Ends and Means: Everybody lies (гет)

Все еще 22 апреля 1998 года

So, so you think you can tell

Heaven from hell, blue skies from pain

Can you tell a green field

From a cold steel rail, a smile from a veil

Do you think you can tell?

И, и ты думаешь, что сможешь отличить

Рай от ада, синее небо от боли,

Сможешь отличить зеленый луг

От холодной стальной ограды, улыбку от маски,

Думаешь, ты сможешь отличить?

Pink Floyd, «Wish You Were Here»

Под окном что-то дребезжало, громко и назойливо. Выглянув, Рон увидел Нэнси, сосредоточенно ходившую по лужайке перед домом, толкая перед собой странное сооружение на колесиках. За ним оставались полоски скошенной травы. Более светлые — когда она шла в одну сторону, более темные — в другую.

Долго, нудно, шумно.

Но так маглы развлекались не реже, чем раз в неделю. А по вечерам включали полив. Наверное, для них это действительно важно, раз они готовы тратить столько времени на газон.

Вчерашний день Рон опять провел в доме. Бекка не подвела, привела своего знакомого со странным прозвищем — Ящерица, невысокого худого парня в магловском комбинезоне и с явно завышенной самооценкой. Даже не поздоровавшись и не пожав протянутую руку, он сквозь зубы пробормотал, что стоит сделать с таким хозяином, как Рон, за то, что довел пол до такого состояния. Узнав, что Блейз Забини к дому отношения не имеет, сразу же потерял к нему всякий интерес. Отгородив часть зала занавесом, он запретил кому-бы то ни было подсматривать, и, видимо, сразу же углубился в работу, потому что из-за ткани начали раздаваться какие-то загадочные завывания. Отправив всех разбирать каморку под лестницей на второй этаж, Рон не удержался и заглянул за занавес. Ящерица сидел на корточках и, доставая из большого мешка горсть темных стружек, тряс ими над самым полом, продолжая выть.

Зря он всех выгнал — от такого зрелища все бы и так разбежались.

Позевывая, Рон отправился к лестнице на второй этаж. Непрекращающиеся взрывы хохота, грохот и взвизги указывали путь не хуже, чем заклятие компаса.

— И тут он как закричит: Акцио диваны! И они поперли, круша все, как тролли… — Новый взрыв хохота не дал расслышать оправдания Ирвина.

Ржавые ведра, дырявые котлы, старые метлы, поломанная мебель… И пыль, паутина, ветошь. Неужели эти горы могли вместиться в крохотную каморку? И куда все это теперь девать? Но, в конце концов, это дом Ирвина, он пусть и думает. Забини не станет копаться в этом мусоре, хотя Рону очень хотелось хоть на часок забыть обо всем и вместе со всеми бездумно крушить старье, освобождая место для нового.

Делать хоть что-то.

Но он лишь тихонько отступил в темный коридор, пока его не заметили. Всем было не до него.

Неужели еще несколько дней назад они смотрели на эти осклизлые стены и не знали, с чего начинать? Теперь никого не надо было подгонять и что-то доказывать. И звать тоже, потому что все и так бежали сюда. И он бы побежал, даже если бы тут не было бесплатного пива. Дафна оказалась права — здесь можно было спрятаться от проблем, забыться. И сделал это не Блейз Забини, а он сам. И если Орден уберет его, как главное зло, то будет прав.

Дома его ждало письмо. Принесшую его сову Нэнси отправила обратно, потому что не ждала Рона раньше вечера.

— Устал я, Нэнси. И там столько грязи…

— Это сова Элеоноры, я ее узнала, — непонятно для чего пояснила толстуха. На конверте же написано имя отправителя. Может быть, чтобы похвастаться, что разбирается в совах? Или что знакома с Элеонорой Нотт? Кто их, сквибов, поймет, они же почти маглы.

Привычно заперев дверь, Рон навестил в шкафу Забини. Тот тихо сопел, положив голову на кроссовки.

Итак, Элеонора. Бабушка Теодора, которая передавала ему привет, предлагала заглядывать на чаек и откуда-то знала о грядущих событиях. Про ее сына было известно, что он Пожиратель, но ничего так и не смогли доказать. Хотя вроде бы куда проще — посмотреть, есть метка или нет. Но может быть, они умеют ее скрывать?

Наполнив ванну, Рон снова вернулся мыслями к старухе. Нэнси знает сову. Это значит, что, скорее всего, это письмо не первое. Старуха уже писала Забини. О чем?

Почему-то вчера он не сразу смог заставить себя распечатать послание. Там было всего лишь приглашение навестить Элеонору завтра после обеда. Рон покрутил пергамент в руках. А чего он ждал? Плана дальнейших действий, подписанного Волдемортом? Но не старуха же тот человек, который передает Забини приказы. Да и вообще, скорее всего Блейз сам решает, что ему делать. Во всяком случае, и дом, и приглашение Людо — его собственные инициативы. Но публикация в Пророке? Едва ли за ней стоит Блейз, иначе не гадал бы Нотт с ним на пару, что же произойдет в ближайшее время.

Зеленые пузырьки волшебной пены медленно поднимались к потолку, пахло хвоей. Думать можно и здесь — Рону не раз казалось, что Нэнси стоит под дверью. Что она надеется услышать? Тем более, что, когда нужно, он использует заклятия.

Итак, идти или не идти к Элеоноре. Риск велик, особенно если Забини был частым гостем в доме Ноттов. Не идти? Это грубо и тем более подозрительно. Заболеть? Но тогда он ничего не узнает. В любом случае, разговор со старушкой безопаснее, чем с каким-нибудь Пожирателем, а Элеонора может проболтаться, если слышала что-то от сына.

Больше всего Рона смущало то, что вести разговор придется в одиночку — за эти дни он настолько привык к присутствию рядом Дафны, что теперь опасался чем-то выдать себя. Визит в дом не в счет — там ему предстояло иметь дело со многими людьми, и беседа, если ее можно так назвать, текла без его участия. Шум, смех, шутки и переходы с темы на тему — от него требовалось лишь улыбаться и изредка раздавать руководящие указания. С разговором один на один это не сравнится.

Но время идет, его раскрытие все ближе — а значит, стоит рискнуть, если это позволит узнать ему что-то новое.

* * *

Марк — Геллерт? — появился из-за поворота беззвучно, и Гермиона, отшатнувшись, чуть не скатилась кубарем по лестнице обратно вниз.

— Там…— шепотом начала она, но он, казалось, не слушал и, больно ухватив ее за плечо, поволок дальше по коридору. Гермионе оставалось лишь поспевать за его широкими шагами, иначе он просто вывернул бы ей руку.

Следовало возмутиться подобной грубости, но осознание подлинной личности Марка слишком ее ошеломило. А ведь там, внизу, были Пожиратели Смерти, и ей казалось, что она уже слышит приближающийся топот их ног.

Гермиона сама не поняла, какое шестое чувство позволило ей заметить их тогда, в полутьме зала с троном — оглушенной и раздавленной свалившимся на нее знанием. Наверно, сказалось время, прожитое в постоянном напряжении в метаниях по Англии с Гарри и Роном . Как бы то ни было, стоило ей уловить дуновение ветра от открывающейся двери, как она не раздумывая скользнула в тень — как раз вовремя, чтобы тихо переговаривающиеся, закутанные в темные плащи Пожирателей фигуры ее не увидели. Пятясь, она отступила к черному ходу, через который попала сюда, нащупала ручку двери, потянула…

Раздавшийся следом скрип разнесся, казалось на весь огромный зал, и Гермиона нырнула в открывшийся проход, уже не оглядываясь и не заботясь о конспирации. Все равно без палочки она не могла оказать Пожирателям никакого сопротивления, и зеркала оставались ее единственным спасением. Спасением, которым она была не в состоянии воспользоваться в одиночку…

Тогда и вырвался у нее этот дикий, нелогичный крик — раскрывающий все карты, смертельно опасный и правдивый. Гермиона сама не понимала, почему позвала Геллерта — ведь бежала она к своему другу, к Марку, образ которого еще не слился в ее сознании с чудовищем из прошлого.

И теперь она неслась вслед за ним по коридору, радуясь лишь одному — он ее не бросил! Не понял, не расслышал, не осознал, что ей все известно — или?..

Впереди показалась уже знакомая площадка, нависающая над холлом. Значит, им осталось лишь спуститься по лестнице, а потом… Гермиона на миг замерла, и только крепкая хватка Марка не дала ей упасть.

Как они будут выбираться через зеркало, с помощью которого попали сюда? Ведь со стороны мира зеркал от него до земли метра три, и, спрыгнув с такой высоты, она не соберет костей. А если Марк прыгнет первым, чтобы ее поймать, как она пройдет сквозь стекло?

Ответ пришел сам. Не сбавляя скорости, Марк перехватил ее поперек туловища, золоченая рама мелькнула перед глазами, и, не успев даже вскрикнуть, Гермиона ничком упала в траву.

На удивление, ничего не болело, но она все равно перекатилась вбок, убрала волосы с лица и ощупала нос.

Крови не было. Искоса глянула на Марка. Он лежал совсем близко и преувеличенно внимательно ощупывал запястье. Почувствовав ее взгляд, резко вскочил на ноги.

— Ты цела? Вставай, — с некоторой задержкой, наверняка не ускользнувшей от Марка, Гермиона ухватилась за протянутую руку и поднялась. Прикасаться к нему, да что там, смотреть на него не хотелось.

— И что теперь? — тихо спросила она.

Марк удивленно посмотрел на нее:

— Теперь? Домой, пора обедать. И как тебе замок? — обернувшись, он несколько секунд смотрел вдаль, будто что-то выискивая, после чего начал удаляться по тропе, приведшей их сюда. Спустя пару мгновений Гермиона припустила следом.

— Красиво, но…

— Слишком много лишних обитателей, да? Кстати говоря, что такого ты увидела, что так тебя испугало?

Каждая новая реплика Марка, как вопреки всему продолжала называть его в мыслях Гермиона, повергала ее во все большее недоумение. Он что, решил изображать, что ничего не произошло и ей по-прежнему неизвестна его подлинная сущность? Или для него ее знание ничего не меняет? Ведь теперь все его прошлое поведение — уединенное существование, реакция на появление Гермионы и отсутствие попыток вернуть ее обратно, приобретали совершенно новый смысл. Он с самого начала не собирался отпускать человека, хоть косвенно коснувшегося его тайны, и с этой точки зрения то, что она в эту тайну проникла, действительно не имело значения.

Думать об этом было тяжело, противостоять — невозможно.

Пауза затягивалась, но ничего подходящего в голову не приходило. Сказать правду, что более всего ее испугал трон, вернее выводы, до которых она дошла с помощью него? Но Марк ясно дал понять, что не намерен обсуждать эту тему. Поддержать его тон и упомянуть о наименьшей на сегодняшний день проблеме?

— Всего лишь пару Пожирателей Смерти. — Гермиона постаралась, чтобы ее голос прозвучал равнодушно. — Одного из них я даже узнала — это некий Эйвери.

— Они не могли там оказаться, — казалось, Марк говорит сам с собой. — Это невозможно.

Доказывать свою правоту Гермиона не собиралась — как бы то ни было, он тоже что-то видел в замке, раз ретировался из него с такой скоростью. Не желает признавать очевидное? Ведь последним владельцем замка, судя по той самой знаменитой фотографии, был Геллерт Гриндевальд, и присутствие в нем Пожирателей означало, что Волдеморт смог преодолеть его защиту.

Превзойти своего предшественника. Не слишком лестная для Марка мысль.

Но…

Гермиона украдкой покосилась на идущего рядом мужчину — молодого, физически развитого, вряд ли старше тридцати, так непохожего на человека на фотографии — но, тем не менее, бывшего им. Как такое возможно? Кто перед ней — Геллерт Гриндевальд, выбравшийся из тюрьмы и омолодившийся какими-то чарами? Добравшийся до Философского Камня?

Можно быть сколь угодно искусным актером и вруном, но печать времени не скроешь от посторонних глаз. Гриндевальд был ровесником Дамблдора, а Гермиона общалась с Марком не один день, и чувствовала в нем ум, но никак не мудрость. Неужели весь этот задор, легкость и бесшабашность можно было изобразить?

Что собственно Марк рассказывал о себе, если на секунду допустить, что не все его слова были ложью? Был выгнан из школы — тут Гермиона вспомнила историю о погибшем во время обучения Гриндевальда ученике и почувствовала, как кровь отлила от ее лица — так вот что в понимании Марка значит быть редкостным непоседой! Она опять покосилась на своего спутника, но, столкнувшись с его задумчивым взглядом, снова уставилась в утоптанную землю под ногами.

Итак, эта часть его биографии совпадает с известными моментами из жизни Гриндевальда. Дальше — ездил по миру, зарылся в книги и общался со многими интересными людьми — стыкуется с его знакомством с Дамблдором. Что он рассказывал еще?

И тут Гермиона ощутила то странное чувство, которое всегда сопровождало у нее озарение — радость от находки, смешанную со злостью на свою прежнюю слепоту. Она совсем упустила из виду старика, «родственника Марка». Вот кто попадает под роль Гриндевальда по всем параметрам — и длительное заключение, и выдающиеся магические способности, позволившие ему проникнуть в тайну зеркал.

Получается, что, если верить Марку, он действительно связан с Гриндевальдом, но является отдельной от него личностью. Не мог же он, в самом деле, целыми днями перечитывать дневники самого себя. Но в чем заключается эта связь? Возможно ли, что он говорил правду, умолчав лишь о личности своего родственника, и является всего лишь потомком Гриндевальда? Ведь сходство, которое она может установить, весьма приблизительно — виденные ею фотографии Гриндевальда изображали его либо младше, либо значительно старше.

Потомок…

В таком случае она опять села в лужу, увидев все в слишком темном свете, но…

— Чем ты занимался раньше, до того, как обложился заметками своего родственника?

— Много чем. У меня была насыщенная жизнь.

— Похоже, это у вас семейное, — она улыбается. Марк внезапно начинает хохотать, откинув назад русую голову:

— Ты даже не представляешь, как ты права!

Пришедшая в голову мысль казалась дикой лишь на первый взгляд.

Что если Марк — крестраж? Такой же, как тот, с которым столкнулся Гарри на втором курсе. Это объясняло все — и его возраст, и совпадение биографий до определенного момента — того, до которого Марк дожил, то есть на протяжении первых тридцати лет.

Но лучше ли крестраж чудовища — чудовища самого по себе?

* * *

Закрывшаяся дверь отрезала шум дождя и шелест намокшей листвы, в лицо пахнуло теплом и чем-то сладковато-горьким, совсем не приторным, будившим неясные, но явно хорошие воспоминания. Разогнувшись из почтительного поклона, домовиха пригласила «молодого господина» следовать за ней и направилась вглубь дома. Рон поспешил следом, стараясь не крутить головой и при этом подмечать детали, которые могли бы сказать хоть что-то о его будущей собеседнице и помочь в предстоящем разговоре.

Мимо проплывали небольшие, заключенные в рамы овальной формы пейзажи, то ли покинутые своими обитателями, то ли бывшие такими изначально. На маленьких столиках, то здесь, то там торчащих по бокам коридора, аккуратно располагались на вязаных салфеточках разнообразные скульптурки и вазы, что немного напоминало кабинет Амбридж, но опасений в тоже время не внушало — Рону так и виделась расположившаяся с вязанием в кресле-качалке старушка, изредка поглаживающая лежащую на коленях сморенную сном кошку.

Может, в этом и состоит ответ? Пожилые люди любят слушать истории молодых, ахать и давать советы. Элеонора просто заскучала в своем тепленьком, похожем на хоть и уютный, но все же музей, доме — вот и позвала приятеля внука, частого гостя в их доме, попить с ней чаю ненастным весенним вечером.

Рассказать пару забавных историй, поделиться какой-нибудь маленькой, незначительной проблемой, дать возможность посочувствовать и поучить жизни — и старушка у него в руках, но какой в этом толк? Собственные страхи и надежды разузнать в этом доме что-то интересное мгновенно показались Рону смешными. А он еще боялся не выйти отсюда живым иначе как в сопровождении Пожирателей, отправил Биллу сову с письмом про Людо и происходящее в доме — ну не паранойя ли?

За поворотом показался каминный зал, неожиданно большой для этого будто игрушечного дома, но, словно подтверждая его мысли, домовиха проследовала дальше и распахнула дверь в помещение поменьше — будуар, как после дней, проведенных у сестер Гринграсс, смог определить Рон.

Пара кресел, диван, небольшой столик, стоящий чуть в стороне, а у окна, глядя на разбушевавшуюся непогоду, замерла, по-видимому, хозяйка дома.

— Блейз, дорогой, как я рада тебя видеть!

Стремительно обернувшись, Элеонора в пару шагов оказалась рядом с ним. Да, с креслом-качалкой он, похоже, погорячился. Отпустив домовика, миссис Нотт расположилась в кресле, жестом предлагая последовать ее примеру. Еще одно почти неуловимое движение — и сервированный столик плавно подкатился к ним, слегка позвякивая приборами.

— Сегодня мы будем пить Лапсанг Сушонг, мне буквально на днях удалось приобрести немного прямиком из Китая. Уверена, ты оценишь его аромат…

— Вы же знаете, я предпочитаю кофе, — Рон постарался придать голосу нотку сожаления. Обижать Элеонору не хотелось, но страсть Блейза к этой горькой гадости была слишком сильна, чтобы он мог промолчать и при этом не разрушить с таким трудом поддерживаемый образ.

— Каков упрямец! Но я все же верю, что ты просто еще не нашел свой сорт. Такие люди, как ты, стремящиеся все испробовать в жизни, не должны останавливаться на чем-то одном. Вот, попробуй, — взмах палочки, и чашка взмывает в воздух по направлению к нему, чтобы в следующее мгновение со звоном упасть на ковер от его неосторожного движения.

— Простите, миссис Нотт…

— Ну что ты, это я такая неловкая! Старость не радость, скоро уже не смогу угощать своих друзей чаем.

Пожилая дама — называть ее старухой после личного знакомства не получалось даже в мыслях — грустно покачала головой. Незаметно возникшая домовиха парой пассов убрала растекающееся по ковру бурое пятно, поставила на стол новый прибор и с тихим хлопком исчезла.

— Тебе придется самому за собой поухаживать, мой глазомер меня уже, как видишь, подводит.

Рон быстро налил себе чаю в новую чашку, сделал глоток и глубокомысленно замер. Оплошность с чашкой выбила его из колеи — вопреки милым уверениям миссис Нотт он понимал, что сам уронил ее, не ожидая, что придется ловить прибор налету, и требовалось взять паузу, чтобы восстановить самообладание. Эту нехитрую истину он усвоил еще в школе, во время занятий квиддичем — ошибки любят приходить скопом вслед за первой, будто открывающей им дверь. Потерять немного времени лучше, чем поддаться чувствам и позволить этому произойти.

— Очень…интересный вкус, — наконец сказал он. — Что-то хвойное…

— Да, в печах, где сушатся чайные листья, сжигают сосновые иглы, чтобы добиться такого эффекта. И эта любимая тобою горечь…

Горечь, будь она неладна, действительно присутствовала, но в остальном это действительно был чай, хоть и воняющий елкой. Но вкусы Блейза…

— И все же кофе…

— Я поняла, — Элеонора рассмеялась, и сеточка морщин на ее лице проступила четче. — В следующий раз попробуем что-нибудь другое.

Повинуясь какому-то незаметному знаку, в комнате опять появилась домовиха с маленькой чашечкой в худых ручках. С поклоном поставив ее перед Роном, исчезла. Тот сделал глоток кофе и поставил недопитую чашку обратно, рядом со сложенной газетой, неуместно смотревшейся на крошечном столике. Затем откинулся на спинку кресла, всем своим видом стараясь выразить довольство, умиротворенность и готовность к разговору.

— Ну, рассказывай! — миссис Нотт, улыбаясь, тоже поставила чашечку на стол. — Без Теодора дом словно начал зарастать паутиной, хотя и он не баловал меня частыми беседами. И все же, я хотя бы чувствовала себя нужной.

— Я уже не первый день собираюсь к вам зайти, но дела совсем закрутили! — Рон виновато развел руками. — Тео же наверняка рассказывал, что в доме…

— Ну что ты, я отлично понимаю, что есть дела куда важнее, чем развлекать пожилую леди. Но, возможно, беседа могла бы натолкнуть тебя на какую-нибудь интересную идею.

Разговор уходил в весьма предсказуемое русло, и напряжение, если оно и могло существовать в этой светлой, уютной комнате, окончательно покинуло Рона. Он шел в дом к матери Пожирателя, потом готовился развлекать скучную старуху, а встретил еще сохранившую тень былой красоты, трогательную в своей заботливости пожилую даму, чья элегантность и некоторая чопорность не отпугивала, а придавала ей дополнительный налет благородной старины.

Рону вспомнилось, как в детстве Чарли, бывший тогда капитаном гриффиндорской сборной, водил его в музей раритетных метел. Они были такие же — тонкие, безукоризненные, и — уже бесполезные. Отправленные сюда доживать свой век, без возможности когда-либо еще испытать радость полета.

Внезапно ему захотелось снова услышать смех Элеоноры, увидеть оживление на ее лице — захотелось самому, а не потому, что этого требовала роль. Слова полились сами собой:

— … и в результате в гостиной Гринграссов оказалось штук сорок диванов, полсотни столов и стульев, а уж мелочи всякой! Видели бы вы лицо Дафны…

Элеонора хохотала, вытирая глаза белым кружевным платочком:

— Как вас не засыпало этой горой хлама! И как вы смогли все это разместить в доме?

— Пока никак, там еще пол доделать надо, и стены… Возни на неделю! Но Дафна сказала, что ее родители не будут против того, чтобы мебель постояла у них.

— Мисс Гринграсс милая девушка, — миссис Нотт улыбнулась. — Она много помогает тебя в последнее время, не правда ли?

Помогает? Рон с удивлением осознал правоту Элеоноры, даже не догадывающейся, о чем она говорит. За постоянными склоками и пикировками, сопровождающими их с Дафной общение, он забыл о главном — ее решение помочь уже не раз наверняка уберегло его от беды.

— Да, это так, и я очень ценю это, — Рон почувствовал, что против воли краснеет. Все это время он выказывал Дафне все что угодно, кроме благодарности.

— Тебе не наскучило заниматься всем этим?

— Ремонтом? Не знаю, в нем что-то есть, но раньше, конечно, было повеселее. Было время посидеть в кафе, выбраться в парк, а как-то раз мы даже отправились в магловское кино…

И снова он в лицах описывает подробности их похода, миссис Нотт заливисто смеется вместе с ним, и кофе в чашке уже не кажется таким горьким. Будто время замерло в этом доме. Время?

Сколько же он уже здесь сидит? Взгляд лихорадочно заметался по комнате в поиске часов, но тех нигде не было видно.

— Простите, миссис Нотт, сколько сейчас времени?

— Около семи, — Элеонора близоруко прищурилась, глядя на что-то за его спиной. Рон резко обернулся. — Ты куда-то спешишь?

Минутная стрелка на часах на комоде замерла в опасной близости от цифры семь. Еще немного, и убегать пришлось бы без прощания. Или выбегать в туалет, чтобы выпить Оборотное Зелье.

— Да, извините, я обещал встретиться с…

Рон замешкался. Врать не хотелось, к тому же, он ведь действительно мог выйти на минутку и принять зелье. Но слов не вернешь, и теперь он лихорадочно пытался сообразить, с кем именно у него могла быть назначена встреча.

— Конечно, беги, совсем я тебя заболтала! Но помни — я жду тебя в гости, ты еще не перепробовал все чаи из моей коллекции.

Домовиха уже поджидала его у двери. Снова хитросплетение коридоров, на этот раз разматываемое с другого конца, входная дверь, и вот он уже стоит на улице. Отойдя для верности от дома, так, чтоб его не было видно из окна, Рон достал флягу с зельем и сделал глоток.

Следовало обругать себя последними словами за то, что вышел из дома без часов, что чуть не раскрылся, но — не хотелось и не моглось. Слишком свободным и умиротворенным ощущал себя Рон сейчас — после пустякового казалось бы разговора, не продлившегося и час.

Или наоборот, странным было его предыдущее состояние, существование в ожидании очередной опасности, разучившее его получать удовольствие от жизни — приятной беседы и уюта, помощи девчонки, раз за разом рискующей из-за него жизнью, и плевать, какие у нее для этого мотивы?

«Постоянная бдительность».

Или?..

* * *

Ощущая спиной корешки книг, Гермиона молча наблюдала, как Марк завешивает тканью зеркало. Отрезая единственный путь из ловушки, в которую за эти несколько часов превратилось место, уже ставшее для нее домом. Путь, воспользоваться которым у нее все равно не хватило бы сил и знаний. Что дальше? Совместное приготовление обеда, сопровождаемое ставшими в одночасье вымученными шутками, игра в друзей до конца? Уж не ее ли?

Однако Марк не стал ее томить — зайдя в гостиную, он, вопреки ожиданиям, не направился на кухню, а устроился в своем излюбленном кресле у не горящего сейчас камина. Гермиона придвинула стул и села на него — занимать соседнее кресло казалось ей кощунством, слишком много вечеров они провели расположившись так, иногда глядя на огонь и перекидываясь редкими фразами, но чаще — ведя оживленную беседу.

— Итак, я думаю, у тебя накопилось множество вопросов, — дождавшись, пока она устроится, начал Марк. — Хочу сразу заметить, что использовать заклинание Стирания Памяти я не намерен, как и убеждать тебя, что я всего лишь дальний родственник Гриндевальда и твои подозрения беспочвенны и даже смешны. Возможно, мне бы это удалось, но наши отношения держали высокий градус откровенности — что дорогого стоит в рамках взаимного, я готов это признать, недоверия — и надеюсь, мы сумеем превратить это в добрую традицию. Но прежде чем я продолжу, я хотел бы уточнить, Гермиона — известно ли тебе, что такое крестражи?

Крестражи. Гермиона. Добрая традиция! Гермиона сама не поняла, что из этого выбило ее из колеи сильнее всего. То, что он знал, что такое крестражи, было логично — ведь именно крестражем она и полагала его самого. То, что догадывался все это время, кто она такая, тоже шокировало не слишком — в конце концов то, что он умен, она поняла давно, а количество допущенных ею ошибок в поддержании своего инкогнито было непростительным. Но то, что он намерен превратить вот это их общение — лживое, полное сомнений и подозрений, недоверия и обманутых надежд, в традицию, было за гранью ее понимания. И даже то, что это его намерение подразумевало, что он не намерен обрывать ее жизнь, радовало не слишком.

— Марк! Я…

— Геллерт, если тебя это не затруднит. Мы оба понимаем, как обстоят дела, и хотя, возможно, тебе пока трудно связать это имя с твоим другом Марком, чаще его употребляя, ты быстрее привыкнешь. Итак, крестражи?

— Да, я знаю, что это такое, — со злостью ответила Гермиона.

Возможно, признаваться не стоило, но она не представляла, как это может ей повредить. Тем более, что судя по ходу разговора, в противном случае он просто принялся бы ей объяснять, что такое крестраж — этим размеренным тоном и диким слогом, от которых ей хотелось завыть и швырнуть в него вазу с фруктами.

— Тогда, думаю, ты уже догадалась, что я такое, — Марк подбадривающее ей улыбнулся.

— Ты воспоминание, крестраж Гриндевальда.

— Последнее верно, но боюсь, я не совсем понял насчет воспоминания, — казалось, Марк действительно удивился, и это несколько смутило Гермиону.

— Мне рассказывали о таких, как ты — крестражах с частью души, воплощенных в тело младше, чем его создатель. Но тогда речь шла о дневнике, в котором было записано воспоминание об авторе крестража соответствующих лет.

— Ты говоришь о крестраже Сама-Знаешь-Кого, верно? И что стало с тем дневником?

— Его уничтожили.

— Занятно, сколько же крестражей он создал? Как бы то ни было, у тебя несколько неверное представление о механизме действия крестражей как таковых — они всегда воплощают автора в том возрасте, когда были созданы.

— Подожди, что значит всегда? Какой же это способ бессмертия, если возрождается только твоя копия?

— А ты сам погибаешь безвозвратно, ты все поняла правильно. Собственно это и причина, почему на создание крестражей решаются немногие — большинством движет нарциссическое желание сохранить навечно свое сознание со всем его опытом и уникальностью — но единственным известным на сегодняшний момент способом сделать это является Философский Камень, доступный лишь Фламелям.

Это стоило обдумать. Подобная версия шла вразрез со всем, что Гермиона знала — и в тоже время странно не противоречила фактам.

— Значит, если верить тебе, Сам-Знаешь-Кто, пытавшийся убить Гарри…

— Да, он мертв. Не знаю, хотя и очень хочу узнать, почему так получилось, но если Авада действительно отразилась, то последние годы вы воюете с его крестражем, никогда не переступавшим порога дома Поттеров.

— Почему этот факт неизвестен? Почему считается, что крестраж помогает уберечь от смерти его создателя, а не просто скопировать его в какой-то момент времени?

— Ну, знаешь ли, Темная Магия вообще крайне закрытая область знаний, и мемуары действительно создавших крестраж не так-то легко найти. В отличие от светлых книжонок, вкратце обрисовывающих процесс и фокусирующих все внимание на уничтожении крестража.

Гермиона покраснела. Книги, украденные ею из кабинета Дамблдора, можно было назвать светлыми разве что в припадке безумия, но Марк — Геллерт — был прав, основной объем их был посвящен именно борьбе с крестражами, что сводило вероятность их написания темным магом к минимуму.

— И потом, что именно ты имеешь в виду, говоря, что действие крестражей неизвестно? — продолжал Марк. — Это вообще тема, в которую посвящены немногие. Кто, кстати говоря, просветил на этот счет столь юную особу?

— Мне казалось, я рассказала тебе достаточно, пока ты водил меня за нос, чтобы ты и сам мог догадаться. Геллерт, — имя Марка Гермиона почти прошипела, невзирая на отсутствие в нем подходящих для этого звуков.

— О, разумеется, Альбус, куда же без него. Борется со злом, обучая школьников темной магии, он всегда был таким душкой, — губы Марка расплылись в прямо таки чеширской улыбке.

— Ничему он нас не учил! Это я…позаимствовала соответствующие книги из директорского кабинета после его смерти.

— То есть он отошел в мир иной, даже не рассказав, с чем вам предстоит бороться? Этот вариант выставляет его в лучшем свете, несомненно.

— Мы сейчас обсуждаем не профессора Дамблдора, а твою гнилую сущность, если ты об этом забыл!

Беседа явно переставала быть таковой и перерастала в выяснение отношений, но Гермионе было уже все равно. Этот черномагический уродец, плод извращенного ума, не будет порочить память покойного директора, или она просто не сможет себя уважать:

— Итак, ты крестраж, молодой Гриндевальд, никак не связанный с его последующими преступлениями — ты же в этом меня хотел убедить меня, распинаясь тут о механизме крестражей? Но есть одно но — являясь крестражем, ты одновременно являешься и его создателем — то есть убийство человека, разрывающее душу, было совершено тобой, а не неким страшным почившим Гриндевальдом!

— Это сложно отрицать, — Марк оставался по-прежнему невозмутим, в то время как она уже вскочила со стула, сама того не заметив. — Да, мне приходилось убивать, и создание крестража не стало первым подобным случаем. Как и множеству других волшебников. Как аврорам, защищающим покой твоей несравненной Англии, как Дамблдору, если бы он не испугался замарать руки и все же убил меня в той дуэли, избавив тем самым от десятилетий бессмысленного и безнадежного заключения!

Марк — Геллерт — впервые на ее памяти повысил голос, и Гермиона с трудом сдержала порыв отшатнуться, замолчать, отступить и не привлекать более внимания. Она должна прояснить ситуацию раз и навсегда, даже если это будет стоить ей жизни — существовать в атмосфере лжи и недомолвок далее не было никакой возможности.

— А как быть со мной? Пускай вначале ты и спас меня, но дальше? Или ты уготовил мне роль этакой домашней зверюшки, с которой можно к тому же мило беседовать, когда вдруг стало скучно? Я не могу выйти за пределы сада, я не могу вернуться в Англию, я не могу связаться с друзьями, я даже палочку свою назад получить не могу!

— Палочку? Да пожалуйста, могла бы и попросить, или ты и раньше подозревала о моей «гнилой сущности»?

Резко поднявшись, Марк почти выбежал из комнаты. Гермиона оправила растрепавшиеся волосы, вернулась к покинутому стулу и присела на краешек — торчать и дальше посреди гостиной было глупо.

— Вот, держи, — палочка полетела ей на колени. — Колдуй, добрая волшебница.

Однако сарказм Марка прошел мимо нее — все, что Гермиона могла, это смотреть на свою палочку — такую знакомую и родную. Неуверенно сжав пальцы, почувствовала, как дерево потеплело от прикосновения, словно волшебство тонкими ручейками устремилось из ее руки сквозь дерево к магической сердцевине, готовое вырваться наружу. Но чем?

Какое же заклинание применить? Нападения? Но Марк поймет это превратно. Защиты? Но ничто не сможет защитить ее от существа напротив. Наколдовать мышь или букет цветов? Но не этого ждала ее палочка так долго. Решение пришло легко, без малейшего усилия ее стороны, просто скользнуло в разум, будто кто-то невидимый нашептал его ей на ухо.

Гермиона даже не стала перебирать моменты своей жизни в поисках нужного, как делала это всегда, воспоминание само встало перед глазами.

— Бомбарда!

Тяжелая чугунная решетка разлетается, словно стеклянная.

Полет и свобода, и власть — власть быть свободной и освобождать других, и тепло друзей за плечом, и…

— Экспекто Патронум!

И не произошло ничего.

Конец второй части.