, вы все-таки не поедете в одиночку? Да и командир Ривай наверняка скоро вернется.

Эрен. Он всегда был милым. Оглядев разношерстную компанию, она едва удержалась от идиотской шутки, что они выглядят так, будто собрались провожать ее в последний путь — видимо, ее волнение передалось и им, а в прошлый раз она вообще уехала, даже с ними не попрощавшись…

— Одна я справлюсь быстрее, — от фальшивой улыбки свело скулы.

Повисшее неловкое молчание неожиданно прервал приближающийся стук копыт, и Ханджи, приложив руку козырьком ко лбу, вгляделась в силуэт всадника. До боли знакомый силуэт.

Она не помнила, как бросилась вперед, чуть не столкнувшись с чертовой лошадью. Как резко отказали ноги, и она грохнулась на колени в покрывающий каменную мостовую мокрый снег, когда Ривай выпрыгнул из седла. И как его лицо начало медленно расплываться перед глазами.

— Эй, — окликнул он, — что тут происходит?

Ответа Ривай не дождался. А Ханджи плакала, как маленькая девочка, размазывая по лицу слезы. Вернулся.

— Ты чего ревешь, идиотка сумасшедшая?

Противный, как всегда.

— Да не реву… я, — икнула она, безуспешно пытаясь стереть с щек теплые соленые капли.

Прищурился с подозрением. И вдруг наклонился, одним мощным рывком подняв ее на руки. А Ханджи, крепко обхватив его за шею, судорожно всхлипывала, упираясь лбом ему в плечо. Гном вредный. В порядке. Живой.

— Съезди вот так в Митру по делам, — пробормотал Ривай, окинув взглядом группу замерших на месте разведчиков — Эрен даже рот приоткрыл.

Они все поняли. Конечно, поняли — в тот момент, когда Ханджи, все еще захлебываясь слезами, шумно высморкалась в нашейный платок Ривая, а тот лишь процедил: «Новый мне купишь», — и в его голосе не было злости. Поудобнее перехватив ее под колени, Ривай коротко, негромко бросил:

— С дороги.

Ханджи шмыгнула носом, прижимаясь щекой к шершавой коричневой ткани форменной куртки; жесткие нитки, которыми были вышиты крылья, царапали кожу.

— Еще раз бросишь меня — убью, — прошептала еле слышно, убаюканная стуком его сердца, и закрыла глаза.

Тепло. Тепло, несмотря на холодный декабрьский ветер, заползающий под одежду, выстуживающий мокрые дорожки на лице, метущий поземкой по выщербленной мостовой.

Стоило оказаться внутри, как на них дохнуло горячим воздухом от жарко натопленного камина в холле; Ривай замер на долю секунды, будто раздумывая, и понес ее к лестнице. Мысли путались, сплавившись в единый монолит из тонких металлических нитей — не расплести, не вернуть, не понять. Волосы у него на затылке колют подушечки пальцев; отрешенно в голове: опять отросли, подстричь бы…

— Что это был за спектакль во дворе?

Услышав этот голос, Ханджи вздрогнула и, кое-как протерев глаза, вернула на место очки. Эрвин переводил взгляд с нее на Ривая и обратно, и на его лице проступило выражение понимания — словно он видел что-то, чего даже она сама полностью осознать сейчас способна не была.

— Радушный прием, — ответил Ривай, чуть крепче сжав руку на ее плече.

— Я спрашивал не тебя.

Силуэт Эрвина был похож на размытую акварель: как будто на свежий рисунок пролили воду, и краски выцветали, блекли, растекаясь по белому холсту. Ханджи открыла рот, но с губ не сорвалось ни звука; растерянно щурясь, вцепилась пальцами в воротник Ривая, ухватилась, как за спасительную соломинку, мелко дрожа в его неласковых, надежных объятиях.

— Ханджи!

Тон беспокойный, нервный; друг, не командир. Эрвин протянул вперед левую руку, словно желая прикоснуться, потрепать ее по волосам, как он частенько делал, когда они были желторотыми новичками разведывательных войск… но Ривай резко, едва не упав, отшатнулся назад — и пальцы Эрвина схватили пустоту. Что, черт возьми… Взгляд Ривая опасно блеснул холодной сталью.

— О своей женщине я позабочусь сам, — отчеканил он.

Ее будто прикладом ружья ударило по затылку.

— Ч-ч-что т-ты с-с-ска… — начала заикаться Ханджи, но тот оборвал все ее попытки задать вопрос.

— Эрвин, иди проветрись, погода хорошая.

И, не дожидаясь его реакции, пошел по лестнице наверх. Ступеньки исчезали под подошвами разношенных армейских сапог; дверь в спальню открылась с полпинка, а Ханджи, боясь, что скорее поздравит себя с окончательно и с гарантией покинувшей ее собственной крышей, чем поверит в только что услышанное, все равно вдруг почувствовала себя до неприличия, непонятно, бесконечно счастливой.

Ривай молча усадил ее на стул; передернул затекшими плечами, скинул на пол вещи и встал у приоткрытого окна, от которого тянуло прохладой, и тонкие занавески раскачивались и шелестели.

— Я обещал, что больше не уйду.

Она кивнула, невольно сгорбившись; слезы, и без того не желавшие останавливаться, с удвоенной силой заструились по щекам. Каждый раз, когда Ханджи так рыдала — а их можно было пересчитать по пальцам одной руки, — из глаз будто лились ручьи талой воды с мерзким горько-осенним привкусом тоски, которые не получалось остановить. «Я обещал». Она знала, подсознательно — знала, но до этого момента не могла сформулировать, отложить в сознании, озвучить вслух, пока Ривай не сделал это за нее. «Я больше не уйду». Важно не то, почему он решил не уходить, а то, почему решил остаться. Почему — хотела спросить и не спрашивала: слова застревали в горле, не давая вздохнуть.

— Потому что не смогу.

Ответ на невысказанный вопрос повис в воздухе; она сама, кажется, споткнулась о валяющиеся на полу книги, прежде чем с громким всхлипом врезаться Риваю в спину, дождаться, пока тот развернется одним молниеносным движением и вопьется ей в губы требовательным, собственническим поцелуем с привкусом раннего снега, ветра и зимнего дождя, от которого пахнет бездонным небом.

Следующим утром Ханджи с не свойственной ей нерешительностью стояла у кабинета Эрвина, уговаривая себя открыть наконец эту чертову дверь. Давно нужно было поговорить, но с привычкой не загадывать дальше завтрашнего дня этот разговор выглядел бессмысленным. Несерьезным. Глупым. Вздохнув, она подняла руку и постучала; из кабинета донеслось бодрое «войдите».

Эрвин сидел за столом. Трудно было представить его в другом месте; только здесь, в компании книг, многочисленных документов и листов гербовой бумаги с золотым тиснением. Стоило ей раскрыть рот, как он тут же произнес:

— Можешь ничего не объяснять. Я и так все понял.

— Давно? — вырвалось невольно.

— Ханджи, я не слепой. И, смею надеяться, не тупой. В любом случае, — он вытащил из стопки несколько листков, — здесь я не вправе указывать, что делать. Ни Риваю, ни тем более тебе.

— А что ты скажешь как друг, Эрвин?

Он задумчиво барабанил пальцами по столу, а Ханджи вспоминала, с какой трогательной заботой они с Мике, будь здоров гулявшие по молодости, относились к ней, оберегая и защищая от всего, от чего только могли.

— Я рад, — ответил Эрвин. — Но если еще раз он доведет тебя до слез, я…

— Ага. Оторвешь ему яйца, — она неожиданно развеселилась. — Так вот, не надо, во вчерашнем виноват не Ривай. А я.

Подробности о том, что Ривай несколько дней назад говорил ей, что собирается лично отвезти Хистории в Митру один необходимый доклад, а она благополучно пропустила все мимо ушей, Ханджи решила не обсуждать.

— Хорошо. Кстати говоря, можете переехать в свободную комнату в западном крыле третьего этажа. Она по размеру больше, чем обычные. Разрешение я уже подписал.

— Зачем?

— Затем, что вы достали шляться друг к другу по ночам мимо моей спальни, а в попытке решить, кто к кому переселится, вы передеретесь и в процессе разнесете по кирпичикам весь штаб. Меньшее из двух зол, знаешь ли.

При этих словах Ханджи расхохоталась в голос — друг, как и всегда, был прав.

— Еще кое-что. У него день рождения скоро, подумай, что подарить.

— Спасибо, — серьезно кивнула она и направилась к выходу.

Когда Ханджи закрыла за собой, с души словно упал еще один камень.

Ривай пришел к ней в лабораторию вечером: Ханджи, услышав шаги, оторвалась от своих записей и, сняв очки, потерла уставшие глаза.

— Эрвин послал паковать вещи и валить в западное крыло, — он сразу перешел к делу. — Вовремя.

— Ну, так действительно будет удобнее.

— Я не об этом. Тебе-то похер, куда тащить свое барахло, а ты видела, какая там грязища?!

— Какая бы ни была, убираться предстоит тебе. По одной простой причине: даже если я помогу с уборкой, ты все равно придерешься, что стул стоит неровно, на полу под столом микроскопическое пятно от чернил, а в просвете между оконными стеклами доживает свой век уже десятое поколение пауков. И вот только попробуй возразить, я же знаю, что все будет именно так.

— Толку от тебя, блин.

— А еще смею предположить, что ты там уже убрался, раз пришел ко мне с разговором о переезде, — выражение его лица полностью подтверждало ее гипотезу, и она довольно ухмыльнулась.

— Еще не хватало мне твой хлам через весь штаб переть.

Вроде бы высказал все, что хотел, но не ушел — ждал, пока она закончит.

— Кстати, Ривай, когда у тебя день рождения?

— Чего? — в его глазах искреннее недоумение.

— День рождения. Эрвин говорил, что скоро, а когда точно?

— Двадцать пятого декабря.

Ханджи задумалась о том, какое сегодня число — вроде бы двадцать третье?

— Значит, послезавтра? Может, хочешь отметить или…

Ривай смерил ее усталым взглядом:

— Это просто долбаные цифры. И нихрена они не значат.

— Для меня значат, — возразила упрямо.

«Хочешь ли ты чего-то для себя? — рвался вопрос, невысказанный, важный. — Чего-то, что я могу тебе дать?». И Ривай понял, вздохнул обреченно и в то же время с надеждой, чей привкус ощущался в его словах.

— Споешь… еще раз? — отвернулся в сторону и тихо добавил: — Для меня.

Вспомнить бы, вспомнить ту песню из маминых книг, ту, которую только ему одному спеть и хочется… Мозг озарила вспышка, и Ханджи улыбнулась:

— Спою. Обязательно.

Если все получится, может, ей удастся увидеть его улыбку?

Короткий зимний день лениво клонился к вечеру; несмотря на яркое солнце, мягкие сумерки длинными тенями поджидали своего часа, когда мир вновь до утра потеряет краски. Ханджи порылась рукой в сумке, притороченной к седлу, проверяя, все ли на месте. Под ногами хрустел снег. Над ухом нетерпеливое ржание; она поправила теплую попону и похлопала Ветреницу по покатой спине, ожидая, пока Ривай выведет из конюшни своего черного жеребца.

— Женщина, ты скажешь наконец, куда тебя черти несут на ночь глядя? — поинтересовался хмуро, устраиваясь в седле.

— Скоро сам все поймешь, — Ханджи подула на озябшие руки и надела перчатки. — Вперед!

Штаб, а вскоре и Трост остались позади, по ту сторону стука лошадиных копыт, а перед глазами раскинулась снежная равнина, искрящаяся в пронзающих облака солнечных лучах.

Быстрее ехать вдоль стены, но Ханджи уверенно направила Ветреницу на северо-запад; серая громада стены Розы давила вблизи. Округ Крольва находился в паре часов езды, но путь лежал дальше, навстречу закатным холмам, затянутым низкими облаками. Ривай, пришпорив коня, поравнялся с ней, набросив на голову капюшон пальто:

— Запад, ха?

Ханджи задорно подмигнула. Они оба знали, что это значит. Аркадия.

Солдаты гарнизона лишь мельком взглянули на протянутое ею разрешение на выезд — им хватило и эмблемы разведкорпуса на форме. Эрвин едва сдержался, чтобы не наорать на нее: за идиотизм, геройские идеи и дурь в голове. Но бумагу подписал, понимая — не удержит, так лучше уж так, почти добровольно, и им с Риваем теперь ехать в никуда, а дом ее, позабытый, брошенный, среди седых холмов еще стоит ли?

— Открыть ворота!

Колокольный звон, осыпающаяся с каменных зубцов грязь вперемешку со снегом и ветер, зовущий, свободный, отбрасывающий назад и без того взлохмаченные волосы. Впереди — краснеющий шар солнца.

Загонять лошадей не хотелось, но те сами несли их над снежно-зеленой пустыней. Ханджи понимала: вряд ли смогла бы приехать сюда в одиночку. Вряд ли приехала бы только ради себя — иначе вернулась бы давно, но почему-то боялась, не хотела, захлопнула внутри себя дверь, повесив на нее ржавый амбарный замок; тот с грохотом рухнул, прощально звякнув металлом о камень. Ривай сбоку от нее настороженно осматривался по сторонам, держа левую руку на рукояти привода, молчаливо говоря: «Не думай. Вспоминай. Гляди. А обо всем остальном позабочусь я».

Она мягко потянула за поводья, приказывая Ветренице остановиться, провалилась по голень в рыхлый колкий снег. Наклонилась, разворошила белое покрывало — под ним слабо виднелись бледно-розовые цветки. Вереск, колышущийся под ветром осенними вечерами, прорастающий сквозь могильные камни. Дорогу к родным Ханджи нашла бы и вслепую.

Сняла перчатку, стряхнув снежинки с темно-серых плит, прикоснулась к шершавому камню — а от коротких черточек между цифрами с годами трещин все больше; опустилась на колени, без тоски, без горькой грусти — не это ли значит «светлая память»? Ривай стоял за спиной, положив руки ей на плечи, притворяясь, что не слышит шепота, слетающего с ее губ, и мягко потянул ее вверх, когда она накрыла его ладонь своей.

В прогнившей крыше дома зияли дыры, но внутри было странно тепло; Ханджи вынула из сумки светящийся кристалл — все было так же, как и двадцать с лишним лет назад, когда она, собрав нехитрые пожитки, вышла из этих дверей, прижимая к груди фотографии в старой деревянной рамке. Их взяла, а мамину книгу оставила — и к лучшему, все к лучшему: ведь вернулась, когда стало нужно. И та нашлась в тайнике под кроватью, потрепанная, с покрытыми пятнами страницами, вот-вот и рассыплется прахом, пеплом костра, полыхнет зимним огнем в дрожащих руках.

Газ со свистом раскрутил турбины, и Ханджи взмыла вверх, перебирая ногами по поверхности стены. Лошади остались внизу, в полуразрушенной конюшне: все теплее, чем на улице, да и их долго ждать не придется. А та песня, которую искала на пожелтевших страницах — как только могла забыть слова? Или же не знала их раньше, не видела смысла, не чувствовала… и некому было их спеть, сказать, прокричать под солнцем, прошептать в ночи.

Они дошли до западного края, где стена узким мысом выдавалась вперед, проводя границу наружного мира, и ветры танцевали снежными вихрями на ее поверхности. Ханджи глубоко вздохнула и рванула застежку пальто, защищавшего ее от холода — но холода больше не было. Был легкий зеленый плащ и крылья за спиной, не нарисованные — настоящие.

— Окочуришься же, совсем чокнулась?

Рассмеялась счастливо:

— Так надо. Я же тебе обещала.

Она раскинула руки в стороны, будто птица, и запела. Та песня была о прощании и смерти, эта — о встрече и жизни, путешествии без конца и без края, серебряном звоне колоколов, шторме и непогоде, далеких мечтах в раскрытых ладонях и долгих дорогах, в конце каждой из которых ее уже ждали. Ривай смотрел на нее широко распахнутыми глазами, а она отдавалась песней под закатными облаками, целиком, без остатка — «только возьми, только храни, ведь только к тебе ведут все мои дороги, и нет и не может быть им иного конца». И когда звуки смолкли, Ханджи увидела, как дрогнули его губы, изгибаясь в едва заметной улыбке. Улыбнулась в ответ — широко, заразительно, как последний луч солнца, исчезнувшего за линией горизонта. От его волос пахло зимним утром, когда ее заключили в объятия любимые теплые руки.

Так обретают свободу.

Так идут к звездам.