Tied for Last / Нити привязанностей (гет)

Когда Гермиона вошла в оживленную гриффиндорскую гостиную, комната на несколько мгновений погрузилась в зловещую тишину. Затем в атмосфере всеобщей неловкости разговоры возобновились, однако заговаривать с ней никто из гриффиндорцев явно не спешил. К слову, никто ее даже не поприветствовал. Направившись к Миранде, которая, в одиночестве сидя в своем красном кресле, производила немного грустное впечатление, Гермиона обратила внимание, что при ее приближении подруга нахмурилась и тоже ничего не сказала.

— Миранда? — осторожно обратилась к ней Гермиона, присаживаясь рядом, и была неприятно удивлена тем, с каким сердитым, почти несвойственным ей выражением, та на нее посмотрела. — Да что случилось-то? Почему все так странно на меня смотрят?

Со вздохом Миранда закатила глаза:

— Вообще-то, то, что ты делаешь, — это откровенное оскорбление памяти Мины.

— И что же я такого делаю? — поинтересовалась Гермиона. — Имею наглость испытывать чувства к другому человеку?

— Ну, если этот другой человек применял к Мине Непростительное, то — да, — отрезала Миранда. — Знаешь, при обычных обстоятельствах я бы извинилась перед тобой за то, что проговорилась Годрику и Альбусу о том, что ты лечишь Риддла, но в нынешней ситуации, честно, я никак не могу себя заставить это сделать. Права была Мина насчет того, что ты порой творишь какую-то дичь.

Гневные слова уже были готовы сорваться с языка Гермионы — в конце концов, она же не знала, что Том проклял Мину — но она сдержалась. Стоп… Миранда рассказала о Риддле Годрику и Альбусу?

— Но зачем ты им об этом рассказала?

— Я забыла принять свою Укрепляющую настойку, и у меня немного помутилось в голове. Но сейчас это уже не имеет значения. Я рада, что они обо всем узнали. У меня больше нет желания быть причастной к тайной жизни Гермионы Грейнджер. Не теперь, когда это включает в себя заигрывания с темной магией и проявление неуважения по отношению к девушке, которой лично мне ужасно не хватает.

С этими словами Миранда откинулась на спинку кресла и демонстративно отгородилась от Гермионы книгой. Все дальнейшие попытки завязать с ней беседу ни к чему не привели.

Вот и настал тот момент, когда всё тайное стало явным.

Отныне всем гриффиндорцам было известно о том, что Риддл напал на Мину. При этом, о том, что сама Гермиона узнала о случившемся лишь в числе последних, никто, видимо, даже не догадывался. Вдобавок теперь весь факультет был в курсе того, что она и Риддл встречались. И, очевидно, с точки зрения всех гриффиндорцев, это являлось преступлением, караемым смертной казнью.

Но ведь это был полный бред! Интересно, сколько времени им всем понадобится, чтобы угомониться?

Она отправилась наверх. В холодной спальне — кто-то оставил окно открытым — не оказалось ни души, и у Гермионы вдруг возникло стойкое ощущение, будто из всех возможных мест на свете это было последнее, где ей стоило сейчас находиться. Комната, где она и Мина частенько болтали допоздна. Комната, где она в одиночестве собиралась на Рождественский бал. Комната, отличавшаяся от той, к которой Гермиона привыкла на Земле, и не вызывающая у нее тех же ассоциаций с уютом и спокойствием, как бы сильно она ни пыталась себя убедить в обратном.

Гермиона выглянула в окно. На берегу озера кто-то сидел. Один в снегу. Маленькая фигурка, чернеющая среди белоснежного моря снега. Это зрелище очень напомнило Гермионе ее саму: такую же одинокую и словно запятнавшую себя фигурку, которую со всех сторон захлестнули волны общественного праведного возмущения.

Ощутив острое желание выйти проветриться, она достала волшебную палочку.

Акцио Нимбус!

Гермиона была сейчас не в том настроении, чтобы снова спускаться по лестнице и проходить через общую гостиную. Ее приводили в бешенство как люди, бросавшие на нее полные осуждения взгляды, так и вся эта ситуация. Ее личная жизнь совершенно не должна их касаться. Это исключительно ее дело и ничье больше. Тем более, что в представлении Гермионы, расценивать ее чувства к Тому Риддлу как проявление неуважения к памяти Мины было просто нелепо. Ну случилась у него вспышка неконтролируемой ярости. Для Темного Лорда подобное было абсолютно естественным. На самом деле, зная его, можно считать, что Мина еще легко отделалась, получив всего один единственный Круциатус. Затем приступ злости у него сменился приступом самобичевания, а Мина и Годрик спокойно жили себе дальше, оставив воспоминания о случившемся в прошлом… Так почему же сейчас это вдруг приобрело такое огромное значение?

Посетовав на то, что, по-видимому, окончательно утратила способность трезво мыслить, Гермиона вытянула вперед руку, видя приближающийся к окну Нимбус-2001. Круциатус ни при каких условиях не мог считаться чем-то нормальным. Его применение было недопустимо, и Гермиона это понимала, но… в данный момент она просто не могла заставить себя сердиться на единственного человека, который не был к ней настроен враждебно. Медленно оседлав метлу, она взглянула вниз, и руки ее слегка задрожали. До земли было примерно метров шестьдесят. Тем не менее Нимбус держался в воздухе устойчиво, и, приникнув к держаку, Гермиона выскользнула из окна гриффиндорской спальни.

После дуэли с Годриком Гермионе было все еще плохо. Столь неожиданная ожесточенность со стороны обычно непосредственного и дружелюбного парня в лучшем случае внушала некоторую тревогу, а в худшем — пугала. Гермиона даже толком не знала, что собой представляло его последнее заклятие. Что-то вроде призыва временного боггарта? Она о таком никогда не слышала, но, вне всякого сомнения, это было худшее заклинание из всех, что он мог применить против нее. Не справившись с эмоциями, она поставила себя в унизительное положение перед всей школой, однако, видит Бог, явление перед ней во плоти самого Волдеморта оказалось для Гермионы слишком тяжелым потрясением.

Ледяной встречный ветер с остервенением трепал ее волосы. Вновь отыскав глазами у озера черную фигурку, она начала плавно снижаться и вскоре мягко приземлилась на берегу в паре метров позади сидящего человека.

— Что, никак не мог заснуть? — тихо спросила она. — Я уж точно не смогла бы.

Том обернулся. В мерцающем свете луны его лицо было невыразимо прекрасным.

— Просто задумался, — тихо ответил он. — Не хочешь присесть?

Гермиона опустилась рядом с ним на снег.

— Задумался о чем?

Риддл прикрыл глаза.

— Я испытываю сложность с восприятием концепции смерти. Как ни неприятно мне это признавать, но я… — он оборвал фразу, словно был не в состоянии заставить себя договорить.

— Напуган, — закончила за него Гермиона. Риддл не шелохнулся, никак не подтверждая, но и не опровергая ее догадку.

— Это кажется несправедливым, — тихо сказал он. — До недавнего времени единственное, что меня обнадеживало, — это упование на то, что, вероятно, в этот самый момент там, на Земле, я безмятежно наслаждаюсь бессмертным существованием. Однако меня совершенно не радует то, что я разрушил и отнял столько жизней. Собственно, меня не радует даже осознание той выгоды, которую я из всего этого извлек, что тоже уже само по себе странно, — он замолчал и, глядя на снег, задумчиво почесал подбородок. — В Хогвартсе я с самого первого дня был в центре внимания. Сосредоточением всего. Всё вращалось вокруг меня, и все были с этим согласны. У меня не было возможности узнать, каково это, когда люди общаются с тобой на равных, потому что я всегда и во всем был лучше других, — он вздохнул. — В глазах людей я никогда не был кем-то, у кого, как и у всех, имелись бы свои недостатки, потому что никто никогда не знал об их существовании вплоть до того времени, пока уже не становилось слишком поздно. Я же в свою очередь никогда не сожалел о том, что окружающие не обращались со мной как с обычным человеком. Но сейчас… сейчас я… сижу здесь и пытаюсь понять, в какой конкретно момент что-то пошло не так… и самое обычное тщеславие переросло в полный идиотизм. В абсолютно бессмысленную жестокость, без малейшего намека на хоть какую-то видимую причину! Я хочу сказать… Гермиона, — он обернул к ней лицо, на котором была написана растерянность, — я известен всему миру как самый злой человек из когда-либо живших. Меня ненавидят. Меня порицают. И хотя я, конечно, ничего не могу с этим поделать, это меня удручает. Куда девались все мои умственные способности? Когда я начал бездумно притеснять и запугивать, нисколько не гнушаясь насилия? Даже когда я еще учился в Хогвартсе, уже тогда я был мастером манипуляций. Знаешь, это ведь целое искусство, навык, однозначно стоящий того, чтобы им овладеть и довести до совершенства… Я просто пытаюсь понять, на каком этапе своей жизни я почему-то решил полностью отказаться от этого ненасильственного метода и начал убивать людей направо и налево.

Между ними повисло долгое молчание. Риддл снова вздохнул и закрыл глаза.

— Но сделанного не воротишь. Люди, которых я убил, мертвы. Навсегда. И учитывая, что из всех моих крестражей уцелел лишь один, скоро я и сам буду… мертв.

Последнее слово он произнес безжизненным, но одновременно звенящим голосом. Гермиона сглотнула. Она и подумать не могла, что у него внутри таилось столько переживаний.

— Ты не сделал ничего из того, о чем говоришь, — тихо сказала она.

— Что?

— Том Риддл, — обратилась к нему Гермиона, — ты убивал Лили и Джеймса Поттеров?

Его темные глаза распахнулись шире и словно остекленели от отразившихся в них лунных бликов.

— Да, — прошептал он.

— Нет, не убивал, — возразила она. — Когда ты оказался здесь, то еще не сделал ничего из того, за что сейчас коришь себя. Ты не приказывал убить Альбуса Дамблдора. Ты не убивал… — здесь Гермиона резко умолкла, внезапно вспомнив, что ему до сих пор не известно, что это он убил ее, и вместе с тем отчетливо осознавая, что только что сказанные ею слова были правдой. Конкретно этот юноша, Том Риддл, ей ничего не сделал. Большинство своих преступлений он пока еще не совершил. В сущности, его прегрешения на данном этапе были столь малочисленны, что о многих из них он узнал лишь из воспоминаний Гермионы о своей будущей ипостаси. Этот Том Риддл и Темный Лорд из будущего не были одним и тем же человеком, точно так же, как между собой отличались здешний Альбус и земной Дамблдор.

— Но я делал вещи, — сказал он, — на которые нельзя просто так закрыть глаза.

— Я знаю, но ты не совершал все те ужасные вещи, за которые теперь начинаешь себя казнить. Ты, конкретно ты, ни в чем передо мной не виноват. Ты не виноват перед Лили и Джеймсом Поттерами. Не виноват перед Сириусом Блэком. Не виноват перед Альбусом Дамблдором.

Гермиона говорила с трудом. Слова застревали у нее в горле, причиняя почти физическую боль, поскольку противоречили всему, во что она столь упорно верила. Какая-то ее часть кричала, что она лжет, что она не должна была говорить ему этих слов, но… заставлять его терзаться угрызениями совести за грехи, которые он никогда не совершал, было просто-напросто неправильно. Последнее, что требовалась кому-то, кто только начал постигать азы человечности — это тяжкое бремя чувства вины. Хотя, возможно, он и сам себе отказывался признаться в том, что испытывает вину, предпочитая думать, что не способен на это. Ведь жить на свете без нее было гораздо легче.

Стоило Гермионе об этом подумать, как ее саму накрыла корёжащая все на своем пути волна вины. Сжав зубы, она усилием воли заставила эту волну схлынуть. Вина была всего лишь эвфемизмом для несказанных слов прощения, просить которое ей было уже слишком поздно.

Ее доводы, казалось, не вполне убедили Риддла. Нерешительно протянув руку, Гермиона дотронулась до его плеча, нежным, но настойчивым жестом призывая его развернуться к ней.

— Том, ты сейчас в очень сложной ситуации.

От его вздоха в черном ночном воздухе появилось облачко белого пара.

— Я это знаю.

— Ты не должен обвинять себя в том, чего не делал, — тихо продолжила она, — но излечить свою душу ты можешь только одним единственным способом: испытав раскаяние. Искренне раскаяться в своих действиях. Почувствовать угрызения совести за всю ту боль, что ты причинил другим людям.

Несмотря на то, что взгляд Тома оставался нечитаемым, Гермиона видела, что он сейчас думал о том, что никогда не сможет раскаяться в убийстве своего отца, бабки и деда.

— Я не сожалею, — прошептал он. — И никогда не стану сожалеть о… об этом.

Интересно, знал ли Риддл, что ей было в точности известно, что именно он имел в виду?

— Может, ты еще удивишь себя. Тебе ведь удалось удивить меня.

Черты его лица немного смягчились, а глаза потеплели и как будто даже улыбнулись.

— Тебя вообще нетрудно удивить.

Он наклонился и поцеловал ее, и, точно в подтверждение его слов, все мысли тут же вылетели у нее из головы. Уступая напору его поцелуя, Гермиона начала откидываться назад, пока в конечном итоге не оказалась лежащей на спине с разметавшимися по снегу волосами, а Риддл не навис сверху, опираясь на колени и нежно придерживая ее затылок одной рукой. Ощущая, как холод постепенно начинает сковывать ее тело, она неотрывно смотрела на него снизу вверх. Внимание ее привлекла осевшая и застывшая у него на ресницах снежинка. Едва заметно нахмурившись, Риддл склонился над ней с незнакомым выражением какой-то почти болезненной нежности на лице.

Он снова поцеловал ее; на этот раз властно; терзая ее губы с почти голодной настойчивостью, от которой у Гермионы в груди что-то екнуло, и она почувствовала, как внутри нее постепенно разгорается жгучее желание. Обняв Тома за шею, она притянула его еще ближе к себе и углубила поцелуй, получив наконец возможность в полной мере насладиться его вкусом и запахом, который она втягивала через нос вместе с обжигающе холодным ночным воздухом. Руки Риддла при этом все время целомудренно оставались на ее талии. Несмотря на то, что от лежания на снегу ее одежда промокла, Гермионе больше не было холодно. Ее сердце бешено стучало, и все тело было точно объято пламенем растекавшегося по венам возбуждения.

Он отстранился, и, приняв сидячее положение, Гермиона поднялась с земли. Щеки ее раскраснелись от мороза, а глаза ярко блестели. Ладонями она ощущала, как грудь Риддла, обтянутая мягким черным свитером, чуть вздымается и опадает. Губы его были слегка приоткрыты, между бровями залегла маленькая складка.

— Замерзла? — шепнул он, по-хозяйски приглаживая ее растрепавшиеся волосы.

— Немножко.

Поднявшись на ноги, Риддл любезно протянул ей руку. Приняв ее, Гермиона взмахнула палочкой, отправляя Нимбус обратно на поле для квиддича. Они не спеша направились в замок, то и дело останавливаясь, чтобы согреться очередным поцелуем. Сердце Гермионы обливалось кровью при мысли о том, что она окончательно потеряла Миранду и Годрика, но одновременно с этим, от объятий Тома, его прикосновений и его невероятной способности заставить ее позабыть обо всем на свете, кроме него, изнутри ее невольно переполняло тайное ликование.

Было уже очень поздно. Тихо беседуя, они неторопливо брели по пустынным коридорам в направлении покоев старост.

В целом, с точки зрения Риддла, сложившаяся ситуация была более чем странная. Когда он целовал Гермиону, его не покидало ощущение абсолютной правильности происходящего. Словно это было именно то, что он как раз и должен был делать. Словно ему ни в коем случае нельзя было останавливаться. Риддл даже не представлял, что толчком к подобному внутреннему самоощущению может послужить простой физический контакт. До этого, если он и обращался к плотским удовольствиям, то исключительно с целью получения временного удовлетворения, однако теперь… теперь всякий раз отрываясь от Гермионы и видя, как она снова зарделась от его поцелуев, как смущенная улыбка озаряет ее лицо, Риддл испытывал удовлетворение, которое даже «временным» можно было назвать лишь с очень большой натяжкой.

Целовать ее было сродни попытке утолить нестерпимую жажду, которая, впрочем, только усиливалась с каждой секундой, что он ее не целовал; с каждой секундой, что он ее не касался; с каждой секундой, что он не был подле нее. Это была самая настоящая зависимость. Он чувствовал нечто, похожее на… силу, на восторг, неизменно охватывающий его, когда ему удавалось какое-то особенно сложное заклинание и он с упоением созерцал высвобождаемую им необузданную силу… нечто, похожее на ощущение собственного всемогущества. И ключом к этому всему был один человек — Гермиона Грейнджер, чьи доверие и симпатию ему пришлось так долго и упорно завоевывать. Это было как покорить сильнейшую в мире империю, как взобраться на высочайшую в мире вершину, как обратить сильнейший шторм в полный штиль.

Отчасти он был даже рад тому, что все гриффиндорцы в данной ситуации повели себя как полные идиоты, поскольку теперь, кроме как с ним, дружить ей было особенно не с кем. Нет, конечно, он не сомневался в том, что Гермиона и при наличии альтернатив все равно проводила бы с ним много времени. Для него было оскорбительным даже допускать мысль об обратном. В конце концов, разве ее с самого начала к нему не тянуло? Разве она всегда не возвращалась к нему, пожалуй, даже вопреки доводам собственного разума? Нет, ему, определенно, не стоило волноваться о том, что ее интерес к нему угаснет.

Но несмотря на это, какая-то его ревнивая, начисто лишенная здравого смысла часть упорно продолжала считать, что любую прожитую вдали от него минуту Гермиона провела совсем не там, где ей было место. Риддл старался подавить это в себе, понимая, что, если она об этом узнает, то, скорее всего, только понапрасну обидится, заявив, что вполне способна сама решать, как ей жить… Однако он, правда, никак не мог примириться с мыслью, что у Гермионы могут быть друзья, из-за которых ему, возможно, придется видеться с ней реже, чем сейчас. Особенно, если друзья эти будут мужского пола.

— Почему ты ушла из гостиной? — спросил он.

— Подумала, что, наверное, это ты сидишь там у озера, — ответила она. — Эрнест Хемингуэй.

Раздался щелчок замка, и Риддл толкнул дверь в покои старост.

— Это единственная причина?

— Ну, если уж тебе непременно нужно знать… мне стало не по себе в обществе гриффиндорцев, ненавидящих меня за то, что их совершенно не касается.

— А-а-а, — протянул Риддл, прикасаясь палочкой к дверной ручке и входя в свою комнату, едва освещенную почти погасшим камином. Повинуясь заклинанию Гермионы, одно из лежащих рядом сухих поленьев скользнуло в очаг и быстро занялось, отчего на черных стеклах окон тут же заплясали отблески огня. Атмосфера небольшой опрятной комнаты дышала спокойствием и уютом.

С усталым стоном Гермиона рухнула на диван.

— Не могу поверить, что Миранда тоже меня ненавидит, — вздохнула она. — Никогда бы не подумала, что она… ну, позволит чему-то, что не имеет никакого значения, встать между нами.

Облокотившийся на спинку дивана Риддл посмотрел на нее с ухмылкой.

— То есть, я «что-то, что не имеет никакого значения»? — холодно поинтересовался он, с удовольствием наблюдая, как Гермиона торопливо пытается найтись с ответом.

— Это… я не это имела в виду, и ты это знаешь, — сердито фыркнула она. — Просто я считала, что она была обо мне достаточно высокого мнения, чтобы в ее глазах меня определяло вовсе не то, с кем я встречаюсь. Я думала, что все они были лучшего мнения обо мне и понимали, что парень — это последнее, что меня определяет как личность.

Риддл обошел диван и сел рядом с Гермионой, которая с невозмутимым лицом созерцала танцующие в камине языки пламени.

— Я был бы совсем не против определять тебя, — прошептал он, и его рука собственническим жестом обвилась вокруг ее талии.

— Ну, а я была бы еще как против, — парировала Гермиона. Риддлу ее ответ не понравился. — Я хочу сказать… просто представь, что в глазах всех слизеринцев ты был бы всего лишь парнем, который встречается с Гермионой Грейнджер: каково бы тебе было?

Что ж, аналогия была подобрана весьма удачно. Он вздохнул. Гермиона тихонько склонила голову ему на плечо, и Риддл подавил внезапно охватившее его желание поцеловать ее в макушку.

Затем передумал и все же поцеловал. В конце концов, теперь она принадлежала ему. Она ясно дала это понять, когда впервые ответила на его поцелуй там, в классе зельеварения. Физический контакт не только не возбранялся, а, скорее, даже в чем-то поощрялся, судя по ее обычной реакции на его прикосновения. Самодовольно ухмыльнувшись, Риддл сполз чуть пониже и, приняв полулежачее положение, умиротворенно вздохнул.

— Меня бы это раздражало, — медленно ответил он. — Так значит, ты думаешь, что я с тобой «встречаюсь»?

— Подожди, что значит, «я думаю»? В смысле? — рассмеялась Гермиона, однако в голосе ее чувствовалась некоторая нервозность.

Риддл на это только пожал плечами. Резко подняв голову с его плеча, она уставилась на его точеный профиль.

— Я лишь уточняю. Стало быть, ты действительно считаешь, что мы теперь… вместе? — произнес Риддл, зевая с таким видом, будто речь шла о чем-то малозначительном.

Краем глаза он видел, как помертвело ее лицо после этих слов, и еле сдержался, чтобы не усмехнуться.

— Я… то есть… а ты разве нет? — тихо спросила она.

Риддл повернул голову и посмотрел на нее. На его губах играла улыбка.

— Разве я так сказал?

Несмотря на то, что ему явно не следовало поддаваться соблазну и в принципе заводить с ней этот разговор, доводить Гермиону Грейнджер до белого каления оставалось одним из его любимейших развлечений. Кроме того, он хотел четко понять, в какой степени для нее это было важно.

Лицо Гермионы потемнело, и она воззрилась на Риддла с мрачным, но вместе с тем почти комичным видом.

— Ты… ты просто невыносим! — кипя от возмущения, воскликнула она.

— Это одно из моих главных достоинств, — задумчиво произнес Риддл, и на какую-то долю секунды ему показалось, что она его сейчас ударит.

— Мне сейчас совершенно не до твоих уловок и манипуляций, — Гермиона отодвинулась от Риддла и, оперевшись на подлокотник, устроилась на противоположном от него конце дивана.

Он попытался дотянуться до нее, но она, по-прежнему сидя с кислой миной, равнодушно оттолкнула его руку. Риддл вздохнул. Отмахиваться от него? Нет уж, так дело не пойдет.

— Ну же, Гермиона, прекрати дуться, — протянул он своей фирменной интонацией невинного сиротки. — Просто, когда ты вся во власти эмоций, за этим ужасно забавно наблюдать.

В ответ она лишь возмущенно фыркнула, продолжая все так же хмуро глядеть в огонь.

— Да ладно тебе, — вновь увещевающе заговорил Риддл с коварной улыбкой на губах. — Думаю, ты можешь найти себе занятие поинтереснее, чем просто сидеть в углу и дуться.

— Да неужели? — без особого энтузиазма в голосе отозвалась она. — Ну давай, озвучь его мне.

Его рука скользнула вверх по ее ноге и замерла на бедре.

— Если честно, то я больше склонялся к тому, чтобы продемонстрировать… — промурлыкал он, отчего вскинувшая на него глаза Гермиона тут же покраснела как маков цвет.

Повисла долгая пауза, а затем:

—Не-а, — наконец выдала она с безразличным видом, и вспыхнувший было румянец сошел с ее щек.

Подобная реакция повергла Риддла в шок. Какого черта? Ситуация явно разворачивалась совсем не по тому сценарию, что он предполагал. Да как ей только могло прийти в голову ему отказать?

— И почему, собственно говоря, нет? — он придвинулся к ней так близко, что она больше не могла игнорировать его присутствие.

— Просто… — надув губы, она демонстративно села к нему спиной. — Просто не хочу, Том, вот и все.

— Почему тебе всегда нужно мне досадить? — с плохо скрытым разочарованием пробормотал Риддл. Что за игру она затеяла?

Гермиона только пожала плечами и вновь перевела взгляд на пламя в камине.

— Не знаю, — вздохнула она. — Наверное, мне просто нравится наблюдать за тобой, когда ты весь во власти эмоций, — сказав это, она обернулась и — Мерлин! — одарила его улыбкой, которой бы позавидовал сам Чеширский кот из маггловской сказки. Рывком притянув Гермиону за плечи к себе, Риддл впился в ее продолжающие усмехаться губы яростным поцелуем. В ответ она обхватила его за спину, крепко обнимая и прижимаясь к нему еще ближе.

Он отстранился от нее на мгновение, откинул упавшие ей на лицо волосы, а затем склонился и прошептал ей на ухо:

— У меня такое чувство, что из нас двоих именно ты имеешь склонность к жестокости.

— Тебе придется хорошенько постараться, прежде чем это случится, — чуть откинув назад голову, шепнула в ответ она и почувствовала его горячее дыхание на своей шее. Губы Риддла медленно двинулись вниз, пока наконец не запечатлели обжигающий поцелуй на ее ключице. Зарывшись одной рукой ему в волосы, Гермиона с силой — возможно, даже сильнее, чем следовало, — надавила ему на затылок. Его руки тем временем переместились ей на бедра и, скользнув под рубашку, сжали ее талию, ногтями больших пальцев чуть царапая нежную кожу.

Потянув нижний край его черного свитера вверх, Гермиона вынудила Риддла на миг отстраниться и позволить ей его снять.

— Разве я просил меня раздевать? — поинтересовался он.

— А разве ты просил этого не делать? — ответила ему в тон Гермиона, небрежно отбрасывая свитер на ковер.

Она поднялась с дивана, и Риддл последовал ее примеру, привычным движением расстегивая пуговицы на своей рубашке, пока ее по́лы не оказались полностью распахнуты. С некоторой робостью положив ладони ему на плечи, Гермиона избавила его и от этого предмета одежды. Риддл протянул руку и, неотрывно глядя ей в глаза, расстегнул молнию на ее зеленой куртке.

— Признаться, — тихо сказала она, — я рада, что мне удалось залатать твою грудь.

Снятая с нее куртка упала на диван.

— Согласен. Если бы я не мог двигаться, то логистически провернуть это было бы крайне непросто, — с этими словами Риддл подхватил Гермиону на руки, отчего она от неожиданности резко втянула в себя воздух, и понес к кровати. Он аккуратно опустил свою ношу на покрывало, и от вида этой девушки, лежащей сейчас в его постели, предвкушающей, оставляющей полное право действовать за ним, у Риддла перехватило дыхание.

Устроившись рядом с ней, он со вздохом сказал:

— Ну, тогда спокойной ночи, раз уж ты так… устала.

Откинувшись на подушку, Риддл перевернулся на бок спиной к Гермионе. Однако не успел он мысленно досчитать до трех, как на его голое плечо легла рука, решительно перевернувшая его обратно на спину.

— Даже не пытайся играть со мной, — со свирепым выражением предупредила она. — И клянусь бородой Мерлина, если ты сейчас опять скажешь, что тебе просто нравится меня доставать или что-то в этом духе, я встану, возьму свою палочку и сделаю так, что тебе придется насовсем переехать в больничное крыло.

Риддл чуть приподнялся и оперся на локоть.

— Не волнуйся, — прошептал он ей с такой обжигающей пылкостью, что у Гермионы от волнения пересохло во рту. — Для того, чем я планировал заняться, мне не потребуется много говорить.

Сказав это, Риддл расплылся в широченной белозубой ухмылке, а затем наклонился и поцеловал Гермиону, не обращая никакого внимания на сильнее обычного охватившее ее смущение. Ее ладони скользнули вниз по его обнаженной груди, и Риддл почти по-звериному зарычал, крепко обхватив девушку руками, с силой прижимая ее к себе, стремясь в полной мере почувствовать каждый изгиб этого маленького тела своим, и после этого… только после этого… Тома Риддла наконец охватило блаженное чувство удовлетворения.

* * *

— Что значит не «Ядовитая тентакула»? — негодующе воскликнула Гермиона.

— Значит, что пароль сменился, дорогуша, — фыркнула Полная Дама. — Не надо было где-то шататься всю ночь... а где ты, кстати, была?

— Не ваше дело! — огрызнулась Гермиона. Последнее, что ей сейчас было нужно — это чтобы о ней судачили еще и чертовы портреты. Почему из всех ночей пароль обязательно должен был смениться в ту, которую она решила провести в покоях старост, переночевав в комнате, предназначенной для старосты-девочки? В том, что никто из гриффиндорцев ее теперь просто так не впустит, она не сомневалась. Черт, черт, черт!

Все еще кипя и негодуя, Гермиона поспешила на завтрак. Однако, едва переступив порог Большого зала, она тут же столкнулась с очередным непредвиденным осложнением. Весь гриффиндорский стол уставился на нее с таким выражением, будто она была исчадием ада.

Гермиона неуверенно направилась к дальнему концу стола, где никто не сидел а, если точнее, не сидел никто из тех, кто смотрел на нее с осуждением, как вдруг ее внимание привлекло кое-что необычное. Взглянув на слизеринский стол, она увидела, что Абраксас Малфой призывно машет ей рукой.

С чувством, ужасно близким к облегчению, Гермиона развернулась и приблизилась к слизеринцу.

— Что такое? — спросила она у Абраксаса. Тот молча указал ей на место рядом с собой. — Ну, в чем дело? — опустившись на скамью, снова спросила Гермиона.

Он лишь пожал плечами.

— Я просто подумал, что, возможно, тебе захочется сесть с теми, кто не пытается тебя убить взглядом.

Гермиона почувствовала, как внутри нее что-то перевернулось. Неужели она и впрямь как ни в чем не бывало сидит на завтраке вместе со слизеринцами — единственный человек в мантии, подбитой алым, ярким пятном выделяющейся на фоне черно-изумрудной массы?

Ну, раз считавшие ее другом люди сидели за этим столом, рассудила она, то, по идее, ее должно было все устраивать. Слегка пожав плечами, Гермиона пододвинула ближе стоявшую перед ней тарелку. Что ж, прекрасно. Если ты и дальше собираешься на меня так смотреть, Годрик…

— А где Том? — спросила она. Его нигде не было видно, несмотря на то что Ревеленд и Герпий уже были здесь, сидя один справа от нее, а другой — напротив.

Абраксас пожал плечами.

— Мы не привыкли задавать ему такие вопросы. Но, судя по тому, что Араминта тоже отсутствует, рискну предположить, что в данный момент Риддл занят отражением ее очередного натиска.

У Гермионы перехватило горло. Что будет, когда Араминта придет и увидит прямо напротив своего обычного места ее? Бросив опасливый взгляд на двери, она торопливо доела свой рулет.

— Я совсем про нее забыла, — нервно пробормотала Гермиона. — Может, я лучше…

Но в этот момент в Большой зал как раз впорхнула Араминта, которая, подойдя к слизеринскому столу, опустилась на место рядом с Герпием и поинтересовалась:

— Абраксас, я хотела узнать, где вся команда собирается после зав… — оторвав наконец взгляд от содержимого своей тарелки, она подняла глаза и… с приоткрытым от удивления ртом уставилась на сидящую прямо перед ней Гермиону. — Я… Какого…?

Гермиона передернула плечами.

— Извини, Араминта. Знаю, тебе наверняка неприятно меня видеть, однако, набрасываться на меня только за то, что я спокойно сижу и завтракаю — это уже чересчур, не находишь?

Угрожающе прищурившись, Араминта начала сверлить взглядом свою тарелку с таким видом, будто та нанесла ей величайшее оскорбление, а затем процедила:

— Вчерашняя встреча Дуэльного клуба прошла на редкость интересно, да, Грейнджер?

Гермиона тут же вся внутренне напряглась. У нее не было никакого желания обсуждать ни поединок, ни то, что послужило ему причиной, ни случившиеся после него. В особенности с Араминтой.

— Да, — согласилась она. — С этим не поспоришь.

Конечно, Араминта не знала, что, а точнее, кого накануне видела Гермиона — в синем пламени она могла разглядеть лишь только то, что ее саму пугало больше всего.

— Чем ты так досадила Гриффиндору? Спалила его кровать? — поинтересовалась Араминта, и впервые с момента их знакомства, Гермиона отметила, что в интонации слизеринки при обращении к ней почти не было яда или презрения. Впрочем, это, разумеется, не означало, что Гермиона почувствовала себя в ее обществе более непринужденно.

— Нет, — вздохнула она. — Просто Годрик воспринял как личную обиду то, на что обижаться, по моему мнению, было совершенно неразумно.

Араминта вскинула свои тонкие брови и пододвинула к себе хлеб.

— Ну, что ж, за проявлениями присущего Гриффиндору идиотизма всегда забавно наблюдать.

От этих слов Гермиону неожиданно охватило странное желание рассмеяться. Даже Абраксас, и тот был немного удивлен, что впадать в бешенство Мелифлуа пока явно не спешила.

— Отвечая на твой незаконченный вопрос, Араминта, — жизнерадостно обратился он к ней, — мы собираемся в холле по левую сторону от выхода из Большого зала, чтобы обсудить тактику защиты.

Вместе с тем самому Абраксасу внезапное появление Араминты было не слишком на руку, поскольку после завтрака он намеревался попробовать переговорить с Гермионой о кое-чем, что уже давно не давало ему покоя, а именно: почему она до сих пор продолжала общаться с Риддлом?

Еще до того, как его ранили, Риддл сказал им, что получил от Грейнджер все, что ему было нужно, что он узнал все, что хотел, что ему удалось извлечь из источника всю нужную ему информацию. Правда, выглядел он тогда просто ужасно, казался абсолютно потерянным, совсем перестал следить за своим внешним видом. Теперь же, насколько Абраксас мог заключить из своих наблюдений, прежняя собранность вернулась к Риддлу, и он вновь стал самим собой: на публике — вежливо отстранённым, в своем ближайшем кругу — неизменно опасным. Абраксаса до глубины души восхищало то, с какой самоотверженностью Гермиона взялась лечить Риддла, даже после того, как он причинил ей боль, однако, к восхищению этому примешивалась и немалая доля обеспокоенности.

Как Риддлу удалось выпытать у Гермионы все нужные ему сведения, да так чтобы, несмотря на это, она впоследствии сама вызвалась его лечить? Во время Рождественского бала вид у нее был измученный. Она сказала, что не разговаривала с Риддлом уже неделю — должно быть, это было как раз после того, как он добился от нее желаемого. Но при этом, все те разы, что Абраксас заглядывал к Риддлу, чтобы справиться о его здоровье, эти двое всегда непринужденно болтали и вели себя так, словно… словно были друзьями. По правде говоря, у него создалось впечатление, что между собой Гермиона и Риддл ладили очень даже неплохо.

Предположив, что причина этого крылась в том, что прикованный к постели Риддл просто физически не мог причинять другим людям зло и страдания, Абраксас был уверен, что, стоит Тому окончательно прийти в себя и вернуться в строй, как Гермиона из чувства самосохранения сразу же начнет держаться от него подальше. Ведь Риддл наверняка сотворил с ней нечто ужасное, чтобы получить от нее то, что ему было нужно? Но с другой стороны, что такого могла знать Гермиона, что буквально ввергло Риддла в пучину отчаяния? Вся эта ситуация вызывала у Абраксаса столько вопросов, что он не знал даже, с какого из них ему начать.

И вот теперь… теперь Риддл снова был на ногах, однако же, их общение с Гермионой, похоже, стало только еще более близким. И Риддл… Риддл как-то советовался с Абраксасом по поводу того, как помочь Гермионе перестать быть невидимкой! Том Риддл, который за всю жизнь ради другого и палец о палец не ударил. Уже одно это говорило о том, что ему было нужно от гриффиндорки что-то еще. Но опять же, своим последователям он вроде как сказал, что уже получил от нее все, что хотел. Так чего он добивался?

А вот, кстати, и он сам. Легок на помине.

Как всегда безупречно одетый и с маской невозмутимости на красивом лице, Риддл спокойно прошествовал к слизеринскому столу, не обращая внимания ни на направленные на него взгляды, ни на волну перешептываний, прокатившуюся по залу при его появлении. У Абраксаса до сих пор в голове не укладывалось, как Риддл мог допустить подобную оплошность и применить к Мине Круциатус прямо посреди коридора. Еще и на глазах у Джареда. На него это было совсем не похоже.

Заняв свое обычное место, Риддл оглядел всех собравшихся и окаменел, обнаружив сидящую перед ним Гермиону.

— Ого, какие люди, — он выразительно выгнул одну бровь, — и как будто немного не на своем месте.

— Надеялась, это позволит избежать повышенного внимания, — ответила Гермиона.

— И надежда твоя не оправдалась, — пробормотал Ревеленд. Гермиона оглянулась через плечо на гриффиндорский стол и… поняла, что он был прав. По-видимому, ее решение пересесть к слизеринцам только лишь усугубило охватившее ее факультет негодование. Хотя, справедливости ради следовало признать, что на Тома гриффиндорцы теперь зыркали едва ли не чаще, чем на нее саму. Впрочем, его это, в отличие от Гермионы, судя по всему, нисколько не смущало.

— Ну, всё лучше так, чем сидеть с ними бок о бок, — вздохнула она, на что Ревеленд согласно кивнул.

Поймав на мгновение взгляд Тома, Гермиона поспешила отвернуться. Нынешний расклад, при котором о них с Риддлом никто из слизеринцев пока еще не догадывался, ее более чем устраивал. Особенно учитывая, что Араминта в кои-то веки не предпринимала попыток проклясть ее на месте, что уже само по себе было поводом для радости.

Тем не менее, когда Гермиона вновь на него посмотрела, ее глазам предстала следующая картина: рука Араминты мертвой хваткой вцепилась в предплечье Риддла, который…

Не предпринимал никаких попыток высвободиться.

Он просто сидел и бездействовал.

Гермиона во все глаза вытаращилась на развернувшуюся перед ней сцену, но Араминта, казалось, этого даже не заметила. Чувствуя, как внутри нее начинает закипать гнев, а кровь бросилась в лицо, Гермиона тщетно попыталась взять себя в руки и на что-то отвлечься. Разум твердил ей, что подобное поведение со стороны Риддла было вполне естественно. В конце концов, ему нужно было поддерживать свою бесценную репутацию. К тому же, никто из слизеринцев, очевидно, пока еще не смекнул, что он и Гермиона встречаются, так с какой стати ему торопиться открыть им правду?

Она ведь как-никак была ниже их всех по происхождению.

Непроизвольно сжав зубы, Гермиона ненавидящим взглядом уставилась на стоявшую перед ней на столе подставку для тостов.

Абраксас тем временем наблюдал за этой внезапной вспышкой ярости с большим интересом. Единственный раз, когда он видел Гермиону такой сердитой, был, когда Араминта застала ее на поле для квиддича в обществе Абраксаса без рубашки. Что послужило поводом для столь неожиданной смены настроения?

Абраксас пригляделся повнимательнее. Со стороны ему показалось, что Гермиона изо всех сил избегала на что-то смотреть, но затем все же не удержалась и на краткий миг вскинула глаза.

Проследив за направлением ее взгляда, Абраксас не заметил там ничего особенного: Араминта как обычно повисла на плече у Риддла, на что тот в свою очередь никак не реагировал, сидя с безучастным, но вежливым выражением лица. Ну, и что из этого могло стать причиной столь сильного возмущения?

Абраксас опять изучающе заскользил взглядом по лицу Гермионы, как вдруг его точно осенило. Она злилась, но злость эта была как будто иррациональной. То, что он поначалу принял за гнев при более близком рассмотрении оказалось… ревностью.

Нет-нет-нет-нет-нет. Только не это. Испытывать к Риддлу какие-либо романтические чувства было ни в коем случае нельзя. Во всяком случае ничего хорошего из этого бы точно не вышло. Гермиона только в очередной раз обожжётся, потому что, видит Бог, Риддл о дружбе-то имел весьма смутные представления, не то что о романтических отношениях и любви. Абраксас не собирался допустить, чтобы Гермиона превратилась в еще одного безмозглого суккуба, вроде Араминты, мир которой вращался исключительно вокруг того, что Риддл сказал или сделал. Раньше, до Риддла, с Араминтой вполне можно было иметь дело. С ней было интересно, ей было что сказать, она что-то из себя представляла. Он не позволит, чтобы подобное преображение произошло и с Гермионой. Только от одной этой мысли Абраксаса охватил праведный гнев вперемешку со страхом.

— Гермиона, — обратился он к ней, — я тут хотел кое-что с тобой обсудить, можем отойти на минутку?

Голос Абраксаса вывел Гермиону из раздумий, напомнив, что, помимо Риддла и Араминты, вокруг есть еще и другие люди.

— Да, конечно, давай, — будто со стороны услышала она собственный голос.

На секунду она снова встретилась взглядом с Риддлом, но прочесть что-либо в его темных глазах было невозможно. Они были не наедине, а значит, его лицо, как всегда в таком случае, больше напоминало маску, не оставляющую ни малейшего шанса догадаться, о чем он, черт бы его побрал, думал на самом деле.

Идя за Абраксасом к выходу из Большого зала, Гермиона чувствовала, как ее буквально трясет от ярости. Не сдержавшись, она обернулась на Тома и с мрачным удовлетворением констатировала, что выражение его лица с равнодушного теперь все же сменилось на заинтересованное. Поймав на себе ее взгляд, он вопросительно выгнул бровь, но Гермиона в ответ лишь мстительно прищурилась, после чего Риддл наконец соизволил придать своей физиономии слегка недоумевающий вид.

Выйдя в заснеженный двор, Гермиона поинтересовалась у Абраксаса:

— Так что ты хотел…?

— Я все знаю! — вырвалось у того.

Гермиона нахмурилась.

— Э-э-э, что все?

В голове у нее немедленно завертелись самые разные предположения. О чем именно он знает? О Круциатусе? О поцелуе в классе зельеварения? А, может, не дай бог, о ее прошлом?

— Ну, ладно, ладно, — признался он, — на самом деле известно мне немногое, да и то в общих чертах. Но это все неважно, главное — это… это…

Абраксас машинально взъерошил волосы. Лицо его выражало крайнюю степень озабоченности: густые брови были сильно нахмурены, в глазах — смятение.

— О чем ты? — ласково спросила его Гермиона.

— Я знаю, что ты запала на Риддла, и не могу позволить, чтобы ты так с собой поступила.

Гермиона растерянно на него уставилась.

— Что… как ты…?

— По тому, как ты только что смотрела на него и Араминту, и по тому, сколько времени ты тратила на его лечение, а еще по тому, что несмотря на то, что он тебе явно что-то сделал… ну, то есть, я хочу сказать… даже после того, из-за чего на Рождественском балу ты выглядела такой подавленной… даже после этого, ты по-прежнему продолжаешь с ним общаться, — на одном дыхании выпалил Абраксас.

Выслушав тираду Малфоя, Гермиона одновременно и поразилась его смекалке, и ощутила укол беспокойства. Получается, он что, все это время за ней шпионил? Но ведь они с Абраксасом никогда не были так уж сильно близки. Приятельские отношения между ними завязались, можно сказать, по чистой случайности и не потребовали от Гермионы в свое время никаких сверхусилий, в отличие от ее дружбы с Томом.

Но главное… Что, по его словам, там было главное? То, что он знал.

При том, было очевидно, что полностью воссоздать картину событий Абраксасу не удалось.

— В таком случае… полагаю, что с моей стороны было бы некрасиво заставлять тебя и дальше терзаться в неведении, — начала Гермиона под пристальным взглядом слизеринца. — Риддл и я… мы теперь вместе.

На лице Абраксаса отразилось неверие.

— Нет, — пробормотал он. — Нет. Он всего лишь хочет, чтобы ты так…

— Абраксас, — твердо произнесла Гермиона, — не смей даже пытаться убедить меня в том, что о тайных мотивах и коварных замыслах Тома Риддла тебе известно больше, чем мне, потому что это не так, — и, увидев, что тот лишился дара речь, с ласковой улыбкой прибавила, — слушай, я понимаю, что в это, возможно, трудно поверить, но есть вещи, которые я не могу тебе рассказать, и… просто поверь, что все хорошо.

Абраксас молчал, по-видимому, впав в некое подобие ступора, однако в серых глазах его открыто читалось решительное несогласие со всем услышанным. Наконец он сказал:

— Будь осторожна. Риддл плохой человек.

Гермиона вздохнула.

— Он старается это исправить, — спокойно ответила она. — Мы стараемся.

Это было так… необычно: говорить на эту тему с кем-то еще; в особенности с кем-то, кто, как подсознательно ощущала Гермиона, имел хотя бы приблизительное представление о том, о чем она говорила. Поделившись этим с кем-то, кто мог по-настоящему ее понять, она почувствовала, что у нее точно гора с плеч свалилась.

Какое-то время Абраксас еще смотрел на нее с недоумением, но затем вздохнул, и лицо его немного просветлело.

— Ладно, как скажешь. Похоже, я знаю даже меньше, чем я думал. Но знай, что я… что мне это не нравится.

Гермиона кивнула.

— Ничего страшного, — тихо сказала она.

Вместе они вернулись в Большой зал и сели на свои места.

— И что же это был за срочный вопрос? — спросила у них Араминта. Гермиона снова бросила взгляд на ее пальцы, в чьем цепком плену по-прежнему находилось плечо Тома Риддла…

— Ничего особенно, — непринужденно откликнулся Абраксас. — Просто моя палочка в последнее время ведёт себя немного странно, и я подумал, что Гермиона сможет помочь мне разобраться, с чем это связано.

— Да неужели? И в чем же там оказалось дело? — скептически выгнув бровь, поинтересовался Риддл, и Гермиона поняла, что он не поверил ни единому слову Абраксаса.

— Рукоять была немного повреждена, — метнув на него мрачный взгляд, буркнула она. — Пришлось ее немного подправить.

Прямо как твое лицо, как только мы отсюда выйдем.

Ее вновь захлестнуло то странное чувство. Чувство, что, еще немного, и она в прямом смысле взорвётся, если продолжит смотреть на него и Араминту.

Со всех четырех столов начали доноситься звуки отодвигаемых тарелок и откладываемых в сторону приборов — завтрак подходил к концу. Заметив, что костлявые руки Араминты наконец-то оставили плечо Риддла в покое, Гермиона вздохнула с облегчением.

— Эй, Риддл, я хочу тебе кое-что показать, — окликнула она его.

— Что именно? — во взгляде устремленных на нее темных глаз не угадывалось ничего, кроме вежливой заинтересованности.

— Нечто невероятно захватывающее, — ядовито процедила она, с трудом сдерживаясь.

— Ну, раз ты настаиваешь, прошу, — сухо произнес Риддл и, украдкой ухмыляясь, последовал за Гермионой, уже направлявшейся к выходу из Большого зала.

Араминта вздохнула.

— У меня такое ощущение, что Том мне явно чего-то не договаривает.

— У меня тоже, — отозвался Абраксас, глядя вслед двум удаляющимся спинам с неприкрытым подозрением.

Молча выйдя из главных дверей Хогвартса, слизеринец и гриффиндорка завернули за угол. Здесь Гермиона внезапно остановилась и, оглядевшись по сторонам, резко толкнула Риддла к стене замка, чтобы в следующее мгновение решительно накрыть его губы своими. Немного поколебавшись, он вернул ей поцелуй, а, когда Гермиона отстранилась, спросил:

— То есть, это всё?

Глаза Гермионы полыхнули гневом, отчего Риддл даже слегка растерялся. Что могло ее ни с того ни с сего так разозлить?

— Нет, Том, это не всё, — сказала она, — разве что, с твоей точки зрения, совершенно нормально позволять другой девушке весь завтрак виснуть у тебя на руке… Однако, для меня — вот ведь какая неожиданность! — это совершенно точно не так.

Риддл даже рот приоткрыл от изумления. Он явно был озадачен.

— Ч-чего?

— Ты серьезно? — спросила Гермиона. — Ты же умный мальчик, Том. Давай, догадайся.

Он внимательно смотрел на клокочущую от ярости Гермиону, чьи карие глаза, казалось, метали молнии, и растерянность на его лице постепенно сменялась пониманием. Окончательно осознав, с чем именно он здесь имеет дело, Риддл усмехнулся.

— Ах, Гермиона, — притворно вздохнул он. — Я мог бы, конечно, заверить тебя в беспочвенности твоей ревности, но не буду этого делать, потому что, если честно, осознавать, что ты меня ревнуешь — ужасно приятно и лестно. Так что, прошу тебя, продолжай.

У Гермионы от возмущения аж челюсть отпала.

— Как ты можешь быть таким бездушным?! — воскликнула она, не успев толком подумать над выбором слов.

— Я думал, что теоретическая сторона вопроса тебе уже известна.

— Я не шучу, Том, — грозно одернула его Гермиона. — Видеть, как… видеть тебя… с ней… это просто… — она издала краткий сдавленный рык и, разгоряченно дыша, прислонилась спиной к каменной кладке.

— Араминта Мелифлуа ничего для меня не значит, — со скучающим видом протянул Риддл. — Ты это знаешь. Ты это понимаешь. Так прекрати вести…

— Я знаю! Я просто… только не пытайся сейчас воззвать к моему голосу разума, потому что я и сама пока еще не до конца поняла, что сейчас со мной было. И советовать мне взглянуть на эту ситуацию с рациональной точки зрения тоже не надо, потому что я уже пробовала это сделать, и только разозлилась от этого еще больше.

Риддл вздохнул. Ох уж эти девушки.

— Ладно, но ты только сама себя послушай. Шутить мне нельзя, пытаться тебя образумить — тоже, смотреть на ситуацию рационально — и подавно. Так что, черт возьми, мне прикажешь делать?

Ничего не ответив, Гермиона тупо уставилась на Риддла.

— Ну, что ж, в таком случае… — протянул он и, опершись руками о стену с обеих сторон от Гермионы, поцеловал ее.

Она ответила ему. Целуя его с какой-то внезапной и слегка ошеломившей его свирепостью, Гермиона одной рукой с силой потянула на себя конец обмотанного вокруг его шеи шарфа, а другой настойчиво надавила Риддлу на спину, притягивая его к себе как можно ближе.

Крепко стиснув ее талию, он сильнее вжал Гермиону в стену и чуть приподнял, тем самым вынуждая ее закинуть ноги ему на поясницу. Обхватив лицо Риддла ладонями, она вновь припала к его губам яростным поцелуем, ощущая спиной сильную хватку его рук, уверенно удерживающих ее на месте. Пальцы Гермионы скользнули Риддлу на затылок и двинулись вниз, оставляя на чувствительной коже его шеи саднящий след от царапающих прикосновений. Разорвав поцелуй, Гермиона склонилась к уху Риддла и прошептала:

— С ревнивой девушкой шутки плохи.

— Это точно, — ответил он, опуская ее на землю. В морозном воздухе его горячее дыхание обдало щеку Гермионы белым облачком пара. — Не думай, что у меня есть кто-то, кроме тебя, — пылко прошептал он, нежно прихватывая губами завиток ее уха. Из приоткрытого в немом шоке рта Гермионы вырвался громкий стон, а пальцы судорожно вцепились в его зеленый свитер. Губы Риддла мучительно медленно скользнули вниз по ее ушной раковине, и Гермиона почувствовала, что у нее подгибаются ноги. Она не могла поверить в то, что он делал это с ней. Не могла поверить в то, что могла целовать его так, как только что это делала, и не встретить никаких возражений. Не могла поверить в то, что теперь он принадлежал ей и не требовал при этом ничего взамен. И самое главное, она не могла поверить в то, насколько сильно она в эту самую минуту его хотела.

Его губы прижались к нежной коже во впадинке, образованной ее нижней челюстью и шеей, и Гермиона откинула голову назад, упиваясь контрастом его обжигающих поцелуев на своей холодной коже. Риддл прочертил языком влажную дорожку вниз по ее горлу, и, с шумом втянув в себя воздух, Гермиона вцепилась в него так, словно боялась, что он сейчас возьмет и исчезнет; так, словно он был ее последней надеждой на спасение; так, словно она сейчас могла умереть прямо здесь, в снегу, прижатая к…

Хм, прижатая к чему-то, что по ощущениям неожиданно очень сильно напоминало стеклянную поверхность… Очень сильно напоминало окно.

Риддл поднял голову. Сквозь прозрачное стекло на него таращились семь знакомых лиц.

— Кажется, у нас есть зрители, — шепнул он Гермионе и приветственно помахал рукой стоящим по ту сторону окна.

Глаза Гермионы расширились, и, обмерев, помимо всего прочего, еще и от унижения, она отчаянно покраснела.

— Почему ты машешь? Кто там? — прошипела она, ни за что не желая оборачиваться.

— Слизеринская сборная по квиддичу, — ответил Риддл.

Гермионе показалось, что у нее из легких вышибло весь воздух, и следующие пару мгновений она всерьез обдумывала, не упасть ли ей ничком в снег, чтобы затем, очутившись вне зоны видимости слизеринцев, скрыться ползком.

— Мерлин всемогущий, — ахнула она. — О, господи, — похоже, что способность формулировать свои мысли связно ее покинула. — Том!

— Что? — он медленно перевел взгляд с окна на Гермиону, и от выражения его глаз все мысли у нее из головы разом улетучились. — Раз уж ты меня так сильно ревнуешь, то наверняка не будешь против, если я сделаю так?

Положив обе руки ей на плечи, он снова прижал ее спиной к окну и уверенно накрыл ее губы своими, отчего Гермиону сразу же бросило в жар. Затем он слегка отстранился и, ни на миг не отводя от нее потемневшего взгляда, прошептал:

— Или так?

Он снова склонился над ней и, почти до боли сжав ее плечи, запечатлел на ее шее поцелуй. Нежно, с томительной медлительностью его губы двинулись ниже и прильнули к ямке между ее ключицами. Гермиона закрыла глаза.

По ту сторону стекла была Араминта. По ту сторону стекла был Герпий. Абраксас был по ту сторону стекла.

Как будто прочитав ее мысли, Том прошептал:

— Кстати, мне очень интересно, о чем это вы там так мило беседовали с Абраксасом?

Он распрямился и через стекло встретился глазами с Малфоем, на лице которого застыло выражение полнейшего ужаса.

— О тебе и обо мне.

Риддл ухмыльнулся. В серых глазах Абраксаса мелькнула тревога.

Через стекло до слуха Гермионы донесся чей-то пронзительный визг. Вероятнее всего, Араминты.

— Ну, а теперь, Том, — сдавленным голосом произнесла Гермиона, — когда ты вконец разрушил мою жизнь, как насчет того, чтобы сменить локацию и продолжить начатое где-нибудь в другом месте?

Он нахмурился.

— А мне это место очень даже нравится. Не в последнюю очередь из-за прекрасного вида.

— Да неужели, — заплетающимся языком произнесла она, видя, что он снова придвигается ближе, и тщетно пытаясь полностью не утратить ясность мысли. — Я думаю, что мне было бы гораздо более комфортно морально, если…

— Брось, Гермиона, — вздохнул Риддл, — разве меня когда-нибудь волновал твой моральный комфорт?

С этими словами на его лице появилась, нет, не просто самодовольная усмешка, а самая настоящая коварная улыбка. Заключив Гермиону в кольцо своих рук, Риддл в своей излюбленной манере вновь прижался губами к ее уху и произнес:

— Я хочу, чтобы они все знали, что ты моя.

Он снова поцеловал ее. Но в этот раз грубо и настойчиво, хмурясь от сосредоточенного насыщения чувством удовлетворения и напрочь забывая о невольных зрителях устроенного им спектакля. Да. Так. Именно так. Она даже не сопротивлялась. Приятная неожиданность, учитывая, что он вообще-то ждал с ее стороны бурного протеста. Но она ни словом, ни жестом не попыталась оспорить его столь собственническую формулировку, и от этого сознания Риддла обуял дикий восторг.

Моя.

Когда он наконец оторвался от ее губ, Гермиона невольно сползла по стеклянной створке чуть ниже.

— Всё? Закончил демонстрацию силы? — скривила она припухшие и покрасневшие от поцелуев губы, в глазах ее плясали лукавые искорки.

Риддл закатил глаза.

— В случае Тома Риддла демонстрация силы никогда не заканчивается.

Расхохотавшись, Гермиона схватила его за руку, и Том позволил ей увлечь себя подальше от окна… но не раньше, чем он успел напоследок кивнуть Абраксасу и остальным членам слизеринской команды, которые все это время так и стояли, не двигаясь с места и безмолвно глядя в окно, как громом пораженные.

* * *

Ужин, как и предполагала Гермиона, прошел просто кошмарно. Ни одного прецедента романа между представителями вечно враждующих Гриффиндора и Слизерина, на ее памяти, не было, не говоря уже о том, что в глазах окружающих их с Риддлом союз, должно быть, выглядел явными мезальянсом. Высокий, загадочный и спокойный, эдакий роковой красавец с безупречными манерами со Слизерина Том Риддл и маленькая, вспыльчивая, не в меру рьяная и резкая, внешне ничем не примечательная гриффиндорка Гермиона Грейнджер? Нет, назвать их гармоничной парой язык бы точно ни у кого не повернулся — слишком уж было очевидно, что эти двое не одного поля ягоды.

А как на нее теперь смотрели слизеринки… Мерлин. Если бы взглядом можно было убить, Гермиона, несомненно, уже давно была бы мертва. К тому же, при таком раскладе, уповать на то, что Араминта и дальше будет вести себя с ней более или менее цивильно, больше не приходилось. Впрочем, этим вечером Араминта, похоже, предпочла сесть с краю слизеринского стола вместе с двумя другими своими приятелями, Бардой и красавицей-блондинкой. Смотреть же на Гермиону она старательно избегала, за что гриффиндорка была ей безмерно признательна. Если бы еще недавно ей сказали, что она станет испытывать к Араминте благодарность, Гермиона бы ни за что не поверила. Однако в данной ситуации это было действительно так. Особенно, принимая во внимание поистине убийственные взгляды, которые на нее в избытке бросали остальные.

С сильно бьющимся сердцем Гермиона скользнула на место, где раньше сидела Араминта, чувствуя, что не в силах заставить себя встретиться взглядом с Абраксасом. В сущности, единственным человеком, сидевшим поблизости, которому она была в состоянии смотреть в глаза, был Ревеленд, не входивший в слизеринскую сборную. Присутствие же сидевших справа от нее Кэндзи Такахаси и Андре Тейлора, равно как и расположившегося напротив по диагонали Элиота Вейзи Гермиона в этот момент ощущала как никогда остро. Все эти люди, которых она едва знала, видели, что она и Риддл… вытворяли. Думать об этом было в высшей степени унизительно. Гермиона мысленно выругала себя за потерю самоконтроля, сожалея, что в тот момент просто не оттолкнула Риддла.

Молодец, Гермиона.

За ужином Риддл был по своему обыкновению неразговорчив, однако в этот раз нарушить повисшее над столом молчание было некому. Как правило говорливый Абраксас сидел точно в рот воды набрал, Герпий, как и всегда, был тих и застенчив, а обычно величавый Ревеленд то и дело принимался озираться с затравленным видом человека, явно мечтающего оказаться отсюда как можно дальше. Молчание было не просто неловким. Оно было невыносимым. Установившая за столом напряженная атмосфера вызывала такой сильный душевный дискомфорт, что все присутствующие себе буквально места не находили.

Гнетущую тишину нарушил Том Риддл, вероятно, заговоривший за ужином впервые в жизни.

— Как прошла сегодняшняя тренировка по квиддичу? — со скучающим видом поинтересовался он, к неимоверному, судя по его лицу, облегчению Герпия.

— Очень даже неплохо, — преувеличенно бодрым голосом ответил он. — Мы с Тейлором и Кэндзи отрабатывали несколько видов нырков.

Гермиона заметила, что Такахаси тут же обернулся в их сторону, прервав беседу с Андре и Вейзи. По всей видимости, когда вопрос задавал Том Риддл, ответ требовался от всех, кто находился от него в непосредственной близости.

— Ага, — подтвердил Такахаси. — Думаю, в эту субботу матч получится захватывающим.

— Только если Вейзи сможет усидеть на своей чертовой метле, — заржал Андре Тейлор.

— Значит так, позволь мне сразу внести ясность, — смешно задрав подбородок и слегка откинувшись назад, негодующе начал Элиот. — Если тебе дают команду отработать удар по бладжеру, целиться мне им в живот, Андре, совершенно необязательно.

Герпий усмехнулся.

— Зато это добавляет ситуации комизма, — тихонько пробормотал он, заправляя за ухо длинную черную прядь.

— Заткнись, — огрызнулся Вейзи и махнул в его сторону вилкой с картофельным пюре. Герпий недовольно завозился, очищая одежду.

Дальше разговор переключился на другую тему, и Гермиона про себя вздохнула с облегчением. Остаток ужина все провели в оживленной беседе, за исключением только Абраксаса, который за все время так и не проронил ни единого слова.

* * *

Чтобы проникнуть в гриффиндорскую башню и забрать оттуда нужные ей вещи Гермионе пришлось наложить на себя Дезиллюминационные чары. Как унизительно. Самих вещей было немного: письмо Риддла, до сих пор покоившееся у нее под подушкой, да несколько книг, среди которых была пара библиотечных и подаренные Альбусом «РУНИЧЕСКИЕ ЗАКЛИНАНИЯ». Новый пароль оказался «Венгерская хвосторога», и перед внутренним взором Гермионы живо встали картины Турнира Трех Волшебников: Гарри упорно бьется над доведением до автоматизма Манящих чар; Черное озеро и Виктор, вытаскивающий ее из воды; силуэт Гарри, скрывающегося в лабиринте, вернувшись из которого — тогда она еще об этом не знала — друг уже никогда не будет прежним…

Риддл же тем временем находился в подземельях замка, и завязавшийся там между ним и Абраксасом разговор уж точно никак нельзя было назвать приятным.

— Обстоятельства моей личной жизни, — шипел Риддл, — тебя не касаются.

Но взгляд серых глаз был суров и непреклонен.

— Касаются, когда речь идет о Гермионе. У нее больше никого нет. Своими бесконечными интригами ты лишил ее всякого шанса на нормальное существование здесь. У нее больше нет друзей, — Абраксас и сам не мог поверить в то, что он наконец-то решился отстаивать свою позицию; что в конечном счете он все же набрался храбрости поговорить с Томом Риддлом начистоту о… о безопасности магглорожденной гриффиндорки.

— У нее есть я, — в руке у Риддла появилась волшебная палочка.

Абраксас невесело засмеялся.

— Ты, верно, шутишь? Да ты понятия не имеешь, что значит быть кому-то другом. Все, что ты умеешь — это под пытками вынуждать людей тебе подчиняться… Но знаешь, что? Это вовсе не дружба. О дружбе ты ничего не знаешь.

Риддл стиснул палочку, но ничего не сделал, про себя с удивлением отметив, что желание нападать как таковое у него отсутствует. Жестокие слова Малфоя произвели на него странный эффект — они его ранили. Услышать подобное из уст Абраксаса, который, верно, никому за всю жизнь слова плохого не сказал, было пугающе.

— Гермионе это прекрасно известно, — тихо проговорил Риддл. — Этого тебе должно быть достаточно.

— Не смей ее так называть! — заорал Абраксас так, что его слова эхом отразились от каменных стен класса. Теперь серые глаза уже почти пылали жаждой мести. — На собраниях ты всегда звал ее не иначе как «грязнокровкой», а такими словами обычно не разбрасываются!

— Я не называю ее так вот уже месяц, — палочка в руке Риддла чуть дрогнула. — Я больше никогда не стану ее так называть.

— Господи, я не могу даже представить, что ты опять задумал, — Абраксас в смятении зарылся рукой в свои светлые волосы. — Я понятия не имею, что ты сейчас делаешь. Как и все остальные. Зачем ты это делаешь? Ты ведь никогда ничего не делаешь просто так! Только если это обманом или хитростью позволит тебе получить желае…!

В следующую секунду Абраксас уже катался по полу, отчаянно крича от боли. Волшебная палочка в руке Риддла дрожала.

— Я ее не использую! — зло выплюнул Риддл.

По непонятной ему самому причине, действие пыточного заклятия внезапно прекратилось. Малфой сел на полу и, все еще ослепленный гневом, не заметил, насколько растерянным, шокированным и пристыженным в этот самый момент выглядел Том Риддл.

— Знаешь что, Риддл, — яростно отчеканил Абраксас, — вся штука в том, что она слишком хороша для тебя.

Смерив его тяжелым взглядом, Риддл убрал палочку в карман мантии. Когда же он снова поднял глаза, в его взгляде застыло нечто похожее на тоску, при виде которой Абраксас почувствовал, что вся его злость странным образом утихает.

— Я знаю, — сухо ответил Риддл.

В комнате надолго воцарилась тишина. Смысл двух только что прозвучавших слов никак не укладывался в сознании у Абраксаса. Он решительно не мог поверить, что их произнес не кто иной, как Том Риддл, что эти слова принадлежали ему.

— Разговор окончен, — сказал Риддл тем же ледяным тоном и покинул класс, громко захлопнув за собой дверь.

Снова откинувшись на пол, Абраксас уставился в потолок. Ему не верилось, что Риддл проклял его всего лишь единожды и то на какие-то жалкие пять секунд. Абраксас ожидал, что расплачиваться за свою дерзость ему придется невообразимо долгой и мучительной агонией, и был к этому готов… но к чему он совершенно точно не оказался готов, так это к правде:

Риддл изменился. Возможно, едва уловимо, еле заметно и неочевидно — но изменился.

* * *

Гермиона присела на кровать и огляделась. Обстановка в комнате старосты-девочки была зеркальным отражением обстановки комнаты Тома. С одним только отличием: в знак протеста против своего публичного отлучения от Гриффиндора Гермиона демонстративно окрасила полог над кроватью в алый с золотым цвета. В дверь постучали, и, повинуясь взмаху ее волшебной палочки, она отворилась.

К дверному косяку устало прислонился Риддл.

— Ты в порядке? — неуверенно спросила его Гермиона.

Он кивнул.

— Просто у меня только что произошел преинтереснейший… конфликт с Абраксасом, — подойдя к кровати, Том прилег на покрывало рядом с Гермионой. — Довольно обескураживающий, если честно.

— Надеюсь, он был не слишком груб, — тихо сказала Гермиона, потому что подчеркнутое молчание Абраксаса за ужином свидетельствовало о грядущем взрыве негодования красноречивее слов. — Ты… ты ведь ему ничего сгоряча не сделал?

— А что, если сделал? — мрачно отозвался Риддл.

Гермиона взволнованно на него посмотрела.

— Что ты сделал?

Риддл лениво потянулся. При этом на его лице, как ни странно, отразилась замешательство, и он явно избегал встречаться с ней взглядом.

— Что ты ему сделал? — повторила Гермиона.

— Я… просто… Я всего лишь… Это неважно, что я…

— Я думала, что с этим мы уже разобрались, — негромко сказала Гермиона. — Ты не можешь причинять другим людям боль просто потому, что тебе так захотелось.

— А я и не причинял ему боль просто потому, что мне так захотелось! — взгляд Риддла неожиданно ожесточился. — Я причинил ему боль, потому что его слова причинили боль мне.

Резко перевернувшись на живот, он уткнулся лицом в покрывало. Все еще недоумевая, что он имел в виду, Гермиона наклонилась и нежно поцеловала Тома сначала в затылок, а потом — в макушку. Зарывшись носом в его мягкие темные волосы, она тихонько прошептала ему на ухо:

— Из-за чего вы поссорились?

— Из-за тебя, разумеется, — донесся до Гермионы его приглушенный покрывалом голос.

Гермиона сглотнула.

— Послушай, мнение Абраксаса меня нисколько не волнует.

Риддл продолжал неподвижно лежать лицом вниз, ожидая, что она скажет дальше.

— Я твоя.

Гермионе было наплевать, как это прозвучало. Неожиданно для самой себя она обнаружила, что ее почему-то ни капли не волнует ни коннотация этих слов, ни то, что они полностью шли вразрез с той моделью отношений, которую она всегда рисовала в своём воображении. Он принадлежал ей, а она принадлежала ему. Вот и всё.

Риддл перевернулся на спину и положил голову ей на колени. Заметив, с каким выражением Гермиона за ним наблюдает, он подумал, что, кажется, еще никогда не видел на человеческом лице выражения более прекрасного. Выражения преданности и обожания. И Тому Риддлу было все равно, что, возможно, в этот момент — кто знает — и на его собственном лице можно было прочесть то же самое выражение. Всё, что для него сейчас имело значение — это ее проворные пальцы, которые, аккуратно пригладив его взъерошенные волосы, ласково коснулись его щеки; то, как она склонилась над ним и прижалась к его губам своими; сладковатый аромат ее волос, плотной завесой упавших ему на лицо; и то, что после того, как она задернула полог, они еще какое-то время целовались и были счастливы.

Вот и всё.