Сестры скорпиона (гет)

Антарес

Любовь — совершенно неправильное, не подчиняющееся никаким законам и определениям чувство — она неподвластна ни разуму, ни воле, ни даже чарам. Иногда я думаю, право, что любовь сама — порождение волшебства какой-нибудь сумасшедшей колдуньи, наложившей свои чары на всех без исключения людей, и пожелав, чтобы никто ничего не смог поделать с ее великим творением.

В самом деле, любовь невозможно ни объяснить, ни воссоздать, ни навязать, ни уничтожить. Правда, ее можно растоптать вместе с человеком… но это совершенно особый случай — и не желаю я его вспоминать больше.

Знаю только, что полюбив, мы невольно не разумом, не всегда телом, но обязательно — какой-то частицей души сливаемся с человеком, и всегда его незримый образ находится рядом — крепче зажмуриться, задержать дыхание — и вот он уже здесь, уже рядом, точно и не уходил никуда, невидимкой присутствуя, словно ангел-хранитель, за твоим плечом.

Комичные рассуждения, если знать, кто я на самом деле — во всяком случае, Вильгельмина бы меня точно осудила. Она никогда не ценила глупые сантименты — и правильно, ведь они бы ее в таком случае очень скоро погубили… ну да не о ней речь.

Рука об руку с любовью идет счастье — тоже странное, донельзя сентиментальное и необъяснимое — просто беда у этих светлых чувств — каждый знает, что это такое, но никто не может объяснить. Каждый вам расскажет, что такое боль или ненависть, а вот счастье с любовью — увы. Наверное, потому, что оно, как и свобода, у всех разнится — эти чувства не бывают одинаковыми у разных людей.

Кроме того, счастье, если оно действительно настоящее, одномоментно, мимолетно, но как же прекрасно то ощущение, когда оно наполняет тебя до краев — и тем сложнее его уловить и тем более, описать, не правда ли?

Счастье — когда не можешь видеть ничего, кроме преломленных, дрожащих солнечных пятен, из-за слез, застилающих глаза. Когда не можешь видеть, а можешь только ощущать — звуки, прикосновения, запах…

Что такое счастье, спрошу я у вас, наконец? Что такое, это ваше счастье, которым вы все так кичитесь? «Ах, мой супруг составляет мне истинное и единственное счастье» — как витиевато любила выражаться баронесса Луиза, о своем тучном, одышливом, пятидесятилетнем муже, которого — ужасно удивительно, не так ли? — она никогда не любила и вряд ли когда-нибудь сможет хотя бы по-настоящему уважать — внешне выказываемая покорность не в счет.

Нет, я думаю, то, что мы называем счастьем — это обычно всего лишь сытое и вольное благополучие, не более того. Тихая смерть души, фикция, иллюзия.

Настоящее счастье похоже на свободу в миг, когда она, наконец, достигнута — ведь что есть счастье, как не свобода человеческая в полном, идеальном ее проявлении?

Счастье — это замерший солнечный миг.

Счастье, Элайв, я знаю, хоть ты мне и не веришь сейчас — это осознание того, что ты вновь обрел свое почти утерянное сокровище — через боль, через страх, да через какие угодно мучения! — обрел, и уже никогда не потеряешь.

И потому — все мы счастливы. Хотя бы на этот миг, а что там будет дальше, по сути, уже и неважно. А что важно, спросишь ты?

Важно, что солнце застыло в наших глазах, а твоя рука — в его ладони, слышишь? А все остальное, все, что было… все пройдет, все забудется, как глупый ночной кошмар. Останется в памяти только это последнее мгновение, которое будет исцелять все твои раны.

А боль, сожаление и даже этот сковывающий ужас — они растают, как холодный утренний туман под горячими лучами, они точно когда-нибудь растают, веришь? Не растает только его рука, да моя — если ты пожелаешь на них опереться. Если ты позволишь опереться нам.

Ведь счастье и любовь, сестра — это не яркая огненная вспышка, не треск пламени в кромешной тьме, и не буйная радость пляшущей над поверженными врагами ведьмы.

Любовь и счастье — это теплый солнечный свет и тихая музыка.

Знаю — когда было темно, когда тебе было холодно, неожиданно вспыхнул жаркий костер и тебя согрел.

Но не печалься оттого, что пошел дождь и погасил пламя — едва разойдутся тучи, выглянет солнце, и согреет тебя, но не испепеляющим жаром, а живым светом и теплом.

Помни — костру, чтобы дать тепло, в отличие от солнца, всегда нужно что-то сжечь в себе, уничтожить, обратив в прах и пепел. Солнце же греет бескорыстно.

* * *

Все-таки чудовищная жертва, которую принесла Элайв, не давала мне покоя. Мне были ощутимо отвратительны выставляемые напоказ хозяйские манеры разбойника — то, как он демонстративно брал ее за руку, обнимал, точно стараясь доказать прежде всего самому себе, что Эл теперь его полная и безраздельная собственность…

То, как она не смела перечить. Какой-то новый, полуобреченный блеск ее глаз, поникшие плечи и то, как едва заметно, почти инстинктивно, не отдавая себе отчета в том, Элайв старалась избегать этих прикосновений…

Было ощущение, что Эл летит в пропасть, и, понимая это, уже обреченно закрыла глаза и даже не пытается сопротивляться.

А действительно, был ли смысл? Конечно, красиво погибнуть может не каждый… но вот выжить все же еще сложнее. И она выживала, черт побери, выживала, потому что это был единственный возможный вариант.

Загнанный зверь в клетке, в последней попытке выжить, ластящийся к своему мучителю. Но кто знает, может быть, в один прекрасный момент покорная волчица устанет притворяться и просто-напросто перегрызет ласкающую руку, а затем и горло своего мучителя, заставившего предать зверя свою собственную суть?!

Могла ли я винить Элайв?

Глупый вопрос — ведь можно сказать, что именно из-за меня она пошла на этот шаг, именно я виновата в том, что она была вынуждена… нет, не хочу это произносить. В общем, если кто-то и был виновен в том, что с нею произошло, так это я. Если бы я сдержалась, если бы не бросилась в совершенно глупой ярости на разбойника, меня бы не связали, и сестре не пришлось бы идти на уступки своему бывшему жениху.

Какие уступки, о чем это я? Это чудовищная, самая чудовищная плата из тех, что можно представить… И как она это вынесла, как не сломалась?

Наверное, я никогда не смогу посмотреть ни ей, ни Бертрану в глаза — как я могу на них смотреть… и помнить, знать какому ужасному надлому в сестре я послужила виной?!

Бертран, конечно, ничего не узнает — по крайней мере, от меня, но каково будет самой Эл, которая, я знаю, тоже ни за что не забудет этого плена? Будет помнить этого чужого человека, будет помнить, как легко он ее сломал.

Неважно, как — угрозами ли, или обычной сделкой (в пользу этого варианта говорили и относительное спокойствие Элайв, и мои разрезанные веревки), так или иначе, похоже, что ключом к этой мерзости, затеянной Уилфредом, послужила я. Именно мною, моим незавидным положением он, негодяй, шантажировал бедную сестрицу.

Сможет ли она меня простить за ее рухнувший уютный мирок?

О, я поняла бы и приняла, если бы она так поступила — но увы, заслуженные упреки так и не вырвались у нее, напротив, Элайв была так тиха… Словно сама себя в чем-то винила.

Да и неудивительно, в общем то. Скорее всего, эта жертва оказалась для нее чересчур тяжела, и осознание того, что она изменила Бертрану, было сильнее мысли о том, что она спасала меня. Как же ты мучаешься, бедная, как же мучаешься… Прости меня за это.

Самое ужасное, что я ничем не могу тебе помочь, никак не могу тебя защитить — и твой разбойник, я вижу, прекрасно это понимает.

Почему я не бросилась на него снова, когда освободили мне руки?

Во-первых, я уже прекрасно понимала, что это напрасно — без магии я гораздо слабей любого вооруженного человечка.

Во-вторых, я боялась за своего ребенка — я чувствовала, что любое мое резкое движение здесь и сейчас столь опасно, что может стоить ему жизни.

А в третьих… в третьих меня бы снова связали, и Эл пришлось бы снова… унижаться перед этим недочеловеком. Неужели я могла еще раз обречь ее на такие страдания?

И поэтому я покорно приняла эту уступку.

Но смогу ли я когда-нибудь искупить перед тобой свою чудовищную вину, сестра?

Прости, умоляю, прости меня.

Если сможешь.

Но меня, впрочем, не отпускало одно, очень нехорошее подозрение.

Однако все попытки поговорить с Элайв не увенчались успехом — она предпочитала отмалчиваться и ограничилась сухими, совершенно не своими фразами и объяснениями. И я предпочла отбросить в сторону свои сомнения и глупые домыслы, как, в общем, и обычно, не став на нее давить, слишком много все-таки на нее свалилось — тут и в происходящем сложно разобраться, не то что в себе самой. Элайв просто не выдержала — слишком много от нее потребовал разбойник, слишком много ей пришлось выдержать…

Я боялась, как бы это окончательно не сломило ее, но утешать ее все же опасалась — это, думаю, вполне могло вызвать еще большие неприятности.

Поэтому я также молчала, а Эл, казалось, и не возражала — я понимала, ей нужно было побыть наедине со своими мыслями.

Но вскорости эту тягостную тишину прервала тишина еще более ужасная — вдруг как-то резко стихли веселые, хмельные выклики наших похитителей, — землянка, где нас держали, насколько мне было известно по рассказам сестры, находилась в некотором отдалении от места, где собиралась банда, но их громкие крики иногда долетали до нас — бандиты что-то в очередной раз праздновали.

И вдруг наступила неестественная, странная тишина.

Я испуганно обратилась к Эл:

— Не чувствуешь? Что-то не так...

Она обернулась к выходу из землянки, прислушалась, и на лице ее отразилась тревога. Цепким взглядом посмотрев на меня, она достала откуда-то… нож.

— Возьми. Если тебе придется защищаться без моей помощи, это пригодится.

Вопрос, откуда она взяла оружие, замер у меня на губах — моя уверенность в том, что не все так очевидно между ней и Уилфредом, лишь окрепла.

Однако я лишь сухо произнесла:

— Оставь у себя, в твоих руках он полезнее, — время поговорить с нею еще будет. А вот если сестра останется без единственной защиты…

— Не спорь, пожалуйста. Мне так будет спокойнее.

И что-то было в ее голосе, что заставило меня подчиниться.

Внезапно дверь распахнулась, и в потоке золотого света, хлынувшего в эту могилу, возник… Эддард. Я со стоном облегчения выпустила грубую рукоятку.

Это он. Это он. Неважно, как, но он здесь. Эддард. Эддард. Эддард!

— Вы здесь, миледи… Отлично, оставайтесь на месте, никуда отсюда не уходите, мы…

Элайв что-то спросила, он что-то ответил… А я могла только бессмысленно и глупо улыбаться, прислонясь к стене. Все кончилось. Все прошло. Он за мной пришел.

Но нет. Он уходит.

Почему он уходит? Почему меня бросает?!

— Не уходи, пожалуйста, — как в тумане, произнесла я. — Не оставляй меня.

Сноп солнечного света ясно высветил, как темная фигура его замерла. Я же, не дожидаясь, на подламывающихся ногах (и откуда только силы взялись?) направилась к нему. Он все так же не шевелился.

— Эддард, пожалуйста, не оставляй меня одну, — для доходчивости повторила я и объяснила: — Мне страшно. Ты не уйдешь?

Он молчал.

Шажок, еще шажок. Ступенька, еще ступенька.

Я шла к Эддарду, точно так же, как в детстве, очнувшись ночью от ужасного кошмара, я шла к своей няне, Грете, чтобы она меня утешила, успокоила, и сказала, что это только глупый и страшный сон, который больше никогда не вернется.

Я шла к человеку, который меня любил — и единственный мог избавить от ужаса, внезапно вернувшегося.

— Не уходи, прошу тебя, — выдохнула я, судорожно вцепляясь в его пальцы.

Он, вероятно, почувствовал мое прикосновение — во всяком случае, вздрогнул и посмотрел на меня совершенно безумным взглядом. А я неловко приподнялась на цыпочки и порывисто обняла кронпринца за шею, уткнувшись в его плечо.

Ведь Грета всегда меня обнимала!

— Анна… — раздалось над самым моим ухом, и я почти очнулась от наваждения, но, однако, не пожелала отстраниться.

Что было теплее — солнце, теплое солнце, льющее яркие золотые лучи прямо на мое лицо, или его руки, обнявшие мою уставшую спину? Или его глаза, серые и тоже теплые? Или его губы, невпопад целующие мои глаза, щеки?..

Вот что было правильным.

— Я тебя люблю, — шепнула я, едва он позволил мне это сделать, — я люблю тебя, слышишь, Эддард?

И снова поцелуи, легкие, солнечные, тающие…

Казалось, это никогда не кончится. Но я бы не отказалась от такой вечности…

Как вдруг я услышала пронзительный крик сестры, долетевший даже до нас:

— Бертран! Бертран, не надо!

О нет! Что с ним?!

Весь туман из головы точно ветром выдуло, и в следующую секунду я птичкой вылетела наружу, в лес, за руку увлекаемая также мгновенно пришедшим в себя Эддардом.

Несколько десятков секунд бега, отсчитываемые гулко бьющимся в ушах сердцем, и…

Я увидела.

Трупы.

Много мертвых людей.

Держащая за руку мертвеца рыдающая сестра (спустя полмгновения я поняла, что это не Бертран, и с облегчением вздохнула).

Но…

Кровь. Море крови. Мертвецы. Кругом мертвецы. Ужас какой!

Я поняла, что это зрелище определенно было лишним — и тут мы с моей девочкой не выдержали — я поняла, что…

* * *

Хвала судьбе, что Эддард и Бертран прибыли нас спасать в небольшой дорожной карете. Элайв, правда, настаивала на том, чтобы принять роды прямо в лесу, но, крайне испугавшиеся этой перспективе, мужчины заверили ее, что лошади ничуть не устали и домчат меня до дворца в четверть часа. Сестра попыталась было спорить, что в карете будет трясти, но я, в перерыве между схватками, приняла точку зрения Эддарда.

Мне, знаете ли, совершенно не хотелось, чтобы моя девочка появилась на свет в лесу, среди трупов и смерти.

Меня ужасно трясло в карете, Элайв же, сама бледная, точно смерть, держала меня за руку и старалась хоть как-то подбодрить:

— Тише, Анна, тише! Скоро мы будем дома… Скоро все кончится…

Но я не хотела быть тихой. Мне было больно, я кричала — заставляя Эддарда, вопреки всем протестам, поехавшего вместе с нами, мучительно вздрагивать от каждого моего вопля.

Колеса запрыгали по мостовой (я взвыла) а эти двое снова принялись меня успокаивать, вероятно, вообразив, что проблема в моем страхе перед родами, а не в гадкой дороге (какой дурак ее мостил, невозможно же ехать!).

— Анна, не бойся…

— … мы почти приехали…

— … все будет хорошо…

Вот ведь как слаженно у них получается, как будто двадцать лет женаты! Может, Маргери все-таки сделала неправильный выбор? Женила бы сынка на Элайв, хорошая пара бы вышла, в самом-то деле!

Наконец, карета остановилась, и у меня получилось хотя бы выдохнуть.

К тому же, схватки на время прекратились, но Эддард, не слушая моих возражений, подхватил меня на руки и куда-то потащил.

Я не протестовала. И, наверное, на несколько минут мое сознание выключилось, потому что в следующий миг я обнаружила над собой сомнительного вида лекаря и повитуху.

— Уберите их! — заверещала я. — Я не желаю, чтобы эти люди были рядом со мной!

— Но, госпожа… прошамкала старуха.

— Нет, — отчеканила я. — если я тут умру, то не на твоих руках, старая ты карга! — у меня вновь начались схватки, и я не могла себя контролировать.

— Чего же вы хотите, в таком случае? — влез лекарь.

Вот еще, спрашивали его!

— Убирайтесь отсюда, и позовите мою сестру! Элайв, Эла-а-а-аайв! — завопила я, потеряв терпение.

Она не заставила себя ждать.

— Анна, я здесь.

— Боже мой, Эл, помоги мне, — зарыдала я. — Я не могу рожать, я не хочу рожать, мне рано еще, в конце концов!

— Но…

— Сделай же что-нибу… а-а-а, Элайв, умоляю… — простонала я, в очередной раз не выдержав ужасной муки.

— Но что я могу? — точно издеваясь надо мной, спросила она. — Тебе придется…

— Не надо мне указывать, Элайв Файтер, — взорвалась я. — Убирайся. Пусть меня отправит к праотцам эта старая, грязная бабка!

— Ну уж нет, — сердито завила сестра. — Никуда я отсюда не пойду.

— А я тебе говорю, пошла во-о-о… О-О-О… Стой, да куда же ты? Элайв! Не оставляй меня одну с этими ужасными людьми, пожалуйста!

Она со вздохом вернулась…

Вакханалия продолжалась несколько часов — снедаемая ужасной болью, я то прогоняла бедную сестрицу, то вновь требовала к себе… Утомленный хлопаньем дверей, в проем просунул вихрастую голову его высочество, принц Бертран (в щелочку я мельком увидела расхаживающего от стены к стене Эддарда, что меня взбесило еще больше) и громко поинтересовался:

— Ну, долго вы тут еще?

Ни слова не говоря, левой рукой я нашарила около кровати свою туфельку и одним точным движением запустила ее в нахала.

Громкое:

— Ай! — возвестило, что каблук мой достиг цели…

Внезапно будто порыв ветра налетел — зазвенело, застонало все вокруг, и из окон внезапно точно чья-то мощная рука выбила все стекла. До меня только спустя пару секунд дошло, что этой рукой была я сама — ко мне вернулась магия!

— Ветер, это просто сильный ветер, — принялась успокаивать людей измученная Эл, но у меня не осталось времени радоваться обретению силы: тонкий детский плач разрезал горячий, густой воздух комнаты, и я, облизнув искусанные губы, попросила повитуху:

— Дайте ее мне… пожалуйста.

Та лукаво улыбнулась, и сказала:

— Сначала девочку должен увидеть отец.

Пока мы с Эл заторможенно соображали, что она имеет в виду, ловкая старуха сунула кулек в руки ни в чем не повинному Эддарду, который делал знаки, что он в общем-то, ни при чем — и не его вина, что бабуля оказалась такой древней, что не была ни на свадьбе кронпринца, ни на турнире… Словом, она приняла меня за его жену, к немалому нашему веселью и смущению.

На веселый смех прибежал и Бертран, красуясь огромной шишкой на лбу:

— Ну что, нас всех можно поздравить?

— Особенно вас, Бертран, — пошутила я. — Кажется, у вас на лбу растет новая голова…

— Не будем спрашивать, кто в этом виноват, — сморщился он. — Меня больше интересует, как вы решили назвать нашу племянницу! Помнится, вы, Анна, говорили, что нам с Эл понравится.

— Да уж. Девочку будут звать… — я выдержала паузу, и лукаво взглянула на Элайв. — …Элизой.

Протестующий вопль Эл утонул в новом взрыве смеха.

Элайв Фернеол

Теперь все позади. Позади Уилфред и та буря, что он с собою принес, позади мучения Анны, которые теперь означают для нее только счастье... А значит, теперь можно, наконец, окинуть трезвым взором события последних дней, и понять, что же это было.

История с Уилфредом... О, как она меня мучала теперь! Я оказалась малодушна и слаба перед этим человеком, и он не преминул воспользоваться этим. После ссоры с мужем я чувствовала себя чужой здесь, и Уил сказал мне именно то, что я хотела услышать... Нет, я не виню его, только себя — я виновата перед мужем, виновата в смерти друга. Только вот как мне теперь разобраться с этим?

Пока я не увидела Берта, я думала, что мне легко будет скрыть свою тайну. Право, это было бы и лучше: каково было бы узнать мужу, как низко пала его жена, но я недооценила силу привычки. Я привыкла быть откровенной с ним, доверять ему свои тайны, и мне стоило огромных усилий, глядя в его глаза, прикасаясь к нему, молчать.

Кроме того, странное слово \"обесчещена\" стало все чаще возникать в сознании. Раньше в моей речи даже не было слова \"честь\": люди, с которыми я общалась, его не использовали. Конечно, я слышала его от благородных господ, и в общих чертах представляла, что это могло бы значить, но никогда не примеряла это понятие на себя. Позже, познакомившись с Анной и наблюдая за людьми ее круга, я решила, что \"честь\" — это не про меня. Мне знакомы такие понятия, как \"совесть\" и \"честность\", и этого достаточно. То есть было достаточно. Став леди, я стала не только больше слышать о чести, но и размышлять о ней сама. Но теперь я чувствую, что поступила бесчестно, и это гнетет меня, разъедает. С удивлением слушала я истории об обесчещенных женщинах, которые уходили в монастырь, или вовсе сводили счеты с жизнью... Теперь я понимала их. Действительно, как можно жить с таким позором?

Все это неминуемо вело к страшной развязке, которая не заставила себя долго ждать.

В один из темных промозглых вечеров, вернувшись от Анны, я застала мужа в особенно мрачном настроении. Прошло около двух дней со времени нашего возвращения, и невеселые мысли снедали не только меня.

Через несколько минут неловкого молчания, муж резко спросил:

— Ты ничего не хочешь мне рассказать?

Это было так неожиданно, и сказано таким тоном, что я растерялась:

— О чем?

— Что это было, в лесу? Ты обычно так хладнокровна, и вдруг...

Так вот о чем он думал все это время! Впрочем, так же, как и я... Но нет, он не должен узнать правды. Она будет слишком губительна.

— Бертран, ты... Ты должен понять.

— Я постараюсь.

— Это был мой друг, старый добрый друг.

Явно раздраженный, он дернул плечом:

— Друг, который держал в неволе тебя и твою сестру?

— Нет, друг, который решил напомнить о себе.

— Ты так убивалась, когда он умирал!

Неужели это ревность? Ревность к поверженному врагу?.. Нет, это на него не похоже. Но придется немного приоткрыть завесу тайны;

— Он был дорог мне! Хорошо, Бертран, я уточню. Он был моим женихом, задолго до того, как мы с тобой познакомились.

— Вот именно, это было давно, на что он надеялся?

— Да, он сглупил, но это не должно караться смертью!

Бертран тут же уловил истинный смысл произошедшего, что нагнало на него мрачную ироничность:

— И как, интересно, я должен был поступить? Выслушать обоих, а потом отпустить вас с миром?

— Для начала, хотя бы выслушать...

— Ну знаешь... Впрочем, нет, подожди. Я хочу узнать другое: почему вы тогда не поженились?

Наиболее безопасная тема из возможных.

— Раз ты так любопытен сегодня... Мы обручились, но потом я вернулась к своей прежней наставнице, чтобы закончить работу, потом, когда она погибла, я встретила Анну... А потом тебя.

— То есть, ты его не любила?

— Почему ты так думаешь?

— Если бы любила, вернулась бы, несмотря ни на что.

Странная мысль... Впрочем, это меня не оправдывает — понял это и муж, продолживший свои размышления вслух:

— Однако если не любила, то почему тебе было так горько, когда я... — он изобразил движение мечом и поднял на меня взгляд. — Надеюсь, ты не винишь меня?

— Я не ждала от тебя ничего другого.

— В любом случае, я победил его, а значит, подтвердил свои права...

Да-да, конечно... \"Свои права\"... И он всегда называет меня \"моя Эл\", когда думает, что я не слышу, или не обращу внимания — только теперь, боюсь, это не совсем так. Впрочем, душой я всегда с ним, и всегда его, но Уил...

Моя мать, ведьма, всегда говорила мне, что колдовство — это плохо. Она убеждала меня, что сама стала колдовать по глупости, и я не должна повторять ее ошибок. Пару раз она даже ходила со мной в церковь, надеясь пробудить в ребенке какие-то религиозные чувства... Так вот, именно там я услышала эти слова и запомнила их на всю жизнь: в человеке есть тело, и есть душа. Тело низменно и грязно, но без него человек не может существовать, душа же — чиста и возвышенна. И чтобы достигнуть небес, человек должен на протяжении всей своей жизни заботиться о душе и презирать тело. Уилфред был моим телом, Бертран — душой. А теперь, когда осталась только душа... Нужно достойно проститься с телом.

— Бертран, мы должны вернуться и похоронить его, — убежденно сказала я.

— Что? — муж обернулся ко мне с неподдельным удивлением. — Нет!

— Это будет по-рыцарски: милость к падшему противнику...

Но моя хитрость не сработала:

— Он не был рыцарем.

— Бертран, пожалуйста, мы должны...

— Нет! Ничего я ему не должен!

— Тогда я сама.

Это рассердило его еще больше:

— Я не позволю, чтобы моя жена...

— Он был дорог мне! Я не могу оставить его тело на растерзание хищникам!

— Ты туда не вернешься!

— Бертран...

— Разговор окончен.

Как он сердит и как замкнут...

— Да что с тобой? Ты до сих пор не простил меня?

— Ты понимаешь, в какое положение меня ставишь? — взорвался он. — Вспомни последние события! Сначала турнир, который нам с трудом удалось замять, теперь ты собираешься в лес, хоронить разбойника, который тебя украл? Что обо мне будут говорить?!

— С каких это пор тебя это волнует?

— Меня должно это волновать! Честь семьи! Что для тебя значат эти слова? Для меня — многое. И мне надоело быть тем, кто все портит! Ты — моя жена, твои поступки напрямую связаны с семьей, поэтому я не позволю тебе...

— Бертран, ты должен понять...

— Я и так слишком много \"понимал\" последнее время, но отпускать тебя обратно — это слишком!

— Нет, не слишком! Я должна сделать это! Мой долг...

— Повиноваться мужу.

— Да пойми же ты! Он отдал жизнь из-за меня! Жизнь из-за одной ночи!

— Что, прости?

Вот оно, я все-таки не смогла сохранить тайну. Что же теперь будет...

— Бертран, пожалуйста...

— Повтори!

— Он... Мы...

Но муж уже все понял. Я никогда не видела его таким.

— Так вот что значила эта трагедия! Вот почему он стал так тебе дорог! Ты... Как ты могла?!

— Пожалуйста, прости меня! Так случилось, что...

— Да какая разница?! Ты предала меня!

— Бертран, умоляю...

— Я верил тебе! Тебе одной! Я был уверен, что ты никогда... Прочь!

— Пожалуйста, выслушай меня...

— Нет! Я не хочу тебя слушать, не хочу больше тебя знать! Предала...

— Позволь мне хоть слово сказать!

— Вон! — он яростно указал мне на дверь. — И потрудись сделать так, чтобы я тебя больше не видел!

— Я виновата перед тобой, но я не заслуживаю...

— Ты заслужила гораздо большее! Нет, ни слова больше! Мне все равно, куда ты пойдешь! Я отказываюсь называть своей женой ту, что променяла меня... И на кого?! И так быстро?! Сколько тебе потребовалось, чтобы забыть меня? Час?!

— Я не забывала... Никогда.

— Неужели? И поэтому отдалась первому, кто этого пожелал? Как ты сама себе не противна?! Как ты после всего этого посмела вернуться в замок?! А я... Волновался! Спешил к тебе! Если бы я только знал, то оставил бы тебя ему! Впрочем, как знать, не изменила бы ты на следующий день и разбойнику?

Слезы поступали к глазам, голос мой дрожал и срывался:

— Прекрати! Я же... Я честно тебе во всем созналась! Никто об этом не знает...

— И на том спасибо! Не хватало еще, чтобы об этом позоре кто-то узнал!

— Бертран, пожалуйста, не отказывайся от меня, вспомни...

— Замолчи! — крикнул он. — Ты отказалась от меня, так почему я должен поступить иначе? Извольте оставить меня, леди Фернеол... Нет, вы не достойны. Леди Файтер. И будьте так любезны, пришлите за своими вещами слуг — я не хотел бы случайно столкнуться с вами.

— Бертран...

— Для вас — ваше высочество.

— Милорд...

— Довольно! Прочь!

Бертран Фернеол

Вот уже неделя, как я не разговариваю со своей женой, и это была непростая неделя... Первые дни после ссоры дались особенно тяжко: я почти не выходил из своих покоев, не хотел никого видеть и ни с кем говорить. У меня не укладывалось в голове, что все это произошло на самом деле, что это правда... Я ни за что бы не поверил, если бы об этом рассказал кто-то другой.

Сама мысль об измене приводила меня в бешенство. Пару раз я даже задумывался о том, что мог бы стать вдовцом, но тут же со страхом отгонял эту мысль. Стоило мне представить ее перед собой, покорную, плачущую... Нет, никогда. Что бы она ни совершила, я никогда не лишу ее жизни, и никому не позволю. Только как нам теперь с ней быть? Я не смогу полностью забыть и простить... Никогда.

Она очень буквально восприняла мои слова о том, что я не хочу ее видеть. Первые дни после ссоры я понятия не имел, где она, да меня это и не интересовало — потом, правда, я видел ее пару раз в коридорах замка, но каждый раз она вжималась в стену и опускала глаза, надеясь, что я ее не замечу. И я делал вид, что не замечаю. Сначала высокомерно проходил мимо, потом, когда немного успокоился, стал вглядываться в нее, и... Мне не нужно было ей ничего говорить, не нужно было придумывать никакого наказания: всегда самостоятельная, она и сейчас сделала все сама, сама казнила себя за свой поступок. Она сильно побледнела и осунулась — понятия не имею, где и как она жила...

Этот ее вид не мог меня не тронуть. И не только меня, Беатрис, и даже королева пытались заступиться за нее, выяснить, что между нами произошло... Но я их не слушал. Не слушал никого.

Разве мне было лучше, чем ей? Разве я не чувствовал себя обманутым, растоптанным, униженным? Чья судьба лучше: предателя или преданного? И что мне теперь делать со всем этим? Я не перестал ее любить, не так скоро, но представить ее снова рядом с собой, снова назвать своей женой? Нет, не могу. А ведь мы клялись перед богом и перед людьми, что будем верны друг другу до смерти...

Спустя несколько дней пришло осознание, что долго так продолжаться не может, что нужно что-то делать. Я настолько привык делить с ней все свои радости и печали, что сейчас мне было очень сложно справляться со всем этим без поддержки. Нет, нужно вернуть все на свои места, и для начала следовало бы поговорить с ней, выслушать ее оправдания... Не возненавижу ли я ее после этого еще больше? Не знаю.

Если бы я тогда знал... Я бы не просто убил его, я бы разрубил его на куски, прямо у нее на глазах. Но как она могла? Я бы понял, если бы он месяцами держал ее на хлебе и воде, я бы простил, если бы он заставил ее силой, но ее слезы над трупом этого негодяя... Как простить такое? Как прикоснуться к ней, если она так себя обесчестила?

Но это нужно сделать. Нужно заставить себя. Во что ты превратила меня и мою жизнь, Элайв? Куда делась моя Эл, улыбающаяся не всегда удачным шуткам своего мужа и обожающая звон стали? Почему на ее место пришла чужая и холодная женщина с потухшими глазами? Кто сделал это с тобой?

Однажды, случайно встретив ее в коридоре, я понял, что откладывать больше нельзя. Она хотела было пробежать мимо, но я остановил ее, взяв за руку:

— Посмотрите на меня.

— Милорд? — ответила она тихо, так и не подняв глаз.

— Да-да, это я вам... Нам нужно поговорить, леди Файтер.

Она вздохнула и отвернулась, все так же опасаясь заглянуть мне в глаза:

— Стоит ли это делать, если вы до сих пор называете меня \"леди Файтер\"?

— Стоит. Вы, кажется, хотели что-то сказать, а я не дал вам такой возможности, так я вас слушаю. Говорите.

Она отняла руку и, наконец, посмотрела мне в глаза. В них были только страх и горечь... Все так же, полушепотом, она проговорила:

— Я понимаю, что виновата перед вами, милорд... Очень виновата. Но вы были не правы, когда сказали, что я забыла вас. Я не забывала ни на минуту.

Я собирался быть как можно более беспристрастным, но тут не выдержал:

— Должно быть, это было неприятно для вашего любовника: обнимая его, вы думали о другом... — она еще сильнее сжалась от этих слов, но я не пожалел о том, что сказал. — Впрочем, теперь это неважно. Скажите, зачем вы рассказали мне это?

— Я привыкла быть с вами честной, милорд. Честной до конца.

— Вы понимаете, что ваша честность разрушительна? Вы уничтожили все, что мы создавали в течение года...

— Никто не просил вас жениться на мне так скоро, — холодно ответила она.

— Да, теперь я вижу, что поторопился. Однако дело сделано, и мы не можем отпустить друг друга. Нам нужно как-то жить дальше... Я прошу вас вернуться обратно, в наши покои.

Она настолько удивилась, что даже посмотрела мне в глаза:

— Значит ли это, что вы готовы меня простить?

— Нет. Это значит, что я не хочу афишировать наш разлад. Не думайте, что все будет забыто... Должен вас предупредить, что, если это повторится снова, я не посмотрю на правила приличия! Вы будете с позором выгнаны из замка, и я никогда не позволю вам сюда вернуться.

— Этого не повторится.

— Очень надеюсь. Так же имейте в виду: никто не должен знать о произошедшем. Ни одна живая душа. Вам это ясно, леди Файтер?

— Да, милорд, — ответила жена и... поклонилась.

Элайв. Мне. Поклонилась. Не мог же я настолько запугать ее?.. Мне это определенно не понравилось, но предпринимать я ничего не стал. У нас еще будет время все наладить.

Относительное спокойствие было восстановлено. Эл вернулась, но мы по-прежнему очень мало разговаривали и обращались друг к другу только на \"вы\". Впрочем, ссора вскоре стала не так очевидна, ибо происходящее в замке забирало все наши силы и мысли.

Как всегда, я узнал обо всем последним. В тот день Оберин потащил меня в оружейную, проверить мечи, которые нам только что доставили. Как будто, кроме меня, это сделать некому! Там я встретил брата, который, как раз, возился с новыми клинками.

— Хороши, не правда ли? — спросил он со странной улыбкой.

— Наверное, — не без удивления ответил я, заметив его нервность. — Что случилось?

— Ничего, — отмахнулся он, беря в руки бастардный меч и направляясь к выходу.

— Стой! Куда ты?

— Берт, не до тебя сейчас, потом поговорим!

— Зачем тебе оружие?

— Нужно потолковать кое с кем.

Я бросился за ним следом:

— Ты так просто от меня не отделаешься! Объяснись!

Он резко развернулся:

— Как же ты мне надоел, младший братец! Почему я должен вечно с тобой... Анну выдают замуж!

— Что? За кого?

— За лорда Вимана. Это наша мать устроила. Но я не позволю этому случиться!

— Как?

— Не знаю, но он ее не получит. Она просила меня, понимаешь? Я не подведу ее.

— Только не говори, что ты собираешься убить его!

— Если придется...

— Нет, брат! Ты не можешь!

— Хватит болтать, я должен поговорить с ним.

— Я иду с тобой!

— Бертран! — он раздраженно закатил глаза. — Ты остаешься здесь, это не твоя битва.

— Битвы вообще не должно быть!

Но он меня уже не слушал и кинулся прочь. Что ж... Я не дам тебе натворить глупостей, братец. Кто бы мог подумать, что он вообще на это способен?! Ну, Анна!..

Я шел вслед за Эддардом, правда, держась поодаль, чтобы он меня не заметил, и это было легко: брат настолько увлекся мыслями о возмездии, что не заметил бы, если бы за ним ехал целый полк. Наконец, он настиг своего противника:

— Виман! Позвольте, я отниму у вас всего несколько минут... — услышал я, а затем хлопнула дверь. Значит, они вошли в залу... Я подошел к самой двери, напряженно вслушиваясь.

— Я слышал, готовится радостное событие, — даже не стараясь придать своему голосу доброжелательность, начал разговор Эдд.

— Вы можете поздравить меня, ваше высочество — я женюсь.

— На вашем месте я бы не стал так радоваться.

— Да неужели? И что же может мне помешать в моем будущем семейном счастье?

— В первую очередь — сама Анна. Она никогда по своей воле не станет женой такого, как вы.

— А разве ее мнение кого-то волнует? К тому же, она должна быть мне благодарна за этот брак — она немолода, да еще и с ребенком. Впрочем, на средства, которые мне заплатила ваша матушка, я мог бы жить даже с горгульей!

Напряженное молчание, очевидно, означало удивление Эддарда, и Виман продолжил:

— Впрочем, вы, кажется, имеете на нее какие-то виды? Думаю, вашу сентиментальность утешит, что первенца мы назовем в вашу честь.

Зря барон это сказал... Реакция последовала незамедлительно: я услышал звон стали. Пора!

Ввалившись внутрь, я поспешил достать меч и не зря: Эддард и Виман сражались не на жизнь, а на смерть, а, зная доблесть моего брата... Нет, только трупа нам не хватало!

— Прекратите! — я попытался встать между ними, но кронпринц не дал мне этого сделать. Он отшвырнул меня в сторону, бросив лишь:

— Не путайся под ногами! — и продолжил схватку.

Можно попытаться оттащить барона, он слабее, но тогда Эддард убьет его, не задумываясь, и я окажусь соучастником. Нет, так не пойдет. Выгадав момент, я оттолкнул Вимана, скрестив меч с братом.

— Немедленно убери клинок в ножны! — Эддард остановился, но повиноваться не спешил, зло поглядывая на своего противника. — Вам повезло, господа, что этого никто не видел! Барон, идите домой, и впредь держите свое остроумие при себе!

Вимана не нужно было уговаривать: убрав меч, он поспешил покинуть место ссоры, оставляя меня на растерзание брату. О, я не сомневался, что буду именно растерзан, ведь я помешал ему совершить подвиг во имя его дамы...

— Что ты себе позволяешь?!

Ну вот, началось...

— Я мог все исправить!

— Как? Убив его?

— Мертвецы не могут жениться.

— Эддард, открой, наконец, глаза! Ты же сам женат! Почему она не отравила Беатрис, когда ты женился?

— Это другое... Она просила меня помочь ей! Я так долго ее добивался, а теперь...

— Что теперь? Она перестанет любить тебя?

— Нет, но барон... Он найдет способ не дать нам увидеться. Он... Все кончено, брат.

О, боже мой, да вразумите кто-нибудь этого идиота!

— Ты с этой любовью последних мозгов лишился?! Ты будущий король! Твоя власть ничем не будет ограничена...

— Мне нужна не власть, а Анна.

— Ты вообще способен думать? С помощью одного ты получишь другое!

— Ничего ты не понимаешь. Это будет не скоро... У нее будут дети от него к тому времени. Она будет мучаться... Ее продали, понимаешь! Продали, чтобы убрать отсюда. А ты уничтожил последнюю надежду на то, что это можно исправить!.. Надеюсь, она простит меня, если я не приду на свадьбу.

И, глубоко вздохнув, он пошел прочь.

Антарес

Звезды играют на флейтах хрустальных,

В окно любопытная смотрит луна,

Спи, моя девочка, ночь так печальна,

Спи, моя девочка, ночь так темна.

Ведьмы хохочут, свирели играют

Там, далеко, на другом берегу.

Спи, мое солнышко — ночь наступает.

Спи, мой малыш — я твой сон сберегу.

Счастье материнства — пожалуй, самое светлое счастье в мире. Твой ребенок, такой крошечный, слабый, беззащитный — а сколько любви он вмещает! Точно золотые монетки собирает в невидимую копилочку — и внезапно может подарить взамен счастливо-бессмысленную младенческую улыбку. Или задеть щеку крошечным кулачком, выпростанным из-под пеленки, или… но перечислять можно бесконечно, ведь каждый миг, проведенный с дочерью, с моей Элизой, становился для меня по-особому радостным — я даже не представляла, что у счастья может быть столько граней!

Счастьем были бессонные ночи (хотя понять, что это счастье, можно было, только хорошенько выспавшись), счастьем была возня с Элизой — запеленать, искупать, накормить, — к слову, я не пожелала взять кормилицу, — счастьем было каждое прикосновение, каждый взгляд моей малышки, каждый ее крик, любая слезинка.

Я по-прежнему ощущала ее своей неотъемлемой частью — ниточка, нас соединяющая, стала тоньше, воздушнее, но не исчезла, а наоборот, стала крепче. Каждый раз, подхватывая дочь на руки, я ощущала ее — и буквально не знала, что делать — нежность накрывала меня с головой, любовь затапливала теплой волной душу до краев.

Даже магия отошла на второй план — занятая дочерью, я не могла, не хотела колдовать, точно боялась испачкать ребенка.

Я забыла упомянуть о том, что у Элизы были голубые глаза — светлые и прозрачные глаза Ричарда Тириона, и сперва я испытала самое настоящее потрясение, когда их увидела — такие светлые, такие прозрачные, такие знакомые.

Вильгельмина однажды сказала (и я подозреваю, что это было непонятым пророчеством):

— Однажды глаза моего внука посмотрят на тебя с любовью.

Разумеется, тогда я восприняла эти слова в самом примитивнейшем из смыслов. Но теперь же…

Действительно, его глаза принадлежат человечку, который уже сейчас любит меня всей душой. Что может быть лучше?

Мы часто не понимаем пророчеств, и не видим, как они легко могут сбываться, когда надежда уже почти утеряна, потому что ожидаем от них совершенно другого, нежели они значат в действительности. А судьбы порой сплетаются в такой причудливый узор, что и не поймешь сразу, к чему эти ниточки могут привести в действительности.

И все же Вильгельмина была права, тысячу раз права! Глаза короля Тириона, глаза моего друга, будут любить меня всегда.

А я, в свою очередь, никуда не смогу от них деться…

Я укачивала Элизу, когда в дверь неожиданно постучали. Мысленно вспомнив черта — девочка не спала всю ночь, и вот сейчас почти заснула, — я осторожно положила ее в колыбель и пошла открывать…

Моими гостьями, как несложно было догадаться, оказались Элайв и Беатрис.

Надо сказать, что выглядели они достаточно странно — чего стоили только эти их искусственные улыбки, да постоянные взгляды тайком — было очень похоже, будто они пришли к постели умирающего, и с опаской ждут, что он вот-вот отойдет в мир иной.

Но я была слишком занята проснувшейся, раскричавшейся дочкой, и не успела толком их расспросить, как вдруг в дверях показался слуга, заявивший, что меня требует к себе королева. Немедленно и безо всяких отговорок.

Странно, что Маргери могло от меня понадобиться?

Ведь в эту неделю она проявляла неслыханное для нее милосердие, оставив меня в покое, не требуя к себе по каждому пустяковому поводу, и я была ей за это благодарна, считая, что королева в кои-то веки проявила милосердие — возможно, она понимала, каково это — быть матерью? Ведь у нее самой было двое… ах, нет же, трое (про Катриону я благополучно позабыла)… у нее самой было трое детей.

И вот теперь это неожиданное требование заставило меня если не испугаться, то призадуматься — старуха явно что-то задумала.

Заставив Элайв клятвенно пообещать, что она не отойдет от племянницы ни на шаг, а в случае чего, примчится за мной, даже если внезапно наступит апокалипсис, я, кое-как приведя себя в приемлемый для королевской аудиенции вид, но все же изрядно нервничая, отправилась на казнь… то есть, к ее величеству королеве.

Осторожно, почти крадучись, войдя в зал, где обычно Маргери меня принимала, я внезапно заметила, что возле королевы, подобострастно склонившись перед нею, стоит какой-то человек.

Вглядевшись, я поняла, что это ни кто иной, как доставивший мне некоторые хлопоты на турнире и после него, барон… как же его звали? Ах, да, Виман Лорнелл. И что ему здесь понадобилось? Хотя, судя по тому, как он склоняется перед ее величеством... Наверное, он ее фаворит — что ж… это, наверное, судьба всех королев Ферлиберт.

Я поклонилась Маргери:

— Ваше величество.

— Добрый день, Анна, — расплывшись в премерзостной улыбке, почти по-родственному поприветствовала меня старуха. — Как ваше самочувствие, позвольте узнать?

— Благодарю вас, ваше величество, я чувствую себя превосходно, — помедлив, ответила я, с испугом отметив, как торжествующе вспыхнули глаза Маргери. Боги, что я такого сказала?

— Вы необыкновенно похорошели с тех пор, как мы виделись в последний раз, — вмешался Лорнелл, окидывая меня почти непристойным взглядом.

Ну да, если вспомнить с каким отвращением он косился на мой живот тогда… Я отвела глаза — так, главное, не сердиться, а то мало ли что я теперь могу натворить. Еще стены рухнут, а я виноватой окажусь.

Иронизировать над собой, я могу, конечно, едва ли не бесконечно, но мне и впрямь нужно вести себя поспокойнее. Магия теперь все же со мной… словом — мало ли.

Однако наглость со стороны своего пса Маргери все же не оставила без внимания:

— Не стоит так торопиться, сэр Лорнелл. Еще не время.

— Да, ваше величество, — кивнул тот с кислым видом.

Я похолодела. Не стоит торопиться к чему? Для чего еще не наступило время?

Да, они определенно что-то замышляют, интуиция просто вопила об этом. Некстати вспомнилась Беатрис, которая сравнивала барона с убийцей. Но… они же не могут… или могут?

— Ваше величество, — все же рискнула вмешаться я. — Вы… ведь для чего-то звали меня, не так ли? В таком случае я буду рада вам услужить…

Глядя на меня все с той же странной улыбкой, королева промолвила:

— О нет, на этот раз речь идет об услуге с моей стороны, которую я буду очень рада вам оказать, милочка моя…

Начало не порадовало. Зная Маргери, я очень хорошо понимала, что вряд ли эта услуга обернется для меня чем-то хорошим.

— Услуге? — переспросила я, желая потянуть время, но королева даже не удостоила меня ответом, вместо этого обернувшись к Лорнеллу, ощупывающему меня престранным взглядом.

Едва я встретилась с ним глазами, он улыбнулся, точно бы в предвкушении какой-то подлости.

Королева, вероятно, тоже это заметила, потому что резким голосом приказала:

— Барон, будьте добры, оставьте нас!

Ох, да со мной она, получается, разговаривает даже сердечно. Надо же.

Тот, однако, попытался спорить:

— Но, ваше величество, я не думаю, что…

— Мне неинтересно, что вы думаете — мне интересно, слышали вы приказ?! — взорвалась королева. Интересно, что ее так нервирует?

На сей раз барон не стал спорить, предпочтя убраться прочь.

И это, честно говоря, меня обрадовало — королева хоть и была неприятным для меня человеком, но большое количество времени, проведенное с ней, давало о себе знать — я без особого труда могла терпеть ее причуды. А вот Лорнелл, в отличие от Маргери, отчего-то внушал мне большое отвращение.

— Я вижу, разрешившись от бремени, вы совершенно оправились, — почти дружелюбно констатировала королева.

— Вы совершенно правы, ваше величество, — вздохнула я, гадая, к чему она ведет.

— Быть матерью — тяжкий труд, — вздох королевы был, кажется, еще более тяжел, чем мой, но не лишен некоторой театральности. — Вам, наверное, сложно приходится?

Это был не вопрос, а утверждение, и, почуяв неладное, я решила спорить.

— Нет, что вы, ваше величество, благодарю за заботу, но у меня прелестная дочь, которая не доставляет мне абсолютно никаких хлопот.

Маргери улыбнулась — и большого труда мне стоило не вздрогнуть от этой улыбки.

— Когда родился Эддард, в первый месяц после его рождения я так же думала, что справлюсь со всем одна — и даже не подпускала его величество к сыну, — она рассмеялась, точно приглашая меня поддержать ее, но мне такие перемены в ее настроении нравились все меньше. Я молча изучала узор на полу, и смех королевы мало-помалу стих. Маргери продолжила:

— Но затем мне стало так тяжело справляться с ребенком — я ведь, как и вы, Анна, не терпела, чтобы к моему сыну подходили слуги, — и без помощи мужа я бы ни за что не справилась.

Я подняла взгляд на Маргери.

— Это делает вам честь, ваше величество, — прошептала я. Взгляд ее пронизывал меня насквозь — я невольно отступила на шаг.

— Что-что? Ах, да… — покивала королева и продолжила: — Так вот, видя, в каком вы бедственном положении находитесь, я поняла — ваш ребенок не может расти без отца.

Да, конечно. Сейчас возьму Элизу и пойду в Терравирис. Пешком.

Мне живо представилось лицо Ричарда, когда он увидит меня с младенцем на руках.

— Здравствуй, милый. Я тут родила от тебя ребенка, это случайно вышло, а теперь мать твоей Катрионы приказала мне искать для нее отца. Что я могла сделать?

— Мой супруг скончался, — едва вымолвила я.

— Я знаю о вашем горе, леди Файтер, и знаю, как ему помочь, — мне показалось, или в ее голосе прозвучало плохо скрытое торжество?

— Я не понимаю, что…

Дальнейшее я слышала довольно таки смутно, потому что следующие слова Маргери прозвучали, точно гром среди ясного неба.

— Вам необходимо выйти замуж, леди Файтер.

— Замуж? Но… как…

Над моей головой закачалась люстра.

— Ненавижу сквозняки, — очень спокойно заявила Маргери. — Да, вы правильно расслышали — вам необходимо выйти замуж.

Люстра раскачивалась все сильнее. Звон подвесок меня убаюкивал…

— Ради вашего ребенка. Ну же. Ан… Анна, придите в себя! — отчего-то споткнувшись на моем имени, прикрикнула королева, и упоминание дочери привело меня в чувство.

— Я не могу выйти замуж, ваше величество! — отчеканила я.

— Отчего же?

— Со времени смерти моего супруга прошло чуть больше полугода. Всего лишь. Я еще не оплакала его, я ношу траур!

Но королева была непреклонна.

— .Вам следует думать не об умерших, давно покоящихся в ином мире, а о живых! О себе и своей дочери.

— Но…

— Никаких но. И вы знаете, что может последовать за вашим отказом. Я не люблю, когда мне перечат.

— Я…

— Я слышала, что война в вашем королевстве уже закончена, — с нехорошей улыбкой продолжила Маргери. — И если у вас не будет супруга здесь, в Ферлиберт, вы, наверное, захотите вернуться к себе домой.

Я похолодела.

Только не это! Я точно знала, что королева не шутит — если я не соглашусь на ее условия, она с легкостью выполнит свои обещания, и разлучит меня со всеми, кого я люблю.

С Элайв. С Беатрис…

С Эддардом. О, да, именно с ним — я знаю, что она не просто так это задумала!

Между тем я, осознав простой факт, что затевается это все исключительно из-за моих отношений с кронпринцем, наладиться которым, видимо, было просто не суждено, несколько успокоилась (люстра, во всяком случае, качаться перестала), но королева не отводила от меня пристального взгляда.

— Судя по всему, вы готовы мне ответить.

— Да, ваше величество, — выдохнула я. — Вы не оставляете мне выбора.

— И что же вы решили, таким образом?

— Я согласна на ваши условия, — выдавила я.

Зло всегда к нам возвращается — помнится, именно таким образом я заставила Элайв стать моей ученицей. Глупо считать, что беды нам причиняет кто-то извне. К нам просто возвращаются наша собственная боль, причиненная кому-то другому.

Все правильно. Все так, как надо.

Маргери снова ликующе улыбнулась.

— Тогда вы рады будете узнать, что я взяла на себя смелость предугадать ваше решение. И все подготовила сама.

Правда, ваше похищение немного запутало мои планы, но сейчас, когда все разрешилось так благополучно…

— Благодарю вас, ваше величество, — смиренно пробормотала я.

— Вы не поняли, миледи, — шелковым голоском заявила проклятая старуха. — Готово совершенно все, поэтому нет смысла откладывать церемонию. Ваша свадьба завтра.

— Как… завтра? — задохнулась я.

— Вижу, вы рады, — удовлетворенно кивнула она. — На самом деле, о вашей свадьбе известно решительно всем, и только от членов королевской семьи его скрывали. Мы же все родственники, и такое счастливое событие должно стать сюрпризом! — лукаво добавила Маргери.

Значит, Эддард не знает тоже. Теперь ясно, зачем было скрывать от «родственников» — он наверняка взбунтовался бы, а с ним и Беатрис… да и сестра с мужем тоже.

— Значит, настало время познакомить вас с вашим будущим супругом, — заключила королева, и, приподнявшись с трона, крикнула: — Виман! Войдите, пожалуйста.

Я медленно обернулась, не желая верить своим ушам… глазам… разуму. Мерзкий человек тем временем успел склониться перед королевой, и проворно вцепиться мне в руку Липкие, потные пальцы ненавязчиво скользнули по моему запястью.

Я с отвращением вырвалась:

— Нет, ваше величество! Умоляю вас… — в этот момент я была готова упасть перед нею на колени, но королева лишь смерила меня насмешливым взглядом.

— Вы сами не ведаете, что говорите, — сказала она. — Думаю, вам следует несколько успокоиться и прийти в себя. Осознать… эту новость.

— Прошу вас, — тихо взмолилась я, не обращая внимания на озадаченное лицо Лорнелла. — Пожалуйста, ваше величество…

— Идите, леди Файтер! Немедленно!

— Но…

— Хорошенько подумайте, миледи, а потом возвращайтесь с ответом. С правильным ответом, слышите ли вы меня?!

И что мне оставалось делать? Я кое-как поплелась к себе. Рыдая и цепляясь за стенку.

По пути вспыхнуло несколько факелов.

Когда я, едва волоча ноги, переступила порог комнаты, Элайв и Беатрис ворковали над Элизой. Девочка улыбалась, пытаясь поймать яркий рыжий локон Беатрис.

А дети, оказывается, реагируют на настроение своих матерей… словом, пока я повисла на плече у Элайв, еще пару мгновений назад веселая и довольная Элиза зашлась в плаче на руках у Беатрис.

Не берусь сказать, сколько продолжалась всеобщая истерика. Но самое смешное, что в конце концов мне даже объяснять ничего не пришлось двум моим ангелам-хранителям.

Они, оказывается, и без меня обо всем знали.

Потом, как-то без перехода, исчезла сначала Беатрис, потом Элайв, прихватившая с собой мою дочь.

Затем я внезапно осознала, что нахожусь в объятиях… Эддарда.

— Помоги… только и смогла выдохнуть я.

— Я не позволю, чтобы тебя у меня отобрали, — пообещал он.

Кое-как меня успокоив, Эддард ушел, пообещав, что все уладит. О, я верила ему, верила всей душой, не сомневаясь, что у него все получится. Но, с каждой проведенной в одиночестве минутой, теплый и солнечный Эддард становился все дальше… а липкий, мерзкий барон Лорнелл все ближе.

Я теряла надежду, она уходила, точно песок, сыпавшийся сквозь пальцы.

Вот уже прошел час. Вот два. Три? Я уже внутренне застыла, заледенела — словом, успокоилась, и была готова отправляться не то что к алтарю… да хоть к самому дьяволу в объятья.

Но прежде всего меня беспокоило отсутствие дочери — и куда Элайв ее унесла? Несмотря на все мои проблемы, девочку давно пора было кормить.

С твердым намерением пойти и отыскать дочь, я встала и направилась к выходу, как вдруг услышала за дверью какие-то шорохи.

Меня посетила безумная мысль, что Маргери потеряла терпение, и меня потащат к алтарю силой.

Но прислушавшись, я поняла, что это разговаривают служанки. Я уже хотела было открыть дверь, и прервать их разговор, как вдруг…

— Мэри, ты слышала, говорят, будто его высочество избил господина Лорнелла!

— Убил?!

— Да нет же, из-бил!

— А… из-за чего?

— Верней, наверно, будет сказать — из-за кого. Но идем отсюда, а то услышит!.. Говорят, они с этой…

И больше я ничего не слышала, но и без дальнейших объяснений было понятно, что моя надежда на спасение растаяла, точно дым.

Боги, Эддард! Ну отчего ты не смог придумать ничего лучше, чем поднять на мерзавца руку?

Впрочем, я давно привыкла полагаться только на себя, к чему было тешить себя иллюзиями, что добрый принц поможет, спасет и защитит?

А значит, нужно действовать самой. И разделаться с этим побыстрее.

— Итак, леди Файтер, вы приняли решение? — Маргери сердито смотрит на меня сверху вниз, необычно бледная, с горящими глазами — неужели ей уже известно о произошедшем с ее сыном и… моим женихом? Впрочем, да, раз уж об этом говорят даже слуги…

Я уже открыла рот, чтобы ответить утвердительно, как вдруг хлопнула дверь, что-то быстрее ветра с оглушительным топотом пронеслось мимо меня, сказало: «Добрый день, ваше величество, простите, ваше величество! У меня очень важное дело, ваше величество!»…

В следующий момент перед собой я обнаружила опустившегося на одно колено сэра Ридвелла.

Не в силах понять, что здесь вообще происходит, я тихонько спросила — по счастью, мы были достаточно далеко от королевы:

— Что вы делаете, сэр?

Глаза его смеялись.

— Спасаю нас всех — в первую очередь себя и вас. Ведь иначе меня тоже отправят домой, а мне бы этого совсем не хотелось.

— Да что здесь происходит? — взвизгнула Маргери. Рыцарь обернулся.

— Минуту, ваше величество! — и вновь обернулся ко мне: — Леди Файтер, вы согласны быть моей женой?!

— Но позвольте… — вскипела королева. До меня все еще доходила суть происходящего.

— Соглашайтесь, скорее же! — поторопил меня Ридвелл, дернув за руку. — Меня об этом попросила сама Беатрис, не волнуйтесь.

— И вы…

— А я этому очень рад, — улыбнулся он. — Вы — моя единственная надежда… остаться с ней.

— Как и вы для меня, — кивнула я.

Маргери тем временем спустилась с трона, и направлялась к нам с решительным выражением лица — думаю, сама растаскивать нас хотела. Поэтому я громко завопила.

— Конечно, сэр Ридвелл. Я согласна.

Старуха замерла в полушаге.

По сути, Маргери, было решительно все равно, за кого выдавать меня замуж — разница была только в том, что Лорнеллу ей пришлось бы заплатить за брак со мною большую сумму денег (мне об этом по секрету рассказала Беатрис, сыгравшая в этой истории роль доброй феи), так что, слегка успокоившись, Маргери сразу дала нам с Дораном разрешение на свадьбу. Чему все были, надо сказать, очень рады. Каждый по-своему.

Беатрис была рада тому, что с ней остается ее любимый человек, ведь этот брак был просто прикрытием, отговоркой для королевы (Эддард радовался тому же).

Элиза радовалась теплому солнышку и белым кружевам на мамином свадебном платье, которые так интересно хватать ручками. А еще новому рыжему человеку, который смеялся и щекотал ее.

А Элайв… Элайв радовалась за всех разом. И за меня с Эддардом, и за Беатрис с Дораном…

Еще она, кажется, радовалась и за себя саму — у нее получилось помириться с Бертраном. Тень ушла из ее глаз.

И я радовалась за нее больше всех.

Надо сказать, что все мы в этот день были счастливы.

И после первого, традиционного нашего с мужем танца, к нам подошел Эддард и лукаво сказал:

— Позвольте, Доран, мне украсть для следующего танца вашу супругу.

Он в тон ему ответил:

— Если вы, ваше высочество, позволите мне украсть вашу.

И закружились три пары — Элайв и Бертран, я и Эддард, Беатрис и Доран.

И этот танец стал почти пророческим. Мы были счастливы с ними, вопреки всем правилам и законам.

Моя история почти закончена…

Но круг еще не замкнулся.