Империя прилагается (гет)

Марк.

Как больно! Я даже не могу толком дышать, получается втягивать в легкие воздух болезненными рваными рывками. Очень болит сердце. Я рискнул всем и… проиграл. Ей противно. Словно от грязи отмывалась почти полчаса. Что же я сделал не так? Ведь я ее так люблю! Как же больно. Стена в коридоре, мраморная и холодная, хоть немного освежает горящее лицо. Я уже почти не могу идти. Хочется свернуться клубком, забиться в какой-нибудь темный угол и дождаться, когда боль хотя бы немного утихнет, когда я смогу, наконец, нормально дышать. Но в прямом, как лезвие меча, коридоре этого не сделать, и я заставляю себя встать и идти. Как раненый зверь, стремлюсь в свою нору. Там не включая свет, не снимая обуви, падаю на кровать. Нужно успокоиться, нужно как-то жить дальше. Дальше? А будет ли вообще это дальше? Может, завтра с утра в эту комнату без стука войдут двое из службы исполнения, прикажут следовать за собой, потом выжгут клеймо Императрицы — и на ближайший рабский аукцион. А может, завтра она сделает вид, что ничего не произошло, и каждый день я буду рядом, но так непостижимо далеко! Что же я сделал не так? За что? Боги, за что?! Я и не знал, что любить — так больно. Лучше бы никогда не знал. Но поздно, теперь уже слишком поздно. Хотя, Артур прав — лучше все же быть рядом, может быть, когда-нибудь я буду ей полезен. Никто и ничто не может мне запретить просто любить. И расстояние на самом деле совсем не важно. Мне кажется, что я смогу любить даже после смерти. Это слишком много для меня, слишком сильно. Наверное, потому, что в моей недолгой жизни было совсем мало чувств — страх и боль. И все. А теперь это — огромное, горячее, болезненное, но такое необходимое. Я уже не смогу без этого жить. Просто оно, это чувство — слишком большое. Потому и так больно — оно не помещается в моей мелкой и темной душонке. Но ничего, скоро я привыкну, и будет легче. Непременно будет легче и лучше — уже завтра. Завтра мне будет легче. Я изо всех сил старался в это поверить… К рассвету мне почти удалось. Когда краешек неба чуть осветился фиолетом встающего светила, я уже нормально дышал и сумел загнать боль глубоко внутрь себя. Я включил свет и взглянул в зеркало: неужели этот всклокоченный парень с угрюмым помятым лицом и темными кругами под глазами — я? Обычно я представлял себя иначе. Ладно, не важно. Умылся, тщательно причесался, заставил себя что-то съесть. Солнце уже совсем встало и довольно улыбалось с неба. У него, наверное, нет никаких проблем.

— Ну вот и завтра, — негромко выдохнул я и прислушался к собственным ощущениям. Стало легче? Да, пожалуй, совсем немного. Значит, будем жить! На выходе из комнаты я запнулся — сейчас придется идти к ней. Тяжело? Да! Но это с какой стороны посмотреть, ведь я все же буду рядом. Исполнители не пришли за мной, значит, я остаюсь. Это уже хорошая новость. Я уверено вышел навстречу новому дню.

У дверей императорских покоев — двое из личной охраны. Я кивнул им, как давним знакомым. Да это, собственно, так и есть, мы все знаем друг друга в лицо, знаем сильные и слабые стороны. А я еще должен знать и мелкие привычки, и самый затаенный страх в жизни каждого из этих воинов. Это вовсе не доставляет мне удовольствия — держать в руках чью-то душу и волю, но кто меня спрашивал? Это просто моя работа. Ничего личного, ребята.

— Спит?

— Пока да.

Тихонько открываю двери и проскальзываю внутрь. Тут еще полутьма, тяжелые гардины на окнах задернуты. Пахнет дымком от камина и очень заметно — смесью дорогих парфюмерных ароматов. Она любит хорошие духи и мы, зная это ее пристрастие, как только предоставляется возможность, притаскиваем ей в подарок новый флакон с душистой смесью. У нее уже приличная коллекция. Тихо кивнув внутренней охране, прохожу в спальню. Аромат духов становится еще заметнее. С улыбкой вижу на столике у зеркала свой последний подарок — маленькую хрустальную каплю. Внутри слегка приторный запах ландышей, жасмина и чего-то еще, что я затрудняюсь определить. Значит, понравилось. Что же — хоть что-то ей понравилось. Чуть помедлив, перевожу взгляд на постель. Сердце предательски екает, сбиваясь с ритма, а в груди просыпается щемящая нежность. Больше всего хочется лечь рядом и обнять этот хрупкий маленький комочек, вдохнуть запах ее тела и едва заметный аромат духов. Трясу головой, прогоняя наваждение — поздно. Вчера я ее уже потерял. Какие же тонкие у нее косточки… Кажется, сожми в руках чуть сильнее, и останутся только осколки. Как от моего сердца. Печально улыбаюсь и присаживаюсь на самый краешек широкой постели. Спит. Пусть спит. Я не бужу ее, просто смотрю. Только любуюсь.

— Милая моя, — тихонько, чтобы не потревожить, шепчу. — Милая… Моя душа, сердце мое…

— Хм, и прочий ливер? — неожиданно спрашивает она и открывает смеющиеся глаза. Она все слышала.

— Знаешь, мне больше понравилось начало. Давай остановимся на душе, — и весело смеется.

Я тоже улыбаюсь в ответ. Невозможно не улыбаться — она такая… нет, мне не найти нужных слов.

— Плохо выглядишь, Марк, — серьезно замечает она.— У тебя ничего не болит? Все в порядке?

Не болит? Забавно, именно боль я и приручал всю ночь, но ей не обязательно знать об этом. Мне не нужна ее жалость.

— Немного голова. Плохо спал.

— А я преотлично выспалась!

Веселым вихрем она взлетает с кровати и бодро топает в душ. Я дожидаюсь, пока щелкнет задвижка и, не удержавшись, утыкаюсь лицом во впадинку на постели, оставшуюся после ее тела. Ее запах… от него немного кружится голова.

— Ну вот! Засыпаешь!

Я дернулся и подскочил, принимая вертикальное положение. Как ей удалось подойти так тихо? Расслабился! Позорно распустился!

— Не злись, — примиряюще сказала она и, подойдя вплотную, положила руки мне на плечи, чуть изогнулась и нежно поцеловала в губы. Ее поцелуй сегодня пах мятой… Я, кажется, снова забыл, как надо дышать. Эльга чуть мурлыкнула, словно большая кошка, и нежно потерлась щекой о мою макушку.

— Жаль, что у тебя болит голова. Может, пройдет к вечеру? А то у меня тут кое-какие планы… — она, лукаво улыбаясь, заглядывает мне в глаза. Что это? Почему? Я снова все неверно понял? Но как же душ?! Она отмывалась полчаса! Я тяжело вздыхаю. Как там она предлагала — давай все обсуждать открыто? Хорошо, родная, давай попробуем.

— Эля, пожалуйста, объясни мне одну вещь, потому что я уже не знаю, что думать, — обращаюсь к ней очень серьезно.

— Конечно! Если смогу! — обещает она.

— Вчера ты так долго принимала душ. Это потому… — я ужасно смущен, но все же продолжаю, — потому, что я тебе неприятен?

Я заставляю себя смотреть ей в глаза — они не соврут, даже если она решит меня пожалеть. А Эля вдруг чуть печально, с пониманием улыбается и вместо ответа утверждает:

— Значит, у тебя ничего не болит.

Я только и могу, что глубоко вздохнуть в ответ. Не признаваться же ей во лжи.

— Я не прав? Тогда почему? — ухожу от прямого ответа.

— Ох… Ну надо же напридумывать себе глупостей! — смеется моя любимая. — Просто потому, что хотела хоть немного прийти в себя. Неужели ты так плохо знаешь женщин?

— Вообще не знаю, — пожимаю я плечами, улыбаясь в ответ. — Пожалуйста, учитывай это в следующий раз.

— Как это не знаешь? — удивляется Эля.

Я краснею, но раз уж мы договорились об откровенности, честно встречаю ее взгляд.

— Да так… ты моя первая женщина.

— Ох, Марк, я не знаю, что сказать, — наконец, разводит она руками. — Хорошо, что предупредил. Я буду помнить об этом. И ты вовсе не неприятен. Напротив, у меня еще никогда не было такого чуткого, внимательного и нежного партнера. Марк… — она так произносит мое имя, что я замираю от любви и нежности, — Марк, я буду ждать тебя сегодня вечером. Придешь?

Она еще спрашивает?!

— Конечно.

— Знаешь, на сегодня я почти не оставила никаких дел. Этот день для моих друзей: для тебя, Артура, Янека, Эзры. Ну, если Эзра не будет занят в клинике, конечно. Хотя мне очень хотелось бы его увидеть.

— Увидишь. Если занят сегодня, то завтра.

Она чуть печально улыбается, пряча глаза. Ох, как мне это не нравится. Подозрительно… Как же я раньше не связал цепочку событий: ее спешка в принятии решений, сегодня день без дел — для друзей, желание увидеть всех и странная реакция при упоминании завтрашнего дня. Значит, завтра. Что-то должно произойти завтра. Да, совсем расслабился, заигрался в чувства и чуть было не пропустил ее. Как же поздно я тебя просчитал, девочка моя. Как поздно!

— Я могу помочь? — спрашиваю вслух. Она невольно вздрагивает и окидывает меня внимательным пристальным взглядом.

— В чем, Марк? — отвечает невинно. Немного переигрывает. В голосе фальшь, которую слышит и она сама, досадливо морщится и тихо говорит:

— Нет, Марк, извини… В этом мне никто не сможет помочь. Это смогу сделать только я. Хотя… — задумывается на минуту, — можешь. Сделай так, чтобы мне не мешали ни охрана, ни случайные свидетели — никто. Это очень важно, поверь.

Отчего-то я ей верю. Да, то, что она задумала — действительно важно.

— Это опасно для окружающих?

— Да, очень.

— А для тебя?

Она молчит, слишком долго и красноречиво молчит. Вопрос, словно мыльный шарик, повисает в воздухе и, не выдержав напряжения, лопается, разбиваясь на сотни радужных капель. Мне уже не нужен ответ — я все понял. Внутри становится пусто и холодно, словно я провалил последний, самый важный в моей жизни экзамен. С трудом, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно, спрашиваю:

— У тебя есть шансы… выжить?

Она улыбается немного растеряно и ужасно, немыслимо беззащитно.

— Я не знаю, Марк, я надеюсь.

— А по-другому нельзя?

— Нельзя.

Мне хочется спросить что-нибудь еще, чтобы разбить эту давящую тишину, но все важные вопросы уже заданы. Все сказано. Между нами, словно глубокая расщелина в скалах, повисло это нечто — нечто, что должно быть завтра. Я не спрашиваю «что» — нет смысла. Если бы хотела, поделилась сама. Раз молчит, значит, мне не следует этого знать.

— Я не смогу без тебя жить, — говорю я.

Она кивает молча, принимая это, как истину, не пытается в ответ увещевать и уговаривать. Просто понимает, что это так.

— Знаю, Марк. Я после того, как приняла твой дар, многое знаю, точнее, чувствую. Нет, мысли не читаю! Хотя, наверное, смогу при должной практике, но боюсь, что на это у меня уже не будет времени. Ты прости меня за все это. Поверь, меньше всего я хотела бы утащить тебя вслед за собою. Но я, правда, не могу иначе!

— Ты и не тянешь меня, Эля. Я же не барашек на привязи, — улыбаюсь я, нежно касаясь ее лица, — Я иду сам, совершенно добровольно. В этом нет ничьей вины, так уж получилось. Кто-то живет счастливым всю жизнь, а кому-то даны лишь несколько дней. И знаешь, что я тебе скажу — еще неизвестно, кто счастливее. Ведь тот, кто получает только несколько дней, чувствует все во много раз сильнее. Он словно всю жизнь втискивает в эти мгновения… И я сейчас все равно счастлив, потому что знаю, что значит любить. Я мог бы прожить всю жизнь и никогда этого не узнать. Только разве это была бы жизнь? Так что давай не будем думать о плохом, пусть будет то, что должно. Мы станем жить сейчас, сегодня — и будем счастливы. Согласна?

Она улыбнулась открыто и радостно и потянулась ко мне для поцелуя. Пьянея от ее прикосновений, на последних бастионах рассудка невидимые часы равномерно отсчитывали секунды последнего дня моего счастья.