Не та книга (джен)

Несмотря на заверения мистера Лавгуда, Гарри не мог заставить себя не думать о доброте этой семьи и её возможных причинах. Так уж он был устроен: если накапливалось много материала для размышлений, мальчик начинал его анализировать. Завалы нужно разгребать, иначе трудно двигаться дальше.

Гарри признавал для себя, что бесполезен для Лавгудов. Ксенофилиус не интересуется сейфами, набитыми галеонами: он артефактор, и если ему понадобятся деньги, он зачарует пару мётел для Люциуса Малфоя. Хотя… зачем Малфоям супербыстрые мётлы без престижного шилдика? Вместе с «Нимбусом» покупают статус, а не себестоимость. Гарри почесал затылок и предположил, что мистер Лавгуд в любом случае не останется без заказов: слишком уж много всякого он знает. Британские волшебники предпочитают не учиться, а беситься. В сообществе клоунов всегда будут в цене люди, умеющие делать хоть что-нибудь по-настоящему.

Знания мальчика о магловском мире? Мистер Лавгуд ориентируется в Лондоне получше многих лондонцев, а его книжные полки ломятся от магловских трудов по точным дисциплинам. А у Гарри в активе — лишь популярные книжки из детской библиотеки. В сравнении с Лавгудами это он, Гарри — необученная деревенщина, никогда не заходившая дальше околицы.

У Луны к её десятилетнему возрасту — три дальних путешествия, а у Гарри — те же три поездки в Лондон на дядиной машине да Литтл-Уингинг в объёме нескольких спальных кварталов. Он эту девочку не то что научить — беседу на должном уровне поддержать не сможет.

Защита от издёвок в Хогвартсе? О да, Гарри сделает всё, что сможет, дабы у Луны не случилось её книжных бед. Но «смочь»-то он как раз в состоянии немногое: им двоим предстоит жить в разных башнях и учиться на разных факультетах. Не на Гриффиндор же ей идти!

Зачем он им?

Сформулировав для себя ключевой вопрос, Гарри решился задать его мистеру Лавгуду.

* * *

Подходящий момент представился уже после Нового года. Как всегда плодотворно прошедший день погружался в долгий зимний вечер. Луна отлучилась в деревню — закупиться у булочника с молочником и проведать каких-то знакомых. Гарри чистил и резал картошку, дабы Луна, вернувшись, пожарила её на ужин. Разумеется, кожуру за него снимала магия, но вычищать глазки́ и червоточины приходилось вручную, и это придавало затее смысл.

Мальчик как раз покончил с этим занятием и приводил в порядок рабочее место, когда на кухню спустился Ксенофилиус: заварить себе свежего чаю и отдохнуть после кабинетных трудов. Гарри убедился, что глава семейства ничем не расстроен и не раздражён, дождался водружения чайника на докипание и задал главный вопрос прошедшего года:

— Мистер Лавгуд, а почему вы мне помогаете?

Лавгуд покосился на Гарри и буркнул, не отрываясь от засыпания травяной смеси в заварник:

— Ну хорошо хоть не «что я вам должен». Версия с альтруизмом тебя не устраивает?

— Альтруизм… — Гарри с грустью посмотрел на огненные блики, мреющие из-под чугунных колец. — Как хорошо было бы жить в таком мире! Ты помогаешь незнакомым людям, и другие незнакомые люди обязательно помогут тебе. Но наших сирот почему-то не принято спасать просто так. Даже в магловской Британии, видящейся мне добрее магической.

— Хороших людей больше, чем плохих, Гарри. Просто зло заметнее.

— Но не в том случае, если переходишь дорогу самому могущественному магу страны.

Лёгкая улыбка Ксенофилиуса полыхнула сталью и приобрела черты угрожающего оскала. Таким его Гарри ещё не доводилось видеть, и он откровенно испугался.

— Мистер Лавгуд, я…

Тут мальчик обнаружил, что угроза направлена не на него и вообще промелькнула лишь на мгновение — как у профессионального воина, полностью уверенного в своих силах. Наверное. На перманентно-свекольную ярость дяди Вернона, по крайней мере, это было совсем не похоже.

А ещё Гарри понял, что хозяин дома терпеливо ждёт, что же мальчик скажет дальше. Как будто знает, что мальчику есть что сказать. И потому Гарри, вздохнув, заговорил спокойнее:

— Понимаете, мне почему-то кажется, что вы стараетесь ради чего-то очень большого и важного. Того, что важнее Британии и больше дамблдорских интриг. И я… — Гарри стушевался. — Мне известно, что такое субординация и почему ограничивают информацию ради пользы дела. Но вслепую у меня обычно получается хуже.

Тень какой-то сложной эмоции промелькнула на лице Лавгуда, но в следующее мгновение он уже снимал с плиты закипевший чайник.

— Дамблдор мало что может сделать мне на моей земле, — буркнул он, заливая кипяток в заварник. — Ты чай будешь?

— Э-э… да.

— Возьми чего-нибудь пожевать и пойдём наверх.

Первые несколько минут они провели в традиционном молчании. Возможно, Ксенофилиусу нужно было собраться с мыслями, и Гарри не стал ему мешать. Он потратил это время, в который раз рассматривая кабинет хозяина дома. И в который раз находя в нём новые детали.

Место, в котором Лавгуд устроил чаепитие, Гарри называл про себя мемориальным уголком. У стены стояла резная тумба, накрытая вышитой скатертью, поверх которой лежал рождественский венок и несколько памятных мелочей. Скатерть скрывала под собой какие-то предметы неопределяемых очертаний, безусловно важные для обитателей дома, но любопытствовать о них мальчик позволил бы себе в последнюю очередь. Потому что над тумбочкой, в облаке медленно роящихся магических светлячков на стене висел портрет. Обычная чёрно-белая фотография.

Красивая женщина с чертами взрослой Полумны и смолисто-чёрными волосами. Пандора Лавгуд. Мама Луны, несколько лет назад погибшая при неясных обстоятельствах.

Это был единственный портрет в доме, если не считать рисунки Луны на стенах. Фотография не двигалась. Лавгуды вообще не жаловали «живые картинки». В их жилище даже иллюстрации в газетах замирали и прекращали орать рекламой.

— Как ты думаешь, Гарри, откуда берётся волшебство? — нарушил молчание Лавгуд. — Все те удивительные вещи, что пробуждаются простым жестом, словом и палочкой?

Гарри откровенно растерялся. Вести философские беседы для него было ещё слишком рано. По любым меркам.

— Я не знаю, сэр. Я даже не знаю, откуда берётся электричество. Ну, то есть вообще, а не только в розетке.

— Видимо, я неточно выразился. Ограничу свой вопрос: кто и каким образом приносит нам волшебство, которое мы потом вызываем палочкой?

— Вы имеете в виду, как создаются заклинания? Ну, вроде «Люмоса» или «Акцио»?

Лавгуд подтверждающе смежил веки. Гарри напряг память и призадумался. Единственным источником информации о том, как появляются новые заклинания, было неясное описание на полях из учебника Снейпа, упомянутое в семикнижии. Ни реальные книги из хогвартсовской библиотеки, ни дополнительная литература от Лавгудов не касались этой темы даже намёком. Возможно, это просто был не его уровень. Пока что.

— Ну… — Гарри решил изложить то, что знал, потому что ответить хоть что-то у Лавгуда всегда лучше, чем ничего. — Сначала автор заклинания проводит какие-то расчёты, вычисляет сложную цепочку рун… И если она оказывается удачной…

— … То новое заклинание становится известным каждой палочке в мире, — с печальной улыбкой завершил Ксенофилиус.

Он не иронизировал. Он констатировал, что Гарри действительно не может этого знать, однако область незнания требовалось очертить правильными вопросами, прежде чем двигаться дальше.

— Меня самого этот момент интересовал больше всего, — признался Гарри. — Кто соединяет действие со словом-ярлыком? Почему светлячок появляется именно по слову «Люмос»? Почему всё палочковое племя это принимает и слушается?

— В какой-то мере так оно и происходит: принимается и слушает. Но подумай ещё вот над чем: разве «сложной цепочки рун» достаточно, чтобы *исчерпывающе* предписать создаваемому заклинанию всё то, что оно должно сделать и как именно воплощать приказ?

Гарри прикинул, сколько знаков можно уместить на полях одной страницы. Слово-другое… ну пусть даже пару строк из сложных символов… ну пусть даже из алфавита в сотню букв… Можно ли упаковать туда описание того, что должно делать простейшее «Акцио»? Или нет: *как* оно должно это делать? Как искать, как переносить сквозь препятствия… Мальчик вспомнил то ощущение, когда разыскиваемый предмет просто появляется в руках, а вёрткая форель выслеживается во влажной прохладе и выдёргивается из речной глубины. Сколько томов вам придётся исписать убористой заумью, чтоб хотя бы обзорно изложить те природные законы, которые привлекаются к этому заурядному и привычному действу?

— Даже толковая инструкция по использованию «Акцио» — и та заняла бы пару листов, — ответил Гарри. — Но памятка для водителя — это не комплект чертежей автомобиля.

Одно дело сказать «жми на газ — поедешь вперёд», и другое — точно знать, что происходит под капотом при нажатии на педаль.

— Наши заклинания умнее волшебников, — печально согласился Лавгуд. — А ткутся кем-то намного умнее самих заклинаний. Но при этом все эти заклинания предназначены именно для людей, причём зачастую для самых глупых из них. Вряд ли кому-то кроме человеческих глупцов придёт в голову превращать уши в груши. Природа себе такого точно не закажет.

Лавгуд прервался на то, чтобы разлить заварившийся настой по чашкам. Гарри его не торопил. Он предполагал, что затянувшееся вступление не имеет отношения к жанру юбилейных тостов. Ксенофилиус не просто так собирался с мыслями почти половину чайной церемонии.

— Проще всего объяснить «послушание» всех палочек. — Лавгуд вдохнул ароматный пар и сделал первый глоток. — Когда в мире рождается новый человек, ему дают имя. Когда в мир приводят новое заклинание, дело обстоит сходным образом. Однако «имя» заклинания — не случайный набор звуков, как зачастую бывает при именовании людей. Жестовый рисунок, эмоциональный тон и словесный зов — всё это должно быть кратким изложением сути волшебства. Тем, что призна́ет таковой само заклинание. Тем, на что согласится наш мир, принимающий чужака и делающий его своей частью. Тем, во что поверит волшебник, осваивающий новый зов и наделяющий его своей волей.

— Вы всё время говорите «зов». Означает ли это…

— Да. Ты всё правильно понял, Гарри. Нет никакой «регистрации» нового заклинания. Палочки не хранят в себе список словесных «кнопок». На слово «люмос» реагирует само заклинание. Оно слышит и приходит. Подобно тому, как оборачивается в толпе незнакомый человек, если ты призывно и правильно произнесёшь его имя.

— Неожиданно… и так просто, — Гарри удивлённо почесал затылок. — А палочка лишь усиливает мой «голос»… Погодите! А заклинание реагирует именно на слово? Или под «словом» вы понимаете и «люмос», и летний полдень, который нужно представлять?

— Даже так?.. — буркнул Лавгуд чему-то своему. — Всё не так уж и просто, Гарри, я лишь привёл понятную аналогию. И да, «имя заклинания» — это весь призывной комплекс. «Имя “Люмос”» — не только слово. Это проекция идентичности волшебства на наш мир. Сильно упрощённая и подстраивающаяся под наши ограниченные возможности.

Вторую половину фразы Гарри понял не до конца, а потому просто спросил:

— Они что, живые? Ну, заклинания эти?

— Наши весьма разрозненные исследования показывают, что скорее нет, чем да. — Ксенофилиус умудрился запутать всё ещё больше. — Но, повторяю, всё не так просто, как кажется, и число действующих… сторон даже при вызове заклинания может быть больше двух. Скажем, знаешь ли ты, что тот же «Люмос», доступный нынче каждому новичку, вовсе не был таким же лёгким во времена своего создания? Хотя да: будь иначе, его бы и «изобрели» намного раньше.

— «Светлячок» когда-то был трудным заклинанием? Почему?

— Куда интереснее то, почему он упростился: из-за частого и всеобщего употребления. «Люмос» — самое частое по наколдовываемости заклинание.

— Гм… Смахивает на эффект от тренировок. Но это невозможно.

— Почему невозможно? Тренировки и есть, ты верно догадался.

— Но как же так? Совершенствуются в мастерстве одни, а легче становится… всем?

— Учится не только маг, Гарри. Обучается его палочка, обучается наша речь, обучается весь…

— Речь?!

— Да. И речь — тоже. Мы именно поэтому всё отдали латинскому языку: все наши словесные формулы. Есть надежда вырастить из него волшебный язык. — Ксенофилиус вздохнул и потянулся за коржиком. — Хотя это — задача на тысячелетия.

Гарри смотрел на него во все глаза. Мистер Лавгуд усмехнулся этой живописной картине и счёл нужным пояснить:

— Есть такие языки: Старшая речь и Парселтанг. Если они звучат из уст правильно освоившего их человека, его речь буквально дышит волшебством. Даже у человека, Гарри! Хотя это — не человеческие языки и люди не имеют к ним никакого отношения. А всё потому, что в этих языках понятия «говорить» и «колдовать» обозначаются одним и тем же словом.

Гарри подумал, что мистер Лавгуд обладает редкостным даром: поясняя что-либо непонятное, порождать в результате ещё больше вопросов. Мальчика распирало от любопытства, и он просто не мог выбрать, какой из этих вопросов задавать первым.

— Нечеловеческие? Я думал… Хотя да, Парселтанг — язык змей…

— Змеи тоже не имеют к нему никакого отношения, — Лавгуд поморщился, обнаружив опустевшую чашку. — Парселтанг отражает природу Ушедших, являвшихся его создателями. Впрочем, эту тему стоит отложить на другие вечера. Иначе мы сегодня так и не доберёмся до предмета лекции: в чём же наш корыстный интерес и зачем мы тратимся на эти коржики. Ты наливай ещё чаю, Гарри. Я много заварил.

Выполнив требуемое, Гарри не стал напоминать вновь замолчавшему Ксенофилиусу свой «коржиковый вопрос», а рискнул помочь ему в продолжении лекции по теории магии, раз уж она почему-то оказалась у них на пути.

— Хорошо. С именем мне стало немного понятнее. Но что насчёт самого заклинания? Как его создают? Или… раз уж оно слишком сложное для создания человеком — как его приводят? Откуда? Каким образом уговаривают? Или ловят?

— Да. Заклинания… — Лавгуд очнулся от своих мыслей и сделал глоток. — Есть такой… мир. Или сфера… или бездна…

Ксенофилиус запнулся, и Гарри начал опасаться, что лектора вновь переклинит из-за никому не нужных дефинитивных подробностей, но на этот раз пауза была короче.

— Его называют по-разному. Гиннунгагап, Суперастралум, Зазырье… Я предпочитаю короткое «Этера».

— Этера?

— Правильнее было бы «Этера эйрис», но в латинском оно как «масло масляное». Одним словом… Это и есть родина заклинаний, Гарри.

— О!..

— Там есть всё. Точнее… там нет привычных нам вещей, потому что в распоряжении Этеры — энергия и время всех миров, если кому-то вдруг понадобятся настолько грубые ресурсы. Этера — вечность, живущая творением и красотой. Вся наша земная магия исходит оттуда. Всё возможное и невозможное волшебство — там. Все вообразимые и невообразимые смыслы.

— Хм… — Гарри показалось, что он когда-то читал о чём-то подобном. — Это что, мир идей Платона?

— Нет. — Ксенофилиус опять поморщился, а потом кивнул. — Но это хорошее приближение, и в какой-то мере им можно пользоваться на первых порах. Особенно в отношении Красоты как высшей идеи и цели. Однако углубляться в космологию Замирья мы сегодня тоже не будем. Важно то, что все наши заклинания приведены оттуда.

— Ага… Значит, есть какой-то способ… отправиться в путешествие в Заэфирье?

— Способы есть, но они не для людей. — Голос мистера Лавгуда вновь начал уклоняться в меланхолию. — Обычный человек сгорает на подходах, даже не достигнув Этеры.

Гарри подождал немного, а потом осторожно спросил:

— Сгорает? Почему?

Мистер Лавгуд отвёл глаза от портрета, на который неотрывно смотрел при своих последних словах, и заговорил почти нормально:

— Мир Этеры необычен, Гарри. Существовать там — означает творить. Каждое мгновение, каждый вдох, каждое движение мысли. У тебя в распоряжении — неограниченные возможности, но ты перестаёшь *быть*, если останавливаешь созидание. — Ксенофилиус покачал головой. — Человеку такое не под силу. Назад возвращается выгоревшая оболочка, не имеющая побуждения к дальнейшей жизни. Творящая искра гаснет, будучи истраченной на этом празднике деятельного бытия. А ведь мы даже не успеваем туда дойти.

Гарри стало немного неуютно: уж больно точно мистер Лавгуд описал симптомы «истощения магии» в те моменты, когда мальчик впервые осваивал какое-нибудь новое заклинание. Хотя… да нет, ерунда. Он же их не создавал, заклинания эти, он именно *осваивал*. Ну да, в первый раз, но — готовое и давно имеющееся в мире. Для себя. У всех ведь руки холодеют в первый раз, зато потом разучиться невозможно. Ведь правда же?

— Но как это обычно и бывает, людям помогает магия и её таланты, — продолжил Ксенофилиус после очередной паузы. — «Ловец волшебства» — редчайший дар, позволяющий волшебнику дойти до Этеры, позвать заклинание Красотой и вернуться назад живым.

— Живым!.. — Гарри вздохнул со скрытым облегчением. Не его случай. Тем более редчайший.

— Едва живым, — разрушил его надежды Лавгуд. — Но при должном уходе — поправляющимся и выздоравливающим для повторных походов.

Настала Гаррина очередь держать озадаченную паузу.

— Насколько редок этот дар? — спросил он наконец.

— Хороший вопрос. — Ксенофилиус сделал глоток из успевшей остыть чашки. — Скажем так, за последние семь веков хроники фиксируют не более одного Ловца в один момент времени на всю Западную Европу. Не более, потому что чаще всего Ловцы вообще не фиксируются. Хотя в последнее столетие все европейские «проводники» — в Британии. Будто проклятие какое-то… Или магия чего-то ждёт именно от британцев.

— Э-э…

— Не обращай внимания. Одним словом… Это редкий дар. Систематические исследования отсутствуют, Ловцы обычно таятся, большинство людей о них вообще не знает. В книгах ничего нет. Люди просто принимают как факт, что заклинания периодически «изобретаются»: где-то, кем-то и каким-то образом. А вести этот разговор мы с тобой можем лишь потому, что мне в своей жизни посчастливилось быть знакомым сразу с двумя Ловцами.

Ксенофилиус вновь поднял глаза на портрет.

— Одним из них была моя жена, Пандора. Редчайший случай, когда Ловец — ещё и исследователь, да с супругом-исследователем на страховке. Обычно там такая шушера… — Лавгуд вздохнул. — Хотя, быть может, всё не настолько запущено, просто статьи в журналах подобные уникумы никогда не пишут. Таятся.

У Гарри было много вопросов, но озвучивать их он не решался: Ксенофилиус всё ещё смотрел на мемориальную фотографию.

— Мы с Пандорой многое узнали о феномене чароловства, — негромко произнёс Лавгуд. — Не исключено, что в Британии я сейчас — один из лучших специалистов по призыву готового волшебства. Но Пандору это погубило. Однажды она не вернулась.

Гарри по-новому взглянул на запечатлённую на портрете женщину. Спокойный взгляд проницательных глаз смотрел на зрителя так, будто всё интересное в зрителе находилось где-то очень далеко. Бесконечно далеко. Эта женщина видела и понимала больше простых смертных. Гарри припомнил, насколько *иными* становились мысли, когда он всего лишь прикасался к тем частичкам «Этеры», что хоть и приведены оттуда в наш мир, но продолжают нести отпечаток родной бездны. Как же должно изменяться мышление человека, регулярно бывающего там в гостях!

Но затем Гарри в голову пришла одна не очень хорошая догадка.

— А второй ваш знакомый — Луна? — уточнил мальчик, боясь услышать ответ.

Ему совсем не хотелось, чтобы и Луна рисковала умереть так рано, как её мать.

— Второй знакомый мне Ловец — ты, Гарри.

Гарри не сразу поверил, что расслышал всё правильно: Ксенофилиус говорил обычным голосом, всё ещё продолжая смотреть на портрет.

— Я не люблю квиддич, — буркнул мальчик, догадавшись наконец, что это такая шутка под конец напряжённой лекции, маскирующая нежелание мистера Лавгуда делиться не предназначенной для Гарри информацией.

— Я знаю. Я читал твои письма. — Ксенофилиус вздохнул, повернулся к Гарри и устроился в кресле поудобнее, обозначая новый этап серьёзного разговора. — Ты вполне узнаваемо описываешь симптомы чароловных откатов.

— Э-э…

— Надеюсь, ты был не против того, что я иногда заглядывал в эти письма из-за дочериного плеча?

— Вовсе нет. Но…

— Уверяю тебя, что кроме нас с Луной их не читал и не сможет прочесть ни один человек.

— Да дело не в этом! Просто… вы ошибаетесь, мистер Лавгуд.

Ксенофилиус иронично поднял правую бровь.

— Ну… — Гарри стушевался, но продолжил: — Я помню про лучшего специалиста в Британии. Но я не создаю заклинаний, сэр. Я осваиваю имеющиеся.

— Так, что после этого пропадает желание дышать?

— Э-э… да. Я думаю, это оттого, что всю новую магию я в первую очередь стараюсь выучить без палочки. Так, чтобы получалось после этого всегда. Так уж у меня повелось, ещё с девяти лет. Когда нужно было учиться, а палочки не было.

Мистер Лавгуд задумчиво покосился на рождественский венок под портретом и покачал головой.

— Чувствую себя Минервой МакГонагалл, более полувека говорящей детям одно и то же. «Вы волшебник, мистер Смит. Не верите? Ничего страшного, мне ещё никто не поверил с первого раза».

— Ну…

— А наколдуй-ка мне «Люмос», Гарри. Если тебе не сложно.

Гарри хлопнул глазами, сбитый с толку переменой темы, но решил не спорить и потянулся к уху за палочкой. Однако палочки там не было: Луна в последние несколько дней окончательно её экспроприировала и не расставалась с нею даже во сне. Пришлось жертвовать чистотой эксперимента и зажигать солнечный зайчик на ладони.

— Благодарю. А вот как выглядит «Люмос» остальных людей.

На взрослой ладони зажёгся голубовато-белый огонёк. Холодный, резкий и чем-то напоминающий электросварку, если бы она перестала моргать.

— Цвет другой? — Гарри пожал плечами. — Это наверняка как-то настраивается.

Ксенофилиус отрицательно покачал головой.

— Заклинание слишком простое, настроек нет. Кроме того, твой светлячок ещё и греет. Будто и правда лето наступило.

— Ну, я не знаю… Их же много, вариантов у «Люмоса». «Дуо», «Максима», «Солем», кстати. Может, это просто один из них?

— Хмм. Хорошо, попробуем кое-что посущественнее. — Лавгуд погасил свой светляк. — Научишь меня твоему «варианту»? Нужно представлять солнечный полдень, я правильно понял?

— Ну… да.

Ксенофилиус достал палочку и сделал с полдюжины попыток.

— Не получается… Ты уверен, что правильно объяснил формулу?

Гарри мог бы возразить, что лично у него «не получалось» полторы недели, но решил не перечить опытному наставнику. Вместо этого мальчик попытался вспомнить, что он делал в самый первый раз, и… Картина того тёплого дня внезапно встала перед глазами с невозможной для обычной памяти чистотой. Каждое слово, каждый водный блик, каждое движение мысли.

— «Исполнен лета, а не только света» — пробормотал он, с печалью созерцая беззаботное детство, жившее вокруг всего-то две весны назад.

Ксенофилиус замер, вслушиваясь в звуки нехитрого дольника.

— Вот, — сказал он тихо. — Так гораздо красивее.

С полминуты царила тишина, а потом Ксенофилиус… позвал. Совсем так же, как когда-то сделал и Гарри.

— «Люмос!»

В комнате стало светлее и теплее. Дверь в лето закрылась. Гарри подавил бессознательную попытку спрятать кисти в рукавах свитера.

— Ловец заклинаний богатеет выучившими его волшебство людьми, Гарри. — Не отрывая взгляда от солнечного сгустка, мистер Лавгуд подышал на левую ладонь, будто надеясь её согреть. — Любой великий дар не терпит закисания под спудом и не даётся для откладывания на полку до лучших времён. С каждым новым волшебником заклинание становится сильнее и… легче.

Лавгуд шевельнул палочкой, и светлячок начал медленно подниматься к потолку.

— Новое заклинание в новом для себя мире — слабо и неуверенно. От учителей требуется больше сноровки и искусства, чтобы обучать ему учеников. А первые адепты так и вовсе платят зябнущей кровью за знакомство волшебства с аурой мира. Причём мёрзнут всегда двое: и ученик… и Ловец. — Ксенофилиус перевёл взгляд на Гарри, помолчал и добавил: — Но зато Ловец никогда не испытывает сложностей с обучением своему творению.

Гарри вздохнул, натянул-таки рукава на кулаки и задумался.

— Не знаю, — сказал он спустя десяток ударов сердца. — Как-то… неубедительно. Этак можно обозвать новыми заклинаниями любые отклонения от старого. «Люмос-летящий-над-макушкой», «Люмос-цепляемый-на-стену»…

— Жемчуг жидковат, — понимающе усмехнулся Лавгуд, гася свой светляк. — Всегда штурмуй лишь невозможное, не трать минуты в скукоту.

— Ну…

— Который час, кстати?

Гарри машинально вызвал «Темпус» и… застыл, с подозрением уставившись на мистера Лавгуда. Что значит «который час»?

— Доставай, не стесняйся, — Лавгуд призывно поманил пальцами. — Мы с Луной натурально извелись от любопытства: что же это за «темпус» такой? А это, оказывается…

— Погодите, что значит «извелись»? А вы сами?.. «Темпус» же… его все знают!

Недоумённое восклицание кануло в загадочную тишину. Мистер Лавгуд отрицательно покачал головой.

— Нет никакого заклинания «Темпус», Гарри. Не было до недавнего времени. Если ты ещё никого ему не обучал, его знаешь только ты.

Гарри попытался незаметно ущипнуть себя, уж больно нереальный поворот совершил на его глазах сегодняшний вечер откровений. Интересно, кому теперь имеет смысл начать доверять поменьше: семикнижию или мистеру Лавгуду?

— Вы ведь шутите, да? — произнёс Гарри совсем не смешным голосом.

Ксенофилиус молчал. Он и сам по себе не был склонен к веселью, а сейчас и вовсе смотрел с необычной серьёзностью. И пониманием. Гарри опустил глаза и вновь задумался.

Собственно, а с чего он запаниковал? Семикнижие местами врёт, он убеждался в этом не раз. А вот слова Лавгуда проверить нетрудно: достаточно выйти в Косой переулок и пристать с простым вопросом к десятку случайных прохожих.

Проблема в другом: а чему ещё в семикнижии отныне не стоит верить? Корыстной природе Уизли? Существованию Большой ритуальной игры? Непорядочности Дамблдора? Гарри стиснул зубы. Выходка Хагрида и почтовый террор — факты, не отменяемые никаким семикнижием. Дамблдор с удовольствием издевается над людьми, если они не могут дать сдачи. Гадко это и доверия не заслуживает.

В любом случае, отношение к дамблдорской команде можно обдумать позже. Мальчик вздохнул и поднял глаза.

— Похоже, что не шутите.

Ксенофилиус, всё это время дожидавшийся принятия учеником самостоятельного решения, одобрительно кивнул. А Гарри подумал, что всё-таки поймал свою минуту откровения «ты волшебник, Гарри». Только радости от неё было куда меньше, чем для других детей.

— Ну что, покажешь, откуда ты узнаёшь время?

Гарри кивнул и выложил на стол часы. Несмотря на свой невещественный и полупрозрачный вид, на ощупь они были вполне твёрдым предметом и вели себя так же. Просто мальчик в любой момент мог заставить их исчезнуть.

— Часы? — Гарри показалось, что Ксенофилиус чему-то странно удивился. — Кто бы мог подумать…

Впрочем, непонятная эмоция быстро ушла, а потому — кто их может понять, этих взрослых? Ксенофилиус осторожно тронул луковицу кончиками пальцев и, испросив у Гарри безмолвное разрешение, взял призванный механизм в руки.

— Солидный крупный корпус, вполне способный вместить в себе старую добрую фузею, — с лёгким налётом ироничности принялся он озвучивать результаты осмотра. — Хотя её там нет, конечно же. Материал — настоящее лунное марево, но с тактильностью тёплого металла без запаха. Сквозь прозрачные стенки проглядывает сложный механизм. Циферблат — в фирменном авторском стиле, — быстрый насмешливый взгляд в сторону Гарри, — светится, но не беспокоит ночью.

Мистер Лавгуд прервался, чтобы достать и надеть свои артефактные очки.

— Вместо цифр… хм… похоже на уш-лумашу… откуда бы ни знал их сам автор…

— Уш… чего?

— Старый часовой круг. Ещё шумерский, если источники не врут. Система, аналогичная зодиаку, но не годовая, а суточная.

— Я думал, это какие-то руны, обозначающие цифры.

— Не цифры, а символическое значение каждого часа. «Третья стража», «час росы», «отбой петухов»… Ночью символы меняются?

— Вроде бы. Я их не понимаю, так что в основном смотрю на стрелки.

— Меняй отношение к деталям, если планируешь стать исследователем. Так… Часовая, минутная и даже секундная… Четвёртая стрелка для чего?

— Будильник. Устанавливается ободком по краю корпуса.

— Будильник? Они ещё и звонить умеют?

— Нет. Я просто просыпаюсь в нужное время. Сам собой.

— Хм… Стало быть, шкала будильника — на двадцать четыре часа. Погоди, а чтобы тебя разбудить, часы должны оставаться призванными всю ночь?

— Нет. Их можно отозвать, я всё равно проснусь.

— А отключить будильник можно?

— Да. Сжать ободок с двух сторон — стрелка щёлкнет и встанет на ребро.

— Механистично… Хм… Ручки подзавода нет, но зато имеется гнездо под ключ. Обычная история для действительно старых часов. Часто приходится их заводить?

— Я их не завожу. Сами идут.

— Ну хоть это не имитируется… Или гнездо — для перевода стрелок? Они сильно «убегают» за неделю, Гарри?

— Э-э… мне ни разу не понадобилось их подправлять.

— Хм… Наверное, на случай дальних путешествий?.. Хорошо, разберёмся позже. Так… шестерёнки в призрачном корпусе двигаются и… механизм даже тикает!

Ксенофилиус поднёс луковицу к уху и долго держал её так, прислушиваясь к одному ему известным деталям. Наконец кивнул и положил часы перед мальчиком на стол.

— Поздравляю, Гарри. Это самое настоящее заклинание, которое будет полезно всем. Потому что, — Ксенофилиус оттянул левый рукав рубахи, являя взору обычные механические часы, — маги сегодня пользуются только этим. А оно — магловское.

Гарри подумал, что до наблюдательного исследователя ему ещё очень и очень далеко. Ничего не поделаешь: это была его слепая зона. Гарри хорошо чувствовал окружающий мир, но не обращал внимания на вещи, выставляемые людьми ради обозначения статуса. Часы на чужой руке относились к их числу.

— Вы хотите, чтобы я вас этому научил?

— Признаюсь, мы с Луной уже пробовали слово «темпус», но само по себе оно не работает.

— Нужно ещё делать движение ладонью, будто достаёте такие часы из кармашка на жилетке.

— И заодно знать, что это именно часы, — усмехнулся Лавгуд. — А не разворачивающийся в воздухе свиток на староваллийском.

Мальчик замер, осознавая, что способы отображения времени в воображении магов могут быть весьма разнообразными. Будь подобное заклинание и вправду «изобретено» древними шумерами, современные «пользователи» вполне могли бы получать исчерченные клиньями глиняные таблички. Или любоваться статуэтками китайских «зверей текущего часа», отображающих минуты знаками на лапах. Или мучительно переводить текущее время из 22-часового цикла майя, в котором дневных часов — тринадцать, а ночных — девять. Или…

И тут после очередной попытки у Лавгуда получилось. Да так, что тот от неожиданности выронил свои новенькие часы на стол. Руки у обоих приморозило по самый локоть.

— Ого!..

Нужно признать, что мистер Лавгуд сразу же посмотрел на Гарри. Взял его за подбородок и заглянул в глаза.

— Сейчас достану шоколад. Он у нас особый, с добавлением ландышевого мёда…

— Шоколад не помогает, — вяло возразил Гарри.

— Расскажи мне ещё, — буркнул Ксенофилиус, высыпая на стол конфетные квадратики и забрасывая парочку себе в рот. — Ешь, не спорь. Это всего лишь зябья кровь, а не атимия небоходца. Ты учил, а не путешествовал.

Гарри послушался, и через несколько минут душистый весенний шоколад действительно начал помогать.

— Практикой сегодня больше не занимаемся, — постановил мистер Лавгуд. — Что совершенно не мешает теории… и размышлениям. Хм. Мне не нравится этот последний откат, Гарри. Он необъяснимо силён, если сравнивать его с «летним люмосом». Ты уже учил кого-то своему светлячку?

— Нет. Я бы почувствовал, правильно?

— Правильно. А когда ты… создал эти «часы», тяжело было?

— Очень. До вечера дышал вручную и не спал несколько дней. И простыл потом… Я счёт времени потерял.

— Да, это непросто даже вашему племени. А когда «Люмос» сделал?

— Не, тогда только руку приморозило.

— Руку? Одну?

— Ладонь. Не так, как сейчас: она греться не хотела. Как камень была.

— А дыхание? Как долго это продолжалось?

— Несколько часов до вечера. Дышал нормально, но ничего не хотелось делать и было страшно. Это у меня в первый раз случилось.

— Хм… — мистер Лавгуд помолчал, что-то обдумывая. — Две новости, и я не знаю, хороши они или не очень. Во-первых, ты слишком легко отделался с «Люмосом».

— Нет, с ним-то как раз нормально отделался.

— Нормально? Ты хочешь сказать, что так было не один раз?

— Ну… — Гарри запнулся. — Говорю же: я не новые заклинания делал, а существующие… улучшал.

— Я это учёл, поверь. Хм… Я, конечно, сужу по Пандоре. Ей тяжело приходилось, она не совсем Ловец была… Но если ты так легко щёлкаешь «Люмосы», тогда тяжесть атимии за «Темпус» тем более необъяснима. Мы чего-то не понимаем… или не замечаем.

Ксенофилиус взял в руки свои часы и задумчиво повертел их в руках.

— А они попроще твоих! — удивлённо констатировал он. — Корпус тоньше… Гнезда под ключ нет. Хотя оно под задней крышкой может быть… Крышка матирована, механизма не видно.

Мистер Лавгуд опять задумался.

— Гарри, а ты стрелки в своих часах действительно никогда не подводил?

— Нет. Они идут точно, зачем вмешиваться?

— А смена часовых поясов? Переход с зимнего на летнее время? Между Лондоном и Хогвартсом в сентябре — один час разницы.

— Я… Н-нет. Часы всегда показывают правильное время. Сезонный переход как-то учитывают сами. Хогвартс… — Гарри наморщил лоб, вспоминая. — Не могу сказать, смотрел ли я на часы в первый вечер, но уже утром они показывали правильное школьное время.

Вывод из перечисленных фактов был очевиден, и мистер Лавгуд его озвучил:

— Если часы не нуждаются в подзаводе и всегда показывают правильное местное время, зачем на них гнездо для ключа?

Гарри был весьма удивлён, что такая простая мысль до сих пор не приходила ему в голову. Мальчик рассеянно «достал» свои часы с ключом и…

— Что ты собрался делать?

— Дык… Ой, простите! — Гарри мельком покосился на шоколад.

— Будь осторожнее. Это и есть ключ? Откуда он взялся?

— Я вызвал. Так же, как и часы. Если он нужен, он появляется в другой руке одновременно с часами.

Мистер Лавгуд, уточнив детали, попробовал призвать свой ключ, но не преуспел.

— Нет, не давай мне его. Почему он из другого материала? Не призрачный, а вполне железный?

— Э-э… не знаю. Я и доставал-то его всего пару раз, в чулане. Ключ же мне не нужен… А в чулане темно.

— Хм… Вещественность ключа внушает оптимизм…

— О чём вы?

— О том, что он — только твой. Скажи, Гарри: с какими словами ты уходил в Этеру за этим заклинанием?

— Я? Э-э… ну, я хотел всегда знать, сколько времени…

Гарри произнёс это и сам поморщился от ощущения, что он говорит что-то неправильное и вообще косорезит. Так иногда бывало, когда мальчик врал без крайней нужды, но сейчас чувствовалось намного острее. Гарри внял непонятному намёку и напряг память.

— Это заклинание очень долго у меня не получалось. Я тогда просто отчаялся: оно же элементарное, все вокруг его знают, ну что можно делать не так? И я… пожелал заглянуть в будущее. Туда, где я его уже знаю. Ведь мне всего-то и нужно… всегда иметь своё время.

Ксенофилиус медленно откинулся на спинку стула и поражённо уставился на Гарри.

— Как же ты выжил, парень?

Гарри и сам был безмерно удивлён: как можно пройти над такой пропастью, хапнуть настолько много и даже ничего не заподозрить? Самое время окунуться в запоздалый ужас от собственной дурости. А кстати, что именно он хапнул? Гарри против воли посмотрел на часы в своей руке.

— Даже не думай, — упредил его мысли Ксенофилиус. — Только с подстраховкой, Гарри. Обложив со всех сторон тестами и по мелкому шажку за раз. Тебе понятно?

— Э-э… да. Вы правы, сэр.

— Старик безжалостен, парень. Не смей с ним играть: изломает и размажет вне реальности. Даже Смерть — и то подчас добрее.

— Старик? Дамблдор?

— Старик Время. — Ксенофилиус вздохнул. — Прячь ключ.

— Погодите! Так это что же — у всех теперь так будет?

— Дошло наконец? — Лавгуд полоснул Гарри жёстким взглядом, но потом смягчился: — Надеюсь, что нет. Это Право Ловца: владеть королевским вариантом собственного творения. Остальные будут получать просто часы — такие, как мои. Если же я не прав… будем изгонять. Или изменять. Или путать следы.

— Э-э…

— А ты хотел, чтобы совсем без ответственности? — Ксенофилиус потянулся за чайником. — Доедай шоколад. У нас осталось ещё немного заварки. На один разговор хватит.

* * *

Гарри послушно налил себе третью чашку, но от шоколада решил воздержаться: ужин был не за горами. Луна что-то задерживалась. Или где-то.

— В свете всего сказанного, Гарри, есть ли мысли: почему же мы тебе помогаем?

— Э-э… хм. Ну, контролировать, чтобы я не натворил бед?

— Контролировать великий дар?.. — Ксенофилиус покачал головой. — Знаешь ли ты, что все три Непростительных заклинания придумал один и тот же человек?

— Н-нет. Об этой гадости вообще минимум сведений в книжках.

— Герпий Злосчастный. О нём ты наверняка уже слышал и услышишь ещё не раз. Он подарил миру немало бед: неотменяемые проклятия, инкубацию василисков, крестражи… И мир всё это принял. Наверное, во исполнение справедливости: дабы люди огребли полной мерой. За попытку заставить Ловца творить благое и разумное… под пытками.

— Под пытками? Хм… Так и знал, что когда все учебники клеймят человека тёмным сволочизмом, там обычно закопаны светлые грешки. Или это не тот Герпий, что известен под именами «Грязный» и «Злостный»?

— То, чего он натерпелся в юности, вполне заслуживает эпитета «Злострадальный». Но он отплатил с огромной лихвой, так что проклинающее прозвище вполне заслуживает права на жизнь.

— Устроил бы персональный ад лишь своим мучителям, — буркнул Гарри. — Зачем всему миру-то мстить?

— Человек творит от избытка сердца, Гарри. Больше ему брать неоткуда.

— Гм… То есть Ловца нужно растить в идеальной доброте?

— Пробовали и это. — Мистер Лавгуд отчего-то поморщился. — Настоящий и весёлый рай для одного конкретного ребёнка. Никаких ограничений для творческого саморазвития личности. Звали мальчика Лоркан МакЛайрд.

Гарри едва не поперхнулся чаем. Мистер Лавгуд пробормотал невнятно что-то вроде «гуманисты хреновы», сгрёб остатки шоколада и забросил себе в рот.

— Мне кажется, что это вечное испытание для человечества, — сказал он негромко. — Где-то на континенте всегда живёт Ловец, способный решать судьбу мира. И им может оказаться любой неизвестный ребёнок. А потому до скотства нельзя опускаться ни с одним из детей. Хотя бы из страха за последствия.

Ксенофилиус вздохнул и сделал большой глоток.

— Я хочу, чтобы ты сам научился себя контролировать, Гарри. Чтобы всегда помнил: всё, что ты сделаешь, станет доступно всем. Всему миру, всем придуркам и хохмачам. Таков твой дар.

— Тогда… знаете, лучше вообще ничего не делать! Ведь всегда найдётся злодей…

— Не думай о злодеях! Умный мерзавец превратит в орудие зла даже красоту лотоса или детскую улыбку. Считай, что умные — не твоя вина, они сами несут за себя ответственность. Помни о глупцах. Хотя бы изредка. Этого будет достаточно.

Ксенофилиус встал и проследовал к одному из шкафов.

— Ну а моя задача — обучить тебя, что и как устроено в нашем мире. И, чего уж там — исключить особенно паршивое детство. — Лавгуд говорил, не отрываясь от поисков в выдвижных ящичках. — Ловец — общее дело, Гарри. Нельзя совсем уж бросать его на произвол судьбы. Любого ребёнка нельзя, но ты можешь воспринимать именно эту часть моей мотивации как основную, раз уж не в состоянии укротить свою щепетильность. А взамен… — найдя искомое, Лавгуд задвинул ящик и вернулся за стол. — А взамен ты поможешь когда-нибудь такому же нуждающемуся ребёнку. Если встретишь. В полном соответствии с заповедями альтруизма.

На стол лёг браслет. Вещица была искусно сплетена из разноцветного бисера и не содержала ни болтающихся фенечек, ни металла. Выглядело красиво.

— Это браслет Пандоры. Помогает Ловцу оставаться живым в совсем уж тяжёлых случаях. Работает больно, но там уж не до жиру. Примерь.

Браслет оказался впору, но стоило Гарри на секунду отвести от него взгляд, и больше на своей руке мальчик его не увидел. Хотя прекрасно чувствовал.

— Маскировка, — подтвердил догадку Лавгуд. — Носи его не снимая. Это необходимость, а не подарок. Пандору он не раз выручал. Возможно, она добавила что-то от себя, понятное лишь Ловцам, но в обычной жизни он не мешает.

Ксенофилиус вновь посмотрел на портрет.

— Ей было тяжелее, чем тебе, Гарри. И одновременно — легче. Её дар состоял из двух половинок: Ловец и прорицатель. Атимия часто останавливала сердце, но зато Пандора лучше знала, с чем идти в очередной поход на небо. Наша Луна наследовала лишь вторую половинку, но в полной мере.

Ксенофилиус повернулся к Гарри.

— Ловец не должен быть один. Он не выживет. Дело даже не в страховке… Пандора говорила, что переносить бездушную пропасть ей помогало наличие живого якоря здесь, на Земле.

Подумав немного, Гарри согласно кивнул. Забота о других оживляла мёрзнущий камень вопреки всякой логике.

— Прорицателям тоже противопоказано одиночество. Беда в том, что их мало кто может вынести рядом с собой по жизни. Но прорицатель может стать идеальными глазами для Ловца. Луна видит подходящие дороги задолго до выхода на них. Тебе не придётся нашаривать правильную дверь в полной темноте.

Ксенофилиус серьёзно посмотрел на Гарри.

— Я предлагаю вам с Луной стать партнёрами на этом пути, Гарри.

Мальчик напрягся. Его что, сватают, что ли?

— Жениться для этого не обязательно.

Несмотря на то, что мистер Лавгуд как всегда запутал всё ещё больше, Гарри мысленно выдохнул с облегчением. Как и любой нормальный одиннадцатилетний пацан, жениться он не собирался никогда в жизни. Что это вообще за глупости — обжиматься с девчонкой? Без этого нельзя, что ли?

— Однако если ты решишь за ней ухаживать, тебе нужно быть готовым к следующему. Из приятного и доступного человека Луна превратится в невыносимую стерву, капризную и требовательную. Она вывернет тебя наизнанку, измучает перепадами и метаниями, втравит в десятки неприятностей и, так или иначе, заставит тебя показать ей всё, на что ты способен. Как терпишь, как переносишь невзгоды, как защищаешь и снабжаешь. — Лавгуд помолчал и закончил под прицелом не верящих ему изумрудных глаз: — Если вытерпишь всё это, она станет тебе настоящей женой. Любящей и верной. Расстаться вы уже не захотите. Это я по Пандоре знаю. Род у них такой: хоть и знают всё заранее, но доказать заставят. Чтобы сам себя знал.

— Э-э… какой род? — рассеянно спросил мальчик, думая о своём.

Луна, превратившаяся в стерву? Гарри решительно не мог себе такое представить. Это невероятнее Земли, вывернутой наизнанку лентой Мёбиуса. Хотя…

— У прорицательского рода нет фамилии. Только имена.

Лавгуд ответил, хотя и видел, что Гарри думает совсем о другом.

— Я, это…

Ксенофилиус вздохнул.

— Ладно, не бери в голову. Говорить об этом рано, извини.

— Да нет, я… короче, мне кажется, что Луна, ну… испытывать меня понемногу уже начала.

— Да? — Лавгуд озадаченно помолчал. — Я с ней поговорю. Незачем тебя пугать.

— Да я…

— Если ты не против, давай закроем эту тему. Она действительно преждевременна, и я зря её поднял.

Вид у Ксенофилиуса и правду был такой, словно он досадовал на собственную откровенность не ко времени. Гарри, однако, это не успокоило.

— А эта тема как-то связана с вашей просьбой, которую вы никак мне не озвучите? Ну, про мой подарок на Рождество?

Ксенофилиус наморщил лоб, пытаясь переключиться с собственных и очень важных мыслей.

— Какая ещё… А, нет! Это совсем о другом… Хотя ты прав. Молодец, что напомнил. — Лавгуд опять встал и направился в закуток, который Гарри мысленно обозвал рабочей складской зоной. — Я хотел попросить тебя, но так, чтобы Луна не слышала. А потом закрутился…

Лавгуд закопался в большом платяном шкафу с таким видом, будто там скрывалось помещение не меньше окружающей комнаты.

— Вот, — сообщил он, вытаскивая и поднося к столу пару приличного вида «Чистомётов». — Научи Луну летать на мётлах, Гарри. Если тебе не трудно.

Мальчик тоже оказался сбит с толку переменой темы.

— А вы сами?

Ксенофилиус развёл руками.

— Луна боится мётел как огня. Или меня вместе с мётлами… Одним словом, она неудачно упала в детстве. Мы упали, если быть точным. Она была маленькой и летела со мной на одной метле.

Гарри покосился на «Чистомёт». Как с него можно упасть?

— Это была внезапно взлетевшая голубиная стая, — пояснил Лавгуд. — С той поры не люблю этих бестолковых птиц… Кхм. У Луны случился выброс. Управление сорвалось. Мы упали невысоко, я не выпустил Луну из рук, весь удар принял на себя, но… — Ксенофилиус крякнул. — Пандора потом отмудохала меня остатками той метлы, за то что летал без щита. А Луна с тех пор не доверяет летающим веникам.

— Но… а я тут чем могу помочь?

— Луна тебе доверяет, Гарри. Я видел на днях, как ты поднимал её в воздух. Поверь, ещё до каникул это было немыслимо, чтобы она на такое решилась. Высоты из окон она не боится, но от левитации панически убегает. Мне кажется, она и сама не заметила, что произошло у теплиц.

Гарри подумал, что и ему самому не мешало бы ставить щит во время полётов. Места в воздухе вроде и много, а самолёты всё равно уток двигателями ловят.

— Хорошо, я попробую.

Можно ведь предложить Луне «посмотреть глазами Гарри», как он летает и что чувствует. Вдруг сработает?

— Приложи уж свой талант к вовлечению других в свою стихию. Потому что в Хогвартсе, судя по твоим рассказам, не уметь летать на мётлах стало не только обидно, но и опасно.

Мальчику оставалось только кивнуть. В Хогвартсе всю учебную программу желательно освоить ещё до школы, дабы не отвлекать преподавателей от заполнения классных журналов. Снейп так уж точно не даст соврать.

— Возвращаясь к нашему разговору. — Ксенофилиус отвлёкся на опустевшую чашку, вытряс из чайника остатки заварки и обнаружил слегка напрягшегося собеседника. — Речь не о Луне, Гарри. С Луной или без, но я постараюсь обучить тебя основам магии и мастерству зачарования вещей. Всё, что я знаю, и что сможешь воспринять ты.

— Э-э… спасибо.

— И ты даже не спросишь, зачем мне это надо?

— Я попытался сойти за умного.

— Пытаться не надо. Есть мысли, зачем это нам с тобой?

Гарри честно постарался понять, с чего такая щедрость.

— Помогать вам в каких-то проектах? — выдвинул он самое правдоподобное предположение.

— Интересная мысль, но на будущее. Это — твой хлеб, Гарри. Ловцу не пристало прозябать в нищете. А монетизировать свой основной дар ты не сможешь.

— О!.. А ведь действительно: создавать «аваду» на заказ было бы… неправильно.

— Это общая черта почти всех великих даров. Истинный целитель, Погодник, Оракул, Мастер Времени… Магия не сто́ит золота. Нет привычной выгоды в трудах ради мира. Но высшая выгода существует всегда.

Гарри наморщил лоб. В абстрактных рассуждениях он всё ещё был не силён.

— Помнишь, я тебе рассказывал, как содержится Хогвартс? — подсказал Лавгуд. — Рано или поздно ты окажешься в таком же клубе, Гарри. Талантливые люди, работающие ради общей цели. Каждый кладёт то, чем богат. Награда опосредована, но без неё никто никогда не остаётся.

— Это… как с жителями Хогсмида?

— Верно. Главное — не перепутать такой клуб с революционной партией.

— Кхм… И как?..

— Цель должна быть гораздо дальше твоей жизни. Никаких простых и единственно верных решений. — Мистер Лавгуд вздохнул. — Это придёт с жизненным опытом, Гарри. Всё, что я тебе смогу сказать сейчас, будет таким же простым и единственно верным. Работа должна быть каждодневной, а не «свергнем и заживём».

Ксенофилиус допил остатки чая и некоторое время помолчал.

— Ну и, чего скрывать, мне пока некому передать свои умения. Мастер обязан воспитать хотя бы одного ученика. Такого, который его превзойдёт.

Гарри удивлённо посмотрел на Лавгуда. Способности способностями, но фразу «какие ваши годы» он озвучивать не решился, хотя она напрашивалась. Да и…

— Вы думаете, у меня получится? Ну, не просто освоить, а… учеником?

— Думаю, да. Из-за твоих якобы неудачно зачарованных очков.

— Очков?

— Видишь ли, нельзя просто взять и зачаровать линзы так, чтобы они рисовали картинку, точно накладывающуюся на видимые предметы. Тебе придётся учитывать положение зрачков, которые всё время двигаются, а также избирательно корректировать фокусировку.

— Э-э…

— Очки вроде твоих ничего не показывают: они стимулируют зрение владельца, чтобы уже оно́ видело то, что нужно. В створе оправы. А потому… Продолжишь?

— Э-э… магию вижу я?

— Обычный магл не увидит в твоих очках ничего. Большинство магов — увидят злонамеренные проявления, потому что у нас интуиция развита лучше, чем у маглов. Ну а такие как мы с тобой… — Ксенофилиус усмехнулся и легонько хлопнул Гарри по плечу. — Зрение у тебя есть, соображалка — тоже есть, желания учиться — хоть отбавляй. Первое — не так важно, потому что можно натренировать, а вот два других пункта обязательны.

Гарри нахмурился. Что-то ему опять было непонятно или недосказано… И тут мальчик кое-что вспомнил.

— Погодите, а Луна? Я же сам видел: она зачаровывала эти очки просто на коленке и вообще без палочки!

— У Луны — иной характер магии: импульсивно-интуитивный, если можно так сказать. — Ксенофилиус улыбнулся, одновременно и печально, и с любовью. — Её волшебство — неповторяемо, даже ею самой. Луна не сможет зачаровать такие же очки ещё раз. Каждое подобное колдовство — уникально. Это очень похоже на детские выбросы, только результат конструктивнее, а мотивируется не внезапным испугом, а ощущением, что это максимально точно подходит моменту и не наколдовать собственное улучшение миру никак нельзя.

Гарри задумчиво покачал головой.

— Как же она будет осваивать программу Хогвартса? Там такая тоскливая муштра…

— Не всё так плохо. Я лишь говорил о затруднениях с насквозь рациональной магией. Луна понимает, что такое правила. Весной купим палочку и начнём тренироваться. На твою помощь я тоже рассчитываю, Гарри. Ты её дисциплинируешь.

— Кхм…

Внизу хлопнула входная дверь.

— Я дома! — крикнули знакомым голосом, звякая чем-то стеклянным по столешнице. — У Фоссетов веселье: младшенькая наконец-то «чихнула»! Полкурятника стали перелётными, отлавливали уже за речкой…

Говоря это, девочка взбежала вверх по лестнице и обнаружила двух мужиков, чем-то озабоченных после часовой беседы.

— Вы что, поцапались? — нахмурилась она.

Тут её взгляд упал на мётлы и стал сильно недоверчивым. Луна попятилась. Мистер Лавгуд досадливо крякнул:

— Луна, успокойся. Это…

— Нет! Я не хочу!

— Хорошо. Я их сейчас…

Ксенофилиус потянулся к мётлам. Луна пискнула, бросилась назад к лестнице и… исчезла. Гарри ошарашенно моргнул. Не было никакого хлопка или завихрения, но *воздух* её больше нигде не находил.

— Спряталась где-то на спящих этажах, — вздохнул мистер Лавгуд. — К ужину выйдет. Кхм… Ты картошку жарить умеешь, Гарри?

— Ага.

— Хорошо. А я приготовлю её любимый салат.