Не меньше, чем барон (гет)

Софика Траммо старается не забивать свою голову лишними мыслями — вроде тех, каким именно образом Тобиасу Сиенару удаётся убедить мачехину кузину в необходимости небольшой конной прогулки для сестёр Траммо. В этом — в объяснении, конечно же, а вовсе не в прогулке, — право слово, нет никакой нужды.

Софика слишком рада Тобиасу и предстоящей прогулке с ним, чтобы задавать ему — или кому-либо ещё — хоть какие-то вопросы. Хотя, конечно, искренне хочется, чтобы он каким-нибудь образом припугнул мачехину кузину. Так, чтобы больше и слова Софике сказать не могла.

Вроде тех слов, какие однажды сказал отцу Гесим, когда очередная нелепейшая и глупейшая шалость Софики могла обойтись ей несколько дороже, чем лишением сладкого, ужина и вечер в своей комнате. Софика, правда, до сих пор не может сообразить, что же именно такого мог сказать Гесим, которому нередко от отца доставалось.

Во всяком случае, верить в доброжелательность мымры мачехиной кузины после едва ли не часовых нотаций — на повышенных тонах, надо заметить — о недопустимости поведения Софики Траммо, Долорес Домирре и Жюли Клермонт в ситуации с пропажей броши Татьяны Мельцаж у Софики совершенно не получается. Софика даже в первый миг пишет мачехе слёзное письмо с просьбой немедленно забрать её обратно в деревню, но рвёт перед самой отправкой, не решившись беспокоить мачеху так скоро после родов.

Да и справляться с подобными бестиями, вероятно, куда правильнее самостоятельно, не прибегая к помощи мачехи или Гесима.

Обойтись совсем без помощи в этой ситуации, правда, не удаётся — должно быть, только вмешательство Амальи, самым ласковым голосом заметившей, что Софике, в отличие от Жюли, и в голову не приходило, должно быть, что поиски могут сопровождаться ночными вылазками из пансиона, и она лишь увлекалась чтением недостойной леди литературы, спасает Софику от той участи, которая настигла несчастную Жюли. Впрочем, о том, чтобы запретить Софике хотя бы часть выходов в свет на всю неделю мачехина кузина всё же обещает подумать.

Так что, тот факт, что уже наутро Тобиас Сиенар стоит на крыльце пансиона и ждёт двоих сестёр Траммо для конной прогулки — уже говорит о том, что этой части наказания, кажется, всё-таки не будет. А вот у Софики в голове уже появляется пара мыслей, каким образом можно как следует напугать мачехину кузину.

Вообще-то, Тобиас — как и в прошлый раз — приглашает всех трёх сестёр Траммо, что живут сейчас в пансионе мачехиной кузины — Виолетта, разумеется, слишком уж мала для подобных предприятий, — но Амалья, как неожиданно оказывается, должна идти на выставку с одним из своих кавалеров. Руфину мачехина кузина решает представить к Софике, которую считает слишком уж взбалмошной. Должно быть, подобное суждение не лишено оснований.

Так что, в холл в платьях для верховой езды — Софика удивлена, что есть и такие, учитывая строение отвратительных дамских сёдел — спускаются только Руфина и Софика — воодушевлённую Амалью и Марту Домирре, вместе с которой она, собственно, и отправляется, старательно одевают и причёсывают для посещения какой-то там художественной выставки, которая кажется Руфине куда более уместной для встреч с барышнями, чем конная прогулка в одном из парков.

Костюм для верховой езды — белая блуза, чёрная шляпка, приталенный жакет и длинная юбка, бордовые для Софики и тускловато-синие для Руфины — кажутся порядком удобнее обычных платьев для светских мероприятий. Пусть Софика и желала бы больше всего на свете выйти к Тобиасу в одном из своих повседневных платьев.

В любом случае стоит заметить, костюмы идут обеим сёстрам Траммо. Что, на взгляд Софики, можно считать некоторым успехом — обыкновенно мачехина кузина достаёт для Руфины такие платья, в которых та смотрится либо не слишком-то уместно, либо чересчур блекло. Софике кажется это весьма странным, учитывая главную цель пребывания девиц в пансионе — удачное замужество, в каковом отчего-то полагают едва ли не единственное женское счастье, — но поднимать эту тему сейчас совершенно не хочется.

Следует заметить, что больше всего на свете в костюме для верховой езды Софике нравятся сапоги — в кои-то веки удобные, в достаточной мере блестящие и, главное, такие длинные, чтобы приподняв немного юбку для возможности взобраться или спуститься по ступенькам Руфина не сокрушалась из-за того, что кто-то из посторонних может увидеть её чулки.

Софика мысленно благодарит Тобиаса за его приглашение ещё раз. И за то, что он оказывается в состоянии придумать нечто более приятное, нежели поездка в театр — Софике иногда кажется, что если она услышит ещё хотя бы один спектакль, она возненавидит любую музыку на всю оставшуюся жизнь.

Что будет весьма некстати — ведь без музыки делаются едва ли возможными танцы, к которым Софика пока что питает самую искреннюю приязнь. И желает, по правде говоря, питать и в дальнейшем.

Софика почти спокойно сидит на стуле, позволяя служанке заниматься её волосами — уложить не слишком длинные локоны Руфины ей удалось гораздо проще, в то время как волосы Софики были слишком длинными, чтобы оставить их распущенными, и вдобавок не терпели никакой завивки. Софика — чем она мысленно весьма и весьма гордится — умудряется даже не ёрзать и не вертеться по сторонам.

Быть может, сказывается отрезвляюще присутствие поблизости ненавистной мачехиной кузины. Ну и Руфины, конечно же — уже причёсанной, одетой в платье для верховой езды и ужасно недовольной. Стоит только гадать, чем именно больше — самим фактом конной прогулки, учитывая её неумение ездить верхом, или же тем, что мужчиной, пригласившим их на это мероприятие, является барон Тобиас Сиенар. Софика с досадой думает, что той, должно быть, куда больше понравился в качестве её кавалера некто вроде глупого мальчишки Чарльза или невыносимо скучного Фредерика.

— Мне он не нравится, — с неодобрением замечает Руфина словно в ответ на мысли сестры, не стесняясь даже присутствия мачехиной кузины. — Барон Сиенар кажется мне дурным человеком. Не стоит тебе с ним видеться. Даже Гесим...

Мачехина кузина, ничего не говорит Руфине, но делает рукой предостерегающий жест. Тобиас, вспоминает Софика, человек необычайно важный и, к тому же, являющийся благодетелем и меценатом для нескольких заведений подобных пансиону мачехиной кузины. Мачехина кузина слишком уж ему благодарна за его помощь, чтобы безропотно терпеть любое недовольство его персоной.

Служанка, наконец, заканчивает возиться с волосами Софики, и той позволяют, наконец, встать со стула.

— Гесим терпеть не может титулованных особ! — фыркает Софика, останавливаясь на секунду перед ближайшим зеркалом, чтобы поглядеть на уже готовую причёску и водрузить на неё головной убор, ту небольшую чёрную шляпку с пером, что кажется просто чудом. — Будь перед ним чистый ангел с каким-нибудь титулом, Гесим непременно отыскал бы в нём пару дюжин недостатков! К тому же, он терпеть не может всех мужчин, что проявляют ко мне хоть чуточку интереса! Что же мне теперь — отказывать в встречах всем моим кавалерам?

Мачехина кузина, кажется, усмехается. Во всяком случае, Софике отчего-то так кажется по её дрогнувшим уголкам губ. Она решает не останавливать на этом факте внимания. Что ей до усмешки — даже одобрительной — этой противной мымры, посадившей Жюли под замок из-за какой-то мелочи?!

— И всё же тебе надлежит быть скромнее! — возражает Руфина несколько неуверенно, тоже надевая шляпку. — Мы должны нравиться, чтобы выйти замуж и родить детей, но что-то есть нехорошее в том, что все смотрят только на тебя, когда ты появляешься в обществе.

Софика не уверена, что стоит к этому прислушиваться. В конце концов, слова Уильяма, кажется, попадают на вполне благодатную почву — Софика вполне уверена, что заслуживает всего того внимания, которое свалилось на неё по приезде в столицу. И уже начинает им наслаждаться.

Мачехина кузина — в который раз — напоминает сёстрам Траммо о безопасности на конной прогулке, о приличиях (это — больше Софике), о необходимости демонстрировать кавалерам хорошее настроение (это — Руфине). Она с неудовольствием отмечает, что предпочла бы конной прогулке нечто более подходящее юным барышням (вроде выставки, театра или на худой конец того же цирка), но не может отвергнуть это предложение, ибо приглашения подобного плана вполне соответствуют всем правилам приличия.

В холле уже стоят и ждут своих кавалеров Амалья и Марта. На Амалье розовое шёлковое платье с так называемым турнюром, на Марте — голубое. Подобные платья кажутся Софике настоящим уродством. Впрочем, Амалья даже в нём выглядит весьма мило.

Амалья торопливо и изящно приседает перед мачехиной кузиной в книксене, и та улыбается ей в ответ. Марта поспешно приседает в книксене, когда до неё, наконец, доходит, что стоит это сделать. Софика про себя отмечает, что доходит до Марты не слишком-то скоро.

Сёстрам Траммо и Марте надлежит ожидать своих кавалеров в холле до тех пор, пока те не появятся на крыльце. Минут за пятнадцать до этого, кажется, отправились на прогулку в лодке Арабелла и Камилла. А до этого поехала вместе со своим женихом на одно из утренних театральных представлений Констанция.

Софика, по правде говоря, предпочла бы ожидать Тобиаса на улице, стоя на крыльце. Но её об этом, конечно же, не спрашивают.

Ждать Тобиаса в холле, к счастью, приходится не слишком долго — Софика не была уверена, что выдержит слишком долгое нахождение вблизи взволнованной и несколько обиженной Мартой, которая полагала, что именно влияние Жюли и Софики привело её сестру Долли к тому, что та оказалась наказанной.

— Вы даже не представляете, насколько кстати пришлось ваше предложение о прогулке! — радостно приветствует Тобиаса Софика, с готовностью опираясь на протянутую руку и запрыгивая в бричку.

Увидев, что Руфина — молча — делает Тобиасу реверанс, прежде чем тоже забраться в бричку, Софика успевает подумать, что мачехина кузина, должно быть, её — Софику, а не Руфину — отчитает за забытый реверанс. Думать об этом прямо сейчас определённо не хочется — нет никакого желания омрачать долгожданную конную прогулку грустными мыслями.

— Ну что вы! — улыбается Тобиас, когда забирается сам и жестом показывает кучеру трогаться. — Прекрасно представляю — для этого мне пришлось объясниться с вашей наставницей.

— И что же?! — Софика никак не может сдержать нетерпение и дождаться хотя бы того момента, когда здание ненавистного пансиона скроется из виду.

На лице Руфины мгновенно появляется то кислое выражение, без которого — Софика в этом убеждена — на неё обращало бы внимание гораздо большее количество молодых людей. В конце концов, пусть Руфина вовсе не хорошенькая куколка вроде Амальи, но она кажется весьма красивой, когда на лице её появляется улыбка или мечтательное выражение.

Руфина не любит Тобиаса, приходится напомнить себе Софике. А ещё она не любит, когда кто-то из её младших сестёр ведёт себя беспечно и недостойно. Только вот в это «недостойно» входит столько всяких мелочей, которые Софике никогда не удастся упомнить!.. Да и Тобиаса Софика склонна считать едва ли не самым порядочным из её кавалеров. Во всяком случае, из той их части, к которым она способна питать хотя бы толику симпатии.

Только вот... Как объяснить это Руфине, которая определённо не готова ничего слышать?

— Я, право слово, рад, что вы девушка, к которой я питаю симпатию и интерес, а не моя дочь! — усмехается Тобиас, глядя на Софику почти что с нежностью. — Мне кажется, будь вы ею, я бы давным-давно сошёл с ума от переживаний за вас и вашу репутацию!

Судя по лицу Руфины, слова Тобиаса ей совсем не нравятся. Понять бы ещё — почему. Кажется, Руфина и сама порой сходит с ума из-за беспокойства о Софике и её репутации.

— Я вполне примерная дочь! — возмущается Софика с гораздо меньшим пылом, чем если бы это действительно её задевало. — Я почти без споров согласилась променять свою свободу в деревне на этот ужасный пансион, никогда ему не грублю и даже ни разу не заснула на мессе!

Это правда. Пусть поведение Софики на мессах не всегда отличалась безупречностью, она ни разу ещё не заснула. Правда, однажды в голос расхохоталась, когда Гесим особенно уморительно корчил рожи, а ещё пару раз вместе с ним кидалась каштанами в прихожан (за эти проступки Гесим взял вину на себя, и Софике до сих пор бывало стыдно из-за этого его самопожертвования), но сна на мессе за ней никогда не наблюдалось (в отличие от Гесима или Амальи, которые не единожды умудрялись из-за этого свалиться со скамьи).

Отец обыкновенно бывал в ярости после чего-то подобного — пусть платил за эти выходки в основном Гесим, не способный даже в такие моменты удержаться от язвительных комментариев в адрес отца. Амалье и Софике обычно удавалось избежать этого гнева — не в последнюю очередь благодаря мачехе, обязательно (но не слишком строго) журившей их.

— Удивительный подвиг с вашей стороны! — мягко улыбается Тобиас. — Даже представить не могу, чтобы вы пошли ради меня на такие жертвы!

Софика решает пропустить эту реплику мимо ушей. Вместо этого она принимается расспрашивать Тобиаса о том, куда именно они едут. Оказывается, что в парк с другой стороны реки по сравнению с тем парком, где Софика с Руфиной, Гесимом и Джеком арендовала лодку для прогулки.

Софика про себя отмечает, что в таком случае — если они действительно будут неподалёку — у неё есть замечательная возможность увидеть дом Тобиаса несколько ближе. Мысль о том, что стоит придумать какой-нибудь способ, чтобы Тобиасу пришлось пригласить их хотя бы на пару мгновений в свой дом, не может отпустить Софику до тех самых пор, пока бричка не останавливается у чугунных ворот в парк.

Тобиас помогает вылезти из брички обеим сёстрам Траммо — Софика, задумавшись о способах проникновения в дом барона даже не спрыгивает с брички самостоятельно, что не слишком-то на неё похоже, а дожидается, когда Тобиас протягивает ей руку. Руфина же смотрит по сторонам почти испуганно и, кажется, едва заставляет себя вести почтительно.

Тобиас, поклонившись обеим сёстрам Траммо и извинившись за необходимость на мгновенье отойти, подходит к какому-то слуге — кажется, он однажды бывал у Тобиаса кучером. Рядом с этим слугой сейчас стоят три красивых лошади, одна вороная и две гнедых.

— Какой же он грубиян! Просто диву даюсь, что мадам Шенно ещё позволяет ему видеться с кем-то из девушек! — шепчет Руфина яростно на ухо Софике, в то мгновенье, когда они оказываются наедине. — Я обязательно пожалуюсь отцу, чтобы он написал мадам Шенно, что не следует отпускать тебя с бароном!

Софика бросает на неё удивлённый, непонимающий взгляд. По правде говоря, он ещё недостаточно отвлеклась от мыслей, как лучше всего пробраться в дом к Тобиасу, чтобы думать о чём-то ином всерьёз. Мысль о том, что Руфина может сделать так, чтобы Тобиас больше не имел возможности приглашать её ни на танцы, ни на подобные маленькие прогулки, отрезвляет Софику и пугает гораздо больше, чем следовало бы.

— Не смей! — говорит Софика так жёстко и холодно, что внезапно напоминает себе Гесима в моменты гнева. — Не смей ничего писать! Я тебе никогда в жизни не прощу, если ты это сделаешь!

Софика даже готова подговорить Амалью написать нечто такое, что выставит Руфину ревнивой и завистливой дурой, прибегнувшей к подлости, лишь бы не позволить сестре видеться с достойным человеком. Софика готова прибегнуть к методу, какой никогда не одобряла, и почти не пугается этого.

— Разве тебя не задели его слова? — в свою очередь удивляется Руфина, испуганно отшатываясь от сестры. — Про то, что твоё поведение далеко от идеала? Разве джентльмен имеет право говорить нечто подобное леди?

«Разве ты не плакала из-за него?» висит в воздухе, и Софика тут же смягчается, вспомнив, из-за чего именно Руфина стала столь негативно относиться к Тобиасу. У Руфины вполне есть причина дурно думать о нём, вдруг осознаёт Софика. И эта причина вовсе не в том, что мог бы сказать о ком-то из её кавалеров отец.

Руфина правда пытается заботиться о её благополучии. Не только о физическом. И не только о семейном, не только о том, как они будут выглядеть в глазах соседей. Софика не уверена, что отец способен на это. Он, конечно же, делает всё, чтобы его дети стали достойными людьми, только вот... Только вот Софика не уверена, что может простить ему излишнюю строгость к Гесиму.

— А разве он сказал хоть что-то, что должно было меня разозлить? — улыбается Софика, стараясь говорить мягче и ласковее. — Леди — быть может, и нет. Но я-то, кажется, далека от этого идеала, не правда ли?

Руфина не выглядит успокоенной. Напротив — она кажется ещё более встревоженной и напуганной. И чуточку осуждающей, если уж на то пошло. Софика боится, что снова вспылит, снова повысит на сестру голос и окончательно расстроит её. Но потерять Тобиаса сейчас... Сейчас — когда всё почти что налаживается после той злосчастной дуэли — Софика никак не может на это пойти, даже если придётся оклеветать для этого Руфину в глазах отца.

— Ты не должна терпеть, если что-то тебе не нравится в его речи или манерах, — замечает Руфина неуверенно, то ли боится, что Софика снова придёт в ярость, то ли опасается, что этот разговор может услышать Тобиас. — Ты всегда можешь рассказать об этом мне, отцу, мадам Шенно или мадам Траммо.

Софика кивает слишком поспешно, чтобы Руфина могла бы посчитать ответ удовлетворительным. Но Тобиас уже возвращается к ним — и Руфина замолкает на полуслове, неосознанно отвернувшись от него.

Сёстрам Траммо предлагается оседлать одну из гнедых лошадей и вороную — другую гнедую, ту что несколько покрупнее, берёт себе Тобиас. Софика тут же выбирает вороную — та смотрит на неё умными-умными тёмными глазами и кажется достаточно доброй, чтобы Софика тут же загорелась желанием забраться ей на спину. Что Софика и делает, не без помощи слуги, правда. По правде говоря, отмечает Софика, взгромоздиться куда-либо в длинном платье гораздо проблематичнее, чем в гесимовых бриджах и рубашке.

Руфина, слишком испуганная, чтобы было возможно заставить её сесть на лошадь, решает остаться в небольшой парковой беседке, где ожидают своих отцов, братьев или мужей другие дамы, не готовые опробовать себя в верховой езде. Дам этих не так уж много — по правде говоря, Софика насчитывает всего лишь десяток. И из них — не меньше половины таких же дебютанток, как и сёстры Траммо.

Платья у большинства из них тёмно-синие или коричневые того же покроя, что и у Софики с Руфиной. У взрослых же дам наряды кажутся более похожими на платья дебютанток для пикника. Взрослые дамы болтают между собой, не обращая никакого внимания на дебютанток, которые, должно быть, кажутся им малыми детьми, а дебютантки, кажется, стрекочут о кавалерах и балах. О чём ещё им думать?

Наряды у дам, всё же решившихся на прогулку, все, как один, похожи на те, в которые облачили сестёр Траммо — даже у тех, кому, на взгляд Софики, можно дать лет столько же, сколько и мачехиной кузине. И даже у тех, кого лошадь, кажется, выдерживает с большим трудом.

Софика про себя отмечает, что Руфина много теряет, отказываясь от верховой езды, но вслух решает не возражать — в конце концов, перспектива достаточно долгого, чтобы была возможность объясниться, отсутствия Руфины рядом кажется ей слишком уж соблазнительной, чтобы можно было от неё отказаться.

Кататься на лошади в дамском седле, впрочем, оказывается не слишком-то приятно — Софике определённо оно не нравится. Это, в конце концов, не слишком-то удобно. Сидя на лошади по-нормальному, так, как когда-то учил Софику Гесим, получить удовольствие от прогулки гораздо проще. Сейчас же Софику не покидает ощущение, что она вот-вот свалится и свернёт себе шею.

Впрочем, присутствие рядом Тобиаса, на скромный взгляд средней из сестёр Траммо, искупает некоторые неудобства, которые причиняет ужасное по своей конструкции дамское седло.

А уж особенно радует то, что он рассказывает ей своим мягким, глубоким голосом — о парке, в котором возможны конные прогулки (в других парках, помимо дворцового подобные прогулки категорически запрещены для большинства людей), о реке, которая когда-то была гораздо больше (и о том, что Тобиас застал эти времена), о приятных мелочах неподалёку (от магазинчика со сладостями до всяких музыкальных концертов, что здесь иногда проводятся).

Как раз незадолго до упоминании концертов они подъезжают к другим воротам, и Софике чудится в этом парке — и особенно воротах — что-то отдалённо знакомое. Словно бы она видит это место не совсем впервые. Впрочем, Софика тут же отвлекается на обогнавшую их с Тобиасом пару, разглядывая павлинье перо на шляпке проехавшей женщины.

Чуть позднее Тобиас показывает на высокий коричневый дом, рассказывая о том, что купил его спустя четыре года после смерти леди Евы, когда решил оставить сына проживать одного в поместье. Сюда, в этот парк, выходят окна кабинета и спальни Тобиаса — они расположены на третьем этаже, он показывает на них рукой, и Софика замечает стопку книг, лежащую прямо на подоконнике.

— Разве окна вашего дома не выходят на реку? — невольно удивляется Софика, не успев вовремя прикусить язычок. — По-моему, гораздо приятнее жить в комнатах, окна которых выходят на реку!

«Из моей комнаты дома был виден ручей» — хочется сказать Софике, но она этого не произносит, спохватившись. Руфине, например, не нравится вид на ручей. Она предпочитает жить прямо над комнатой отца и мачехи. А Амалье нравится жить над холлом — так, чтобы крайне легко было увидеть подходящих к дому гостей. И слава леди Серенне! Иначе Гесиму ни за что на свете не удавалось бы порой пробираться в дом незамеченным через окно в спальню Софики.

— Это так, но там обычно очень шумно по утрам, а я предпочитаю работать ночами и отходить ко сну порой позднее рассвета, — Софика думает, что не отказалась бы от такого режима работы и отдыха. К сожалению, мачехина кузина определённо не из тех людей, кто готов позволить нечто подобное. — К тому же, от них совсем недалеко до чёрного входа.

Софика прекрасно видит двери, на которые Тобиас показывает рукой. Довольно-таки добротные, резные, выкрашенные в тёмно-коричневый цвет. Софике нравятся. Дома, в деревне, всё гораздо более простенькое и бедное. Даже дом, в котором живёт семья Траммо А ведь у пастора Илмари Траммо — самый большой и добротный дом в деревне. Кажется, он строил его самостоятельно первые несколько лет после заключения брака с мамой. Насколько Софика знает, второй этаж был до конца готов в год её, Софики, рождения. А на третьем до сих пор располагается чердак — жить там зимой совсем невозможно.

— Какое досадное упущение, что нельзя заставить всех жить лишь по ночам, оставляя утро для сна! — шутливо сокрушается Софика. — А дом у вас весьма красивый!

И ужасно любопытно, как он выглядит изнутри. Настолько, что хочется прямо сейчас свалиться с лошади и сделать вид, что ей ужасно больно ходить. Останавливает Софику только... Да только то, пожалуй, что в таком случае с мачехиной кузины станется запретить ей с этого момента все встречи с Тобиасом — под непреклонными доводами Руфины, что обязательно всполошится сверх всякой меры.

Софика определённо не хочет создавать для себя эти трудности в этом деле. Не тогда, когда даже Руфина настроена ей мешать. Нет уж! Лучше придумать что-то другое, что-то — умнее, хитрее и безопаснее (способностью придумывать планы, в которые входил бы хоть один из пунктов, Софика обычно не славится). Что-то — что не поставит под угрозу её приятное времяпрепровождение.

— Должно быть, мне как-нибудь следует пригласить в гости вашего батюшку, чтобы он мог привести и вас, — замечает Тобиас задумчиво, и Софика дёргается от неожиданности. — Только скажите, когда он будет в городе — я слышал, у дебютанток дважды за лето назначается родительский день.

Отец, думается Софике, приедет в столицу ещё не скоро — мачехе, должно быть, нужна сейчас вся помощь и поддержка, которую могут ей обеспечить муж, сёстры и слуги. К тому же, не исключено, что отец окажется не в восторге от необходимости куда-нибудь брать с собой среднюю дочь. Мачеха, вероятно, может решиться на столь отчаянный поступок ради самой возможности порадовать одну из своих падчериц, но отец... Да никогда!

— Он ни за что на свете не возьмёт меня с собой! Тем более — к такой важной птице, как вы! — смеётся Софика, слишком обрадованная мыслью, что, возможно, напрашиваться в гости всеми окольными путями, что только могут прийти в её бестолковую головку, не придётся. — В детстве я обычно столь дурно вела себя в гостях, что он стал оставлять меня дома вместе с Гесимом!

Гесима, насколько Софика знает, перестали брать к кому-то в гости ещё до рождения Руфины — после того, как он до крови укусил соседского мальчишку за какие-то не слишком вежливые слова. Гесим лет до десяти предпочитал решать любые проблемы зубами и кулаками, не вслушиваясь ни в какие доводы о пользе мирного урегулирования конфликтов.

Софика обыкновенно в гостях была чуточку более доброжелательна к другим детям, нежели её любимый брат (особенно, если приходилось общаться только с девчонками, которых она чаще всего считала зазорным дёргать за юбки или косички без достаточного на это повода), но зато чересчур любопытна ко всяким безделушкам, которых у брелиакцев обыкновенно было немного. О том, что безделушки в свою очередь имеют обыкновение легко ломаться под проворными детскими пальчиками, Софика поняла достаточно рано.

Обыкновенно послушная и покорная родителям Руфина, следует заметить, в детстве тоже не отличалась безупречным поведением в гостях — слишком уж легко её было обидеть, и, всякий раз, когда это случалось, она разражалась таким громким и пронзительным плачем, что её тоже вскоре перестали брать в гости в семьи, в которых росли особенно шаловливые мальчишки.

Идеал поведения в гостях в их семье, несомненно, в нежном детском возрасте демонстрировала только Амалья, не позволявшая себе не только трогать что-либо без разрешения и перебивать разговаривающих взрослых, но даже реветь в голос, если её кто-то обидел, а только прибегавшая к мачехе за утешением и тихонько-тихонько хныкавшая. Достаточно очевидно, чтобы быть способной вызвать у взрослых жалость, но недостаточно долго и оглушающе, чтобы вызывать раздражение.

Софика почти с удивлением замечает, что сейчас театральность Амальи её почти не раздражает. Хотя после происшествия с Жюли Софике следует злиться на младшую сестру.

Так что, нет ничего удивительного, что отец до сих пор считает лишь младшую — сейчас правильнее сказать «третью» — дочь достойной визитов к сколько-нибудь уважаемым особам. Софику он, должно быть, согласится взять лишь принести визит какой-нибудь старомодной тётушке-соседке, у которой дома едва ли есть что-то, что можно сломать или уронить.

— Признаться, я был бы не прочь, если бы вы дурно вели себя у меня в гостях, — замечает Тобиас, и Софике кажется, что от его мягких интонаций у неё пробегают по спине мурашки, а щёки становятся пунцовыми от смущения.

Тобиас открыто и прямо смотрит на Софику почти тем же взглядом, что смотрит тайком Гесим, что отчего-то не решается глядеть на неё так при всех — осознание этого пронзает какой-то странной, едва уловимой и почти стыдной догадкой, но Софика отмахивается от неё, словно от назойливой мухи.

— Да ну вас! — хихикает Софика, пытаясь сбросить с себя едва ли уместное смущение. — Я не настолько обворожительна, как вы пытаетесь мне показать, чтобы вы действительно желали увидеть моё дурное поведение!

Глупо, чувствовать себя так неловко от вполне безобидного замечания, напоминает себе Софика.

Глупо и дурно. Не стоит смущаться от чьих-то слов, пусть лучше смущается тот, кто эти слова произносит — эту мысль Софике подкидывает вместе с очередным необыкновенным букетом граф Уильям, без которого уже невозможно представить этого лета. Мысль эта прорастает в душе Софики так скоро, будто бы всегда ей принадлежала. По правде говоря, не только она — все замечания Уильяма удивительно точно ложатся в Софикино сознание и определённо не желают его покидать.

Должно быть, пройдёт совсем немного времени, прежде чем Руфина невзлюбит графа Уильяма гораздо больше, чем Тобиаса. Кто вообще, помимо Уильяма, способен лелеять в душе убеждение, что Софике не достаёт наплевательского отношения к общественным нормам?.. Разве что Гесим, которого, несмотря на все его академические успехи, деревенские считают паршивой овцой в стаде пастора Траммо.

Руфина, вероятно, будет в ярости, если увидит хотя бы одно письмецо из тех, что потом приходится греть над свечой, чтобы прочесть то, что Уильям действительно ей пишет. Подобные письма со вчерашнего дня приходится тайком читать в комнате для умывания, где Софика теперь задерживается несколько дольше обычного.

Это вот-вот начнёт Руфину настораживать.

Граф Уильям, вероятно, и должен настораживать более-менее здравомыслящих барышень вроде Руфины, Амальи или Констанции, к которым Софика совсем не склонна себя относить. И всё же она вполне уверена, что и сама ни за что на свете не согласится выйти за него замуж, даже если он ей это предложит, что едва ли может быть близким к жизни.

Уильям, на взгляд Софики, не относится к тем мужчинам, за которых можно выходить замуж. Каковой бы силой не обладало его обаяние. С подобными мужчинами, думает она, вполне можно позволить себе дружеское общение или даже открытый флирт, но едва ли — что-то большее.

От одного присутствия Уильяма порой приятно сжимается сердце, но едва ли это радостное волнение может говорить о чём-то достаточно серьёзном. Оно, думается Софике Траммо, скорее говорит о предвкушении чего-то лёгкого, беспечного и возможно капельку дурного, чем о каких-либо чувствах.

Тобиас же... При мыслях о Тобиаса у Софики в последнее время всё чаще кружится голова, что кажется ей вполне достойной причиной, чтобы задерживать свой взгляд на его букетах и записках чуточку подольше и улыбаться тайком при мысли о предстоящей встрече или обещанном танце. Руфина может думать о бароне Сиенаре всё, что её душеньке угодно, но Софика убеждена, что едва ли можно найти в столице человека более порядочного, чем Тобиас.

— Если ваши слова правда, обещаю обязательно когда-нибудь это сделать! — добавляет чуть позднее Софика сквозь прикрытое смехом смущение и несколько нервно пожимает плечом. — И всё же, не уверена, что вам понравится. Я могу быть весьма капризной и невоспитанной.

— И своевольной, вы забыли упомянуть, — как-то слишком уж тепло улыбается Тобиас, словно это не кажется ему хоть какой-то проблемой. — Отродясь не видал столь своевольной девушки, Софика. И отродясь не чувствовал такой потребности на ком-то жениться.

Софике кажется, что краска снова приливает к её щекам. Она вновь чувствует себя совершенно беспомощной, ошарашенной и ужасно взволнованной. И несколько счастливой. Вполне достаточно счастливой для того, чтобы взглянуть Тобиасу в глаза и попытаться угадать, являются ли правдой его слова.

— Даже на леди Еве? — Софика не вполне уверена, что стоит это спрашивать, но слова сами срываются у неё с губ.

Софика, по правде говоря, уже не может представить, каким бы было лето её дебюта, если бы между ней и Тобиасом не стоял извечный призрак идеальной жены и матери леди Евы, которую, кажется, боготворил любой, кто хотя бы раз с ней встречался — даже Уильям, которого Софика не может заподозрить в излишней любви к идеальным, благовоспитанным леди.

И Софике едва ли хочется пытаться выдержать в глазах Тобиаса конкуренцию с безупречным, идеальным призраком женщины, которой даже не встречала. Софике вполне довольно того, что Гесим иногда, будучи сильно пьяным, замечает, что она улыбается почти так же, как улыбалась когда-то их покойница-мать.

Быть может, от этого Софика Траммо терпеть не может идеалы?.. Оттого, что они появляются в сознании других людей, вероятно, обличённые в гораздо более идеальные формы, нежели при жизни, и мешают жить тем, кто едва ли сумеет приблизиться за всю свою жизнь к чему-то подобному.

— Тем более — на леди Еве, — уверенно произносит Тобиас, и призрак леди Евы разбивается в голове Софики на мелкие осколки от его тона. — Брак... не был счастливым для нас обоих. Быть может, по моей вине.

Слышать эти слова Софике Траммо приятно настолько, что она готова счастливо улыбаться весь оставшийся день, даже если мачехина кузина заставит её вышить ещё пару платков, которые непременно придётся отправить в печку.

Софика чуть смущённо думает, что это, должно быть, нехорошо — радоваться чьему-то несчастливому браку. Особенно — если этот человек ей не совсем безразличен. А ещё — что Руфина непременно отчитает её, если Софика будет прыгать от счастья по возращении в пансион и позабудет обо всём как минимум до следующего приглашения.

Но призрак леди Евы исчезает из её головы, и, кажется, ничто больше не способно отягощать беспечную жизнь Софики Траммо. Во всяком случае — сейчас, пока они неторопливо едут по этому парку, вдали от Руфины, отца, мачехиной кузины и любого, кто способен им помешать.

— Вы её не любили? — спрашивает Софика почти испуганно, и тут же ругает себя за этот испуг.

Софика до дрожи в сердце надеется, что — нет. Не любил. Что леди Ева была лишь ошибкой, страницей в жизни Тобиаса, которую он и рад скорее перелистнуть. Что в леди Еве было что-то, за что можно было не питать к ней пылких чувств, быть несчастливым в браке с нею.

Ей безумно хочется, чтобы Тобиас не любил покойную леди Еву. Чтобы при упоминании о ней не вспоминал ни её улыбки, ни тёмных волос, ни голоса — должно быть, непременно нежного и ласкового, как и подобает истинной леди, — ни непременно нежных рук...

Хочется знать, что Тобиас относился к леди Еве иначе, чем пастор Илмари Траммо относился к своей первой жене Матильде. Софика никак не может понять, отчего это вдруг так важно для неё.

— Я едва ли любил кого-либо, помимо сестры и сына, Софика, — говорит Тобиас так серьёзно, что Софика не знает, стоит ли ей испугаться или смутиться его тону. — Должно быть, это дурно с моей стороны и звучит не слишком красиво, учитывая то, что я делал вам предложение.

И этих слов ей вполне достаточно, чтобы вновь ощущать себя иррационально, неправильно счастливой. Настолько — что, кажется, сейчас её вот-вот покинут все мысли вообще. Не только здравые, но и те глупости, которые то и дело теплятся в её не слишком-то умной голове.

— Мне было бы тяжело думать, что вы её любили, — почти шепчет доверительно своё признание Софика, заметив, что они, сделав круг по парку, уже подъезжают к беседке, в которой оставлена Руфина.

Руфина с готовностью подскакивает со своего места и почти бежит к ним. Выражение на её побледневшем, почти посеревшем лице весьма взволнованное и словно бы виноватое — должно быть, решает Софика, злится на себя за то, что не решилась сопровождать сестру в прогулке с мужчиной, которого считает не вполне достойным права ухаживать за добропорядочной брелиакенкой.

Тобиас, разумеется, помогает Софике спешиться, когда они подъезжают достаточно близко. Довольно легко помогает, надо заметить. Словно всё, чему он посвящает жизнь, это помощь дамам в схождении на землю.

Софике же доставляет большое неудобство необходимость сдерживать себя от слишком глупых и счастливых улыбок, что могут заставить Руфину забеспокоиться ещё больше.

— Выяснилось, что я терпеть не могу дамские сёдла! — довольно-таки бодро смеётся Софика, стараясь выдать своё, возможно, чрезмерное возбуждение за смех от очередной неловкости.

Руфина от этого не становится менее взволнованной или настороженной, а вот на лице у Тобиаса словно появляется смущение, которого Софике трудно было от него ожидать.

— Мы могли бы выбраться на прогулку, подобную этой, дня через три, — мягко предлагает Тобиас. — Необязательно на конную — можно покататься на лодке, сходить на выставку или в один из музеев. Я буду рад провести с вами время в любом месте, в котором вы того захотите.

Возможность ещё разок не просто выбраться из-под опеки мачехиной кузины вместе с приятным ей кавалером, но и, возможно, увидеть дом Тобиаса ещё чуточку ближе, представляется Софике настолько удачной и замечательной, что она — в очередной раз за сегодняшнее утро — просто теряет голову от восторга.

Софика уже поворачивается к Тобиасу и раскрывает рот, чтобы сказать, что она с радостью будет ждать его через три дня на, например, прогулку в лодке по реке или пикник с сэндвичами и пирожками под каким-нибудь раскидистым деревом, или чаепитие в каком-нибудь пристойном, добропорядочном заведении, против которого не будет возражать даже мымра вроде мачехиной кузины, когда Руфина хватает её за руку.

— Через три дня не получится! — то, каким сильным является Руфинино волнение, выдаёт не только тот факт, что голос у неё дрожит от возмущения, но и то, что она позволяет себе повысить голос на сестру в чьём-то присутствии. — Через три дня — родительский день! Отец приедет! Софика! Только не говори, что ты об этом забыла!

Софика в первый миг не может понять, о чём именно речь. Когда до неё, наконец, доходит (и всё-таки Софика не уверена, что слышит об этом мероприятии не впервые), разочарованию её нет предела. Не из-за Тобиаса, разумеется, с которым она ещё успеет сходить куда угодно до конца лета. Да и дом Тобиаса, должно быть, ещё удастся увидеть, особенно учитывая его искреннее желание её пригласить.

Из-за Гесима, который, должно быть, снова схватится за бутылку, стоит ему только пересечься с отцом. Из-за Гесима, который опять будет чересчур задумчив и вместе с тем яростно красноречив. Из-за Гесима, взгляд которого снова станет больным и колким, злым, словно у смертельно раненого зверя.

Софикино сердце почти пронзает болью при мысли о том, как будет себя чувствовать её любимый брат. Снова. Будто бы недостаточно того, что он совершенно исхудал, того, что он несёт какую-то совершенную чушь о готовности сделать нечто, за что его не простят, того, что он прикладывается к горячительным напиткам всякий раз, когда разговор с отцом перерастает в яростную, подобную даже не драке — войне, ссору. Софика почти готова желать, чтобы отец не приезжал никогда-никогда — только бы не видеть в глазах брата этой больной ярости.

Разочарование, должно быть, весьма полно отражается на её лице, чтобы Руфина, кажется, действительно ждавшая встречи с отцом, возмущённо всплеснула руками, а Тобиас, вероятно, принявший эту эмоцию на свой счёт и то, что их очередная прогулка может не состояться, улыбнулся ещё теплее и мягче прежнего.

— Лучше пригласите меня, скажем, на вальс или на ещё один котильон на ближайший бал! — заставляет себя улыбнуться как можно бодрее Софика, снова выпрямившая спину почти до хруста и боли. — У меня остались нерасписанными два танца — я хотела оставить один из них для вас!

Руфина бросает на Софику укоризненный взгляд, но всё же молчит, вероятно, решив не портить и без того хрупкого спокойствия сестры. Софика с каким-то злорадством думает, что правильно — если хоть кто-то из сестёр упомянет о её недостойном поведение в ближайшую неделю, она определённо не станет это терпеть с благодушием, в котором пребывала в последнее время.

— Могу я рассчитывать сразу на оба? — интересуется Тобиас, должно быть, окончательно разбивая в дребезги свою репутацию в глазах Руфины.

Софика отвечает ему кивком и вполне благосклонной улыбкой.